Дневник репатрианта глава 14

                МОЯ СЕМЬЯ.

Человек, чувствующий свою смерть, облегчает свою  душу покаянием. Выбирает того, кто может понять, простить и, принять  на себя часть этой ноши и продолжит  замаливать грехи. Молодость и красота вольна в своих поступках, ты уверен в их правильности. Но приходит час расплаты. Твоя душа кричит и плачет. Тебе нужно открыть тайну, мучавшую десятки лет. Может это и не грех, не тайна, но она требует слушателя. Иногда ловлю себя на мысли, что я тоже тороплюсь написать свой дневник, что мало осталось времени. Ведь мы не знаем, сколько нам отпущено Всевышним  а, так хочется найти слушателя. Итог нашей жизни у каждого свой. В природе нет пустых мест, а есть белые пятна, которые мы не хотим познать. Или познав, стараемся забыть или вычеркнуть из жизни. Проходят годы, десятки лет и ты вспоминаешь те старые чувства, те белые пятнышки как что-то очень дорогое. И сожалеешь, что не изменила свою жизнь тогда…!
Мамочка, ты должна была бороться за жизнь свою, и своих детей. Отдавала последний кусочек хлеба, и нередко ложилась спать голодной. Ах, мама-мамуля! Смогу ли рассказать то, что так мучило тебя?
Одесса. Маленькая квартирка на молдаванке. Дворник, закрывающий ворота на ночь. Все в ее памяти запомнилось надолго. Умер отец. Оставшись одни без средств существования, потянулись долгие голодные дни и ночи. Пять лет скитаний по дядям и тетям сделали нашу маму стойкой. И попав в детский дом, она продолжала бороться за свое существование. Детская колония Антон Семеновича Макаренко стала легендой. О нем писали книги, снимали фильмы. Через десятки лет, будут встречи воспитанников. Никто из них не будет помнить фамилию нашей мамы, а лишь ее внешность запомнится им навсегда. Но это будет потом, когда будет прожита жизнь, в которой будут встречи и расставания, война и любовь. И вот тогда, эта крохотная девчушка дала себе слово иметь много-много детей. Она боялась одиночества. Не думала об образовании и карьере. Ей казалось, что большая семья сможет заполнить пустоту и дать ощущение полного счастья.
Но дети растут. Уходит молодость. Ты обрастаешь недугами, умножаешь все невестками, зятьями, внуками. Прибавляешь к этому, разные  характеры. И если ты, хоть на миг можешь себе представить этот семейный шар – ты сможешь многое понять. Став теперь тещами и свекровями, мы многое поняли и прочувствовали на себе. Как порой нужно уметь себя сдержать, и как это трудно сделать!
Тайны, которые не ушли с мамой – растворились во мне. Могу ли я, имею ли я право рассказать о них? Она выбрала меня, а значит я ее тайник. Уходя из жизни, мы исповедуемся. Душа обретает легкость и встает на суд Божий. Рисуя ее словесный портрет, пытаюсь понять. Откуда же в этой молоденькой девчушке  маленького роста, могло быть столько сил, чтобы выжить, родить пятерых детей, и научить их – такой любви к своим близким. Откуда  брала терпение, и как ее хватало на всех нас?
В молодости, мама была курносой девчушкой с глазами, цвета ясного неба. Все, что было у нее приданного – это юность и красота. Изменить свою жизнь она могла только замужеством, одиночество – детьми. Любящий муж, желанный первенец и тут же следом дочь. Но за счастьем приходит беда. Большая и на всех одна. Война!
Папины родители были против брака сына. Они считала, что он достоин лучшей жены. И, поэтому, всякий раз, рожая очередного ребенка, мама это скрывала. Папа в девятнадцать лет уже адвокат, а нашей маме не было еще и шестнадцати… но, любовь папы, была сильней её нищеты!
Делая маленький экскурс в прошлое, пытаюсь дать краткую картинку нашим детям и внукам. Пусть из моих скромных записей они узнают историю появления на свет их родителей.

Эвакуация.  Суровый и холодный Урал 1941 года. Может кто-то представить себя, в 22 года остаться одной с двумя детьми, без родителей и материальной поддержки? Это не каждому под силу, а особенно  нашим детям.  Недели, месяцы, годы холодной и голодной жизни. От папы нет ни единой весточки за полтора года.  По коридору их барака каждый день слышны крик и плач еще одной вдовы, получившей похоронку.  Комната, в которой они жили, была настолько холодной, что лед под окном не оттаивал и блестел, напоминая о своем присутствии. Спать ложились втроем, мамино место было под стенкой, она ограждала  детей от холода,  согревая своим теплом. Это были голодные годы ожидания, надежд.
Пройдя всю войну, отец вернулся с горячей кровью бойца, и тоской по любимой жене. Поэтому третий ребенок родился с характером воина. Через четыре года родилась я. Мое появление на свет было не запланированной роскошью послевоенных пятидесятых  годов. Аборты в те годы были запрещены, и мамочка делала все, чтобы избавиться от не желанной  беременности. Пила хину, прыгала со стульев, передвигала мебель. Но я цепко держалась за право на жизнь. Много лет спустя, проводя долгие зимние вечера вместе, она назовет меня звездой своей жизни. Меня любили все, но любимым ребенком не была. Наш всеобщий любимец родился, когда мне исполнилось 7 лет. В него было вложено все лучшее, что было у родителей. Ум отца и дерзость мамы. Только дерзость его была тихой, сочетающаяся с хладнокровием. Пожалуй, это и стало выбором его профессии. Как я к нему отношусь? Как своему сыну. Его становление происходило у меня на глазах. Но об этом позже. Война давно отгремела, оставив руины, а в душах людей то, что не доделал фашизм. Ненависть к евреям имеет глубокие корни, и война пустила новые ростки. И вот, после войны, тайна нашего еврейства осталась за семью печатями. Папа еврей, мама русская. И не нам судить правильно ли поступили родители. Они сделали для детей то, чтобы мы смогли учиться, получить образование. В газетах писали, что в Америке угнетают негров, у нас, в СССР - все равны. Понимая это -  мы выбирали национальность мамы – русские! Но, в душе у нас было заложено что-то истинное, данное нам свыше. Однажды, Сережа, мой младший брат, говорит: « Я тебе сейчас что-то прочитаю».  Достает из библиотеки отца какую-то книгу, вдыхает воздух и читает:
- … да, я еврей…
Дальше слов не помню. Но помню его глаза, блестящие и гордые, и в тоже время униженные.  Но, было в них еще что-то, не подлежащее объяснению. Это нужно было прочувствовать, чтобы понять и запомнить на всю жизнь. Медленно поставив книгу на место, повернувшись ко мне, он сказал:
- Нас обижать нельзя…!
Почему он так сказал? Наверно в очередной раз ему напомнили о
происхождении. Его глаза говорили то, что словами не передать. А эти моменты нужно помнить. Мы были евреи не умеющие молиться, но долгими зимними вечерами, собрав детвору, папа рассказывал о войне. О чудесах помогающих ему выжить. Пройти под пулями, падать и подниматься со словами: «Господи, спаси и помилуй!».
А какому Богу молиться нам? Наверное, тому, кого принимает твоя душа, тому единственному, кого зовешь на помощь. А что она видит и принимает? Здесь, на этой земле, ты приобретаешь знания, и жизнь имеет другой смысл. Отсчет времени идет по-другому. Так могу ли я осуждать родителей за то, что тайна нашего еврейства столько лет держалась в секрете? Они не предали своего Бога, они не стали молиться иному. И душа их была заполнена тем, единым и неподражаемым, достойным уважения. Вопреки еврейским законам мы ели свинину, в субботу зажигали огонь, если было из чего приготовить еду, и накормить детей. Если у отца выпадала возможность  подработать – он работал. Они старались выжить и поднять на ноги нас. Наверное, благодаря таким, как наши родители, удалось не пропасть целой нации.
В образе жизни мы почти ни чем не отличались от русских и украинцев.  А когда пришлось хоронить папу, мы впервые столкнулись с траурным обрядом.  Эта первая смерть потрясла нас, и каждый ее перенес по складу своего характера. Кто-то,  молча стиснув зубы, кто-то кричал. Но для всех это было болью. Через десять дней мы повели маму в кино. Соседи тихо шептались, не зная, что по еврейским законам, траур заканчивается через неделю. Человек обязан продолжать жить и при этом не запрещается помнить. Многие русские традиции нравились нашим родным, скорее они их воспринимали как окружение, в котором прошла их жизнь. По таким законам  жили их друзья, соседи, коллеги по работе. Нельзя было оградиться от внешнего круга стеной и оградить своих детей от всего, что могло встретиться на пути. Когда папа умер, мы стали часто посещать это место. Мама очень не любила туда ходить, все твердила: «Нельзя, нельзя…». Рядом с папиной могилой было еще одно место и мы посадили куст сирени и маленькую тую, а рядом поставили стол и скамейку /как у всех/. Надгробная плита была обычной / как у всех/ и, с фотографии смотрел молодой и красивый майор. Мне казалось, что из-за этого свободного места маме не хочется посещать кладбище. Но этого и правду нельзя делать.  Ведь мы не перестаем их любить и помнить даже после смерти. Тогда, нам глупым, казалось, что могилка не должна быть одинокой. Мы часто приезжали и с любовью приносили живые цветы. Это облегчало душу,  казалось, что папа слышит, и я просила прощения за все. Верю ли я, что меня слышат мои дорогие сердцу люди? То, что не сделала для них при жизни, хотелось восполнить после смерти. А может, мы это делаем в назидание своим детям? Спрашивая у малыша: «А, кого ты больше любишь?» мы заранее знаем ответ. По мере подрастания, вопрос и ответ приобретают другие формы и содержания. Это входит в привычку и мы уже не получаем такого удовлетворения в их ответе. Твое чадо уже не задумывается и отвечает сразу. Ответ готов, как и твой вопрос. А потом ты стесняешься его задавать, а дети забывают нам об этом говорить. Прошли десятки лет, и я не могу вспомнить, говорила ли им, как я сильно их любила? Мои действия были важней, но они также ждали слов, как ждем их мы. А ведь так хочется, чтобы тебя любили! От этого мир становится добрей. Твоя душа расцветает
и получает капельку радости. Все становится другим. Ты замечаешь деревья, чувствуешь запах цветов. Видишь вокруг протянутые руки и добрые лица. И не важно, какое время года. Вокруг тебя будет всегда тепло. Выживая в этом мире, мы становимся мелочны в своих поступках. Склочны. Иногда вытряхиваем из себя накопившийся мусор. Потом вновь его копим. Теряться в мелочах нельзя, чтобы не упустить главного.

В моей жизни главными были – близкие и родные.  Родители, братья и сестра. Невестки, племянники и племянницы. Каждый из них занимал определенное место в душе, которое я оберегала. Я никогда не ожидала взаимности, а молилась об их удаче.
Разница в возрасте между мной и старшим братом - четырнадцать лет. И когда в детстве не послушной, он, давая мне подзатыльник, упрекал, что ему пришлось в холодном феврале ехать на бричке за акушеркой. А чтобы взять этот транспорт, нужно было бежать к начальнику милиции за разрешением. И я глупышка верила ему. Вот,  если бы не Вовчик, я бы и не появилась на свет Божий! В то, послевоенное время, мама держала большое хозяйство, в больнице на учете по беременности она не стояла, и пришлось меня рожать дома. В момент моего рождения, папа ходил и пыхтел, а старший брат, которому было уже 14 лет, в маминых муках обвинял отца. Рассказывая сейчас об этом, через 59 лет, смеясь, сказал:
- Если бы ты сестренка знала, как я ненавидел батю в тот момент! Как мамулька кричала, а он был виновником ее болей. А потом я услышал твой плач, такой жалобный-жалобный голосок сильной женщины.
У меня к нему чувства дочери. Это и уважение, и любовь, и какой-то особый трепет. Его тяга к учебе, заставляет считать себя бездарью, ленивицей, и, конечно же - пустышкой. Будучи больным и с высокой температурой, он вылизал в форточку и бежал в школу. У него было огромное чувство ответственности, которое шло с ним по жизни. Его фельетоны, в которые попадали люди «сильного мира», расхваливались работягами, пенсионерами. Но никак не поощрялись «героями» его статей. Правильно ли он поступал? Почему не жил по пословице «с волками жить – по-волчьи выть»? Почему свой семейный бюджет высчитывал до копейки? Правильно ли делал? Это был его выбор, который он считал неоспоримым! И даже мне, своей младшей сестренке однажды сказал:
- Наташка, ты работаешь в баре, смотри сестренка, не подведи. Я первым напишу о тебе фельетон!
Может потому, отработав в торговле столько лет, осталась «без кола, и без двора» и, у него не было  повода, для написания фельетона.
Помню, как в детстве, каждое второе число месяца, я приезжала в день зарплаты к нему на работу, и он передавал маме 30 рублей. Это были самые счастливые и сытые дни. Мама шла в магазин, и могла купить 200 граммов  докторской колбаски, резала  ее тоненькими кусочками, и делала цыганские бутерброды. Это длинный ломоть хлеба, а на самом его конце лежит кусочек чего-то вкусного. Ты ешь хлеб, а то, что на самом его кончике – ешь глазами.
На долю Владимира  – выпало много. Когда посадили папу, он только-только получил должность журналиста в областной газете. Его пригласили на «ковер» областного уровня, и сказали:
- Твой отец – преступник, а ты член партии, журналист газеты при обкоме. Откажись от отца!
- Как отказаться? Это же отец!
Его редактор, был человеком с большой буквы, видел в нем талант журналиста, и дал ему один совет:
- Остаться на плаву, значит предать отца, семью. Переезжай с семьей на квартиру. Будут и волки сыты, и овцы целы.
И даже сейчас, не помня в лицо этого человека, я вспоминаю его с благодарностью  и уважением. Когда нужно было ехать к папе на свидание в лагерь, он выписывал брату командировку в такое место, чтобы по пути подвезти маму с детьми. Этот редактор вписывал нас,  в список подарков от профсоюза на все праздники.  А для нас, эти пакетики со сладостями, были такой детской радостью! Он не был евреем, он был сибиряком. Могу ли я не вспоминать, и забыть это? Нет. Его уже давно нет, но светлая память о нем  живет в моей душе.


Следующей, по старшинству, идет Светлана. С веселым и жизнерадостным характером, шла по жизни с улыбкой. Воспринимая удары судьбы - не падала, не плакала, и продолжала идти дальше.
С ней у нас особые отношения. По гороскопу обе тигрицы, которые могут обойти земной шар, могут любить друг друга, но под одной крышей жить не могут. Каждая может быть хозяйкой лишь на своей территории. Заходя за грань – ты оказываешься в гостях, и должен вести себя соответственно.  Что же нас с ней связывает и разделяет? Я отношусь к ней не так, как к старшему брату, в наших отношениях есть что-то особое. И как бы мы с ней не сорились, как бы ни разделялись наши мнения, а я всюду следовала за ней.
 Настоящее чувство двух тигриц, двух хранительниц стаи, и обе без  тигров. Нас роднят допущенные ошибки,  и, наша кровь. Разделяют взгляды на одни и те же вещи, и не всегда согласны в своих чувствах. Но отношусь к ней почему-то как к младшей. То ли от ее милой, детской наивности, иногда от ее явной беспомощности - испытываю к ней материнские чувства. Она до бесконечности наивная, может потому, что в ее жизни было так мало «света». И, чтобы поставить все на места, расскажу о ней историю, случившуюся во время туристической поездки по круизу.

«Палубу качало из стороны в сторону, ветер усиливался,  сгоняя черные тучи в одно место. Между небом и морем – лишь бушующая масса воды,  которая то,  поднимала этот огромный туристический лайнер, то опускала в расступившиеся волны. Зачем нужен был этот дурацкий круиз? Эта детская мечта увидеть воочию Собор Парижской Богоматери? Это место, куда упал горбун с колокольни? Да будь оно не ладно, с его достопримечательностями! И Париж, и Лондон, и… все-все! Слезы выступили на глазах, и она стала молиться:
- О, Посейдон! Бог морей и океанов! Смилуйся надо мной, утихомирь свои воды. Мне так не хочется быть съеденной акулами. Позволь мне умереть на земле! А море все клокотало, ветер срывал все новые и новые порывы своей злости на фигурке женщины, одиноко стоявшей на палубе.
- О, Посейдон! Посмотри сколько народа, они впервые, как и я хотят посмотреть мир. С таким трудом собранные копейки потратили на путевки, и ты хочешь лишить нас всех удовольствия отдыха. Ну, дай нам время! А на обратном пути делай с нами что хочешь.
Ей не хотелось уходить в каюту, она чувствовала ответственность перед сотнями людей, которые находились внизу, и боялись выглянуть из своих иллюминаторов.
- Что же ты делаешь, Посейдон? Ты такой сильный, смелый. А может, тебе нужна жертва? Прими ее от меня.
Она достала из сумочки 10$, превозмогая страх, подошла к самому борту, и бросила эту бумажку. Ветер подхватил ее, закружил в диком танце, и она унеслась в темную даль. А одинокая женская фигурка продолжала твердо стоять на пустующей палубе.
Постепенно ветер утих, успокоились волны. Выглянула луна и улыбнулась  детской наивности  пожилой  женщины. А из-за одинокой тучки, мчавшейся дальше, была видна развивающаяся  борода Посейдона.

Рассказывая нам об этом случае, она так душевно произносила слова, сказанные Богу морей, так по-детски складывала ладошки, что не поверить было нельзя. Но 10$, это единственное, что вызвало у меня сомнение!
Она начитана, мечтательна, и наивна. Да-да, наивна!
После своего круиза, она долго всем рассказывала о путешествии:
- Смотрите, а это на фото я, возле Собора Парижской Богоматери!
- Светик, ну и что!
- Тебе разве не хочется посмотреть, откуда упал Квазимодо?
- Нет! Я вижу  фото, и мне этого достаточно.
- Лапушка,  нельзя же быть, такой равнодушной!
И я, решив ее подзадорить, начинаю с ней спорить, предварительно подмигивая ее дочерям. Вот какая она, моя единственная сестренка!

И, видя положительные стороны, не следует обострять внимание на ее слабости, которых у нее так же много, как и у старшего брата.
Правдолюбие. Пожалуй, это то, что портило ее карьеру на многих работах. В то время найти работу в провинциальном городке, было большой редкостью. А о хорошей работе, где можно еще и покушать – было пределом мечтаний. Но, по счастливой случайности, или по знакомствам, наша сестренка получила работу на молокозаводе.  Не многие помнят мечту о стакане молока с куском белого хлеба.  И вот, поэтому, в те годы на такие места был большой «конкурс». Один рабочий «съедал» другого, в сумки подкладывались молочные продукты, чтобы потом их найти, и был повод выгнать человека с позором. Неугодные, которые видят махинации, всегда оказываются стрелочниками. Мама всегда просила Светлану:
- Ну, смолчи, сделай вид, что не видишь, закрой глаза…
- Мама, но я все вижу! Я не слепая…
И, чтобы она не была такой глазастой, в ее сумочку кладут сливочное масло, чтобы потом вызвать охрану – и уличить в воровстве. Хотя, как можно украсть то, что завод выпускать не имеет право? Сейчас, в наше время можно было это обжаловать в суде, но тогда…?! Разве можно было говорить о махинациях, которые творились на заводе, на который свозилось молоко со всего района. Процент жирности занижался, а излишки перерабатывались на масло, которое реализовывалось тоннами.
И опять моя сестра в поисках работы. И опять случай ее приводит на «теплое» место. Это местная пекарня. Каким вкусным был тот хлеб, на который не нужно было брать  деньги в долг у соседей.  Иногда мы приходили с мамой поздно вечером, и помогали укладывать горячие хлебные кирпичики на металлические стеллажи. Потом шли в душ, и уходили домой с хлебом, который нам давали за работу. А еще, кочегар насыпал нам уголь в мешки, привязывал к санкам, и мы счастливые тянули это домой. И опять это недолго продолжалось, так как в моей сестренке вновь  заговорила справедливость.
Пекарня не была большой, секретаря у директора не было, и он писал приказы от руки. А так, как был малограмотным, естественно делал много ошибок. Проходя мимо доски приказов, наша умная сестренка остановилась прочесть, новый приказ.  По ходу исправила  ошибки  красным карандашом, которым обводила губы, поставила двойку, и расписалась. Что еще нужно было для ее очередного увольнения? Ничего. Конечно, подав на суд, который ее восстановил через три месяца, она тут же уволилась.
Прекратила ли она делать такие ошибки, трудно сказать. Думаю, что мы не исправляемся, нас просто меняет время. Изменяя нас, меняет очередные просчеты, которые уже не назовешь ошибками. Они становятся мельче, а те, большие, нас догоняют воспоминаниями и болью в сердце.