по дорогам войны 12

Это был рискованный но единственный выход, но тем не менее выполнимый, т к я знал, что сплошной линии обороны ни у немцев ни у нас в этом районе не было! Неслышно ползком я перебрался через дорогу подальше от шагавшего часового и благополучно добрался до хаты, где в замаскированном окне едва мерцал свет. Мне показалось что немцев в доме нет, но неуверенный в этом подойдя к дверям я вытащил пистолет и держа его наготове решил ждать как кто нибудь выйдет из хаты. Если бы вышел немец, я моментально бы прыгнул в камыши, которы были от дома в пяти метрах, а там меня поминай как звали! Вышла женщина и я вплотную подошел к ней и спросил. Как называется это село?? Видно было как она вздрогнула услышав голос русского человека. Но овладев собой спросила А какое вам село надо? Я ответил что это не ее дело и тогда она сказала. Обождите трошки, я выйду сейчас. Скрылвсь в хате. Я в ту же секунду прыгнул в очертовую заросль. В следующую минуту по зарослям раздалось несколько выстрелов. Это по указке кубанской казачки вышел немец. Так иногда встречают нас у себя на родине русские люди. Жалею, что мне не удалось побывать в этом селе после его освобождения. Я бы показал этой казачке что такое русские и что такое предательство. Мне ничего не оставалось делать как ползти камышами вдоль села подальше от гибели. Но дорогу всетаки я не знал. Поэтому, когда все стихло я на окраине села усмотрел бедную хату, убедившись наверняка что там нет немцев, зашел в нее. Бедная старуха лежала на печи. Торопливо заперев за мной дверь, она указала мне безопасную дорогу камышами на Киров и я, убедившись в правильности ее обьяснения по топографической карте, которая была у меня за сапогом, соорентировавшись ушел. Незамеченным я прошел передний край и возвратился в Кирово.оттуда я пришел на наблюдательный пункт. Как видно я родился под счастливой звездой.
Затем, через несколько дней, я сменил наблюдательный пункт и он был у нас большой в длинном сарае, тоже на берегу канала. Огонь мы вели редко, но зато немцы обрушивали на нас десятки тонн огня. Таких наблюдательных пунктов мы смеили много и последовательность событий, названий населенных пунктов я теперь совершенно не помню. На одном наблюдательном пункте, где мы также дрогли и голодали, решили с Минкиным убить отдыхавшего коня, покушать его коллективом разведчиков и связистов. Пехота жила еще хуже нас, и ела дохлую конину, собирая ее в грязи на дорогах. Обувались люди в шкуры, содранные с тех же дохлых коней и называлась эта обувь постолы. Существовал приказ по бригаде, запрещающий кушать конину. Но вероятно эти люди издавши приказ, мало думали что лучше, или не есть совсем, умерев с голоду без заразы, или покушать конины и остаться живым рискуя причем в малом проценте заразиться. Я с Минкиным и солдатами предпочитал последнее когда очередь из автомата прошила голову коня. Мы быстро освежевали эту конскую дохлятину и сварили в большом ведре. Как вкусно было это мясо! Вечером я пошел в штаб за кандидатской партийной карточкой и остался на огневой позиции. В сарае где жили вместе с кухней Величко. Ткач. И Тарасов. Комбат Тарасов накричал на меня за то что я накормил кониной солдат, а я накричал на него. Вначале он пообещал отстранить меня от должности, но затем сам решил попробовать дохлятину и она показалась ему очень вкусной. На том мы и помирились. И еще один момент этого кошмарного голода. Стали привозить хлеб раз в неделю по буханке в 2 кг на батарею. В которой было 50 человек! Посчитайте теперь сколько граммов приходиться на человека в сутки. Отвечу менее 200 граммов. Однажды привезли 300 граммов на человека, и мы сидящие на КП в разрушенном доме,проглотили кусок сырой глины в мгновение ока! Какое это было счастье! Мы были почти сыты. Еще ранее в первых числах марта или последних февраля, мы брали с боем каждый хутор и каждый дом. Фронт шел вдоль улицы. Немцы оборонялись отчаянно и потери бригада несла поразительные. Никогда не забуду день 28 февраля 1943 года мрачный, холодный с ветром и снегом с холодом и дождем. В темную ночь три батальона «чернорубашечников» как мы звали только пришедшее пополнение с Кубани юношей с 1925 года рождения восемнадцатилетних мальчиков, одетых в свои домашние лохмотья, наступали вдоль по улице. Один батальон наступал по огородам справа, второй слева, третий в центре по лице. Была темная ночь, непроглядная.. выл ветер и весь мир заметала ледяная пурга. Я сидел на передовом наблюдательном пункте в разрушенном доме, у которого остались две боковые стены. Впереди в девяти метров от нас догорала хата, а еще дальше в двадцати метрах в следующем доме сидели немцы и косили из пулемета юную пехоту. Со мной отчаянный разведчик из Днепрдзержинска Иван Булькач и телефонист Овечкин. Щелкали пули и на полу можно было только лежать. Пол этой комнаты заметало снегом. Все больше и больше прибывало раненных, добравшихсчя пешком до этого жилища смерти. Стоны и плач. Проклятья и завывание ветра. Но не смерть была страшна мне в то время, а холод. Все мы, лежа на глиняном полу заметаемый пургой коченели. Тогда я поднялся во весь рост и сказал Булькачу что иду греться к горящему дому, который был в 9 метров от нас и немцев. Даже безумный Булькач бывший уркаган и отпетая и отчаянная голова, принял меня за рехнувшегося умом и заявил что не пустит меня, а если я пойду сам пристрелит меня. Но я настоял на своем, и ползком добравшись до горевшей стены разулся и стал греться. Шквал огня прошивал горящие стены хаты. Я сидел и грелся в эту февральскую ночь на пепелище казацкой хаты. Какое это было наслаждение!! Я вернулся ползком, и тогда вслед за мной отправился греться Ванька Булькач. Через час в грудь навылет был ранен мой любимый молоденький солдат Миша Овечкин. Я положил его на свою шубу в которой было миллион вшей и ползком потащил эту шубу с умирающим телом юноши по земле к огромной бомбовой воронке назад где помещался командный пункт батальона. Миша то и дело спрашивал меня «Товарищь гвардии младший лейтенант, скажите я буду жить?!»
Будеш Миша! Успокаивал я его. В глазах не было слез. Мы тогда разучились плакать. К утру от трех батальонов наступавших юношей осталось не больше 20 человек. Мы продвинулись на 20 метров. Так мы воевали и так гибли.
4 декабря 1945 года вечер город Иркутск.

Как страшна и одновременно величественна была эта эпоха, величина которой измеряется четырьмя годам!!! Но когда смотришь на нее сквозь призму времени, она уже становиться притягивающее романтична такой, как представляется нам время Гай Юлия Цезаря или эпоха Крестовых походов. Я не помню теперь, долго ли я был в этом селе, но по времени это было 28 февраля – 1 марта 1943 года. А период сражений на канале и кушание конины, относиться кажеться к середине марта 1943 года,хотя я и рассказал о этом раньше.
Затем, числа 20 марта 1943 года мы форсировали канал. Лес в том месте, где было артиллерийское наступление, и немцы преграждали нам путь, перестал существовать. Вместо него остались корни, обломки и взрытия земли. О людях я не говорю. Первое селение котором мы овладели после форсирования канала, было хутор Северный Нещадиевский. Большое и красивое селение, в котором насколько помню, нам пришлось отдохнуть и пожить в домах. Затем, в последних числах марта, бригада ушла дальше километров на семь, в хутор Губернаторский и здесь также до 1 апреля мы находились во втором эшелоне. Я с разведчиками, жил в хате бедной вдовы, у которой была куча детей и восемнадцатилетняя дочь, изнасилованная немцами. Она была тяжело больна. Грязь стала постепенно просыхать и у нас появились продукты питания, хотя и в далеко недостаточном количестве. Ночью 1 апреля после овладения станцией Анастасьевская где были также ожесточенные бои, артиллерийский дивизион переехал под Анастасьевскую в блиндажи, построенные немцами. Они были в большом колличестве , благоустроены и очень велики. Я и Минкин с разведчиками выбрали один такой большой блиндаж с каменной печкой и нарами. Он нам показался дворцом. Иван предварительно выгреб солому, оставшуюся после немцев, так как было замечено, что после ухода немцев оставалось много вшей. Блиндаж вычистили и жарко натопили печку.
Я, Минкин, и Булькач остались жить в блиндаже, но в первый же день 1 апреля со мной начался жар и я тяжело заболел. Помниться голова моя и тело пылали в огне, а я лежал на нарах около раскаленной печки и все таки радовался теплу! Вначале я подумал что со мной нет ничего особенного или в худшем случае воспаление легких. Одновременно со мной заболел и Ванька Булькач. Так, в жару и ознобе мы пролежали без медицинской помощи до 6 апреля, а затем весь дивизион переехал назад в хутор Губернаторский. Состояние здоровья не улучшалось. Величко предлагал мне ехать в санбат, но я не согласился так как боялся голода, не хотел меня отправлять туда на почти верную гибель и Тарасов. 8 апреля вечером Надя Матвеева пригласила начапльника санитарной службы бригады пожилого военврача и он, осмотрев меня, дал заключение – сыпной тиф. То же самое было и у Булькача. Я понял, что в батарее мне оставаться нельзя и одновременно думал, что мне настал конец. Но тяжело больной я был ко всему равнодушен. Но разрешите заметить и исправить мою ошибку, это было не в Губернаторском, а в хуторе Северном Нещадиевском. 9 апреля утром санинструктор батареи Арутюнян отправил нас с Булькачом в медсанбат, корторый помещался недалеко от батареи в школе. Там я кое как еще помнил себя и знаю, что ледал на полу с другими на теплом и мягком матрасе, одетый большим и теплым одеялом. Было тесно, жарко и слишком тяжело. Кормить нас кормили, но кушать я ничего не хотел. Только однажды по моей просьбе, Минкин и еще кто то из солдат приготовили дома целое ведро яблочно вишневого компота и принесли мне и Булькачу. Из него мы скушали только по одному стакану. Рядом со мной лежал больной тифом бывший начальник штаба дивизиона ст. лейтенант Зигардыхарт, который незадолго до этого был арестован особым отделом бригады как немецкий шпион и немец. Около него, даже больного стоял первое время часовой, но затем кажеться ушел. Еще помню особую заботу и внимание о нас больных принимал санинструктор медсанбата мой однофамилец Куликов. Затем числа 15 апреля всех больных и меня в том числе на автобусе отправили в госпиталь больных сыпным тифом, который находился в станице Красноармейской. Опускаю подробности того как меня лечили в госпитале, это нентересно. Помню лишь что помещение было светлым чистым и хорошим. В палате у нас больных было тепло и уютно, а врач еврей был прекрасным человеком.особенно светлые и незабываемые впечатления оставила тихая скромная героиня своего дела сестра Юлия фамилии ее я не знаю. Со мной в офицерской палате умудрился поместиться каким то образом и Булькач, хоть для солдат были отдельные палаты.
Когда началось выздоровление и ко мне вернулось сознане, я стал кушать,а затем в госпитальном халате выползать на улицу, на базар за сушеными яблоками и табаом. Базар находился в 50 метрах от госпиталя, но тем не менее делалось это тайно, от медицинских сестр. Наконец 30 апреля я был отправлекн в госпиталь выздоравливающих, находившийся в станице Старо-Нижне-Стеблиевской. Сыпной тиф уже ушел от меня, но силы еще не вернулись обратно и я ползал как мокрый таракан. Каждый день рано утром я ходил на базар за виноградом, яблоки и мацони. На дворе уже был май месяц и погода стояла прекрасная. Сады станицы зацвели. Возвращались силы, но не слишком хотелось возвращаться на фронт. Наконец 15 мая 1943 года я и Булькач выписались из госпиталя, получили назначение снова в седьиую бригаду, хотя не имели ни малейшего представления где она находиться и тронулись по весенним майским дорогам. Кубани, туда, где полтора месяца назад было наша бригада – в станицу Анастасьевскую, добирались мы туда долго и не торопясь. Ехали больше на попутных военных машинах, ночевали снова в Красногвардейской, затем в Славянской и наконец приехали в Анастасьевскую. Там нашей бригады не было и в помине. Она ушла недели за две до нашего прихода куда то на левый фланг под станицу Крымскую у Новориссийска. Так нам об этом сообщил комендант Анастасьевской. И вот опять мы начали странствие в поисках седьмой бригады. Вернулись в Славянскую,оттуда через Трощенную и Садовую на левый фланг под Новороссийск в Крымскую. Эта экскурсия по прифронтовой полосе в поисках части стоила нам, бессильным после тифа, 300 км и четверо суток в пути. Наконец измученные, уставшие темной очаровательной ночью мы подьехали к станции Крымской, затонувшей в цветущих садах, и ночевали где то на окраине в разрушенном доме. Это было 18 мая 1943 года.
Всю ночь станицу бомбили немецкие самолеты и грохотали снаряды но спали мы крепко. Утром, 19 мая я пошел к коменданту и узнал от него что седьмая бригада находится в хуторе Шептальском, пятькм от нас, на отдыхе. Идти туда было уже поздно. Мы походили по безлюдным и пустынным улицам зеленым и уветущим, и нашли ночлег на Адагумской улице. Это были милые и хорошие старики муж и жена, и их сын 18 летний юноша. Ночевали в чистых постелях, в доме, бхотя все живое пряталось в подвалы. Всю ночь немцы бомбили и обстреливали станицу, но мы с Булькачом ничего не слывхали. Старики рассказывали нам, что Крымская была взята советскими войсками 4 мая 1943 года больше двух недель. Оказывается брала их наша бригада. Утром 20 мая, я прошел по улицам станицы. Она была в развалинах и наполовину пуста. Затем мы тронулись в пут на хутор к нашим. Пришли на камни пепел, который когда то был хутором., в полдень. Излазили все окрестные леса и долины но свою бригаду не нашли! Не было ее и здесь. Один из офицеров нам сказал что семерка находиться в настоящее время в сорока км отсюда в станице Фбижской на отдыхе. Мы не слишком верили ему – он был выпивши и отчаяние овладело нами. Кое где мы шли, кое где ехали на машине. Помню в одной машине я узнал по акценту своего земляка, уроженца города Алатырь девятнадцатилетнего юношу младшего лейтенанта который ехал на фронт из военного училища. Поздно вечером 21 мая мы приехали в станицу Абизскую и остаовились ночевать в гостеприимном доме где была хозяйка мать и юноша фронтовик. Рано утром 22 мая на базаре я встретил санинструктора Гришу и узнал от него, что наша часть находится в километре от села к леску на берегу реки, на отдыхе. Стало отрадно и весело на душе. И вот в полдень после 43 дневной разлуки с фронтовыми друзьями я снова пришел к ним! Меня встретили радостно и рассказали что кто то про меня сболтнул о том, что я умер в госпитале. Но наряду с друзьями в дивизионе было много незнакомых солдат и много новостей.
гор. Иркутск, 8 декабря 1945 года суббота.

В лесу на берегу речки, названия которой я не знаю, в блиндажах расположилась седьмая бригада. прежде всего я встретил Минкина и своих солдат. минкин стал вместо меня командиром взвода управления. командиром дивизиона вместо капитана Козлова работал уже много дней лейтенант Мартынцев, Петр. лейтенант Тарасов как я узнал был назначен командиром дивизиона по строевой части но в боях под высотой 203 был тяжело ранен в голову и кажеься умер. вместо него командиром батареи стал лейтенант Величко. комдив Мартынцев дал возможность после болезни отдохнуть и разрешил жить на станции Абинской на квартире, что я конечно и сделал.
в небольшой уютной комнатке в доме старухи у которой жили на квартире эвакуироаванные мать и дочь из Новороссийска, я поселился и ходил к ним ночевать. день я обычно проводил в расположении части. семья оказалась милой и хорошей. вечерами я проводил время в их обществе и ко мне приходили Мартынцев и Величко и еще один лейтенант фамилии которого я не помню. они конечно приходили к девчатам, а не ко мне. но их скоро "отшили" и они перестали ходить. вскоре мне стало ясно, что Минкину не хочется расставаться со своей должностью, а Величко и Мртынов намерены его оставить командиром взвода управления. да по сути дело оно и было правильно. минкин был прекрасным кадровым артиллерийстом фронтовиком не хуже а можт лучше знал артиллерию чем многие офицеры, хотя сам был только сержантом. мартынцев сказал мне чтобы я не беспокоился и отдыхал, а время и место быть убитым всегда найдется. здесь, в последние дни мая, я был принят в члены ВКП.
в ночь на 31 мая 1943 года, бригада снялась и ушла на передний край за станицу Крымская. помню эту ночь. ехали долго. короткие часы спасительной для фронта ночной темноты вот вот должны были кончиться и через несколько минут наступить рассвет. к этому времени первая и вторая бригада успели только едва приехать на передний край притом на быках. никто не знал обстановки, где передний край, где противник, какова местность. самое неотложное и необходимое где ставить батареи. начальство, как всегда бывает в таком бардачке ушло выбирать огневые позиции, и как в воду кануло. чтоб ему пусто было! если не выбрать огневых позиций до рассвета не окорпться и не замаскироваться -0 смерть! это знал каждый - с наступлением рассвета погибнут батареи люди и транспорт. восток уже разгорался, а пушки стояли вместе с быками на ровном гористом полеи вокруг них метались в бешенстве на дурацкое и преступное руководство солдаты и мы. мы не сели без приказпа ничегосделать и следовательно должны умереть во имя идиотизма и тупоголовия кого то! я плюнул на все, и очертя голову - будь что будет! бросился к одной батарее и приказал ей отьехать в небольшую долину и занять огневую позицию и немедленно оекопаться. шабалин бросился к 1 батарее с таким же приказанием. люди на переднем крае с нетерпением и желанием ожидали спасительного приказания, веского решительногои грубого словав, которое вселяет в них веру, что не все еще пропало, что есть спасение, а главное с ними командир, который спокоен, невозмутим и значит взвесил все, и учел все обстоятельства. с благодарностью взглянули на меня, почти с мольбой и лихорадочно принялись за работу. за какие то 40 минут, была сделана почти невозможная работа на которую в иное время, понадобилось бы 5-6 часов. наступил рассвет, а вместе с ним и керомешный ад. к этому времени появилось начальство и я, как резервист не имеющий определенной должности а лишь прикомандированный к первой батарее, находился в неюольшом чахлом кустарнике в котором ездовые укрыли быков. солнце только едва всходило и с востока послышался рокот бесчисленного колличества моторов. это немецкая авиация летела из под солнца на бомбардировку. я насчитал 232 самолета! в следующие минуты уже чернильными столбами дыма и земли окутал поле боя на пять километров! все стонало, грохотало, сотрясалось и кажется рушатся земля и погибал мир! затем на мгновение воцарилась страшная тишина. лишь смерчи дыма и земли опускались вниз да слышались стоны недобитых корчившихся в муках людей. через 15 минут воздух запел новыми сотнями моторов, это советская авиация шла навстречу врагу. кошмар начался по ту сторону переднего края. так за бесконечно дымный день голубого сверкающего мая от восхода до захода солнца повторялось 10-15 раз. но вот вслед за авиацией начала свою деятельность немецкая артиллерия. битва за высоту 114,1 началась. чтобы кончится лишь через 150 дней, в октябре 1943 года.