Все, что остается от людей

Мы умирали в жалких пещерах,
И сыпали желтый песок сквозь пальцы.
Ты умирал от огня,
А я была рядом с тобой и горела водой.
    
     Вот сажусь я на пол комнаты на четвертом этаже продуваемого всеми ветрами общежития и достаю из-под кровати коробку картонную. Пыльную, желтую и старую. А в ней среди холщевых мешков грязных, топора, найденного в лесу, смесителя сломанного и железяк ненужных, вижу пакет. Прозрачный, полиэтиленовый и большой. Принес мне его прошлой зимою друг мой Виталий. В потертой сумке кожаной на правом плече. Когда шел от деда своего девяностолетнего.
     Высыпаю внутренности пакетные на газету, постеленную на ковер пыльный и коричневый от старости и редких уборок. Высыпаю все и открываются взору моему зачарованному мир Виталиной бабушки. Про бабушку эту слышала я не раз, но какой она была? Что любила одевать, о чем думала, стоя у зеркала и подкрашиваясь? Как ходила, разговаривала, смеялась?..
     …Крупная брошь, круглая, с прозрачными бежевыми камнями по краям, отражаются в которых теплые лужи осени. Бусы красные, звонкими спелыми ягодами калины. Бисер перламутровый и цветной, на нитках и россыпью. Камушки серые круглые, застывшие в колье. Серьги белые свадебные розочками фарфоровыми. Клипсы жемчужные, клипсы пластмассовые, клипсы деревянные, разрисованные красками. Бордовое стекло бусинами гранеными вспыхивает среди этого добра – клюквинки для моей будущей фенечки.
     Гребень пластиковый с позолотой облезшею, бантик замшевый со стразами – от туфли, наверное. Кулон металлический, желто-золотой ромбик с бирюзовым пятном посередине. Вроде видела его я на школьной фотографии дочери. Брошка из белых прозрачных стеклянных бусинок – сидящая собачка. Брошка стразовя – ягодная веточка.
     А сколько заколок и невидимок! Пластмассовые, бронзовые, с камешками и сложными узорами. Всех сокровищ и не перечислишь.
     Конечно, я буду что-то носить, поддерживая связь с прошлым. Может, еще не совсем моим. Время покажет.
     Зашла в комнату соседка наша, Наташка, и взяла себе несколько разорванных бус – на платья нашить. Ей выступать на сцене, свой замечательный голос людям дарить. Ей эти бусы пригодятся.
     Взор мой упал на лак для ногтей, засохший, никак не открыть. Но по-молодому розовый внутри, разбавленный. Коробочка теней тут же. Цвета в ней: белый, голубой, синий и темно-бирюзовый. Пудры коробочка красно-коричневая, прямоугольная, с эмблемой  олимпиады на крышке – не восьмидесятого ли года выпуска?.. компактная, почти новая. Редко ею пользовались. И еще одна. В коробочке круглой. Лиловой. Нетронутая. Набор хороший кисточек, палочек, щеточек для макияжа. Его взяла себе Валя, живу я с ней в одной комнате.
     …Пуговицы вижу крупные, красивые. Плоские и яркие, насыщенные цветом. И мелкие, ядовитые и тусклые.
     Нитки хлопчатобумажные, всех цветов катушки. А у меня мама – портниха. Ей отдам. И клепки отдам. И крючочки для брюк и платьев.
     Малюсенькая коробочка с тонкими квадратными стеклышками для препарирования. Футболист алюминиевый разукрашенный на иголке. Крышечка-пипетка с носиком для бутыльков, чтобы жидкости в нос или в уши закапывать. Кусочек шелка белого с пришитой к нему морской пуговицей янтарной в пакетике. Ярлычки металлические от одежды. «Может, откопают через тысячи лет в фантиках жвачки и осколках монет…»
     Кулек с маленькими цвета ирисок эритроцитами – костный клей, как впоследствии узнаю я от милиционера одного, приходившего постоянно к другой моей соседке Юльке. А дома его в это самое время жена ждала. Правда, гражданская.
     Я посыплю этим клеем панно свое, с ракушками, в рамочке. Рамочку деревянную куплю на рынке. Что рядом с общежитием нашим. А ракушки, створки и морские ежи… -- подарок того же Виталия. А когда сделаю я панно, приедет из деревни та же Юлька, зазнобушка милицейская, и заберет себе его, тем это мотивируя, что вписывается оно в интерьер ее недавно отремонтированного дома.
     Резиночка для волос – детская, красная, с двумя пластмассовыми шарами. Я ее сестре подарю, Клавдии, которая в художественном училище учится. Любит она вещи неформальные.
      Два кружевных, вязанных тонко, но грязных цветка. Отстираю я их, выглажу, станут белыми они, и тогда пришью их на свои новые синие джинсы, на одну штанину. А в сердцевину их вставлю две бьющихся коричневых здоровых пуговицы, обошью все вокруг бусинами, и станут джинсы у меня именными – приложила к их уникальности я руку свою…
     Умная, гордая, волевая, красивая.  Вроде бы близкая – вот он, ее мир, на газете развернутый. И в то же время бесконечно далекая, непонятная…
     …И умерла бабушка Виталина несколько лет назад, от рака парализованная, в больнице. Видел внук последний вздох ее, слышал свист воздуха, выходившего из груди без помощи легких.
     А у бабушки до этого дочка была. И умерла она раньше матери, в сорок с лишним лет, одиноко и мучительно, от того же рака, боясь сознаться в болезни своей.
     Ехал из больницы на автобусе Виталий, и водитель включил песню Високосного года: «Мы могли бы служить в разведке, мы могли бы играть в кино. Мы, как птицы, садимся на разные ветки, и засыпаем в метро…» Каплей последней упали слова эти в переполненное сердце, и потекло оно из глаз соленой прозрачной скорбью по обветренным щекам небритым…
     И страшно порою прикасаться к этим вещам. Веет от них стариной. Не семидесятыми и пятидесятыми прошлого века, а позапрошлыми столетиями, предками нашими.
     Такие артефакты…