по дорогам войны 11

Россия город Иркутск,Восточная Сибирь, 17 ноября 1945 года, суббота.

Верблюдогорка тонула в садах. Но зимний пейзаж наложил свеобразный отпечаток на все. На улицах, покрытом глубоким снегом, бродили наши солдаты. Не помню по какому поводу, но факт остается фактом, командир дивизии капитан Козлов, подрался на дороге перед Верблюдогоркой, когда мы подьехали туда со своими машинами и пушками, с своим заместителем по политической части капитаном Жарковым. Все это происходило на глазах у всех солдат. Когда наши машины и пушки вьезжали в село, мы увидели на окраине его толпу наших солдат. Часть из них были пьяны, другие несли ведрами виноградное вино, третьи катили бочки с вином. Мы увидели, что здесь был огромный подвал с вином, оставшимся нетронутым немцами, В мгновение ока Ткач, с солдатами соскочили с машины, и бросились туда с ведрами. Я остался в машине. Не прошло и полчаса как батарея запаслась несколькими соракаведерными бочками вина, которые вкатили на машины и поехали дальше. Помню какое то жутко новое и радостное нервное возбуждение овладевало мной от этого непривычного наступления, от того, что каждый час видишь все новые и новые селения, освобожденные от немцев. Казалось тогда, что война скоро кончиться, что не позднее чем в марте мы будем на Украине. Как горько мы ошибались тогда! Морозный, горный воздух усиливал возбуждение. Через несколько часов поздно вечером, мы остановились в школе. Большая начальная школа с несколькими просторными классами показалась дворцом для наших солдат, которые так исстрадались в окопах. Огневики, связисты и разведчики разместились в классах. Вместе с ними, помню, Минкин, Родионов Булькач и многие другие солдаты. Мы, командиры – капитан Ткач, Тарасов, Величко, Надя Матвеева и я заняли одну из комнат заведующего школой Ширяева. Этот старик и его жена, были слишком предупредительны и отменно ласковы с нами. Старались всем чем возможно угодить нам. У них был сын, молодой парень Александр Ширяев, которого немцы взяли в плен под Сталинградом, а затем отпустили домой. Еще было подозрительно и то, что этот парень сильно просился чтобы мы его взяли с собой на фронт. Чувствовалось, что все они чем то провинились перед Советской властью, но чем мы так и не узнали. У меня было миллион вшей везде, в белье, в гимнастерке и даже в сапогах. Порой создавалась опасность, что знаки офицерского достоинства кубик младшего лейтенанта и артиллерийские погоны вши скоро сьедят. И вот, хозяйка учительница, ее сын Шурка, и Надя Матвеева взялись изводить моих вшей. На несколько часов я остался голым, с меня сняли все! положили в огромный чугун и кипятили часа четыре. Прокипятили даже шапку. Так, я освободился на несколько дней от вшей и вздохнул свободнее. Здесь мы пьянствовали и жили несколько дней. Наши автомашины забрала дивизия, чтобы перевезти тылы дивизии и склады, отставшие от фронта на сотни километров и мы вынуждены были оставаться в теплой школе и пить вино всю неделю. Так шли дни. Фронт уходил все дальше и дальше. Город Черкесск был освобожден от немцев. Наконец мы поехали дальше догонять фронт.
Смутно, помню теперь путь и впечатления от этого пути, стремительного наступления которое мы совершили в январе и феврале 1943 года. Помню лишь ночные дороги, стремительное движение вперед на машинах и конях., пешком огромного потока войск. Снежные степные дороги, и радостные встречи с населением. Ночью приехали на мстанцию Новомысинскую, а затем приехали на станцию Узбежнискую.. долго буду помнить я станицу Григоропольскую, где особенно встретил радушный прием.

Город Иркутск. 21 ноября 1945 года среда.

В Григорепольскую, большую казацкую станицу на Кубани мы приехали в холодный январский день и быстро стали искать себе квартиры. Я с Минкиным и разведчиками нашли таковую недалеко от своих машин, и пушек. Небольшая казацкая бедная хата, в которой жила со своими многочисленными детьми вдова лет сорока и прабабушкой которой в январе было уже 107 лет. Семья была приветливой и милой. Но особенный интерес представляла старуха, с которой было интересно говорить. Эта стасемилетняя особа, имела высокий рост,великолепную стройную фигуру и удивительное здоровье, прекрасное зрение, память зубы, жизнерадостность и природный ум. Единственно чего она лишилась, слуха и то потому что какая то невестка в незапамятные времена, побила ее чугуном по голове. Словоохотливая, любопытная прабабушка, кроме того была грамотна и пересказала мне свою полную приключений долгую жизнь. Родилась она где то в России, в семье крепостного крестьянина. Затем мужика сослали в Сибирь на каторгу, а вместе с ним уехала и его семья, дочь, которой в то время было 7 лет. В Сибири она выросла, вышла замуж, а затем уехала в Екатеринскую губернию. Много было детей, сыновей и дочерей, но все они стариками или юношами умерли, оставив на руках у старухи своих детей нескольких внуков. И внуков вырастила эта женщина, и внуки попали на войну 1914-18 годов. И погибли там. Затем, каким то образом, во время прошлой мировой войны живя в Нхичвани, в Закавказье попала в турецкий плен, где прожила несколько лет в районе Константинополя и только при Советской власти возвратилась в Россию,здесь деятельная и добрая старуха взялась на Кубани снова за хозяйство и воспитание своих правнуков. От них у нее в живых осталось единственная сораколетняя женщина в доме которой мы жили. Старуха интересовалась политикой, и весьма довольна Советской властью и колхозами. Рассказывала о Кавказских походах Ермилова, вспоминала династию царей Романовых, весьма неодобрительно, и попутно спросила кто у нас в России царем сейчас. Когда ей было сказано что управляет нашим государством товарищь Сталин, она выразила недовольство, тем, что он по национальности грузин. И сколько мы ни убеждали ее, в том, что это воздь народа и друг ее, она осталась при своем мнении заявив. «нерусский человек не может быть доброжелательным для русского человека». О немцах она выражается с большой ненавистью.запомнилось мне из ее рассказов одно воспоминание, когда в августе 42 года войска Красной Армии отступили через эту станицу, и убили их командира. Старуха в тот момент, когда улицы уже опустели, и в село входили немцы, подошла к обезображенному трупу советского офицера, сняла с его пилотки красную звездочку и положила на грудь убитому, полагая что этот знак, является символом креста и новой религии, этого нового непонятного старухе молодого поколения.
Снова стремительное наступление по Северному Кавказу через станции и хутора, теперь забытые. Короткие остановки на ночь в казацких хатах, теплый привет со стороны населения. Вспоминая из всего виденного тогда, в январе 1943 года, город Кропоткин, куда мы приехали 30 января, а уехали 31 января. Станция горела. Горели вокзал, депо, десятки других зданий, многие сотни немецких вагонов. Все было взорвано и уничтожекно немцами. Днем город бомбила немецкая дивизия, но ничего не помогало немцам. В эту ночь, я ходил со своими солдатами за трофеями на станцию и долго бродил по догорающей станции, где сотни тысяч пудов пшеницы догорали в вагонах, но кажеться ничего путного не нашел. Затем такой же бешеный темп наступления дальше через станицу Новомалороссийскую, еще много других и гнаконец 5 февраля 1943 года мы догнали немцев, которые остановились в станице Новорусская недалеко от станицы Тимотевка. Наша седьмая гвардейская стрелковая бригада остановилась в станице, Оцертовая балка, чтобы приготовиться к бою с немцами. Шесть дней шли ожесточенные бои с немцами за Новорусскую и только 11 февраля рано утром неицы были выбиты оттуда. За два дня до этого, второй батальон было уже вырвался в станицу, и немцы побежали. Но у солдат кончились последние патроны, немцы поняли это и окружили батальон. Никто не вышел оттуда, погибли все, и когда рано утром я ехал по селу,везде лежали трупы убитых и замученных советских солдат, на огородах, у домов, на улице….
В Очертовой балке у меня окончательно развалились сапоги. И ходить стало не в чем. Новых сапог не давали, так как не было. КРАсная Армия в то время вела себя по отношению к населению корректно и только к старостам, находившимся на немецкой службе принимались меры ареста или частичной реквизации продуктов для питания Красной Армии, разумеется по личной инициативе солдат и офицеров. Мне лично совестно было заниматься этим делом, но положение с сапогами было безвыходным и однажды, по совету капитана Тарасова, я решился пойти с переднего края в Очертовую балку в дом старосты, чтобы отнять у него сапоги. Сам староста старик Стеценко, /фамилия его мне запомнилась/,бежал с немцами, сыновья его были в Красной Армии, один из которых был старшим лейтенантом, и дома оставалась одна старуха, его жена. Старуха, БОЯЛАСЬ ТЕПЕРЬ ВСЕГО, и при входе предложила мне пообедать, но я отказался и потребовал сапоги. Какой то мужик, оказавшийся ей родственником, со станции Новорусской сидел с ней. Помню как горел я от внутреннего жара, но делать было нечего, сапоги были нужны чтобы воевать дальше. Я выдал себя как бы за коменданта и блюстителя нового советского порядка. Старуха вначале заявила, что сапог у нее нет, но когда я пообещал поискать сам, она достала мне кожаные сапоги. Эти одел, а старые бросил здесь, и на прощанье пообещал догнать старосту и повесить его. Говорят подобные поступки называются мародерством, но я не огласен с этим. ничего больше я никогда не брал, а эти сапоги старосты сослужили пользу для Красной Армии,в разгроме врага. В Новорусской я был принят кандидатом в члены КПСС партийной организацией батареи, парторгом в которой был капитан Ткач.
Снова после взятия Новокаретской немцы побежали, а мы за ними. Снег растаял, начались дожди и кошмарная кубанская непроходимая грязь. Через станицу Тимотевку, которая была разрушена и догорала я с разведчиками прошел в непроглядную темную ночь, утопая в грязи. Все мы были тогда почему то голодны. То ли тылы бригады отстали от нас, то ли еще были какие то причины, но жрать мы хотели страшно, никто нас не кормил и побирались как нищие у населения. Но у некоторых нечего было кушать самим. Другие не хотели дать, воровать и грабить мы тогда еще не научились, как это было в Западной Европе потом, и поэтому мы наступали по Кубанским хлябям ночью и днем голодные, мокрые, продрогшие и злые. Но оказывается кошмары голода, холода и смерти были еще впереди, куда мы шли. В приазовских плавнях.
Темные февральские ночи, непроходимые дороги, и бесконечный холодный ветер. Наши пушки едва тащаться на быках, машины у нас отняли в Очертовой балке. Мы бредем этими дорогами день и ночь голодные и мокрые. Когда добираемся до какого нибудь села, то оно оказывается переполненным солдатами и негде голову приткнуть, чтобы переночевать. И вот ложишься где нибудь в хлеву, если он свободен, а то и просто в грязи во дворе. Представьте историки будущих веков, какими мы были чистыми и «веселыми». Но боевой дух не падал у нас! Все зло на личные невзгоды мы выливали на немцев. Мы, были несмотря ни на что бодры! Я не слышал ни от кого жалоб и нытья, сам лично не ныл, так как знали мы все, что воюют не в белых перчатках и не в мундирах. Все мы верили что наступят лучшие времена, но кто доживет до них, мы этого не знали. Лично мне, верилось, что я буду жив. Дни шли мрачные и тяжелые, а мы лезли все дальше и дальше в непролазные и непроходимые дебри Приазовских болот, которые тянулись сотню километров. В неповторимых и тяжелых боях с большими потерями взяты станицы Новониколаевка и хутор Лебедовский. И вот мы, имея задачу овладеть станицей Старо-Нижне-Стеблевской, приблизительно в середине февраля залезли окончательно в непроходимые болота и камыши высотой в полтора два метра. Остановились прямо в камышах и выбрали место для ночлега на сравнительно высоких кочках. Горели огромные костры из камыша. Около них мы обогревались и варили себе пищу. Но кушать было почти нечего. Продовольственные склады окончательно отстали от нас на сотню километров, и увязнув в грязи остановились, чтобы добраться до нас лишь через полтора месяца в апреле 1943 года.
Внвчале питались мы остатками хлеба. По 200 гр на сутки., мяса и фасоли.затем хлеб и мясо были израсходованы и мы перешли исключительно на кукурузу, кажется мы ночевали в камышах суток трое. Вначале, чтобы овладеть станицей батарею на быках хотели отправить через плохо замерзшие болота и ударить по немцам в тыл, но это не удалось. Пушки провалились в болоте и их едва вытащили. Снаряды были также на исходе из за тех же дорог, не было и быть не могло. Хорошо хоть то, что немцы сидели в обороне, и вели редкий огонь. У них видимо было тоже небогато снарядами. Но вот направение наступления бригады изменилось и она пошла вдоль канала, который тянулся на сотню километров. Справа за каналом оставались немцы и впереди и позади. Слева в болотах и камышах тоже ожидали немцы. Бригада наступала вдоль канала, который по обе стороны утопал в бесконечных садах и веренице небольших хуторов. В одну улицу тянулась и даль болот. Немцы медленно, неторопливо, в тяжелых боях отдавали нам хутор за хутором, оставаясь и нависая над нами на правом и левом флангах, сзади и спереди. Мы шли вперед узким предательским болотистым коридором. Помню в одном месте, кажеться на подступах к совхозу Кирова, на нашей стороне канала у переезда через взорванный мост немцами была оставлена бричка с продуктами и обмундированием. Она была на виду у немцев и при многочисленных попыток наших солдат и офицеров овладеть содержимым этой брички дело кончалось смертью от пули немецкого снайпера не одного десятка солдат. В числе раненых около этой брички был лейтенант Горянов . в колхозе Кирова, который насчитывал домов 20 сбилась в кучку моя седьмая бригада. В каждом доме было по 50-70 человек. В небольшой бедной нищенской хате, состоявших из двух окон жила женщина у которой было человек 12 детей. В дополнение к семейству в 13 человек, в этой конере поместился штаб артиллерии бригады, во главе с капитаном Прохоровым. И лейтенантом Койчуренко, наша первая батарея разведчики и связисты всего человек 30! В итоге с семьей, которая каким то чудом вся поместилась на печке, стало 43 человека! Конечно мне и многим другим разведчикам жить в хате не пришлось, а на наблюдательном пункте. Этот наблюдательный пункт находился впереди километра на два в лемму, на берегу канала.однажды ночью, мы впервые пришли сюда и в дамбе вырыли себе норки. Если чуть чуть подняться на дамбу, то увидишь в метре от тебя воды текущего канала, затем сам канал 30 метров ширины, за ним дамба и немцы в 30-40 метрах от нас.
И по ту и по другую сторону канала лес и сады, которые не позволяли просматривать местность. С одной стороны что конечно было плохо, для нас, не видевших противника. С другой стороны хорошо, противник не видел нас. Артиллерийский и минометный огонь был не страшен для нас потому, что мы были слишком близко от немцев и решиться вести огонь на таком расстоянии рискованно. Что же касается пулеметного и стрелкового огня, который был интенсивным, он был безвреден потому что мы были укрыты за дамбой и только в 15-20 метрах от дамбы, когда траектория пули опускалась, становилось опасно. Но зато от немцев мы были так близко что говорить по телефону в полный голос было невозможно. Теперь кушать нам приносили рано утром и вечером два раза в сутки. Утром на семь человек нам приносили стандартный котелок кипяченой воды без хлеба и без соли. (соли тоже не было) в котором была одна горсть вареной кукурузы. Это был наш завтрак. Вечером такой же солдатский котелок на ужин. Так жили мы три недели. И почему то не подохли. Я и теперь удивляюсь этому. Даже больше того, мы ходили и наблюдали в перископ за противником. Обычно воевали и смеялись и никто из нас не заболел. Но зло разбирало на Тарасова. Величко. Ткача. Которые хоть чуть чуть но питались лучше. Например кушали по одной тоже без соли жареной рыбке в день. Со мной был постоянным обитателем на наблюдательном пункте Булькач. Винченко. Котельский. Овечкин. Реже Минкин. Он был по прежнемук на положении любимца у комбата Тарасова. И ему разрешалось сходить в хутор погреться, тогда как другие в том числе и я офицеры имели право мерзнуть. Сам Тарасов на наблюдательном пункте не был вообще. Так мы и жили. А злой восточный ветер не переставал дуть весь месяц и окончательно уходили последние силы. Сколько мы жили так не помню. Кажется долго. В отместку за наши мучения мы потешались и изводили немцев. Часто среди дня мы разведчики разводили огромный костер под дамбой и немцы бесились поливая дамбу шквальным пулеметным огнем. Но он нисколько не вредил нам. Дамба спасала. Однажды ночью я получил разрешение сходить погреться в село, но в 2 часа ночи пришлось идти на КП так как в 3 ожидался "концерт". Обратно я пошел один. Дорога была знакомая. Справа за дамбой взвивались время от времени немецкие ракеты. Неожиданно для себя я обнаружил что заблудился и иду по прежнему полем, хотя давно надо было углубиться в лес. Да и пути то от хутора до КП следовало не более 40 минут, хотя я шел не мнее часа. Было ясно, что я ушел далеко влево. Это было тем более опасно, что слева тоже были немцы и я мог с минуты на минуту попасть к ним в лапы. Это составляло для еня небольшое удовольствие и поэтому я имел намерение выйти к каналу, повернул вправо и так шел минут двадцать. Но снова никакого леса, дамбы и канала я не увидел, а наоборот залез в плавни, кочки и камыши. Теперь я окончательно заблудился и понял что дорогу назад не найду. Одновременно я знал, что зашел куда то влево и близко должен быть немец, село занятое ими. Следовательно идти вперед было безумием. Не идти вперед, не найти дороги. Создалось критическое положение. Полежав с полчаса я решился идти еще некоторое время вперед, и неожиданно передо мной вырисовались контуры селения, крыши домов. Я понял, что почти в лапах немцев. Опять я пролежал с полчаса ,обдумывая как выйти из создавшегося положения. Я увидел на пустынной и безмолвной улице немецкую батарею и одиноко шагавшегог часового. У меня созрел план перебраться через улицу под носом у немца, а затем осторожненько зайти в какую нибудь хату, предварительно убедиышись в том что там нет немцев. И спросить безопасную дорогу обратно в Киров.