Бабочка махаон

Вместо предисловия
Эта история написана не для того, чтобы лишний раз «обгадить» великую и несчастную Россию. И уж, конечно, не для того, чтобы пропеть дифирамбы маленькой и сытой Германии. Она написана, в первую очередь, для того, чтобы показать, что негоже топтать лежачего человека и что никто не имеет права унижать слабого и бессильного. Ибо человек всегда должен оставаться Человеком. Кем бы он ни был на этом свете - русским или немцем, французом или турком, и к каким бы Богам ни обращался за помощью, будучи больным: к Иисусу Христу, Деве Марии или Аллаху – он все-равно не должен проходить путь, состоящий из сплошных унижений, оскорблений, издевательств и «пыток». И я нисколько не преувеличиваю, потому что сама и совсем недавно прошла этот страшный и мучительный путь в России, и прошла его трижды.
Чтобы вы правильно поняли: я не берусь судить о профессионализме русских и немецких специалистов.  Я в этом совершенно ничего не понимаю, да и у меня нет такого права – судить врача. А вот написать о том, как себя чувствует несчастный больной и через какие мучения он проходит, я обязана. Ибо такое безобразие, которое сейчас творится в России в области здравоохранения при полном его крахе, не должно повторяться нигде и никогда на Земле.
И мое категорическое мнение по этому поводу однозначно: даже при самых ужасных условиях жизни я считаю, что у врача всегда должны быть чистые руки, доброе сердце и неподкупная душа. Иначе он не врач, а примитивный мародер и барыга. Со мной многие, естественно, не согласятся и скажут: «А что делать? Врач ведь тоже человек и детей ему кормить нужно». Конечно, все правильно. Но пока в России существует такое мнение, будет существовать и все то, о чем я вам хочу поведать.
Уверена, что мои откровения никого не оставят равнодушным: ни русского, ни немца. Вот только лишь с одной разницей: когда немец, испугавшись, тихо произнесет: Oh! Mein God! Как так можно?! - русский совершенно спокойно ответит: Можно! И еще не так можно!!!

За последний год, а точнее за 14 месяцев, я сделала десять тяжелых операций.
Первые три были сделаны в России, в Санкт-Петербурге. Семь последних – в Германии, в клинике Sulzbach («Сульцбах»).Но на этом, увы, мое испытание не закончилось. Находясь сегодня под пристальным контролем немецких врачей – я в ожидании следующих операций. За этот период клиники, как немецкие, так и русские, стали моими вторыми домами, что вполне естественно. Но эти казенные дома настолько не похожи друг на друга, что я не перестаю удивляться их различиям и контрастам.
Именно на таких контрастах и будет основана эта реальная история - своего рода путешествие из ветхой лачуги в президентский дворец, и из фешенебельного отеля – в чум-юрту.

О профессорах и высоком профессионализме.
Многие больные ждут встречи с профессором, чтобы точно убедиться, что происходит с их здоровьем. Я же жду этой встречи совершенно по другой причине.
И уж не знаю, чего больше приносят такие минуты – радости или боли.
Знаю только одно, что при таких встречах меня абсолютно не волнует мое собственное здоровье. Да и как меня может волновать мое здоровье, когда немецкий профессор – Ulrich Mester – всем своим внешним видом так напоминает мне моего мужа, тоже, кстати, профессора, но которого уже давно нет в живых и которого мне так не хватает сегодня. То же породистое, чисто мужское волевое лицо, тот же умный пристальный взгляд, та же благородная седина, та же рука великого Рихтера.
Немецкий профессор всегда окружен многочисленными учениками, у моего мужа их было не меньше. Сколько? Мне сейчас уже и не вспомнить.
В основном, конечно, это были талантливые и смекалистые ребята, которые, как принято говорить в таких случаях, прямо на ходу улавливали все его мысли и правильно отгадывали сложные задачки профессора. Именно у таких учеников мой муж смог развить весьма приличное абстрактное мышление и готовность решать любую проблему.
Попадались даже суперученики, глядя на которых мой Владимир не переставал удивляться. Один из них – Игорь Тимофеев – высокий, стройный, яркий, ставропольский «жеребец-красавец», мимо которого не могла равнодушно пройти ни одна молоденькая женщина.
Его броская красота и страстный темперамент не давали покоя не только женщинам, но и самому Игорю. Может быть, именно поэтому он был слишком увлекающейся натурой и каждый новый его любовный роман весьма пагубно влиял на науку…Правда, потом, когда «ставропольский жеребец» немного остывал, он делал колоссальные успехи.
- Ну, надо же, как сама природа все в этом человеке поделила поровну: и ум, и красоту. Даже нет смысла что-то переделывать и менять, – мудро шутил мой муж.
Но, увы, именно «ставропольский скакун» один из первых правильно отреагировал на перестройку. Срочно поменяв курс образования на 360 градусов, Игорь быстренько переучился на юриста. И сегодня он успешно возглавляет свою небольшую частную контору в городе на Неве. И я не имею права осуждать этого человека, так как у него уже трое детей, любимая жена, теща, кошка и собака.
Но иногда, правда, попадались так себе ученики - «ни рыба, ни мясо». И мой муж тогда дома искренне удивлялся:
- Зачем это им все надо?!! Прямо какие-то садо-мазохисты: мучают сами себя, а еще больше мучают  других.
Таких горе-учеников российская перестройка быстренько распределила по всем рынкам и базарам города, где они весьма успешно достигли лидирующих позиций в бизнесе среднего звена.

Sulzbach!!! И Pr. Urlich Mester – бог и царь.  Очень требовательный и знающий свое дело специалист. Это видно по всему: по четкой организации дела, по точной диагностике заболевания, по отлаженному процессу подготовки к операции, по самой операции и великолепной работе всей дружной команды, где один - за всех, а все – за одного!
Дисциплина, профессионализм, забота и уважение себя и других – таковы основные составляющие команды и залог успешного лечения больных.
Моя последняя 10-я операция. Честь и хвала, низкий поклон и много лет жизни – профессору и его команде. За профессионализм и выносливость, за фанатизм и преданность, за заботу и теплоту, за внимание и любовь.
Вот уже 1,5 года я нахожусь «на свободе», под контролем офтальмологов St.Wendel (Санкт-Вэндель). И врачи, осматривая мой глаз, всегда восхищенно произносят: «Какая работа! Какой профессионализм!»
А я – довольная, отвечаю: «Это эксклюзив! Самой высочайшей пробы!»
А еще мне запомнился один маленький нелепый казус, произошедший лично со мной и одним молодым хирургом. Как-то при очередном осмотре профессор Urlich Mester что-то спросил у него, в отношении моего заболевания. Доктор то ли запамятовал это, то ли упустил из виду. Но как школьник, не зная правильного ответа на поставленный  учителем вопрос, начал медленно и издалека:
-…Frau Nagel… из Санкт-Петербурга…Три операции…
- Я знаю! - резко перебил его профессор. И так же резко спросил:
- Вы что историю болезни не читали?
- Читал! – упорно настаивал на своем молодой хирург.
- Не вижу, что читал! Читай сейчас! – этот приказ прозвучал, как выстрел, над затихшей аудиторией.
Наступила неловкая пауза. И все юные врачи, окружающие профессора, стоя застыли в ожидании. Профессор тоже ждал, ждал молча, восседая на стуле. И бедняжке врачу ничего не оставалось, как начать быстро перелистывать историю моей болезни.
Но, увы, хирург никак не мог найти то, что от него требовали.
Тишина! Застывшая аудитория! И только шуршащие листы моей истории болезни напоминают всем присутствующим о волнении и нелепом казусе хирурга. А мне искренне жаль симпатичного доктора с сильными умелыми руками и умной головой.

Скуки ради
На Запад я привезла одну дурную российскую привычку: без конца оглядываться назад, в ожидании неожиданного удара в спину. И около года, особенно темными, холодными осенними вечерами, никак не могла избавиться от страха, когда слышала, как кто-то сзади стучит каблуками. В такие минуты я была, словно перетянутая струна музыкального инструмента, готовая лопнуть от напряжения.
И ровно год я, останавливаясь, пропускала всех сзади меня идущих вперед, без разницы – были ли это совсем еще маленькие дети или взрослые люди, или дряхлые старики. Я пропускала буквально всех подряд и, убедившись, что на ближайшие 10 метров от меня никого нет, продолжала свой путь.
Доходило до смешного: когда какой-нибудь незнакомый мужчина очень рьяно догонял меня, чтобы спросить нужную улицу или нужный ему дом, я, как идиотка, забыв ответить, тихо радовалась, что это – не маньяк и не убийца, и, вытаращив на него свои удивленные глаза, никак не могла понять, чего ему надо.
Но началась вся эта история задолго до встречи с напугавшим меня до смерти уличным немецким незнакомцем, который искал почту, и задолго до знакомства с немецким профессором – Ulrich Mester (Ульрихом Местером), - похожим, как две капли воды, на моего мужа.

Где-то в начале марта мне в Германию позвонила моя старая мать и, плача, сказала, что она умирает. Вполне естественно, что я срочно вылетела в Санкт-Петербург.
Моя старушка-мать не умерла, и слава Богу! А вот со мной… Со мной случилась настоящая беда: на меня напали хулиганы, напали просто так, от нечего делать. Как говорится, скуки ради. Это случилось прямо среди бела дня у моего собственного дома, где была прожита большая часть моей жизни.
Три юнца-молокососа шли навстречу мне, когда я возвращалась из магазина с двумя тяжелыми авоськами. И я даже обрадовалась, увидев трех парней, так как в России последнее время все боятся одного мерзавца, который может убить, ограбить, изнасиловать и вообще сделать все, что угодно, особенно с женщинами и детьми.
Когда подонки поравнялись со мной, я молча уступила им дорогу, совершенно не ожидая от одного из них парня получить удар по голове полицейской дубинкой. Но удар пришелся не по самой голове, а по уху, и это отчасти меня спасло. Он был настолько мощным и сильным, что я, потеряв сознание, рухнула прямо на грязный снег. Сколько я так пролежала, одному Богу известно. И даже очнувшись, не сразу поняла, что произошло.
Но страшная головная боль и рассыпанные на снегу яблоки – помогли мне вспомнить о случившемся. Меня не изнасиловали, не убили и даже не ограбили. Просто какие-то моральные уроды дали по голове и пошли дальше, как ни в чем ни бывало. Как будто так и надо было поступать со всеми, кто идет навстречу…

Я уже не помню точно, как дошла до дома. Помню только, что правое ухо оглохло, ноги плохо слушались меня и были какими-то ватными. И предательский озноб, от которого я никак не могла избавиться, преследовал меня всю ночь, поэтому я спала в каком-то полубреду, полузабытьи. А вот утром, когда немножко полегчало, я решила обратиться за помощью в милицию.
На улице светило яркое мартовское солнце, но было довольно-таки морозно. И вдруг перед моими глазами появилась удивительно красивая бабочка, как две капли воды похожая на бабочку Махаон. Несколько раз взмахнув своими яркими крылышками, она уселась мне на правое плечо.
- Откуда может взяться такое чудо, да еще в холодном, северном Петербурге?! – удивилась я и, остановившись, застыла в ожидании: - Что же будет дальше?
Но бабочка, как ни в чем не бывало, продолжала сидеть на моем плече. И только я попыталась осторожно поймать ее, как она… упорхнула, оставив вместо себя темноту на долгое-долгое время. Именно вот так я ослепла на правый глаз. Ослепла с удивительно красивым видением.
И начались долгие-долгие месяцы борьбы, надежд, волнений и ожиданий. Страны, города и операции сменяли друг друга, а вот зрение мое, увы не восстанавливалось.
Кстати, о бабочках: существует древняя восточная легенда, что Бабочка с небес посылается людям как особый знак. И мне очень жаль, что моя бабочка Махаон - это всего лишь прекрасное мимолетное видение и чарующий мираж!!!


Первый шок и первые испытания
В милиции меня встретили весьма и весьма неприветливо.
- Женщина! Идите домой и благодарите Бога и судьбу, что вы вообще остались живы. И поймите нас правильно: у нас сегодня столько нераскрытых грабежей, угонов автомобилей и убийств, что, честное слово, не до вас и не до ваших уличных идиотов.
100% криминальная Россия – это не шуточка и не подарок – ни вам, ни нам!!!
- А что же мне делать-то?! Ведь глаз ничего не видит.
- Вам, для начала нужно обратиться на Литейный проспект в глазной консультативный центр.
Что я и сделала.
Отсидев полдня в очереди, я услышала от врача страшный диагноз:
- Отслоение сетчатки. И приличное. Нужна срочная операция.
- Доктор! Вообще-то я живу в Германии. Может быть, мне там сделать операцию?
- Поздно уже, голубушка моя, думать о Германии. Пока доберетесь до нее, ваша сетчатка полностью оторвется. Вам сейчас нужен постельный режим и покой. Лежать и еще раз лежать, и желательно с закрытыми глазами. Вот вам направление на срочную операцию в больницу. И при себе нужно иметь свежий анализ крови, ЭКГ, справку о санации рта и флюорографию.
- Если мне нужно лежать, то как же я справки соберу? – искренне удивилась я.
 - Ну, все же как-то собирают! И это уже, извините, ваши проблемы.

Ровно неделю я собирала эти четыре чертовы справки. Вставая каждое утро в пять часов утра, и сидя в огромной очереди, состоящей примерно из 50 человек, очень нервничала, что могу не успеть на операцию.
Тогда я еще, естественно, не знала, что эти проклятые справки – сущая ерунда по сравнению с тем, что меня ожидало впереди.

…В Германии, когда я уже туда наконец-таки добралась, после трех неудачных операций в Питере, у меня уже не было никакого первого шока и никаких первых испытаний.
А сам визит к немецкому врачу-офтальмологу был смешнее некуда, поскольку я пришла просить дополнительный лазер и была, как зомби, запрограммирована русским хирургом на то, что мне обязательно в сентябре нужна еще одна лазерная коррекция.
- Просите только лазер! И не вздумайте ложиться на операцию. Больным глазом не успеете моргнуть, как немцы вам в него вкачают газ, а то еще и хуже – силикон, потому что руками как следует работать не  хотят, да и не умеют. Это мы, русские врачи, все сложнейшие операции делаем вручную. И за…копейки!!!
Молодая, милая и глупая Елизавета! Твоими бы устами, да мед пить! И если бы мне действительно помог лазер… Но, увы…

«Супер-пупер» кабинет немецкого врача-офтальмолога в центре Санкт-Венделя был оснащен по последним достижениям техники. Кругом работала автоматика, многочисленные  пульты. Один стул подо мной чего стоил! Его можно было запросто, при помощи кнопки, и даже вместе со мной, подогнать под диагностическое оборудование.
При обследовании глаза на современных экранах мелькают бесконечные изображения каких-то смешных фигурок, цветных линий и непонятных мне иероглифов.
В петербургской глазной клинике ручная проверка сферы зрения до сих пор осуществляется на приборе прошлого века. Это своего рода компас, только вместо стрелок в руках у русского врача-офтальмолога – указка. И по бегущей сверкающей точке на ней он определяет, что видит глаз больного на севере или юге, западе или востоке. Этот прибор давным-давно уже должен стоять где-нибудь в музее больницы, в память и  уважение тем специалистам, которые когда-то его придумали, но, увы, питерская клиника все еще никак не может с ним расстаться. И перейти на весьма симпатичную шапочку, которую немецкий врач надел себе на голову и включил лампочку, осуществляя диагностику сферы моего глаза.
Может быть, поэтому я и смотрела на врача, как на забавного гуманоида с другой планеты, потому что такую шапочку видела впервые. Правда, потом, чуть позже, в клинике «Сульцбах» я уже не буду обращать никакого внимания ни на смешные шапочки, ни на другие современные атрибуты техники обследования и лечения глаз. Я буду ожидать только одного: ну, когда же когда мне врач скажет, что все «о’кей» и я могу ехать домой.
Всю композицию достижений глазной техники последних лет в Санкт-Венделе завершало современное фотопанно детей врача – от их рождения до сегодняшних дней. Но я так и не успела как следует рассмотреть детскую панораму на стене, потому что современная диагностика выдала мне суровый приговор, который, правда по-немецки, звучал весьма поэтически:
- Auge kein sehen, aufwidersehen!   
Вот так, вместо ожидаемой лазерной коррекции, я получила направление в глазную клинику «Сульцбах», где меня ожидала операция за операцией, и где у меня ни разу не спросили ни одну из четырех чертовых бумажек, а анализ крови и ЭКГ были сделаны прямо в больнице.
Насчет последних двух справок у меня существует собственное мнение: эти справки в России будут спрашивать везде, всегда и до тех пор, пока по улицам свободно будут ходить люди с открытой формой туберкулеза и с «частоколом» во рту, вместо голливудской улыбки. Забегая немного вперед, скажу, что со мной в России в палате лежала одна женщина, которая, чтобы получить справку о санации рта, удалила сразу три зуба. И буквально на следующий день ей сделали операцию на глаз. На лицо этой женщины без содрогания невозможно было смотреть. И неизвестно, от какой боли она больше мучалась и страдала…

Болезнь то одна, а вот разговоры разные
О сострадании, чуткости, отзывчивости, милосердии и заботе большей частью говорят там где нет денег. И я еще раз убедилась в этом, беседуя с заведующей глазного отделения санкт-петербургской клиники.
Одна-две минуты были уделены предстоящей операции, а большую часть времени задавались бытовые вопросы семейного плана: С кем живете? Как живете? На что живете?
Яне могла понять смысла вопросов, до тех пор, пока мне откровенно не сообщили, что какой-то период времени я буду нуждаться в помощи.
- Да, я живу с дочерью! – по глупости и наивности честно сказала я.
- Вот и замечательно! Тогда вам дочь во всем и поможет.
- Но дочь у меня в декретном отпуске и не очень хорошо себя чувствует.
- Ну, стакан-то воды она вам сможет подать, - стояла на своем заведующая.
- Ну, если только…стакан.
- Почему только стакан? И судно вынести за вами придется, и помыть вас, и покормить, и…
- Помыть меня?.. Да я как-то сама до сих пор моюсь.
- Милочка моя! Вы как-то не совсем понимаете меня! Сегодня вечером вам завяжут глаза, и вы будете лежать неподвижно в постели с завязанными глазами, абсолютно незрячей и немощной – два дня до операции, и потом еще два дня – после, может быть, и три. В эти пять дней за вами нужен уход. У нас тут не курорт, сами понимаете. И за всеми больными родственники  ухаживают, – уже более резко констатировала заведующая.
- А если родственники не могут, что тогда?
- Тогда друзья помогут, соседи по квартире.
- Ну, а если и друзей, как таковых, не осталось. И соседи – новые: я их никого не знаю.
- Голубушка моя! Вы как-то меня совсем не понимаете или, скорей всего, не хотите понимать, ну, кто-то же у вас остался?
- Да остались. 85-летняя мать и дочь, которая вот-вот родит.
- А зять?
- Зять?!! – удивилась я, вспомнив совсем еще молодого и не искушенного жизнью Андрюшку. Нет! Зять – совсем отпадает, зять работает! – с испугом добавила я.
- В общем, так! Считайте, больная, что мы с вами договорились. Сегодня вечером вам завяжут глаза и с вами кто-то должен все время быть. А кто - это вам решать, и на этом наша беседа закончена.
- Извините, пожалуйста! А нянька? Можно взять няньку мне?
- Вряд ли! Потому что у нас одна нянька на два отделения. Да и что вы так испугались?!! На вас просто лица нет. Поделите эти пять дней между дочерью и зятем – и все проблемы решены!!!
- Да они еще совсем молодые и неопытные. И я не хочу, чтобы они меня видели в таком состоянии.
- Напрасно, больная, вы их так бережете. Вы – мать, и они должны привыкать ухаживать за вами. Что вы будете делать, когда состаритесь. А?!
- Но пока же я еще не состарилась!
- Вот пусть и учатся, пока не состарились. И ваша дочь, и ваш зять должны иметь сострадание и милосердие к вам, сочувствие, заботу и понимание. Странная вы какая-то мать: жалеете своих детей, они вот нас не больно-то жалеют…
Не знаю, как уж, но мне все-таки удалось очухаться от навязчивых предложений заведующей и принять самостоятельное решение.
- В общем, так: если я не найду няньку, то завязывать глаза не буду! – уверенным голосом закончила я весь наш нелепый разговор.
- Что ж, дело ваше. И отказаться от операции – это тоже ваше право.

В четверг, получив направление в глазную клинику «Сульцбах», я уже прекрасно знала, что поеду туда только лишь в понедельник, как бы срочно операция мне не была нужна. Для меня было невыносимо два выходных дня провести в больнице, пусть даже она и немецкая.
Есть люди, которые обожают лечиться и не могут прожить без врача одну неделю. Без конца проверяя свое здоровье и получая от этого колоссальный заряд энергии, они молодеют душой и телом, хорошея буквально на глазах.
У меня есть одна такая смешная приятельница, которая к любому врачу идет как на праздник или как на театральную премьеру, заранее предвкушая удовольствие. Правда, возвращается иногда совсем расстроенная и грустно сообщает мне по телефону:
- Ирина! Ты представляешь, и на этот раз опять ничего не нашли. Ну, должно же у меня что-то болеть?!
На самом деле эта глупая женщина не понимает своего счастья, когда ничего не болит и ничего не находят. И никак не может понять одного: когда врачи найдут какую-нибудь серьезную болячку - назад, в здоровье, возврата не будет.
И я в этом прекрасно убедилась на собственной шкуре. Мало того, что я до сих пор с трудом переношу врачей и абсолютно наплевательски отношусь к своему здоровью, я буквально застряла в глазных клиниках, погрязла в глазных операциях. Кажется на всю оставшуюся жизнь.
И эта оставшаяся жизнь – совсем не такая как раньше, и к этой новой жизни нужно как-то привыкать, нужно заново научиться радоваться простым вещам и от многого отказаться: практически от всего…
Оказалось, что для меня желательно не читать, не писать, не сидеть за компьютером, не смотреть ТВ, не заниматься спортом и не работать так, как я работала всю жизнь.
А что же тогда остается? А остается совсем немного: спать, есть, не спеша гулять на свежем воздухе, слушать радио, болтать по телефону, встречаться с друзьями, не забывать при этом еще и отдыхать. Не буду гневить Бога – хорошая жизнь, ничего не скажешь. Но не для меня, так как моя жизнь – это книги, без которых я не протяну и недели. Не читать их – все равно, что не жить и не дышать полной грудью.

Два выходных дня я провела в общении с любимыми тремя лошадьми соседей и с собственным литературным архивом. В нём у меня есть все: прошлое, настоящее и будущее. Я давно уже в работе – сама себе и командир, и подчиненный; и генерал и простой солдат. Сама себе ставлю задачу и сама же ее выполняю.
К тому времени, о котором идет речь, я уже прекрасно знала, что после очередной (четвертой) операции, примерно около месяца я плодотворно работать не смогу. Поэтому в воскресенье вечером, настраивая себя на глазную клинику в «Сульцбахе», я проставляла последние точки и запятые в одном сыром неотредактированном тексте, скрупулезно составляла план на ближайшее будущее.
Как хроническому алкоголику на следующее утро не хватает стопки для похмелья, так и мне, в тот воскресный вечер не хватало буквально нескольких часов до завершения начатой темы. Листая страницу за страницей своего архива, искренне сожалела о том, как не-кстати мне сейчас эта глазная клиника в «Сульцбахе».

Но, увы, так уж устроен человек - утром в понедельник, сидя в очереди в комфортабельном холле клиники, я уже думала о своей жестокой судьбе, напрочь забыв о литературном творчестве и планах на будущее. Мои грустные мысли периодически обрывались непонятными для меня, звучащими через микрофон, немецкими фамилиями больных.  Наконец, услышав: «Nagel, bitte, Kabine №1» я поспешила к указанному номеру двери. Вместе со мной на прием зашел и мужчина. Ничего не понимая, я стояла в растерянности, пока врач не пояснил:
- Я вызывал Herr Nagel, а не Frau Nagel.
Все присутствующие в кабине весело рассмеялись. Конечно, «Nagel» – весьма распространенная фамилия в Германии, но чтобы столкнуться с однофамильцем в 9 утра, у двери врача-офтальмолога, это уж из серии невероятного или «нарочно не придумаешь».
Мой однофамилец остался в кабинете, а я, вернувшись в холл, опять погрузилась в раздумья…Но когда в микрофон произнесли: «Nagel, bitte, Irina Nagel», я уже не сомневалась, что вызвали именно меня.
Немногие счастливчики после осмотра уходили домой. Большинству больных, конечно, назначались операции, ну, а таким, как я, с отслоением сетчатки – операцию назначали сразу и безотлагательно…

Никого из собравшихся молодых врачей, а тем более ни обера и ни шефа, не волновало ни мое семейное положение, ни моя уже родившая дочь, ни скромный зять Андрюшка. Их вообще ничего не волновало, кроме трех моих безуспешных операций в России.
Когда пять молодых врачей вместе с обером и шефом-профессором  крутили и вертели меня, решая, что со мной делать, я фактически отсутствовала и все мои мысли были только об одном:
- Ну, когда же? Когда мне будут завязывать глаза?
- Завтра в 11.00 – операция, будто сквозь сон услышала я.
- Как завтра? Завтра я…я не готова! – дрожащим голосом произнесла я.
Мой нелепый ответ привел всех присутствующих в замешательство. Наступила небольшая пауза.
Потом кто-то из врачей деликатно поинтересовался:
- А когда вы будете готовы?
- Я…я…не знаю, но мне нужно психологически себя подготовить! – еле слышно пролепетала я, и уставилась куда-то в пол, чтобы хоть как-то скрыть неподдельный, панический страх прошлого.
Опять наступила небольшая пауза. Но на этот раз выручил обер – он, улыбнувшись, заботливо произнес:
- Не волнуйтесь! Все будет хорошо! И уже совсем по-дружески, похлопав меня по плечу, добавил:
- Завтра, в 11.00.

Моя любимая Люси
В больнице всегда находятся люди, которые могут помочь в трудную минуту, объяснить, подсказать и посочувствовать. И ничто не сближает их так, как одна боль и одна беда.
Поэтому мне сегодня в Германию звонят и пишут русские люди, с которыми я провела долгое время в больнице, звонят чаще, чем мои родственники и друзья.
Не знаю, чем бы дело закончилось во время моей первой госпитализации в Санкт-Петербурге и что бы я делала вообще, если бы не яркая эффектная блондинка по имени Люси - так в палате величали торгового работника Людмилу. Может быть, у меня вообще не выдержали бы нервы и я не делала бы никакой операции…

Люси занимала удобную койку в углу у выхода и уже отсчитывала дни до выписки. Меня поразила ее редкая для женщин черта характера, когда разум преобладает над эмоциями. Может быть, поэтому ее многочисленные родственники и знакомые были выдрессированы так, что никогда не сталкивались друг с другом в палате и коридорах.
Люси говорила по мобильному телефону коротко, ясно и конкретно. Как офицер, командуя своими домашними, отдавала приказы:
- Сережа! Сегодня ко мне приходит Светка, а вот ты – завтра!
- А?!! Это ты – Татьяна? Куру приносить не надо, хочу домашнюю котлету.
- Николя! А что, ты ко мне хочешь прийти? Про проблемы свои рассказать? Не надо, я – больная, и мне нужен отдых.
Не знаю, чем уж я так не понравилась Люси, но она сразу после нашего знакомства буквально ошарашила меня своим рассказом. И по мере того, что она мне рассказывала, я все больше и больше впадала в транс. Ее «откровения» были своего рода шоковой терапией.
И только потом, испытав на собственной шкуре все «экзекуции» и «пытки», я поняла, что полезно было узнать об этом заранее. Было бы значительно хуже, если бы я коснулась всего этого ужаса без «идеологической» подготовки Люси.
Как говорится, уж лучше новичку выдать всю информацию сразу и по полной программе, чтобы потом, в последующие дни пребывания больного на койке, его уже ничем нельзя было испугать и шокировать.
- Ирина! За тобой кто будет ухаживать?
- Не знаю пока.
- Одинокая, что ли? Одиноким  сейчас – «хана».
- Да, нет, при всей семье и при всем комплекте.
- Ну, тогда легче. За мной вот дочь – Светка ухаживала. Она у меня десятый год в роддоме работает, поэтому ее удивить уже ничем нельзя: ко всему привыкшая.
- А моя дочка рожать собирается и всего боится.
- Да! Есть небольшая разница. Замуж – то она удачно вышла?
- Да, вроде бы ничего.
- Зять-то у тебя, наверное, из новых русских?
- Нет! Зять у меня – звукорежиссер в театре. Небольшая зарплата, очень скромный парень. Правда, я его мало знаю.
- О! О! О! Это дело поправимое. Теперь, Ирина, у тебя есть шанс познакомиться со своим зятем поближе, как говорится, вплотную к самой заднице.
Ха-ха-ха! – весело рассмеялась Люси от своей собственной шутки. И вдоволь насмеявшись, уточнила:
- За тобой судно нужно будет выносить, когда глаза тебе завяжут.
- Да, я знаю. Наверное, няньку возьму.
- Няньку?! Да ты ж без штанов останешься с этой нянькой!
- Почему же это?
- Да потому, что за одно судно 100 рублей берут. Когда тебе вечером завяжут глаза, могу я – один-два раза за бесплатно помочь. No problem. А вот завтра уж извините. Никак не могу: сама больная. Завтра тебе обязательно нужен кто-то. Потому что завтра тебя «очищать» будут по полной программе. С утра поставят большую анурезную капельницу, и с твоим судном нужно будет кому-то бегать полдня.
И если ты возьмешь няньку – то только за завтрашний день она заработает на тебе около 1000 рублей. И это еще не все. После анурезной капельницы, когда уберется вся лишняя вода из организма, тебе поставят ведерную клизму.
- Какой ужас! А это-то зачем?
- Да кто его знает – зачем? Больные по-разному говорят: кто считает, что таким образом избавляются от лишнего веса, кто-то думает, что сетчатке легче работать. А я вот думаю: эта ведерная клизма делается для того, чтобы мы уж, точно, от страха не обделались прямо на операционном столе.
- Ха-ха-ха – опять расхохоталась Люси на всю палату, но мне уже было не до смеха.
- Какой ужас! Какой ужас! Какой ужас! – как идиотка, чуть слышно бормотала я одну и ту же фразу, пока Люси не рявкнула:
- Ирина! Да что ты как  дурочка задолдонила одно и то же. Это по началу только ужас, как говорится, по первому разу. А вот в следующие заходы ты уже будешь восседать на судне, как Великая Екатерина II на троне. Вот за такое удовольствие нянька берет сразу 500 рублей. Так что решай сама: я тебя предупредила.
- Люси! А почему ты говоришь о следующих заходах?
- Да потому что, милочка моя, сетчатка – это не аппендицит, который удалил - и все! Сетчатка – это как сахарный диабет - болезнь на всю жизнь!
- Какой ужас! - Опять произнесла я эту дурацкую фразу, но на этот раз Люси не обратила на нее никакого внимания: она увлеченно продолжала вести познавательную беседу, а заодно и веселить себя, меня и еще двух соседок – таких же больных женщин.
- А муж кто у тебя?
- Иностранец – немец.
- Немец?! Вот пусть немец и нюхает! – Ха-ха-ха!
Я тоже невольно улыбнулась, представив своего мужа в такой необычной для него роли. И поинтересовалась у Люси:
- А почему нельзя все эти экзекуции сделать до того, как завяжут глаза?
- Знаешь, Ирина! Вот сколько здесь людей лежат – столько раз одно и то же спрашивают. Действительно, почему бы вначале человеку не обслужить самого себя, а потом уже завязывать глаза и тихонечко ложиться на двое суток в постель? И никто из больных не может найти ответа на этот вопрос. А я лично, находясь здесь две недели, вот до чего додумалась: если больные в соседней комнате будут сами себя обслуживать, то, что же мы-то будем делать? Ведь в палате нет ни телевизора, ни радио, ни телефона.
Наверное, мы все умрем со скуки. Это – первое.
Второе: я думаю, что заведующая защитила кандидатскую не по сетчатке, а по ведерной очистительной клизме. И как она теперь, возглавляя все отделение, может отказаться от этого.
И последнее: ведь не зря в народе говорят, что на переправе лошадей не меняют. Эта их очистительная теория – такая же старая, как моя кровать, и твоя кровать. Давно пора выбрасывать! Но вот кто это делать будет?
- Сложный вопрос, и на это сейчас в России ни у кого нет ни денег, ни сил, ни желаний. А о самих больных сейчас вообще никто не думает. И ты, Ирина, благодари Бога, что с завязанными глазами будешь лежать 4 дня, а не 4 месяца, как раньше.
- Но ведь раньше и туберкулез не лечили?!
- Все-все! Не умничай. Ты здесь – не первая такая и не последняя. Потом убедишься, что пустое все это и что без толку плевать против ветра, потому что здесь своего рода круговая порука, так сказать, свой круг – свой омут, своя мафия. А ты лучше сейчас подумай, кому свою задницу доверишь? Да деньги подсчитай, как следует. Хоть операция официально и бесплатная, но все равно за все нужно платить. И хорошо платить. И в этом ты скоро сама убедишься.
И  мой тебе последний совет: языком особенно не трепли, что живешь в Германии, да что муж – иностранец. Узнают – «разуют» по полной программе, и «разуют» так, что всю жизнь не рассчитаешься!!! На этом – все! И я вроде бы тебе основные нюансы обозначила. А теперь – баста! Хочу поспать!
- Люси! Ответь, пожалуйста, на последний вопрос, – взмолилась я.
- Ну, давай, задавай, не тяни.
- Оправдывает ли себя такая методика лечения? И стоит ли так мучиться и истязать себя, а?
- Да кто же его знает. Я вот только знаю одно: завязывай глаза или не завязывай; очищайся клизмой или не очищайся – процент возврата больных очень высок. Но будем надеяться, что нас это не коснется. А ты, Ирина, лучше сейчас как следует позаботься о себе: ведь неподвижно лежать долго придется, а на этих кроватях – это фактически невозможно. Пусть из дома тебе принесут хорошую подушку, матрасик или какой-нибудь поролон, чтобы эти колдобины хоть как-то прикрыть.
Вот посмотри лучше на мою кровать: на ней три матраса, а я все равно как в гамаке лежу. Моя Светка сразу сообразила, что дыру домашним детским ватным одеялом можно прикрыть. А насчет денег – их держи всегда при себе, и желательно – в мелких купюрах, так как сдачу никто не дает. А когда тебя повезут на операцию, кому-нибудь из палаты деньги оставишь, можешь мне, если я не выпишусь…Кстати, за мою подробную информацию, жениха-немца у тебя не найдется хорошего, а? Ха-ха-ха, а почему бы и нет?!! Баба я – складная, баба я – ладная! Все, вот теперь точно баюшки – бай бай!!!

Сколько бы я ни находилась в клинике Sulzbach, меня всегда поселяли в комфортабельную двухместную палату с телевизором, шкафом для одежды, перемещающейся на колесиках тумбочкой-столом и современной кроватью, имеющей несколько рычагов и педалей, при помощи которых её можно поднять, опустить или подогнать под любую каталку. А еще легким движением руки самого больного кровать может принять форму очень удобного кресла.
Совсем рядом с кроватью – трубка-пульт и трубка-телефон, для вызова медсестры и для внешней связи с родственниками и знакомыми. На панели пульта – множество кнопок – все для блага больного, если ему вдруг захочется узнать время или послушать музыку, или посмотреть ТВ. А может быть, даже и почитать на ночь интересную книгу. И, чтобы не мешать соседу, он наденет наушники, включит свет только у своей постели и отгородится весьма симпатичной желтой ширмочкой, которую, кстати, меняют еженедельно. И точно такая же желтая ширмочка – у умывальника, где каждое утро, ровно в шесть часов, стареющие немки минут 20, кряхтя и сопя, старательно растирают свое целлюлитное тело маленькой одноразовой мочалкой.
Сколько бы я ни сменила палат, соседок-немок, – эта маленькая одноразовая мочалка всегда была обязательным атрибутом немецкой санитарии, а вот электрошумы за ширмой были разными, в зависимости от того, что включалось в розетку. И я уже точно знала, что приглушенные звуки принадлежат зубной электрощетке, более громкие – электромассажеру, а самые резкие – электрофену.
Утренний моцион касался всех без исключения, даже 90-летняя старуха мурлыкала от удовольствия за ширмой, когда две няньки помогали обрести ей свежий и достойный вид.
Кстати, о достойном виде: немки в больнице выглядят все как на курорте или как в ресторане. Прическа, макияж, косметика, красивые блузки, красивые брюки и приличная обувь – фактически в коридорах больницы не встретишь ни одну немку в стареньком халате или немыслимых огородных, с вытянутыми коленками, линялых трениках.
Да и само утро немецкой больницы под стать дамскому гардеробу начинается с ароматов свежезаваренного черного кофе, который можно пить, кстати, сколько угодно.
Но я – иностранка, и поэтому под все эти вкусные запахи и радостные «мурлыканья» вспоминаю совсем-совсем другое: свою мать-старушку, когда однажды утром ей стало плохо и никто из врачей скорой помощи Питера не приехал на помощь.
- Что у Вас?
- С сердцем, наверное, плохо.
- Сколько лет больному?
- 85
- …Извините, но мы на такой дряхлый возраст не выезжаем. У нас и более молодые ждут скорую по часу.
- А что же мне делать?
- Ну, дайте ей что-нибудь.
- Что, например?
- Ну, можете дать валерьянки. Хуже не будет.
- И лучше тоже.
- Женщина! Все! Не задерживайте, пожалуйста, телефонную линию…

А еще я каждое утро вспоминаю русских несчастных, ко всему уже привыкших больных. Которые могут запросто, лежа в постели, есть из консервной банки пальцами и, совершенно никого не стесняясь, как в бане, раздеться догола в самом центре палаты, потому что нет ни ширм, ни шкафов, и все – как на ладони…
В Германии же, черт возьми, все продумано до мелочей, даже такие незначительные, но весьма полезные детали, как бирка с твоей фамилией на грядушке  кровати и точно такая же бирка на платяном шкафу.
А многочисленные кнопки вызова медсестры? Палата, буквально, нашпигована ими: у стола, у тумбочки, у кровати, у выхода и, конечно в туалете и душе – везде есть кнопки. Все сделано для того, чтобы больной себя не чувствовал немощным и бессильным.
А еще меня на территории больницы поразили фонтан и пруд, с плавающими в нем диковинными рыбами весьма приличного размера. Самая большая рыба была около полуметра, именно ее в шутку я почему-то окрестила - Opa (Опа), что по-немецки означает – дедушка. Чуть поменьше – Oma (Ома) – бабушка и далее целое семейство: мама, папа и множество ребятишек. Я каждый день около часа проводила время у воды, любуясь удивительной семейкой и восхитительным фонтаном.
И около часа – ни одной дурной мысли в голове, никакого волнения и никакого страха перед настоящим и будущим. А только блаженство, покой и созерцание Вечного и Прекрасного на Земле. И что самое интересное, никто из немецких больных не кидал в пруд никаких огрызков и кусков, прекрасно понимая, что для диковинных рыб такое лакомство может оказаться последним лакомством в жизни.
Но как истинно-русская, я до сих пор не перестаю удивляться: почему немцы не осознают и не понимают, в каких идеальных условиях они живут. Они зачастую капризничают, словно балованные дети, которым все плохо, все не так и всего не хватает.
Может быть, именно поэтому многие Frau в немецкой клинике Sulzbach напоминают мне жадную дряхлую старуху из всем известной русской сказки А. С. Пушкина, которая в конце своей жизни осталась ни с чем у моря, возле разбитого корыта. И я точно знаю, что ни одна немка сегодня не выживет в России, в условиях нашего быта, а тем более больничного.
И как пример сказанному, моя 66-летняя соседка Генриетта Кляйн каждый день искренне расстраивалась, что лежит не в отдельной палате и не лечится в частной клинике. А еще она расстраивалась по поводу того, что ко мне никто не приходит. Бедняжка Генриетта не понимала ни умом, ни сердцем, что в немецкой клинике, в одиночестве, я была счастлива, как никогда.
Еще бы мне не быть счастливой: ведь глаза мне не завязывали ни разу и очистительных, анурезных клизм никто не ставил… Кстати, я многих процедур не делала в «Сульцбахе». От которых в России была несчастной, долго очухивалась и приходила в себя. Может быть, поэтому мои воспоминания о Санкт-Петербургской клинике до сих пор свежи и драматичны.

Вечно пьяная Нино!
Природа наградила эту 50-летнюю женщину весьма щедро, но стройная, высокая, красивая брюнетка загубила себя смолоду. Она многого бы достигла в жизни, если бы не ее чрезмерная тяга к выпивке, которая с годами приняла форму хронического заболевания.
Вполне естественно, что из-за этой привычки эта женщина подолгу нигде не задерживалась и последнее место ее работы – уборщица глазного отделения в больнице Санкт-Петербурга, куда я и поступила. А заодно, поскольку из работающего медицинского персонала никто не желал возиться с лежачими больными, ей щедро отдали все судна отделения, доверив ее не шибко чистым трясущимся рукам все задницы немощных больных.
Ее звали Нино, скорее всего из-за того, что внешне она была похожа на грузинскую красавицу. Вечно пьяная Нино ни одного дня «не просыхала», и с утра от нее уже был такой выхлоп, что неплохо было бы надеть противогаз. Эта уборщица никогда не могла дождаться окончания рабочей смены, чтобы не принять чего-нибудь внутрь. Про таких людей обычно говорят, что у них душа горит и плачет. А вот работу свою она выполняла совсем неплохо. Иногда приходилось обслуживать до 20-ти задниц в день, и Нино крутилась и вертелась как волчок, поскольку на эту должность из двух отделений больницы не претендовал больше никто.
Я наняла эту вечно пьяную Нино.
И когда мне в 6 часов вечера завязали глаза, я была уже настолько уставшая и измученная, что никакого страха темноты абсолютно не ощутила. Настоящие страхи придут чуть позже, а пока… Пока мне ужасно хотелось расслабиться, отдохнуть и выспаться. Да и что мне было нервничать, ведь все экзекуции начнутся только завтра, а у меня уже сегодня есть Нино! И как в подтверждение своих мыслей, сквозь дремоту я услышала заботливый басовитый голос.
- Не волнуйся, Ирина, я с тобой посижу до 11 вечера.
Сказать-то легко, а вот выполнить обещание выпивающему человеку – ох, трудно. Одна тысяча рублей, которую я от радости, что нашла «няньку», заранее выдала Нино, так «жгла» ей карман, что она уже не могла сидеть на одном месте. Моя нянька, выскакивая в коридор каждые 10 минут, курила одну сигарету за другой.
Я не понимала, что происходит с нянькой, вовремя подсказала Люси:
- Деньги выдала заранее авансом, так не будь садисткой: отпусти Нино домой. Но впредь запомни: никаких денег вперед никому не давай!
- Нино! Иди домой. Я очень устала и спать буду! – не успела я произнести эти слова, как моей няньки и след простыл. Но, закрывая дверь, она все-таки уточнила:
- Девочки! Спасибо! Тогда я самая первая приду, прямо в 6 утра. Завтра вас у меня будет 8 человек, которых будут готовить к операции.

И уже потом, через полгода, находясь в немецкой клинике, я невольно улыбалась, представив уборщицу у себя в палате в роли вечно пьяной Нино, которая в одной руке держала швабру, а в другой – ведерную клизму.
А немка-уборщица в это время, естественно, ничего не понимая, старательно мыла пол…

Подготовка к операции по полной программе
Если бы мне какой-нибудь шизофреник заказал анурезный роман или фикалевую трилогию, то поверьте мне, я бы с этим заказом успешно справилась. Но в литературе самое главное – не скатиться на пошлость и грязь. Поэтому описания физиологического процесса очищения организма, а также моих вынужденных «маленьких» и «больших» потребностей я делать не буду.
Скажу только одно, именно в этот период времени, когда вечно пьяная Нино усиленно зарабатывала на моей заднице деньги, завязанные глаза были сущей ерундой по сравнению с процессом очищения.
А страшная, непривычная темнота вообще не пугала меня, потому что я просто не успевала думать о ней. И к концу дня, наверное, смогла испытать настоящее состояние «нирваны», если бы не изнурительная, изматывающая боль в позвоночнике. Оттого, что я неподвижно лежала уже целые сутки болела вся спина, а затылок и шея – так просто разламывались от боли. Я еле-еле сдерживала себя, чтобы не повернуть голову в сторону.
Как это ни странно, но единственными, кто отвлекал от боли, были сами врачи и медсестры. Нет, нет, они не давали никакого обезболивания, но их беседы действовали значительно сильнее таблеток. Они действовали на меня, как опиум, от которого слегка дуреешь и не сразу понимаешь, что же происходит на самом деле. А на самом деле в клинике давным-давно уже существовало неприкрытое вымогательство, омерзительное выколачивание денег. Причем это выколачивание происходило в основном тогда, когда больной, словно загнанная лошадь, которую нужно пристреливать, неподвижно лежал в постели с завязанными глазами в ожидании своего часа…
Вот именно в таком состоянии его и посещали люди в белых халатах, которые напрочь забыли клятву Гиппократа и главную заповедь врача – не навредить больному.
Да им было абсолютно наплевать на самого больного. Главное – взять с него деньги и взять по максимуму, взять всем, кто хоть как-то причастен к процессу выздоровления. Этакий порочный круг, начинающийся с вечно пьяной уборщицы и доходящий до заведующей отделением. Она, правда, лично не участвует в поборах, но нужно быть круглым идиотом, чтобы поверить, что заведующая к этим денежным сборам  не причастна.
Если бы зав отделением была непричастна, то врачи так смело не выколачивали бы деньги с больных: прямо среди бела дня, прямо в палате, у всех на виду.
…Нескончаемый поток врачей у каждой койки больного. И ничего страшного, если врачи даже и столкнутся друг с другом или не смогут поговорить «по душам» с больным, когда тот восседает на судне и дурно пахнет. Поверьте мне: врачи придут к вам, придут и один раз, и два, и три. И будут приходить до тех пор, пока не вытряхнут все до последней нитки.

Но в начале всех «поборов» медсестра принесет список от заведующей, по которому родственники больного должны будут купить в аптечном ларьке больницы все необходимое для предстоящей операции. Помимо специальных ниток, бинтов, шприцов и инъекций туда входят даже такие аксессуары, как шапочка, бахилы и памперсы - на общую сумму примерно 2 тысячи рублей. Часы работы ларька строго ограничены, до 16 часов. И бедные родственники вместе с больными очень переживают по этому поводу: вдруг они не успеют купить все необходимое для операции, что тогда?   
Мне было легче всех в палате: так как у меня был «свой человек» это нянька. И она уж точно знала: как и когда лучше посетить ларек, чтобы не толкаться в очереди с перевозбужденными родственниками.
После того, как из тебя «вытряхнут» деньги на все необходимое для операции в палате появится сам врач-хирург и внимательно проверяет содержимое купленного.
- Так! Так! Хорошо! Вроде бы все купили! - ласково успокаивает он лежачего больного и так же ласково уточняет:
- Завтра вам забинтуют ноги, оденут шапочку и памперс - это все я вам положу отдельно на тумбочку. А остальное, нужное для операции, будет вот в этом пакете, который вы возьмете с собой, когда вас повезут на операцию. И не волнуйтесь, пожалуйста. Все будет хорошо. До свидания!
Но врач хирург расстается с больным ненадолго. Он вдруг неожиданно возвращается, и это – своего рода психологический трюк: пока больной пребывает в эйфории от индивидуального заботливого отношения к нему и, естественно, плохо соображает.
- О, извините, ради Бога. Cовсем забыл, что завтра у  меня могут быть непредвиденные расходы, примерно на такую же сумму 2000 рублей. И желательно  выдать деньги сейчас и наличными.
И больной, вполне естественно, дает эту сумму в руки самому врачу, стыдясь, а точнее опасаясь попросить чек или квитанцию. Да и как можно попросить их у хирурга, который за твое недоверие завтра может твой глаз натянуть тебе на известное место. Что тогда?!
Конечно, многие больные прекрасно понимают, что эти непредвиденные расходы - не что иное, как взятка врачу. И все-таки до последнего верят: а вдруг, не взятка?! Вдруг, действительно, непредвиденные расходы?
Так, например, было с третьей больной в нашей палате, бывшей актрисой Малого драматического театра с редким и красивым именем – Инесса.
Инесса не смогла сразу выдать  хирургу положенную сумму и, извинившись, сказала врачу, что она сейчас же позвонит сыну, и он привезет деньги. Бедная актриса так искренне разволновалась, как, наверное, ни разу в своей театральной жизни не волновалась на сцене.
- Боже мой! Боже мой! Ради Бога, извините, но у меня с собой остались деньги только на наркоз. И я действительно не знала о «непредвиденных» расходах. А так бы у сына попросила побольше. Мы, ведь, с дочкой живем вдвоем. Пенсия у меня маленькая, а она, помимо работы в библиотеке, еще на дом заказы берет по шитью. Да заказов не так уж много: сейчас ведь все готовое покупают… И потом, у моей дочки собака недавно болела, так все сбережения туда пошли, на ее лечение. Я…я…я сейчас же позвоню сыну - и он обязательно привезет деньги после работы.
Инессу на нервной почве уже было не остановить. И она так оправдывалась перед мародером-хирургом за свою нищету, что даже тот, не выдержав, начал успокаивать ее:
- Не волнуйтесь Вы так! Отдадите деньги, когда сын приедет. Я сегодня допоздна в клинике буду.
Как говорится, «пожалел волк кобылу – оставил хвост и гриву!»

- Ирина, а что означает фраза «непредвиденные расходы»? Я что-то так разнервничалась, что ничего толком и не поняла. Все думала, успеет ли сын, чтобы врач не ушел домой.
- Врач уйдет домой?! – Ха-ха-ха!!! Инесса! До чего же ты наивная! Никуда твой врач не денется! И будет в кабинете ждать твоего сына хоть до утра, потому что «непредвиденные расходы» - это не что иное, как благодарность врачу за операцию, которой еще не было.
- Да разве можно так поступать? Я и сама бы врачу дала деньги, но чуть позже, перед выпиской. Ну, конечно, не 2 тысячи рублей – для меня это очень большие деньги, а уж 1 тысячу точно бы дала, так сказать, отблагодарила бы врача.
- Ну, это еще бабушка надвое сказала.
- Да что ты, Ирина, такое говоришь? – с заметной обидой в голосе произнесла Инесса.
- Ну, Инесса, не обижайся, пожалуйста. Это не я говорю. Это я мысли врача тебе толкую: во-первых, «дала бы» - это звучит очень сомнительно, как  «если бы…да кабы…», то есть, можешь дать, а можешь и не дать. А во-вторых, операция может быть неудачной. Тьфу, тьфу, тьфу, конечно, но что тогда, а
- Не знаю…
- А я знаю! тогда хирургу не видать твоих 2 тысяч рублей, как собственных ушей.
- И все равно, разве можно так поступать врачу?!
- Можно, и еще не так можно! Потому что врачи нынче поборами занимаются в открытую, без зазрения совести и стыда…
И не успела я закончить эту жуткую фразу, как скрипнула дверь, и в палату вошел еще один специалист по сбору денег - «молодой да ранний» врач-анестезиолог.
Но прежде чем о нем рассказывать, хочу кое-что уточнить.
Четвертой в нашей палате лежала Лариса Ивановна, бывший врач-кардиолог, которая отработала в «Свердловке» более 25 лет и лечила таких больных, как Мравинский, Кирилл Лавров, Толубеев, Сенчина и многих-многих других известных артистов и знаменитых людей России. Очень милая интеллигентная женщина, и очень жаль, что я с ней была знакома всего один день – она выписывалась из больницы. Но перед выпиской меня предупредила:
- Ирина! Когда к тебе придет  врач-анестезиолог и будет рассказывать всякие небылицы про наркоз, особенно не верь ему, потому что все, что он будет говорить о дорогих и дешевых наркозах, – это неправда. И в больнице все всегда «черпают из одного ведра». А все беседы врача нужны только для выколачивания денег из больных. Мне он, кстати, когда узнал, что я его коллега, даже ничего не стал предлагать. С остальных же больных берет деньги за наркоз вперед, без всяких чеков, квитанций и договоров. И ты даже не знаешь, что тебе вводят. Вот так-то!

Так вот, когда анестезиолог осторожно присел на краешек моей постели и начал «влезать в душу» (с кем я живу, где я живу и на какие средства я живу) что-то на меня нашло: скорее всего, повлияли события прошедших суток и все то, что творится в больнице. И я попросила врача:
- Давайте ближе к делу и по существу.
- Как Вам будет угодно! – как ни в чем не бывало, ответил он мне. И наш дальнейший диалог был похож не на беседу больного и врача, а на вульгарный треп двух барыг на рынке:
- У нас в больнице существует два наркоза. Один – дешевый, но плохой. Второй – дорогой, но хороший.
- И почем же они у вас?
- 500 рублей и 1700.
-А еще лучше нет у вас? Я могу купить и подороже.
- Нет, увы, только два.
- Ну, хорошо! Тогда мне за 1700 рублей, но платить вперед – я не буду, а буду платить только по факту: хорошо себя чувствую – плачу 1700, плохо себя чувствую – не плачу ничего. И хочу Вас предупредить, что я приличный аллергик и склонна к таким явлениям, как отек Квинке, кома, токсикоз и т. д. Может быть, вы специально подберете щадящий наркоз для меня, и я заплачу вам значительно больше…

«Заплачу значительно больше!» - эта фраза, конечно, смешно звучит из уст больного, который лежит на обшарпанной постели в четырехместной палате и нюхает все то, что нюхают другие.
Конечно, мне анестезиолог не поверил и «всандалил» такой наркоз, от которого я очухивалась более суток. А если говорить правду, то он ввел тот единственный наркоз, который был в больнице. Которым все пользовались и от которого почти у всех был суровый «отходняк». Своего рода смесь белой горячки с глюками. Оказывается мою любимую Люси двое суток навещали какие-то инопланетяне. Лариса Ивановна – врач-кардиолог – страдала сильной рвотой и в перерыве между приступами «бегала» вокруг кровати, ловя каких-то шпионов. Инесса, по-видимому, играла роль на сцене, так как вслух читала бесконечные монологи из классических произведений, но зато как читала!!!
Ну, а что творилось со мной - это достойно отдельного дальнейшего описания. И, забегая вперед, скажу: когда я поступила уже на вторую операцию, я деликатно попросила заведующую проконтролировать наркоз лично.
На что она мне спокойно ответила:
- А что его контролировать?!! У нас в больнице существует один – единственный наркоз для всех!
Вот так-то! Вот и «приехали». Вот тебе бабушка и Юрьев день!!!

В этой главе в отношении больниц Германии – я поставлю прочерк. Потому что никакого пакета для операции в аптечном киоске я не покупала, никакой пьяной няньке за судно 2,5 евро не платила, «непредвиденных расходов» у хирурга не было, и за хороший наркоз у меня ничего не вымогали. А таких моральных качеств, как мародерство, стяжательство и поборы, у немецких врачей  в «Сульцбахе» нет и в помине. Поскольку они очень ценят свою работу и боятся ее потерять. И мне очень жаль, что в последнее время многие русские врачи не боятся ничего и поэтому не ведают, что творят.

Короткий отдых бравого солдата Швейка
Но не будем больше забегать вперед и вернемся к подготовке к операции.
На вторые сутки неподвижного лежания, когда уже сил и терпения совсем не осталось и я не в состоянии была думать о чем-либо вообще, мне неожиданно и крупно повезло.
Около 10 часов утра к нам в палату вихрем влетела старшая медсестра. И как ни в чем не бывало развязала мне глаза.
- Вам нужно срочно на первый этаж, в хозрасчетное отделение: оформить няньку как положено, по договору. А когда все оформите – сразу обратно.
- Надежда Васильевна, да что Вы? Какой первый этаж? И какой может быть сейчас договор, когда Ирина уже вторые сутки неподвижно лежит с завязанными глазами. У нее же скоро операция! – кто-то из соседок вступился за меня.
- Да знаю, девочки. Я все знаю, но ничего поделать не могу – приказ заведующей.
- Да у нее же сейчас вся сетчатка полетит к черту! – продолжали защищать меня такие же больные, как  и я.
- Ну, будем надеяться: Бог милует и все обойдется!
Уж, не знаю: то ли моя нянька слишком напилась, то ли кто-то «сверху» подсчитал ее заработки и позавидовал, но мне ничего не оставалось, как встать с постели и спуститься на первый этаж.
- Ирина, пешком не иди, поезжай на лифте! - заботливо произнесла Надежда Васильевна и еще раз напомнила: - Не забывай про голову. Держи ее все время прямо! Как будто несешь кувшин с водой.
- Кувшин с водой?!! Да я на своей голове тащила целую ванну, наполненную водой. Ибо вторые сутки ничего не ела и не пила.  Голова кружилась, ноги дрожали. Пока доползла до первого этажа – употела так, будто только что вышла из хорошей парной.
А еще я просидела внизу в очереди около часа, но, увы, просидела впустую, так как в хозрасчетном отделении были свои понятии и свои законы, не совпадающие с понятиями заведующей моего отделения.
- Оформите мне, пожалуйста, няньку по договору.
- Кого? Кого?
- Сиделку.
- А зачем она вам нужна?
- Как зачем? Для всяких моих личных нужд и потребностей.
- Женщина! Да что вы мне голову морочите? Мы сиделку оформляем вместе с хозрасчетной операцией. Вы что – приезжая?
- Да местная, местная я.
- Ну, а раз местная, то возвращайтесь к себе в палату и скажите заведующей, что няньки отдельно от операции не оформляются. И пусть она там больше дурью не мучается. Так и передайте!!!

Не успела я добраться до палаты, как выяснилось, что меня уже все разыскивают.
- Ирина, куда ты пропала? Давай быстрее ложись в постель. Тебя решили взять пораньше, вместо одной бабки, у которой давление поднялось! – буквально хором сообщили мне соседки неожиданную новость. Не успела я завалиться в постель, как прибежала молоденькая медсестра и срочно начала бинтовать мне ноги:
- Ну, сколько раз я говорила аптеке, чтобы не продавали бинты разной длины, но нельзя же так! – искренне возмутилась медсестра, и я невольно посмотрела себе на ноги. А, посмотрев, искренне расхохоталась, за мной начала смеяться сестричка Юля, а вслед за ней и вся палата.
Моя левая нога была профессионально забинтована почти что до бедра, а вот правая – всего лишь до колена. И я была удивительно похожа на главного героя старой кинокомедии – бравого солдата Швейка в госпитале.
Как оказалось, один бинт был предназначен для ноги, а другой – для руки.
Кто его знает, может быть, в аптечном киоске сотрудники невнимательно работали, а может быть, это – своего рода приработок, так сказать, небольшая добавка к зарплате, на бесплатное ежедневное пирожное и кофе.  А почему бы и нет?
Я особенно не вдавалась в подробности по этому поводу. Это была всего лишь незначительная деталь, невинная шалость на фоне более глобальных безобразий в больнице.
Главное, что перед операцией я от души посмеялась, а это – очень хорошо. Это – здоровье и надежда, которая умирает последней.
А дальше было еще «веселее». На перебинтованные ноги одели ярко синие бахилы, на голову – такого-же цвета шапочку и на меня саму – памперс, предназначение которого я поняла лишь после операции.
И теперь я уже была похожа на какого-то контуженного и обмороженного жалкого солдата Швейка… Мне думалось лишь только об одном:
- Может быть, действительно было лучше плюнуть на все запреты русских врачей и улететь в Германию?!!

Кстати, о Германии.
Перед первой операцией ко мне в палату вошла молодая медсестра с чем-то, похожим на рулетку, в руках. И я даже не поняла, что она собирается делать. А она, измерив мне щиколотку и длину ног, выдала белые эластичные чулочки соответствующего размера.
И я уже больше не была бравым солдатом Швейком – ни в палате, ни в плену, ни на побывке. А была настоящей «Дюймовочкой», вот только грустные печальные глаза и предательские морщины на лице выдавали мой возраст.

Суровый «отходняк»
Суровый «отходняк» от наркоза и операции начался, как ни странно, с…памперса.
Пришла в палату медсестра и сообщила мне пренеприятное известие, что если в течение двух часов я не использую памперс по его прямому назначению, то меня заставят это сделать, но уже другим способом. Этакая принудительная игра в запоздалое детство.
Но лежачему больному с завязанными глазами не всегда удается такая игра, потому что его мозг и сознание еще полностью находятся во власти наркозных глюков.
По поводу принудительных мер и памперса: у каждого больного на этот счет была своя теория, но первое место мы отдали все-таки Люси:
- Да, ни хрена вы, девочки, не понимаете! Все очень просто: врачей мало, смотреть за вами некому. Наркоз очень плохой, могут даже почки отказать. А мокрый памперс – это единственное вещественное доказательство, что ваши почки после операции работают, и что в ближайшее время вы не помрете. А поэтому за вами можно сутки не смотреть!

Кстати, ко мне действительно никто из медперсонала: ни врач-хирург, ни анестезиолог, ни  медсестра – не приходили ровно сутки. Даже вечно пьяная Нино прекрасно понимала, что со мной ей пока делать нечего. И ровно сутки я не могла «въехать» в жизнь. Нет, нет, меня не преследовали никакие шпионы и бандиты, как других больных. И монологи с кровати я не читала.
У меня вообще не было никаких глюков, кошмаров и эйфории. Меня даже не тошнило. Но состояние мое было весьма жуткое. Это страшное состояние даже описать нельзя, потому что на этом свете меня уже не было, а «туда» я еще не добралась: что-то среднее между комой и смертью.
Я просто тихонечко лежала себе на своей койке, не участвуя ни в каких дискуссиях, беседах, разговорах. И только изредка просила соседок: «Вывезите меня, пожалуйста, в коридор - я, кажется, умираю.
Мои соседки каждый раз, перепугавшись, вызывали медсестру, на что та, находясь на своем посту, спокойно отвечала: «От наркоза у нас еще никто не умирал!»
И она оказалась права – я не умерла ни на первой операции, ни на второй, и ни на третьей. Но страх от страшной комы и жуткого наркоза остались во мне на всю жизнь и навсегда.
А еще остался страх темноты и вечной черной ночи. Но этот страх пришел значительно позднее всех «экзекуций». Он пришел тогда, когда я только-только начала очухиваться от операции и «въезжать» в жизнь, когда заново ощутила вкус настоящего «боржоми» и черного английского чая.
От долгого неподвижного лежания в постели, да еще с перебинтованными ногами, завязанными глазами с моим телом стали происходить не совсем обычные преобразования. Вначале мне показалось, что я лежу на каком-то топчане, а мои ноги свисают вниз, к полу. Потом, когда их вообще «не стало» – произошла полная потеря ориентации. И только наощупь, руками, я понимала, что мое тело – тело обрубка-чурбана – все еще находится в постели.
Вечная темная ночь и страх немощи и бессилия преследовали меня еще несколько дней.

Суровый «отходняк» от наркоза, глюки и страхи, немощь и бессилие – все это было в прошлом и было в России.
А в Германии через четыре часа после сложной операции меня можно было уже увидеть в кафе на первом этаже, где я за обе щеки уплетала тающий во рту кусочек нежного торта с клубникой и взбитыми сливками.
Ну, а почему бы и нет?! Почему бы не полюбить себя и не побаловать после стольких волнений и переживаний?

Болевой шок
Ну, наконец-то суровый «отходняк» от наркоза закончился, бинты с ног сняты и глаза развязаны. Лежи в постели и радуйся жизни. И неважно, что твой глаз сейчас фактически ничего не видит и похож на спелую грушу. Важно то, что ты им видишь тонкую полоску света из окна. И эта тонкая полоска – твое спасение, твоя надежда на выздоровление.
И какое все-таки счастье, что ты сама можешь дойти до туалета или умывальника, сама можешь поесть или даже совершить небольшую прогулку по коридору.
Главное – при всем при этом – не спешить и всегда, где бы ты ни был, помнить, что несешь на голове кувшин с водой. Конечно, трудно о нем помнить постоянно, но драгоценный кувшин – это единственная гарантия на беззаботное будущее. И ради этого беззаботного будущего об этом кувшине нельзя забывать, и хорошо бы научиться с ним жить!
Именно на такую ответственную волну настраивала я сама себя, лежа в постели, когда вошедшая в палату медсестра сообщила мне радостную весть: «Больная Nagel (Нагель)! Сегодня у вас лазер в 14.00».
Так уже было принято считать в нашей больнице, что лазер – это очень полезная и очень нужная процедура. И на эту процедуру существовала запись на целый год вперед. И только единицы «счастливчиков» попадали на нее сразу после операции, в число которых, как ни странно, попала и я.
- А почему это у нее лазер, а у нас – нет? – громко завозмущались остальные больные, искренне позавидовав мне.
Но если бы они только знали тогда, чему они завидуют…
Ведь это была не лазерная коррекция, а болевая терапия, своего рода электрошок для психически ненормального больного человека.

Пока сидела в коридоре в ожидании лазера, из кабинета две медсестры под руки вывели одну несчастную больную. Иначе про нее  и не скажешь.
Женщина была в истерике и, рыдая навзрыд, долго никак не могла успокоиться. Как оказалось, пролежав в постели в лежку с завязанными глазами целых трое суток, она напрасно мучалась и страдала. Так как стоило ей усесться на стул перед лазером, как вся сетчатка тут же отслоилась.
А это означало только одно: снова лежать немощной и бессильной с завязанными глазами в постели, а потом уже идти не на лазер, а на такую же операцию, от которой я только что очухалась…

Высокий, стройный, симпатичный молодой врач лет 35 поначалу встретил меня весьма и весьма приветливо. А уж потом, оценивающе посмотрев на меня, сменил свою очаровательную улыбку на заметную нервозность и раздраженность. По-видимому, мой внешний вид не внушал особого доверия: скромный халатик, скромные тапки и весьма скромное поведение.
Да и если учесть, что, прежде чем усесться перед лазером, я зачем-то завела дурацкий разговор.
- Доктор! А сколько стоит такая процедура?
- Лично для вас – бесплатно, потому что вы лежите в нашей больнице. Но если у вас возникнет желание отблагодарить меня, я возражать не буду. 
- Конечно, конечно, возникнет. А в пределах какой суммы должна быть благодарность?
- В пределах какой суммы? - удивился врач, да кто сколько хочет, тот столько и дает.
- Нет, доктор! Я, конечно, понимаю, что вопрос глупый. Но спрашиваю только исключительно из-за ограниченности в средствах.  Если честно, то у меня и затрат уже много было в больнице.
- Больная! Да это ваши проблемы, и вы лучше меня знаете сколько денег у вас в кошельке.
- Но, ведь, можно дать и 100 рублей и 10 тысяч. За 100 рублей вы оскорбитесь, а 10 тысяч – у меня нет. Назовите, пожалуйста, среднее число, средний тариф.
- Средний тариф?! Как это? Я не понял!
- Ну, вот нянька, например, за целый день берет 1000 рублей.
- А я, что, так похож на няньку? – раздраженно спросил врач.
- Нет-нет, что вы? Я не хотела вас обидеть. И ради Бога, извините: я все поняла.
- Ну, раз все поняли, тогда давайте приступим к работе и не будем больше терять времени.
- Доктор, а больно не будет?
- Конечно, будет. Ведь только что прооперировали глаз. Придется вам, голубушка моя, потерпеть.
- А нельзя ли мне обезболивание сделать? Или какой-нибудь укол?
- Уколы я не делаю, а вот несколько капель – пожалуйста.

Я уселась на стул напротив врача, абсолютно не представляя себе, на что обречена.
В начале «экзекуции» приглушенная боль действительно была довольно-таки терпимой. Но  потом!.. Потом, когда из приглушенной она превратилась в острую и стала пронизывать насквозь не только мой глаз, но и всю мою голову, я, ерзая на стуле, жалобно попросила врача добавить мне капли.
На что «лазерщик» резко заметил:
- Больная! Почему вы так себя нервно ведете и не даете мне работать? Я же вас предупреждал!
Мне стало стыдно за свое поведение, и я, вцепившись пальцами рук в специальные ручки прибора, как-то заставила себя не ерзать и потерпеть еще какое-то время. Слепящий свет и нестерпимая боль чередовались между собой и с каждым новым лазерным лучом, я понимала, что этому сумасшествию не будет конца… Не знаю, чем бы дело закончилось, но я вдруг как-то вся раскисла, обмякла и еле успела произнести:
- Доктор! Мне плохо!!!
Что было дальше – я не помню.
Я очнулась только в коридоре, на топчане. И первое, что увидела - перепуганное лицо медсестры с нашатырным ватным тампоном в руках.
- Больная! Вы сами дойдете до палаты или вас проводить? – поинтересовалась она у меня.
Я ничего не ответила, вспомнила свою няньку Нино, и то, что она мне «на дорожку» сказала:
- Если после лазера у тебя будут проблемы, пусть мне сообщат: я за тобой приду.
Выходит, что Нино все знала. И я – не первая и не последняя жертва, которая валяется на топчане. А может быть, я сама во всем виновата и нужно было сразу дать деньги?
- Позовите, пожалуйста, уборщицу Нино со второго этажа, - попросила я молоденькую медсестру и уточнила:
- А с лазером у меня все нормально?
- Женщина! Лазер вам перенесли на завтра!
«Какой ужас! Значит, завтра будет опять то же самое! – вихрем пронеслось у меня в голове, нужно срочно подойти к врачу и исправить ситуацию.
В ожидании Нино я тихонечко привстала с топчана и медленно вернулась в кабинет к врачу. Ноги мои все еще были ватными, в ушах стоял сплошной звон, и вся я такая, употевшая и несчастная, присев на краешек стула, робко начала оправдываться:
- Доктор! Извините меня! И возьмите, пожалуйста, деньги сами, не побрезгуйте!!! Потому что я сейчас вообще ничего не вижу!
После всех этих слов я, сняв кошелек с шеи, вручила его врачу:
- Ого, какой красивый! – отметил врач, разглядывая ярко-красный на длинной веревке кошелек, с символикой турецкого флага посередине: полумесяц и звезда, вышитые белым блестящим бисером.
- Сколько взять денег-то? – без тени смущения спросил молодой врач, нагло роясь в моем кошельке.
- Возьмите все что есть, только завтра про меня не забудьте, пожалуйста, ладно?
- Ну, как можно? Как можно? Забыть такой кошелек и такую женщину!

Я изобразила жалкое подобие улыбки, и на этом мы расстались. Выйдя в коридор, я увидела свою любимую няньку Нино, в руках она держала теплый жакет. Какое счастье, что у меня все-таки есть Нино! Она заботливо накинула на меня жакет, бережно взяла под руку и мы, не спеша, пошли с ней по длинному-длинному коридору.

В палате я молча легла в постель. И у меня, естественно, не было никаких физических и моральных сил с кем-либо разговаривать.
- Ирина! Ты поспи лучше. А я тебе через часочек чайку заварю хорошего! – заботливо произнесла Нино и строго-настрого приказала соседкам:
- А вы – сороки – не трещите много! Дайте человеку отдохнуть. Сами видите – устала она совсем!
Не знаю, сколько уж я спала и спала ли я на самом деле, но вечером, выпив кружку ароматного крепкого чая, я во всех деталях и красках рассказала своим девочкам о лазерной экзекуции и лазерном шоке.
- Ирина! Да мы все поняли прекрасно. Когда Нино привела тебя в палату у тебя на лице был такой страх и такая боль, что не заметить этого было невозможно. Кстати, сколько с тебя содрал этот мародер?
- Да я сама ему все деньги из кошелька отдала. Вернее, весь кошелек.
- Как это? Как это? Ты что, Ирина, головой пошла от лазера?
- Да, нет. Просто ни хрена не видела в тот момент, все блестело и сверкало.
- И сколько у тебя было денег? И сколько врач взял?
- Было около пяти тысяч рублей. А сколько взял – не знаю, но я разрешила взять все деньги.
- Ну, ты, Ирина, даешь!!!
- Девочки, так за удовольствие нужно платить!!!
- Особенно за такое, как у тебя! Тебя аж всю перекосило от такого удовольствия. Ха-ха-ха! – от души расхохотались все в палате, а, насмеявшись вдоволь, уточнили:
- Ты лучше посмотри, может, что осталось, а?!!
Я сняла кошелек с шеи, открыла его и, заглянув внутрь, удивилась:
- Ну, надо же. Совсем пусто. Даже десятки, которые дочь разменяла мне на телефон, и те взял!!!
- Десятки взял?
- Вот уж мародер – так мародер!
- Какая гадина!
- Что творится?! Что творится в России! Раньше брали, сколько положено, а сейчас – сколько возьмется, – хором  «загудели» все в палате, и уж не помню кто из больных вынес суровый приговор:
- Да таких врачей без суда и следствия нужно сразу ставить к стенке!!!

«Сульцбах»! Чтобы врач взял в руки кошелек слепого больного и рылся там, выбирая нужные купюры, такого унизительного и морального падения не увидишь даже  в немецком кино. Как и больному потерять сознание от болевого шока в самой больнице…
Но, это, увы, не означает, что у больных людей нет боли. Она у них есть и еще какая! У  меня лично после второй операции, когда в глаз «вкачали» силикон, была такая дикая, нестерпимая головная боль, что сильные анальгетики действовали только несколько часов.
Как ни странно, но самым  лучшим анальгетиком для меня тогда в больнице оказалась спортивная шерстяная шапочка с дурацким ярко-красным помпоном, которую я как-то ночью напялила себе на голову, оттого, что сильно замерзли мозги и уши, хотя в палате было очень тепло. Напялив эту шапочку однажды, я уже не могла с ней расстаться ни следующей ночью, ни через ночь, ни через месяц, потому что мне в ней было тепло и уютно, как никогда в жизни.
Кстати, весь обслуживающий медперсонал клиники Sulzbach совершенно спокойно отнесся к моей оригинальной выходке, до такой степени спокойно, как будто моя шапочка была непременным приложением к спальному гарнитуру или спортивному костюму…
Вселившаяся в меня еще в больнице боль, потом на протяжении целого месяца, уже дома, не давала мне покоя ни днем, ни ночью. С этой болью я просыпалась и с этой болью же засыпала. А она, почему-то все никак не хотела расставаться со мной, порой доводя меня до полнейшего изнеможения и безумия…
А еще до безумия доводил меня любой свет. Тогда с глазами происходило что-то невероятное: резкая боль и поток слез чередовались между собой, и мне казалось, что этому сумасшествию не будет конца!!!
Именно тогда, зимой, всеми фибрами своей души возненавидя солнце, свет и снег, я обрела новых друзей на долгие-долгие месяцы своей жизни. Этими друзьями стали шторы, темнота, тучи, дождь, слякоть и солнцезащитные очки с темным-темным фильтром, с которыми я расставалась только на ночь. За это в кругу своих друзей и знакомых была прозвана русским агентом КГБ – агентом 007.
Когда я была абсолютно здорова и по жизни скакала этакой поджарой лошадкой, я никак не могла, да и не хотела понять несчастных людей, которые свою жизнь заканчивают самоубийством. И только оказавшись в их «шкуре», «шкуре» уставшего, измученного больного, я поняла их. Поняла, как никто другой.
- Если до нового года не пройдет дикая головная боль и этот страшно слепящий свет –  я не знаю, что я с собой…
Сейчас, уж если честно говорить, то я не знаю, чтобы я сделала с собой тогда, накануне Нового Года, но видно так было угодно судьбе и Богу, острая головная боль покинула меня, оставив вместо себя какое-то приглушенное состояние, с которым уже можно жить, работать, верить, надеяться, любить и… мечтать. Мечтать посетить свой родной и холодный Санкт-Петербург, где так много дождей и туманов, где так мало светлых дней и солнца, но где моей душе так хорошо, тепло и уютно.
Питер! Любовь моя – Питер! Как сейчас мне не хватает тебя!

Воровство по понедельникам
Почему именно в понедельник? – спросит читатель. Да потому,  что в понедельник – самая большая выписка «старых» больных и самое большое поступление «новеньких».
Кто-то прекрасно понял, что именно в этот день, так сказать под шумок, в неразберихе, можно и совершать свои грязные дела. Когда спрашивать действительно не с кого, когда на одной  койке оказываются двое. Один вроде бы – уже не больной, а другой – еще не больной. Когда один человек бегает, нервно собирая все нужные бумажки на выписку, а другой – на предстоящую операцию. Когда вещи, мешки, тюки и узлы – горой валяются на постелях и тумбочках и сам черт не разберет: где? чьи? и что кому принадлежит. Когда все двери нараспашку и вокруг куча родственников, одни из которых приехали за больным и помогают ему собрать пожитки, одеяла, матрасы и подушки. А другие уже заносят свои чувалы. И никто никого деликатно не пропускает вперед. Так как все боятся: одни, что не успеют выписаться, другие - прописаться.
Вот именно в такой неразберихе больничного «цыганского табора» чья-то грязная лапа и запускалась в палату, в чью-нибудь тумбочку. Запускалась сразу «по локоть» и брала по максимуму.   
По понедельникам никогда не пропадает банка варенья или соленья, линялое полотенце или драные трусы. Такие мелкие кражи происходят каждый день, в течение недели. В понедельник, день тяжелый, крадут сотовые телефоны, мини-радиоприемники, электрические чайники, часы, кожаные куртки, замшевые сапоги, ну и, конечно, кошельки и деньги. За три мои операции в Санкт-Петербурге сменилось много понедельников и я знакома лично со многими пострадавшими.
Однажды две наивные дурочки на радостях, что наконец-таки выписываются из больницы, поставили на зарядку свои мобильники. И поставили почему-то на одну тумбочку. А сами побежали собирать нужные бумажки. Вполне естественно, что когда прибежали – от их телефонов остались одни воспоминания.
А вот одна капризная дама из довольно таки обеспеченных людей в этом плане «переплюнула» всех больных. Потому что собранный дорогой кожаный чемодан на колесиках она сама лично подкатила к дверям палаты, в ожидании дочери и автомобиля. Дочь задерживалась где-то в пробках на дорогах. Дама заметно нервничала и периодически выбегала курить, давая по мобильнику ценные указания единственному чаду: по каким дорогам лучше ехать. Она договорилась до того, что кто-то незаметно выкатил ее чемодан.
Не обошел стороной вор и меня. Но это был, если честно признаться, какой-то уж совсем мелкий вор, прямо не вор, а лилипут-воришка!
И на фоне вывезенного из палаты чемодана моя пропажа выглядела совсем смешно и прозаически, потому что это был, всего лишь, ярко-желтый маленький утенок, предназначенный для грудников. Для того, чтобы легче было пить, у него был сделан специальный носик. Такого забавного утенка привезла мне дочь перед операцией, простоял он на моей тумбочке всего лишь несколько часов. И очень жаль, что я так и не успела испытать его в действии.

То ли дело в Германии: все ценное положи в сейф и спокойненько болей! А такие аксессуары больных, как чемоданы, сапоги и куртки, – во время моего пребывания в клинике  Sulzbach – не пропадали ни разу.
Ну, а говорить о том, чтобы какой-нибудь немец или немка «втихаря» под одеялом могли съесть мою банку варенья – вообще смешно, пошло и глупо.

Стертые даты и тухлые продукты
Я очень хорошо запомнила сюжет одного документального фильма про Чернобыль. Запомнила на всю жизнь. Это когда несколько мародеров обходили поселки в запретной зоне и собирали продукты в заброшенных домах, с дальнейшей их реализацией на рынках и базарах. Весь Советский Союз перед голубым экраном возмущался:
- Как так можно?
- На них креста нет!
- Да за такие поступки…
Это было тогда, когда еще не было повальной безработицы и когда все жили более или менее одинаково и стабильно.
Сегодня, в «лихорадочной и тяжело болеющей» России, на фоне новоиспеченных уродов-миллионеров простой, обычный житель теряет рассудок и живет по одному-единственному закону – закону «ПОФИГИЗМА».
В российском обществе очень быстро развалилась мораль, нарушилась до такой степени, что врач может запросто переступить через лежачего больного. Продавец без тени смущенья – продать тухлый товар. Медсестра в Хосписе - может хладнокровно ввести больному воду вместо обезбаливающего. Какой-нибудь скучающий «отморозок» полицейской дубинкой может дать по голове. Бомж – от сильного желания выпить – может отобрать у 80-летней бабушки пенсию, а школьник-идиот – веселья и прикола ради – украдет костыль у бедного нищего у метро.
Таких примеров можно перечислять бесчисленное множество, но все они имеют только одно название «больная мораль».
Мы привыкли говорить о том, что человек становится интеллигентом только лишь в третьем поколении. Для становления морально-этических качеств, на мой взгляд, должно пройти значительно больше времени.

Ну, а пока… Пока, чтобы преждевременно в глазной клинике не умереть от какой-нибудь сальмонеллы нужно внимательно смотреть на невзрачную витрину в кафе и на блюдо с каким-то замшелым куском не то мяса, не то рыбы, на сильно заветренные салаты, бутерброды с засохшим сыром или черствые пирожки и давнишние пирожные.
А еще нужно внимательно смотреть на даты продаваемых продуктов. Хотя даты о свежести продукта вам абсолютно ничего не скажут, так как они могут быть запросто перебиты.
Так, в Первом Медицинском институте Санкт-Петербурга совершенно недавно, всего лишь 3-4 года назад, был один вопиющий судебный процесс над медиками-студентами, которые с большим энтузиазмом в свободное от учебы время, прямо все в тех же белых халатах, в одном из арендованных подвалов института, ловко перебивали даты на мясной тушенке. Я прекрасно понимаю, что все они из-за своей скудной стипендии очень хотели есть, но почему они не ели эту тушенку сами?! Или почему не вспомнили о клятве Гиппократа? Я до сих пор не могу этого понять.
Вот она, что ни на есть самая извращенная мораль будущего медика в стенах родного вуза!!!
Грешить не буду, такой тушенкой в кафе на 1-м этаже клиники не торговали и слава Богу! А вот просроченный кефирчик продать больному – это пожалуйста! Так сказать, для улучшения пищеварения, чтобы лежачий больной особенно не напрягался в туалете. Помереть – не помрешь, а вот «пропоносишься» по полной программе – это точно.
Однажды, отстояв в очереди, я взяла кефирчик, на котором не было ни одной даты.
- Девушка, замените мне, пожалуйста, пачку! – как можно вежливее попросила я совсем еще молоденькую продавщицу, которая сделала вид, что ничего не поняла и нагло переспросила:
- А почему я вам должна менять кефир?
- Да потому, что на нем нет никаких дат!
- Ну и что из этого? Значит, на заводе на конвейере пропустили. Я-то здесь причем?
- А вы здесь притом, что не имеете права продавать скоропортящийся продукт без дат, тем более молочный! – четко, как хороший педагог, произнесла я, гордо выпрямила спину и зауважала себя так, как никогда еще не уважала себя в жизни.
В этот момент продавщица посмотрела на меня буквально как на врага народа, но дальше пререкаться со мной не стала. Как ни странно, ей помогла очередь из самих же больных:
- Женщина, вы что, умнее всех?
- Вроде бы слепая, а смотри-ка, все видит…
- Да что ты там все разглядываешь, как будто корову покупаешь... – зашумели все сразу.
А продавщице весь этот галдеж только на руку был. Она, осмелев, пошла в атаку:
- А я что сама по вечерам здесь штампую даты?
- Ха-ха-ха! – дружно, как молодые жеребцы «заржали» больные, а кто-то из мужчин даже пошло сострил:
- Задницей штампуешь, не отходя от кассы!
- Ха-ха-ха! – теперь уже залилась звонким смехом дурочка-продавщица. И, насмеявшись вдоволь, цинично заявила мне: - Вот вам, больная – новая пачка кефира, на которой даже совсем слепые люди увидят даты…

В немецком очень чистеньком больничном кафе на витрине столько аппетитных продуктов, что они сами прямо так и напрашиваются в рот. Не могла не соблазниться и я, отдав предпочтение тающему во рту кусочку нежного торта со свежей клубникой, взбитыми сливками и шоколадом, и читатель об этом уже знает.
Кстати, еще раз о свежести продуктов: в России уже давным-давно вошло в привычку нюхать все подряд, нюхать где угодно: в магазине, на рынке, в кафе, забегаловке и даже в ресторане. И русские люди, словно хорошие охотничьи собаки, научились опознавать свежесть продукта по первому «нюху».
Поскольку заговорили о еде, следующая глава будет посвящена именно кухне.

Неужели вы ели в нашей столовой?!!
- Именно так искренне спросил мой врач-хирург, узнав о том, что я ела в больничной столовой и… отравилась. Но об этом чуть позже. А пока? Пока я ответила:
- Конечно, ела! Потому что иногда хочется чего-нибудь горячего…
- Ну, что вы? Что вы? Как так можно безрассудно, опрометчиво и даже рискованно поступать? Неужели вы до сих пор не поняли, что в нашей столовой есть нельзя! Вы вроде бы умная женщина…
Да ум здесь абсолютно ни при чем. Главное здесь – иметь крепкий желудок, чтобы он мог «камни переваривать», да с несвежим продуктом хорошо справляться. А вот об этом, увы, я забыла. Совсем забыла, что у меня такой капризный желудок, что реагирует буквально на все.
- Вот теперь будете помнить и долго помнить!
- Это уж точно. Такое – не забывается никогда!
- Понимаете теперь меня? Почему я третий год из дома обеды ношу. Кстати, я – не одна такая, никто из врачей и медсестер не ест в больничной столовой.
- А сама заведующая?
- Зачем, вы, Ирина, так жестоко с ней…Заведующая – тем более не ест.
- А вот все ее больные – едят!!!
- Извините, но это уже проблема самих больных… они должны сами о себе позаботиться.
Вот на такой абсурдно-чудовищной фразе и был закончен наш странный разговор о местной столовой.

Кухня?!! Самой кухни, как таковой в отделении нет, а есть, всего лишь навсего, маленькая, непромытая собачья конура, куда одна наглая пышногрудая блондинка и привозит несколько старых алюминиевых огромных кастрюль и несколько таких же огромных бидонов. Все их содержимое она огромной поварешкой раздает больным, которые уже давно в ожидании трапезы стоят в нескончаемой очереди в коридоре.
Линялая одежда, стоптанные тапки, драные носки; в руках у людей из очереди, похожей на очередь узников концлагеря – всевозможные миски, крынки, тарелки, стаканы и даже банки. Кто очень хочет есть – приходит заранее за час до завтрака или обеда. И очень нервничает по поводу того, что ему не хватит еды.
В отношении меню: в основном это, конечно, каши на воде. Этакая размазня в тарелке, без определенного вкуса, цвета и запаха. Когда эта размазня состояла из нескольких круп вспоминалась моя капризная сенбернариха – Нордвеллина ди Неси, потому что ей я всегда мешала гречу с рисом, а геркулес – с пшеном.
Правда, иногда давали рисовую кашу на молоке. Однажды очень пожилая больная около 80 лет, отстояв огромную очередь, робко спросила у пышногрудой блондинки Зины:
- Извините меня, пожалуйста. Но я так люблю рисовую кашу, не дадите мне  ее немножко побольше?
 - Еще чего захотела! Всем положена одна поварешка.
Я, услышав эту фразу, уже не могла спокойно стоять в очереди и, подойдя к раздаточному окну, чуть ли не приказала:
- Дайте этой женщине каши столько, сколько она хочет. Наглая Зинка-корзинка поначалу хотела было проявить свой характер, но вовремя вспомнив, что ей нужно будет возвращаться домой, «прикусила» свой язык:
- Да, конечно, конечно! О чем разговор?
По поводу возвращения домой! Каждый вечер буфетчица с трудом тащила две огромные, неподъемные сумки. За что больные и звали ее Зинкой-корзинкой. И вот почему. Они никогда не видели таких продуктов, как сыр, колбаса, творог, яйца. Кстати, о яйцах: один раз в неделю все-таки давали больному по одному вареному яйцу на ужин. И по очереди, состоящей приблизительно из 40 человек, и по ее эйфорическому волнению я уже понимала, что эта очередь – за одним-единственным «волшебным» яичком.
Запахи на кухне! Лучше – не  нюхать, потому что это запахи затхлой кухонной тряпки, которую домашняя хозяйка давно не стирала.

Кухня в «Сульцбахе» – это гордость. И уважение к больным и к клинике. Ножи, ложки, вилки, салфетки – все, как в ресторане: сервис, качество продуктов и само меню. Ни к чему не придраться – даже если захочешь.
При последней операции у меня был очень низкий показатель сахара в крови. И в моем меню появились такие сладкие фрукты, как груши и виноград, а также компот из персиков и абрикосов.
Но больше всего меня поражал опрос каждого больного о том, что он хочет поесть завтра. И все эти желания на полном серьезе каждое утро заносились в специальную карманную электронную машинку. Обговаривалось все до мельчайших тонкостей и нюансов. Например, под каким соусом подать кусок мяса, или с какой подливкой и  каким гарниром съесть котлету. И я уверена на 100%, что ни одному больному немцу не пришло бы в голову за одним-единственным «золотым» яичком от курочки-рябы занимать очередь с утра.
Кстати, мой «каприз» в клинике «Сульцбах» запомнили сразу и надолго. А я всего лишь один-единственный раз сказала о том, что, как все русские люди, я по утрам привыкла крепкий черный чай, а не кофе, и тем более с молоком. Сколько бы я в дальнейшем ни находилась в клинике, сколько бы палат и соседок ни сменила, меня всегда по утрам ожидал на столе крепкозаваренный черный чай.

«Нужно мыться чисто-чисто по утрам и вечерам, а нечистым трубочистам –
Стыд и Срам! Стыд и Срам!»
Это хорошо всем известные детские стихи о Мойдодыре. Поэтому эта глава будет только о чистоте, санитарии и санитарных нормах в больнице. Если театр начинается с вешалки и гардероба, то любая клиника - с кровати и туалета.
Один из красивейших городов мира - и древняя скрипучая кровать с тремя замызганными матрацами, которая так и разит антисанитарией. Разит до такой степени, что брезгливые люди боятся даже прикоснуться к ней, не то чтобы лечь и поспать.
А в отношении туалета – это вообще целая комедия или трагедия. И неизвестно, что лучше: плакать или смеяться. Больные в нашей палате шутили:
- Девочки, если я не вернусь – вызывайте «скорую», так как дверь в туалете никогда не закрывалась на задвижку. Ее просто не было. А сами больные привязали какую-то веревку к ручке двери. Да и грязный унитаз был под стать веревке: он не был закреплен, как следует, внизу шурупами, поэтому качался из стороны в сторону.  И больной, словно хороший эквилибрист в цирке, держал одной рукой привязанную к ручке веревку, другой – старался помочь себе сохранить хоть какое-то равновесие. Я тоже научилась ловко скакать по унитазу, совершенно не думая о том, что будет со мной, если я этого равновесия не сохраню. Даже в такие «опасные для здоровья» минуты, я, как зомбированная идиотка, думала о кувшине с водой на голове.
Ха-ха-ха! Теперь мне очень смешно, потому что неизвестно, что было важнее тогда спасать. То ли голову, то ли ноги, то ли задницу. Но уж, конечно, не глаз!
А об уборке палат и коридоров можно сказать коротко только одно: это – Нино с одним ведром, одной шваброй и одной тряпкой!

Сразу вспоминается немка–уборщица «Сульцбаха» со своей уборочной «аппаратурой»: этакая симпатичная тележка, со множеством шампуней и чистящих средств, с кучей всяких салфеток, тряпочек и мочалок. Одно средство – для туалета, другое – для стен душевой, третье – для шкафчиков, четвертое – для окна. И все так и блестит, так и сверкает.
А сменная швабра! Сколько палат – столько и насадочных полотен на швабру, то есть для каждой палаты есть свое полотно для мытья пола. Такого феномена стерильности я не видела нигде в России. И, пожалуй, никогда не увижу!

В конце этой главы мне хочется сказать о внешнем виде врачей, начав с…улыбки! Потому что именно в России привыкли говорить о фальшивой западной улыбке. Но лично я не вижу ничего плохого в том, что врач будет разговаривать со мной вежливо и деликатно, встретит меня пусть даже с дежурной улыбкой и проводит с такой же улыбкой домой. Ведь когда человек болен, улыбка дороже ему любой таблетки и любой операции. И уж, поверьте мне на слово, больной никогда не будет думать и гадать над тем, искренне или неискренне улыбнулся ему врач.
 А что хорошего в том, если врач приходит в палату к больному этаким нервически-злым «букой» и нехотя, сквозь зубы, разговаривает с ним. А несчастный больной все ждет и ждет: ну, когда же? Когда врач скажет ему доброе слово, ведь «доброе слово и кошке приятно!».
Но, увы, он ждет напрасно! Так как зачастую русский врач уходит, буркнув что-то непонятное на прощание больному. Которому ничего не остается, как только лицезреть жеванный в гармошку на спине халат врача, его потертые тапки и давно не глаженые брюки. Чего совершенно не скажешь о немецких врачах!
Впервые увидев их очень стерильный внешний вид, где на всем кипельно-белом одеянии ни пятна, ни капельки грязи, я подумала, что попала на какую-то, до сих пор мне неизвестную планету.
Люди в белом - будто с другой планеты, с другой цивилизацией, с другими понятиями, другим сознанием и другой моралью. И только пожив немного в больнице «Сульцбах», я поняла, что это не другая планета, а целая команда врачей и их образ жизни. Где все как на подбор и каждый хорош по-своему. Вот почему всем больным смотреть на них было одно удовольствие. А лично на меня эта дружная команда врачей действовала, как хороший бальзам, как эликсир молодости. И я всегда «расцветала» душой и телом, общаясь с ними.
А когда почти вся команда молодых врачей вместе с обером и шефом собиралась вместе – это было самое настоящее дефиле медицинской моды, где у каждого свой наряд, свой шарм и свой стиль! Даже такие аксессуары, как носки и обувь были подобраны с такой тщательностью, что не нарушали общую гармонию белого цвета, а, наоборот, подчеркивали его стерильность.

Новая беда и новая болезнь
Не успела я очухаться от первой операции и прийти в себя после лазера, как новая беда и новая болезнь скрутили меня так, что я чуть было на самом деле не померла в глазной петербургской клинике.
Мне стало плохо ночью. И я, ничего не понимая спросонья, резко вскочила с постели, напрочь забыв о драгоценном кувшине на своей голове, и галопом понеслась в туалет. У меня неожиданно открылась такая рвота, что каждый новый приступ был похож на настоящий ниагарский водопад. Меня выворачивало наизнанку каждые 15 минут. Так продолжалось часа четыре. Все мышцы на моем лице были перекошены от напряжения, а оперированный глаз, естественно, не выдержав такой нагрузки, весь залился кровью. Но  этот ужас я увидела только утром. Глянув на себя в зеркало я содрогнулась: на меня смотрел кровавый глаз измученной тяжелой болезнью, усохшей старухи.
И опять я вспомнила свою капризную и любимую сенбернариху, когда она однажды по весне заработала страшную и смертельную для многих собак болезнь – «олимпийку». Ее также выворачивало наизнанку, и с каждым новым приступом она все больше и больше таяла на моих глазах и…умирала!!! А я, да не только я, но и ветеринарные врачи скорой помощи ничего не могли сделать, и оставалось надеяться только на чудо.
И оно произошло – это чудо, потому что у моей собаки было очень крепкое сердце и крепкая иммунная система. Вообще, это была на удивление здоровая сука и, плавая уже через неделю в ледяной воде реки Невы, она абсолютно не мерзла и получала истинное удовольствие.
Со мной было все значительно хуже! Нет! Нет! Я не плавала в ледяной воде, просто чудо никак не приходило ко мне в ту ночь в больницу. А скорее наоборот – состояние мое еще больше ухудшалось, так как к мучительной рвоте прибавился еще и сильный понос. И я уже точно никак не могла добраться до дежурного врача, потому что не могла оторвать свой face и свой зад – от унитаза! Каждая новая попытка найти в длинном полутемном и пустынном коридоре кого-то живого заканчивалась ничем. Вся больница вместе с больными, медсестрами и врачами спала крепким богатырским сном.
К утру, когда мне немного полегчало, я добралась-таки до ординаторских комнат, в одной из которых услышала громкий храп. Тихонечко приоткрыв дверь, я обнаружила, спящую прямо на голой оттоманке, свою няньку Нино. Но на этот раз она была в стельку пьяная. И на мою жалкую мольбу, что мне плохо, естественно отреагировала неадекватно:
- Попей воды из чайника и ложись спать! – скомандовала Нино и тут же захрапела.
«Попей воды из чайника»! Да я себе этого не позволяла даже в нормальном своем состоянии, потому что 5-литровый замызганный алюминиевый чайник с «откусанным» носиком и с холодным кипятком, стоящий в коридоре на столе, вызывал у меня на предмет санитарии большие сомнения. И мне всегда почему-то казалось, что все больные нашего отделения запивают таблетки прямо из этого «откусанного» носика, без всяких там стаканов, стаканчиков и чашек…
И опять моя попытка дойти до кого-нибудь живого закончилась безуспешно.
Дойти – это громко сказано! Потому что в пустом, полутемном коридоре я едва не ползала на четвереньках: все волосы мои разлохматились, короткий ситцевый халатик был застегнут наперекосяк, из-под него торчала помятая рубашка.
Не помню уже точно, как и когда я нашла спящую молоденькую медсестру, на аккуратно застеленном велюровом диване в одной из комнат отдыха. Она так крепко спала, что было жалко ее будить.
- Извините, пожалуйста, но мне действительно плохо.
- Так что у вас? Понос? Рвота? – спросила она.
- И то, и другое! И я бы к вам не обратилась, но мои таблетки мне не помогают.
- И не помогут! Давно это у вас?
- Примерно с 12 ночи.
- Пойдемте со мной. Я вам дам таблетки. Сначала нужно выпить две штуки, потом через час – еще две. И будем надеяться, что все пройдет.
Поразило то, что молоденькая сестра совсем не испугалась и даже не удивилась моему заболеванию. А по всему ее уверенному и хладнокровному поведению было видно, что она уже привыкла к таким заморочкам.

А вот утро следующего дня стало утром моего выздоровления и началом повального «мора» для других больных и небольных людей.
Первым после меня заболел ученый-физик. Он ухаживал за своей женой в нашей палате и очень обрадовался, когда я отказалась от больничной еды.
- Сережа! Если хочешь – бери мои завтраки, обеды и ужины. Но я думаю, что это именно кухня. И что я отравилась тушеной капустой, по которой бегали крысы, так как этот специфический привкус «стоит» у меня во рту до сих пор. 
- Крысы?! – весьма искренне удивился Сергей.
- Да-да, именно. Разве ты не знаешь, что в Петербурге их множество. Я сама лично видела, как от дома к дому, совсем рядом с нашей больницей среди бела дня «перемещался» целый крысиный батальон. А если они всей стаей нападут? Ужас!!!
- Ирина! О чем ты говоришь: я не боюсь никаких крыс и никакого крысиного яда, потому что более двадцати лет отработал на радиоактивных отходах, а это – куда страшнее…
Но, увы, больничный вирус сковал даже и такого закаленного человека. И он мучился, так же, как и я, целые сутки. После меня и ученого физика эта эпидемия перешла на следующие палаты и уже там «косила» всех подряд, без разбора, ни жалея никого: ни молодых, ни старых. Так за одну неделю в отделении переболело более 30 человек. Некоторым счастливчикам, правда, везло, и они отделывались незначительной тошнотой, дискомфортом желудка и легким испугом. Но за всех нас – больных, «отыгралась» старая глаукомная бабка: она свалилась в обморок в коридоре да еще при этом «обделалась» на глазах у всех.
Потому делать вид, что ничего не происходит, врачам и медсестрам было уже не с руки. Они забили тревогу и кинулись принимать срочные меры…

Срочные меры?! Сейчас мне смешно вспоминать об этих срочных мерах, так как была задействована всего лишь одна единственная синяя лампа для кварцевания и… немного хлорки. Но как ни странно, вирус из глазного отделения ушел. Может быть, он перешел на другой этаж – хирургию, а, может быть, пошел гулять дальше – по всем этажам многопрофильной больницы. Этого я не знаю, знаю только одно, что молоденькая медсестра, которая помогла мне таблетками после бабкиного обморока в коридоре откровенно призналась, что в глазном отделении уже около полугода никак не могли избавиться от инфекции.

Читатель уверен, что в этом разделе для «Сульцбаха» я поставлю большой прочерк, потому что стерильность и чистота – залог здоровья больных и основные характеристики немецкой клиники. Но оказывается, что даже там, где сплошная 100-процентная стерильность и чистота, бывают всякие неожиданные и нежелательные эффекты.
Я лежала в палате, кажется, после второй операции, с одной несчастной молодой немкой, у которой был приличный сахарный диабет. У нее были: ампутирована стопа ноги и проблемы со зрением. Она поступила в глазное отделение сразу после хирургии. Что там у нее произошло с кровью – понятия не имею, но… у нее оказалась какая-то бактерия, какой-то вирус в крови, который передается другим людям даже через пожатие руки. Я по-своему жалела эту женщину и сочувствовала ей, помогала одеться и раздеться, то есть прямой контакт с ней был у меня более чем на 100%.
Помню как сейчас субботний вечер. Везде: на этажах, в кафе и комнатах отдыха – полно родственников, посетителей и знакомых больных.
И я, как всегда, одна! Поэтому пошла в капеллу послушать очередную проповедь пастора. Я, конечно, не католичка, но мне нравится иногда посещать немецкие кирхи и слушать четкую и внятную речь пастора. Во-первых, это – интересно, во-вторых, познавательно и полезно. А в третьих, таким образом я совершенствую и шлифую свой примитивно-вульгарный немецкий язык.
Не успела я вернуться с проповеди, как медсестры, схватив меня под руки, срочно перевели в другую палату, изолировав от больных и от окружающего больничного мира. А еще буквально через пять минут чуть ли не герметически задраили все входы и выходы в моей палате, как обычно это делают на подводной лодке, когда какой-нибудь отсек выходит из строя.
С двух сторон двери повесили таблички с предупредительной надписью: «Осторожно! Hande – infection!» и приняли все меры предосторожности. Одежда обслуживающего медперсонала настораживала меня и даже пугала, напоминала мне жуткие американские фильмы про смертельную эпидемию: длинный-предлинный балахон-халат, на голове – шлем-капюшон, на лице – маска, на руках – перчатки, на ногах – бахилы.
«Не иначе, у меня какая-нибудь бурбонская чума!» каждый раз навязчиво думала я, видя врача в таком странном одеянии, и то как он старательно мыл руки специальным средством от бактерий при каждом контакте со мной. Русская уборщица, которую немецкие врачи заботливо прислали ко мне, успокоила меня, сообщив, что на 99% я – здорова. От ее радостной новости мне было ни холодно – ни жарко. Потому что оставался еще 1%, хоть и совсем маленький, и я могла его «выиграть», как редкие счастливчики выигрывают в Lotto. И что тогда?
Поэтому для находящегося в изоляторе неизвестно, что лучше: то ли болеть инфекционным заболеванием и ожидать выздоровления, то ли постоянно находиться в страхе, что ты вот-вот заболеешь страшной болезнью.
Постоянно находиться в страхе, когда шумный больничный день перепутан с ночью, а безмолвная ночь – с днем. Я, словно перепуганная сова, с открытыми глазами лежала каждую ночь в постели в ожидании утра следующего дня.
Ровно три дня и три ночи, вся измученная и издерганная, провалялась я в изоляторе в каком-то кошмарном полусне, полузабытьи, полубреду. Поразила работа ночной дежурной медсестры, в обязанности которой входил обход всех палат отделения каждые 3 часа. Происходил этот обход следующим образом. Ночная дежурная медсестра тихонько приоткрывала дверь палаты и, зайдя в нее, внимательно слушала, как дышат больные и как они спят. Постояв 2-3 минуты и убедившись, что все благополучно, она так же тихонечко выходила из палаты. Я абсолютно уверена, что если такую обязанность для ночной медсестры ввести в России, то ничего хорошего из этой затеи не получится.
И дело вовсе не в деньгах. Сколько ни плати за такой  честный и  бдительный обход, русская медсестра все-равно будет храпеть на каком-нибудь удобном, мягком велюровом диване, хорошо, если не разденется догола. Потому что значение таких, давно забытых слов в России, как честь, долг, обязанность и совесть нужно заново объяснять ученикам начальных классов в школе, воспитывая новую мораль, мораль нормального, честного человека.
Так вот, когда наконец-таки открыли дверь изолятора и сообщили мне, что я абсолютно здорова и могу ехать домой, оставшиеся силы покинули меня. Я плакала так, как плакала в последний раз у изголовья умершего любимого мужа.
Но зато в больнице не случилось никакой эпидемии. Было все спокойно и все для блага больных.
Ну, а если быть совсем уж объективной и честной, то легкий флирт и легкая влюбленность, случившаяся как нельзя кстати, помогли мне справиться с изоляцией и дурными мыслями.

А жизнь – продолжается, или «два глаза – на  двоих»
На этот период времени, о котором идет речь, я была слегка очарована одним мужчиной. Это, конечно, было в Германии, в клинике «Сульцбах», так как в России сегодня людям, особенно зрелого возраста, в больнице не до флирта. Их волнуют более меркантильные и прозаические проблемы: количество яиц на ужин и будет ли на завтрак кусочек сливочного масла.
Во избежание всяких жизненных недоразумений не буду называть его имени и национальности, скажу лишь только, что «мистер Х» был очарователен даже с оперированным заклеенным глазом.
И мы настолько подходили друг другу, что посетители, глядя на нас в кафе, невольно улыбались. Да и как было не улыбаться, когда у моего поклонника был заклеен левый глаз, а у меня – правый.
А одна маленькая девочка, увидев нас, сразу сообразила и радостно воскликнула:
- Папа! Папа! Смотри – два глаза на двоих!!!
- Что ты? Что ты? Разве можно так говорить? Пожалуйста, потише! – смутившись, попросил отец дочку, но увидев, что мы расхохотались, уже невольно засмеялся сам.
«Два глаза – на двоих»! – если захочешь, то лучше все равно не скажешь.
Наверное, действительно, со стороны мы очень забавно выглядели. Этакие два видавших виды пирата!!! Но мы были счастливы тогда вдвоем, а остальное не имело никакого значения!
Флирт был в самом разгаре, когда меня неожиданно закрыли в изоляторе. И «мистер X» поначалу никак не мог сообразить, куда же я делась... Пугающая надпись на двери палаты «Hande – infection!» - разрешила все его сомнения. И он все свободное время, как 16-ти летний мальчишка, стал проводить у окна, у лифта, в надежде, что я, наконец-таки, из своего окна увижу его.
Этакий седеющий одноглазый Ромео под окнами одноглазой Джульетты.
В первые сутки изоляции мне было не до окон: я маниакально ходила по палате, и одно заболевание страшнее другого рисовалось в моем воображении… Но на следующие сутки, устав думать о всяких бактериях и бациллах, я подошла к окну и… обалдела, увидев «мистера X».
«Мистер Х» знаком руки намекнул мне о бумаге и ручке. Он прекрасно знал, что именно эти профессиональные атрибуты всегда со мной. В больнице или на отдыхе, на операции или на курорте.
И действительно, ни одному нормальному человеку, который ложится в глазную клинику на операцию, не придет в голову взять с собой несколько больших тетрадей и несколько ручек вместе с пижамой и зубной щеткой. Никому, кроме меня…
И начался у нас новый роман – роман в письмах на окне.
Все, что осталось у меня сейчас от «мистера Х», это моя большая тетрадь, с крупными  смешными, а порой даже и глупыми фразами: «Нервничаю и всего боюсь», «Ела хорошо, спала плохо!»

Так кем же мне быть?
Конечно, лучше быть самим собой. Но когда человек болен и долго болен, его начинает бросать из стороны в сторону и «шарахает» так, что привычный мир летит в тар-тара-ры, и он начинает сомневаться в том, в чем никогда не сомневался.
Такая переоценка жизни произошла и со мной. После шести операций я искренне завидовала уборщице в клинике «Сульцбах» и очень жалела, что связала свою жизнь с литературой.
Больной человек настолько суеверен, особенно творческий больной, что на карту может поставить все, вплоть до собственной жизни.
Помню, однажды, в петербургском метро я ехала на консультацию в глазную клинику. И когда в вагон вошел инвалид-афганец на одной ноге и собирал подаяние, я про себя загадала: Вот если я сейчас дам ему 500 рублей, то у меня не будет проблем с глазом! Но афганец, не дойдя до меня, вышел из вагона. И тогда я как умалишенная, с дикими воплями: «подождите! подождите!» понеслась вслед за ним сама. Одноногий мужчина, естественно, ничего не понял, когда я, догнав его, с радостью вручила деньги. От такого счастья он просто ошалел.
- Только не вздумайте меня благодарить! – сказала я ему на прощание.

Такая суеверная игра продолжалась когда я оперировалась в Санкт-Петербурге с одним и тем же желанием - желанием поскорее попасть в клинику Германии.
Германия, тогда была для меня своего рода панацеей от всех болезней.
«Вот когда я приеду в Германию…», – именно так каждый раз успокаивала я саму себя, ложась на новую операцию в России.
Но, попав наконец-таки в Германию, мне цепляться уже было не за что. И тогда в ход пошли фантазии совершенно другого плана. Они почему-то коснулись моего вероисповедания.
«Если операция пройдет успешно и ко мне вернется зрение – я приму католичество», - загадала я сама себе при первой операции в «Сульцбахе» и… поторопилась, так как за первой операцией последовала вторая.
- Проси Аллаха! Аллах сильнее всех! Аллах поможет! – уверяла меня соседка-мусульманка в палате при моей второй госпитализации.
- Хорошо! Если я больше никогда не вернусь в клинику «Сульцбах», – я буду мусульманкой! – ответила я ей на прощание и… опять поторопилась. И опять моим фантазиям не суждено было сбыться, так как я вернулась в клинику «Сульцбах» в третий раз.
И только я было собралась перед следующей операцией убедить саму себя в том, что если все будет, наконец-таки, хорошо – я буду буддисткой, как случайно услышала, от одного больного, что он вернулся в седьмой раз! Моя любимая цифра «7» отрезвила меня полностью.
Не лучше ли мне быть самой собой, вернуться в литературу и сохранить свою христианскую веру.
Эти мои собственные убеждения, с моей счастливой семеркой, как ни странно, подействовали на меня лучше всего. И я, выписываясь из немецкой клиники, уже не завидовала никому – ни уборщице, ни врачу, ни обберу и даже – ни шефу.
Я, наконец-таки перестала думать о слепоте. И опять жизнь для меня заиграла всеми цветами радуги: опять у меня есть сегодня, было вчера, и будет завтра. Ведь каждый человек должен делать то, что хочет делать и что умеет делать лучше всего в жизни. Тогда это счастливый человек.
Лично я лучше всего умею писать интересные книги. Вот почему мои фантазии иногда уносят меня далеко-далеко из реального мира. Тогда я, словно бабочка-махаон, беззаботно порхаю по несуществующим виденьям необыкновенной красоты. Но, увы, мне не всегда удается летать по чарующим миражам и обворожительным фантазиям.
Частенько судьба заносит меня совершенно в другой мир, мир зла и насилия, боли и горя, жестокости и равнодушия.
Но где бы я ни была и где бы я ни летала, я всегда возвращаюсь домой, возвращаюсь с новыми сюжетами для новой книги. И начинается ежедневная и кропотливая работа за столом, но это уже, читателю – не интересно…

P.S.: Кстати, моя следующая, весьма оригинальная книга будет называться «Нищий миллионер», необычный сюжет которой как-то сам пришел мне в руки.
Прожив четыре года с самым жадным человеком на земле SAAR и, посвятив ему более 30 смешных и грустных историй, я мечтала о миллионном выигрыше в Lotto. И до такой степени домечталась, что однажды в субботу вечером перед голубым экраном ТВ выиграла 8 миллионов евро.
Но, как оказалось потом, я не совсем правильно поняла условия игры и, конечно, ничего не выиграла!
Зато выходные фантазии – фантазии нищего миллионера, были настолько дерзкими, яркими и необычными, что мне больше ничего не остается, как написать эту оригинальную, книгу…

Oberkirchen
27.05.2008