3. Козловой кран

  Всякий житель Левого, пожелавший оказаться в Городе, должен был проехать через главный мост. Напрямую добраться к нему было нельзя. Подступы к переправе, растянувшиеся на несколько километров, занимал металлургический комбинат.  Единственная ведущая к мосту дорога делала нервный зигзаг, обегая производственные угодья, населённые всеми известными видами индустриальных чудовищ (ещё в институте нам говорили, что «Азовметалл» - предприятие полного цикла). Среди них больше всего меня поражал козловой кран. В детские времена гигантская стальная конструкция на четырёх опорах напоминала злого угловатого эрдельтерьера (о собаках этой породы я читал статью в «Юном натуралисте»), подбежавшего к забору и недобро глядящего на проезжающие мимо автобусы, трамваи и легковушки.
- Вот, Виталик, это козловой кран, - говорил папа едва ли не всякий раз, когда мы проезжали мимо. Теплота, смягчавшая дидактическую интонацию его голоса, была адресована не только мне, но и сооружению, на которое я, задрав свою тяжёлую, похожую на  каштан голову, глядел через окно везущего меня домой автобуса. Отцу «собака» не казалась злой. Наоборот, он восторгался мощью и разумным устройством подъёмной машины искренно, как рабочие и инженеры, действующие в романах Андрея Платонова. С краном и прочими доступными нашему взгляду заводскими сооружениями, отец чувствовал некоторое родство, хотя и работал на другом, не видимом из окна автобуса, участке комбината, обслуживая агрегаты, относящиеся к совершенно иным технологическим семействам.
  У папы была врождённая любовь к механизмам, которая привела его на завод – место наивысшей концентрации машинной жизни. Оказавшись в  рельсобалочном цехе, он вступил в многолетнюю интимную связь с холодильной машиной. Папа лучше других узнал её характер и был снисходителен к капризам, которые нередко выдёргивали его из ночной левобережной постели. Вероятно, эти неровные отношения и подорвали его здоровье, крах которого пришёлся на поздний период моего отрочества. Другая машина – его собственное тело – оказалась слишком ревнивой особой и жестоко отомстила за служебный роман на стороне прогрессирующей катарактой и массовым выпадением зубов.
  Акция явно носила устрашающий характер. Испугался даже я. Скомканные слова, исторгаемые опустевшим отцовским ртом, вызывали непреодолимый ужас и отвращение. Бог детства лишился логоса, и был повергнут. Я же, наблюдая за папиным низвержением, безумно стыдился своей брезгливости. Но ещё более удручала моя неспособность вызвать в себе сострадание. После нескольких безуспешных попыток мне пришлось добавить и этот недостаток к обширному перечню своих личностных изъянов, который добросовестно формировался мною с детского сада и регулярно бывал подвергнут мучительному внутреннему смотру. Я не стал говорить о своей бесчувственности ни с кем из родных, хотя и не верил, что мне удастся её скрыть. Со временем они должны были понять, что, как сын я никуда не гожусь. Мне оставалось лишь оттягивать наступление момента, когда я буду предан анафеме и навсегда изгнан из племени. 
  Меж тем, через несколько недель отцовская способность вызывать предметы из небытия была восстановлена стоматологами. По поводу своей искусственной челюсти папа отпускал хоть и не слишком удачные, но, по крайней мере, весёлые шутки. Иногда он забывал свой заново обретённый логос на раковине, невольно провоцируя во мне очередной приступ сыновней тошноты и неизменное чувство вины. В целом, папа держался неплохо, как мне казалось. Но впереди маячила операция по установке искусственного хрусталика, поэтому, дождавшись удобного случая, он попросил у благоволившего ему начальника отдела кадров Куркчи А.Г. перевода на окраину производства и, таким образом, очутился в учебном центре комбината, тихие кабинеты которого, затенённые тяжёлыми пыльными шторами и завешанные наглядными пособиями для слесарей, стали местом, где отец добирал оставшиеся до пенсии годы стажа. Разумеется, после холодильной машины, новое соитие с крупным индустриальным механизмом для папы было уже невозможным - настоящая любовь случается только раз в жизни. Однако он и не думал впадать в уныние, утешаясь ремонтом водопроводных кранов, сочленением поливочных шлангов на даче и непрекращающимся работами по усилению входных дверей. Регулярный просмотр криминальных передач по телевизору стимулировал отца к созданию всё более усложнённых  запирающих систем с подстраховочными замками и засовами на пружинках, направленными против изощрённых домушников, а также к прокладке тайных тросиков с петельками, с помощью которых незадачливые домочадцы могли воссоединиться с жилплощадью, даже в случае потери всех, имеющихся наборов ключей.
  Папа любил механизмы большие и маленькие. Мне же, судя по всему, была уготована судьба технического импотента. Разумеется, я хотел часики и машинку, но всякое устройство, превосходившее моё тело размерами и массой, вызывало у меня тревогу и беспомощность. Тайком от папы я боялся козлового крана. Разумеется, шансы, что он меня съест, были невелики. К тому же, как мне стало известно позже, кран питался исключительно выпускниками ПТУ, да и то не всеми. Я же собирался окончить десять классов и поступить в институт. Но даже спустя несколько лет после успешного дипломирования, выходя в какой-нибудь цех, начинённый громкими, горячими стальными машинами, я чувствовал себя мягким и нежным моллюском, потерявшим свою ракушку на многолюдном пляже.