Глава 5. Свобода выбора. Возможности и границы

Данный материал представляет собой главу из книги «Мистер Эго: как жить в обществе и быть свободным от общества».
Книга вышла в 2004 г. в издательстве «Феникс», здесь приводится ее доработанная, 3-я редакция.
Предельно кратко ее содержание можно выразить так – это философия жизни неординарного человека.
Также рекомендую свою книжку «Программируем счастье» (Амрита-Русь 2010), выложенную здесь, в ней раскрываются психолого-эзотерические приемы управления своей жизнью.
Кроме того, в 2012 г. вышла моя книга «Григориан Подмосковный и другие мистическо-юмористические рассказы», уже в художественном жанре, она также размещена на данном сайте.



Глава 5. СВОБОДА ВЫБОРА: ВОЗМОЖНОСТИ И ГРАНИЦЫ

5.1 Ограничения нашей свободы

Задумываясь над процессом самосовершенствования, необходимо осознать, что нас ограничивает на этом пути, какие возможны препятствия. Выше мы уже касались этого вопроса, когда обосновывали важность самоутверждения в современном обществе, упоминая, сколь негативно относится обыватель к тем, кто на него не похож, а тем более – в чем-то лучше. Такое отношение неизбежно затрудняет жизнь позитивного маргинала. В качестве «противоядия» было обозначено своего рода мастерство выживания в социуме – когда человек не отождествляется с окружающей его системой, но в то же время имеет в виду ее требования там, где это нужно и выгодно, умеет, сохраняя собственные уникальность и своеобразие, гармонично вписываться в социальную среду своего обитания. То есть предполагается, что позитивный маргинал должен использовать свои неординарные качества для управления собственной жизнью и, в немалой степени, судьбой.
Являясь внутренне свободным, он способен практиковать самоопределение в различных жизненных контекстах, организовывать ситуацию вокруг себя наиболее оптимальным образом, преодолевая таким образом многие внешние ограничения. Однако ограничения бывают не только внешними, но и внутренними. Причем, логика предшествующих рассуждений наводит на мысль, что роль внутренних существенно выше. Для обретения ясной картины ниже мы рассмотрим природу ограничений и соотношение между ними. До какой степени возможна внутренняя свобода, чем регламентируются ее рамки? Откуда они проистекают? С нашей точки зрения, вопросы подобного рода являются принципиальными.

Достижение заявленных ранее целей самоопределения в собственной жизни; становления зрелой личности, способной самостоятельно ответствовать перед Господом за собственные деяния; самоидентификации (признания себя как соответствующего какому-то классу, образцу – позитивного маргинала, например) невозможно без свободы, не говоря уже об ответственности, идея которой совершенно девальвируется в ее отсутствие. Поэтому в данном контексте наша цель - определить, насколько же мы свободны и насколько ограничены, как далеко следует распространять наши притязания. Ранее мы использовали такое понятие, как радиус свободы, который задается дважды: внешней средой и внутренним миром человека. Поговорим об этих пределах, имея в виду их взаимосвязь.

Но для начала поясним, какой смысл вкладывается в понятие свободы. Отчасти данный момент уже проработан. Во всех наших предыдущих рассуждениях, начиная от обсуждения недостатков обывательской жизни и далее, неявно присутствует тема выбора. Ведь все понятия типа самоопределения, независимости и тому подобных в основе своей имеют выбор, осуществляемый человеком. Значит, основной вопрос в том, насколько этот выбор свободен, а сама свобода может рассматриваться как способность к его осуществлению. Иногда в таком случае используют понятие свободы воли, но нам представляется более правильным говорить именно о свободе выбора, потому что само понятие воли неоднозначно, зависит от исходных предпосылок, имеет богатую историю, разные мыслители по-разному трактуют ее природу.

Так, «Сократ сравнивал волю с направлением (в смысле действия) полета стрелы, понимая под этим неоспоримый факт, что стреле все равно суждено сорваться с тетивы, но воля позволяет ей это сделать лишь тогда, когда верно выбрана цель. Философы школы Платона определяли волю как «целеустремленность, соединенную с правильным рассуждением; благоразумное стремление; разумное естественное стремление». Зенон противопоставлял волю желанию. Греческие философы приписывали воле в основном сдерживающую роль. В их понимании воля выполняла скорее роль внутренней цензуры, чем являлась творческим агентом». Сегодня «в рамках физиологии и психиатрии воля рассматривается как психический процесс, заключающийся в способности к активной планомерной деятельности, направленной на удовлетворение потребностей человека» [33]. Возможны и другие, отличающиеся от приведенных, понимания и определения воли.

Говоря же о свободе выбора, мы имеем дело с более прозрачным, менее зависящим от исходных предпосылок предметом, отчего наше рассуждение становится более точным при сохранении общего вектора проблемы.

При кажущейся прозрачности, вопрос о свободе выбора исключительно сложен. Сразу оговоримся, что хотелось бы избежать поверхностного подхода к проблеме, ибо как раз он и характерен для обывателей – когда человек просто не задумывается и, как следствие, не видит проблему во всей ее глубине. Если у них и имеется какое-то мнение, то чаще всего оно представлено как квинтэссенция практического опыта, лишено сколько-нибудь серьезного, рационального обоснования. Чему нередко сопутствует достаточно высокомерное и агрессивное отношение к любому, кто силой своего разума способен поставить под сомнение их убеждение. Вот примеры. Олвин Плантинга: «Для меня это /свобода выбора – Д.П./ одно из естественных человеческих убеждений, наряду с естественными убеждениями в существовании других людей, в существовании внешнего мира и так далее». «Утверждение, будто мои поступки являются либо детерминированными, либо случайными совершенно нелепо /курсив мой – Д.П./» [7;125,127]. Ральф Макинерни: «Комично, когда кто-то вытягивает шею и вопит: «Я считаю, что свобода воли – это иллюзия!». Это одинокий голос в толпе людей, которые прекрасно знают что к чему. Не могу понять, почему мы должны обращать внимание на подобные выкрики, будто они имеют какое-то значение…» [7,133].
Как вы заметили, в приведенных цитатах практически не содержится аргументации. Только истеричная экспрессия по алгоритму «Я прав, я прав, я знаю, что я прав!!!», наводящая на мысли, что в качестве следующего этапа «обоснования» могут и в глаз заехать. Ну есть у г-на Платинги какое-то убеждение, ради Бога, но нам-то оно к чему? Любое убеждение блокирует разум, так что правильно от убеждений как раз освобождаться, заменяя их осознанными положениями. Другое дело, если бы нам предлагались взвешенные тезисы, основанные на фактах и подкрепленные здоровым рациональным рассуждением, помогающим нам сформировать свою позицию. Именно таким путем мы и постараемся следовать, подходя к вопросу непредвзято и отыскивая осмысленные аргументы. Да и читателю, вероятно, неинтересно выслушивать безапелляционные утверждения – ведь достойный стремится осознать и понять предмет самостоятельно, а не впитывать чужие догмы. Здесь остается лишь добавить, что Ральф Макинерни – профессор истории средневековья, а Олвин Плантинга – профессор философии Нотр-Дамского университета. Странно слышать от них ответы столь низкой философской культуры.

5.2 Абсолютная свобода: лозунги и реалии

Какие существуют подходы к пониманию проблемы свободы? Как всегда, их множество. Крайние позиции представлены диаметрально противоположными точками зрения. Согласно одной из них, свободы для человека не существует вообще, его судьба полностью запрограммирована. Человеку только кажется, что он принимает решение, в действительности же он не может выбирать, а следовательно (строго говоря), и отвечать за содеянное. Согласно другой, человек абсолютно свободен, его не сковывает ничто, кроме собственного нежелания воспользоваться своими возможностями. Между этих крайних точек располагаются все остальные доктрины, посвященные вопросам свободы. В этой связи вспоминается известная фраза, что истина лежит где-то посередине. Во всяком случае, наша точка зрения тяготеет именно к серединной позиции. А добраться до нее можно двумя способами – либо, оттолкнувшись от тезиса о полной несвободе человека, начать доказывать, что у него все же есть возможность непредустановленного волеизъявления, либо наоборот, исходя из идеи абсолютной свободы человека, выявить те ее ограничения, которые являются принципиальными. Нам ближе второй путь, поскольку позитивный маргинал все-таки свободен, хотя всех ограничений не избежать, а поэтому лучше понимать, где на них можно натолкнуться.

Как же представлена вторая позиция? В последнее время в кругах, далеких от академических, популярно следующее толкование свободы: человек все в своей жизни выбирает сам - как поступать, как и на что реагировать и т.п. Любая жизненная коллизия является результатом его свободного выбора, откуда закономерно вытекает вся полнота ответственности. Такая позиция, в какой-то степени сходная с философией экзистенциализма, близка и современным подходам к вопросам личностного роста.
Для ясности приведем в качестве примера мысли одного из популярных в России авторов – Ричарда Баха. Вот несколько цитат из его повести «Иллюзии», в которых идеи излагаются устами Дональда Шимоды – современного мессии, Иисуса двадцатого столетия.
«Мы все свободны делать все, что нам хочется… …Разве это не просто, и не ясно, и не очевидно? Не великий ли это путь к управлению Вселенной?
…МЫ САМИ ВЫБИРАЕМ, ПРИЧИНЯТЬ НАМ ВРЕД ИЛИ НЕТ. Мы – вот кто решает. Никто другой. Мой вампир сказал тебе, что ему будет причинен вред, если ты не позволишь /выпить своей крови – Д.П./. Это его решение, чтобы ему причинили вред, его выбор. То, что ты с этим делаешь, - это твое решение, твой выбор: дать ему крови или отвергнуть его; связаться с ним или всадить ему осиновый кол в сердце. Если ему не хочется получить осиновый кол в сердце, он свободен противостоять тебе любым образом, каким ему захочется. И так далее, и так далее, выбор, выбор.
- Если смотреть на вещи таким образом…
- Послушай, - сказал он, - это очень важно. МЫ. ВСЕ. СВОБОДНЫ. ДЕЛАТЬ. ВСЕ. ЧТО. МЫ. ХОТИМ. ДЕЛАТЬ» [3;111-115].

Или достаточно известный психолог Николай Козлов: «Нет обстоятельств, которые делали бы человека Жертвой обстоятельств – если только сам человек не признает их. ЧЕЛОВЕК ВСЕГДА СВОБОДЕН И ВСЕГДА ВОЛЕН ДЕЛАТЬ ВЫБОР. Его единственная обреченность – это быть свободным и выбирать» [18;123].

Нечто подобное по своему духу говорят и другие. Однако какова область применения таких высказываний? Каков их реальный вес? Относятся ли они к сущему или же принадлежат области долженствования? Имеется в виду следующее: если мы говорим о сущем, т.е. о том, что действительно есть, то наше высказывание является в той или иной степени описанием реальности, а следовательно, подпадает под критерии истинности/ложности. Если же высказывание относится к сфере должного, то оно находится в епархии этических стандартов - известно, что этика как раз и занимается изучением не сущего, а должного, и отвечает на вопрос не как и что есть, а как и что должно быть. В этом случае, оценка высказывания на предмет истинности невозможна, так как оно не является описанием. Например, «высказывание «Вода кипит» истинно, если вода действительно кипит; команда же «Вскипятите воду!» может быть целесообразной, но не имеет отношения к истине» [12;184]. Аналогично и в нашем случае: призыв к свободе «от всего» имеет право на жизнь, как и любой другой («Вперед к победе коммунизма!»). Иное, когда мы имеем дело не с призывом, а с утверждением, претендующим на ЗНАНИЕ, открываемое нам мудрыми авторами с пожелтевших страниц.

Справедливости ради нужно отметить, что вдохновляющая, «духоподъемная» сила высказываний, аналогичных цитируемым, весьма высока. Бывало, что ознакомившийся с ними человек решался на свершения, заканчивавшиеся его бенефисом. Не получи он в свое время такой толчок, вряд ли бы произошли последующие события, что доказывает способность таких тезисов играть позитивную роль. Но истина тут не причем.

Собственно, если бы дело ограничивалось только формулировкой лозунга или сподвижением к поступкам, не было бы и предпосылок к формированию проблемы. Проблема возникает тогда, когда окрыленный успехом неофит возносит утилитарно полезную вещь на мировоззренческий уровень, конкретнее, когда на приведенных выше тезисах об абсолютно свободном выборе он начинает выстраивать собственную онтологию (теорию бытия), оправдывать и объяснять мир, отождествляя получаемые в процессе размышлений идеи о мире с действительным знанием о нем. Здесь возможен сбой, если то, что представляется полезным на практике, одновременно не является истинным.

Поясним сказанное. Не нужно ходить далеко за примерами, когда ложные утверждения эффективны – начиная от больного, которому дают аскорбиновую кислоту, называя ее лекарством (плацебо), и он выздоравливает, и заканчивая ребенком, который боится газовой плиты, потому что там живет чертик, и хорошо засыпает вечером, поскольку Хрюша и Степашка тоже пошли спать. Если говорить серьезнее, то можно обратиться к идее так называемого «решающего эксперимента», некогда бытовавшей в науке. Суть ее, вкратце, такова: чтобы выбрать из нескольких научных теорий истинную, нужно провести эксперимент, который и покажет, какая же из теорий подтверждается. Впоследствии обнаружилась наивность этого тезиса: оказалось, что эксперимент с успехом может подтверждать различные теории, причем иногда совершенно противоречащие друг другу. (подробнее см. «Теория познания. Эпистемология» В.В. Ильина, или другую специальную литературу).
Что же касается нашей ситуации, то представляется верным следующее. Совершенно недопустимо в основу собственного понимания мира закладывать идеи, прельстившие нас только лишь эффективностью своего практического применения и не прошедшие должной интеллектуально-теоретической проверки. В противном случае мировоззрение человека будет представлять собой нагромождение лживых химер, хитросплетения которых не оставляют простора для ясного сознания, и, что хуже, все это сооружение в критической ситуации легко обрушится, придавив собой автора. Такой финал возможен вследствие противоречивости системы и отчасти является ее (противоречивости) доказательством.

В самом деле, возвращаясь к примеру с ребенком, нельзя же право строить картину мира исходя из кухонных дьяволов и рассуждений поросят в вечерних сказках! Это очевидно, а вот то, что порой некритическое и неосмысленное принятие чужих утверждений по своему действию аналогично образу Сатаны или Хрюши, очевидно уже не всем.

Таким образом, в качестве исходных данных имеем следующее:

1. Одну из самых распространенных позиций в отношении свободы составляют произносимые с пафосом утверждения о возможности осуществления человеком абсолютно свободного выбора, по сути, означающие предзаданность свободы, что снимает проблему вообще – чего тут рассуждать, если мы абсолютно свободны по определению.

2. Эти утверждения могут выступать в трех ипостасях:
а) лозунгов, призывающих к определенному образу жизни, – в этом случае нельзя ставить вопрос об их истинности или ложности;
б) источника вдохновляющей силы человека, сообщающего ему духовный импульс, сила которого совершенно не зависит от того, верны ли утверждения, и, видимо, в этом случае следует признать их полезными;
в) тезисов, претендующих на статус истинного знания о реальности.

Мы исходим из позиции, что совершенно недопустимо вписывать в личное мировоззрение какую-либо идею, не осознав ее в полной мере и не подвергнув критическому анализу, будь она хоть трижды эффективна. Дальнейший наш анализ, как уже ясно из контекста, будет сконцентрирован на последнем подпункте, поскольку именно его рассмотрение позволит составить адекватное представление. Критикуя утверждения об абсолютной свободе личности, и в то же время, сохраняя стремление быть свободными личностями, мы выявим возможные ограничения и придем к обоснованному заключению в отношении степеней нашей свободы.


 
5.3 Исследование свободы

В плане обещанной критики укажем на ограничения нашей свободы, несовместимые с ее абсолютным статусом. Для начала, зададимся вопросом, каковы составляющие свободы? Здесь необходимо отдать должное основателю баденской школы неокантианства Вильгельму Виндельбанду, который, отвечая на этот вопрос, полагал, что он распадается на три особых вопроса: «о свободе хотения, выбора и действия». [9;19]. Несколько перефразируя достойного философа, согласимся, что и говоря в наших терминах, свобода выбора предполагает выбор действия, которое хотят совершить, саму возможность осуществления выбора, и, самое сложное, выбор того, чего мы хотим пожелать. Поясним последовательно каждый из отмеченных аспектов.

5.3.1 Действие и выбор варианта

Свобода действия - наиболее простой и понятный момент. Даже человеку, никогда не блиставшему интеллектуальной мощью, ясно: в своей жизни мы постоянно выбираем, какое действие в данный момент совершить, и при этом, столь же постоянно, сталкиваемся с неизбежными ограничениями окружающей среды. Под последней здесь подразумевается чисто физическая реальность, о влиянии социального пространства мы поговорим далее. На уровне принципиального очевидно: ни о какой абсолютной свободе в плане совершения действий не может быть и речи. Хотя возможности каждого различны (может быть кто-то, занесенный в книгу рекордов Гиннеса, каким-то образом перекусывает зубами металлический кабель в палец толщиной, но большинство из нас сделать этого не сможет даже поднатужившись), все мы находимся под гнетом материальной данности, сбросить который не в силах. Наше действие всегда детерминировано текущей ситуацией, и даже вооруженный самой современной техникой человек безмерно слаб по сравнению с миром.

Выбор варианта: имеется ввиду, насколько осуществляемый нами выбор является свободным? Какие здесь нюансы? Отметим две стоящие мысли В.Виндельбанда. Во-первых, полагал он, свобода выбора вовсе не зависит от свободы действия. Действительно, парализованный человек, будучи не в силах совершить и элементарного движения, в то же время, вполне в состоянии выбирать, что бы он хотел сделать – наполнить стакан коньяком, например, или пощелкать семечек. Сделать выбор он в состоянии, но не может исполнить задуманное. Поэтому лежит трезвый и семечки не щелкает. Так же и мы вольны совершить выбор в пользу перекусывания толстого металлического кабеля (см. выше), и сама возможность выбора не будет зависеть от материальной возможности/невозможности удачного воплощения наших чаяний. Во-вторых, именно ограниченность нашего потенциала по изменению реальности и является первопричиной самой процедуры выбора, создает те начальные условия, которые позволяют ставить такую проблему. Поясним.
Проблема выбора как таковая возникает лишь тогда, когда человек желает нескольких различных вещей (действий), получить (осуществить) которые он никак не может одновременно. Иными словами, свободу выбора порождает ограниченность свободы действия. Когда все, что мы сейчас хотим, мы сейчас же можем и сделать, наши желания вполне совместимы друг с другом, вопроса о выборе одного или нескольких из них не возникает. Например, если некто хочет курить и одновременно пить кофе, и у него есть такая возможность, то без сомнения, он получит и то и другое минуя ситуацию выбора. Иначе, если кто-то желает поехать в отпуск на машине и в то же время, не прочь воспользоваться самолетом. Или, ситуация проще, обедая в столовой, человеку хочется взять порцию баранины и рыбное блюдо. Однако, съесть их оба ему не под силу даже потея. Здесь актуализируется выбор, поскольку приходится останавливаться на чем то одном.

Теперь, когда с выбором мы в общих чертах определились, проанализируем, насколько он свободен и что его ограничивает. При этом, отдавая должное миру частностей, сосредоточимся, тем не менее, на возможно более объективных, фундаментальных аспектах, акцентируем внимание на главном.

Сколько бы ни кричали мыслители экзистенциального толка о свободе нашего выбора, о том, что он определяется исключительно нами, констатируем неопровержимое: в первую очередь выбор определяется нашей ситуацией. Именно она предоставляет возможные варианты, устанавливает казуистику, обуславливает узость или широту выбора. Например, тому плененному герцогу, «которому было предоставлено на выбор, желает ли он, чтоб его утопили в мальвазии или же в хересе» [9;74], по всей видимости, не приглянулись бы их пафосные рассуждения. Или, в одной юмористической книжке, на первой странице было написано: «Что вы смотрите?! Либо берите, либо положите на место, либо одно из восемнадцати!» Или в карточной игре, корифей, объясняя правила новичку, так ответил на вопрос, сколько карт тот может заменить по достижении своего хода: «Сколько душе угодно – можешь одну, можешь две!»

То же в жизни. Выбирать «из восемнадцати» мы может лишь тогда, когда судьба подбросила нам эти восемнадцать вариантов. В противном случае мы свободно выбираем «одну или две». Однако, при кажущейся ясности, последний момент нередко вызывает возражения со стороны энтузиастов творческого подхода к жизни. Суть возражений сводится к тому, что, рассуждая о всего нескольких возможностях поступка, мы «пудрим людям мозги», поскольку в реальности вариантов гораздо больше. По их словам, приведенные примеры отнюдь не исчерпывающе описывают наличествующие варианты развертывания событий. Якобы возможны и иные поступки. Отсюда иногда делается поверхностный вывод, что на самом деле ситуация не определяет потенциальные шаги. Учитывая популярность этого возражения, уделим время для ответа на него, оттолкнувшись от примера с юмористической книгой.

Действительно, при формальном рассмотрении критики правы, вариантов не два, а более. Можно книгу украсть, можно бросить, ударить кого-либо ей по голове (или не по голове), можно порвать, уронить, с возмущенным клокотанием в горле втоптать в грязь и т.п. Не будем считать до 18. Отметим существенные моменты. Их два. Первое: несомненно, что при любых обстоятельствах есть такие варианты действий, которые неосуществимы. В данном случае, например, не удастся съесть книгу – разом проглотить нельзя из-за больших размеров, глотать частями, разжевывая, не позволит продавец, который, без сомнения, попытается этому воспрепятствовать. Второе: неясно, реально ли пересчитать все возможные в принципе альтернативы действия с книгой. Начатый нами список мы способны продолжать долго – можно подбросить книгу вверх, запустить, как «летающую тарелку», засунуть за пазуху и т.д.

Фиксация предела предполагает выдвижение критерия устанавливающего необходимую и достаточную степень детализации, и тем самым позволяющего отделять одно событие от другого, наделять действие статусом существования. В зависимости от того, каков он, изменяется и количество событий, актуализация которых признается возможным.
Поясню. Возьмем как вариант возможного действия удар книгой. Если детализация равна нулю, возможно только одно событие – непосредственно удар. Введем первый уровень детализации – вопрос, на кого обрушится наша свирепость. Теперь число возможных событий расширилось – ведь мы можем треснуть книгой по голове продавца (1), себя самого (2), случайного прохожего (3), другого покупателя (4) и т.д. Каждый из них (кроме п. 2, где это фиксировано) может быть либо мужчиной, либо женщиной. Соответственно, уже может реализоваться не один вариант, а несколько. Усиливая детализацию, приумножим события. Придадим значение не только тому, кого ударили, но и как ударили. Ведь книгой можно двинуть по башке (сверху) (1), дать в ухо сбоку (2), швырнуть в лицо (3), ударить снизу по челюсти (4), торцом рубануть по носу (5) и т.п. Количество потенциальных событий лавинообразно нарастает. Ведь даже после двух этапов детализации мы имеем 4 х 5 х 2 = 40 вариантов возможных событий. Они складываются из 4-х вариаций первой детализации, 4-х – второй, и коэффициент 2 отражает деление полов (поскольку обе детализации применимы как к мужчине, так и к женщине. Детей трогать не будем).

Для того, чтобы обрести независимость от конкретики, уловив общую закономерность, проделаем нехитрые математические вычисления. Для этого введем условные обозначения. Количество детализаций обозначим буквой n, количество вариаций в детализации – буквой х. Общее число возможных вариантов примем равным Q. Соответственно, изменения числа детализаций, вариаций и возможных вариантов – dn, dx и dQ. Тогда число возможных вариантов действий вычисляется по формуле:

2*х1*х2*… …*хn = Q ( ; )

Подставляя в нее значения, получаем результат (см. как пример вышеприведенный расчет).
Для анализа влияния изменений числа детализаций и количества вариаций в детализации на число возможных поступков, из которых мы будем выбирать, инкорпорируем эти параметры в полученное выражение. Тогда формула (; ) приобретает вид:

2*(x1 + dx1)* (x2 + dx2)*… …*(xn + dxn)*… …*(xn+dn + dxn+dn) = Q +dQ (;;)

С целью упрощения выражения (;;), сделаем допущение, что число вариаций, содержащихся в детализации, однопорядково, признав тем самым детализации количественно эквивалентными. С учетом этого формула (;;) приобретает вид:

2*(x + dx)(n + dn) = Q + dQ (;;;)
или
dQ = (2*(x + dx)(n + dn) – Q) (;;;;)

Теперь, используя формулы (;;;) и (;;;;), покажем, каким может быть число возможных событий в случае, когда вы берете с лотка уличного торгаша юмористическую книгу, на которой написано: «Что вы смотрите? Либо берите, либо положите на место, либо одно из восемнадцати!» Для иллюстрации выберем следующие исходные данные:
Вариант 1: количество детализаций составляет 5 (например: что сделать /ударить/, как это сделать /как ударить/, в отношении кого это сделать /кого именно ударить/, с какой эффективностью это сделать /как сильно ударить/, куда будет направлено действие /в какую часть тела ударить/); количество вариаций в каждой детализации – 15.
Вариант 2: наоборот – количество детализаций составляет 15, вариаций в детализациях по 5.
Результаты вычислений приведены в таблице:

Начальные условия
(dx = 0; dn = 0) Добавим одну вариацию в каждую детализацию
(dx = 1; dn = 0) Добавим одну детализацию, сохранив исходное число вариаций
(dx = 0; dn = 1) Добавим одну детализацию и одну вариацию
(dx = 1; dn = 1)
Вариант 1.
Q 1 518 750 2 097 152 22 781 250 33 554 432
dQ 0 578 402 21 262 500 32 035 682
Q + dQ 1 518 750 2 675 555 44 043 751 65 590 116
Вариант 2.
Q 61 035 156 250 940 369 969 152 305 175 781 250 5 642 219 814 912
dQ 0 879 334 812 902 244 140 625 000 5 581 184 658 662
Q + dQ 61 035 156 250 1 819 704 782 056 549 316 406 252 11 223 404 473 576

Признаться, не слабо! Начиная с одного миллиона пятисот восемнадцати тысяч семисот пятидесяти (1 518 750) в исходном случае первого варианта и заканчивая одиннадцатью триллионами двухстами двадцатью тремя миллиардами четырехстами четырьмя миллионами четырехстами семьюдесятью тремя тысячами пятистами семьюдесятью шестью (11 223 404 473 576) в последнем случае последнего варианта. Вот вам и одно из восемнадцати!

        Приведенные рассуждения позволяют заключить, что теоретически, по-видимому, количество возможных вариантов в той или иной ситуации почти безгранично. Неизвестно, поддаются ли они исчислению. Но, с нашей точки зрения, такие результаты не усиливают позицию, утверждающую, что из бесконечности возможностей следует бесконечность свободы. Даже на уровне простого здравого смысла, не прибегая к глубоким умствованиям, ясно, что от столь большого числа вариантов поступков толку мало.
Нас интересуют лишь те поступки, которые способствуют достижению наших целей, не препятствуя при этом рациональному вершению бытия. Это и будет критерием диверсификации, отсекающим все ненужное, вредящее и опасное. В противном случае, увидев непотребные сцены (взяв книгу, некто стал с рычанием рвать ее зубами или, встав на четвереньки, обнюхивать, похрюкивая), мы будем вынуждены признать их гордым проявлением свободы человеческой личности, а вовсе не сумасбродством.

Кроме того, отметим и еще одну деталь. Все посчитанные миллиарды событий все равно определяются содержанием ситуации. Так, например, удар книгой ситуация предполагает, а удар самоваром – вовсе нет, он невозможен ввиду отсутствия последнего. Так что, взяв книгу у торговца, либо купите ее, либо положите обратно, другого не дано, возможности вашего выбора расписаны вашей ситуацией.

Кроме того, обратим внимание, что кроме ограничений со стороны ситуации (ранее мы назвали такие ограничения внешним радиусом свободы), актуальны и наши внутренние ограничения (внутренний радиус). Если оставить, наконец, обсуждение покупки книги и рассуждать в общем, то будет справедливо, что потенциальные возможности, одну из которых мы выбираем, по сути – для нас – всего лишь представления, наши представления о том или ином варианте. Как следствие, эти представления могут быть неточны, неполны, ошибочны, вредны и т.п. Даже если они полезны, непоколебим тезис: нередко границы свободы нашего выбора являются границами нашего знания. Если мы не знаем о каком-то дополнительном варианте, то мы его и не выберем. Это существенное ограничение.

Вот что можно сказать очень коротко о первых двух аспектах выбора. Не будем уделять им чрезмерно много места, поскольку для нас важнее последний, третий аспект. Но прежде чем перейти к нему, подчеркнем еще раз основное:

- свобода нашего действия в первую очередь определяется не нами, а той ситуацией, в которой мы находимся;

- именно ограниченность свободы делает возможным выбор, который возникает тогда, когда наше желание иметь или сделать одновременно что-либо наталкивается на невозможность его реализации;

- свобода выбора, зародившегося вследствие ограниченности наших возможностей, в свою очередь, с двух сторон лимитируется следующим: исчислимостью количества вариантов, генереруемых ситуацией, в которую мы попали, и ограниченностью нашей информированности об их наличии и исполнимости (внутренний и внешний радиусы свободы).

Не следует понимать изложенное выше как отказ человеку в осуществлении высокой потенции самоопределения. Отметим также, что описанные моменты ограниченности в материальных действиях и свободе выбора можно квалифицировать как затруднения технического характера, их претензии на обладание сущностными характеристиками неубедительны. Есть более значимое, что, как ни странно, нередко упускается из виду в эпатажных верхоглядных рассуждениях. Если идти в обратном направлении, от реальности к субъекту выбора (человеку), прослеживается такая цепочка. Материальная данность ответственна за возможность воплощения действия и за предоставление соответствующих вариантов для выбора; субъективное знание индивида ответственно за его информированность в отношении существования и реализуемости того или иного набора альтернатив. Но что стоит за теми мотивами, которые побуждают человека к выбору? Что обуславливает выбор какого-либо одного конкретного варианта, а не равноценного ему иного? Почему человек хочет именно то, что он хочет? Изначально причиной наших поступков являются наши желания. Но откуда они возникают? Действительно ли они наши? Способны ли мы выбирать, чего нам желать? Чем мы здесь ограничены? Попытаемся ответить на эти вопросы, рассматривая третий аспект свободы выбора – свободу желания.

5.3.2 Желание

Сразу уточним: чисто аффективные, эпизодические желания в центре нашего внимания не находятся. Сошлемся на мысль В.Виндельбанда о том, что «…выбор во всех случаях решается отношением мимолетных мотивов к постоянным. Он вытекает из совместного действия длящейся сущности человека и его положения в данный момент». Разделение мотивов на мимолетные и постоянные подразумевает следующее.
 
У каждого человека существуют определенные предпочтения, направляющие его поступки. Один класс поступков может являться характерным для данного человека, другой – нет. Характерные поступки совершаются регулярно, нехарактерные лишь изредка и бессистемно. Как правило, они проистекают не из психического мира данной личности, а навеяны извне, и потому случайны и преходящи.

Каждый человек совершает поступки и того, и другого класса. Однако первый является определяющим, поскольку на достаточно продолжительном отрезке времени отклонения нивелируются, их тотальное влияние мало, а конечный результат можно спрогнозировать, имея в виду постоянные мотивы. При этом верно и то, что нехарактерная для данного индивида интенция, найдя соответствующее воплощение, может сыграть решающую роль в его судьбе. Однако подобные вещи не поддаются теоретизации, да и вероятность их не очень велика.

 Проиллюстрируем абстрактное примером. Есть гражданин Б., ведущий добропорядочную жизнь. Характер его уравновешен, а образ жизни не предполагает регулярного пьянства и конфликтов на бытовой почве. Нетипичная ситуация для гр. Б может быть следующей. Ряд событий (крупные неприятности на работе, развод с женой, унижение и оскорбление жизненных ценностей происходящими социальными процессами) привел к тому, что он не в меру напился с соседом на лавочке у дома и длительное время лежал пьяный около подъезда. Данный факт может вызвать локальные возмущающие действия, но поскольку он не характерен для гр. Б, регулярно не повторяется, влияние такого факта на линию судьбы пренебрежимо мало. Хотя, как отмечалось выше, оно могло бы быть и решающим, фатальным, если бы гр. Б, поссорившись с собутыльником, взял топор и порубал бы соседа.

У иного же персональные особенности могут делать такое развитие событий весьма вероятным. Для иллюстрации постоянных мотивов рассмотрим другого, уцелевшего соседа гр. Б, гражданина У. Тот регулярно употребляет крепкие напитки, делаясь при этом раздражительным и агрессивным. К тому же в такие моменты у него замутняется сознание, далекое от кристальной чистоты и «насухую». Что же удивительного в том, что вчера, предаваясь полуденному возлиянию, он снес полчерепа лопатой своему коллеге-слесарю?
Также необходимо отметить, что зависимость вероятности реализации от произвола действительности у мимолетных мотивов существенно выше, чем у постоянных. Ну не окажись под рукой у гр. Б в нужный момент топора – чем бы он рубал своего соседа? Шутка не удалась бы, и все бы обошлось. Иное с гр. У. Пусть на этот раз не подвернулась лопата нужного размера, чтобы сокрушить голову богохульника, – пуля виноватого найдет, в дальнейшем, в другой ситуации, другим инструментом, и даже с другим человеком, но свершится: он все-таки низринет карающую десницу на презренного врага.

Так откуда же берут начало постоянные мотивы? Рассмотрим этот вопрос подробнее. В экзистенциальной целостности каждого человека можно условно выделить пласты знаний и чувственно-практического опыта. Под первыми мы имеем в виду результаты познавательно-рефлексивной деятельности субъекта, выражающиеся, преимущественно, в рационально-теоретической форме. Сюда относятся: общие представления об окружающем мире («вот это – стул, на нем сидят, вот это – стол, за ним едят…»), стандарты поведения и взаимоотношений с другими членами сообщества в различных ситуациях, более сложные идеи мировоззренческого порядка и другое. Вторые являются результатом кумулятивного движения чувственно-практической активности человека сквозь тернии бытия и представляют собой множество типов реагирования на те или иные возмущающие воздействия, отдельные виды интуиции и, в более общем смысле, способ переживания этого мира вообще. В сумме же, взаимопереплетаясь, первые и вторые представляют собой базис, на котором происходит зарождение желания субъекта, они ответственны за то, что он захочет. Откуда же берутся эти пласты?

Пласты знаний. Сформулируем главный тезис. Основной объем этих пластов как в содержательном, так и в количественном измерении у среднестатистического человека составляют некритически приобретенные, принятые на веру знания. Мы получаем их от родителей, учителей, просто других людей, из книг и т.д. Наша способность привнести свою толику меркнет перед общим массивом нажитого человечеством, к тому же она проявляется лишь в зрелом возрасте. Мы убеждены в том, чему нас научили. Научили бы иному, и позиция стала бы противоположной.

Сказанное справедливо для рассуждений различного масштаба. В частной ситуации оно верно, например, для молодого ученого, который попал в определенную научную школу и, впитав ее идеи, сделался их проводником. Если говорить об обществе, это применимо на уровне культурных характеристик, политических взглядов, мировоззрения в целом (например религиозное мировоззрение, сциентистское и т.д.).

Особую убедительность наши доводы приобретают на фоне уже исследованного в данном направлении. В этой связи весьма интересен американский ученый, оригинальный, выдающийся мыслитель Пол Фейерабенд, работавший в области методологии науки. Он более известен своими идеями эпистемологического анархизма, пролиферации теорий, изучением проблемы несоизмеримости теоретического знания. Что же касается обсуждаемого нами вопроса, привлекает внимание его книга «Наука в свободном обществе». Пытаясь избежать излишне пространного изложения мыслей П.Фейерабенда и в то же время остерегаясь поверхностной, примитивизирующей интерпретации глубокого наследия, отметим интересующие нас моменты.
 
Духовно-мировоззренческую, идеологическую квинтэссенцию какого-либо общества П.Фейерабенд именовал словом «традиция», аргументировано показав, что мыслить абсолютно, вне какой-либо традиции, невозможно. При этом говорить о преимуществах и недостатках некоей традиции реально только в сравнении ее с другими традициями. Так, современную западную рациональность, в том числе лежащую в основе массового сознания, он рассматривал как одну из традиций, базирующуюся на следующих допущениях:

«Допущение А: Научный рационализм выше всех альтернативных традиций.
Допущение Б: Его нельзя усовершенствовать с помощью сравнения или соединения с альтернативными традициями.
Допущение В: Благодаря своим преимуществам, он должен быть принят и сделан основой общественной жизни и образования»
Далее П. Фейерабенд ставит своей целью показать и убедительно показывает, что «…ни допущение А, ни допущение Б не соответствуют фактам, если понятие «факта» определено согласно типу рационализма, который подразумевается в А и В: рационалисты и ученые не могут рационально (научно) обосновать особое положение, занимаемое любимой ими идеологией» [45;510].

Основная идея работы «Наука в свободном обществе» состоит в том, что лишь то общество можно считать свободным, в котором всем культурным традициям предоставлены равные права. В настоящий же момент безосновательно культивируется сциентистское мировоззрение, боготворящее науку и технический прогресс, особый тип рациональности. Для исправления положения вещей в обществе необходимо кардинально реорганизовать систему образования – оно должно обрести качество идеологического полиморфизма, т.е. нужно не вдалбливать в голову учащихся одну традицию, но давать сполна знаний, дабы человек смог самостоятельно и осознанно выбирать, какой из традиций ему следовать по жизни – научной, религиозной, мистической или какой иной. Таков проект Фейерабенда «отлучения науки от государства».

Для нас значимо следующее. В социальном плане индивид всецело зависит от принятой в его обществе «традиции», и раз уж ему повезло в нем родиться, то его мышление, а также ценностная ориентация, способы рассуждения, логика и многое другое будут действовать лишь в рамках данной «традиции». Этим уже заложена система предпочтений по жизни, определены потенциальные классы желаний, которые могут у него возникать. Так что апологетам свободного выбора неплохо бы задуматься, что существуют такие варианты, которые данный индивид просто не сможет захотеть, и не по своему недоумию, а потому, что таким его «отштамповала» эпоха, установив стандарты мировосприятия.

Таковы реалии. Каким интересно образом мог осуществить СВОБОДНЫЙ ВЫБОР заидеологизированный бухгалтер сталинской эпохи, воспитанный в духе классиков марксизма-ленинизма? Даже если чудесным образом обеспечить ему безопасность со стороны карательных органов, решив проблему «внешнего ограничения», внутренние его барьеры будут непреодолимы.

И нелепо говорить, что в принципе, мобилизовав все внутренние резервы, люди могли бы самоопределяться в любое лихолетье. Кто-то один, может, и мог бы (и то, при выполнении соответствующих условий – кстати, он тогда был бы позитивным маргиналом), но не все. Разговоры о том, что если бы все вовремя задумались, переосмыслили бытие, то стали бы иными, и свободный выбор мог бы состояться, смешны, хотя теоретически это не невозможно. Невозможно это практически и стоит гораздо дальше от воплощения, чем призывы типа «если каждый бросит бычок в урну, на улицах будет чистота». Не станем здесь объяснять, почему это нереально, наш разговор об ином. Констатируем лишь, что КАЖДЫЙ не перестанет мусорить, не придет на выборы, не сэкономит по киловатту электроэнергии, не посадит по одному дереву и, тем более, не будет работать над собой. Оставьте.

Справедливости ради стоит заметить, что и реформа образования, предложенная Фейерабендом, также, с нашей точки зрения, недостаточна. Одна она не приведет к свободному обществу – разве только образование формирует человека? Но это совсем другая история. Мы, высказавшись в отношении пластов знаний, плавно переходим ко второй составляющей нашей экзистенциальной целостности.

Пласты чувственно-практического опыта. Строгой границы со сферой знания провести нельзя. И знание может быть чувственным, и опыт «знательным», и любая рефлексия (самоосознание) неразрывно связана с подспудными переживаниями, не рационализируемыми предпосылками и т.п. Тем не менее, чувственная практика отличается от рационального знания.
Пласты чувственно-практического опыта состоят из наборов затвержденных типов реагирования на ту или иную ситуацию, различных у каждого вследствие неодинаковости личного опыта, а также несложных поведенческих алгоритмов, не требующих осознавания при реализации. То, что их формирование всецело зависит от жизненного пути человека и сопутствующих ему обстоятельств, достаточно очевидно. Так же, как очевидно и то, что их влияние на возникновение того или иного желания весьма велико. Кроме того, к образованию желания они стоят ближе, чем пласты знаний, поскольку действуют непосредственно, не затрагивая рефлексивный аппарат. Не станем утомлять читателя умозрительными формулировками, поясним доводы на конкретных примерах.

Нередко попадаются рассказы мужчин, бывших в детстве совращенными женщинами. Различаясь в деталях, истории совпадают по существу. Типичный случай: родители оставили 12-летнего мальчика одного в коммунальной квартире, что отметила для себя похотливая соседка, которой было за 30. Воспользовавшись благоприятным моментом, она вступила с ним в интимную связь. Хотя весь механизм происшедших психических изменений неизвестен, известен их результат: мальчик давно стал мужчиной, но всю жизнь его привлекают лишь женщины ощутимо старше. Это наиболее стандартный случай, другие хуже (особенно с садо-мазохистскими интерпретациями). Насколько же теперь выбор этих людей свободен, насколько возникающие желания принадлежат им самим?

Или иное: ребенка в детстве сильно испугало громким, внезапным гавканьем противное, невоспитанное животное, именуемое собакой. На беду в тот же момент предательски каркнула большая ворона. Всю жизнь потом у этого человека каркающий звук вороны ассоциируется с громким собачьим лаем, и затем всплывают неприятные впечатления сильного испуга. Однако и это не финал. Отныне, встречая товарища по фамилии Воронин или какую-нибудь Галю Галкину, он относится к ним весьма настороженно. Вослед за «птичьей» фамилией в его душе следует бессовестное «Каррр!», за ним – неотъемлемое «ГАВ!», далее соответствующие переживания. В результате, не имея на то объективно признанных оснований, он окрысился и на Воронина, и на Галкину, причем и сам не понял, почему. В силу жизненного многообразия, подобное фигурирует в отношении любого уголка человеческого опыта. Наши реакции на мир во многом запрограммированы не нами.
 
Подведем промежуточный итог. Отмеченная запрограммированность человека, проявляющаяся, кстати, не только вследствие пластов чувственно-практического опыта, но и пластов знания, в части вопроса свободы выбора, приводит к следующему.

Наши возможности по реализации свободы желания (хотения) также оказываются ограниченными. Подобно тому, как в случае с осуществлением выбора мы можем избрать лишь из данного, то есть из того вполне исчислимого набора вариантов, которые предоставила нам ситуация, в которую мы вляпались, да притом, что не все варианты нам известны, здесь мы имеем нечто аналогичное. В нас уже есть набор потенциальных желаний, то, что мы можем захотеть, сочтено и предопределено. Кем? - Окружающей ситуацией, в том числе, другими людьми. Разница между альтернативами возможных поступков и фиксированным набором желаний лишь в том, что альтернативы (варианты) детерминированы окружающим миром в настоящем времени, а причины наших желаний заложены им же в прошлом. Тому есть много авторитетных свидетельств, полагаем, часть из них известна читателю («Сценарная теория» Эрика Берна, например).

Так какова же при таком раскладе степень свободы? Впечатление удручающе. Встрепенувшийся в ответ на тезис о собственной абсолютной свободе неофит призадумался и вдруг понял, что все его желания – в некотором смысле лишь слепок предыдущего жизненного пути. Его «свободное» желание на поверку оказывается, с одной стороны, производной от прошлой встречи с «тетей-Мотей», от детских впечатлений, от степени душевности отношений в школе, семье, от множества случайных конфликтов, встреч, несчастной/счастливой любви и т.д. (Помните гр. Дюна – «…и с тех пор при слове ПИВО все внутри кипит бурливо...») С другой – вектор его желаний направляется полученными знаниями, зависит от той мировоззренческой системы, в которую его, не спросив, вовлекли.

Уже упомянутый нами П. Фейерабенд, анализируя индивидуальные реакции на учение Коперника (когда оно пробивало себе дорогу), пришел к выводу, что «аргумент становится эффективным только в том случае, если он подкреплен соответствующей предварительной установкой, и лишается силы, если такая установка отсутствует… Этот субъективный аспект научного изменения связан с объективными свойствами (хотя никогда не может быть объяснен ими полностью): каждый аргумент включает в себя космологические допущения, в которые нужно верить, чтобы аргумент казался правдоподобным. Чисто формальных аргументов не существует» [45;469]. Так и в нашем случае, только заменив понятие «космологических допущений» на более адекватное в данном случае «мировоззренческих», получим ту же зависимость.

В этой связи трудно не отвлечься на практический комментарий. Имеется в виду приверженность отдельных людей собственным принципам, иногда почти патологическая. К слову заметим, что само по себе весьма проблематично вписать все многообразие мира в какую-либо систему принципов, даже очень объемную, изложение которой занимает не один том философских книг. Что уж говорить о представлениях рядового обывателя. Но мы о другом. Ведь система принципов формируется в точном соответствии с описанным выше алгоритмом: в результате достаточно случайных, обусловленных конкретной, преходящей данностью суетных обстоятельств, вовлечения в произвольную идеологическую базу и перманентного взаимодействия с комплексующими, агрессивными согражданами. И в этой связи немного странно, когда человек готов буквально пойти на смерть, уж если не на смерть, то на явно невыгодный для него поступок, с пафосом и пеной у рта отстаивая приверженность своим принципам. «Не поступлюсь!» – кричит он. Но разве это твое? – хочется спросить в ответ. Стоит ли так превозносить тот набор убеждений, который случайно выпал тебе в результате игры богов в фишки? Неужели в тебе нет ничего более высокого? Но продолжим рассуждения о выборе, отмечая еще один интересный аспект.

Ведь если смотреть шире, наш выбор зависит не только от поведенческих паттернов, явных и неявных знаний, но и от типа рациональности, которым мы пользуемся. Сама проблема выбора, в том виде, в каком мы ее определили, предполагает некоторую степень сознательности, разумности. Но «разум не является силой, направляющей другие традиции, он сам – традиция, предъявляющая такие же претензии на превосходство, как и любая другая. Будучи традицией он ни хорош, ни плох – он просто есть» [45;469]. Наивно полагать, что существует якобы некий разумный, единый, рациональный метод, выступающий первоосновой логичных шагов. Типы рациональности меняются не только от культуры к культуре, но и от эпохи к эпохе, и что сейчас кажется рациональным, может не оказаться таковым ни с точки зрения предков, ни с точки зрения потомков. Да и в нашем, сегодняшнем мире существует несколько определений, пониманий «рационального», которые не очень-то пересекаются. Так что и сам акт нашего выбора осуществляется посредством приобретенных навыков, притом весьма относительных.

Среди дочитавших до сего момента, наверное, найдется немало таких, кому не терпится возразить: «Не все люди следуют заданной ситуации. Есть отдельные, лучшие, которые стремятся жить вопреки ей!» Что ж, рассмотрим этот аргумент. Действительно, замечание справедливо. Не просто не все люди «плывут по течению», но и одинаковые условия оказывают различное, порой диаметрально противоположное влияние на разных людей. Так что с того? Если не отвлекаться от предмета нашего разговора, этот тезис нельзя признать вполне состоятельным. Ведь механизм, посредством которого влияние осуществляется, как и его конкретный результат, имеют второстепенное значение. Принципиален сам факт: влияние состоялось. Как оно проявится – технические детали, ибо главный тезис говорит о том, что выбор человека детерминирован его историей.
Например, два молодых искателя знаний попали в научную школу, где главенствовали ортодоксы. Силовыми методами их заставляли работать в рамках известной позиции. Оба, по прошествии некоторого времени, хорошо разобрались в навязанной им идейной базе, стали ее знатоками. При этом один, глубоко поняв ее основы, проникся, отставил свои возражения, влившись в это научное направление, сделался его последователем. Другой, будучи не менее способным, также хорошо ее познал, но всю жизнь копил свои мысли, лишь делая вид, что является сторонником этого направления. Так было до тех пор, пока ему не удалось выйти на «оперативный простор», когда гнет вышестоящих, по разным причинам потерял актуальность. Теперь второй является непримиримым противником навязывавшихся ему в прошлом идей, выступает с их критикой. При этом долгий путь, пройденный им с внутренним протестом, оставил свои следы. Ему приходилось изучать соответствующую литературу, чтобы быть вооруженным для критики, посещать конференции и т.д. – в общем, готовить иную, альтернативную платформу. Эта платформа никогда бы не возникла, не будь изначальной ситуации протеста. Но возникнув, она, быть может, принесет своему создателю славу разработчика нового направления в науке. Дай Бог, но для нас важно, что мировоззрение и первого, и второго исследователя определилось жизненными обстоятельствами: одинаковыми обстоятельствами, но по-разному. Такие вот выводы.

5.4 Фундаментальное ограничение для материалистов

Итак, выше мы исследовали некоторые ограничения свободы, рассмотрев их с точки зрения нашего действия, выбора и желания. Все три данных аспекта в большей степени относятся к субъективной составляющей. А есть ли некие фундаментальные ограничения, претендующие на объективный статус? В пределах материалистического мировоззрения – есть! И это довольно существенное обстоятельство. И несмотря на то, что некоторые материалисты понимают суть проблемы достаточно ясно, для большей части материалистов это неочевидно, да и мировоззрение обывателей преимущественно материалистично, поэтому покажем, почему их миропонимание не предполагает свободы.

Для начала вспомним, что такое материализм. Его можно рассматривать как «убежденность познающего сознания в его производности от природной и социальной реальности, которая для материалистов самоценна и самодостаточна, никем не сотворена, т.е. существует вечно!» [47;27]. Или, выражаясь строже, «материализм (от лат. materialis – вещественный) – воззрение, которое видит основу и субстанцию всей действительности – не только материальной, но и душевной и духовной – в материи… Для материализма характерно уважение к естественным наукам и технике и прославление человеческого разума… Материализм - образ мышления, предпочитаемый массами, поскольку они надеются осуществить свои цели прежде всего благодаря своему «весу», своему большому количеству и ощущают себя как нечто более или менее телесное» [48;259]. В противоположность ему «идеализм есть такой тип и такой способ философствования, который активную, творческую роль в мире отводит исключительно духовному началу, лишь за ним признавая способность к саморазвитию» [47;27].

Заметим, что доминанта материалистической составляющей в нашей стране, по-видимому, обусловлена не только тем, что материалистическое мировоззрение тяготеет к массам, в то время как идеалистическое к людям развитым и высокодуховным. Имеет значение, что материализм Карла Маркса более 70 лет довлел над Россией, исподволь заражая умы, проникая в картину мира советского человека и прочно укореняясь – его внедрение начиналось чуть ли не с детского сада. Сейчас, утратив актуальность, учение Маркса еще не утратило своего влияния – оно стало подспудным. Для себя я ввел такое понятие – неявные марксисты. Это люди, прочно усвоившие многие ключевые идеи марксизма, но не подозревающие об этом, иногда даже считающие себя «антимарксистами». Действительно, прочно усвоить идеи им было нетрудно, ведь в советское время марксизм-ленинизм изучали все, таким образом, основы этой философии достаточно эффективно внедрялись в сознание народа. В то же время, в представлении неявных марксистов учение Маркса обычно сводится к нескольким тривиальным идеям, не всегда имеющим отношение к реальному наследию философа. Их они и отрицают, отождествляя со всей системой. Однако остальные идеи Маркса входят в основу их мировоззрения, поскольку они не в состоянии провести сравнительный анализ, который требует знания альтернативных концепций, учений других философов.

В общем, учитывая то, что в силу разных причин материализм популярен, с материалистической позицией надо считаться. Считаясь, рассмотрим, в силу чего она не допускает реализации свободного выбора личности. Для этого приведем несколько тезисов материалистов, как Нового времени (приблизительно, с конца XVI  до начала XVII века), так и современности.

В Новое время господствовал механистический материализм, характерный для классической науки. Рассматривая мир как гигантскую машину, подобную сверхсложному часовому механизму, в его основе видели «протяженность и движение» (Декарт), «тела, не зависящие от нашего сознания и совпадающие с частью пространства, и механическое перемещение» (Гоббс) и т.п. Рене Декарт, Томас Гоббс, Джон Локк – лишь несколько имен в ряду выдающихся мыслителей той поры. Предоставим слово одному из них. В своей работе «О теле» Т.Гоббс рассуждает: «И свобода воли или желания не присутствует в человеке больше, чем у других существ. Действительно, желанию предшествует собственная причина этого желания и поэтому сам акт желания… не мог бы не следовать за ней, то есть он следует неизбежно. Значит, ни воле людей, ни воле животных не свойственно, чтобы подобная свобода была свободной от необходимости. Если под свободой мы понимаем способность не желать, а делать то, что хочется, тогда наверное такую свободу можно предоставить как первым, так и вторым, а когда она существует, она одинакова и у людей, и у животных» [36;313].

Согласимся, свобода разрушает механическую причинную связь, нарушает логику теории материальных тел, не совместима с онтологией материализма. Несложно множить подобные примеры обращаясь к наследию иных авторов – выводы будут идентичными. Так, может, что-либо интересное нам предложат современники? Может быть, по прошествии веков материализм решил проблему свободы? Отнюдь.

«Принятие решения рассматривается как селективное возбуждение командного нейрона, ответственного за данную реакцию». При этом под принятием решения понимается «…выбор одной из возможных реакций», - повествует Е.Н. Соколов, анализируя акт выбора «в рамках концептуальной рефлекторной дуги» [41;75,81,82]. Неизбежное отождествление сознания и мозга переводит разговор на уровень физиологии. Хотя некоторые ведущие исследователи мозга утверждали: «Я посвятил этому всю свою жизнь и уверен – в мозге сознания нет!», для современного технократа, как правило, мозг и сознание - это одно и то же. Но применительно к обсуждаемой проблеме нас интересуют закономерности более общего характера. Это важно, ибо наиболее чистое решение может быть найдено лишь на философском уровне. Редукция к частным дисциплинам неизбежно приведет к вступлению в зачастую бесцеремонную схватку разрозненных доктрин, нередко несовместимых и объединенных лишь тем, что все они, внешне насмехаясь над философией, тем не менее претендуют на ее роль, т.е. на целостный охват проблемы, вскрытие не только существенного, но сущностного. Однако видит Бог, никаким психологиям, физиологиям, анатомиям, биотехнологиям не по зубам категории сознания, свободы и проч. Они открываются лишь философствующему уму. А философствуя, хоть и на практическом уровне, я вижу следующее.

Вторичен вопрос, каков «субстрат сознания», движением каких частиц и каким типом этого движения естественнонаучные корифеи объясняют мысль. Будь то механическое перемещение частиц, сложное биохимическое движение еще чего-то, электрические пульсации или функционирование нейронов – на исходный принцип это не влияет. Важно, что мысль полагается материальной (Как вариант – полагаются материальными процессы, отвечающие за воспроизводство мышления).

В отличие от оккультной трактовки «ментальной» материи, здесь картина следующая. Когда-то мне долго объяснял технократ, какие именно изменения в нейронах происходят в процессе мышления. По-видимому, столь же подробно мне могли бы объяснить сей процесс и в XVII веке, окажись я там. Суть же одна – если мышление есть следствие какого-либо материального процесса – любого, то и само мышление есть материальный процесс. Следовательно, оно находится в жесткой (на условиях детерминизма) связи со всей окружающей действительностью. И полностью зависит от условий материальной данности.
Действительно, предположить существование материального (читай - природного) процесса, свободного от природы, независимого от нее, находясь в здравом рассудке, невозможно. Природные процессы протекают, подчиняясь законам природы (Чему же еще?). Как механическое, так и биологическое и химическое движение бывает неспроста, оно включено в событийную цепь, которая отнюдь не ограничивается телесными пределами мыслящего индивида. Проиллюстрируем сказанное.

Sorry, не вставляются сюда иллюстрации


То есть, полагаю, у Вас не вызывает сомнения, что в природе процессы взаимосвязаны – одни порождаются другими, существует причинно-следственная зависимость. Б имеет место тогда, когда происходит А, и продуцирует В, которое, в свою очередь, является причиной Г.

Например, предположим существование некоего дерева. Когда падает температура окружающей среды (А), изменяется поступление питательных веществ к его листьям (Б), что вызывает изменение химического состояния листа (В), за чем следует физическая трансформация системы крепления листа к дереву (Г) и он отрывается (Д), падает вниз (Е), попадая в алчный глаз любителю пива «Клинское» (Ж), который повернул кепку козырьком назад, насмотревшись идиотских рекламных роликов («Мы так носим кепки потому, что так мы пьем наше пиво!»).

В этом примере события А, Е и Ж не имеют отношения к дереву, являясь для него внешними. Даже самому могучему дубу не подвластно осеннее изменение температуры, и даже самой последней липе наплевать, по какой траектории падает ее лист, и попадет ли он в глаз пивному тинэйджеру. События же Б, В, Г, Д являются, условно говоря, внутренней жизнью дерева, они происходят в нем. Но, происходя в нем, они порождаются независимыми причинами вне его. Эта мысль верна и в том случае, если мы чего напутали в примере. Может быть, пожелтение листа происходит несколько иначе, может, кепка прохожего была завернута козырьком назад не потому, что он действовал, как в рекламе, а из-за того, что, упав, уронил ее, а надеть правильно не смог. Не суть важно.

Аналогичная схема применима и к человеку. Только здесь внутренние процессы обозначены на схеме М1, М2, М3 и представляют собой движение, например, нейронов или еще чего-нибудь. Последовательность М1 ; М2 ; М3 представляет развертывание акта выбора. Но, как мы уже констатировали, материальный процесс не может происходить вне связи с природой. А значит, и в этом случае имеет место свое А ; Б ; В ; Г ; Д ; Е, происходящее вне индивида, но путем материальных закономерностей оказывающее влияние на процессы в его мозгу. От изменений во внешнем мире зависит и изменение М1 ; М2 ; М3. Да и что же еще в рамках материализма может оказать влияние на один материальный процесс, как не другой материальный процесс!

Например, дядя на мяскокомбинате неправильно приготовил колбасу, которую употребил мыслитель, в результате чего у него изменился состав крови, которая поступила к мозгу и слегка изменила происходящие там процессы. В результате стали немного иными мысли, действия и поступки поедателя колбасы. То есть, получается, что рассматривая мыследеятельность человека в лоне материалистического учения, мы вынуждены согласиться с ее зависимостью от вещей, не связанных с человеком. А значит, и «свободный выбор» определяется не столько самим субъектом, сколько окружающими его условиями. По меньшей мере, влияние их сильно, обосновано и неустранимо.

Сказанное относится к материализму вообще, на этом мы и остановимся, хотя возможен анализ и различных его видов, как то физического материализма, биологического, этического, диалектического, исторического. Но результаты не претерпят принципиальных изменений. Не только в силу описанных нами, но и в силу других причин, будет справедлив вывод, согласно которому свободы в пределах материализма НЕТ. Это подтверждают выводы современных исследователей – см. например, В. Куприй, «Зло, которое правит миром», особенно раздел «Судьба и свобода», главу «Миф о свободе воли» (М: Авваллон, 2002). Поэтому для собственного освобождения нам необходимо включение в идеалистическое мировоззрение. Но при этом нужно учитывать, что мир бизнеса, техники и технологий зиждется на материализме, и значит, ему гарантирована весомая поддержка.

С нашей точки зрения, неверно утверждение, что мышление и, шире, сознание есть следствие какого-либо материального процесса. (Материалисты же, как древние, так и современные, ничего другого предложить не могут). Мы утверждаем обратное: материальный процесс есть следствие мышления, сознания.

Данная предпосылка избрана осознанно, но здесь мы не станем ее доказывать, не только потому, что этот вопрос выходит за рамки нашей темы, но и потому, что аргументации на этот счет предостаточно, ведь материалистические и идеалистические течения для мыслящего человечества существуют уже тысячи лет. Напомним лишь, что пережившие силу духовной интенции знают, сколь сильно бывает наше духовное воление, сколь явственно оно воздействует на материальное, порой переворачивая традиционные представления, удивляя, вдохновляя, заставляя верить в силу духа, разума, иногда даже высшего, в силу добра, свободы и красоты.


 
5.5 Формирование отношения к вопросу свободы
 
Итак, наши рассуждения позволяют зафиксировать следующие положения:

1) Разговор о свободе выбора предполагает обсуждение трех моментов: свободы реального действия, самого акта выбора и нашей возможности управлять собственными желаниями.

2) Свобода реального действия ограничена и зависит от окружающей среды и текущей ситуации.

3) Сам выбор возможен только тогда, когда наша свобода уже нарушена – мы хотим иметь или сделать одновременно то, что одновременно иметь или сделать не можем – следовательно, нужно выбирать. Возможность выбора порождается ограниченностью свободы действия.

4) Непосредственная свобода в акте выбора ограничивается, с одной стороны, материальной данностью (поскольку выбирают из наличного, из того, что есть, а не из виртуального) и, с другой стороны, информационным полем, знаниями (поскольку неизвестный вариант не может быть избран).

5) Наши желания точно так же предопределены ситуацией, как и варианты выбора. Только варианты выбора регулируются текущей ситуацией (что съесть: банан или морковь? – выбор из данного), а варианты желаний – ситуациями, возникавшими в прошлом (могу выбрать банан, но не выберу, ибо не люблю бананы, а не люблю потому, что объелся их в детстве).

6) В этой связи утверждения об абсолютной свободе выбора, от которых мы оттолкнулись, справедливо считать опровергнутыми – поскольку мы выявили достаточно существенные ее ограничения. И это при том, что мы не рассматривали все возможные ограничения, только некоторые.

Однако пессимистичный характер выводов, приведенных в пунктах 1-6, не позволяет поставить точку. Напротив, он стимулирует поиск конструктивного решения.
Займемся этим. Для начала – эмоциональное замечание. Решительно невозможно, чувствуя себя самобытным, мыслящим существом, принять фундаментальность собственной ограниченности как в действиях, так и в помыслах. Совсем не хочется ощущать себя результатом конечно-конкретной данности.

Ведь «с древнейших времен, на заре культуры и философского мировоззрения человек находил в самом себе стремление превозмочь конечность своего бытия – свою ограниченность и локальность, прикрепленность к заставаемым условиям, свою вынужденную «частность» и разрушимость в потоке времени. Это не было просто-напросто выражением до-человеческого, до-культурного и слепого в его инстинктивности порыва к саморасширению, экспансии вовне и самоопределению, т.е. желания быть пространственно больше и пребыть дольше во времени. Это было с самого начала смысловым тяготением выйти за локальные пределы и границы преходящего, не затеряться и не запропасть посреди гигантского многообразия и чудовищной мощи обступающего его со всех сторон иного и инакового бытия, не остаться заточенной в свое здесь-и-теперь и постольку лишь исчезающей и незначимой микродеталью – и выйти к чему-то неисчезающему и непреходящему, значимому везде и всегда, вне зависимости от социально-житейского контекста, от условностей исторически заданного положения, от всех сетей детерминаций и предписанности окружением, от тождественности самому себе как предуготованному быть не чем иным, кроме как тем, что в себе застаешь и что втиснуто в пленяющие обстоятельства» [2;37]. Или, говоря поэтическим языком,

Всю жизнь готов дробить я камни,
Пока семью кормить пригоден.
Свобода вовсе не нужна мне,
Но нужно знать, что я свободен.
                И. Губерман

Поэтому для нас жизненно необходимо найти решение, позволяющее примирить жажду свободы и лимит ее доступности. Как гласит зодиакальный оракул, «мир меняется по мере того, как сменяют одно другое времена года, и то, что было бесплодным, уже несет плоды. Из ничего возникают все щедроты природы. Отдельно друг от друга слово и явление растут в унисон, следуя предначертанному пути, которого никогда не изменить человеку. С пути нельзя свернуть, но его можно понять. С пониманием появляется знание, из знаний вытекает решение /курсив мой – Д.П./».

Вероятно, понимание наших ограничений позволит увидеть и окончание этих границ, за которыми открывается свобода. Ведь разве следует из того, что она не абсолютна, то, что ее вообще нет?

Да, действительно, у большинства популярных авторов, указывающих на безграничность человеческой свободы, отсутствует сколько-нибудь серьезная аргументация, подкрепляющая их мнение. В целом их тезисы носят назидательный или декларативный характер, не выдерживают напора последовательной критики и не могут быть приняты за основу читателями, строящими свою жизнь осознанно и поэтому противящимися навязчивым прорицаниям и многозначительным пророчествам.

Противоположная, фаталистичная позиция, которую мы не разбирали на этих страницах, хотя и бывает более обоснованна, но также для нас неприемлема.

В этой связи справедливо следующее уточнение. Определенно можно сказать, что наше исследование вскрыло зависимость желаний и поступков человека от его личной истории. Но далеко не столь определенным представляется ответ на вопрос: какова мера этой зависимости? Действительно ли человек – лишь слепой продукт своих прошлых ситуаций, или же присутствует какой-то люфт, допускающий известные флуктуации? Проще говоря, выяснив, что поводок есть, мы не выяснили, какова длина этого поводка – тащит ли нас судьба, ухватив волосатой лапой прямо за ошейник, или же мы имеем возможность трусить на определенном радиусе от нее, выбирая траекторию самостоятельно? Отметим еще несколько моментов.

Выше мы говорили об опыте. Но было бы ошибкой сводить всю многомерность человеческого опыта к какой-либо линейной системе. Выбор – не механический акт и в терминах механицизма не объясняется. Сложное, взаимозависимое влияние огромного количества разноплановых факторов не поддается ни учету, ни исчислению. Результирующая их воздействия, хотя и проявляется с очевидностью, начисто лишена ее в вопросе о собственном происхождении. Поэтому, даже зная, что одна группа факторов более влиятельна, нежели другая, мы не можем прозрачно и отчетливо описать процедуру принятия решения.

Очень важно, что указанную неопределенность не следует понимать всего лишь как плод нашей неосведомленности. Значение ее много больше. Дело в том, что существуя в нашем сознании, она есть и в реальности, имеет онтологический статус, как нечто, присущее бытию по его собственной природе. Рассматривая же неопределенность как следствие неполноты знания, мы тем самым не признаем ее реально существующей – дескать, в реальности-то все однозначно, это просто мы не все знаем. Последнее неправомерно.
Такой подход был присущ классической науке XVII – XVIII веков, когда доминировал механицизм. В эпоху неклассики произошли фундаментальные трансформации миропонимания, иной стала и трактовка неопределенности. «Демон Лапласа» умер. Не будем здесь углубляться в этот вопрос, тем более, что он уже был рассмотрен в разделе, посвященном оценке наших возможностей по предсказанию будущего. Интересующимся затронутой проблематикой рекомендую обратиться к специальной литературе (Ильин В.В. Теория познания: эпистемология. Издательство Московского университета, 1994; Гречанова В.А. Неопределенность и противоречивость в концепции детерминизма. Л.: Изд. Ленинградского университета, 1990; Лешкевич Т.Г. Неопределённость в мире и мир неопределённости (философские размышления о порядке и хаосе). Ростов-на-Дону: Изд. Ростовского университета, 1994). Отметим лишь по ходу, что понимание мира как гигантской машины, прозрачной и однозначной по своей сути, рассмотрение целого как простой суммы частей и т.д. характерно для классической науки, восходящей в своих основах к Декарту, Ньютону и другим деятелям того времени. В настоящее время такое понимание безнадежно устарело, будучи замещенным неклассическим, где неопределенность рассматривается как фундаментальное свойство мира.

Из сказанного вытекает, что несмотря на то, что в процессе нашего выбора мы оказываемся под влиянием множества факторов, нельзя получить однозначный вывод о результатах этого влияния, и, следовательно, какая-то степень свободы возможна.

Второй момент состоит в необходимости более строгого подхода к понятию «абсолютная свобода». Как было сказано выше, те, кто провозглашает ее абсолютность, не утруждают себя наработкой логически строгой аргументации, а потому и сам этот термин чаще всего остается неопределенным. Но, согласитесь, странно говорить, что мы чем-то обладаем, если не определено, чем именно. Нужно хотя бы в первом приближении зафиксировать наше понимание. Попробуем сделать это сами, заодно прояснив, насколько глубок смысл данного понятия.

Как справедливо отмечал В.Виднельбанд, свобода всегда является относительной, «в подлежащей опыту действительности нет примера абсолютной свободы, свободы от всякого определения и всякой зависимости, ни в деятельности, ни в состоянии, ни в вещи» [9;15]. Говоря о свободе, всегда подразумевают зависимость от чего-либо, и эта зависимость тем более явная, чем глубже понимание человека. Так, есть животные домашние, а есть, условно говоря, свободные. Но свободное животное, на самом деле, отнюдь не свободно, поскольку всецело подчинено своей природе, включено в сети видовых, родовых и т.п. закономерностей. Свободным же называют то животное, которое проявляя свою жизненную энергию (дикую и необузданную), не находится под властью человека, независимо от него.

Или еще:
«Свободна летящая птица
Никому, ничему не верна» [16;177].

Да, она реализует свою свободу, если понимать последнюю как следование собственной природе. Но эта свобода «ни в коем случае не есть свобода как таковая» [9;12]. Ведь сама возможность полета обусловлена притяжением земли, и сам полет весьма зависит от объектов на земле и в воздухе. То есть, высказывание о свободе всегда подразумевает свободу от чего-либо, от каких-то классов ограничений, при том, что в других отношениях актуальна зависимость.

В этой связи упомянутый нами Виндельбанд называет свободой выбора возможность определения поступков характером, т.е. преодоление постоянными мотивами (интенциями) мимолетных. Поскольку постоянные мотивы обычно отождествляются с самой личностью человека, их доминирование создает предпосылку для того, чтобы осуществленный с их помощью выбор был назван свободным. То есть, имеет место признание зависимости от факторов, описанных нами ранее.

При таком подходе к определению свободы в абсолютном толковании она выглядит как беспричинность. Поясним. В относительном понимании характеристика чего-то как свободного означает независимость от определенного класса влияний, в данном ракурсе рассматриваемых как существенные, и зависимость от остальных влияний, к этому классу не относящихся. Полезно помнить, что совершаемое действие, не будучи зависимо от первого типа влияний, все же будет определяться вторыми. В свою очередь, абсолютное предполагает независимость и от вторых. А значит, поскольку первым и вторым исчерпываются все влияния (логически корректное деление), оно не зависит ни от чего, не имеет причины, т.е. беспричинно. Или случайно.

Вообще, в словаре С.И. Ожегова случайное, применительно к нашему контексту, трактуется как непредвиденное. Непредвиденное возникает тогда, когда мы лишены информации о причинах, могущих инициировать событие, поименованное случайным. Иными словами, даже незнание о причинах возникновения события позволяет причислить его к категории случайных. Что уж говорить о событии, причины которого не только «не лежат на поверхности» и обывателю не очевидны, но вовсе отсутствуют! Это уже не просто случайное событие, это случайность в квадрате!

Соответственно, абсолютно свободный индивид в таком случае оказывается носителем абсолютной случайности, события его жизни происходят совершенно беспричинно, безотносительно к внешней действительности, внутренним целям, ценностям и пристрастиям. Очевидна не только невозможность такой ситуации, но и вопиющая ее абсурдность.
Ну представьте, например, двух соседей, имеющих общее прошлое и разное настоящее: один – махровый коммунист, мечтающий о водке по 3,62; другой – если и не демократ, то коммунистов не любит. У каждого достаточно своей истории, которая и определяет их реакции на мир. И в этом случае довольно естественно, по меньшей мере, объяснимо, когда они встретившись у ларька, предались жарким словопрениям, закончившимся остервенелым мордобоем. Иное, если бы они были абсолютно свободными людьми, и их поступки не несли бы груза причинных объяснений, гнета личной истории. Тогда словопрения и мордобой начались бы спонтанно, совершенно свободно, повинуясь принципу «беспричинного хотения». Если скажете, что тогда бы они не начались, значит тем самым признаете детерминированность прошлой историей, зависимость от внутренних причин и, таким образом, поставите под вопрос абсолютную свободу.

Вот что получается, когда мы стремимся к абсолютной свободе при условии определения ее как независимости от чего-либо. Таким образом, либо термин «абсолютная свобода» имеет условный смысл, либо он бессмысленнен.
Разумеется, это понимание свободы не единственно. Например: «Свобода – понятие не негативное; она – свобода “для”, “к“, а не “от“» [16;193]. Такой подход открывает иные перспективы. Но это уже будет взгляд в ином ракурсе.

3. Однако проблематичные следствия имеет не только полюс свободы, но и полюс, ему противоположный. Ведь если мы признаем нашу несвободу, зависимость от прошлой истории, внешней ситуации и других вещей, то рационально обосновать ответственность за наши действия уже нельзя. Действительно, могу ли я отвечать за то, что от меня не зависит? Я не несу никакой ответственности за то, что на улице внезапно пошел дождь, за то, что в мире живут большие черепахи, за то, что ворона каркнула (во все воронье горло!), обронив увесистый кусок сыра, и за многое другое, на что я не влияю и причиной чего не являюсь. Признавая отсутствие свободы выбора, я снимаю с себя всякую ответственность: пусть кто выбирал, тот и отвечает. А у меня такой возможности не было!
Справедливости ради надо сказать, что на практическом уровне такая проблема не стоит: для оправдания собственной деятельности ссылок на личную историю недостаточно. Например, если на улице, не пожалев ценную стеклотару, вас ударил по голове бутылкой бомж и объяснил это своей нетерпимостью к людям культурным, проистекающей из его личной истории, вы, вероятно, выдвинете возражения, предполагающие некоторое долженствование со стороны бомжа (должен соответствовать определенным стандартам и нормам вне зависимости от своей истории).

Таким образом, сказанное позволяет заключить, что несмотря на присутствие целого ряда факторов, ограничивающих нашу свободу, нельзя с уверенностью говорить о том, что человеческая жизнь полностью детерминирована, целиком является следствием сторонних факторов. Более правильным представляется мнение, согласно которому свободе все же уделяется место в нашем существовании. При этом признается существование как тех ограничений, что преодолеть мы не можем, так и тех, что вполне преодолимы. И прежде, чем сделать окончательные выводы, бросим краткий взгляд на эти ограничения.

Итак, естественные ограничения. Здесь мы скажем несколько слов о так называемых неизбежных зависимостях, то есть зависимостях, для преодоления которых не существует общедоступного эффективного способа. Например, это материальные ограничения нашего тела. Выше, рассуждая о неабсолютности нашей свободы, этот момент мы обошли стороной, и, видимо, не совсем справедливо, потому что не весь массив факторов, ограничивающих нашу свободу, формируется личной историей.

Наша материальная структура нам изначально задана. Под ней мы подразумеваем не только визуально наблюдаемые, телесные параметры, но и интеллектуальные способности,  до некоторой степени – характер и темперамент, отдельные врожденные склонности и т.п. Конечно, относительно последних можно спорить, насколько их природа материальна. Мы думаем, что вряд ли тип характера, к примеру, определяется строением тела. Но, согласитесь, обосновывать наличие духовной наследственности значительно сложнее, чем материальной, тем более, что материальная наследственность никем не ставится под сомнение. Поэтому здесь, условно, отнесем все перечисленные и подразумевающиеся категории в область материального. Ведь для нас важнее другое.

Оставляя в стороне антропометрические данные, акцентируем внимание на главном: каждый из нас несет в себе априорный предел собственных возможностей и предпочтений. В плане возможностей наглядна аналогия с телесным. Бывает так, что один рождается сильным - способен завалить быка ударом по лбу, если посчастливится попасть. Не то другой, не напрасно трепещущий от страха при виде куда менее сильного животного. Подобное и в части умственных способностей. Один низвергает соперников громадой ментальной мощи, другой демонстрирует интеллектуальную дистрофию.

В сфере предпочтений картина не менее очевидна. В зависимости от своего характера человек не только действует теми или иными методами, но и ставит те или иные цели. Ясно, что смелый, решительный и авантюрный человек примется за реализацию задач иных, нежели его спокойный, неизобретательный и туповатый коллега. А такие различия в характерах часто имеются уже при рождении. Автор неоднократно наблюдал развитие котят, с удивлением отмечая, сколь разными в психологическом плане могут быть родившиеся одновременно дети одной матери, как разнятся их характеры и поведение. Или собаки - одна родилась злой, кусает всех подряд, другая добрее, кусает избирательно. Что уж говорить про человека! Ведь здесь, в отличие от кота, в игру вступают сотни новых факторов: например, один склонен к аналитическому мышлению, другой - к художественному, образному. Нет смысла описывать все многообразие - полагаю, читатель исполнен собственных мыслей на этот счет. И кто бы что бы ни говорил об абсолютности свободы, с ограничениями на этом уровне придется смириться. Как и с некоторыми другими.

Ведь говорить об абсолютной свободе, подобно Ричарду Баху, можно только признав, будто бы единичный человек является чем-то совершенно независимым от общества, истории, системы отношений и т.п. Наш анализ показал, что предпосылка неверна. На самом деле человек неразрывно связан с другими, настолько неразрывно, что трудно определить, где же кончается он и начинаются другие.

Примечательно, что иллюстрация всеобщего единства не была целью нашего исследования, но явилась попутным его результатом. Сказанное не означает, что ценность этого результата тоже побочная – она вполне реальна. Если же говорить о специальных работах, посвященных отстаиванию этой позиции, то они представлены в изобилии и предлагают десятки вариантов доказательств и иллюстраций.

В самом деле, заявления индивида о полной собственной автономности абсурдны и безответственны, не имеют под собой реальных оснований. С самого начала жизни ребенок вовлекается в тесную связь с человеческим. Ведь современник рождается не столько в природной среде, сколько в социальной. Ключевую роль в становлении личности играет вовлечение в поле социальных смыслов. Этот процесс представляется совершенно необходимым, и вне его человек немыслим.

Известны многочисленные примеры взращивания человеческого детеныша в звериной среде (как Маугли). В качестве воспитателей выступали не обязательно волки, но и рыси, а также другие, более экзотические животные. Получив огласку, такие случаи вызывали большой интерес не только со стороны любопытствующих, но и специалистов. Исследования последних показали, что процесс деградации человека с таким детством необратим. В зависимости от времени пребывания в животном царстве и, по-видимому, усердия воспитателей, различается только ее степень. Одни, вернувшиеся в мир homo sapiens достаточно скоро, благодаря стараниям людей обрели-таки человеческий облик. Тем не менее, большая часть их интеллектуальных и духовных способностей оказалась безвозвратно утрачена. В течение всей своей жизни они отставали в развитии от сверстников. Другие же, пробывшие под опекой животных долее, даже титаническими усилиями не могли быть возвращены к человеческой жизни, оставаясь обреченными проводить ее в условиях спецприюта. По облику они походили на дегенератов или умалишенных.

То есть, опыт свидетельствует, что человек не может состояться без общества, в этой связи он изначально от него зависим, несвободен, ибо им же и порождается, является его дитем и продолжением. А можно ли быть свободным от собственного первоначала? И более того, мы считаем, что процесс становления личности, очеловечевания ребенка является одновременно и процессом присвоения, трансляции опыта поколений, установления сущностной связи с другими людьми, впитывания их опыта, мировоззрения и культуры.

Ведь что окружает современного ребенка, в каких духовных и душевных ландшафтах формируется его самосознание? Каково их содержание? Как было сказано, становление происходит далеко не в природных ареалах. Налицо иное. К настоящему моменту природа столь «окультурена», что в первую очередь мы сталкиваемся не с ней, а с продуктами жизни наших предков. Фактически, окружающая среда представляет собой их личную историю. Ведь характер деятельности наших предшественников направлялся их видением мира, пониманием своего места в нем, представлением о целях и ценностях собственного бренного бытия, мнениями о надлежащем и ненадлежащем. Все это нашло свое воплощение в конечных результатах труда, которые и составляют так называемый «ландшафт» жизни.

Сказанное относится как к материальной сфере, так и к духовной. В материальной речь идет об окружении и обустройстве нашей жизни. Методы, способы и формы преобразования природы, цели и задачи таких преобразований – все это уже имеется в мире, когда его начинает постигать неофит. Рождаясь, мы попадаем в готовые города с известной архитектурой и инфраструктурой, вовлекаемся в определенный тип материального воспроизводства и обеспечения жизнедеятельности и т.п. Для существования в этой среде мы усваиваем опыт прошлых поколений, их подход и образ действия. Работает следующая цепочка. Созданный материальный объект призван реализовать какую-то цель. Цель задана воззрениями на мир и пониманием его. Осваивающий объект неизбежно приобщается к целям, ценностям и мировоззрению его создателя. Что касается духовной сферы, здесь преемственность еще более очевидна. Воспитание делает нас членами одного культурного сообщества, способными воспринимать и понимать друг друга, без чего невозможно не только решение совместных задач, но и вообще совместное бытие.

В этой связи отметим важное. Во-первых, не будет преувеличением сказать, что вовлечение в мир данного начинается раньше, чем сознательная жизнь. Усвоенное укореняется чрезвычайно глубоко и не может быть элиминировано полностью последующими усилиями. Имеются научные исследования, показывающие, что даже глубокие психотехники проникают в закрома человеческой души не слишком глубоко. К тому же, помимо индивидуального бессознательного существует и коллективное со своими архетипами, и генетическая память. То есть, сменить свою культурную матрицу невозможно. Мы не свободны сделать это. /Примечание: попытка подобного освобождения предпринимается в доктрине американского мистика Карлоса Кастанеды. Интересны его рассуждения о свободе. Однако отметим, что достижение абсолютной свободы у Кастанеды (по учению дона Хуана) предполагает длинный, всепоглощающий путь, один из шагов которого - освобождение и от так называемой «человеческой формы», то есть, по сути говоря, переход в нелюди – в смысле превращения в существо, в своей духовной и душевной основе не имеющее ничего общего с представителями человечества/.

Во-вторых, какая-либо культурная матрица совершенно необходима. Вне ее нет и человека (см. про детей-маугли). Авторы, утверждающие относительность культурных (нравственных, этических) норм со ссылками на то, что в разных культурах они разные и родившись в Африке мы были бы иными, правы только отчасти. Действительно, многие типы поведения, приятные и нормальные для одних народов (культур), для других нетерпимы. То есть, утверждение об относительности культуры верно в моральном аспекте: показывает неединственность нашей нравственной позиции, призывая тем самым к плюрализму. Понимание этого удерживает от абсолютизации собственных воззрений – известно, что люди, полагавшие себя носителями единой и абсолютной (например, христианской) истины, были готовы вырезать полмира ради ее гегемонии. Еще более яркие примеры мы видим в наши дни, когда представители другой религии устраивают масштабные теракты, уничтожая якобы «неверных».
Однако из относительности не следует возможность легкой смены или выбора собственной культурной матрицы, а также признание самого факта ее существования малозначимым. Относительность здесь не играет никакой роли. Пусть существуют сотни очень разных культур – но мы-то родились в одной, мы сами являемся ее частью. И нам она нужна.
Резюмируем кратко:

- в современной ситуации человек не может состояться вне общества;

- формируясь в рамках общества, он впитывает в себя опыт (и культуру в целом) предыдущих поколений, становясь таким образом их продолжением;

- личность не может существовать автономно от культуры.

Поэтому справедливо считать, что культурная матрица существует внутри нас и, хотя является чем-то относительным, тем не менее выступает нашим условием самотождественности, для нас – она абсолютна и является частью нашей сущности. Не стоит из-за этого переживать. Как говорили восточные мудрецы, оттого, что мы являемся частью общего, мы не становимся меньше – напротив, мы становимся больше.

5.6 Выводы о возможностях и границах

Итак, что мы можем сказать, завершая данный раздел? В начале раздела была заявлена цель определить, насколько мы свободны и насколько ограниченны, а также откуда проистекают наши ограничения. Полагаем, что ответ на последний вопрос был достаточно прояснен в процессе наших рассуждений, а в отношении возможностей и границ скажем следующее.

Существуют ограничения, традиционными способами не преодолимые. В основном они связаны с нашей материальной структурой. Что же касается культурной матрицы, то ее абсолютность не означает ее неизменности. «Мы практически бессильны изменить свое генетическое наследие в процессе собственной жизни. Но все, что навязано нам с детского возраста и приобретается в течение последующей жизни (воспитание, убеждения, ценности и т.д.), может быть изменено посредством внешней стимуляции» [22;180]. Действительно, осознающий себя человек способен к целенаправленному самосозиданию в соответствии с личным планом. И даже несмотря на то, что судьба будет вносить свои коррективы в этот процесс, вряд ли у нас есть основания отказать человеку в высокой потенции самоопределения.

Да, общие закономерности регламентируют нашу деятельность. Но в большей степени они актуальны на уровне нации, этноса. Житейский догматизм регламентируется не ими, а ограниченностью обывателей. Для наглядности можно провести аналогию с процессом зарабатывания денег. Он тоже проходит в соответствии с общими закономерностями, однако непосредственно количество денег, получаемых индивидом, в значительной степени все же зависит от него самого (а не от Трудового кодекса). В то же время, влияние общего есть везде, и настоящий текст, кстати, его не избежал. Ведь рассуждения, которые вы сейчас читаете, также опосредованы определенной (в данном случае, западной) культурной средой и выражают ее ценности – в частности, стремление к улучшению качества жизни и самоутверждению в обществе путем рационально выверенной деятельностной активности. Представителю дзен-буддизма эти цели показались бы бессмысленными, и он бы посмеялся над нами.

Для личности важнее скорее то, что степень ее свободы меняется в течение жизни, причем в сторону уменьшения. Чем долее мы прошли от рождения к смертному одру, тем меньший выбор мы имеем. Если молодой человек выбирает из сотен дорог (кем быть: множество специальностей – технических, научных, гуманитарных; с кем быть: на ком жениться и т.п.), то по прошествии времени у того же молодого человека выбор далеко не столь широк. Выражаясь образно, акт выбора подобен входу в нору – когда туда влез, дальнейшее изменение направления регламентировано внутренним расположением проходов в норе. И, к сожалению, никак нельзя, уподобившись лисице, ловко виляя задом, вылезти обратно. Например, выбрал некто стезю инженера – получил техническое образование (скорее всего, недополучив при этом общекультурных составляющих). Теперь его выбор ограничен уже в части трудоустройства – он находится в «норе» технической деятельности. Выбор конкретного места работы также отсекает варианты для последующих шагов: пошел работать в министерство – утратил квалификацию конструктора – сузил свое потенциальное. И так далее. К пенсионному возрасту выбор совсем невелик – жизнь детерминирована своей историей. Но не будем о грустном.

Отдельные рекорды в области физических достижений показывают, что возможности человека невероятно велики. Почему бы не предположить возможность аналогичных прорывов в области духовного? Да и для эффективного продвижения вперед, хотя и нужно осознавать свои ограничения, но верить полезно в нечто светлое и вдохновляющее, тем более, что оно тоже есть.

В начале настоящей работы мы уделили достаточно много времени процессу манипуляции обывателями, продемонстрировав, насколько обыватели зависимы и управляемы, не принадлежат себе. Однако что такое манипуляция? В абсолютном большинстве случаев это некий способ заставить человека сделать что-либо якобы по собственной воле, при помощи инструментов психического характера. Ведь когда нас заставляют, например, отдать деньги под дулом пистолета, мы уже не скажем, что грабитель нами сманипулировал.

А теперь обратите внимание, что внешние и внутренние манипулирующие факторы по способу действия идентичны. То есть, другие люди манипулируют нами снаружи, наша личная история манипулирует нами изнутри, но на психическом уровне это совершенно эквивалентные сигналы (здесь я намеренно выражаюсь упрощенно, дабы не затмевать суть специальной терминологией). Да и еще бы им не быть эквивалентными, когда личная история в основной массе своих событий – это и есть результаты взаимодействия с другими людьми, отличающиеся от взаимодействий текущего момента лишь тем, что на линии времени располагаются раньше.

Какое значение это имеет в контексте нашего рассуждения о свободе? Дело в том, что при освобождении от собственных (внутренних) ограничений действует тот же механизм, что и при освобождении от ограничений внешних. Ключевая точка здесь – осознание. Когда человек осознает процесс, в который он вовлечен, он уже находится в шаге от того, чтобы им управлять. Это универсальный вывод, справедливый и для внешних, и для внутренних воздействий.

Например, если кто-нибудь занимался управлением эмоциями (не контролем, а именно управлением), то он знает, что еще не начав работу над собой, но уже изучив механизм возникновения эмоции, перестаешь переживать ее как нечто абсолютно истинное, что захватывает тебя. Наоборот, «смотришь в себя» и видишь – здесь сработала одна зацепка, вот здесь – другая, и так далее, и в результате оказывается, что это не процесс захватил тебя, а ты осознал процесс и сам решаешь, где ему подчиняться, а где - нет.
Таким образом, степень нашей свободы находится в наших  руках. Это обыватель зависит от личной истории. Позитивный же маргинал – свободен. Проявляя творческое начало, продвигаясь по пути познания и осознания себя, он непрерывно расширяет границы собственной свободы. А что такое путь познания, почему он так важен для позитивного маргинала? Об этом мы поговорим в следующем разделе.