Время собирать

Не бывает дорог, не сходящихся в точку. Извне
не слышны голоса. Изнутри не видать сердцевины.
Иллюстрируя жизнь, на страницах судьбы города
оставляют размытым намеком картины.
Разрушение храмов способствует всплеску идей.
Первый шаг на свободу губителен для пуповины.
Для открытых замков не удастся подделать ключей.
Согрешив, смысла нет притворяться невинным.
В октябре в ресторанах заметно дешевле вино.
В дефиците тепло. Размокает в дожде сигарета,
тщетно силясь гореть. Воронью все равно,
что грачи улетели на поиски лета.
Время грустных даров, впечатлений, чье время ушло,
горьких ягод, надежд, потерявшихся где-то.
Номер можно набрать, и связь установлена,
но
телефон отвечает
"Не ждите ответа. Не ждите ответа".

***

Возвращаться не стоило - в той реке
воды стали чужими. Горчило пиво
из английской бутылки. На языке
было тесно словам. Слова торопливо
вырывались наружу, в зубах теснясь,
опережая мысль, что совсем негоже.
Город стал другим, и дома, кренясь,
закрывали собой горизонт. Возможно,

это только метафора, а не суть,
и не скрытый смысл, а игра словами.
Но когда пришлось в небеса взглянуть,
оказалось, что в небе, за облаками,
звезды тоже другие- одни крупней,
а другие- ярче, числом поболе,
а еще правее, между ветвей -
там висит комета, в земной юдоли
понимаемая вроде волшебства.
Серебристый хвост ее, будто веер,
освежает голову. Неспроста
там она виднее, чем здесь. Там виднее,

потому что уже утекла вода
той реки. Стали вследствие этого чище мысли
и яснее взгляд. В общем, как всегда,
потеряешь одно, а другое отыщешь.
Что, однако, не правило. Потеряв,
можно стать зорче и видеть дальше,
можно наоборот. Посмотрев назад,
ощущаешь некую связь с пропавшим
и прекрасным временем. В нем затерялись где- то
вкус ушедшей воды, запах скошенных трав, свет улетевшей кометы.

***

В проходных дворах шелестели листья
прошлогодней осени. Солнце, хмурясь,
наблюдало жизнь. Ветер вымел начисто
перекрестки улиц. Чайки, волнуясь,
прокричали нечто о независимости, в природе
не существующей. Часы на башне,
подмигнув, переместили мгновение. В городе
день нынешний медленно заменил день вчерашний,

отошедший в историю. Сосны в дюнах
продолжали просеивать песок сквозь корни.
Серебристая сеть из лучей лунных
захватила в плен облако. И аккорды
переполнили храм. Задрожали стекла
витражей, в которых Святой Георгий
побеждал змея. На подоконниках мокрых
пламенели соцветия алых петуний.

Объяснил бы кто, отчего стал дороже
вкус чужого дыма. Смысл гортанной речи
непонятен, но не скажу- враждебен.
На столах кафе зажигают свечи,
разгоняя сиреневых сумерек плесень.
Ветер, взяв в уплату твои пристрастия
за обретение голоса в дальнем далеке,
обучает умению написать "безопасность"
незнакомыми буквами на чужом языке.

****

...и еще одна говорила : "Боже,
отпусти грехи, ибо не грешила
по причине лености или, строже,
по причине боязни пересудов,
а отнюдь не страшась геенны.
Отпусти мой грех негрешения. Все же,
не бывать же мне непрощенной".

Покрестилась истово. На колени
падать не хотелось- натоптали.
И пошла по иконам, как по врачам. Тень по стенам
заскользила медленно и устало.
Оплывали свечи. Творя молитвы
торопливо бабы поклоны клали,
каждая о своем. Молчаливо лики
сквозь лампадный свет на толпу взирали,

безразличные к мелким праздным просьбам,
наподобие- жить хотелось
по-людски. Чтобы в гардеробе,
в холодильнике от души имелось,
чтобы все путем, да не пить бы мужу,
а коль пьет, так чтоб поскорей залился,
не срамил семью. Да еще бы нужно...
Как народ умел, так он и молился.

Храм- всего лишь дом. И в него приходят
по нужде, но чаще ради любопытства
или за компанию. И переводят
груз обычных забот на язык молитвы,
отделяя тем самым душу от тела,
мелкое от возвышенного.
Чтобы жить хотелось.

***

Время вышло. Ходики перекрестили стрелки.
Захлебнулся звонок. За окном не встало
солнце. Ветки скребут по стенке,
обдирая листья. И облака устало
покидают арену неба, бока изранив
в бесконечном бою. Снизу, как гладиатор,
за побежденными облаками наблюдает
зеленый военный радиолокатор.

Отчего-то птицы уже возвратились
из теплых стран, но считают лишним
отмечать это событие пением,
или хотя бы свистом
как-то провозглашать это.
Молчание порождает сомнение -
так ли все гармонично, как пишут в книгах,
на второй странице, следующей
сразу за оглавлением.

Вообще слишком многое не отвечает действительности.
Если взял газету - читай не дальше заглавия.
По цветному ТВ только черно-белые
крутятся фильмы прошлых эпох, и их содержание
отдает пылью веков, отчего трагедия
превращается в фарс. И слезу вызывает
то, что было комедией. Чтобы не расстраиваться,
не подходи к зеркалу- оно давно ничего не отражает.

Время умерло. А мебель живет двойной жизнью,
как шпион на излете своей тайной карьеры. Торшер качается,
выражая согласие со столом.
Стулья щелкают, шкаф потрескивает. И получается,
что звучит настоящий псалом.
Он начинается
звучным скрипом двери гардероба. Его подхватит
перезвон столового серебра в комоде
с хором форточек, если их, по погоде,
оставляют открытыми. Стонут кресла
от того, что им пришлось пережить в их годы.
Время вышло. Тебе самому не осталось места
здесь. И ты, торопясь, уходишь.

***

У цветов глаза выклеваны ветром ноября.
Клумба- колумбарий.
Шелестят страницы книг осенних вздохов. Не зря
пауки сегодня плетут не сети, а петли.
Заснуть под боком
хорошо прогретой печки - мечта кота.
Одновременно о сладком кошачьем сне
мечтает крыса, чтобы
легко постукивая когтями по кафелю,
тенью метнуться до неубранного стола
и торопливо набить утробу.

Временами кажется - остановились часы.
Маятник замер. Песок больше не высыпается в колбу.
Пропадая в тумане, ведут в никуда мосты.
На середине моста теряешь ориентацию, вроде
надо идти направо, хотя это, возможно, назад,
те же шансы, что это вперед. И через какое-то время,
обезумевший от неопределенности пешеход
идет туда, куда ему вздумается, все быстрее
раздвигая коленом туман. И его шаги
не стучат, а шаркают. Даже птиц
поглощает туман без остатка. Лишь фонари
пытаются разглядеть выражение призрачных лиц.

Где-то там, за туманом, возможно, стоят дома,
оберегая уют за стеклом - абажур и чашку
чая с сахаром. Там, у окна,
вернее, спиной к окну, поплотней застегнув рубашку,
может, кто-то сидит. И не верит, что где-то еще
тоже есть дом с обитателями. За туманом,
ему кажется, жизни нет.
Он пьет чай и размышляет о странном
положении дел. Ожидая наступления ночи,
он готов благодарить провидение за одиночество.

***

Заблуждения этой больной эпохи, вроде
слова из трех букв - МММ, не подумай нечто
непристойное. И при любой погоде
протекающий корабль истории прется в вечность,
будто там есть порт или док, или хотя бы пристань,
то есть передышка, чтобы назад вглядеться,
чтобы задуматься, вспомнить, переосмыслить.
Однако движения не остановить. И никуда не деться
от того, что движение суть синоним жизни,
вот и буква "Ж" перекочевала из слова в слово.
Говорят, латины открыли - дорога есть жизнь, в смысле-
ты живешь, пока дергаешься. Что не ново,
просто сложно дергаться в нужном ритме,
в унисон попадая движеньям подруги,
взрывам символов, агонии веры. Как винограду на ветке
не набрать пьянящей сладости при северном ветре.
Тем не менее, плавание продолжается. На помпах
умирают матросы, перекачивающие океан в океан
из трюма. Заглушая шторм, порою громко сверху кричат -
прямо по курсу земля! Что не более чем обман,
предпринимаемый капитаном для утешенья команды,
когда все участники действа знают про это вранье
и даже не притворяются, как они рады.
Где-то в районе адмиральского флага собралось воронье
и галдит, обсуждая превратности рейса,
не улетая, однако, хотя пребывают в сомнении -
не пора ли сменить паруса.
Перегруженный дураками, корабль истории продолжает тонуть
но продолжает движение.

***

Ну и что - снег выпал еще в сентябре. На ветках
еще были яблоки. Птичье кодло
разоралось в небе, хором
выбирая вожака в перелет. Кто-то гордо
и неискренне клялся в честности,
в смысле - мало украл.
Началась вторая - нисходящая ветвь истории. Что не трагедия,
но весьма болезненно в личном плане.
Время движется, не нарушая предположения
о том, что все, произошедшее с нами,

не более чем иллюзия. Просто еще немного
седины на висках. Кажется, даже лучше
стал образ в зеркале- резче, четче.
Голова приобретает облик античного бога,
вырубленного в мраморе. Между прочим,
время входит в нас вместе с пищей, вместе с почвой,
к каблуку приставшей, с закатом солнца,
с пролетевшей птицей, с зерном проросшим.
И однажды понимаешь точно
что к тебе, в частности, применим закон общий,

закон всеобъемлющий - все проходит.
Все, включая саму бесконечность
времени. В некотором роде
бесконечность по умолчанию еще не означает вечности,
лишь размер преходящего, его протяженность.
Но наступает момент и незаметно сменилась
сущность хода времени - оно не остановилось,
но сменило облик - уже не манит,
как и не пугает завтрашним днем,
его неизбежностью. Из тумана машут чьи-то руки, всплывают лица.
Память - род обмана. Скользнув по краю,
продолжаешь бег. И не остановиться.

***

Сапоги по парам. Вороны - стаей.
Косяком - рыбы. Вода - потоком.
Все вокруг в компаниях. И, устало,
на серебряных пальцах накручивая золотистый локон,
ты говоришь- Здравствуй.
Здравствуй, мой одинокий
волк.

Что же, здравствуй. Все те же тени
растворяют в себе ветвей рисунок,
будто в чае сахар. Твой переулок
между церковью и пиццерией вечно
загроможден велосипедами. В полных урнах
отчего- то никто не роется. Даже воробьи
предпочитают клевать только очищенные зерна,
что старухи носят им, как приносят жертву. В такие дни
кажется, нет ни Бога, ни черта,
или если есть, то у них согласие
по вопросам деятельности.
Хочешь, выпьем кьянти (вроде как причастие)
и закурим сигару (вроде свечи, зажигаемой обязательно
перед образами).

Твое здоровье!
Мох по-прежнему зелен. Каштаны спеют
и неспешно падают на асфальт. Бег размерен
времени- все куда-то спешат, не торопясь при этом.
Ты когда-то сказала- не успеют
соединиться надежды с их воплощением. Не успеют
ощутить вопросы сладость ответов. Не успеют
голоса услышать себя, возвращенные эхом.
Не успеет Нострадамус дождаться свершения собственного пророчества.
Не успеет и он. Одиночество
в этом мире естественный способ существования.
Одиночество.

***

На заре выпал снег, но не встало солнце.
На заборе вороны чистят перья.
На витринах выложены подробно
и без пропусков признаки новой эры,
заменившей заброшенную на свалку истории
за ненужностью. Ветер колеблет ветки,
флаги, вымпелы и бутафорию
прочую, повешенную и крепко
за углы привязанную. Солнца нету,
но светло, хотя и безумно серо,
так, что хочется выть. Теребя газету,
сатанеет ветер. На символ веры
не садятся птицы - так мерзнут лапы,
что скользят когти по металлу. Хрипло
верещат, толкаясь и пиная слабых,
произнося проклятия в ритме молитвы,
обращаясь зачем-то к тому же Богу,
до которого страждут убогие. Или
каждый о своем, или понемногу
попросили несбыточного - и забыли.
Солнца нет. И кажется, будто серость
неизменна настолько, что ее имя
означает не что иное, как вечность,
и не меньше. И кажется, что отныне
и до века не будет уже просвета
в облаках. Что не будет конца печали
или просто конца. Состояние это
бесконечно. О чем мечтали -
о стабильности - вот оно, наяву и надолго,
если не навсегда. Но опять в тумане
что- то смутно мелькает, зовет, и только
это не дает уснуть навсегда. Мешает.
 
***

Корабельщики верили - их шаланды
назовут каравеллами. Глянь, как гордо
надувают щеки паруса. Команда,
конечно, не Бог весть что, но и не одно отродье
припортовых притонов. Просоленный морями
капитан из тех, что морские волки
называют- Наш. И над якорями
золоченого дуба фигура на полке -
обнаженная женщина, будто падает или
будто летит, отдавшись порыву ветра
и ударам судьбы, чтобы не позабыли,
ради чего плывут за край земли. Что за этим
самым краем- что есть там на самом деле
кроме соли и той же тоски по дому,
от чего бежал. В кабаках шумели
портовые шлюхи, достающиеся любому,
у кого есть пара грошей. И кружки
по столу стучали - рука дрожала.
Наливай полнее! Прощай, подружка,
а через полгода пиши пропало,
если не вернусь. Навались, недолго
ожидать отлива - луна на всходе,
ветер с берега. А морского волка
не смутить какой-то там непогодой.
Нахлобучь фуражку и выйди ночью,
прикрывая плечи бушлатом тертым,
чтобы увидеть невиданное воочию.
Но не думай заранее, что на самом деле кроется за горизонтом.

***

Астрономии учатся, чтобы быть
несколько ближе к звездам, собственно, выше
повседневных забот. Чтобы объявить
себя чем-то возвышенным.
И серьезным
взглядом в зеркале наблюдая прыщавость чела
не быть противным хотя бы себе самому.
Зеркало никому не желает зла,
но не в силах побороть сарказма,
возвращая тебе назад неприкрашенный облик, и все дела.
Полюбить себя получается только в качестве наказания.
А еще в зеркале отражается стол
с недоеденным сыром, хлебом, вином разлитым,
краем- книжная полка, окно, а там, за окном,
бестолковая серость неба, в нем недобитые,
смутно жаждущие свободы, кричат грачи,
порицая обжорство иных голубей на помойке.
Вроде время лететь куда-то, но паралич
воли или сознания неудержимо влечет к попойке,
вместо другой активности. Что не вред,
астрономия в этом плохой советчик,
если нужно сорваться с места и полететь
не куда-то в пространство, а недалече
(относительно) - ближе к теплу, к еде,
ближе к некой стабильности, к морю ближе.
Рекомендуется встать на хромой табурет,
вытянуть руку, взять пассатижи,
выдрать пару гвоздей из стены и, разбив мечты,
оторвать от рейки карту звездного неба,
и на это место кнопками пришпилить листы
карты двух полушарий - того и этого
света. И приступить к обстоятельному перепахиванию
зачитанной книги приземленной физической географии.

***

В этом городе дым из трубы
все же ярче небес. Ниоткуда
приплывают в предчувствии чуда
облака. Повороты судьбы
здесь просчитаны. Точно и грубо
предусмотрено все. И кубы

серых зданий непоколебимы.
Пыль веков пустыри не покрыла,
так как есть сквозняки. И застыла
в позе лотоса Третьего Рима
(иль какого там?) то ли могила,
то ли храм. Пир во время чумы

тоже небесполезное действо,
ибо мертвому сон, а живым
нужно есть. По причинам таким
пир во время чумы - не злодейство,
а сугубая необходимость. Одним -
смерть, другим дай возможность надеяться.

Здесь для снега берется вода 
исключительно черного цвета
с ароматом фенола. И это
не предел, потому что для льда
применяют песок. Нет ответа
на прямые вопросы. Всегда

наступает момент перехода
из давно завершенных времен
в просто время прошедшее. Сон
интеллекта рождает уродов
и они остаются потом
жить совместно с тобой год за годом.

***

Паскуале пела. Ее собака
сторожила кружку. Шарманка хрипло
выводила мелодию. Кто-то плакал,
кто- то молча слушал ее молитву

о душе утраченной. Безвозвратно.
Об ушедшей в небо навек. И только
шелестело платье. И запах мятный
щекотал нёбо. И кто-то горько,

безнадежно вздохнул. И упала шляпа
с головы поникшей. И прямо в лужу.
А ее собака поджала лапу,
будто руку ушибленную. Кто-то в кружку

бросил пару грошей- а сколько звона,
будто целую тысячу! Так и в жизни -
дел всего ничего, а вот разговоров
о делах... Паскуале чисто

завершила песенку. Опустила
взгляд на зрителей, а до этого в небо
все смотрела. И плавно остановила
рукоять шарманки. И только

хлеба оставалось еще желать этим людям. Довольно зрелищ
и довольно слов о любви. Лучше меньше злости
и тоски. А ведь они любят тебя, Паскуале, поверишь?
Вон и собаке твоей не пожалели кости.

***

Тень от листьев папоротника изобразила нечто
очень похожее на иероглиф "Цинь". Значит, утро
выдалось ясным, что вообще-то редкость.
Ветер расчистил небо, как будто
хозяйка протерла окна. На горизонте свечи
кипарисов зажгли верхушки в мутном
голубом тумане. Наверное, вечность
есть что-то неуловимое, вроде тени,
которая лишь для глаза реальна, иному чувству
неосязаема. Незаметное, как старение,
восприятие времени есть свойство сродни искусству,
то есть, это от Бога. Прислушайся к уверениям
опытных в этом деле. Умеющим плыть по волнам
потока времени, не нарушая всплеском
блестящей поверхности - слава. Но только
эта жизнь кажется независимым процессом
от времени, жизнь есть парадоксальная вещь, горько
и счастливо смешавшая тень на стене,
от лампы в освещенном круге хрусталь стакана
и дым сигареты, и перестук часов. Что еще рассказала
воображению тень, напоминавшая иероглиф давно ушедшей эпохи
и ее повелителей, начинавших утро танкой,
день завершавших пеньем меча по шее
подданного, заподозренного в тайной
любовной связи с демоном? Мысль, что меча острее,
ценится выше меча, но для обычной жизни
меч более эффективен, хотя недостаточно эстетичен,
отчего приходится украшать иероглифом "Цинь" линии
его лезвия, и шелком цвета мокрого дуба скрывая обличье
самурая, скользить по потоку времени в опасном и медленном танце.

***

Карусели взбивали веселье в пену
на загаженной площади. Ветер в спину
направлял стрелы. Как опий в вену
проникало в кровь мартовское обыкновенное
безумие.
Холод еще тревожит, но уже не печалит - сменилось время
года. И, так сказать, изменились приоритеты -
вместо спокойствия теплой зимы принесло ветром
весенние холода. Это противоречие
выбивает из наезженной колеи будней. И то, к слову,
лихорадит не очень-то обнадеживающе, а как-то
беспокоит изнутри. Прислушайся к зову
мартовского безумия в крови. Фактом
разрушения ледяных замков и городов из снега
утверждается окончание более-менее устойчивого периода нашей жизни.
Безусловно, стало намного больше света, вероятно - надежд, в смысле,
безнадежность должна отступить. Разведи руками
тучи в сером небе - отыщешь солнце
золотым шаром за облаками,
раствори двери, распахни оконца
и впусти изменившийся мир внутрь, даже если это
только шаг навстречу гибели или сумасшествию. Что там
приносит ветер - аромат цветущего миндаля или черную оспу? Пришествие
чего бы то ни было прежде всего подвергает сомнению веру
в самого себя. И еще в победу добра в итоге.
От того и плачут весною звери
в любовной тоске. Остановись на пороге,
прежде чем измениться. Надежды нету
остановить процесс или хотя бы замедлить.
Но - остановись. Чтобы в луче света
невесомых пылинок танец успеть заметить.

***

Между прочим, каштан распускается в час
полнолуния. Час наступления ночи
значит больше, чем час наступленья весны.
Лунный цикл для каштана важней. Между прочим,
и для женщины тоже. Чувственные часы

понемногу раскачивают маятник. Все быстрее
он колеблется на блестящей струне, и уже
он не виден, лишь смазанная полоса.
Обостряются чувства, с каждым часом яснее
слышишь звуки, различаешь давно умолкнувшие голоса,

что исчезли из памяти, лишь намеком
сохранившиеся в подсознании. И еще
возвращаются запахи. И в потоке
этих слабых знакомых запахов
проявляется чье-то присутствие. На плечо

опускается сорванный ветром листок каштана,
будто пятерня незнакомца в зеленой перчатке, а на ветвях
строго вверх направлены свечи цветов. Упрямо
они будут цвести целых двое суток, а потом, второпях

завязав пушистые точки плодов повсюду,
где удастся, падут лепестками в дерн.
И луна, раскачиваясь как маятник, светит, чудом
удержавшись на звездном гвозде, вколоченном в горизонт.

***