Такое ли имя твое?

               
               
Иоанн, уже несколько дней чувствовал чье- то не зримое присутствие. В дребезжании горячего воздуха,  среди ссохшихся кустарников, в собравшемся на берегу Иордана народе, пришедшем для  удовлетворения любопытства.  Кто  посмеяться над превратившимся от жгучего солнца в эфиопа, говорящего,  по их утверждению, всякого рода глупости, человеком, а иные, испытать рождение духа для царствия небесного, пытаясь любыми способами обмануть смерть, ведь, что, как ни вечная жизнь приносит чувство, упоения. Ив ряд ли, кто- ,то из этого голодного, полуголого народа, принимал сердцем посыл Иоанна в свободе духа, от всего мирского и плотского. Для них  свобода, там, среди солнца и облаков, состояла лишь в возможности покоя и насыщении своего тела. Стоя по грудь, в мутной воде и жмуря глаза от ярких солнечных бликов  он, вдруг испытал неизвестный доселе трепет в теле, как будто воды Иордана наполняют его и сам он, становится, сосудом, и теперь во все времена, он будет тем ключом, что питает праведных, какой - то неизвестной ему силой. И все еще чувствуя божественное соитие, Иоанн узрел человека, которого с трепетом, так ожидал, так верил в его святое предначертание. Таким он себе и представлял его, другим он просто не мог бы быть. Оголившись и войдя в теплые воды Иордана, этот  человек заставил поколебаться крестителя в собственных силах, ведь где еще можно встретить, такие ясные, удивительные глаза, без налета такой скверны, как сомнение. И почувствовал Иоанн, как запечатлелись навсегда в его сознании соленые борозды от слез  всемирного счастья и вечной любви на обожженных и обветренных щеках своих, и внял внезапно раскрывшимся устам его.
-Я Йешуа и пришел просить тебя, меня крестить. Потрясенный, Иоанн ответил, - Как же? Ведь я должен принять крещение от тебя. Ведь ты, есть тот, на кого уповаем мы в своих просьбах к тебе?
Иисус взял его под локоть и молвил, - Так должно статься. И все лишнее, все окружающее их пространство исчезло из виду крестителя, когда он сделал, то, что должен был. И ощущение себя, как одно, цельное осознание «я» испарилось. Иоанн просто наблюдал, за происходящим и видел очертания птицы, и понял он, что это явление есть дух господень и внутри себя услышал голос,- Это сын мой. Когда видение исчезло, креститель, уже не мог обнаружить столь великолепный  лик, так поразивший его, одна непритязательная, пресная масса,  с перекошенными лицами суетящаяся на берегу. Пораженный, со спутанными мыслями, образами, он озлобленный тем, что этот жалкий, черствый народ не способен на принятии столь сложного, для них откровения, Иоанн стремительно взбежал на каменистый берег. – Ну что,  довольно? - набросился он, на невежественных,  отступающих от него в страхе людей. Кто-то из толпы воскликнул, - Иоанн ведь ты потерял разум!
- Я то? Это твердит  тот,  кто каждый день,  с утра и до глубокой ночи, даже,  наверное, и во сне не имеет покоя, а молит о чуде.  И когда чудо, наконец, является ему, когда бог готов вести, освещает путь истинный, и  этот  лже страдалец  не хочет замечать его,  или делает вид,  что не в состоянии узреть страдание духа человеческого, требует от чуда,  на много больше блеска и веса, чем способен узреть и унести. И в порыве животной страсти примите  в помощь силу веры, которую господь посылает вам. - Вот, узрите истинные  сыны бога своего,- он поднял ствол сухого древа на который  перед тем опиралось его высушенное тело, почерневшее от жестокого солнца, покрытое ярко алыми язвами,- на него надежда моя, спасение мое. Ибо, я насытился ясностью, во время утомительных странствий по безжизненной пустыне, а этот кусок дерева, ни что, иное, как орудие веры моей в бога единого. Без этого древка, чудесно появившегося в ладонях моих, я  был бы растерзан голодными  гиенами, которые три дня, тащились за мной, а ведь было, отчаялся я, в минуту страшной опасности. Но вовремя раскаялся, уверовал и  подчинился воле его и принял помощь господню. Настоящий глупец  это ты,- он направил палицу на человека, который в ужасе кары опустился на землю ниц,- Иоанн  улыбнулся простой и грустной улыбкой и продолжил проповедь,- глупец отрицающий рабство свое перед богом. Потом креститель неторопливо подошел и поднял растерянного мужчину с колен, помогая вытрусить с его рваной одежды вечернюю пыль, поцеловал его в знак прощения, простил его и себя, - Не я караю, а он, - добавил он рыдающему и кающемуся человеку.  До этого бывшим, таким статным, красивым, похожим лицом и вьющейся гривой на льва, хищник, подчиняющий овец  своей гипнотической свирепостью. А теперь, жалкое, безобидное существо, содрогающийся на груди пастуха, ягненок, отбившийся от  стада, который после долгой разлуки, вдруг осознал себя, его не делимой  частью, таким как никогда нужным и  родным. После возвращения  овцы, некоторые из новообращенных  бедняков,  умалишенных «мертвецов пустыни»   уверовавших  в  своего крестителя,  страждущие  души,  брели  какое- то время  за пастухом Иоанном, пребывающим в состоянии упоения блаженством. Шептались,  пытались понять, что же иное,  им предлагается познать, разобраться в своих чувствах к богу, в осознании своего места, в новой  для себя вере, еще, не совсем  понятной им, но кажущейся единственной правильной,  другие же отвернулись  от него и в растерянности разбрелись каждый, в свои лачуги. Он же скалясь,  словно раненный зверь, обернувшись верблюжьей шкурой,  утонул,  в  размазанной фиолетовыми красками  предзакатной пустыне, увлекая за собой стадо, историей о новом боге.
Господи, спаси меня.
- Я был, когда то солдатом.
- Зачем, ты рассказываешь нам это?
- Когда, если не сейчас, я имею право раскаяться?
- Ты чужд нам, римлянин.
Бывший, легионер в первый раз в своей жизни испугался. Его тело, испещренное шрамами, пережившее тяжесть Испанской кампании, было, все еще крепко. Только вчера, он вспомнил, что ему, уже  сорок  лет, а душа,  просила о прощении, покаянии.
 - Я хочу сесть рядом с вами, - произнес Секст.
- А где, твой улов?- они, как- бы не замечали чужака, оберегали свои души, от постороннего глаза.
Римлянин слушал пустые разговоры рыбаков и все больше удивлялся тому, людскому, непринятию искренности и обожествлению лжи, которое пьянящим вином тосканских долин захватило умы народов империи.
  Небо затянуло тучами. Полуденная жара превратилась в прохладный ветер, что обдал братьев Симона и Андрея еле уловимым дыханием грядущего. Они сникли и просто наблюдали, как еще мгновение воды озера, были ликом молодости, а теперь покрывшись рябью, словно морщинами, напомнили им, что смерть всегда рядом. Секст, сидящий поодаль, тоже поддался приступу меланхолии. Его мысли о далекой родине, слезами отразились на его черных щеках, он знал, что уже никогда не вернется туда, что эта далекая, чужая земля, примет его, как родного.
  Так он и плакал, пока не заметил, еще кого-то третьего, странного человека, откуда ни возьмись явившегося перед  двумя неразговорчивыми. Секста поразила, то резкое изменение в настроении этих двух, предававшихся недавно необъяснимой скорби, а теперь, он ветеран стольких войн, заметил в их лицах столь знакомые черты безумного упоения, которые не раз наблюдал у солдат. Такие страшные лики, он видел, когда легионы Августа, после труднейшего перехода по диким лесам германцев, из казавшейся вечной тьмы,  наконец- то вышли на свет. Когда их взору открылся сочный, солнечный луг, а посреди, маленькая деревенька варваров, солдаты, только - что валящиеся от усталости, бывшие в унынии от мрака леса, как бешеные псы, брызжа зараженной слюной, принялись рвать в клочья, тот единственный живой уголок в мрачном океане леса. Этот отрешенный взгляд, Секст запомнил навсегда.  Когда закончили с мужчинами, легионеры занялись женщинами. Они насиловали, резали груди, швыряя их ничего, не смыслящим младенцам.  На губах их кровь с примесью еще теплого молока, он был там, он знал, что ничего не может сделать и этот случай, навсегда оставил незаживающий рубец  в его памяти. И тогда, Секст понял, в этих проклятых лесах, они подхватили дух демона. Тот же демон, сейчас был на лицах двух иудеев, демон насыщения, призрак несуществующей истины.
  Еще в сильном замешательстве, не доверяя своим органам чувств, Секст Публий Кар, бывший  центурион восьмого легиона Августа, медленно приподнялся и, испытывая дрожь, от неимоверного ужаса, несравнимого даже с самой первой своей битвой, на ногах колосьях, как во время опустошающего урагана,  направился к этому незнакомцу, стоящему к нему спиной. 
  Когда же незнакомец обернулся и Секст, поборовши страх, встретился с ним взглядом, перед тем, как испустить дух, он все понял. «Так вот, каков он, настоящий зверь» была его последняя мысль. Двое братьев,  под глухое звучание  капель падавших на пыльную землю, забрав улов, удалились, навсегда забыв о странном человеке, который просил сесть рядом с ними.