всякое бывает

« что маячит в дали
меж растений укутанных снегом
в зимний день на лугу?
Это белая цапля укрылась
Ото всех в своём же обличье»
Доген

Два селькупа пробирались к дальнему озеру.

Можно быть каким угодно идиотом, можно быть, а потом не быть, а потом быть, каплей пота быть, умбом сердца быть, всякое яркое, всякое блеклое не видеть, потерять и рассыпав в землю свою землю, не поняв как, язык потерять.

В белой трубе (трубе коммуникативной, трубе бананана) яркие всполохи, интересные раньше, теперь скучные.
Труба – тело, я – всполохи, или то, что ими было заинтересованно? Или то, что их дало, или то, куда они пропали.
Хлопок, взрыв разрыва, любой звук – единственный.

Падает в зарослях света косой человек и убегает птица, от черного моря. А море открыто ветрам и весь свет, что падает в волны косые, оно принимает и прячет, хотя, иногда отражает. Так было сегодня, луна прилепилась к окошку и выли собаки. Не двигалась ночь. Замерло сердце. Дождь пролился. Заткнулись собаки. Захлопнулась форточка.

Можно не думать ни о чём, ехать себе и ехать. Дорога вьётся, выкладывается, творится прямо перед капотом. Тепло внутри и нет ничего позади. Гул.

Лента моя порвалась и склеилась, а я даже и не заметила, только, как-то холодно стало резко и легко до тошнотиков, а потом всё, как обычно пошло и как не было ничего, не было ничего. Чего-то не было. Чего-то стало не хватать.
Больше ни когда не повторится. Кровь?
Если травное поле, то не видно надписей. Помню, я потеряла обручальное кольцо в желтой и зелёной траве, испугалась, а он нашёл его, кругложёлтое «о».

 Берёзы, серая муть, вкусные почки, тонкий и густой сок, так и есть, так раз в году бывает. В мороз звенит лес. Всё плоское сообщается с небом, живое - волосами, всякими отростками, земля - лесом и горами, лысое - запахом. Лес это видимый лысому человеку запах голой земли-пустыни. Дунет-плюнет небо и заблестит костью пустыня. Потому звёзды блестят, их посетил ветер нежданный, ветер безусловный, бесконечный,  навсегда припавший к блестящему соску младенец. Вовсе не гиппопотам. Может бык? Может, медведь?
Одни сплошные вопросы. Гул из-под земли. Кашель из груди.
Кусок камня – волна движения огня. 
Жжёт, полыхает, белым слепит.
Или это молния медного купола, или это самовозгорание кожи и мяса.
Всё это стало непонятно, когда онемело тело, так оказалось, оно всегда было немым, что ему сказать? Кем оно может быть, кроме себя самого, меня самого.
Можно быть ступнёй, собственной ступнёй и перхотью собственной быть.

Старый селькуп раскурив трубку, говорил своему молодому товарищу разные слова. Они сидели на берегу круглого чёрного ночным небом озера, потрескивали деревяшки и ветки смолистые, страдала мошка, вечером всегда хорошо говорить слова, особенно, когда водка в меру холодна и…  :
- Можно взглядом собственным быть. Куда посмотрел, там и быть, тем и быть, с тем и быть. И быть. Ыбыть. В матерном слове совсем другой смысл, каждое слово лежит между закатом и восходом. Начинаясь Там и кончаясь Там. Хотя так ли это? У всего другой смысл. Ожерелье смыслов – для кое кого, слова всегда повёрнуты зенитом, потому он и молчит. Нет игры смысла, нет самого смысла. У нас вообще ничего нет, кроме дикорастущей, больноколючей, несказанной, Этой Самой. Только Она и есть, Она и ест.  Поедом ест. Есть Она и есть То. Вот всё, что  понял. Если не в Ней, то и незачем, да и негде быть, сразу оказываешься Там. Или – Там, да не там. И тогда – обратно. То есть не оказываешься, а как то так, что вот и Там, да не там. Но, если можешь быть, с Этой Самой, это хорошо, оправдываешься, так говорят, слышно и внятно. А если Её нет, то всё время  Там, да не там и очень жаль. Жаль тех, кто не Там, они не понятные, как тени без тел.  Как ужас без страха. Но взгляд смотрит в вибрирующий волномир Соляриса и не уцепится, не остановится, не уберечься, а что остаётся? Наверное, литься из кувшина в кувшин с надеждой джина. Который всё мог и сам, но ждал от Бога выспятка, ждал, да и дождался.
А как дождался, так и полетел. А говорят, эта звезда сорвалась и падает.
- кто говорит?
- кто спрашивает?
Белый дым внезапно взошёл, неминуем, из кострища, застив весь вечер. Закрыв круг деревьев и неба купол чёрной меди. Заглушив все звуки. Упали селькупы на траву и увидели громадный язык колокола медленно летящий от запада на восток. Рождённая ударами языка о края неба  Некая мелодия  вызывала дрожь и всё множилось бесконечно, проявлялось.