Юрий Кулишенко

ДВА СТУДЕНТА, РУЖЬЁ И БОЛЬШОЙ МЕДВЕДЬ
Васька и Петька, два студента университета, ещё с первого курса подружились в общаге и жили душа в душу. Может быть, потому, что корни у обоих были деревенские. У Васьки - сельскохозяйственные, а у Петька- лесные, таежные. Васька с родителями общался посредством автобуса и, временами, на рынке, а Петька добирался, по возможности, на поезде и выходил в Байкальске. Жил он там с родителями с четырнадцати лет.
Тесно общаясь три курса, они решили в эти летние каникулы съездить к родичам Петьки в поселок на Витим: именно оттуда жажда более комфортной жизни забросила его папу в маму в не очень ароматный Байкальск. Получив разрешение «предков», они толканули несколько мелкооптовых партий даров воды и земли и собрали необходимое им количество высококачественной в истирании бумаги. Сумму они скалькулировали заранее, и, как только она достигла нужной цифры, друзья отправились в далёкий путь.
Поселок встретил их радостно и приветливо, и щедрые парни неделю отрывались по полной. Не обошлось, правда, и без недоразумений, но пара синяков - это пустяки, по сравнению с общим колоритом отдыха. И вот однажды, вновь напившись по причине «исправления» предыдущего похмелья, ребята захотели поохотиться на изюбря у солонцов. Идея была Петькина, но он, хотя и знал туда дорогу, сам процесс помнил весьма смутно. Препятствовать хорошим людям из города поселковые не стали и охотно дали два ружья и пару патронташей с пятнадцатью, в общей сложности, патронами.
Сначала, конечно, предложили было две мелкашки, но после почти гоголевской сцены появления Чичикова: попадут – не попадут, а если и попадут, то куда, решили, что «колесо не доедет до Киева». и остановились на дробовиках. Шатаясь и сталкиваясь в процессе сборов рюкзаков, друзья достукались до мысли о слишком большой тяжёлости и вредной громоздкости «утятницы» двенадцатого калибра и повесили на себя шестнадцатикалибровую двустволку. Ну и патронташ, соответственно, взяли один. Как они пришли к этому решению, сейчас сказать трудно, наверное, очень учёные были. Математика там высшая и всё такое прочее!
Невдалеке от солонцов их выгрузил из «Урала» с коляской не менее «тёплый» сосед и быстро погазовал обратно: ему настала пора доопохмеляться после опохмелки, да и изюбрей пугать по вечеру не стоило. Не привыкшие к таежной зудящей братии охотники занавесились газетными обёртками от продуктов и пошли вдоль опушки к солонцам. Мелколесье у берега было сероватым и слабохудожественным, с точки зрения искусства, но когда они поднялись по склону к солонцам, эстетика как философское направление могла не беспокоиться. Природа изобразила здесь, на взгляд студентов, нехилую общественную таежную идеологию вполне соответствующими сдержанными и суровыми красками и формами. Скромной шатающейся походкой друзья прошли к большой сосне и без особого шума взобрались по старым колышкам и ветвям на «насест» из потемневших досок и тонких брёвнышек. Над замаскированным гнездом лежала на ветвях невысокая крыша из корья на случай непогоды.
Некоторое время друзья молча отдыхали на расстеленных телогрейках и блаженно любовались окрестностями: близким к заходу солнцем, чистым розовеющим небом, тёмными огромными соснами тайги и утоптанным пятном солонца невдалеке. Потом их стали донимать назойливые двукрылые, чей звон они уже слышать не могли, и горе-охотники стали выдумывать разные приемлемые в создавшихся условиях способы избавления от них, помня, естественно, нечленораздельные наставления водителя тяжёлого мотоцикла с люлькой: «Курить, шуметь и мусорить на месте посадки запрещено!» Курить, и так и сяк, было всё равно бесполезно. Почти бесцветненький дым и слабенький худенький запашок оставшихся пяти городских сигарет скорее мог привлечь, чем отпугнуть эту гнусь, изводить же на дымокуры вату из чужих фуфаек было крайне неудобно, потому что они были хоть и ношенные, но ещё без дырок. Пришлось вновь занавеситься обрывками газет, проковыряв в них пару дырок для глаз. Ещё некоторое время две загадочные фигуры со странными масками вместо лиц лежали, шурша и оглядываясь по сторонам, затем захотели сойти по своим надобностям. Страдая от ограниченного обзора, они неуклюже сползли на землю, поправили пугающие лицевые сооружения и отправились в поход. Васька считал, что десяти метров достаточно, Петька настаивал на полуверсте. Сошлись на том, что спустятся к воде. Петька шёл впереди, Васька, периодически слепо натыкаясь на стволы и стволики, выруливал следом за ним. Добравшись, наконец, до Витима, дружки разбрелись на некоторое удаление в стороны и притихли.
Васька первым вышел на брег и стал бросать камешки в набегавшую волну. Прошла минута, вторая – Петька не появлялся. Через пять минут Васька запаниковал: он вдруг осознал, что не только не помнит, откуда они сюда пришли и где солонцы с ружьём и продуктами, но даже забыл, в каком направлении – выше или ниже по течению – находится лесной посёлок. Дико сверкая глазами из газетных дырок, он бросился обратно в лес и надсадно стал орать там: «Петька! Петька!!!»
«Ну что тебе, чего орёшь?!» – вышел из-за соседней сосны Петька с половиной маски на лице. «Ничего,  – стушевался Васька, – просто домой захотелось». «Ну раз захотелось, так пойдём!» – покладисто согласился Петька, обмахивая густой веточкой свободную половину лица, и они побрели обратно к солонцу. Прошвырнувшись так еще парочку раз до наступления сумерек, друзья, наконец, успокоились на площадке, крепко перетянув головы по лбам нательными майками. Проблема недоокисленных ферментативным путем продуктов распада алкоголя и сивушных масел отодвинула комарьё, как проблему, в арьергард. Утомлённые борьбой с природой и своими организмами, они вскоре задремали.
Вначале Ваське приснился паровоз. Он шел на них и одновременно над ними. Происходившее событие Ваську вовсе не удивило, так же как и то, что паровоз стал свежо и прохладно дуть на них паром и шуметь: «Уууу…Уууу…». Потом вдруг Васька очутился в коридоре общаги у забытого богом студенческого туалета и испытал некоторый стыд и неудобство, поскольку понял, что находится там без ничего на теле, а с другого конца коридора на него смотрит группа любопытствующих сокурсниц.
«Не щёлкай клешнёй!» – сурово пригрозил ему старший преподаватель Сергей Федорович с неизменной бородкой на узком лице, а поперек коридора с глухим топотом пронеслась толстая комендантша. Взволнованный Васька попытался, применив присущее ему ораторское искусство, правдоподобно объяснить своё появление в таком виде здесь, но читающая с кафедры Марианна Николаевна вдруг толкнула его указкой в плечо и басом произнесла: «Заткнись, придурок!»
«А то дам вот по башке!» – закончил фразу толкнувший его здоровенным кулаком Петька. Васька помотал головой, отогнал сонную одурь и рассказал Петьке про сон: «Мочой там как-то странно пахло, и комендантша эта как затопает ножищами!»
«Всё! – подвёл итог Петька. – Ушёл изюбрь. Я помню, это он так пах, когда сидели с дедом, а раз топот был, значит убежал. Бубнишь тут ночами!»;– разозлился вдруг Петька. «Не, – сказал Васька, – вначале эта бочка протопала, а потом я стал объясняться». «Да? – посерьёзнел голосом Пётр. – Ну-ка подай ружьё!» «Чёрт! – прошептал он чуть позже. – Оно у нас не заряжено;– патроны!» Васька нашарил в рюкзаке патронташ и подал его Петьке. «Не те патроны!;– после минутной возни сообщил Петька. – Эти не лезут, давай другие!» «Какие другие? – разнервничался вдруг Васька. – Других нету – одно ружьё;– один патронташ, зачем второй?» «Дебилина! – зашипел на него Петька. – Это же двенадцатый калибр!» «А я…» – начал было Васька, но кореш зажал ему в темноте рот широкой ладошкой: «Тихо! Это может быть МЕ-Д-ВЕ-ДЬ, а он по деревьям лазает!» Петька так и произнёс эти нехорошие для Васьки слова – по раздельности, особым тоном и с паузами. У Василия сразу похолодели пятки,  и ему захотелось в кусты по надобности. Он заёрзал и задом стал сползать с помоста. «Ты куда?» – злобно зашептал Петька. «Никуда, – ослабевшим шепотом выдохнул Васька. – Мне надо!» «Ууу…» – зашипел на него Петька и скрипнул зубами. Видя, что это не действует, он захватил его уже почти спустившийся с площадки зад тяжелой дланью и закинул обратно на помост. Наступила тишина.
Вдруг тёмный лес замер. Лунный свет сразу стал безжизненным и бледным. Холодно и тихо лился он на стволы и вершины сосен. Чёрными густыми тенями наступали на прогалину кусты, ветви хищно тянулись из леса к одинокой маленькой площадочке в кроне сосны. Ствол ее был толст и коряв, змеями простирались от него вширь ветви, и страшная ночь среди них была бесконечной во времени и пространстве.
Вдруг кусты на противоположном конце солонца стали медленно выдвигаться из леса. Они ворочались и оформлялись из клубящейся жути во что-то темное и страшное. В лунном свете стала видна кошмарная длинная голова, потом плечи, и вот в ореоле мертвенного света стал виден весь стоящий чуть боком массивный тяжёлый медведь. Дыхание Петьки почти пресеклось, сердце исчезло, а тело перестало чувствовать и приподнялось над помостом. Так вот, фактически не дыша, он висел над старыми темными досками и наблюдал со стороны за медведем. Чернеющая туша поворачивалась, совалась мордой туда-сюда, выпрастывала толстые мохнатые лапы. Она все вздымалась и вздымалась, росла, надвигалась, словно в жутком ночном кошмаре. Чудовищная нереальность, темное неправдоподобие мрачно брело по противоположному краю солонцов.
Казалось, что это будет длиться вечность, но вот ветер, легко скользя среди ветвей, стал наносить на помост тяжелый запах шерсти. Медведь ясно и очевидно надвигался на их край прогалины и неотвратимо стал расти в размерах.
Приблизилось его дыхание, яснее высветилась яркой луной чудовищная в ночи косматая туша, плавно поднялась суровая темная морда. Ещё немного, он увидит их, и тогда – конец. Сердце вдруг запрыгнуло в грудь Петьки, и его существо в горячем теле очнулось на рассохшихся досках уже в реальном, живом мире. Он заорал густым громогласным ревом. Весь невыносимый, жуткий страх исчезнуть из этой жизни выплеснулся из него в этом крике…
Когда он перестал орать, медвежья туша, ужас лунной ночи, уже исчезла, внизу было пусто, только тени, кусты и деревья.
Лишь далеко – далеко отсюда, уже в другом мире, зашумели сминаемые широкой грудью кусты: медведь уходил, и короткий рев его временами сообщал о встречах с препятствиями, все более дальними и дальними.
Все это время Васька тихонько лежал рядом, исчезающе распластавшись на досках помоста.
До самого рассвета Петьку тихо трясло, а Васька, странно блуждая взглядом, стучал зубами.
Утром они слезли с дерева и побрели к посёлку. По дороге Петька оглянулся и увидел, что Васька необычно пригибается и как-то нехорошо крадётся вдоль обочины дороги. «Словно солдаты в кинохронике, когда они под обстрелом,;– вспомнил Петька, подождал и несильно, но ощутимо пнул приблизившегося Ваську: « Ты что сбрендил?»
«Ты сверху меня бей, чтоб к земле пригнуть, я незаметней буду!» – без шуток посоветовал ему Васька. Петька похолодел, и ему вдруг до боли, до слёз стало жалко друга Ваську: «Сошёл с ума!» Он обнял его за плечи и повёл к поселку, приговаривая: «Ты не бойся, Васечка, мы дойдём!» Васька вырывался и старался пригнуться пониже.
В посёлке нашлась знахарка, которая отшептала Ваську от испуга и отлила его водой.
Домой он вернулся уже здоровым и веселым и смог даже с юмором отнестись к себе, медведю и произошедшим в тайге событиям.