Дневники Арканда Бальтонари 1

Вот еще некоторые лоскутки. "Дневники Арканда" у меня всегда шли отдельно. Я пока не знаю, куда их присобачить. Наташа, ты знаешь, наверное тут объясняется немного больше о том, почему Домиарн и Арканд удержались вместе шесть лет, несмотря ни на что. Хотя не отвечает на твой вопрос о том, за что можно любить Арканда. Домиарн никогда не задавал себе этого вопроса, он просто его любил. Проблема в том, что я не верю, что у нижеприведенного повествования есть какое-то будущее. Я живу в стране, жестокой к искусству. Комиксы здесь имеют большую популярность, чем книги, и самые популярные фильмы сделаны на основе комиксов. Если я не повторю эту последовательность, роман никогда не станет популярным.



                “- Знаешь, Арканд, если бы у меня была твоя несгибаемая сила воли, то я бы…
                - Ты бы сделал что-нибудь великое?
                - Нет… Я бы, наконец, нашел в себе силы покончить с собой… - И Домиарн взглянул на меня с болью в глубоких черных его глазах, которые с одинаковым успехом смотрели во тьму, в будущее и в мою мятежную душу. Он всегда был для меня темным омутом, в котором не прекращала мерцать тайна.
                Он любил меня, и эта любовь была одним пронзительным отчаянием. В сумерках его глаза иногда светились светло-зеленым матовым огнем. В них, однако, было больше от несчастного человека, чем от невиданного существа, неизвестно как попавшего в наш мир.
                Как-то я стал свидетелем очередной его ссоры с отцом, и Мевилд резко бросил: «Ты совершенно оторван от реальности, Домиарн! Твоя проблема в том, что ты живешь в каком-то своем мире!» И тут последовал полный боли ответ, который запал мне в душу на всю жизнь: «Моя проблема в том, что я живу в вашем.»
                Иногда он приходил в мою комнату, и брал меня за руку. И тогда в его глазах было столько муки, столько невысказанного чувства, что я, далеко не поклонник, а скорее даже стойкий противник греховной любви между мужчинами, брал его на руки и нес в спальню. Он казался мне легким и хрупким. Я обнимал его и видел его слезы. Слезы того, кто заставлял плакать сотни людей.
                Как-то я спросил Мевилда: «Знаете, какое у Домиарна любимое выражение?» «У него их много!» – отмахнулся Гидеалис-старший. – «Ну, какое?» – Спросил он, видя, что я все еще выжидательно смотрю на него. «У меня нет выбора» - Ответил я. Мевилд Гидеалис помрачнел, и никак это не прокомментировал, но я понял, что попал в точку.
                Я не хочу оправдывать деяния своего хозяина. Я всегда был против проводимой им политики, и не боялся высказывать ему это в лицо. Но, быть может, в той беспомощной фразе была квинтессенция его жизни – он знал сценарий, и должен был ему следовать. Был кто-то граздо сильнее него, тот, кто следил за каждым его шагом, чтобы быть уверенным в том, что он делал все так, как было предписано Свыше. Или ему так казалось?
                За годы общения с Домиарном, я, истовый последователь Священных Книг, каким пришел к нему на службу, стал склоняться к мнению, что насчет устройства мира прав был он, а не почитаемые нами Церковь и Священные Книги. Надеюсь, что я буду уже мертв, когда кто-нибудь найдет эти мои записки, ибо не хочу сгореть на костре за то, что написал здесь.
                Я был свидетелем тому, как Домиарн предсказывал события и они сбывались. Я видел отблеск доброты в его душе, когда он лечил своего отца или принимал тяжелые роды. Я знаю, что на самом деле случилось между ним и Даром Ламансвиером. Я также узнал от него совершенно другую трактовку образа того, кого принято считать воплощением зла, и кого мы называем Дьяволом.
                Он говорил, что Тиара Зла на Дьяволе – это суть шутовской колпак, надетый на него нами же. Он говорил, что дьявол не существует извне, но только внутри, а люди никогда не увидят истинного лица Зла, потому что оно скрыто в Добре. Нанося удар по Злу в очередной раз, как правило, попадают по обоим.
                Теперь у моих ног на полу играет маленький ребенок. Мой сын. Под окном во дворе Циса сражается с двумя крепкими мужчинами, моими первыми и самыми искусными учениками. И… кажется выигрывает… Я вижу, как меч ее блестит на солнце сумасшедшей мечущейся молнией. Она размахивает им так, что боюсь, снесет голову кому-нибудь из ребят. Ну что же, я их предупреждал. Кстати, сражается она моим мечом. Тем самым, который Домиарн подарил мне на мой тридцать второй день рождения.
                Там на рукоятке надпись– «Любимому от любящего»… По-тирски, на языке народа, у которого браки между мужчинами – обычное дело.
Когда я в Конви носил перстни на оценку, я заодно показал ювелиру меч. Он был оценен в четыре с половиной тысячи золотом. Но глубину чувств моего хозяина ко мне невозможно было измерить ничем.
                Даже этим бесценным подарком. Ювелир прочитал надпись (видно был из ученых), посмотрел на меня, потом на меч, снова на меня и сказал: «Вы что, тирца убили?». Я мог бы сказать, нет, это мой меч. Но компрометирующая надпись (и факт того, что ее расшифровали!) на секунду лишила меня присуствия духа. Я должен был сказать правду, но не смог. «Я плачу вам, чтобы вы не задавали вопросов» – только и ответил я.
                Здесь, в Тевсаре, тихо и ничего не происходит. То ли дело в Дейкерене… Но я приказал себе забыть о прошлом. Однако не очень-то получается.
Дейкерен снится мне чуть ли не каждую ночь. Мать, братья, наш дом. И отец. Подъезжает вечером к дому, усталый. Я беру его лошадь под уздцы, а он наклоняется в седле и касается моего лба, то ли жалея, а то ли благословляя. На нем его любимый темный плащ с зеленой вышивкой. Тот самый, в котором его хоронили.
                И я знаю, что он знает. А он, смирившись, принимает и мою судьбу и мое бесчестье. И вокруг стоит звон, подавляющий все остальные звуки. То ли это у меня в ушах, а то ли цикады. И сквозь этот звон звучат слова. Отец не раскрывает губ, но я знаю, о чем он спрашивает меня. Он хочет знать, была ли моя вина в том, что я оказался в изгнании. Да, была, отвечаю я. Моя вина в том, что я не пошел на сделку с совестью.
                Меня как-то спросили, что я знаю о судьбе Дейна Гранта. Я ответил, что был в конвое, который вел на эшафот его соратников. И что Дейн был моим другом. Как же так, спрашивают меня. Людям, знающим о Домиарне и событиях в Дейкерене только понаслышке, трудно понять. Им практически невозможно понять, что для моего хозяина не было ничего святого.
                Он мог натравить брата на брата, заставить отца убить сына. Поэтому не случайно из трехста воинов для конвоя Домиарн выбрал меня и еще пятерых. И я думал, что это было моим самым страшным испытанием. Но я ошибался.
                Самым страшным было то, что случилось дальше, и судьба самого Дейна. Циска говорит, что я часто кричу во сне по ночам. Может быть, если бы я рассказал о Дейне, сцены прошлого и его измученная душа оставили бы меня. Но я связан клятвой молчания, и я унесу эту тайну в могилу. И оттого нет, я ничего не знаю о судьбе Дейна Гранта. Прости, друг."

Домиарн считал жизнь фарсом. И часто не пропускал случая добавить свои пять золотых к вышеозначенному жанру.
Однажды мы возвращались поздно вечером из ратуши, где мой хозяин сильно повздорил с отцом (что было не редкостью). Мы ехали молча. Уже на подъезде к замку то и дело печально вздыхавший Домиарн не выдержал копившегося в нем и стал пересказывать мне все обидные вещи, которые наговорил ему Мевилд, заканчивая их фразой “Ну представляешь?!!”.
                Я кивал, не желая принимать ничьей стороны. “А ведь ты знаешь, у меня есть брат!” - Вдруг сказал он. Я замер, не найдясь, что ответить. “Я знаю, что у моих родителей был еще один сын! Я помню его – в детстве... А папаша держит меня за дурака! И притворяется, что я в семье – единственный!”
                “Ну, может умер?” - неуверенно вставил я. “Нет, он жив! Я знаю. Вот, смотри – мой дед – убийца, повесился. Моя мать таинственно исчезла, и мне врут, что она умерла – потому что никто, никто, Арканд, не может вспомнить ее похорон! И ее могилы тоже нигде нет!!! Также у меня есть брат – и он неизвестно где! Ну и семейка!” Несколько минут он мрачно молчал, и потом добавил  - ”В моей семье столько скелетов, что не хватит никаких шкафов!” Я не знал – смеяться мне или плакать...

            Как-то приехал к нам Максигран Синелис. Хозяина не было. Синелис сначала делился со мной последними новостями из Северного Геймтука, а потом мы неминуемо перешли на обсуждение Домиарна. А по-правде говоря – на злословие.
                Поэтому у меня и зубов-то практически не осталось - я много злословил! Но, живя в Дейкерене, просто невозможно было, не встретив знакомого, не перемыть косточки Чернокнижнику... “От него женщины ведь млеют, господин Бальтонари, - Макс рассеянно рассматривал один из привезенных с рудников образцов, клал его на стол, брал другой – падают в обморок от него женщины.
                А он смотрит на мужиков. На Лиатриса этого блатного, прости меня Господи! Как ни приедет к нам он – и что ни вечер – подкатывает к дверям карета Лиатриса – он бежит туда, ног не чуя, и уезжают ****овать...”
            Я слушал господина Синелиса, завороженный блеском драгоценных камней у него на пальцах. Думал – каково это – быть высокорожденным, внуком принцессы?
           “Если бы у меня был такой успех у женщин, я бы все бросил, службу бы бросил, семью бы бросил – и пошел бы по бабам, извините меня! А он – сидит с этим немытым горбуном целыми днями над куском руды, формулы пишут, базарят по-пеневельски, и потом, прямо при людях целоваться начинают!!! Я тут сижу, прислуга – никого не стыдятся! А вы бы видели этого Дорилина, господин Бальтонари, - Синелис закрыл глаза с невыразимой гримасой отвращения на лице, - вас только при виде этого урода стошнилобы прямо там же... Грубый, вонючий... Кричит на меня, обзывает “гевером”.
                Я уже составил словарь пеневельского языка, потому что он орет на меня по-своему, а я же ничего не понимаю. А потом жалуется Домиарну, что я не выполняю его приказаний... Представляете?! Я сначала сам решил учить язык – но в мои годы сложно. И я взял мальчика пеневельского – переводить, все что кричит этот мерзостный Дорилин...
                Так вот мальчик этот, я заметил – переводит только половину. Или даже меньше. Дорилин приходит ко мне в кабинет, кричит, шипит, брызгает слюной минут пять. Мальчик периодически краснеет. А потом переводит всего 3-4 фразы. И я спросил его –а остальное? И он сказал – я вам по существу, мол, перевожу, караин, а остальное – ругательства.” Хотя Дорилин на всех кричит, справедливости ради сказать. И вот с этим, с  э т и м – Домиарн лобызается, как с девушкой какой красоты неписаной... Стыдно. И страшно.”

                Случилось так, что мне нужно было съездить к одному моему знакомому. Жил он на окраине Байзавеля. Домиарн не хотел возвращаться домой один, и поехал со мной за компанию. Я приехал к этому знакомому, но его не было дома. Передал, что нужно было, слугам. И тут, смотрю, Домиарн спешился, и пытается разговаривать с отцом моего знакомого, вышедшим тут с огорода. Я подошел и объяснил, что мужчина этот – глухонемой.
                Домиарн кивнул, и мы уехали.
                - Иметь глухонемого отца! Вот рай на земле! – Сказал мой хозяин по дороге домой. Он пошутил, и сам засмеялся своей шутке.
                Но смех его осел горечью в моем сердце.