Пацифисты в перекрестном огне

Предисловие

Дорогие читатели,
предлагаю вашему вниманию перевод статьи Люка Могелсона "Пацифисты в перекрестном огне" из газеты Нью-Йорк Таймз. Статью в оригинале можно прочитать тут:
Почему я вдруг решила ее перевести? Статья подкупила меня непредвзятостью мнений. Умением не прилепить ярлык, хотя иногда кажется, что вот он – лежит прямо на поверхности. Попыткой разобраться в том, на что нет однозначного ответа. Никого не обвинять. Выслушать все стороны. И оставить все это на суд читателя.
А еще это было возможностью выразить вслух мою приверженность к идее пацифизма и протест против любой войны на земле.
От автора статьи получено письменное согласие на перевод. Оригинальный текст статьи был незначительно сокращен в процессе перевода.



Пацифисты в перекрестном огне

Госпиталь в Кабуле, где лечат всех

В нескольких милях к западу от Кабула находится деревня Кала-и Нау, у подножия совершенно бесплодных гор, их вершины наполовину скрыты в облаках.
Старые руины домов, оставшиеся еще от советских бомбежек, лежат по обеим сторонам высохшего ручья, который только весенними месяцами наполняется веселыми потоками талой воды с гор. Декабрьским ранним утром двенадцатилетняя Гулали шла по руслу ручья вместе со своей матерью и младшей сестрой в будничном поиске сухих веток для разведения огня в печи. Когда они достигли крутого подъема с молодыми деревцами на самой вершине, Гулали начала карабкаться вверх, чтобы срубить несколько своим острым тесаком. Среди бедных пуштунских фермеров Гулали выделялась не по годам развитой гордостью за свой труд, за возможность помогать  семье, и, будучи верной себе, она решила срубить еще одну, последнюю ветку, когда мать сказала, что у них уже достаточно хвороста, и пора возвращаться домой. Через секунду девочка наступила на мину.

Взрывом ее подбросило в воздух, оторвав правую ногу и прошив, как решето, левую.
Мать Гулали подбежала к ней и пыталась остановить кровотечение своим головным платком. Дяди Гулали, Паша и Сартор, которые работали на поле неподалеку, увидели взрыв и коричневый шлейф от него. Сартор бежал с полчаса, пока увидел Гулали в руках матери. Сартор положил племянницу на плечо и побежал назад, где Паша и пастухи ждали его. Старый пастух предложил холщину, из которой они соорудили носилки и понесли Гулали к ближайшему посту афганской полиции. Гулали, которая была в сознании все это время, не произнесла ни звука. Когда она была совсем маленькой, она упала в  высохший колодец глубиной в тридцать футов, где ее нашел отец, спустя несколько часов, с переломанными ногами. Он спустил туда лестницу, привязал дочь веревками к своей спине и вытащил ее. Несмотря на сильные мучения, Гулали и тогда хранила пугающее молчание.

Теперь ее мать выла заклинания о помощи пока они бежали к металлическому контейнеру, служившему пропускным пунктом, с гранатометами на крыше. Полицейский офицер вызвал машину и приказал шоферу везти девочку в Центр Скорой Хирургической Помощи Жертвам Войны. "Не волнуйся, еда и лекарства там бесплатно," – ободрил он мать Гулали.
Когда они прибыли в Центр – в здании бывшего детсада, постороенного еще советскими солдатами – Тийяна Марисич, главная медсестра, бросилась с носилками
к машине, чтобы перевезти Гулали с растерзанными ногами в операционную. Минные ранения, следующие за ними ампутации, особенно подвержены инфекциям: взрыв часто вздымает грязь, шрапнель и другие потенциально заражающие частицы, и они попадают в культю; поэтому первоочередной задачей для афганских хирургов было извлечение инородных тел и поврежденных тканей. В конце концов, им пришлось ампутировать ногу чуть ниже колена.

"Она была очень мужественной" – сказала Марисич о том, как Гулали переносила боль. "Здесь, даже самые маленькие дети с ужасными ранениями никогда не плачут". Марисич, сербка, работала педиатрической сестрой в Белграде перед тем как отправиться в кардиологический центр итальянской неправительственной организации "Эмердженси" ("Скорая Помощь") в Судане. Теперь она одна из трех иностранных медсестер в Кабульском госпитале. Марисич и остальной немногочисленный международный персонал – медсестры, один доктор и несколько администраторов, большинство из которых в возрасте до тридцати, проводят все время в госпитале, а живут в небольшом старинном доме через дорогу, в "новом городе" Кабула, оживленном райончике мясных лавок, магазинов электроники, шашлычных, бродяг и попрошаек.

Несмотря на то, что "Эмердженси" расположена в самом центре, Марисич и ее коллеги мало видят город за пределами больничной территории, и никогда не были за городом. В госпитале они видят все самое плохое, что способна сотворить война.
"Я предпочитаю быть тут," - сказала мне недавно Марисич. "Судан был ближе к обычной жизни. Можно было выходить в город, можно было пойти на прогулку или за продуктами. Но здесь мы, как одна семья, мы близко к друг другу, не знаю, кто из нас, после такого опыта, сможет вернуться в нормальную больницу".


"Нельзя быть по одну сторону войны"

"Эмердженси" открыла свой первый хирургический центр в Афганистане в 1999 году, во время войны между талибами и Северным альянсом. Один из ее основателей, доктор Джино Страда, работал хирургом в составе Международного Комитета Красного Креста в Кабуле в начале 90-х годов, когда правительство, поддерживаемое Советским Союзом, пало жертвой враждующих группировок моджахедов. Когда Страда вернулся в Афганистан в 1999 году, моджахедами уже руководили талибы, а силы, лояльные таджикскому командиру Ахмад Шах Масуду, отступили на север к их горному укрытию в  долине Панджшер.

Время от времени вспыхивали военные действия между Панджшером и Кабулом. Масуд отдал Страда здание бывшей полицейской академии в Панджшере, и команда Страды превратила его в госпиталь острой травмы. "Я сразу же понял, мы не можем быть на одной стороне войны," сказал мне недавно Страда. "И тогда я поехал в Кабул, чтобы поговорить с талибами, и предложил им сбалансировать наше присутствие, чтобы люди могли видеть, что придерживаемся нейтральности."

В конце концов мулла Омар, лидер талибов, разрешил "Эмердженси" открыть госпиталь в помещении бывшего детского сада. Из-за постоянного перемещения линии фронта, сказал Страда, "к нам попадали талибы, которые были привезены из Панджшера и боевики Северного Альянса, которых доставляли в Кабул. Как только мы их выписывали, они попадали в беду, находясь на вражеской территории. Поэтому мы начали вести переговоры с обеими сторонами ". Страде удалось убедить и Масуда, и Талибан, о необходимости предоставления гарантий о безопастной перевозке выписанных пациентов в свои родные места. Сегодня "Эмердженси" продолжает придерживаться принципа нейтралитета: таджикские полицейские на пропускном пункте в долину Панджшер все также разрешают провозить раненых талибов в местный госпиталь, а боевики лечатся вместе с афганскими силами безопасности в хирургическом центре в Кабуле.

Однако подавляющее большинство пациентов, попадающих в госпиталя "Эмердженси", это гражданские лица. В 2011 году от военных действий в Афганистане погибло более 3000 мирных жителей, больше, чем за любой другой год, начиная с 2001. По данным Организации Объединенных Наций, 77 процентов этих смертей лежат на совести боевиков, которые многократно усилили использование самодельных взрывных устройств и засылки террористов-смертников. В то же время, доля гражданского населения, погибшего в результате авиаударов коалиционных сил, также выросло в 2011 году. В связи с особенностями боевых действий, когда насилие исходит со всех сторон, в разных дозах, но повсеместно, иногда создается впечатление, что это не совсем война, а скорее нескончаемый цикл убийств. И в этой войне, которая "не совсем" война, "Эмердженси" - это один из немногих островков, где существует отчетность и ответственность.


Триаж (сортировка раненых по степени тяжести) после взрыва

До того, как она попала в "Эмердженси", Гулали росла в некоторой изоляции от конфликта. В свое время ее отец воевал  против Советов в Кала-и Нау; ржавый каркас русского танка, который один из его собратьев по оружию поджег с помощью гранатомета, все еще стоит на берегу ручья возле их дома. Но с 2001 года в  Кала-и Нау установился относительный мир и детство Гулали не омрачало насилие.

Святой для шиитов день Ашура, в который верующие поминают о мученической смерти внука пророка Мухаммеда Имама Хусейна, выпал на первую неделю пребывания Гулали в "Эмердженси", и в этот же день произошло наиболее ужасное зверство за все 11 лет текущей войны. Шииты, этнические хазарейцы, представляют меньшинство в Афганистане. В то время, пока Гулали лежала в постели, оправляясь от операции, сотни хазарейцев стали собираться примерно в миле госпиталя, в храме Абуль Аббас Фазал, в старой части Кабула. Был ясный день, и на улице, за храмом, верующие окружили группу молодых мужчин без рубашек, хлеставших себя стальными цепями с закрепленными на их концах лезвиями. Самобичевание является обычной формой выражения траура по имаму Хусейну, и мужчины, вонзающие лезвия в свои спины, кричали: "Да прославится Хусейн! да прославится Хусейн!". В том, как горячо шииты выставляли на показ свою преданность традициям, просматривался какой-то вызов, неповиновение. Скоро полуобнаженные фанатики были покрыты собственной кровью.

В полдень террорист-смертник взорвал себя в самом сердце толпы. Образовался круг, по периферии которого мощная сила взрыва свалила в геометрически правильные арки груды изувеченных тел. Более двухсот человек были ранены или убиты; невероятно искореженные тела вперемешку с клочками одежды и конечностей, как будто они упали с большой высоты. Посреди кровавой бойни и в смятении, было трудно отличить умирающих от мертвых. Тела со  всевозможными ранениями доставлялись "Эмердженси" на такси, автомобилях, на грузовиках. Когда Лука Радаелли, тридцатипятилетний медкоординатор госпиталя, открыл двери первой машины скорой помощи, он увидел несколько мертвых младенцев, лежащих поверх массы окровавленных, но еще дышащих мужчин и женщин. " Я также нашел голову того, кто, возможно, был смертником," - сказал мне Радаелли позже, "когда я вытаскивал первого пациента, эта голова упала к моим ногам".

Обезумевшая толпа родственников и оставшихся в живых уже стекались у стен госпиталя. Радаелли закрыл ворота, пропуская вовнутрь только пациентов. Некоторые несчастные, не контролируя себя, пытались выломать ворота, другие лезли на стены. Жертвы взрыва продолжали прибывать. Вскоре тела и части тел, в запекшейся крови, заполнили все тротуары. Когда я приехал к главному входу, примерно через час после взрыва, я увидел человеческий мозг, лежащий прямо на улице. Он был совершенно неповрежден и удивительно белого цвета. Афганский сотрудник госпиталя в толстых резиновых рукавицах, с тележкой и шлангом, спешил смыть весь этот ужас.

На газоне, где сотрудники бывало играли в волейбол, быстро создали палатку, где сортировали жертвы по степени серьезности их ранений, решая, кого и в какой очередности оперировать. В палату, где лежала Гулали привозили и увозили раненых детей. Она сидела в инвалидном кресле и смотрела. Трудно себе представить, как все это выглядело в ее глазах или что она думает. В это время никто ничего не понимал. Никогда до этого в течении всей десятилетней войны шииты не переживали удара такой силы.  В водовороте этнических, племенных, экономических и политически враждебных стычек в Афганистане, сектантство просто не имело места. Даже Талибан осудил этот взрыв.

Вечером, санитары начали собирать с газона кровавые матрасы, щиты, носилки, очищая их с антисептиком. Медсестры носились из палаты в палату, осматривая и перевязывая десятки стонущих людей в очереди на операцию. Я вышел, чтобы поговорить с некоторыми из родственников,  столпившихся у ворот, где на стене был размещен список фамилий пациентов, принятых в госпиталь. Солнце уже садилось, но хазарейцы не расходились, ожидая новостей о своих близких.

Когда я спросил, кого они обвиняют во взрыве, они все сказали – Пакистан. Этого следовало ожидать, многие афганцы видят в соседе неизменный источник всех своих бед, неожиданным было то, что единодушно никто не ставил под сомнение сунитов и не предписывал атаке религиозного мотива. "Мы не виним суннитов", настаивал молодой человек Али Бахрам, чей племянник был в госпитале. "Ислам принадлежит и сунитам и шиитам. Это Служба безопастности Пакистана, это они враги ислама", добавил он. Несколько мужчин кивали в знак согласия.

А в госпитале две команды хирургов - пять афганцев и один итальянец – оперировали без перерывов до четырех утра. Для многих из афганских сотрудников день был одним из многих таких же. Старший хирург, Хамид Назир, вспоминал, как он прибыл молодым врачом в Мазари-Шариф во время войны между талибами и Северным Альянсом. Когда талибы наконец захватили город в 1998 году, они уничтожили тысячи людей, в основном хазарейцев. Ежедневно гражданских раненых доставляли на такси и машинах к дверям госпиталя, где работал Назир. "Точно также, как и сегодня. В основном, мертвых детей. Так всегда..."

Должны ли мы афганцам, раненным во время войны, в которую мы ввязались?

Пропасть между тем, как эта война влияет на людей, живущих в ее гуще, и, как эту войну представляют в Америке, наверняка неизбежна. Но относительно небольшое количество публикаций, которые посвящены Афганистану, по сравнению с предыдущими конфликтами, делает эту пропасть все более заметной.

В прошлом году три госпиталя и 34 клиники, принадлежащие "Эмердженси" в Афганистане, лечили примерно 360 тысяч пациентов. Пока я писал эту статью и посещал клиники, встречался с пострадавшими, я пытался понять, как такая огромная ответственность выпала на долю маленькой, скромно финансируемой итальянской организации. Это перетекало в другой вопрос: в чем заключается наша ответственность и наш долг перед афганцами, которые были искалечены, обожжены, превращены в инвалидов, и разрушены войной, которую мы начали и не знаем, как закончить.

Согласно правилам НАТО, гражданские лица, раненные в ходе операций коалиционных сил, "могут получать неотложную медицинскую помощь в случае прямой угрозы их жизни, конечностям или зрению". В таких случаях " рекомендуется немедленная, сразу же после стабилизации состояния, выписка или перевод пациентов в соответсвующие афганские гражданские медицинские учереждения". На бумаге все это выглядит разумно, в конце концов, Соединенные Штаты и другие страны-доноры, щедро финансируют систему здравоохранения Афганистана. Но, принимая во внимание низкий уровень медицинского обслуживания, недостаточность оборудования и впечатляющий уровень коррупции, "выписка и перевод" выглядят, скорее, как отказ от дальнейшего лечения.

В апреле я отправился в город Сайяд, чтобы познакомиться с четырнадцатилетним мальчиком по имени Зобар, которого только что выписали из госпиталя на авиабазе Баграм, одной из крупнейших американских баз в Афганистане. Обе ноги Зобара были ампутированы, раны покрывали его руки и спину. Его постоянно тошнило и была высокая температура, гримаса боли то и дело кривила его лицо. "Больше всего болит живот" сказал мне Зобар, как только мы встретились. Его глаза были прикрыты, от усталости, и он говорил так тихо, что я наклонялся чтобы расслышать его. Назир, дядя Зобара, приподнял его рубашку и поправил четыре розовые трубочки, ведущие от живота мальчика к прикрепленным по его сторонам пластиковым пакетам. Пятьдесят две металических скобы держали вместе шов, идущий через весь живот.

Зобар и Назир из района Тагаб, где французский контингент много лет безуспешно пытается уничтожить боевиков из глубокого подполья. В феврале они убили семерых подростков, которые пасли скот, их приняли за боевиков. Несколько недель спустя,  на закате солнца, Зобар сидел у своего дома с четырьмя двоюродными братьями, когда они увидели вертолеты, приближающиеся на очень низкой высоте. Зобар занервничал, почуяв неладное. Он сказал об этом братьям, но они его высмеяли, как труса.

Зобар решил уйти. Он не знал, из какого вида оружия и какими пулями начал стрелять вертолет. Судя по его ранам, это скорее всего были "адские" ракеты. Двое его братьев, 14 и 18 лет, были убиты на месте. Зобар, который успел сделать три-четыре шага от места взрыва, был отброшен в канаву. Жители деревни повезли выживших на французскую военную базу в Тагабе, где вскоре умер еще один брат Зобара. На мой вопрос об этом инциденте французскому военному начальнику, он ответил, что было проведено всестороннее расследование, завершившееся "полностью положительными" выводами: "В тот день, проверив, что на территории нет гражданских, один вертолет открыл огонь по группе боевиков с враждебными намерениями".

Зобар очнулся "в белой комнате с белыми стенами", сказал он мне. "Они нам не хотели говорить, где мы". А там в Тагабе, никто не говорил Назиру, в какой госпиталь увезли Зобара, и ему не давали позвонить домой. Назир искал племянника в Баграме, но ему не давали никакой информации, то скажут да, он тут, а потом нет, не тут, и мы не знаем где, нам нельзя говорить. Когда я задал вопрос представителю НАТО, почему так случилось, он сказал, что "есть такая инструкция и мы ее сейчас рассматриваем", потом мне сказали, что на самом деле Зобару должны были предоставить право позвонить домой.

Через 23 дня Назиру позвонила переводчица из Баграма и сообщила, что можно приехать и забрать Зобара. Переводчица, вручая кучу бумаг Назиру, сказала, что Зобара нужно везти в госпиталь Красного Креста в Кабуле, где ему смогут поставить протезы. 

"Если бы они хотели лечить их, они бы могли"

Если бы Назир мог читать по-английски, он бы узнал, что американские хирурги из госпиталя спасли жизнь Зобару, проделав целую серию сложнейших операций и процедур. Разрез на животе Зобара, лапаротомия, позволила врачам восстановить его разорванные селезенку, кишечник и почки; пластиковые мешочки были следствием удаления значительной части кишечника, а четыре трубки, торчащие по обе стороны его тела, уменьшали давление на швы изнутри живота. Удивительно, что единственная рекомендация, данная в отношении дальнейшего лечения Зобара, была "консультация у хирурга через шесть месяцев с целью демонтажа илеостомии", то есть, чтобы вернуть работу кишечника в нормальное русло и убрать эти самые мешочки. Назир сказал, что не получил никаких инструкций о том, что делать с внутренними швами и с теми 52 металлическими скобами, которые должны были оставаться на месте две-три недели, а потом их полагалось извлекать, в противном случае они могли стать инфицироваными.

Скорая доставила их в ортопедический центр Красного Креста в Кабуле. Там доктора немедленно определили, что Зобар был в ненадлежащем для выписки состоянии: он не мог даже сидеть, хотя при выписке из военного госпиталя было отмечено "в соответствии с международной клинической практикой пациент поправился в достаточной мере, необходимой для его выписки". Врачи Красного Креста сказали, что Зобар нуждается в продолжении лечения перед тем, как ортопеды смогут работать над его протезами.

Когда машина скорой помощи с Назиром и Зобаром уехала, сотрудники Красного Креста предположили, что они отправились назад, в Баграм. На самом деле, машина доставила его в одну из больниц провинции Каписа, где доктора сказали им, что есть очень мало, если вообще есть, больниц в Афганистане, в которых имеются соответствующие инструменты и материалы для извлечения таких скоб и швов из тела Зобара". "Они сказали, что не смогут этого сделать", сказал мне Назир, "и что мы должны уйти". В военном госпитале мне сказали, что еще до выписки Зобара, они договорились с этой больницей о дальнейшем лечении Зобара; директор же больницы утверждает, что это неправда, и, что никто и никогда не звонил ему из Баграмского военного госпиталя.

Я дважды бывал в этой больнице. Часть ее сделана из листового металла и фанеры, а крыша покрыта жестью, основное здание в значительной степени нуждается в капитальном ремонте: облупленная краска на стенах, с потолка капает вода, полы покрыты грязью. Первый раз, когда я пришел туда, было три часа пополудни, и все врачи и персонал уже ушли, как мне было сказано, несколько раньше, чем обычно. Во второй раз, я был свидетелем большой толпы пациетнов, проталкивающейся на прием. Файз, директор больницы, сказал, указывая на них, "почему вообще такой госпиталь, как Баграм, направляет к нам пациентов?" Он объяснил, что его больница в принципе не может помочь таким, как Зобар, ибо у него просто нет хирургов. А потом он спросил, могу ли я привезти с собой хоть какие-нибудь медицинские учебники из Баграма, когда поеду туда в следующий раз.

Назир говорит, что когда эта больница отказалась принимать Зобара, водитель скорой позвонил в Баграм и спросил, что с ним делать. Закончив разговор, он сказал Назиру: "У Зобара нет серьезных проблем, ему просто надо менять перевязки, они сказали, мы можем отвезти его домой". Скорая вернулась в Баграм, а Назир на такси увез Зобара назад в Тагаб. На следующий день старейшина деревни пришел к ним домой, чтобы помочь с перевязкой. Когда он увидел шов, то сказал Назиру, что Зобара надо немедленно везти назад в госпиталь. И они отправились в центр "Эмердженси" в Панджшере.

"Эмердженси" не принимает пациетов, которых прооперировали в госпиталях НАТО. Организация четко придерживается такой политики, некоторые скажут – жестоко. Было время, когда "Эмердженси" брали на лечение таких, как Зобар, но "мы перестали" сказал Эмануэль Нанини, директор программы в Афганистане. "Они все умирали и умирали в нашем госпитале". Нанини назвал практику НАТО неэтичной, и добавил, что "Эмердженси" решила в ней не участвовать. "Они не берут на себя ответственность за своих пациентов. Начинают работу, а разгребать осложнения отдают кому-то другому. Если бы они хотели их лечить, они бы могли. В этом и есть весь смысл - у них есть для этого возможности."

Одна медсестра в "Эмердженси", которая помогала принять решение об отправке Зобара назад в Баграм, в военный госпиталь, позже призналась мне: "Это было ужасно, его шрам был загрязненным и инфицированным... Мы видим это постоянно...но лучше позволить ему умереть, чем ходить кругами ада от боли, пока его посылают от одной больницы в другую!"

Я встретился с Назиром и Зобаром в Сайяде на следующий день после отказа в "Эмердженси". Я повернулся лицом к Зобару с переднего сиденья тойоты; он едва мог поднять голову, дрожал, и, по словам Назира, его мучили ночные кошмары. Я спросил Зобара про эти кошмары, он сказал: "Я вижу, как это снова случается со мной". Пару скоб на его шве разошлись, сам шов выглядел очень плохо: красный, распухший, с видимым гноем, и мягкий на ощупь. Зобар пожаловался, что в тойоте жарко, ему нехорошо, и он хочет домой. Назир выглядел виноватым: "Я не знаю, что делать, куда его везти". Я пообещал Назиру навести справки в Кабуле о том, где ему смогут помочь.

Пацифисты виз-а-ви военные

Пацифизм достаточно легко отмести, как донкихотство и наивность. Но он нигде не взывает так сильно к разуму и совести, как рядом с ранеными и изувеченными. В кабульском госпитале "Эмердженси" часто можно увидеть солдат афганских сил национальной безопастности, лежащих в одной палате с боевиками Талибана; спустя какое-то время, идеи, которые делали этих людей врагами, теряют свой смысл; ежедневный спектакль о том, что такие идеи делают с человеческими телами, сводит их на нет. Практически все сотрудники "Эмердженси" против войны не только в Афганистане, а войны в принципе. Даже если они этого не ощущали до приезда в госпиталь, они однозначно меняются, когда его покидают.

"Эмердженси" всегда жила идей пацифизма, ставила ее во главу повестки дня. В 1994-ом, в год своего основания, "Эмердженси"  инициировала кампанию против производства противопехотных мин, в результате которой такое производство было запрещено в Италии. В 2003 году "Эмердженси"  провела демонстрацию против участия Италии во вторжении в Ирак. А через два года "Эмердженси"  опубликовала своего рода манифест, отвергая применение насилия в любых целях.
В том же году президент Обама послал дополнительно 30 000 американских солдат в Афганистан. Одной из основных причин увеличения численности войск была названа необходимость уничтожить мощные опорные пункты боевиков на юге страны. В провинции Гильменд морская пехота США объявила о планах проведения крупной операции в городе Марджа, который Талибан удерживал под своим контролем. Хирургический центр "Эмердженси"  в столице провинции Лашкар Гах является единственной международной больницей в провинции Гильменд, и его итальянский персонал решительно осудил наступление.

Маттео Дель Эра, медицинский координатор больницы, разместил в интернете серию фотографий гражданских жертв, они вызвали волну возмущения. В июне 2009 года Дель Эра написал о ящике с листовками, который был сброшен с самолета НАТО, он по каким-то причинам не открылся и настиг всей своей тяжестью мирно спящую в своем доме пятилетнюю девочку, сломав ей таз и уничтожив прямую кишку, влагалище и мочеиспускательный канал. Она скончалась от травм. С началом военных операций в провинции Дель Эра стал eще более неистово собирать свидетельства таких "ошибок".

"В первые месяцы военных операций к нам  поступало немного пациентов," сказал мне Дель Эра. "А иногда они были ранены за неделю до поступления к нам. Силы коалиции совместно с афганскими военными и полицией, блокировали дороги вокруг Марья; ни раненые, ни гражданские лица не могли добраться до больницы. Это было абсолютным преступлением против человечества ".

Во время интервью западным журналистам, Дель Эра и Джино Страда осуждали введение повсеместного военного кордона. С точки же зрения военных командиров эта операция высоко оценивалась, как несомненная победа. Но реальность, которую видят сотрудники "Эмердженси"  противоречит таким утверждениям. "В Гильменде около 40% жертв военных действий были детьми," сказал мне Страда. " Это очень беспокоит тех людей, которые стараются представить общественности военные операции, как хирургически точные." На самом деле хирургический центр в Гельменде принял 1864 пациента, более половины из которых были моложе 14 лет.

10 апреля 2010 года афганский сотрудник "Эмердженси" сообщил своим иностранным коллегам, что его предупредили о возможном нападении на госпиталь. Следуя протоколу, итальянский персонал  переехал в другие жилые помещения в городе. Через час доктор-афганец позвонил и сообщил, что вооруженные люди вошли в госпиталь. Оружие строго запрещено во всех помещениях "Эмердженси", и Дель Эра и его коллеги решили вернуться в госпиталь и выяснить, что происходит. На подходе к госпиталю они были  остановлены несколькими афганскими солдатами; на них надели наручники, завязали глаза, увезли в тюрьму Директората разведуправления. Их закрыли в одиночных камерах , и через несколько дней сказали, что среди медицинских препаратов на складе госпиталя были обнаружены пояса смертников, ручные гранаты, патроны и автоматы. "Там была бумага, написанная на дари и пушту, они все пытались заставить нас подписать ее," - сказал Страда.

Позже этим же днем губернатор Гельменда созвал пресс-конференцию, на которой заявил, что оружие было привезено в  "Эмердженси" одним из итальянских сотрудников госпиталя , которому якобы заплатили полмиллиона долларов за убийство губернатора. А еще позже он обвинил сотрудников-итальянцев в преднамеренной и неоправданной с медицинской точки зрения ампутации рук афганским солдатам.

Дель Эра и его коллеги провели четыре дня в заключении, а затем их перевели в главную тюрьму Директората в Кабул. "Каждое утро, день и ночь, они нас бесконечно допрашивали", вспоминает Дель Эра. Через пять дней их выпустили. Шестерых афганцев из госпиталя тоже арестовали, всех отпустили, кроме того сотрудника, который предупредил о готовящемся нападении. По свидетельствам "Эмердженси" он все еще в тюрьме.

Для Джино Страда, значение всего этого вполне очевидно: "Операция направлена на выдавливание нас из Гельменда, это ясно." Причин для этого предостаточно. Кроме того, что Страда и Дель Эра публично осуждают кордоны вокруг города, строго соблюдаемая нейтральность в приеме раненых с обеих сторон стала для этих сторон источником подозрений. "Зачастую, Талибан пытается выведать информацию в госпитале. Они свободны внутри нашего госпиталя. Мы находимся под постоянным давлением о выдаче информации, но мы всегда отвечаем, нет, мы не можем. Это не наша роль – быть шпионами в медицинских халатах", говорит Страда.

"Пациент - он только пациент. Это наше правило"

Мартовским вечером я встретил двадцатидвухлетнего парня по имени Сафиюла, обе ноги которого были парализованы в результате выстрела в него афганского  полицейского. Стрельба случилась во время протестов за наказание причастных к сожжению Корана в американской тюрьме в Баграме: афганские сотрудники стали там свидетелями того, как американские солдаты спускали Коран в контейнер для сжигания мусора, и с того момента бурные демонстрации не стихали по всей стране. Сафи, как он себя называет, сказал мне, что в тот день несколько тысяч жителей со всех деревень долины собрались для протеста у центра Шинвари. Студент и отец двух девочек, одного года и четырех лет, Сафи никогда особенно не испытывал антиамериканизма и не был противником правительства. Он так же подчеркивал, что талибана не было в Шинвари или где бы то ни было еще в их долине, что на самом деле неправда. Прошлым летом в этом районе боевики похитили и обезглавили главу местного совета, нападали на административный центр в Шинвари и пытались  убить губернатора.
Тем не менее, Сафи сказал, что, когда демонстранты достигли центра города, талибов среди них не было и никто из демонстрантов не имел оружия. Несмотря на это они увидели, что центр города был оцеплен несколькими рядами хорошо вооруженных сил безопастности. Протестанты прошли какое-то расстояние и остановились в пятистах метрах от вооруженного кордона. В этот момент, говорит Сафи, полицейские открыли огонь, без провокаций и предупреждений. Они без разбору стреляли из АК-47х по толпе людей. Некоторые из селян успели скатиться в канавы, пытаясь скрыться в них от шквального огня, другие просто падали и вжимались в землю. Сафи помнит, как он увидел трех своих товарищей убитыми на дороге. Он хотел распластаться по земле и, повернувшись спиной, тут же почувствовал острую боль и потерял сознание.
На машине с другими ранеными Сафи был доставлен в местный госпиталь в столице провинции Шарикар. Поскольку в позвоночнике Сафи застряла пуля, его  отправили в "Эмердженси".

Несколько дней спустя после разговора с Сафи, я отправился в Шарикар на встречу с начальником местной полиции. Он показал мне видео, на котором было видно, что протестующие размахивали белыми флагами талибана, а заместитель начальника добавил, что некоторые демонстранты бросали коктейли молотова в полицию, он также намекнул, что у них были сведения о наличии оружия у протестующих, правда, не захотел особо распространяться на эту тему.

Сафи все это категорически отрицал. Ему даже не понравилось, что я задавал эти вопросы, и мы расстались довольно холодно. Когда я выходил из госпиталя, меня нагнал один из медбратьев, пожилой, с густой окладистой бородой, он сказал, чтобы я не особенно верил Сафи: "Он один из них. Там, откуда он, все в Талибане".Это была скорее констатация факта нежели обвинение. Медбрату было все равно. Может они и были из Талибана, а может, и нет. Может быть, местные полицейские были просто отморозками, стрелявшими в людей без всяких причин, а может быть, это было куда более запутанное дело. Мой интерес ко всему этому был родом из ментальности нейтралитета госпиталя: кто такой Сафи, кто и почему в него стрелял, тут не имеет никакого значения. Несколькими неделями позже я имел возможность подольше поговорить с этим медбратом; он сказл мне, что он таджик и служил парамедиком Северного Альянса во время их войны с Талибаном. Когда я спросил его, что он теперь чувствует, ухаживая за раненым талибом, он пожал плечами:" пациент - он только пациент, это наше правило."

Предсмертные иллюзии полицейского

Несколько дней спустя по прибытии Сафи в "Эмердженси", раненый полицейский, одногодка Сафи, был размещен в его палате. Офицер Абдул Нафе был привезен в "Эмердженси" в крайне тяжелом состоянии. У него была ампутирована одна нога, а ранение другой было очень нехорошим, и лечили его в Кандагаре плохо: культя была инфицирована, процесс некроза уже распространился по значительной части тканей. Нафе было 12 лет, когда умер его отец; его мать, он и двое младших братьев были вынуждены уехать в столицу провинции, где он устроился маляром по покраске домов. Даже в лучшие времена его заработка едва хватало, чтобы прокормить семью, и, когда один из его двоюродных братьев стал начальником местной полиции, Нафе попросился к нему.

Нафе сказал мне, что ему нравилось быть полицейским, что впервые в жизни он обрел смысл жизни и источник гордости. Во время нашего последнего с ним разговора, за два дня до его смерти от сепсиса, Нафе сказал: "Я потерял ногу, но даже если я потеряю еще одну и обе руки, я все равно буду служить в полиции!"
В то время он уже был в полузабытьи своих последних часов и ему было очень трудно говорить. Медсестра вывезла его носилки и капельницу на террасу, где, зажмурив глаза от теплого солнца, он рассказывал мне свои истории. Мои вопросы о жизни каким-то образом подтолкнули его подумать о чем-то за границами его реальности, и возможно, зная, что его минуты уже идут на счет, он потратил последние из них в попытке обелить свое такое короткое и ничем не замечательное прошлое.

Пару недель спустя после смерти Нафе, я отправился в Кандагар, чтобы навестить его семью. Я узнал, что Нафе наступил на взрывное устройство во время рутинного патрулирования, его эвакуировали на американском вертолете в один из супер современных травматических центров на территории дислокации НАТО, где 98% принятых пациентов выживают. Но поскольку Нафе был афганцем, его перевели в Региональный военный госпиталь в Кандагаре, а двумя днями позже, слегка подлечив его развороченную культю, его перевели в другую, уже гражданскую больницу, сильно перегруженную и снабжаемую только на средства Красного Креста. Там кто-то подсказал родственникам Нафе, что его надо перевезти в другой госпиталь, посоветовали "Эмердженси". Его двоюродный брат купил билеты на самолет и они отправились в путь (позже хирург госпиталя в Кандагаре сказал, что это было сделано против его рекомендаций, но что раны Нафе были в удовлетворительном состоянии).
"Он прибыл в очень плохом состоянии," сказал медицинский координатор "Эмердженси" Радаэлли, он добавил, что доктора в Кандагаре некорректно провели ампутацию. "другая нога вообще была безнадежна, там все было открыто, можно было даже кости видеть. У него начался сепсис еще до приезда к нам. Несколькими днями позже у Нафе поднялась температура. Медсестра убрала повязку на его ноге и увидела, что нога полностью почернела. Госпиталь позвонил родственникам Нафе за разрешением на ампутацию ноги. Затем его немедленно увезли в операционную, но, и после операции, он так и не вышел из наркоза; инфекция стала системной, вскоре у Нафе наступила остановка сердца.

В навязчивых мыслях последних дней, он глубоко верил в то, что важные люди занимаются его судьбой, продвигают его лечение, заботятся о его выздоровлении. Он даже хвастался этим. Он совершенно не осознавал, что и его культя и другая нога были инфицированны только из-за безобразно грязного лечения, полученного им в Кандагаре, и что уже там он был обречен на сепсис. И, конечно же, он даже не подозревал, что в момент ранения, он был совсем рядом с наилучшим травма-центром во всем Афганистане, но туда не попал. Хотя, кто его знает, может и понимал он все прекрасно, потому что его последними словами мне были: "Я не хотел бы, чтобы мои братья пошли в полицию, ничего хорошего в этом нет, лучше бы они стали инженерами или врачами".
 
А Зобара все же вылечили

Один из моих коллег нашел госпиталь, который согласился принять Зобара для продолжения лечения. Кабульский Французский Педиатрический Центр является одним из лучших в Афганистане. Он также оказывает социальную помощь пациентам и их семьям; лечение Зобара проводилось бы бесплатно. Я не был уверен, что было лучше: везти Зобара в этот центр или назад в военный госпиталь в Баграме. Вместе с переводчиком мы встретили Зобара и его дядю Назира на оживленном базаре, прямо у хорошо охраняемого КПП в Баграме. Зобар лежал на тех же самых американских носилках, выданных ему в госпитале, и в той же самой Тойоте. Мы договорились для начала попробовать попасть в военный госпиталь; поехали по разбитой дороге, в рытвинах и ямах, мимо забора с рядами колючей проволки поверху, вскоре прибыли к грязной площадке, битком забитой людьми, человек сто, может больше. Охранник, с автоматом наперевес, смотрел с высоты сторожевой башни на толпу. Старик, слабый и худой, лежал на земле, держа  в руках мешок с мочей, соединенный с катетером. Сюда его привез племянник, который сказал, что через час должен кто-то выйти и посмотреть бумаги всех собравшихся и решить, кого принимать в госпиталь, а кого нет.

Я обсуждал с Назиром, стоит ли нам ждать, или лучше отправиться во французский центр, когда Зобар попросил нас не оставлять его в Баграме, он боялся, что ему опять не дадут говорить с семьей; эта просьба решила дело, и Назир согласился ехать с нами в Центр.

Когда мы уже приехали в Кабул и стали петлять по загруженным улицам города к той части его, где находился французский центр, я вдруг заметил, что тойота позади нас остановилась у края дороги. Мы с переводчиком тоже остановились и вышли из машины узнать, что там произошло. Назир вышел из машины навстречу нам.
"Куда вы нас везете?"
"В больницу," - ответили мы.
"Неправда. Вы врете. Там нет никакой больницы. Вы везете нас в Пул-и-Шархи"
Пул-и-Шархи одна из афганских национальных тюрьм, имеющая дурную славу. Назир был почему-то убежден, что я его обманываю, что пытаясь заманить его в западню, я придумал сказки про социальную помощь и про хирургов, ждущих Зобара.
Мы спорили, убеждали его, и через какое-то время, нехотя, он сдался. Мы снова поехали. По дороге он останавливался еще три раза, потом он спросил у афганского солдата, есть ли госпиталь в этом районе, и когда получил утвердительный ответ, то, наконец, продолжил путь.

В конце концов, мы доехали до Центра, хирурги убрали все внутренние швы и металлические скобы из тела подростка, дали ему антибиотиков. Уже через пару дней он смог вполне прилично сидеть.
"Без сомнения, ему была сделана очень хорошая и сложная хирургическая операция," сказал доктор Абдул Вардак о своих коллегах из военного госпиталя в Баграме. "Только благодаря ей ребенок выжил. Но то, что они его выписали в состоянии, когда он нуждался в дальнейшем лечении, это конечно, неправильно. Это вообще трудно понять. Вам лучше их спросить об этом".


"Они не такие, как наши дети"

Через несколько месяцев после бомбежки в Ашуре, еще одна девочка поступила в госпиталь, в одну палату с Гулали. Они были приблизительно одного возраста и быстро подружились, разговаривая далеко за полночь, когда уже гасили свет. Абеда была из соседней с Гулали провинции, на дороге между Кабулом и Кандагаром.
Около года назад, конвой афганских правительственных машин проезжал мимо дома Абеды, когда его атаковали боевики. Конвой охранялся наемной службой безопастности, и, когда Абеда только выглянула из дома на улицу, один из охранников выпустил ей три пули из калашникова прямо в живот. "Когда он в меня выстрелил, я почувствовала, как все вываливается из меня", сказала Абеда, она помнила как лежала на пороге дома и слышала крики брата, зовущего отца. Потом она оказалась в "Эмердженси".

Абеда пролежала в госпитале пару месяцев. В апреле она снова вернулась в госпиталь, чтобы ее живот был окончательно зашит и все, что в нем было воссоединено, как положено. По мере поправки, Абеда и Гулали, все дни проводили вместе, гуляя по приусадебной территории госпиталя: Гулали в инвалидной коляске, а Абеда волоча за собой капельницу. Однажды, когда я снова приехал в госпиталь, а Абеду уже выписали, я нашел Гулали в удрученном состоянии. Хотя они и жили в получасе езды друг от друга, вряд ли они когда-нибудь смогут встретиться. Деревня Гулали находится на границе кольца безопастности вокруг Кабула, который постоянно зачищается и прочесывается. Деревня Адебы, всего в нескольких милях, уже совершенно другой мир.

Через какое-то время и Гулали выписали домой. Ее родители и дядя приехали в "Эмердженси", привезли ее старую одежду, и она сменила больничный халат, который носила уже не один месяц; в этот момент не было счастливей лица, чем у Гулали.
Я отправился с ними в их деревню. По пути мы остановились у пропускного полицейского пункта, откуда Гулали забрали в госпиталь, неподалеку журчал ручей и было видно то место, где Гулали ступила на мину. Теперь это место казалось слишком далеко, чтобы его преодолеть с одной, наполовину ампутированой, ногой. Мне почему-то вспомнились слова Тийяна Марисич, которая сказала мне после операции Гулали: "Они другие. Они очень сильные. Они не такие, как наши дети."

Несколькими неделями позже, на улице через дорогу от "Эмердженси", группа боевиков, забаррикадировавшись на верхних этажах недостроенного здания, открыла стрельбу по близлежащим посольствам иностранных государств. Афганские силы специального назначения быстро заняли позиции на всех окружающих зданиях, включая крышу дома непосредственно за "Эмердженси". Во время 18-часовой перестрелки пули неоднократно прошивали приусадебное пространство госпиталя. Физиотерапевт принимал душ, когда началась стрельба, и, еще до того, как он успел выскочить из душа, пули прошли через дверь и застряли в стене прямо за ним.

Лука Радаэлли немедленно стал сооружать палатку для триажа (сортировки) ранненных, но бросил эту затею, когда пули начали с визгом пролетать над его головой. Еще одна очередь прошила детский бокс, всего в нескольких дюймах от окна. Позже, когда взрывы гранатометов и автоматные очереди слились в одно лихорадочное крещендо, один из мальчиков встал на своей кровати и выглянул в окно. Он стоял, вытянув шею, пока кто-то не крикнул ему лечь назад. Ему просто хотелось посмотреть, что там происходит.

После обеда принесли четырех убитых гражданских и нескольких раненых из войск спец. назначения. С наступлением ночи, стрельба прекратилась, но возобновилась с новой силой в час ночи. К рассвету, когда все боевики были выбиты, 27 раненых афганцев уже находились в "Эмердженси". Все они выжили.

Никто не спал в госпитале в ту ночь. Но на следующий день, когда жертвы стрельбы, осколков и мин стали поступать из северного Афганистана, сотрудники снова приступили к работе.