Легенда о поэте-3

Однажды, холодной, сырой осенней ночью, в жизни узника – тоскливой, серой и уныло-неизменной, без чрезвычайных происшествий и мало-мальских отклонений от обыденного режима – произошёл перелом. Сидя, по обыкновению, на краю кровати и созерцая танец пылинок в серебристом лунном свете, льющемся из окошка, Поэт вдруг заметил, что нынче пылинки ведут себя как-то странно: взвихряясь, они то заверчиваются в некий яйцевидный кокон, то распадаются. И так раз за разом, всё увеличивая скорость. А когда темп вращения стал совершенно сумасшедшим и уже более невоспринимаемым, кокон, наконец, принял устойчивые очертания, всего на мгновение, а затем, вращаясь в обратную сторону, вспыхнул таинственным люминисцентным пламенем и – раскололся, как некое волшебное яйцо. Многочисленные осколки скорлупы брызнули в разные стороны, продолжая ускоренно вращаться и постепенно принимая вид таких же коконов, но поменьше. А в самом центре этого вихря вдруг стала заметна некая прозрачная икринка, внутри которой, свернувшись в позе эмбриона, пребывала юная девушка, совершенно обнажённая и прекрасная. Икринка медленно кружилась в воздухе вокруг своей оси, затем вдруг остановилась и стала плавно деформироваться, превращаясь в готовую упасть капельку. И эта капля упала и, ударившись о каменный пол, разлетелась мириадами ярчайших блёсток.
Наконец фонтан брызг рассеялся и явил взору чудесное зрелище. Девушка, приземлившаяся в той же позе, плавно рапрямилась, встряхнулась всем телом, как мокрая собака, и со слабым стоном грациозно потянулась, согнув в локтях руки, вогнув спину и выставив грудь, по-юному упругую, с нежно-розовыми сосочками. Она как-то по-особенному мило выдохнула: «Ах» - и провела ладонями по телу, от лица до паха, ощупывая каждый микрончик, словно слепая, пытающая составить представление о предмете. Этот медленный осмотр её, по-видимому, вполне удовлетворил и, счастливо улыбнувшись, она открыла глаза – так, как распахивают окна – и с чрезвычайным любопытством огляделась.
Поэт, испуганный как зверёк столь необычным, из привычного ритма выбивающимся, появлением иного – чужого – существа в своих убогих владениях, затаился на кровати, сам сжавшись, как зародыш, и закрывши ладонями глаза. Подсознательно ведь он всё ещё помнил, к чему приводили неожиданные посещения чужих. Но любопытство – инстинкт столь же древний и могучий, как и страх. И потому, чуть раздвинув пальцы, узник, стараясь не шевелиться и дышать как можно реже, всё же осмелился наблюдать за странной пришелицей.
Ах, как же она была хороша! Её юное, ещё не до конца, не по-женски округлившееся, немножечко щуплое тело влажно сверкало в лунном сиянии. Её неимоверно пышные, цвета антрацита, волосы ниспадали на плечишки водопадом и роняли тяжёлые, непослушные пряди на гибкую спину и острую девичью грудь. Инстинкт подсказывал: нет, такое прекрасное создание просто неспособно причинить боль!
Поэт немного расслабился и облегчённо перевёл дух: опасность оказалась мнимой! И тогда, совершенно неожиданно, страх вдруг резко сменился страстью – древней, могучей и агрессивной. В узнике пробудился десятилетиями дремавший в глубинах его существа мужчина – самец. Тело его затрепетало, дыхание участилось, мышцы напряглись. Совсем позабыв об искалеченных ногах, он приготовился к решающему прыжку и замер в ожидающем напряжении, пожирая глазами округлые бёдра и не вполне ещё покрывшийся нежным пушком лобок пришелицы. Совсем по-звериному принюхиваясь к её возбуждающему аромату – аромату созревшей для соития самки!
А юная незнакомка, прочтя во взоре Поэта бессловесную мелодию похоти, отрицательно покачала головой и, тихо напевая спокойный странный мотив, завораживающе-властный и обволакивающий сознание, стала плавно, в древнем заколдовывающем ритме, взмахивать тонкими руками, то как бы пытаясь сжать ладонями нечто невидимо-упругое, то перебирая пальцами струны какого-то воображаемого инструмента, то будто подражая хлопанью птичьих крыльев, то очерчивая контуры волн – и закружилась в ритуально-магическом танце успокоения и смирения инстинктов. И тело узника обмякло, руки безвольно опустились, мышцы расслабились, глаза затуманились, рот слегка приоткрылся. И уже совсем, совсем иными глазами он наблюдал, как магические пассы прекрасной незнакомки приводят в движение едва различимый энергетический вихрь, который вначале зависает над его головой, а затем обвивается коконом вокруг всего тела – и смиряет, релаксирует, гипнотизирует… А в момент, когда дивный напев прекратился, кокон рассыпался – и девушка предстала взору Поэта уже одетой в полупрозрачную, с флуоресцирующими блёстками, короткую тунику, а её роскошные волосы оказались заплетёнными в длинную, тяжёлую косу, касающуюся грязного пола.
«Здравствуй, Поэт», - тихонько, едва шевеля губами, произнесла незнакомка, вплотную приблизившись к узнику.
Она нежно взяла в ладони его лицо и заглянула в глаза – будто буравами в душу ввернулась, пробуждая в ней нечто давнее, почти атрофированное пытками и годами одиночества. А он, вдохнув запах Женщины – и матери, и сестры, и дочери, и возлюбленной одновременно, - уткнувшись в её сильный подтянутый живот, неожиданно, сам не понимая почему, расплакался. Его спина непрестанно содрогалась в конвульсиях несдерживаемых рыданий, а она ласково гладила его спутанные, забывшие о мытье волосы и шептала что-то очень и очень древнее, почти незапамятное и едва понятное, но необыкновенно нежное и утешительное, смутно волнующее душу.
«Бедняжка», - услышал Поэт её глубокий, обворожительный голос, исполненный нечеловеческого сочувствия и – разрыдался ещё сильнее, ещё свободнее. Он хотел рассказать удивительной гостье о страшной несправедливости закона, о невыносимых пытках и попытках не сдаваться, о своей беспомощности и унизительном падении, о вечности, проведённой в сырых застенках, о своей неудачливой судьбе, о собственном сумасшествии, наконец, но сумел промычать, проклокотать только нечто нечленораздельное, как немой или зверь раненый. И этот неожиданный порыв внутренней искренности на миг вернул ему прежний облик и осмысленность взгляда, но только на миг. Человеческое всё ещё было придавлено гнётом животного. А дар речи – пропал. И оттого-то рыдания его превратились в непрерывный вой отчаяния – скорбный и душераздирающий.
«Ну-ну, - ласково утешала его девушка. – Не нужно так убиваться-то. Я знаю. Я всё о тебе знаю, милый».
И он ей поверил, доверился как родной. Или, может, так попросту действовал её чарующий голос? Бог весть. Но как бы то ни было, а узник вскоре затих. Он сидел и, уже успокоенно вздыхая, безотрывно смотрел на посетительницу, то ли просто любуясь ею, то ли втайне опасаясь, что она вдруг исчезнет столь же внезапно, как и появилась. Так преданно и грустно порою смотрят на хозяев собаки. А она присела на кровать и уложила его голову себе на колени. И тогда вновь в тёмной камере зазвучал этот странный древний мотив, заставляющий забыть обо всех невзгодах и расслабиться.
«Спи, бедняга, - тихо, но властно шептала незнакомка, - просто спи. Сладко и крепко. Ибо я могу подарить тебе только сны. И волшебные сновидения».
И убаюкиваемый, словно в детстве матерью, Поэт медленно погружался в дремотную невесомость. И долго звучал ещё под тюремными сводами тихий старинный мотив…


И было лето. И был день. И раскалённое солнце плавилось среди пронзительно синего неба. И не было в нём ни единого облачка. И не белело в нём ни одной чаечки.
Поэт одиноко стоял на вершине утёса – молодой, здоровый, счастливый – и, вдыхая свежий воздух, наслаждался пейзажем. Слабый ветерок легонько и нежно, как искусная гетера, потрёпывал его длинные волосы. На стройном, слегка худощавом теле лениво поигрывали мускулы. Глаза щурились, губы читали стихи. Здесь, где никого не было, ощущать собственную наготу было верхом удовольствия. Осторожные прикосновения ветерка заставляли Поэта вздрагивать и улыбаться. Как приятно быть самим собой! Какое наслаждение осознавать, что тебе не нужно надевать маску и принимать позу! Как здорово вовсе не думать о том, что о тебе могут подумать другие! Какое это всё же счастье – быть совершенно свободным и абсолютно естественным!
Он – центр мироздания, фокус сознания, демиург иллюзий. Он жаждал свободы – и получил её! Вот она, перед ним, вокруг него – и в этом бездонном небе, и в этом бескрайнем море, и в этом сияющем шаре вверху, и в тысячах блёсток внизу, его отражающих, и в этом высоком утёсе, и в прекрасной погоде, и в наготе его тела, и в переполненности сердечного ликования. Отдохновение разума. Успокоенность стихий. Гармония. Тотальность всемирного согласия. Абсолютная потенция. Покоящаяся воля. Мощь  неизбывная! И он – нервный плексус и концентрированный смысл всего этого, паук-мастер в центре паутины, дирижёр вселенской мистерии. Свобода! Свобода как власть над собственными состояниями и личным внутренним миром. Свобода как мастерство жизни, как искусство виртуозного владения ситуацией. Вживание в мгновение, открывающее врата вечности. Приятие жизни. Деяние недеянием. Расслабленная готовность к поступку. Всемогущество мага.
Он может подумать – и сбудется, приказать – и исполнится. Ведь он – кудесник и чародей, колдун и знахарь, иллюзионист и волшебник, факир и теург! Он – певец смыслов и сочинитель сюжетов, ткач миражей и художник фантазий! Он – владыка Мечты! Ведь поэту сотворить из ничего новое мироздание столь же легко и трудно, как написать поэму. Поэт свободен – в замысле, в теме, в способах сочетания слов, в выборе размера и мелодики. И – детерминирован ими. Он – слуга Мечты! Ибо поэт обусловлен собственной свободой, а свобода и необходимость – зачастую одно и то же. Для поэта истинного. Ведь из всех вариантов он избирает оптимальный, а, значит, фактически необходимый. Есть идолы, а есть Идеал. Первых много, второй – единственный: Мечта. Мечта с большой буквы. И настоящий поэт – непременно мечтатель, идеалист. Мечта призывает – поэт устремляется на зов. И суть их взаимосвязи есть непрерывное совершенствование, процесс духовного развития. И почти совершенным становится лишь тот, кто постоянно улучшается, кто гармонично развивает свою потенцию. Идея, которою удовлетворяются, есть идол, но совокупность идей, в их пропорциональной взаимосвязи, даёт Идеал, представление о нём. И этот Идеал и есть Мечта – мечта, как таковая – вечно юная, зовущая, благая и прекрасная…
Но как всё-таки это чудесно – ощущать силу в мышцах, удовлетворённость покоем и бесконечность окружающего! Магия паузы. И он, Поэт, волен в выборе действия, пути, метода. Он может всё! И вот сейчас он спрыгнет с этого утёса в море – красиво и стремительно – и войдёт стрелою в тёплую солёную воду. И нырнув, достанет самое дно, потом вновь рыбою взмоет к поверхности. Просто чтобы удостовериться – он свободен!
Итак, прыжок.
«Ааа-ах!..»