Джеймс Хилтон. Потерянный горизонт. Глава 4

ГЛАВА 4      


   -- Итак, вы видите, -- говорил Чанг вечером того же дня, -- мы не такие уж варвары, как вам казалось ...
На это Конвей ничего не мог возразить. Ему нравилось это сочетание физической простоты и большой умственной активности; именно такое сочетание он и считал наибольшим проявлением цивилизованности, во всех смыслах этого понятия. И действительно, обстановка в Шангри-Ла отвечала всем его запросам, и уж конечно, намного превосходила даже самые смелые ожидания. То, что тибетский монастырь был оборудован системой центрального отопления, было еще не самым удивительным, тем более что если такое изобретение, как телефон, к этому времени уже хорошо было известно в Тибетской столице-- Лхасе, так почему бы тогда в монастыре не быть центральному отоплению? Более всего Конвея удивило удивило сочетание налаженного на Западный манер быта с традиционным Восточным стилем жизни. Такой симбиоз был действительно уникален. Взять хотя бы ванну, в которой он совсем недавно блаженствовал; она была сделана из отменного зеленого фаянса, судя по надписи, в Эйкроне, штат Огайо. А служитель, приставленный к нему, прислуживал на китайский манер: вымыл уши и ноздри и даже почистил ему тоненькой шелковой кисточкой нижние веки глаз. "Любопытно, -- думал он теперь, -- были ли оказаны подобные знаки внимания остальным?"
Конвей почти десять лет прожил в Китае, причем далеко не всегда в крупных городах, и считал это время, несмотря ни на что, самым счастливым периодом своей жизни. Ему нравились китайцы, и он прекрасно разбирался в их обычаях. Особенное расположение он питал к китайской кухне с ее тонкими оттенками вкуса; и потому его первый обед в Шангри-Ла пробудил в нем приятные воспоминания. Он подозревал также, что в пищу были добавлены какие-то травы или снадобья, облегчающие дыхание, так как заметил, что его спутники почувствовали себя намного лучше. Он заметил также, что Чанг съел лишь немного зеленого салата, а к вину даже не прикоснулся. "Я извиняюсь, -- сразу сказал он,-- но мой рацион жестко ограничен: я должен заботиться о своем здоровье."
Нечто подобное он уже говорил раньше, и Конвей терялся в догадках, каким же недугом он страдает. Получив возможность приглядеться к нему повнимательнее, Конвей обнаружил, что затрудняется определить возраст Чанга; его аккуратные и какие-то невыразительные черты лица, в сочетании с напоминающим сырую глину цветом кожи, наводили на мысль о том, что это либо преждевременно состарившийся юноша, либо прекрасно сохранившийся старец. В каком-то смысле его внешность была даже привлекательной; от него исходила аура особого рода учтивости, ощутить которую, впрочем, можно было лишь полностью перестав думать о ней. В своей вышитой тоге из голубого шелка с традиционным подолом с разрезами по бокам и суженных на лодыжках штанах, переливавшихся всеми акварельными оттенками безоблачного неба, он излучал какое-то холодное, металлическое очарование, которое Конвей находил прекрасным, хотя и знал, что далеко не все разделили бы это мнение.
В самом деле, атмосфера была скорее китайской, нежели строго тибетской; и это само по себе позволяло Конвею чувствовать себя как дома. Убранство комнаты ему тоже нравилось: ее соразмерные пропорции и скромные украшения, состоявшие из нескольких гобеленов и пары изделий из лака. Свет исходил из бумажных светильников, абсолютно неподвижных в казавшемся застывшим воздухе. Он чувствовал, как разум и тело наполняются спокойствием, что заставило его вернуться к мысли о том, что пища действительно была приправлена каким-то снадобьем.
Что бы это ни было, если, конечно, он не ошибается, оно заметно смягчило дыхание Барнарда и агрессивность Маллинсона; оба они хорошо пообедали, находя наслаждение скорее в пище, нежели в беседе. Конвей тоже порядком проголодался и потому совершенно не жалел о том, что этикет не позволял сразу же перейти к обсуждению наиболее интересующих их вопросов. Он никогда не спешил изменить ситуацию, если она была сама по себе приятной, и потому происходящее его вполне устраивало. И лишь закурив сигарету, он начал осторожно проявлять любопытство. Обращаясь к Чангу, он сказал:
-- У вас здесь, похоже, вполне благополучная община, и странников вы встречаете довольно гостеприимно. Но я бы не рискнул предположить, что у вас часто бывают гости.
-- Да, это так, -- с достоинством, но без чопорности ответил китаец, -- это не слишком часто посещаемая часть света.
Конвей улыбнулся, услышав этот ответ.
-- Мягко сказано. Мне кажется, что это самое безлюдное место из всех, что я видел. Здесь, пожалуй, даже могла бы расцвести своя самобытная культура, абсолютно не испорченная влиянием внешнего мира.
-- Не испорченная, вы говорите?
-- Я имею в виду дансинги, кино, светящиеся вывески и тому подобное. Ваш водопровод, скажем, выглядит для этих мест абсолютно современным, и это, пожалуй, единственное полезное достижение, которое Восток мог бы позаимствовать у Запада. Я часто думаю о том, как повезло римлянам, -- ведь их цивилизация дошла до уровня горячих ванн, но ее так и не коснулось тлетворное знание устройства паровой машины.
Конвей замолчал. По сути дела, предмет разговора был для него не так уж важен, и хотя он все же не был до конца искренним в своих замечаниях, эту беседу он начал главным образом ради создания более непринужденной обстановки. Что-что, а это он делать умел.
Желание сохранить с самого начала сложившуюся атмосферу учтивости не позволяло ему проявлять свое любопытство более активно.
Однако мисс Бринклоу, похоже, были чужды подобные тонкости.
-- Пожалуйста, -- сказала она, что прозвучало у нее отнюдь не просительно, -- расскажите нам о монастыре.
Чанг вскинул брови, что означало мягкий упрек за столь явную поспешность. -- С величайшим удовольствием, мадам, сделаю, что смогу. Но что именно вы хотели бы узнать?
-- Прежде всего -- сколько вас здесь, и к какой национальности вы принадлежите?
Было очевидно, что ее дисциплинированный ум продолжает работать так же профессионально, как и в миссии в Баскуле.
Чанг ответил:
-- Тех, кто уже полностью стал ламой, -- около пятидесяти, и есть еще несколько таких, как я, кто еще не прошел окончательное посвящение. Но надеюсь, со временем и мы его пройдем. А пока что мы только наполовину ламы, кандидаты в ламы, как бы вы, наверное, сказали. Что же касается наших расовых корней, то у нас здесь есть представители различных национальностей, хотя большинство составляют все-таки тибетцы и китайцы, что вполне естественно.
Судя по всему, неотъемлемым элементом умственной деятельности мисс Бринклоу являлось также и извлечение из полученной информации каких-нибудь конкретных выводов, пусть даже и неверных.
-- Это я заметила, -- сказала она. -- Значит, это -- туземный монастырь. А ваш главный лама-- китаец или тибетец?
-- Ни то и ни другое.
-- А есть среди вас англичане?
-- Несколько человек.
-- Бог мой, но ведь это же замечательно!
Мисс Бринклоу умолкла, но только затем, чтобы перевести дыхание.
-- А теперь расскажите мне, во что вы верите.
Конвей откинулся на стуле в злорадствующем ожидании. Ему всегда нравилось наблюдать за столкновениями противоположных мнений; а столкновение девчоночьей прямолинейности мисс Бринклоу с ламаистской философией Чанга обещало быть крайне захватывающим. Но с другой стороны, ему не хотелось бы, чтобы она перепугала их радушного хозяина.
- Ну, это довольно емкий вопрос, -- деликатно ответил тот.
Но мисс Бринклоу не была склонна деликатничать. Вино, которое на всех остальных подействовало успокаивающе, ее, казалось, наоборот, оживило.
-- Ну, разумеется, -- великодушно согласилась она. -- Но хотя я и исповедую истинную религию, я все-таки достаточно веротерпима, чтобы признать, что и другие люди -- я имею в виду иностранцев -- тоже часто бывают вполне искренними в своих убеждениях. И уж конечно же, находясь в монастыре, я не стану тешить себя надеждой на то, что кто-либо здесь согласится с моим мнением.
Чанг легким поклоном дал ей понять, что оценил ее миролюбие.
-- Но почему бы и нет, мадам? -- ответил он на своем безукоризненном и изысканном английском. -- Разве мы должны полагать, что раз одна из религий -- истинна, то все остальные необходимо должны быть ложными?
-- Да, но разве это не очевидно?
Тут Конвей почел за благо вмешаться.
-- Извините, но, по моему, нам не следует спорить. Однако мне, как и мисс Бринклоу, хотелось бы узнать, ради чего создан весь этот уникальный комплекс.
Чанг заговорил не спеша, при этом голос его снизился чуть ли не до шепота:
-- Если попытаться ответить на ваш вопрос в нескольких словах, мой дорогой сэр, то я бы сказал, что нашей главной верой является умеренность. Мы исповедуем как основную добродетель стремление избегать крайностей во всем, даже в самой добродетели, да простится мне этот каламбур. Мы заметили, что именно этот принцип способствует тому, чтобы жители этой долины, которую вы уже видели, находящиеся под опекой нашего Ордена, а таковых здесь несколько тысяч, жили в известной степени счастливо. Мы управляем ими с умеренной строгостью, а взамен довольствуемся умеренным послушанием. И я, как мне кажется, могу заверить вас в том, что наши люди умеренно рассудительны, умеренно целомудренны и умеренно честны. Конвей улыбнулся. Он нашел это выражение весьма удачным, и к тому же оно вполне подходило к его собственному характеру.
-- Кажется, я вас понимаю. Значит, те люди, которые встретили нас сегодня утром, это и есть жители вашей долины?
-- Да. Я надеюсь, они ничем не обидели вас за время пути?
-- О, нет, ничего подобного. Во всяком случае, я был очень рад тому, что их умение ходить по горным тропам оказалось гораздо лучшим, нежели просто умеренным. Однако до сих пор вы говорили, что правилом умеренности руководствуются здесь ваши люди, а что же само духовенство, на них это правило тоже распространяется?
В ответ на это Чанг лишь покачал головой.
-- Мне очень жаль, сэр, но тут вы затронули тему, которую я не в праве обсуждать. Могу только сказать, что в нашей общине есть люди, придерживающиеся разных вер и обычаев, но настроены мы по отношению ко всем верам умеренно еретически. Очень сожалею, что в данный момент не могу сообщить вам большего.
-- Пожалуйста, не извиняйтесь. Вы и так уже дали мне достаточную пищу для прелюбопытнейших размышлений.
Конвей почувствовал вдруг нечто странное в собственном голосе, а также и в своих телесных ощущениях, что еще раз заставило его подумать о том, что ему пришлось проглотить вместе с пищей небольшую дозу какого-то наркотика. Маллинсон однако выглядел по-прежнему возбужденным и не замедлил воспользоваться возникшей паузой, чтобы вставить в разговор свое очередное замечание:
-- Все это довольно интересно, но мне и в самом деле кажется, что уже давно пора приступить к обсуждению вопроса о нашем возвращении. Мы хотели бы вернуться в Индию как можно скорей. Сколько носильщиков вы могли бы нам для этого выделить?
Столь практичный и бескомпромиссный вопрос окончательно разрушил всю атмосферу учтивости и, как бы не найдя для себя никакой опоры, повис в воздухе. Лишь спустя некоторое время последовал ответ Чанга:
-- К сожалению, мистер Маллинсон, я не тот человек, к кому вам следовало бы обратиться с подобным вопросом. Но, в любом случае, я не думаю, что этот вопрос может быть решен немедленно.
-- Но ведь что-то же надо делать! Нас всех ждет наша работа, наши друзья и родственники будут о нас беспокоиться. Мы просто обязаны вернуться. Мы очень признательны за оказанный нам прием, но не можем же мы слоняться здесь без дела. Если это возможно, мы готовы отправиться уже завтра. Я полагаю, среди ваших людей найдется достаточно желающих сопровождать нас. Разумеется, мы, со своей стороны, вознаградим их за потраченное время и силы.
Маллинсон закончил свою тираду с нотками раздражения в голосе, как будто надеялся, что ему ответят, не заставляя излагать свою просьбу столь подробно; но ответом ему были только спокойные и почти укоризненные слова Чанга:
-- Но со всем этим, как вы понимаете, вряд ли следует обращаться ко мне.
-- Но почему же? Ведь и вы, возможно, в состоянии кое-что сделать. Например, если бы вы дали нам крупномасштабную карту местности, это бы нам очень помогло. Похоже на то, что нам предстоит долгое путешествие, и уже поэтому следует поспешить с его началом. Надеюсь, у вас имеются географические карты?
-- Да, великое множество.
-- Мы позаимствуем несколько, если вы не против. Потом мы их вам сумеем вернуть. Я полагаю, вы все-таки поддерживаете какие-то контакты с внешним миром. А еще, я думаю, было бы неплохо заранее послать весть о нас нашим друзьям. Как далеко отсюда проходит ближайшая телеграфная линия?
На морщинистом лице Чанга застыло выражение бесконечного терпения, однако с ответом он не спешил.
Маллинсон подождал некоторое время, а затем продолжил:
-- Куда вы посылаете своих людей, когда вам что-нибудь нужно? Я имею в виду ближайший очаг цивилизации.
Его взгляд и голос начали приобретать язвительный оттенок. Вдруг он вскочил, опрокинув стул, на котором сидел, и устало приложил ладонь ко лбу. Его лицо было бледным.
-- Я так измучен, -- запинаясь произнес он и огляделся вокруг, -- я не вижу, чтобы хоть кто-нибудь из вас действительно хотел мне помочь. Я только задаю простые вопросы, и вы должны знать на них ответ, это же очевидно. Когда вы установили здесь все эти современные ванны, как они сюда попали?
Ответом ему вновь было молчание.
-- Вы не хотите отвечать? Полагаю, это тоже часть тайны, которая окружает здесь все вокруг. Конвей, я должен сказать тебе, что ты -- жалкий слабак. Почему ты сам не хочешь докопаться до истины? Пока что я согласен быть здесь, но завтра, запомни, завтра мы должны отсюда уйти, это необходимо ...
Он упал бы на пол, если бы Конвей не подхватил его и не усадил на стул. Вскоре ему стало лучше, однако продолжать разговор он уже не пытался.
-- Завтра он будет чувствовать себя лучше, -- сочувственно заметил Чанг, -- воздух здесь поначалу тяжел для чужестранцев, но акклиматизация происходит очень быстро.
Конвей почувствовал, что начинает понемногу выходить из состояния транса.
-- Надо сказать, за последние дни ему слишком много пришлось пережить, -- пояснил он с сожалением, а затем добавил более бодрым тоном. -- Вообще-то нам всем здорово досталось, так что разумнее будет отложить этот разговор и как следует выспаться. Барнард, вы присмотрите за Маллинсоном? Уверен, что и вам не мешало бы поспать, мисс Бринклоу.
Тут же в комнате появился слуга, очевидно, Чанг каким-то образом подал ему сигнал.
-- Да, мы, пожалуй, пойдем. Спокойной ночи, спокойной ночи, я через минуту последую за вами.
Он почти вытолкал своих спутников из комнаты, а затем опять повернулся к хозяину. По его виду можно было заключить, что он уже не намерен быть столь же церемонным как ранее. Упреки Маллинсона все-таки задели его за живое.
-- Итак, сэр, я постараюсь вас долго не задерживать, и потому сразу же перейду к делу. Мой друг несколько импульсивен, но я хорошо понимаю его беспокойство, он всего лишь желает устранить неясности. Нам необходимо подумать о возвращении, а организовать его без вашей помощи или же помощи кого-нибудь из ваших земляков мы не сможем. Разумеется, я отдаю себе отчет в том, что отправиться завтра нам никак не удастся, и потому со своей стороны намерен сделать свое, пусть даже кратковременное, пребывание здесь максимально интересным. Но боюсь, что мои товарищи настроены на этот счет несколько иначе. Так что если вы действительно ничего не можете для нас сделать, как вы сами только что сказали, то, пожалуйста, представьте нас тем, кто может нам помочь.
Китаец ответил:
-- Вы -- мудрее ваших друзей, мой дорогой сэр, и потому менее нетерпеливы. Меня это радует.
-- Но это не ответ.
Чанг засмеялся, и его резкий, отрывистый смех был настолько явно наигранным, что Конвей сразу понял, что его собеседник предпочел обратить последнее замечание в шутку -- обычный способ, с помощью которого китайцы пытаются "сохранить лицо" в неловкой ситуации. Однако через некоторое время последовал ответ:
-- Уверен, что вам не следует беспокоиться на этот счет. Можете не сомневаться, что в свое время вам будет предоставлена вся необходимая помощь. Имеются определенные сложности, как вы, наверное, сами понимаете, но если мы постараемся решать их разумно, без ненужной спешки ...
-- Но я и не предлагаю спешить. Я только хочу получить хоть какие-то сведения о носильщиках.
-- Да, мой дорогой сэр, но тут возникает другая проблема. Я сомневаюсь в том, что вам удастся найти людей, которые пожелали бы сопровождать вас. Здесь их дом, и им не очень-то хочется покидать его и отправляться в долгое и трудное путешествие через горы.
-- Их можно уговорить так или иначе, и кстати, куда они сопровождали вас сегодня утром?
-- Сегодня утром? О, это было совсем другое дело.
-- В каком смысле? Разве вы не собирались предпринять какое-то путешествие, когда встретили нас на своем пути?
Ответа не последовало, и Конвей, слегка понизив голос, продолжил:
-- Я понял. Значит, встреча была не случайной. Признаюсь, меня это удивляло с самого начала. Стало быть, вы пришли туда специально, чтобы встретить нас. А это означает, что вы знали о нашем прибытии заранее. И тогда возникает еще один вопрос -- откуда вы это знали?
Тот выразительный тон, которым Конвей произнес последнюю фразу, нарушил воцарившуюся было снова спокойную обстановку. Свет лампы упал на лицо китайца; оно было спокойным и неподвижным. Но вдруг Чанг поднял руку, призывая Конвея быть внимательным, и отодвинул шелковую занавеску, открыв окно, ведущее на балкон. Тронув Конвея за руку, он повел его навстречу холодному, свежему воздуху.
-- Вы умны, -- сказал он задумчиво, -- но не совсем правы. И потому я прошу вас пока не беспокоить ваших друзей этими абстрактными предположениями. Верьте мне, и вы, и они находитесь в Шангри-Ла в полной безопасности.
-- Но нас беспокоит вовсе не возможная опасность. Нас беспокоит промедление.
-- Это понятно. Но без промедления здесь никак нельзя обойтись.
-- Да, но очень небольшого; с незначительным промедлением мы, пожалуй, сможем примириться.
-- Это очень разумно с вашей стороны, мы же хотим только одного, чтобы вы остались довольны своим пребыванием здесь.
-- Это прекрасно; как я вам уже говорил, лично меня это совершенно не беспокоит. Для меня это новое и довольно интересное приключение, и, в любом случае, нам необходим отдых.
Он смотрел прямо на сияющую пирамиду Каракала. Она вырисовывалась столь четко на фоне безбрежной голубизны неба, что казалось, протяни руку, и дотронешься до нее.
-- Завтрашний день, -- сказал Чанг, -- я уверен, покажется вам более интересным. А если вам необходимо отдохнуть, то поверьте, в мире найдется немного мест, более подходящих для отдыха, чем это.
И в самом деле, чем дольше Конвей смотрел на гору, тем больше проникался ощущением покоя, как будто ее вид воздействовал не на зрение, а непосредственно на мозг. Воздух был абсолютно неподвижен -- ничего общего с тем штормом на высокогорье, который им пришлось пережить прошлой ночью; Конвею пришло в голову, что вся долина представляет собою нечто вроде удобной гавани, только посреди суши, над которой, как маяк, возвышается Каракал. Эта мысль вызвала у него улыбку, поскольку вершина горы действительно светились холодным ледяным светом, дополнявшим великолепие ее очертаний. Что-то заставило его спросить у Чанга, что означает это название, и ответ последнего прозвучал словно эхо его собственных размышлений.
-- Каракал на местном диалекте означает -- "Голубая луна", -- сказал китаец.
      Конвея не покидала мысль о том, что жители Шангри-Ла каким-то образом заранее узнали об их прибытии. Эта загадка не давала ему покоя, так как он хорошо понимал, как важно ему найти на нее ответ. Но когда наступило утро, его тревоги полностью рассеялись, и эта проблема волновала его уже только теоретически, и потому он решил не добавлять своим спутникам лишних беспокойств. С одной стороны, он понимал, что в этом месте очень многое вызывает подозрения, что поведение Чанга в первый вечер было далеко не обнадеживающим, и что все они оказались по сути дела пленниками, которым остается только ждать, пока местные власти не решат что-нибудь для них сделать. А это значит, что он просто обязан убедить их оказать им помощь. В конце концов, он, помимо всего прочего, -- представитель британского Правительства; и было бы дикой несправедливостью, если бы обитатели какого-то Тибетского монастыря отказали ему в его вполне законной просьбе ... С его стороны это будет вполне естественная официальная позиция, его право просить о помощи в данный момент было и естественным, и официальным. Мало кто мог в подобной ситуации проявлять большую твердость, чем Конвей; его поведение в те последние несколько дней, что предшествовали эвакуации,-- ехидно подумал он, -- снискало ему, как минимум, рыцарский титул и право быть героем романа под названием "В Баскуле с Конвеем". Взять на себя заботу о нескольких десятках гражданских, среди которых были женщины и дети, предоставить им всем убежище в маленьком здании Консульства во время кровавой революции, вожаки которой подбивали народ расправиться с иностранцами, а затем лестью и угрозами убедить революционеров позволить всем эвакуироваться по воздуху -- все это, как ему казалось, было весьма неплохим достижением. Возможно, подергав за нужные ниточки и написав кучу отчетов, он и смог бы как-нибудь пролезть на этом в Списки Новогодних награждений. Во всяком случае, пылкое обожание Маллинсона он уже заслужил. К сожалению, его нынешнее поведение, похоже, заставляет Маллинсона все больше и больше разочаровываться в нем. Это было, конечно же, печально, но Конвей уже привык к тому, что он нравился людям только потому, что они плохо знали, каков он на самом деле. На самом же деле он не принадлежал к числу решительных, ни в чем не сомневающихся и неудержимых строителей империи; то, что он сделал в Баскуле, было всего лишь кратким эпизодом, которые он время от времени повторял по воле судьбы и Министерства Иностранных Дел, чтобы сохранить за собой свое жалование, которое любой из этих эпизодов к тому же мог бы скорректировать на страницах Уайтейкера (1) в сторону увеличения.
Справедливости ради следовало признать, что загадка Шангри-Ла и его собственного там появления все более и более притягивала его. Во всяком случае, никаких недобрых предчувствий у него здесь не возникало. По роду своей деятельности ему часто приходилось бывать в довольно экзотичных уголках мира, и, как правило, чем больше там было экзотики, тем меньше ему приходилось страдать от скуки; так отчего же он теперь должен был жаловаться, если вместо Уайтхолла (2) случай забросил его, пожалуй, в самое загадочное место на свете?
Хотя, честно говоря, он и не думал жаловаться. Когда, проснувшись утром, он увидел в окно нежную лазурь голубого неба, он, пожалуй, не согласился бы променять это место ни на какое другое на свете, даже на Пешавар или на Пиккадилли. Он с удовлетворением обнаружил, что и на остальных ночной отдых произвел ободряющий эффект. Барнард умудрялся абсолютно беззаботно шутить по поводу кроватей, ванн, завтрака и прочих проявлений оказанного им гостеприимства. Мисс Бринклоу призналась, что, несмотря на все ее энергичные усилия отыскать в отведенной ей комнате какие-нибудь недостатки, к которым она была готова уже заранее, ей это так и не удалось. Даже Маллинсон пребывал в угрюмо-благодушном настроении.
-- Боюсь, что сегодня нам так и не удастся уехать, -- пробурчал он, -- если кто-нибудь из нас должным образом об этом не позаботится. Эти ребята -- типичные азиаты, их невозможно заставить действовать быстро и эффективно.
Конвей согласился с этим замечанием. Прошел уже почти год после того, как Маллинсон покинул Англию; вполне достаточный срок, чтобы делать подобные обобщения. Но даже прожив двадцать лет на Востоке, он, пожалуй, так и останется при этом своем мнении. Разумеется, в некоторой степени он был прав. И все же Конвей не считал, что Восточные расы излишне медлительны; скорее наоборот, это англичане и американцы привыкли носиться по Земле в состоянии непрестанной и совершенно бессмысленной лихорадочной спешки. Вряд ли бы какой-нибудь Западный человек разделил с ним эту точку зрения, но по мере того, как Конвей становился старше и опытнее, он все более убеждался в ее справедливости. Однако с другой стороны, Чанг о чем-то явно умалчивал, и этим в значительной степени объяснялось нетерпение Маллинсона. Конвей тоже чувствовал, что и ему следовало бы проявить хотя бы небольшое нетерпение, и будь он помоложе, это, вероятно, удалось бы ему лучше.
Он сказал:
-- Я думаю, что для нас лучше всего -- набраться терпения, посмотрим, что принесет нам сегодняшний день. Пожалуй, вряд ли мы можем надеяться, что они многое успели сделать в течение прошедшей ночи.
Маллинсон строго посмотрел на него.
-- Кажется, ты полагаешь, что я валяю дурака, пытаясь заставить их поторопиться? Но я ничего не могу с этим поделать; я уже говорил, что этот китаец кажется мне чертовски скользкой бестией, и я готов повторить это снова. Тебе удалось что-нибудь из него выудить после нашего ухода?
-- Беседа была очень короткой, а его ответы-- туманными и уклончивыми.
-- Ну уж сегодня-то мы потешимся, глядя на то, какие он снова начнет придумывать отговорки.
-- Несомненно, -- согласился Конвей, хотя подобная перспектива и не вызвала у него особого энтузиазма, -- кстати, завтрак -- просто великолепен.
Завтрак состоял из искусно сервированных грейпфрутов, чая и отменно приготовленных лепешек-чапати; и когда он уже подходил к концу, в комнату вошел Чанг. Китаец отвесил легкий поклон и рассыпался в традиционных учтивых приветствиях, которые, в переводе на европейские языки, звучали бы просто как высокопарная бессмыслица. Конвей предпочел бы поговорить с ним по-китайски, но до сих пор он еще ни разу не продемонстрировал в Шангри-Ла свое знание Восточных языков, и потому решил приберечь его пока в секрете, как козырную карту в рукаве. Он с серьезным видом выслушал любезности Чанга и заверил, что спал он хорошо и чувствует себя гораздо лучше. Чанг выразил свое удовольствие по этому поводу и добавил:
-- Поистине, как сказал ваш поэт -- "Сон вновь завязывает развязавшийся узелок забот".
Подобное проявление эрудиции было встречено с живым интересом. Маллинсон отозвался на него с некоторым оттенком иронии, которую и должен проявлять всякий здравомыслящий молодой англичанин, когда речь заходит о поэзии:
-- Полагаю, вы имеете в виду Шекспира, хотя я и не знаю, откуда именно взята эта цитата. Но я могу привести еще одну, которая гласит: "Собрался в путь, не медли с отправленьем." Не хочу показаться невежливым, но это как раз то, чего нам больше всего сейчас недостает. И если вы не возражаете, я бы предпочел заняться поиском носильщиков прямо сейчас, с утра.
Китаец воспринял этот ультиматум бесстрастно и, помолчав, ответил:
-- Мне очень жаль, но я боюсь, что от этого будет мало толку. Думаю, что нам вряд ли удастся найти достаточно людей, готовых отправиться вместе с вами в столь далекое путешествие.
-- Но, боже мой, не думаете же вы в самом деле, что мы полностью удовлетворимся подобным ответом?
-- Я искренне сожалею, но иного ответа я предложить вам не могу.
 -- Кажется, примерно то же самое вы говорили и вчера, -- вставил реплику Барнард, -- но не были столь категоричны в своей уверенности.
-- Мне не хотелось разочаровывать вас, когда вы были так утомлены путешествием. Теперь же, когда вы немного восстановили свои силы, я надеюсь, вы сможете взглянуть на ситуацию более реалистично.
-- Ну уж нет, -- резко оборвал его Конвей, -- подобные неясности и недомолвки нам ни к чему. Ведь вы понимаете, мы не можем оставаться здесь вечно. И так же понятно, что без вашей помощи нам отсюда не выбраться. Что же вы нам предложите?
Чанг довольно улыбнулся, но только Конвей понял, чем вызвана эта улыбка.
-- Мой дорогой сэр, я с большим удовольствием поделюсь с вами своими соображениями. Вашему другу я не смог сказать ничего определенного, но на мудрый вопрос у нас всегда найдется ответ. Вы, должно быть, помните, что вчера ваш друг сам сказал, что мы должны поддерживать периодические контакты с внешним миром. Так и есть. Время от времени нам необходимо приобретать вещи из довольно отдаленных областей, для нас это уже стало привычным, и я не стану утомлять вас рассказом о методах и способах, которые мы при этом используем, это не так уж важно. Важно то, что вскоре должна прибыть очередная партия вещей, ее доставят специально занимающиеся этим люди, и когда они вернутся, мне кажется, вы вполне сможете договориться с ними. Лучшего выхода я не могу предложить, и я надеюсь, что когда эти люди вернутся ...
-- А когда они вернутся? -- грубо прервал его Маллинсон.
-- Точную дату, разумеется, назвать невозможно. Вы уже сами успели понять, насколько трудно передвигаться в этой части света. Можно встретить на пути тысячу неожиданностей, например, из-за погоды ...
Тут Конвей снова вмешался в разговор:
-- Пожалуй, нам следует внести ясность. Вы предлагаете нам нанять в качестве носильщиков тех людей, которые вскоре должны прибыть сюда с какими-то вещами. Сама по себе эта идея неплоха, но нам хотелось бы узнать кое-какие подробности. Прежде всего, как мы уже спрашивали, как скоро они должны прибыть? И во-вторых, куда они могут нас доставить?
-- Этот вопрос вам лучше задать им самим.
-- Смогут они проводить нас до Индии?
-- Вряд ли смогу вам сказать.
-- Ну что ж, тогда ответьте нам на другой вопрос. Когда они сюда прибудут? Мне не нужна точная дата, я лишь хочу знать примерные сроки: ожидаете ли вы их на следующей неделе или на следующий год.
-- Примерно через месяц. По крайней мере, не далее, чем через два.
-- Или через три, или через пять, -- с жаром прервал его Маллинсон, -- и вы полагаете, что мы станем сидеть и ждать, когда в отдаленном будущем сюда прибудет этот конвой или караван, или что-то там еще и, возможно, согласится доставить нас бог знает куда?
-- Я полагаю, сэр, что слова об "отдаленном будущем" здесь едва ли уместны. Если не произойдет ничего непредвиденного, то ждать вам придется не долее указанного мной срока.
-- Но это же два месяца! Два месяца в этом месте! Абсурд какой-то! Только вообрази себе это, Конвей! Да для меня и двух недель было бы много!
Чанг перебросил через руку край своей тоги, тем самым давая понять, что разговор окончен.
-- Мне очень жаль. Я не хотел обидеть вас. Наш монастырь по-прежнему готов предоставлять вам свое самое теплое гостеприимство на все время, что вам, к несчастью, придется здесь провести. Больше я вам ничего не могу сказать.
-- Вам и не нужно больше ничего говорить,-- в ярости бросил ему Маллинсон, -- и если вы думаете, что уже полностью нас приручили, то очень скоро поймете, что ошиблись! Мы сами найдем для себя носильщиков, не беспокойтесь. А вы можете раскланиваться и расшаркиваться сколько хотите.
Конвей взял Маллинсона за руку, чтобы остановить его. В ярости Маллинсон стал похож на рассерженного ребенка; он готов был выложить все, что могло прийти ему в голову, не задумываясь ни о смысле, ни об этичности сказанного. Конвей готов был признать, что в данной ситуации и при данных обстоятельствах подобное раздражение вполне объяснимо, но он боялся, что Маллинсон может оскорбить этим деликатного китайца. К счастью, Чанг в это время молча вышел из комнаты, проявив тем самым замечательный такт и не став дожидаться дальнейшего обострения ситуации.


(1) Альманах Уайтейкера - ежегодно переиздаваемый в Англии универсальный справочник.

(2) Уайтхолл - улица в центре Лондона, название которой стало нарицательным обозначением британского правительства.