Дьявол и женщина

Я был убит. Фигурально. Я стоял перед зеркалом в ванной и чувствовал себя скользким. Я не знал, что делать. Такая прекрасная и радужная картина моего счастья теперь была смыта в унитаз. Но больше всего меня коробило не это. Меня коробило мое проклятое малодушие, из-за которого я сейчас расстался с чем-то очень ценным. Я потерял что-то очень важное внутри себя. Может быть, это была моя душа.
Я смотрел на себя в зеркало и пытался решить, что мне делать. Как переиграть его на это раз. Ведь все прошлые разы, говорил я себе, это вполне можно было принять и за ничьи. Я стал полоскать зубы. Не столько, чтобы очистить их от зубной пасты, сколько для того, чтобы показать ему свое полное безразличие. Эту операцию я делал чисто механически. Самое главное не показывать свою слабость, не расклеиваться. Я гонял воду из одной щеки в другую, а сам не переставал думать о своем положении. Все это было неправильно. Я сплюнул, выпрямился и, принципиально глядя себе в глаза, спросил:
- Теперь ты доволен?
Ответом было молчание. От квартиры веяло пустотой и заброшенностью. Я ловил каждый шорох, каждый звук, движение или тень. В квартире определенно никого не было. Я уже был готов обрадоваться, как в гостиной включился телевизор. Я понял это по нарастающему уровню звука. Впрочем, когда я зашел туда, там никого не было. Телевизор работал, пульт лежал на диване. Я выглянул в коридор, надеясь увидеть там довольную харю моего мучителя. Однако никто не высовывался из-за косяка, не показывал мне язык или средний палец, не ржал как конь. Все это было странно...
И тут мое внимание переключилось на телевизор. Я начал прислушиваться к происходящему. И вдруг все понял. Мои ноги подкосились. Я упал на ковровое покрытие и едва не разревелся от того, что только что сделал собственными руками.
Ведущая сообщала об авиакатастрофе. Мое сознание ухватило из воздуха слово «Израиль». Самолет не смог оторваться от земли. Произошло возгорание. Вся огромная махина сгорела дотла. Погибли все. Причины возгорания установит следственный комитет Российской Федерации.
Голос телеведущей звучал одновременно скорбно и звонко. А меня все больше и больше прижимало к полу. Каждое ее выдержанное, насыщенное информацией слово указывало на меня, на мою вину. Это я допустил это. Не просто допустил, я сделал. Я хотел этого. И никто не узнает...
Я захотел напиться. Во мне была боль и пустота. Реальность плыла передо мной розовым маревом. Я перестал понимать ее законы. Я  был под ней. Я уходил. А потом я вырвал себя обратно. Моя голова загорелась последним единственным шансом. Сейчас или никогда. Я могу еще что-то сделать.
Я заинтригую его. Я бросился в коридор. Оттуда на кухню. Из нее снова по коридору осмотрел комнаты. Вокруг было пусто и сумрачно. В угловой комнате стояла гитара и от одиночества, казалось, тоже расстроилась. Я заглянул в ванну и туалет, залез под кровать, пошарил в шкафах. Пусто. Он меня оставил. Но он выбрал удачный момент, когда я не буду этому радоваться. Когда я начну умолять его, но ему будет уже все равно. Не интересно. Сделка состоялась.
Однако у меня оставалась последняя возможность. Последняя ставка в нашей игре. И этим надо воспользоваться. Я прошел обратно в коридор и снял телефонную трубку. Оттуда раздался мерный и ровный, такой мерзкий телефонный гудок. Я положил трубку рядом с аппаратом, а затем быстро набрал номер «6-6-6». Ничего не изменилось.
На меня накатила волна усталости. В квартире стало совсем темно. Я не стал включать свет. Я прижался спиной к стене и потихоньку опустился на пол рядом с телефоном. Интересно, но он больше не гудел. Мы оба выдохлись. Я усмехнулся. Это была беззубая усмешка. И хотя я чувствовал, что безумно устал от всего этого, я понимал, что не смогу уснуть. Мной владело состояние полной опустошенности, которое не дает забыться.
Я вспомнил про гитару. С усилием поднялся и пошел за ней. Потом вернулся и принял прежнюю позицию. Я редко играл на гитаре. Однако понимал, что для начала ее надо настроить. К моему удивлению все это произошло само собой. Мои пальцы искусно подкручивали колки, сами собой поддергивали струны. Я не понимал, как все это происходит, однако вскоре услышал, что дело сделано. Гитара зазвучала так богато и насыщено, что у меня в груди что-то заклокотало. Что-то очень похожее на стон вырвалось из меня и взлетело к потолку.
Я вспомнил, как он сказал мне, что я никогда не смогу по-настоящему играть на гитаре. Он сдобрил эту фразу отборными матерками, а в конце усомнился в моих умственных способностях и силе воли. А потом я вспомнил ее. Она поверила, что у меня все получится. И хотя я понимал, что они оба, может быть, имели в виду одно и то же, я думал не об этом.
Я вспомнил Ее. Так, как будто она сидела со мной рядом. Я чувствовал ее запах. Видел текстуру ее кожи. Она казалась такой нежной. Она улыбалась. Смотрела мне прямо в глаза и не боялась. И это воспоминание причинило мне почти физическую боль. Я не знаю, чем кончились бы наши отношения. Когда я был с ней, я не загадывал. Но я любил ее каждую минуту и каждую следующую хотел провести только с ней.
Я поставил пальцы левой руки в позицию «Ля-минор» и взял аккорд. Потом стал проигрывать последовательности разных тональностей. Сначала я играл приемом «бас-аккорд». Потом перешел на шестизвучное арпеджио. Но это звучание, пусть и сносное, бесило меня. Оно не соответствовало тому состоянию, в котором я находился.
И тогда я перешел на бой. Струны колебались под моими ударами. Срывались и дребезжали. Но это не волновало меня. Я взял аккорд Am и приглушил струны. Потом C. Dm. И G. На последнем аккорде я сменил прием. Потом все сначала. И еще раз. Стало совсем темно. Я продолжал играть. Пальцы не попадали в лады. Соскакивали и мазали. Но я продолжал играть. «Ля-минор», «До-мажор», «Ре-минор» и «Соль-мажор». Am-C-Dm-G. Я ждал, когда свое возьмет моторика. Постепенно мое сознание потерялось в ритме. Голова стала клониться к груди. Я перестал отдавать себе отчет в происходящем. Просто Am-C-Dm-G. Глаза закрывались сами собой. Еще раз. А теперь последний.
Потом я отложил гитару в сторону. Я устал. Я находился в том состоянии, когда не замечаешь разницу между сном и реальностью. Все отходит на задний план. Тускнеет и смешивается. Что-то блекнет, а что-то остается черно-белым и контрастным. И за всем этим слышится только сухое потрескивание в телефонной трубке...
***
Тогда тоже была пустая квартира, одиночество и телефон с набранным номером «6-6-6». И такая же ночь ожидания, которая кончилась ничем. Я встал, умылся и стал готовиться к завтраку. Глаза после бессонной ночи слипались. Аппетита не было. Голова болела в области затылка. Я включил воду и стал мыть руки. Потом усердно протирал их полотенцем.
Так он и застал меня. Я вытирал руки и вышел в коридор посмотреть, не изменилось ли чего. К моему удивлению изменилось. Телефон стоял на тумбочке, а его трубку держал мужчина в длинном черном плаще. Мое тело ударило электрическим током. Колени подогнулись. Я отшатнулся назад. Все это произошло автоматически. Просто сработал рефлекс. Я был в коридоре, а теперь оказался на кухне с согнутыми коленами и полотенцем в руках.
Потом я задумался. Мне точно не показалось. Мне не могло это показаться. Если это был обман зрения... то это точно не мог быть обман зрения. Тени, которые воображение принимает за чудовищ, плоски и легковесны. Здесь же мужчина явно был из плоти и крови. Я задумался. Меня стало занимать, как он попал туда. Не через входную дверь. Это точно. Чтобы дойти от входной двери до телефона, человек должен был обязательно пройти мимо кухни. Тогда бы я его заметил. Нет. Тогда он мог залезть через окно или лоджию. И хотя я сомневался, что форточники ходят в длинных черных плащах, я живо представил себе картину, как он карабкается по стенке, а затем, повиснув на раме и обернув колено плащом, со второго раза высаживает мне стекло. Бред. Такого не бывает. И не бывает, чтобы мужчины в черных плащах появлялись ниоткуда в запертой квартире.
Однако идти в коридор все еще не хотелось. В конце концов, я убедил себя в том, что там никого нет. Если бы там был кто-нибудь, кого я видел, он бы меня тоже увидел. Следовательно, он бы не стал оставаться там и постарался бы скрыться или пошел бы за мной и постарался убить меня...
Я взял нож, который попался мне на глаза, и, сняв с ног шлепанцы, бесшумно стал двигаться по стенке в сторону коридора. Затем стремительно выскочил туда. Мужчина все еще стоял на своем месте, сжимая в руке трубку. Казалось, ситуация забавляет его. Волна электричества снова прошла по моему телу, приподнимая волосы. Я вздрогнул, но остался стоять с самым решительным видом. И еще я помнил, что у меня есть нож.
Мужчина повертел трубку в руках и сказал:
- Вызов нечистого по телефону, - он сделал паузу. – Это классика...
Затем он положил трубку на основание и выразительно с искрой в глазах посмотрел на меня. «До тебя дошло?» - спросили его глаза. Нож выпал из моей руки. До меня, кажется, доходило. Это штука была бесполезна. Не может быть... Бред... Опять бред, больная фантазия. А потом я поверил, что это он. Нечистый. Князь тьмы. Это было легко. Князь тьмы в моей квартире. Князь тьмы явился к простому смертному, что выполнить его желание. Мне повезло, наверно. Я смотрел на него. Он смотрел на меня. И все это происходило наяву. В груди у меня приятно заерзало. Все это было так необычно и исключительно, что я потерял дар речи.
- Я хотел вызвать Вас по СМС, но тут получилось дешевле, - пролепетал я и хотел еще что-то добавить, но не добавил.
- Дешевле? – нахмурился он. – Любишь, значит, халяву?
- Нет, почему? Просто и денег лишних тоже нет.
- Понятно. Зачем? – спросил он.
- Не знаю, - ответил я. – Просто решил побаловаться.
Мы постояли так еще немного. Потом он сказал:
- Ну, че, так и будем стоять, баловник, или все-таки сядем?
Я повиновался, кивнул, смешался и ткнул указательным пальцем в сторону кухни, откуда выскочил минуту назад. Он прошел мимо меня. Я поднял с пола нож и последовал за ним. На кухне мы сели за стол. Он сел спиной к раковине на табуретку и отклонился назад, как будто опирался на невидимую спинку, при этом иногда покачивался. Я расположился с противоположной стороны возле стены и сидел по возможности с прямой осанкой.
Теперь я мог разглядеть незнакомца. Вид у него был лет на 40. Если бы он побрился и расчесался, ему можно было бы дать 35. Волосы у него были смолянисто-черные, хотя кое-где уже виднелись залысины. Рябое одутловатое лицо выдавало любителя заложить за воротник. Вообще он не производил никакого зловещего впечатления. Тем более не выглядел высоколобым интеллектуалом. Не граф Дракула и не Роберт де Ниро. В моей кухне сидел Дьявол ростом метр семьдесят, что на пять сантиметров меньше моего собственного роста. На его коренастую фигуру был одет плащ, под которым похоже ничего больше не было. В разрез чуть ниже шеи выглядывали клубы шерсти.
- Я могу задать тебе вопрос? – немного осмелел я и тут же испугался собственной фамильярности.
Он оживился, поднял на меня взгляд и уставился мне в глаза. Это было невозможно описать. Я снова испытал то чувство, что и в коридоре пять минут назад. Страх, робость и восхищение. Его глаза были ярко-карие, почти желтые. С золотым отливом. Глаза дракона. Глаза, от которых будто шел жар и при этом они вонзались прямо в мозг, вдавливали в стену и, одновременно, притягивали к себе.
- Хочешь спросить, кто я такой? – он опустил взгляд, достаточно, чтобы понять, и положил руки на стол. Руки у него были грязные, облезлые и шершавые. Грязь была под ногтями. Между пальцами. На костяшках правой руки было вытатуировано имя «ЛЮСЯ». На безымянном пальце левой руки была татуировка в виде кольца, на котором змея пыталась проглотить свой хвост.
- Нет, я знаю... - начал я.
- А если знаешь, зачем зовешь? – спросил он. – Кто знает, держится подальше, ходит в церковь, не грешит. Ты ведь не грешник?
Он снова глянул на меня, однако, его глаза как будто потухли. Срабатывает через раз.
- Нет, - ответил я. – Я просто не знаю, как начать...
- Начни, как получится. Начать – не кончить. Там видно будет.
Его голос был груб и спокоен. Немного сиплый. Может быть, с хрипом. Однако когда он снова поднял на меня глаза и стал барабанить костяшками пальцев по столешнице, я понял, что его терпение на исходе. В горле пересохло. Мозг не работал. К тому же я начал потеть. Я понял, что сейчас ляпну сдуру какую-нибудь глупость. Но ведь так всегда бывает, молчать нельзя, я сказал:
- Я хочу отомстить одному человеку!
Он прекратил барабанить по столу и мельком с прищуром глянул на меня. Потом уставился на стенку сзади, как будто она была интереснее. И все же за то короткое мгновенье, когда наши взгляды снова встретились, я понял что сказал то, что надо.
- Кому? – безразлично поинтересовался он.
- Я скажу потом. То есть надо, конечно, сейчас.
Его лицо вытянулось.
- Ты хоть понял, че сказал? – спросил он.
- В смысле? Да.
Он улыбнулся.
- Отомстить, это как?
- А как можно?
Он улыбнулся еще шире.
- По-всякому. Давай насрем ей в почтовый ящик.
- Что? – я смущенно улыбнулся.
- А че? - на его лице появилось едкое выражение. – Тоже месть.   
Он хотел сказать еще что-то. Но вместо этого опять уставился на стену позади меня. Я начал было говорить:
- Я так не могу...
Но он опять прервал меня:
- Я вот смотрю на тебя. Человек ты явно не верующий. Ни в ту, ни в другую сторону. Ты ж нормальный. Куда тебя потянуло-то?
- Я вот в книге прочитал...
- У-у-у, - присвистнул он. – И че в книге написано?
- Нормально. Знаете, в книге пишут. А ты так думаешь, а попробую, получится. А тут вот так с Вами получилось.
- Ага. А книгу где взял?
- Девушка дала почитать?
- Красивая?
Я не хотел говорить на эту тему.
- У-у-у, - оценил он. – А ты ее решил грохнуть, правильно?
Я выпучил глаза, сделал какой-то неопределенный жест головой. Он посчитал, что я дал положительный ответ.
- А че правильно. Чего ей землю топтать?
- Я не хочу, - начал я. – Я совсем по-другому...
Он меня уже не слушал.
- А че же ее? – спросил он. – За то, что красивая?
- Да не то, что красивая, понимаете, она – гот...
- Ого, и че щас уже за это мочат?
Я озадачился.
- Готы же любят смерть, - сказал я и неуклюже попытался засмеяться. Он не поддержал меня:
- Смерть - она ведь по-всякому бывает. Бывает, что один в пустой квартире и на хер никому не нужен. А иногда такая порнуха – человек по пятьдесят с собой прихватишь. Ты ей как хочешь сделать?
Он снова посмотрел мне в глаза, и у меня появилось впечатление, как будто с меня сдирают кожу. Холодок пробежал по телу. Тогда это показалось дурацкой шуткой. Безумным розыгрышем, от которого мурашки бегут по коже, но ты ничего не можешь сделать.
- Мне все равно! – сказал я и сразу как будто отпустило.
- Как ее зовут? – спросил он.
- Маша, - запнулся я. – Мария Клонингер. Отчества не знаю.
- Еврейка что ли?
- Почему? – не понял я.
- Да, здорово ты ее! – похлопал он себя по коленкам. – И книгу не вернул и еще заказал.
- Мы же сейчас говорим не серьезно, правда? – робко спросил я.
Он снова оценивающе посмотрел на меня. В этих глазах можно было найти все. И мне показалось, что там есть поощрение. Свобода от моральных норм общества и справедливость. Мне захотелось отодвинуть от себя все свои человеческие сомнения. Я захотел сделать это. Много километров от меня и никаких свидетелей. Люди умирают каждый день. Никому нет дела. Я сказал себе, что смогу ответить «Да». Я могу отгородиться от чувств и незаживших ран. Человеку незачем жить. И, может быть, если я не найду в себе силы сделать это сейчас, все останется таким навсегда. Я не хотел этого. Мне захотелось найти нужные слова, чтобы рассказать ему. Ведь, если он поймет меня, значит я не только прав, я поступаю правильно. Я знал, что я прав.
- Я любил ее, - сказал я. – Я любил ее. Я по ней с ума сходил. Ночи не спал. Банально, но я все для нее делал. Встречал вечером. Делал подарки. Платил за нее. Понимаете, я все принимал. Сначала она была как все. Одевалась как все. Потом вдруг побрилась налысо, сказала, что она теперь неформалка. Я сказал «Ладно. Я люблю тебя и такой, Маша». А она подумала, что так и надо. Купила себе офицерские берцы. Я заплатил. А она считала, что я с ней только потому, что так получилось. Она сказала, что будет проверять меня. Я сказал «Ладно. Ищи себя, только не уходи, Маша». Дальше она отрастила волосы, покрасилась в черный цвет. Ногти себе покрасила в черный. Купила себе все черное. Тату сделала. Нос проколола. Сказала, что теперь она гот. Стала всякие книжки покупать. Мне предлагала тоже самое.
Я остановился. На моего гостя история не производила никакого впечатления. Он только стал больше вертеться на стуле. Смотрел по сторонам. Приглядывался. На меня ему было плевать.
- Я даже с матерью поссорился, - наконец сказал я. - Наговорил ей всяких гадостей. Сказал, чтобы не лезла не в свое дело. И тут она уходит от меня. Вот так просто. Сказала: «Я от тебя ухожу». Ничего не объяснила. Все вещи оставила.
Я снова сделал паузу.
- Потом мне в институте сказали, что ее видели с каким-то крутым на джипе. А потом я сам ее видел. На черном джипе. Оказывается, готы тоже любят черные джипы...
Я не закончил. Он повернулся к кухонной панели и что-то взял с нее. Затем с довольной рожей развернулся ко мне и спросил:
- Твои?
Я посмотрел на него и увидел, что в руке он держит граненый стакан с двумя куриными яйцами. Я оторопел. Не очень понимал, к чему он клонит. А он побалтывал им в руке так, что яйца, раскачиваясь, позвякивали друг о друга.
- Это я готовил к завтраку, - сказал я. – Всегда их мою и складываю в стакан, чтобы не скатились.
- Ага, - прохрипел он и поставил стакан на стол между нами. – Слушай, я тоже не жрамши. Давай, сварганим че-нибудь.
- Я не знаю, вы яичницу любите?
- Не возражаю. А запить будет чем?
- Вода... - начал я, – чай...
- Да нет, че-нибудь покрепче, - прервал меня он. – Трубы горят, понял?
- Кагор, - ответил я.
При этом он посмотрел на меня и замолчал. В буфете у меня уже давно пылилась начатая бутылка кагора. Откуда она там взялась, я уже не мог вспомнить.
- Ладно, - сказал он вставая. – Пошли смотреть квартиру.
С этими словами он вышел из кухни. Я несколько минут просидел в оцепенении. В моем воображении вся процедура представлялась несколько иначе. Она была более деловой и краткой. А сейчас мне оставалось только удивляться тому, что происходило. Я встал и пошел по коридору на звук шуршащей ткани.
Моя квартира обычная трехкомнатная, на втором этаже в панельном доме. Плюс туалет с ванной и кухня. Я заглянул в дальнюю комнату и увидел там его. Он раздергивал шторы. В комнате было пыльно. Сейчас в ней никто не жил, и я использовал ее как склад одежды. Парадная одежда была развешана в шкафу на штанге, а вся остальная, смешанная вместе с носками, лежала аккуратной кучей в углу комнаты, под которой покоилось раскладное кресло. Он подошел к куче одежды и пошевелил ее ногой, как будто проверяя, есть ли там жизнь. Я со своей стороны впервые заметил, что на его ногах появились армейские берцы.
- Грязное что ли? – спросил он, повернувшись на меня.
- Просто так лежит.
- Ага.
Он проследовал к шкафу, открыл его и принюхался. Затем резким движением сдвинул всю висевшую одежду в бок, сам забрался внутрь и закрыл дверь. В комнате воцарилось молчание. Я наблюдал за происходящим, а он не издавал ни звука и сидел там. На минуту я даже подумал, что все закончилось. Мне захотелось подойти к двери шкафа, открыть ее и увидеть, что там никого нет, лишь висит одежда.
Однако вдруг я подумал, что если сделаю так, если подойду к шкафу, он обязательно резко выбьет ногой дверь изнутри и заржет. Словно прочитав мои мысли, он отворил дверь, разочарованно посмотрел на меня и покинул шкаф.
После этого он сказал «Погнали» и прошел мимо меня в другую комнату. Я пошел за ним. В следующей комнате шторы также были не раздернуты. Посередине находился застеленный простыней надувной матрас, на котором я спал. В углу комнаты стояли пылесос и гладильная доска. Комната выходила на балкон, на котором находилась сушилка в виде натянутых веревок. Внезапно я подумал, насколько абсурдно держать гладильную доску здесь, чтобы затем носить чистое белье в соседнюю комнату и складывать ее на кресле в бесконечную кучу. Его эта комната не заинтересовала. Он лишь подошел к тумбочке с моими вещами и взял мой сотовый.
- Знаешь, сколько у тебя пропущенных вызовов? – спросил он.
- Сколько?
- Ни одного, - засмеялся он и бросил трубку обратно на тумбочку. Затем он стал шманать мой кошелек. Я знал, что там не больше сотни, и все же меня покоробило, как он это делал. А когда он скривился и произнес «Не густо», я ответил:
- Я еще не зарабатываю.
- С такой хатой – повел он головой. – Много зарабатывать и не надо. Она тебе все, че хочешь, купит.
Третья комната, на удивление, произвела на него сильное впечатление. Конечно, она была самой лучшей. В ней обычно собирали гостей. Был проведен ремонт, вставлены пластиковые окна. На стене висела плазменная панель. Имелся диван и журнальный столик. Эту комнату мои родители как раз закончили, перед тем как съехать и оставить мне квартиру. Он прошел на середину комнаты. Остановился и присвистнул. Потом пошел в угол комнаты, где пылилась моя гитара. Ее тоже подарили на одно из моих дней рождения родители. Он взял гитару за гриф левой рукой, правой стер пыль с передней деки.
- Играешь? - спросил он у меня.
- Нет, - ответил я. Потом добавил – Не хочу играть на плохой гитаре.
- Гитара хорошая, - сказал он. – Хозяин – говно.
Потом он стал настраивать струны. При этом нижняя моментально порвалась, издав тонкий писк. Я хмыкнул. Потом прикусил язык, ожидая его реакции. Однако он не обращал на меня внимания. Кончиком пальца он подцепил один конец порванной струны, поплевал на него и приложил к другому концу. Струна подтянулась и срослась.
- Это же инструмент,- произнес он без тени сарказма, - На нем играть надо!
И за тем завел какую-то бесконечную дворовую песню, аккомпанируя себе «восьмерочной».   
Все это время я ждал. Ожидание было сродни очереди за квитанцией на оплату какой-нибудь пошлины. Он был в роли той грузной женщины за конторкой, которая, приняв документы, со скрипом поднимается со стула, гуляет по кабинету, занимаясь своими делами и жалуясь сослуживцам на домашних, а потом возвращается на свое место, чтобы передохнуть после этого. И тут внезапно оказывается, что все сделано. Я начал думать, что бюрократия есть везде. Я стоял в комнате возле него и напряженно ждал. Ожидание подтачивало мои нервы. Внутри меня все дергалось от изнеможения. Но я снова думал, что стоит только подождать. Однако нельзя же ждать бесконечно.
Потом он закончил и посмотрел на меня.
- Гитара, уважаю, - сказал он. – Музыка – это вещь. Слушай, а у тебя сиги случайно не будет? – обратился он ко мне.
- Нет, - ответил я и рассердился на себя.
- А, ну ладно,- сказал он и снова начал подстраивать струны и проигрывать аккорды.
- Может быть, все-таки перейдем к нашему делу? – наконец не выдержал я.
Он прекратил играть и посмотрел на меня удивленным взглядом. Но на секунду мне показалось, что в его глазах проскочила издевка.
- Какому делу? – спросил он меня как ни в чем ни бывало.
- Я же вас не просто так сюда вызвал, - твердо сказал я.
- Ууу, - промычал он. – Вызвал? Серьезно? А зачем?
- Я же Вам уже говорил.
- Ну, помню. Баба ушла. Мстя, значит. Че дальше?
- Я хочу, чтобы она умерла, - сказал я, хотя сейчас уже не был уверен как десять минут назад.
- Слушай, - он отложил гитару в сторону и встал. – Тебе че заняться больше не чем? Иди побухай, успокойся, замути с какой-нибудь девочкой.
Он подошел ко мне и похлопал меня по плечу.
- Все нормально, пацан. Ты главное не хнычь.
Его слова произвели на меня противоположное действие. Меня начало колотить. Я побледнел и впал в ярость.
- Я не хочу знать твоего мнения, - жестко сказал я. - Я тебе дал поручение. Ты не имеешь права отказаться. Поэтому сделай работу и вали отсюда.
Улыбка стерлась с его лица. Вместо этого появилось выражение злобной брезгливости.
- Знаешь, что, поганец, - сказал он. – Иди в жопу.
- Как?..- опешил я.
- А вот так! Опа! – он хлопнул в ладоши и развел их перед собой. - Жопа! Кто тебе сказал, что я тебе че-то должен?
- Извините, я, может, резко начал.
- Угу.
- Я просто подумал, что можно уже все...
Мы оба замолчали. Я стоял и пытался понять, как угодил во все это. Он, очевидно, ждал, когда я пойму.
- Ты еще подумай, а то может тебе и не надо. Я тебе не тороплю.
- То есть, что, мне еще подумать? – спросил я.
- Подумай, - он кивнул головой. – А-то потом будет поздно метаться.
Он повернулся ко мне спиной, сел на диван и потянулся к гитаре. Я понимал, что все идет не так. 
- Так мы что, разбегаемся? – сглотнул я, не понимая радоваться или огорчаться.
- Дудки! – крикнул он, стрельнул в меня взглядом и сипло расхохотался. Даже заржал. Так мерзко, что у меня все похолодело внутри. – Книжки надо читать! Как?
- Что? – не понял я.
- Книжки надо читать как? – медленно растягивая слова, повторил он. - Внимательно!
Он снова заржал. Мое лицо начало гореть. Я никак не мог понять, что происходит.
- Ты хоть понял, почему звонок бесплатный? – он уже исходился в истерике. - Потому что халявы не бывает.
Он ни как не унимался. Каждый раз, когда он производил своей пастью этот злобный звук, я вздрагивал. Я полностью отказывался понимать, что со мной происходит. Просто стоял с красным лицом, выпучив глаза. Он перестал смеяться также внезапно, как начал.
- Так вот, если ты взываешь к нечистому по телефону, он приходит к месту вызова и остается на месте до тех пор, пока не оговорены все условия договора. Усек?
Во рту у меня пересохло. Я ничего не понимал. Голова кружилась.
- Я же вам сказал, - снова начал я. – Мы же договорились об убийстве...
Мой тон был настолько отстраненным, что казалось, мы сговариваемся о цене кулька соли.
- Не-а, - отрезал он и медленно выговорил. – Не согласен. Не договорились. Не, ты если хочешь, мочи ее. А мы с тобой еще че-нибудь скумекаем. Без проблем.
Он встал. Я все еще стоял. Я хотел присесть. Он был похож на торговца подпольной посудой. И он мне ее продал. Он меня обул. Я понимал, что это произошло. Но мне надо было подумать, что я могу ему возразить. Он стал вращать руками, как боксер на разминке.
- Я, в общем, здесь устроюсь, - он ткнул большим пальцем за свое левое плечо, указывая на гостиную.
Потом он двинулся на меня так, как будто я ему здесь больше был не нужен. Я весь как будто сжался. Я стал спиной двигаться к выходу.
- Подождите, - начал я. – давайте обсудим.
- Все ты уже обсудил, - сказал он, не сбавляя скорости.
Незаметно я очутился за границей комнаты в коридоре. Я попытался было опять что-то сказать, но он бросил лишь «Харе, не возникай» после чего захлопнул передо мной двери.
Я стоял в полумраке коридора и обдумывал свое положение. Но моя голова была абсолютно пуста. Внутри лишь роились какие-то фразы разговора, отдавались эхом слова и звуки. Я понимал, что совершил где-то страшную ошибку и что это все только начало. Потом решил обдумать свою ситуацию. И в каком-то ватном ступоре вспомнил, что на кухне меня дожидаются два сырых мытых яйца. Не придумав ничего больше, я пошел завтракать. В это время тишину нарушил бой гитары.
***
Игра продолжалась уже более десяти часов. Иногда она затихала до едва слышного перебора. Потом снова ускорялась и становилась громоподобной. В последний раз мне показалось, что от удара по струнам стена сместилась на несколько сантиметров в мою сторону, а на кухне что-то разбилось. Я продолжал думать.
Сначала мне казалось, что он претендует лишь на мою жилплощадь. И хотя потеря самой лучшей комнаты казалась ощутимой, я подумал, что все-таки легко отделался. Теперь до меня внезапно докатилась мысль о полной нелепости призвания сил подобного рода. В конце концов, решил я, можно было потерять гораздо больше. Можно было потерять руку или ногу, лишиться жизни, в конце концов. Комната – это не самое страшное. Могла быть и квартира. При мысли, что меня вот так запросто могут вышвырнуть из собственной квартиры, меня пробрало. Я напрягся и снова стал обдумывать ситуацию.
Идти мне было не куда и нельзя. Ведь я мог и не вернуться домой. Мог прийти к двери со смененными замками. А ночевать на улице меня не устраивало. Впрочем, находится в одной квартире с чем-то сверхъестественным, непонятным, тоже было жутковато.
Однако, решил я, мною мой гость, кажется, не интересуется. Сидит себе в комнате. Может быть, мне тоже следует мысленно изолироваться от него. А потом ждать. Я решил остаться дома и караулить его. Тем более, что погода в это время года стояла отвратительная.
Таким образом, мы разошлись по своим комнатам и принялись ждать. Сказать, что это было скучно, было бы преувеличением. Я находил себе какие-то повседневные занятия. И, тем не менее, постоянно мысленно возвращался к своему посетителю. Прислушивался к звукам. Сам старался не шуметь. Готовился ко сну. Это один из повседневных обрядов, который я проделываю долго и с особенной тщательностью. Это скорее привычка, чем обдуманное действие, но мне это нравиться.
Выйдя из душа, я сел на кухне и разложил на столе ноутбук, чтобы как-то провести время перед сном. Как раз в этом момент двери в гостиной отворились, и оттуда вывалился он. Похоже, он решил прогуляться, но, увидев меня на кухне, остановился и оперся о дверь. Я, напротив, решил не замечать его и всячески игнорировать, поэтому уставился в экран ноутбука и стал двигать мышью. После непродолжительной паузы он спросил:
- Ты водку пить будешь? 
Я напрягся, продолжая напряженно смотреть в экран.
- Че набычился? – спросил он.
Я снова промолчал. Стало понятно, что он уже крепко выпивший. Поэтому давать отпор я посчитал бесполезным. В то же время, попытайся я спровадить его или совсем прогнать из квартиры, неизвестно чем бы это все закончилось. В таких случаях нужен хорошо подвешенный язык или какой-нибудь план действий. Плана у меня не было. Я кратко поднял глаза вверх. Фигура в дверном проеме продолжала покачиваться из стороны в сторону и смотрела на меня.
Я представил, что произойдет далее. Сначала он двинется на меня, заорет или схватит и потащит к себе в комнату. Я буду кричать в ответ или просто отбиваться. Конечно, он сильнее меня. От этого осознания физической беспомощности у меня свело скулы. Стоило принять какую-нибудь упреждающую позу или схватить какой-нибудь тупой предмет, что бы защищаться. Однако любое движение могло спровоцировать его, а драка все равно закончится в его пользу.
 Наконец, он покачнулся в сторону коридора, махнул на меня рукой и пошел к входной двери. Затем, послышался лязг открываемых замков. «Неужели, уходит?» - пронеслось у меня в голове. Мысль одновременно невероятная и в тоже время невероятно радостная. Я расслабленно выдохнул и прислушался.
Судя по всему, он стоял на пороге и выглядывал в подъезд. Потом заорал, что ему срочно нужна баба. Когда желающих не нашлось, стал искать потенциальных собутыльников. «Этого еще не хватало», - подумал я и стал представлять, куда бежать от пьяной компании моего гостя. Некоторые из них могут быть беззубыми и грязными. Такие с утра зачесывают сальные нестриженные волосы назад, чтобы выглядеть лучше. Волна отвращения прошла по моей спине.
Внезапно меня осенила догадка. Его никто не слышит. Его могу видеть, слышать и обонять только я, потому что я призвал его. Более того, он физически не может покинуть пределы квартиры. Поэтому он остался здесь. Это стоило обдумать.
Оставив входную дверь нараспашку, он пошел к себе в комнату и снова принялся играть на гитаре. Он играл день и ночь. На второй день я решился выйти из квартиры, а когда вернулся, на кухне царил беспорядок. На столе стояла немытая посуда, холодильник был основательно опустошен. Более того он расправился и с моим запасом консервов, продемонстрировав свое чувство юмора на банке «Бычки в томатном соусе». Что ж, подумал я, по крайней мере, я могу выходить и возвращаться. Я убрался, стер со стола и помыл посуду, а потом пошел в свою комнату. Проходя мимо его - услышал звуки гитары, смешанной с шумным сопением.
Этот гитарный звук обрел в моей голове свой особый тембр. Он как будто поселился там и постоянно гулко вибрировал. Чтобы я не делал, тембр его игры выходил на первый план и блокировал мои органы чувств. Даже когда он переставал играть и пробегал по коридору до туалета, чтобы справить малую или большую нужду, звук становился тоньше, но никуда не исчезал. В туалете он бывал не долго, но всегда принципиально опускал круг, когда писал, и разбрасывал использованную туалетную бумагу. Впрочем, я понимал, что все это детские шалости, и не расстраивался.
А вот звук гитары сводил меня с ума. Несколько раз я просовывал голову в форточку, чтобы звук смешался с шумом города. Но вот теперь было три часа ночи, а этот марафон все никак не кончался. Я лежал и думал, что мне было бы легче, если бы кто-нибудь из соседей тоже слышал бы его и пришел жаловаться. Тогда мне хотя бы не было так плохо.
Его репертуар давно иссяк. Сейчас в ход шли куплеты известных песен, попурри, просто завывания под музыку и просто музыка без завываний. Я устал. Я хотел спать. В голове что-то гудело. Я мог ждать, когда он успокоится и заглохнет, но чаша моего терпения была переполнена.
Я встал и пошел в его комнату, решив любой ценой остановить эту проклятую музыку. В полусонном заторможенном сознании мои шаги глухо отдавались в коридоре. Когда я подошел к дверям, я даже не понял, что он замолчал. На несколько мгновений я задержался перед его дверью. Она была приоткрыта, и в щель можно было различить его фигуру, развалившуюся на диване. Я постоял немного, собираясь с мыслями. За это время он сделал неопределенное движение по струнам. Звук, подобный раскатистому грому прокатился по квартире, заставил дверь захлопнуться, словно от резкого порыва ветра.
Я, кажется, отскочил и прислушался. Я обдумывал, был ли это выпад в мою сторону, или он наконец-то решил закончить. Хотелось верить, что ему тоже нужен сон. Казалось, музыка остановилась. Я стоял в коридоре и слушал только свое дыхание. Но вот за дверями снова послышалось движение и аккомпанемент какой-то до боли знакомой мелодии.
Я взялся за ручку и попытался бесшумно открыть дверь. Дверь поддалась, и я вошел в комнату. Он лежал на диване, развалившись, перебросив ноги через боковину. На нем было одето только черное трико с вытянутыми коленками. Плащ висел рядом на стуле. Глаза его были полуприкрыты. За левым ухом курился окурок сигареты. Второй лежал в тарелке семечек, смешанными с кожурой. Еще один, как выяснилось позже, был закинут на люстру. На расстоянии вытянутой руки от дивана стоял начатый ящик водки.
На его волосатом животе лежала моя гитара, которую он придерживал руками. Судорожно касаясь струн пальцами, он продолжал играть какую-то мелодию. Движения были болезненно автоматическими. Последний аккорд он взял так звонко, что я заткнул уши, а пластиковое окно задрожало и покрылось паутиной трещин.
Сердце у меня оборвалось. Это было новое окно, единственное на всю квартиру. Я ставил его не сам, и от мысли, о том, что придется найти деньги на замену, пригласить специалистов по окнам и прочее, мне сделалось тоскливо. Однако трещины на моих глазах стали затягиваться, а потом и вовсе исчезли.
Облегчение, которое я почувствовал, неожиданно вызвало у меня приступ гнева. Во мне взыграла гордость. Надо разобраться, что происходит в моей квартире. Нельзя позволять так издеваться над собой. Я готов был убить эту сволочь.
Я подскочил к дивану, по пути наступив в тарелку с семечками и разбросав их по полу, и выхватил у него из рук гитару.
- Эээ... - начал он, открывая глаза.
- Ты меня достал уже со своей музыкой! – проорал я.
- Тише, начальник, - начал он. – Это же классика.
- В следующий раз надо играть в нормальное время! – сказал я и пошел в свою комнату. Мои ноги не сгибались в коленях, но я чувствовал дикий восторг по поводу такой простой победы.
- Стой, придурок, - раздалось сзади.
Машинально я повернулся. Мой противник вставал с дивана, продирая глаза руками. Затем он затянулся окурком, упер руки в бока и подошел ко мне.
- Гитару поставь, - окурок свисал у него из уголка рта.
Говорил он глухо, на уровне шепота и, тем не менее, в его голосе присутствовали металлические ноты, означавшие, что он не хохмит. Я поставил гитару, оперев ее о стену, а он следил за тем, чтобы я все сделал правильно. Затем он снова перевел взгляд на меня.
- На меня смотри, - сказал он. - Еще раз сюда зайдешь без спросу, яйца оторву. Понял? 
Я устал, вымотался, был зол и теперь напуган. Но сдаваться я не хотел.
- Я тебе просто хочу сказать, что я выслушивать твою игру ночью не собираюсь, - как можно более жестче сказал я.
- Не понял, значит, - вздохнул он.
- Подожди, - опять начал я. – Я не собираюсь...
Тут он схватил меня за грудки и тряханул так, что на мне затрещала рубашка. Затем он бросил меня на стену, что у меня перебило дыхание, а гитара, стоявшая рядом, завалилась на бок. Я подумал, что мои легкие проткнули в нескольких местах и выпустили воздух. Я пытался дышать, но грудная клетка не хотела расширяться. Наконец, я смог вздохнул. Воздух был холодных и жестким. Ноздри наоборот казались горячими и влажными. Он подошел ко мне и бедром прижал меня к стенке. Руками обхватил мое горло и приподнял вверх. Инстинктивно мои руки попытались разжать хватку, туловище вжалось в стену, а ноги карабкались по обоям. Все, что я мог чувствовать – это его душное гнилое дыхание. Все, что я видел – окурок, свисавший из его рта.
- Слушай, сюда, - прошипел он. – Ты ничего не попутал? Ты еще раз мне так надерзишь, я тебе язык-то подрежу. А, тощий? Осознал?
Он выпустил меня из мертвой хватки. Я скатился вниз и раскашлялся. Из глаз лились слезы. Потом я поднял голову на него. Он с довольным видом докуривал все ту же сигарету. Единственной моей мыслью было бежать, и все же я не мог. Я ждал, что случится дальше. Он посмотрел на меня.
- Че зыришь? – спросил он. – Все осознал?
Затем он помолчал и тут в его глазах появился озорной огонек, который для меня не сулил ничего хорошего. За время нашего знакомства я видел его много раз. В зависимости от владевших им желаний его глаза могли блистать по-разному. Но именно такими бывали его глаза, когда он хотел пошалить.
- Ну че, - сказал он. – Вечер испорчен, будем ложиться спать и гасить свет.
С этими словами он потянулся ко мне, и я, еще не поняв, в чем дело, попытался вырваться. Но он цепко схватил мои руки и, завернув их за спину, придавил меня коленом. Сопротивляться было бесполезно. Я судорожно дергался телом, а он, не замечая моих вздрагиваний, склонился надо мной. Затем он раздул свой окурок и посмотрел на меня.
- С глаз долой – из сердца вон! – прошипел он и рассмеялся.
Я понял, что он собирается сделать. Он собирался выжечь мне глаза окурком. Все мое тело стало липким. Меня затрясло. В диком припадке я снова попытался вырваться, но он отвесил мне пощечину, от которой мою щеку обожгло, а скулу чуть не свернуло вбок. Я притих и заскулил.
- Будешь дергаться, будет хуже – назидательно проговорил он.
Потом он потянулся ко мне левой рукой, в которой держал окурок. Я снова почувствовал его зловонное дыхание, рассмотрел желтизну зубов, каждую складку его лица. Все это было так близко. От приближающегося окурка, я почувствовал сначала тепло, потом кожу начало жечь. Я не мог поверить, что это случится здесь и сейчас со мной.
И вдруг, неожиданно для меня самого, по внутренней стороне моего бедра потекла теплая струйка жидкости. От этой влаги колено непроизвольно согнулось и начало подрагивать.
Он остановился, встал и пренебрежительно посмотрел на меня и образовавшуюся подо мной лужу. Затем взял гитару и вышел из комнаты. Он не захотел находиться рядом со мной. А я, лежа в луже собственной мочи, дрожал и всхлипывал, потому что у меня не было сил подняться.
***
С тех пор мы оба поняли, кто победил. Я был унижен и раздавлен. Со своей стороны он был триумфатором и диктовал свои законы. Я шел по улице и понимал, что моего дома больше не существует. Не существует больше ничего моего. Теперь все его. А я лишь придаток к своей квартире. Он не убьет меня, но и терпеть тоже не станет. Не выгонит, потому что ему нравится издеваться надо мной, но может покалечить. Все это было настолько ужасно и тоскливо, что просто сжимало меня изнутри.
Той ночью я пролежал некоторое время грязный и опустошенный. Потом встал и на цыпочках пошел за ведром и тряпкой. Чтобы не мешать ему никаким образом, я зажег тусклый свет бра на стенке и оценил ущерб, нанесенный комнате. От семечек и окурков можно было легко избавиться. Кое-где на стенке виднелись брызги крови, хотя я не помнил, чтобы была кровь. Видимо, все-таки была... Кровь тоже можно отмыть, а то, что отмыть не получится, постепенно побледнеет и выцветет. Гораздо труднее дела обстояли с ковровым покрытием. Около стенки возле двери разлилось большое темное пятно. При воспоминании о том, как оно появилось, меня затрясло. Я стоял и едва не рыдал от стыда и злобы.
Впрочем, шуметь я тоже боялся. Надо было решать проблему с покрытием. Я не умел с ним обращаться, и не был уверен, что какой-нибудь шампунь или средство способно очистить его без разводов. Для начала его требовалось просушить и отбить запах мочи.
На какой-то момент я засомневался, стоит ли всем этим заниматься. Теперь, когда ничего в этом доме не принадлежит мне, я не обязан поддерживать его в чистоте и порядке. Но он не позволит мне своевольничать. Я стал слугой, убирающим за хозяином. Это мерзко и унизительно. И все же я не могу поступить иначе. Ведь это мой дом. Я отвечаю за него.
Вся уборка не заняла много времени. Труднее всего оказалось действовать за пределами комнаты. Когда я сливал воду в туалете или вытаскивал целлофановый мешок с мусором, я все время прислушивался к комнате, в которой находился он. Однако никто не подавал признаков жизни. В конце концов, я расстелил себе постель в гостиной, открыл балконную дверь, чтобы запах окончательно выветрился, и провалился в сон.
Сон был дурной. Какой-то мутный и вязкий. Мне казалось, что я у себя в комнате. Однако комната была неудобной. Потолки казались гораздо выше, а стены раздвинулись в стороны так, что углы терялись в тени. Воздух был спертый и душный. Я не мог вздохнуть. «Странно, - подумал я. – Ведь я открыл дверь на улицу». Потом я подумал, что теперь даже воздух разделяется на тот, что есть в квартире и за пределами ее. Один не может смешаться со вторым. И тут я осознал, что не потолок стал ниже, а, наоборот, я стал выше. Я стоял на табуретке, а надо мной из потолка торчал железный крюк для лампы. С провода свисала веревка, которая была туго затянута на моей шее. Она мешала мне дышать и притирала кожу. Я опасливо взглянул вниз, и увидел рядом с собой своего мучителя. Он стоял у табурета в плаще, трико и берцах и улыбался своей поганой улыбкой. И тут волна ужаса накатила на меня. Он преследовал меня даже во сне. Я подумал, что теперь моя душа не обретет покоя. Я никогда не избавлюсь от него.
Потом он стал что-то говорить. Однако я не слышал. В моих ушах стоял шум, который бывает, когда держишь голову под водой. Я пытался балансировать на табуретке, чтобы не сорваться, и все же понимал, как это бессмысленно, когда в любой момент он может вышибить ее. Так мы и стояли. Я ждал, когда меня повесят, а он что-то увлеченно рассказывал.
Потом меня грубо разбудили. Сквозь сон я услышал, как он сказал мне собирать манатки и свалить на пару часов. А когда я не прореагировал должным образом, он схватил меня на лодыжку, так, что мое колено пронзила боль, и с разворотом выбросил меня в коридор. Я несколько раз перевернулся через себя и ударился обо что-то поясницей. Сон сняло как рукой. И хотя, мое тело ожило и готово было бежать стометровку на время, разум все еще лениво ворочаться где-то в закоулках подсознания. Времени подумать не было. За мной в коридоре появился он. Он стал наступать на меня медленно, но без вдохновения, как будто занимался рутинной работой. Я бешено соображал. На мне не было ничего кроме трусов. А на улице было не выше 10 градусов ниже нуля. Дойти до комнаты за джинсами и свитером он не позволит. Я схватил пуховик, висевший рядом на плечиках, заскочил без носков в полуботинки и, получив напоследок удар ногой под задницу, вылетел в подъезд. Завершая выступление, он высунулся в подъезд и шутливо погрозил мне кулаком.
Я сел на подоконник в полном недоумении. Самое страшное для меня сейчас было не замерзнуть или оголодать, а быть застигнутым кем-то из соседей. Хотя я никого близко не знал в подъезде и дружбы ни с кем не имел, застань меня кто-нибудь сейчас в пуховике, узких трусах и ботинках на босу ногу, я бы умер со стыда.
Я сидел на холодном подоконнике, пока у меня не затекали ноги. Потом вставал и выглядывал на лестницу, ожидая увидеть кого-нибудь. Никто не приходил. Подъезд словно вымер. Сколько прошло времени, я не знал. Потом я подошел к двери и увидел, что она не заперта. В квартире не было слышно ни звука. Как будто все эти игры он устраивал для меня и без меня терял к ним всякий интерес. Я подождал какое-то время, пытаясь даже дышать как можно тише. Потом проскользнул внутрь, включил две горелки и уселся на кухне, дрожа и стараясь не привлекать его внимание. Однако никакой реакции не последовало. В конечном счете, я решил, что это было просто одно из развлечений, которыми он баловал себя.
 В дальнейшем он часто проделывал такие штуки. Поэтому я даже заготовил в коридоре комплект одежды, который мог одеть за короткое время, чтобы выскочить из квартиры не с разбитым носом или не получив под дых. Сегодня был именно такой день. Я уже около часа слонялся по улице. Погода была так себе. Снег только начал таять и покрылся коркой льда. Ветер поднимал с него влагу и был на редкость холодным. Я шел по улице, смотря себе под ноги. Снег разъезжался под ногами. В некоторых лунках стояла вода.
В голове у меня роились мысли. Они приходили на ум, потом плавно перетекали в другие и исчезали. Мое состояние было похоже на состояние природы. Меланхолия, смешанная с осязанием хрупкости и скоротечности окружающего меня умиротворения. Я знал, что скоро снег начнет насыщаться талой водой. Потом это полотно смешается с грязью и поплывет прочь, освобождая место солнцу, зелени и теплу. Но сейчас вся природа замерла. Задержала дыхание в этой серой картине, потому что первый же вздох поломает ее. И эта действительность уйдет в небытие, а на ее место силы природы нанесут новую, совершенно другую.
В моей жизни все перемены могли привести только к худшему. Я поймал себя на мысли, что уже не представляю себе жизни без него. Я был настолько измотан последними событиями, что потерял счет времени. Может быть, это тянулось днями, а может – неделями, месяцами. Я не знал. Квартира, которая раньше была мне надежным убежищем, теперь стала адом. Раньше она была пуста. Теперь в ней было или накурено, или холодно, от продувавших ее сквозняков. Я постоянно испытывал чувство легкого голода, а, когда последний раз высыпался – не помнил. Я осознал, что у меня не осталось сил, чтобы бороться за себя. Выхода не было. Все дороги вели меня в ад.
Ноги начинали ныть от холода и влаги. Я направился к дому. Подходя к подъезду, я высморкался, достал из кармана брелок от домофона и приложил его к гнезду. Пропиликал электронный замок. Я потянул дверь на себя. На моих глазах темноту нижнего этажа разрезало полосой дневного света. И в этой полосе я увидел квадратную фигуру, стоящую перед лестничным пролетом. В первое мгновение я испугался и, приученный последними событиями, даже хотел дать деру, но не стал. Я присмотрелся. В фигуре не было ничего человеческого. Внизу ее блеском отливали стальные трубки. Вверху все было закутано тканями, а с макушки свисали пряди волос.
Внезапно я все понял. И хотел даже рассмеяться произошедшему. Однако в том, что я увидел, не было ничего смешного. В подъезде находился калека на инвалидном кресле. Свет и тени сыграли со мной злую шутку, а переживание последнего времени обострили мою впечатлительность. Я приблизился к калеке и обогнул его.
В инвалидном кресле сидела девушка, закутанная в шаль. На меня она никак не среагировала. Ее голова была наклонена влево, а глаза мечтательно устремились вдаль. Она вся излучала некоторое безмолвие. Она не моргала. Руки с перекрещенными пальцами покоились у нее на коленях. Дыхание было тихим и спокойным...
Я перешагнул через ступеньку и размашистыми шагами подошел к дверям лифта. В разглядывании людей есть что-то неприличное. К тому же пялиться на незнакомок не в моих правилах. Я испытал даже не стыд от того, что только что разглядывал и пялился на нее, а что-то сродни страху быть застуканным за этим делом. Я нажал кнопку. Где-то вверху заработали механизмы.
И все-таки что-то заставило меня вновь мысленно вернуться к незнакомке в инвалидном кресле. Я снова взглянул на нее и не увидел никаких изменений в ее положении. Она все также сидела, склонив голову набок и глядя одновременно куда-то вдаль и в угол стены. В неверном свете, проникающем в подъезд, она казалась несколько неубранной. И все же черты ее лица были приятны и правильны. Я опять разглядывал ее. Удивительно...
Пришедший лифт со скрипом открыл свои двери. Я зашел внутрь и механически выбрал этаж. Я мог бы пойти пешком, но почему-то решил ехать на лифте. Хотя на лифте я доеду быстрее, но ведь мне это не нужно. Я подумал, что ей тоже не нужно оказаться в квартире быстрее. Она может находиться где угодно, и при этом главное будет неизменно. Она сидела в кресле с мечтательным взглядом. И все же в ее фигуре я увидел что-то надрывно беспомощное. Что-то очень знакомое мне самому.
Двери лифта закрылись. Заработали механизмы передвижения. Я подумал, что эта девушка хочет кричать, но знает, что ее никто не услышит. Я понял, что испытываю к ней ни чем не обоснованное чувство родства и сочувствия. Это чувство могло исчезнуть сразу после того как передо мной закрылись двери лифта. А через пять минут, зайдя в свою квартиру, раздевшись и включив компьютер, я бы даже не вспомнил о ней. Такой несуразной девушке в инвалидном кресле с мечтательными глазами. Но лифт уехал. А я остался.
***
Я смотрел на нее, и мне казалось, что это видение. Статичная картинка, которая зависла передо мной.
- Эй, - сказал я настолько тихо, чтобы не спугнуть ее. – Надо помочь?
Картинка ожила. Девушка приподняла голову и посмотрела на меня опухшими глазами. С такого расстояния и при освещении сложно было рассмотреть их цвет. Я и не пытался.
- Ничего, - сказала она приятным немного низким голосом. – Я просто задумалась. Я вот смотрела и думала: если бы здесь сделали пандус, стало бы лучше?
Я поднял взгляд на лестницу. Она была узкая и изношенная, но чистая. На стенах возле разбитых радиаторов были нарисованы запятые. Перила были изогнуты и лишены полиэтиленовой оплетки, а узкое окно под потолком было разбито.
- И долго они тут протянут? – спросил я.
- Это не важно. Все равно надо тучу усилий, чтобы карабкаться по ним вверх.
- Зато спускаться будет весело, - согласился я.
- Нет уж, - рассмеялась она, отчего ее переносица покрылась сеткой мелких морщин. – Вот это вот «лечу-свищу». Пусть такое лучше в фильмах показывают.
Я тоже рассмеялся. Мое впечатление от этой девушки менялось в другую сторону. Я как будто менялся в другую сторону.
- Я спрашивал «Может быть, помощь нужна?» - несколько развязно сказал я.
- Настоящие мужчины не спрашивают, - философски парировала она.
При этом в ее голосе не было ни намека на вызов или упрек. Я бы должен был смутиться, однако, после дней оцепенения и бездействия это простое желание помочь завладело мной полностью. Я, недолго думая, спустился вниз и с деловым видом встал сзади коляски.
Задача была довольно простая. По бокам кресла имелись достаточно удобные ручки. Я бы мог взяться за них и шаг за шагом поднять кресло по ступеням. В то же время я не был уверен, что ручки выдержат вес коляски и пассажира, а моя комплекция не позволяла рассчитывать на быстрый исход дела. Я подумал, что было бы неплохо перенести сначала девушку, а потом кресло. Потом загрузить все в лифт и доехать до пункта назначения. Для этого не хватало перегрузочного пункта, куда бы можно было пересадить ее.
- Не знаю насчет пандуса, - сказал я. – Но вот скамейка здесь не помешала бы.
- Скамейка? – переспросила девушка.
- Да, - подтвердил я. – Я бы посадил тебя на нее, потом затащил бы кресло...
- Поняла, - откликнулась она. – Как в задаче с козлом и капустой.
- Точно.
За все это время она ни разу не повернулась в мою сторону.
- А как ты обычно это делаешь? – спросил я.
Она помолчала.
- Обычно я просто жду, - ответила она и, пока я ничего не успел сказать, добавила: - Вечером иногда бабушки выносят табуретки и сидят на них.
- Наверно, мы не будем их ждать, - твердо заявил я и уже собрался взяться за металлические ручки, как она остановила меня.
- Можно узнать твое имя. А то непонятно кому я на руки не даюсь.
- Андрей, - сказал я.
- Андрей, меня зовут Надя, - произнесла она.
- Надя, тебя можно взять на руки? - промурлыкал я.
- Если ты так настаиваешь, Андрей, - передразнила она меня.
При этом она продолжала сидеть, глядя вперед и не пытаясь даже боковым зрением посмотреть на меня. Я взялся за ручки, присел и попытался подняться. Надя при этом руками стала подбирать свисающую вниз шаль. Не совсем вовремя, подумал я. Я чувствовал, как все мои мышцы напряглись. Кресло оказалось тяжелее, чем я думал. Я попытался распрямить ноги и почувствовал, как дрожат мои сухожилия, и краснеет лицо. Я набрал в грудь воздуха и снова попытался распрямить ноги. Кресло словно приросло к полу. Она казалось каменным и неподвижным. Я сделал рывок вверх и ощутил, как мои руки наливаются тяжестью, а пресс становится каменным. Еще чуть-чуть. Я упирался из последних сил и еще пытался не испугать окружающих утробным ревом, который готов был вырваться из меня. Еще чуть-чуть. Я нашел в себе силы еще чуть-чуть, и кресло оторвалось от пола. Я смог выпрямится и подал торс назад, пытаясь перенести нагрузку на спину. Затем, чтобы не завалиться назад, на негнущихся ногах сделал несколько шагов и, пытаясь не налететь на лестницу, протолкнул руками коляску вперед. Коляска сгрохотала на бетонный пол подъезда. Надежда впервые посмотрела на меня и ответила благодарной улыбкой. А я стоял краснощекий, держался за перила и пытался отдышаться. Легкие резало, голова кружилась, а душе стало хорошо. И мне было плевать, было ли тому причиной высокой давление, гордость за успех или улыбка Нади.
***
Голова отошла только в квартире Нади, в которой я очутился незаметно даже для самого себя. Все произошло настолько естественно, что не вызвало никакого отторжения. В лифте мы обменялись несколькими ничего не значащими фразами. Затем я спросил, на каком этаже она живет, хотя секунду назад сам нажал нужную кнопку. Потом она пригласила меня к себе на чай. Я не любитель шататься по чужим квартирам, но это предложение ничего от меня требовало. К тому же мне пришла в голову мысль, что, наверно, ей там нечего делать одной. Я по понятной причине не спешил к себе, поэтому согласился.
Под шалью, краями которой она прикрывала свои ноги от живота до колен, находилась полотняная сумка со сладостями. Когда мы вошли в квартиру, Надя попросила меня положить сумку на кухне, а сама исчезла за дверьми комнаты, чтобы переодеться. Некоторое время я был предоставлен сам себе. Я снял ботинки и по линолеуму прошел в гостиную.
Квартира Нади являлась точной копией моей и в то же время была полной ее противоположностью. Я знал, что моя квартира на сегодняшний день – это портал в другое измерение. В сущности, моя квартира – это ледяной ветер, сквозящий из бездны. Это удушливый вакуум. Это отдельный мир, который существует параллельно с нашим человеческим. Но эта квартира была декорацией другого мира. Такого же отдельного и обособленного, как и мой, но – другого.
Надина квартира была наполнена вещами, которые многие бы охарактеризовали как «хлам». Но я увидел в них некие признаки автономии жилища. Каждая вещь в этом нагромождении вещей казалась мне частью механизма, который вдыхал жизнь в этот мир и позволял ему существовать дальше. И чем дальше я погружался в него, тем более миниатюрным и ограниченным он мне казался. С одной стороны, квартира сжималась в моем воображении за счет весенних сумерек и теплых цветов обоев. Но с другой стороны в этом было что-то иррациональное. Неправильное человеческое, чего не может увидеть глаз и способен лишь рассмотреть разум.
Первое, что бросается в глаза, это книги. Их много и они всюду. В различных обложках и различных жанров. Стоящие на полках и сложенные стопками. Зачитанные и совершенно новые. Наверное, это была ее читальная комната. Я попытался представить себе, как Надя проводит здесь время. Наверняка, она подбирается на кресле ближе к софе, затем перебирается на нее. Оказавшись ногами к дверям, она не глядя выбирает какую-нибудь книгу из первой попавшейся стопки и начинает читать ее с любого места. В ее быте отсутствует любой намек на систему. Она может искать какую-нибудь книгу, которая попалась ей до этого и которую она не дочитала. Хотя, фантазировал я, книги она предпочитает читать за один присест. Но, если книга не находится, она переходит к другой и так же легко может поменять ее на третью. Это всего лишь книги...
Я наклонился над одной из стопок, которая казалась читанной, и попытался найти в ней что-нибудь для себя.
- Эй, - окликнула меня Надя из коридора, - Ты, что, чайник не поставил?
- Нет, - удивленно ответил я, - Надо было?
- А как же? Не холодным же его пить.
Я застыл на месте. Предложение распоряжаться в чужом доме несколько ошарашило меня. 
- Идешь, нет? – снова раздалось из коридора.
- Ага, - сказал я, отступая от стопки книг.
Надя переоделась в простое легкое платье, поверх которого накинула свою шаль. Ноги были одеты в толстые шерстяные колготки экстравагантного лилового цвета. Я попытался вспомнить, что было одето у нее на ногах в подъезде. И, если она снимала штаны, а потом одевала колготки, а, может быть, колготки уже были одеты у нее под штанами, я подумал, насколько трудно ей это было. Все зависит от привычки.
- Привычки? – переспросила Надежда, когда я неуклюже попытался прицепить эту мысль к разговору.
Мы сидели на кухне, и Надежда ставила на плиту чайник.
- Это ведь как игра на гитаре. Сначала ты пытаешься сделать баррэ, а у тебя никак не получается. Баррэ – это когда ты кладешь указательный палец поперек грифа, чтобы зажать все струны подряд, - объяснял я.
- Поняла, - отозвалась Надежда.
- Вот. Получается, что ничего не получается. Надо то ли привыкнуть, то ли нарастить мускулатуру на пальце. Потом начинает получаться, но надо успевать приставлять другие пальцы, чтобы получился аккорд. Потом надо учиться глушить струны, потом переставлять аккорды.
- Ты играешь на гитаре? – спросила Надя.
- Раньше играл. Учился – поправился я. – У меня неплохо получалось.
- Как у?.. – начала Надя. – У какого-нибудь супер великого гитариста?
- Какого?
- Ты знаешь каких-нибудь супер гитаристов?
Мы стали вспоминать гитаристов и не смогли. Все это время Надежда крутилась на кухне. Меня удивляла ее невероятная подвижность. Хотя она была инвалидом, она быстро подъехала к кухонной стойке и взяла кружки и блюдца. Из верхнего выдвижного ящика она достала две серебряные ложки и дополнила ими набор. Все это она поставила передо мной на столик. После этого она подняла с плиты чайник и, доехав до умывальника, стала наполнять его из-под крана. Все это время я сидел с другого края столика и молча наблюдал за ее действиями. При этом глядя на то, с какой уверенностью она все это делает, у меня и в мыслях не было чем-то помочь ей, хотя я бы мог подставить ей свое мужское плечо.
Когда она наливала чайник, ее правая рука выглянула из-под шали. Она была гладкой, тонкой и хрупкой. Рука казалась очень мягкой, миниатюрной. По мере того, как бежала вода, стало видно, как напрягается ее рука, чтобы удержать чайник. Затем она попыталась перенести нагрузку на тело. Я делал тоже самое, когда поднимал ее в подъезде... На тыльной стороне ее ладони побелели костяшки.
- Помочь?.. – спросил я, вставая.
- Сиди-сиди, - твердо сказала она.
Затем она подъехала с чайником к плите и поставила чайник на горелку.
- Все правильно, - сказала она. – Гитарист всегда теряется на фоне вокалиста. Потому что зрителю всегда проще воспринимать пение, а не музыку. Тем более что вокалисту более проще в плане выразительности. Взять, например, Роллингов. Как у них зовут гитариста? Такой сморщенный, прокуренный...
- Кит Ричардс, - вспомнил я.
- Ты можешь быть хоть самим Китом Ричардсом, но всем по барабану, если между тобой и публикой на сцене скачет мужик с пластикой обезьяны и поет свои песни.
Оны выудила из своего платья пачку сигарет, достала оттуда одну вместе с зажигалкой. Потом взяла с подоконника пепельницу и закурила.
- Ты не против? – спросила она.
Я отрицательно покачал головой.
- Почему ты больше не играешь на гитаре? – спросила она.
Тут она вспомнила, что не зажгла комфорту с чайником, развернулась к плите, просунула зажигалку между прутьями и зажгла газ. За время этой спонтанной паузы мне захотелось ответить, что моя гитара сейчас у другого человека, и я не могу на ней играть. Или что гитара перестала интересовать меня, а музыка вообще никогда не была моим видом спорта. Но вдруг все это показалось мне неправдой, а мне хотелось сказать правду:
 - Я не уверен, что у меня получится играть на уровне Кита Ричардса, - тихо сказал я.
Надежда молчала и смотрела на меня. Тонкая струя дыма поднималась от кончика сигареты в ее руках. В воздухе распространялась вонь от табака и дешевого вишневого ароматизатора.
- А ты уверен, что хочешь быть как Кит Ричардс? - сказала она. – Может, стоит играть на гитаре просто так для удовольствия.
- А у человека получится добиться результата, если он заранее не поставил его перед собой.
- Это уж, какой результат. Результат должен быть достижимый...
Мы пили чай и разговаривали. Она улыбалась. Я старался все время говорить. Я вдруг понял, что совсем разучился разговаривать с людьми, привлекать их, говорить интересно. Любая мысль, рождавшаяся в моей голове, цеплялась за другие, глупые и неубедительные. Нужное слово смешивалось с другими и терялось. Но она слушала меня с интересом. Не перебивала. А потом дополняла меня своими словами. Я понимал, что она очень много знает. Может, она не пережила это сама, но подчерпнула из книг и запомнила.
Внезапно я понял, что разглядываю ее лицо. В подъезде она показалась мне просто симпатичной, но здесь рядом, в теплой домашней атмосфере, она была сногсшибательной. Я поймал себя на том, что чтобы я не говорил, чтобы она не отвечала, я думал только о ее лице. О ее тонких выписанных чертах. О ее естественной, не испорченной выщипанными бровями или косметикой красоте. Я заметил, что когда она затягивалась, крылья ее ноздрей расширялись, а когда говорила, кончик ее носа вздрагивал и приподнимался вверх. При этом она нисколько не смутилась от того, что я пялюсь на нее. Она просто приподняла подбородок так, чтобы солнце падало на ее лицо. Левой рукой она пригладила свои волосы и собрала их на затылке в хвост. Затем этот хвост она положила себе на макушку. Я заметил синяки под ее глазами. Я обратил на них внимание, потому что от бессонных ночей у меня были такие же.
Когда мы допили чай, я предложил помыть посуду, на что Надя замахала руками и сказала, чтобы я все сложил в раковину – она потом помоет. Потом мы пошли в комнату смотреть телевизор. Она двигалась впереди меня, и мне хотелось подтолкнуть ее вперед, или взять поручни в свои руки, чтобы ей не надо было крутить руками колеса. Но что-то заставляло меня просто идти рядом. Что-то в ее посадке, наклоне головы, то, как она разговаривала со мной. Я не мог прикоснуться к коляске, но я хотел этого.
Потом мы смотрели телевизор. Я устроился на диване. Она подъехала к простому журнальному столику, на котором толстой пачкой возвышались глянцевые журналы. Мы смотрели телевизор, изредка переключали каналы и комментировали события, происходившие в мире. Потом Надя тоже пересела на диван.
После бессонных ночей и кошмара моей квартиры, эта квартира убаюкивала меня своим уютом и тишиной. Но что-то тем не менее мешало мне. Здесь было что-то неправильное. Я видел, как Надя мелкой дробью перебирает пальцами кнопки на пульте телевизора и при этом старается даже не касаться своих ног. Старается даже не смотреть на них. Этот мир, живой и теплый внутри, оставался снаружи замкнутым и несвободным. У меня оставалось ощущение замкнутости и обособленности окружающего пространства. И это ощущение вырвалось из меня одним вопросом:
- Как же так получилось?
Надежда посмотрела на меня и ответила:
- Меня сбила машина.
Я моргнул.
- Давно?
Она задумалась.
- Да. Я засмотрелась, водитель засмотрелся. Вот так мы и столкнулись на перекрестке.
- Он что скрылся?
- Почему, нет. Он меня еще до больницы вез. Успокаивал. Анекдоты рассказывал.
- И что его посадили?
- Нет. Я заявление не стала писать.
- Почему?
- А зачем? Он же мужик хороший. Зачем ему жизнь портить? Он ко мне заходит. Вкусняшки всякие приносит, журналы. Полезный мужик, - она улыбнулась сквозь свои мысли.
Я долго думал, стоит ли задавать следующий вопрос. В таких случаях каждое слово должно быть взвешенно, потому что не правильное слово может оскорбить.
- И это у тебя надолго?
Я увидел, как она напряглась. Она отвернулась к телевизору, глаза ее увлажнились. Она медленно сглотнула и ответила уже не глядя на меня:
- Я не знаю. Одни говорят, что это спина, другие – что нервы. В журналах пишут, сейчас что только не лечат, но их читать – только расстраиваться.   
- Почему?
- Потому что они пишут про другие моря и страны. Про то, чего у нас никогда не будет, и куда мы никогда не попадем, - сказала она и закрыла глаза.
Мне показалось, что она тихо плачет. Я густо покраснел. К горлу подкатил комок.
- Может мне уйти? – предложил я.
- Зачем? – спросила она. – Тебя дома уже потеряли?
- Нет, вообще-то нет.
- Если надо – уходи.
Это звучало не как указание, а как констатация факта.
- Я еще зайду, - пролепетал я. – Хочешь?
Она улыбнулась.    
- Я думаю, ничего страшного из этого не будет.
Я встал и направился к дверям. Когда я оглянулся, чтобы посмотреть на нее, неясный свет вырисовывал лишь ее профиль на фоне окна. Это был профиль гордой женщины, которой судьба оставила одиночество и унижение. Как и мне... Такой я ее запомнил в первую встречу. Когда я увидел ее в подъезде, я мог сравнить ее с провисшей струной, тонкой и бледной. И вот на моих глазах эта струна стала натягиваться, до тех пор, пока не приобрела звонкого, трагического звучания.
- Я пошел, - сказал я.
- Ты же уже взрослый мальчик, - раздалось в ответ. – Будешь выходить, захлопни дверь.
***
Я открыл дверь как мышка и зашел домой на цыпочках. Тихо снял куртку и повесил ее на крючок. После гостей у Нади возвращаться домой не хотелось. И даже не то, чтобы не хотелось. Вернуться сюда казалось нереальным, так же как недавно нереальным казалось не попасть сюда. Но, как только я вышел из квартиры Нади, я вдруг осознал, что мне все еще некуда деваться. Мой мир не изменился. Он состоял из улицы и трехкомнатной квартиры, а на улице я сегодня уже был... Я словно скотина. Я входил в свою квартиру, как корова входит в коровник. Особую странность всему происходящему добавляло то, что я буквально минуту назад вернулся из такой же квартиры. У меня было дикое чувство, что меня обманули. Подсунули одно вместо другого. У меня помахали перед носом прекрасной жизнью, а потом вернули с небес на землю.
От этих мыслей мне стало не по себе. Я понимал, что та жизнь вовсе не прекрасна. Я бы не хотел так жить. А, может быть, и хотел. Я кощунствовал на чужом горе. Разница была лишь в том, что та девушка смогла найти в себе силы. Будучи прикованной к инвалидному креслу она притерлась к обстоятельствам. А я сломался под ними.
Из кухни в коридор падал свет. Я заглянул туда и увидел его. Он ужинал пельменями. Я купил их два дня назад и считал, что он их уже приговорил. К моему удивлению, перед ним стояла глубокая тарелка с дымящимся блюдом. Они были залиты майонезом и кетчупом, а сверху присыпаны черным перцем.
В моем желудке предательски заурчало. Слюну пришлось проглотить. Я не ел уже больше шести часов, а те три пряника, которые я употребил у Нади, погоды не делали. Он же лениво чавкал, натыкал на вилку по одному пельменю, окунал их в майонез и кетчуп, а затем медленно ел. Я знал, что он издевается надо мной. Это было испытание.
- Че стоишь? Подходи, - сказал он мне.
Я подошел. Вдруг я решил смотреть ему в глаза. Пусть он увидит, что я не буду унижаться ради пищи. Я сытый.
- Рассказывай, - сказал он.
- Нечего рассказывать, - сухим голосом сказал я.
- Где был? Че видел? – его тон не показывал никакого интереса, он продолжал чавкать мои пельмени.
Я решил отмолчаться. Это было так глупо, но я думал, что если буду сидеть и с апатией смотреть под стол, то сегодня все обойдется.
- Ну?.. – промычал он.
- Так. На улице гулял, - неопределенно ответил я.
Он вонзил вилку в еще один пельмень, ткнул им в лужу перемешанного с кетчупом майонеза. Затем поднял пельмень на уровень глаз, так что бело-красное пятно стало растекаться по нему.
- Будешь? – спросил он меня.
При этом он раскачивал вилку из стороны сторону, словно хотел загипнотизировать меня. Мне стало совсем тоскливо. Желудок внутри сжался. Я подумал, что если еще раз посмотрю на этот пельмень, меня стошнит. Впрочем, я знал, что в любом случае пельменя я не увижу.
- Нет, спасибо, - сказал я, откинулся на стенку и широко расставил ноги, показывая свою безразличность к еде. – Я не голоден.
- Умнеешь, - сказал он и проглотил пельмень.
Затем молча отправил себе в рот еще несколько. Потом еще. Он на себе не экономил. Я продолжал сидеть и смотреть в сторону. Это тоже поединок воли. В какой-то момент я даже почувствовал, как начал побеждать. Видя, что ароматный запах мяса, майонеза и перца не трогает меня, он от расстройства даже стал проскребывать вилкой по тарелке. Я не мог не заметить этого. Моя взяла. Я почувствовал себя лучше.
- Дырку-то где организовал? – спросил он, и в его глазах пробежала искорка.
Я не понял, о чем говорит, но все равно его вопрос сбил с меня спесь. Я пытался понять, о чем он говорит. Если он говорит о Наде, он не знал о ней. Он не мог говорить о ней. А потом я заметил, что он смотрит на мои штаны. Инстинктивно я попытался закрыть правой рукой промежность. И тут мои пальцы провалились внутрь. Я вскочил с места и, опрокинув табурет, побежал к зеркалу. С кухни раздавались хрипящие звуки, которые в его случае означали дикое веселье.
Когда я нашел зеркало и приложил его к штанам, оно открыло мне огромную дыру между штанинами. С некоторых углов в разрезе была видна цветастая материя трусов. Мне стало жутко неудобно. Я вспомнил, почему давно не носил эти штаны. Так бывает, когда ты откладываешь вещи вглубь полки, а потом забываешь про них. А потом, когда я нашел их там в шкафу, я решил, что они идеально подходят для внезапного утреннего выхода на улицу. В конце концов, я никак не мог подумать, что пойду в них к кому-то в гости. Мне стало жутко стыдно. Я хотел рухнуть на матрас и зарыться в него.
Как было глупо сидеть все это время с Надей, пить чай и обсуждать каких-то гитаристов. Произносить все эти высокопарные слова с дырой в штанах. Она должно быть сильно забавлялась мной. И все же, надо отдать ей должное, она ни разу не подала виду. Ни разу. Я подумал о Наде с какой-то долей благодарности. Она могла бы сказать, но мне не стало бы от этого лучше. Она могла ткнуть в меня пальцем, и тогда я бы точно сгорел от стыда. Она промолчала, и я вышел от нее не героем, но и не жалким обосанным человечком. Я был благодарен ей за это.   
***
В один из дней позвонила мама. В этом не было ничего особенного. Мама часто набирала меня до того, как мы поругались. После этого я много раз собирался ей позвонить. Иногда я хотел прямо извиниться. Порой мне просто хотелось услышать ее голос. Однако после того как у меня в квартире прописался мой гость, я не решался сделать это. Я не думал, что будет опасно приводить моих родителей в дом. Просто объяснить им то, что со мной происходило... Я не знал, как это сделать. Сразу было ясно, что говорить правду нельзя. Никому нельзя было говорить правду. Мне казалось, что я и не способен ничего придумать. Иногда проще просто уклоняться от разговора. Или не звонить совсем.
Сначала мне показалось, что мамин голос звучит из другой вселенной. Он был такой родной, одновременно настойчивый и печальный. Я подумал, что мама прощупывает меня. Пытается угадать мое настроение. Она спросила «Как у меня дела?» Я ответил какую-то стандартную ничего не объясняющую фразу.
- Почему ты не заходишь к нам за деньгами? – спросила мама.
- Не знаю, я думал, может, на следующей неделе...
- Даже не думай, отец вчера получил аванс, приходи пока мы все не пропили, - ее голос скрипнул от смешка.
Зная маму, это звучало как приказ. Через полчаса я был у них на квартире. Квартира сияла белизной. Мама вечно прибиралась по дому, готовила и стирала, а потом лежала на диване и смотрела дневные ток-шоу. Старая мама в старом халате. Она встретила меня в прихожей. Я открыл своими ключами и увидел ее. Несколько мгновений мы изучали друг друга, а потом, когда поняли, что между нами нет враждебности, обнялись.
- Кушать будешь? – спросила она.
Я не мог устоять. Пока она суетилась с едой, она рассказывала о делах, о том, как она справляется по дому, чем занимается, про отца и его заботы. Потом она спросила меня:
- Как у тебя учеба?
Я в это время старался не наброситься на пищу. Мама всегда готовила много. Обед состоял из трех блюд. Теперь это казалось мне пиршеством. Я подул на ложку:
- Ты же знаешь, студент живет от сессии до сессии.
- Тебе всего хватает?
- Да вполне достаточно. Что ты имеешь в виду?
- Может быть, надо что-то от нас с отцом?
- Только деньги, - я развел руками и улыбнулся.
Вид у меня был достаточно жалкий. Синяки под глазами, затравленный взгляд. Я думаю, мама заметила это. Она встала спиной ко мне у раковины, чтобы помыть посуду, и я видел напряжение в ее фигуре.
- Будут тебе деньги, может еще что-то?
- Все в порядке, - сказал я и взял еще один кусок кекса к чаю.
- Как там твоя девушка поживает? – спросила мама.
- Она больше не со мной, - коротко ответил я.
- У вас щас это так называется?..
Когда я уходил, она спросила меня напоследок:
- Ты хоть с друзьями видишься, на улице бываешь?
- Регулярно, - сказал я и ушел.
В таких встречах всегда есть что-то щемящее душу. Они оставляют след разлуки и безвозвратности происходящего. Я мог сказать маме все, кроме самого главного. Я мог прийти к отцу за советом, но не в моем случае. Теперь я понял, что своим поступком, этой проклятой сделкой, я не только перечеркнул свою душу, но и вычеркнул их из своей жизни. Мне было тяжело, и даже самые родные люди не могли мне помочь.   
Я поднялся к своим дверям и открыл дверь. Из дверей на меня пахнуло гарью и табаком. Я ссутулился. На душе стало тошно. В коридоре показался он. Держа гитару в руках и наигрывая какую-то нехитрую мелодию, он проплыл на кухню. Мимолетом он окинул меня одним глазом. Второй был прищурен. Я развернулся и пошел к Надежде.
Она открыла мне дверь и, усмехнувшись, спросила:
- Что-нибудь к чаю принес?
В следующий раз я принес печенье к чаю. Потом были конфеты. Она разгладила коробку руками. Я понял, что она была довольна.
Однажды я зашел в его комнату без стука. Он позволял мне смотреть телевизор, если я ему не мешал. Сам он скрюченный сидел на диване и в полупьяном состоянии клевал носом. Мне надо было поговорить, а больше говорить было не с кем.
- Можно я тебя спрошу? – начал я.
Минуту он никак не реагировал. Потом вздрогнул и со вздохом открыл глаза.
- Чего? – проскрипел он и откашлялся.
- Я хочу спросить: женщины - как ты их добиваешься?
- Никого не надо добиваться, ты просто берешь ее и все, - он опять закрыл глаза. – А вообще, хочешь кому-то сунуть, мой совет - иди - сними шалаву. Никакой разницы.
Больше он не сказал ни слова. Я понял, что разговор закончен.
***
В следующий раз я пришел с цветами. Это был простой букет полевых цветов. Он был средних размеров, пестрый, обернутый прозрачной пленкой с белой каймой. Она взяла букет в руки и поднесла его к лицу. Затем, словно запах ударил ей в нос, отпрянула назад и подняла глаза на меня. Я впервые увидел в ней что-то от маленькой девочки. Что-то наивное и даже испуганное.
- Это зачем? – спросила она и бережно положила букет себе на колени.
- Просто так. Могу я пройти? – спросил я.
- Проходи, - она отодвинулась ближе к стене.
Я прошел и повесил куртку на крючок, хотя мог бы прийти и без нее вовсе.
- Разве женщины не любят цветы? – спросил я, войдя в комнату. Потом развернулся и посмотрел на нее сидящую в кресле. От этой фразы отдавало сценой бульварного романа.
- Любят, - сказала она. – Цветы в жизни женщин многое значат.
- Эти – просто так, - сказал я.
- Я так и поняла, - она смотрела на меня немигающим взглядом.
- Я просто подумал, что тебе давно никто не приносил цветов.
- Я не думала, что это так заметно, - ее лицо слегка вытянулось.
- Это было глупо, да? – сказал я. – Приносить тебе вот так цветы?
- Принес, так принес. Возьми с подоконника вазу, - она указала на вазу из стекла. – Будь другом, - продолжала она руководить мной, - сходи на кухню, налей в нее воды, потом поставь туда цветы и принеси обратно.
Я выполнил все в точности. Когда я ставил цветы на подоконник, тюль приподнялась, словно парус, и, внося свежесть в комнату, плавно опустилась обратно. Я давно понял, что общение с Надей приносило какое-то умиротворение в мою жизнь. Мне было приятно, даже, когда мы просто сидели и молчали. Надя смотрела на цветы на подоконнике, а я смотрел на нее. Я пытался угадать, о чем она на этот раз думает. И я хотел, чтобы она думала обо мне. Вот так просто. Однако с ней никогда не было просто. Иногда мне казалось, что она что-то решала про себя. В такие минуты над ее бровями образовывалась мимолетная складка. Затем ее глаза подергивались, словно она возвращалась из своих мыслей или замечала, как я на нее смотрю. Потом складка исчезала, а уголки губ слегка поднимались вверх, подчеркивая ироничную улыбку.   
- Ну? - сказала Надя. – Может, расскажешь про себя...
- Что рассказать?
- Просто, что хочешь. Мы с тобой уже достаточно знакомы, чтобы ты мог сказать что-то кроме своего имени и того, что мы с тобой живем в одном доме.
- Я не говорил, что мы соседи, - сказал я.
- Вот видишь, - назидательно парировала она, - ты даже этого не говорил.
Я посмотрел на стенку.
- Ничего не приходит в голову.
- Совсем ничего?
- Нет, - покачал я головой.
- Ну, что ты обычно рассказываешь девушкам?
- Про геенну огненную, - сказал я, а потом вытаращился на нее.
Она вздохнула, а потом пришлепнула губами.
- Да, это интересно, - саркастически сказала она. – И многих ты так зацепил?
- Была одна. Она относилась к этому серьезно.
- А ты?
- Сейчас, да, - ответил я и вдруг ощутил вокруг себя пустоту.
От этого ощущения у меня закружилась голова, в висках застучало, живот свело судорогой.
- У тебя очень душно, - сказал я.
- Открой форточку, если хочешь. Там под столом есть табуретка, можешь встать на нее.
Я вспомнил свой сон: я на табуретке и он рядом, готовый в любой момент вышибить ее из-под ног.
- Я лучше так дотянусь, - бросил я.
Голова все еще кружилась.
- Что с тобой? – спросила она.
- Со мной все в порядке, а с тобой? – перенаправил я ей свой вопрос, а потом сразу же пожалел об этом.
Теперь она уставилась на меня. Нахмурилась и, наклонив голову в бок, стала рассматривать меня под таким углом. Может быть, мой ответ показался ей слишком жестким. Я отдавал себе отчет, что бессонные ночи и скудная пища добавили в мое поведение нечто наркоманское. Это было сразу заметно. Когда человек выглядит нездоровым, люди начинают гадать, что же с ним не так. А потом многие решают, что проблема в самом человеке. Он сам причина всех своих бед. Люди начинают думать о нем самое худшее. Может быть, и она придерживается этого мнения. Может, она решила, что я наркоман, душевно больной пациент, стоящий на учете у невролога. Может, она считает, что цветы, которые я ей принес, я попросту увел из киоска. Схватил стоявший ближе ко мне букет, а потом дал деру, пока не кончилось дыхание.
Она рассмеялась.
- Когда ты стоишь вот так, ты меня пугаешь...
- Я сам себя пугаю, - тоже рассмеялся я. – Видела бы ты мои анализы...
- Прекрати, - она картинно сморщилась, от чего стала безумно милой. – Зачем ты пришел?
- Можно сказать, я соскучился.
- Вот оно что, - усмехнулась она. – А я-то думала...
- Я серьезно, - сказал я.
- Я понимаю, - сказала она. – Такая беззащитная девочка в инвалидном кресле. Сидит целыми днями, прозябает одна.
Слезы стали капать по ее щекам. Она вся как будто опала.
- Извини, я сказал что-то не то? – начал я.
- Нет, - хрипло ответила она. - Зачем ты пришел? Чтобы посмотреть на меня – такую?..
У меня в горле встал комок. Я думал, что могу сделать, чтобы прекратить ее слезы.
- Прости меня, пожалуйста, я не думал, что ты так... – я не знал, как закончить свою фразу.
- Не надо, - замотала она головой, - вот только не надо меня жалеть.
Я опешил. Потом наклониться к ней.
- Что ты хочешь сказать?
- Просто, не надо меня жалеть, хорошо, - левой рукой она рассекла воздух между нами.
Я снова испугался, что как в первый раз задел какую-то ее внутреннюю струну, которую не должен был трогать. Что-то в ней, в глубине ее глаз, скрывалось под покровом легкого превосходства. Что-то беззащитное и детское. И я понимал, что именно это я и хотел увидеть в ней. Я хотел увидеть ее беззащитной, какой она была, когда я впервые встретил ее в подъезде. И все же я боялся, что могу сказать что-то такое, после чего все может оборваться и закончиться. Я не мог утешить ее, так как хотел. Но я не хотел ее утешать.
А потом я сказал самое глупое и неуместное, что только могло прийти в голову.
- Почему ты не сказала мне, что я был в рваных штанах?
Некоторое время она молча смотрела на меня с вопросительным выражением лица.
- Что? – переспросила она.
- У меня были порваны штаны, а ты промолчала.
- Не поняла. Я должна была, так сказать, подать тебе сигнал, что у тебя порваны штаны? - она расхохоталась.
Это был чистый искренний смех. Такой смех сложно ожидать от человека, который пять минут назад захлебывался слезами. Такой перепад настроение озадачил меня.
- Надо было просто сказать. Тогда мне было бы не так...
- Что? – она продолжала смеяться.
Сложно ожидать понимания от человека, который так моментально переключается.
- Ничего, - сказал я и насупился.
- Ой, какой обидчивый, - она продолжала умиленно смеяться.
Не люблю, когда надо мной смеются, но это, по крайней мере, лучше, чем когда с тобой плачут. Она перестала смеяться, когда я взял стул и сел напротив.
- Где у тебя порвались штаны? – спросила она, всхлипывая и икая после продолжительного веселья.
- Ладно, прикидываться, - сказал я.
- Где, скажи, - она внимательно посмотрела на меня.
Я промолчал.
- Скажи, - упорствовала она.
- В общем, - начал я. – Там...
- Там? – переспросила она. – Ах, там...
Она сдержалась, чтобы снова не впасть в бесконечное веселье.
- То есть, по-твоему, я смотрела тебе туда?
- Все люди иногда смотрят туда друг другу...
- Замолчи, Андрей, - смеясь, прервала она меня, - иногда ты несешь такую несусветную чушь.
Теперь помимо всего она еще считала меня идиотом.
- Зачем ты говоришь мне об этом щас?
- Просто, - помолчал я. – Хочу разобраться...
- Никогда не говори никому про порванные штаны. Это не эротично.
- Я знаю.
Я видел, что Надя настроилась долго выговаривать мне о моем поведении. Однако внезапно где-то пошла вибрация, и она замолчала. Она посмотрела на меня, потом стала копаться в складках своего халата, пока не вынула из одного из карманов вибрирующий сотовый телефон-раскладушку. Телефон вибрировал, экран на нем мигал. Я подумал, что это подходящий момент, чтобы подвести черту под разговором.
- Если ты видела, надо было сказать, - закончил я свою мысль.
- Я, правда, ничего не видела, - промолвила она прежде, чем открыла телефон и сказала в трубку – Алло... Приветик... Лучше всех... Ну, давай... А Людмила против не будет?.. Хорошо... Ага... Ага... Хорошо, заскакивай...
Она закрыла телефон, а потом посмотрела на меня и выдохнула:
- Щас-то у тебя со штанами все в порядке?
- Да, мне кажется, - сказал я.
- Вот и славно. Давай гостей встречать, - сказала она.
***
Иногда я вдруг осознаю, что не могу предугадывать события и плохо разбираюсь в людях. Я воображаю себе человека с набором поступков и черт характера, а потом становится ясно, что его образ и он сам – это совершенно разные люди. Для меня Надя всегда оставалась той темной фигурой на фоне окна. За окном ранняя весна с талым снегом и грязью. Со снежинками, которые ложатся на окно и мгновенно превращаются в воду. А перед окном она - с плохо различимыми чертами лица. Она сидит в инвалидном кресле, закутавшись в шаль. Ее тонкая фигурка ссутулилась. Плечи выпирают острыми углами, грудь почти не видно. Она молчит и отрешенно смотрит вдаль, ожидая чего-то. Но в ее позе угадывается какой-то неуловимый стержень. Это притягательное обаяние, которое она молчаливо и с грустью излучает. И это обаяние никуда не уходит. Оно наполняет комнату. А Надя ждет.
Последнее время события не радовали меня какими-то особыми подарками. Даже потрясения ушли на задний план. Я был забит в угол и зажат рамками безысходности. Порой у меня начинались приступы, когда я не мог дышать. И тогда я вспоминал эту картину, и мне казалось, что есть место, есть человек, к которому я могу прийти. Потому что я единственный знаю, где она находится. В те моменты мне казалось, что Надежда все также сидит в кресле напротив окна и ждет моего прихода.
И теперь я не мог понять, откуда взялась та живая Надежда, которая сидела в кресле так, как будто она передыхала на выходе из ночного клуба. Она шутила со мной, улыбалась, постоянно прыскала от смеха. Она делала вид, что ее инвалидное кресло – это всего лишь глупый розыгрыш. Он не имеет никакого значения, хотя до этого оно было якорем для нее.
А потом Надежде позвонили. Я даже не мог допустить, что у нее есть сотовый телефон. Эта мысль казалась мне нелепой. У Нади есть телефон. У Нади есть друзья. Есть еще люди, которым она дорога и которые ей дороги. И она больше не является моей. Я понял, что она никогда не была моей.   
Она снова стала совсем другой. Надя стала какой-то суетной и нервной. Она все также прыскала от смеха, предложила мне накрывать на стол, а потом передумала и сказала, чтобы все оставалось как есть. Но в этом уже было что-то неискреннее и наигранное. Я ловил ее на том, что, когда я говорил, она инстинктивно заламывала пальцы, а иногда перебирала левой рукой пуговицы на своей блузке. Иногда она замолкала и прислушивалась.
И так было до тех пор, пока не появился этот тип. Первое впечатление я составил на слух, потому что не видел его. Надежда направилась в коридор, где открыла двери и впустила его. Я в это время сидел в комнате и прислушивался. Из коридора доносились негромкие голоса. Я мог представить себе, как гость развешивает свою куртку, бросает ключи от машины на деревянную этажерку и перешучивается с Надеждой. Его голос был тонким. Интонации, с которыми он произносил слова, были небрежными. По этим легким интонациям я составил мнение о человеке, довольном собой и своей жизнью.
На мгновение голоса затихли, а потом в комнате появился этот мужчина невысокого роста. Сам он был рыхлый. Рыхлое лицо покрывала редкая щетина. Снизу его украшал второй подбородок, сверху – короткая стрижка и лысина. Посередине находились очки в роговой оправе. Он вперился в меня, а потом с вопросом посмотрел назад, где была Надежда. Я прекрасно знал этот взгляд.
- Проходи, - послышался голос Надежды.
Ему не надо было ничего предлагать. Он сам подошел ко мне и, выждав, протянул свою пухлую ручку.
- Семен, - сказал он своим высоким голосом.
- Андрей, - ответил я.
Я пожал его руку и ощутил лишь жидкие пальцы. Он уселся на диван и, увидев рядом с собой пульт, включил телевизор, затем принял какую-то ребяческую позу, от которой материя джинсов обтянула его жирные бедра, а на коленках, наоборот, провисла.
- Знакомьтесь, - сказала Надежда. – Это Семен Валерьевич. А это Антон, - она указала на меня.
- Надюша, а мы уже познакомились, - сказал Семен Валерьевич.
- Андрей вообще-то, - недовольно поправил я.
Она прыснула, потом подъехала ко мне и положила теплую ладошку на мое колено.
- Извини, Андрей, конечно. Андрей – мой сосед. Он ко мне приходит. Мы разговариваем.
- Угу, - отозвался Семен Владиславович. – Надо продвигать добрососедские отношения.
- Андрей мне продукты покупает, конфеты носит.
- Конфеты? - протянул он и хитро посмотрел на меня. – Я так тебя ревновать начну.
- Так давай, ревнуй, - рассмеялась Надежда. – А-то как до дела, то сразу «Ты же понимаешь, я женатый человек. Я клятву давал».
- Ой, Надюша, - промурлыкал Семен Владиславович. – Ты же меня без ножа режешь. Кабы не жена моя – Людочка – увез бы я тебя далеко или в Сибирь.
- На оленьей упряжке.
- Ну, зачем? Щас же такие машины делают.
- Я после того раза к твоей машине близко не подойду и не уговаривай.
- Но ведь, Надюша, одно дело снаружи – другое дело внутри…
- Какого раза? – спросил я.
При этом Надя как-то нервно дернулась, а он пропустил мой вопрос мимо ушей.
- Надя, а что мы так сидеть и будем. Давай хоть чаем соседа угости. А я ему коньячку нацежу. Ты коньяк уважаешь? – он посмотрел на меня.
- С чаем, что ли? – спросила Надежда.
- Зачем с чаем? – переспросил Семен Владиславович. – К чаю я безе привез. Хотел Людмиле, но она пусть вес набирает, а тебе пока не замужем поправляться нельзя.
Он со скрипом поднялся с дивана и бесшумно выскочил в коридор. «Ничего, - беззлобно подумал я. – Скоро суставы возьмут свое». Вскоре на маленьком журнальном столике с потертыми углами появились кружки, блюдца, ложки и безе. Потом подоспели кипяток, заварник и сахарница. Поначалу мы с Семеном Владиславович соревновались в обслуживании Надежды. Она сидела на своем месте, пока мы сервировали стол. В конце я соревновался уже сам с собой.
Вскоре Семен Владиславович решил, что с него достаточно, приземлился рядом с Надеждой и стал рассказывать какую-то историю без начала и конца. Там было что-то про сотрудников Семена Владиславовича, его работу и отношения в его коллективе. Единственное, что я понял, это то, что рассказ предназначался не для моих ушей. А Надя, наоборот, сидела ровно и слушала затаив дыхание. Она широко открывала глаза, в нужных местах издавала глупый девичий смех, заполняла паузы восклицаниями и междометиями. Все это напоминало плохую театральную постановку, когда нужно забить промежуток между двумя ключевыми сценами.
Иногда Надя бросала на меня взгляд, в котором читалось удивление, почему я еще нахожусь здесь. Мне стоило бы уйти, и я даже несколько раз порывался сделать это, но, в конце концов, не мог. Я не хотел оставлять ее ему. И в это же время я уже не мог смотреть на него.
А он, улучив момент и небрежно взглянув на большие наручные часы, сказал:
- Ну, буду собираться.
- Уже? – огорченно спросила Надя.
- Ты же все понимаешь, Надюша, надо еще к жене, любовнице, детям...
Она засмеялась. Я протянул ему руку:
- Рад был познакомиться.
И пока я думал, почему я сказал именно это, они с Надей ушли в коридор.
- А, забыл тебе привезти, журналы, - воскликнул оттуда Семен Владиславович.
- Не надо, - ответила Надя под шуршание его одежды. – Эти еще лежат, не прочитаны.
- Все равно, в следующий раз еще захвачу тебе что-нибудь из дьюти фри.
Когда за ним захлопнулась дверь, я выдохнул с облегчением. Такие люди всегда появляются, создавая вокруг себя ощущение полноценности жизни. Будто бы они открыли ее секрет и знают, как им пользоваться. И, когда они уходят, вокруг остается пустота и бессмысленность, будто они забрали этот секрет с собой.
Наступил именно такой момент. Я выдохнул с облегчением. В комнате появилась Надежда.
- Уехал? – спросил я.
- Да, - она потерла глаза руками.
- Я сейчас все уберу, - сказал я и взял в руки тарелку с подсохшим безе и сложенными в стопку чашками.
- Не надо, - слабо запротестовала Надя.
- Не бойся, я не собираюсь мыть посуду, - сказал я, уходя на кухню.
Я сложил чашки в раковину. Безе с удовольствием выкинул в мусорное ведро.
- Этот Семен Валерьевич, - спросил я, когда вернулся, - он что – коллега по работе?
Я взял заварник и сахарницу.
- Нет, не совсем, - ответила Надя с заминкой. – Даже не родственник.
- Друг? - откликнулся я с кухни.
- Скорее да, чем нет, - она устало улыбнулась.
Я поднял чайник с кипятком и поставил его обратно на столик.
- В смысле?
- Ничего, - прошептала она, - Не обращай внимание. Да, друг.
- Друг? «Семен Владиславович».
- Такой серьезный человек должен называться «Семеном Владиславовичем»...
Я взял чайник в руки и пошел на кухню.
- Сейчас модно серьезных людей называть просто по именам. Без отчества. А еще лучше ласкательными. То есть «Сема»!
- Да, - Надя слегка дернула головой. – Вот такая я, значит, старомодная.
Я, наконец, все унес и присел рядом с ней.
- Он – друг детства?
- Нет, - она потерла ногу ладонью. – Я познакомилась с ним где-то около года назад. Что это он тебя так интересует?
- Я...
- А ты не спешишь домой? – она прервала меня на полуслове.
- Нет, - нахмурившись, ответил я. – Я никуда не спешу.
Внезапно меня осенила догадка.
- Этот Семен Валерьевич – очень полезный мужик, да?
- Что?
- Эти безе на тарелке, коньяк, журналы, «надо тебе что-нибудь привезти из дьюти фри». И это все о нем, - у меня в голосе проскочили неприятные нотки.
- Я сейчас не понимаю, о чем ты говоришь.
Я глядел на нее исподлобья и мелко качал головой. Догадка превратилась в уверенность. Внутри меня появилось окрыляющее чувство садизма. Я торопился спросить ее то, что знал не нужно говорить совсем. 
- Он же сбил тебя, правильно? Я прав? А сейчас ходит сюда. Улыбается, шутит. Безе привез.
- Ты сейчас очень гадкий, ты знаешь?
- Да, конечно, а он молодец, правильно?
- Почему ты так со мной разговариваешь?
- Потому что я ожидал от тебя другого, - еще больше неприятных ноток в моем голосе.
Я ждал, что она станет защищаться.
- Интересно, чего ты от меня ждал?
- Я просто думал, что ты - другая?
- Какая? – она ерзала в кресле. – Что ты несешь?
- Зачем ты так ведешь себя с ним? Ты же... Он же замаливает свой грех безе! Ты не видишь этого?! Он хочешь купить твои ноги за безе!
Мы оба замолчали. Мой последний вопль убил все звуки, кроме маятника настенных часов.
- Что же мне, - глаза Нади стали влажными. – Бросать трубку и дверь не открывать?
- Я не знаю. Делай, что хочешь, просто, не будь с ним такой, не поддавайся ему.
- Правильно, - сказала Надежда бесцветным голосом. – Цветы принес – теперь командуй.
Я не смог усидеть.
- Я не хочу тобой командовать...
Я опять не мог найти нужные слова, чтобы объяснить ей. Я выпрямился и не смотрел на нее. Я был слишком обижен, чтобы попытаться объяснить ей.
- Может быть, это не мое дело. Может, я как-то не так себя вел сегодня. Может быть, я никогда не приду, а ты не хочешь меня видеть, - я посмотрел на нее. - Хочешь, чтобы я ушел?
- Не знаю... Ты всегда будешь доводить меня до слез и накручивать себя?
Я не ответил.
- Если я уйду, что ты сделаешь с цветами?
- Что? - не поняла она.
- Букет, который я принес сегодня. Мне бы хотелось, чтобы он как можно дольше стоял на твоем окне. 
Потом я, не оглянувшись, вышел в подъезд.
***
Я ненавидел все вокруг. Свою жизнь, свой дом, свой подъезд и квартиру. Замки, на которые закрывалась входная дверь. Их было трое, и все три были закрыты. Третий замок я ненавидел больше всего.
Проклятый Семен Владиславович со своим гонором, пошлыми намеками и фальшью. Он может приносить свои дорогие подарки, но ничего не изменится. Дорогие подарки! Безе! Или его жена, которая может допускать подобные встречи! Или Надя!.. Надежда!..
Я рванул дверь на себя и оказался в своей квартире. В коридоре было уже мрачно. Он освещался только светом уличного фонаря, который падал из кухни на стену и пол. Я снял с себя куртку, сбросил ботинки.
Я за пять минут понял природу этого человека. Я удивлялся, почему она не смогла. Надежда была такая гордая, независимая и хрупкая, такая смелая и умная, такая красивая, приравняла себя к этому человеку, который откупался от нее. Он оставил ее без ног и без будущего. Когда-то Семен Владиславович попал в зависимость к Надежде. Но сейчас она была у него на крючке. Она попала в зависимость ему. А он продолжал навещать ее, словно подстегивая тем самым.
В глубине души, я понимал, что злился и на него, и на нее, но больше всего на себя. Мне было тошно от своей собственной слабости. Я, конечно, не мог взять за грудки Семена Владиславовича и выволочь из ее квартиры в подъезд. Надя бы не поняла. Но мне было противно от самого себя, от того, что в своих мыслях я все еще продолжаю называть его «Семеном Владиславовичем». Я не смог объяснить ей, что я хочу сказать. А это было самое поганное. Быть рядом и не сказать то, что надо сказать. Я мог рассказать ей все, что я должен был сказать. И не смог.
Самая сильная ярость – это ярость, которая беспричинно возникает в теле от осознания собственной никчемности и беспомощности. В моем теле накопилась волна гнева, а, затем, накопившись всей своей катастрофической мощью, вылилась наружу. Я отбросил руку назад, а затем коротким ударом, со всей силой, врезал кулаком по стене.
От этого удара из костяшек пальцев не брызнула кровь, от стенки не отслоились обои, а с потолка не отпала штукатурка. Вместо этого дверь гостиной отворилась, и  оттуда показался мой гость, скорее существо, которое наводило на меня ужас все эти дни.
- Че ты тут буянишь? – озадаченно, даже слегка сонно, спросил он.
Я побледнел.
- Тебя это не касается, - сказал я.
- Оба-на, - снисходительно воскликнул он. – Ты себе яйца что ли отрастил?
Я попытался пройти мимо него в свою комнату. Однако когда я проходил мимо него, он ухватил меня за рукав футболки.
- Не слышишь что ли? С тобой разговариваю.
- Что ты хочешь? – отпрянул я, стараясь как можно меньше двигать правой рукой.
- Я хочу знать, где ты ныкаешься от меня?
Дальше последовала немая пауза. Я бешено таращился на него, а он, не мигая, рассматривал мою испуганную физиономию. Тени, которые отбрасывал уличный фонарь на его лицо, особенно подчеркивали его самодовольство.
- Я просто гулял.
- А мне че от твоих гуляний? Ты пожрать купил? Водки принес?
- Тебе водки не хватает?
- Я тебя не об этом спрашиваю, - заорал он. - Я тебя спрашиваю, ты че там делал?
Он мотнул головой в сторону стенки, на которой я только что отрабатывал приемы рукопашного боя, и высвободил мой рукав. Я не хотел его видеть. Я никого не хотел видеть. Я прошел к себе в комнату, включил свет и, переступив через матрас, оглянулся. Он стоял рядом со мной. У меня создалось впечатление, что он приклеился ко мне. 
- Я не собираюсь перед тобой отчитываться. Знаешь, я устал. Сейчас больше всего хочу выключить свет и лечь под одеяло. Так что, если ты не против, я так и сделаю, а обо всем остальном поговорим завтра.
Я произнес эту тираду негромко, но отчетливо. Потом повернулся к нему боком и стал раздеваться. Я надеялся, что он уйдет и не будет досаждать мне.
Взмахом руки он отвесил мне подзатыльник. Он нанес его таким хлестким ударом, что в голове что-то захрустело. Схлопнувшийся воздух со свистом вылетел из-под ладони.
- Смотри у меня, засранчик, - ехидно сказал он и пошел на выход.
Это было меньшее из зол, которые я мог ждать от него, но сегодня я устал терпеть. Я побагровел от ярости. Я не хотел оставлять все, так как есть.
- Завтра я заберу свою гитару, - не громко сказал я, не поворачиваясь к нему.
- Че? – переспросил он.
- Ты играешь на моей гитаре, теперь она мне нужна. И я хочу вернуть ее.
Он подошел ко мне, и тут уже я не смог не развернулся к нему. Я хотел перехватить еще один подзатыльник, которым он мог меня наградить. Так мы смотрели друг на друга.
- Зачем тебе гитара? Играть ты на ней не будешь, - он нежно прошелся большими пальцами по моей груди сверху вниз. – Тебе же она нужна, чтобы опять закрыться здесь, а играть ты не будешь, я те говорю. Не отдам я ее. Ты же бездарь. 
Меня начинало потрясывать. Краснота лица не проходила, а по телу пошел озноб.
- Я просто хочу свою гитару, - сказал я.
Он схватил меня за грудки, причем вместе с футболкой ухватил мою кожу, отчего туловище пронзила жгучая боль. Я инстинктивно вцепился ему в руки. Однако это никак не помогало.
- Отпусти, - завопил я.
В ответ я увидел перед собой самодовольное лицо моего мучителя, раскрасневшееся от удовольствия. Лицо рассекала широкая улыбка. Его ноздри расширились. Он с шумом втянул воздух, а потом отпустил меня.
- Фу, - скривился он. - От тебя же бабой пахнет.
Я опустился на матрас.
- Ну че, не обоссался на этот раз? – прорычал он.
- Не дождешься – еле слышно ответил я.
Я сидел на матрасе, обхватив грудь руками, и пытался отдышаться. Грудь больно пульсировала. Правая рука, кажется, распухла. По крайней мене кисть плохо шевелилась. Он по-дружески устроился рядом.
- Перетрем? – спросил он.
- Про что?
- Про свою манду.
- Она – не манда.
- Да все они такие. Ну ты че зажался-то? – он толкнул меня локтем в бок.
- Не зажался. Просто.
- Не дала? – спросил он.
- Почему? – вскрикнул я. – Да что за дела?
Я вскочил с матраса.
- Какое твое дело?
Вместо ответа он просто стал подниматься с матраса. Я понял, что должен был сказать хоть что-то, чтобы остановить этот разговор.
- Я ее знаю недавно, - сказал я. – Встретились на улице.
- Не знал, кому сунуть – решился прямо на улице?
- Ты, вообще, знаешь про кого говоришь! – сорвался я. - Это девушка, у нее ноги не ходят. Она в инвалидном кресле ездит, а ты такое говоришь!
- Че серьезно, что ли? – он замолчал. – Ну, ты все-таки извращенец.
- Да пошел ты! – крикнул я. – Ты понимаешь, что дело не в этом. Я ей помочь хочу. Она мне безо всякой ерунды просто нравится.
- Да я что – спорю. Твое дело. Ты мне одно скажи, ты ее трахнул?
- Как тебе не стыдно? – с горечью произнес я. – Она передвигается на инвалидном кресле...
- Ты ее трахнул?
- А если и да? – с вызовом улыбнулся я.
Я почему-то подумал, что если отвечу так, то заткну ему рот.
- И как она тебе? Я че хочу сказать, женщины обычно сжимают и разжимают ноги...
Я не стал дослушивать. Я развернулся и пошел прочь. Он пошел за мной. Он все что-то говорил, показывал руками. Я не слушал. Я зашел в ванную и закрыл за собой дверь. Потом уселся на край ванны и стал ждать. Я не мог придумать, что буду делать. Я не стану проводить здесь ночь, но и отсюда не выйду.
Из крана капала вода. Я опустил голову и стал изучать кафельную плитку, уложенную на полу. В одном месте плитка была положена неровно, и в углублении накапливалась вода. В это время дверь дернули из коридора. Шпингалет начал ходить из стороны в сторону. Потом в дверь стали долбиться. При каждом ударе мое сердце отдавало таким же ударом. Я с тревогой смотрел на дверь, понимая, что, чем дольше буду сидеть здесь, тем более болезненно для меня наступит развязка. И все же открыть я не мог. Я не мог переступить через свой страх.
За дверью бесновался зверь.
- Открой! – кричал он. – Открой, слышишь!
Его голос вдруг стал демонстрировать богатый регистр. Он рычал за дверью. Матерился и выкрикивал непристойности. И потом его голос становился тонким и шелестящим. Он проникал в щели между дверью и косяком и, обходя преграды, просачивался ко мне в уши. От этой перемены у меня проходил мороз по коже. Я обхватил себя руками и скорчился от боли.
- Открой, - прошелестел голос, и я вздрогнул, потому что он был совсем рядом, - открой. Я же твой кореш. Я твой единственный друг. Разве ты не понимаешь? Я тебя не обижу, - затем последовал грубый мужской смех.
Мне показалось, что я сошел с ума. За дверью перешептывались двое. Они замышляли недоброе. Против меня. Они хотели выманить меня. Я подумал, что на самом деле их там не двое. Я слышал только двоих. На самом деле их там гораздо больше. И все эти твари ждут моего выхода, а, если я не выйду, они вскроют дверь. Я опустился на холодный пол, прополз до двери и, удерживая ручку, которая постоянно вздрагивала, уперся ногами в косяк двери.
- Открой, друг, - снова прозвучал тихий голос. – Я расскажу тебе про женщин. Я расскажу тебе о них все, как есть. Они бывают двуногими, одноногими и безногими. Я тебе скажу, как я думаю. Я думаю, надо брать двуногую хромую. И все умеет и далеко не убежит.
Затем опять раздался грубый смех. Потом оба замолчали. Стало слышно, как у меня бьется сердце, как шумит в ушах. Потом за дверью несколько раз подергали ручку. Шпингалет несколько раз звякнул и перестал. В коридоре послышались шаркающие шаги. Я решил, что на сегодня шоу окончилось. Спать мне уже не хотелось, но из ванной я выходить не собирался. Я огляделся по сторонам. Из крана капала вода. Возле зеркала стояли принадлежности для личной гигиены. Я мог не волноваться за чистоту своих зубов и свежесть лица. Я хотел посидеть еще немного, но решил размять ноги. Я понял, что из ванной сегодня не выйду. Придется ночевать здесь на полу. И так как кафельный пол был холодным, я подумал подстелить под себя полотенце. Оно, конечно, накопило влагу, но все-таки лучше, чем просто твердый холодный пол. Я привстал и потянулся к полотенцу. Ухватил его за край и в таком полусогнутом положении стал тянуть его на себя.
А потом краем глаза я посмотрел на себя в зеркало. Человек в черном плаще стоял рядом со мной в отражении и беззвучно смеялся. И я не смог сдержать себя и заорал во все горло. Это вопль, напоминающий мне завывание ветра, как будто шел не из меня, а откуда-то снаружи. У меня заложило уши. Вопль теперь уже казался писком, эхом отдавался вокруг. И еще мне казалось, что в нем я слышу крик женщины.   
***
Я ударил по двери сильнее. Удар был глухой с металлическим лязгом и отдался в моей голове. Слюна подступила к горлу. Я оперся головой о дверь и прислушался. Ни единого звука. Я поднял голову и осмотрелся. Одна из этих миниатюрных коробочек, расположенных рядом, должна быть кнопкой звонка. Я не знал какая. Руки не поднимались. Голова не думала. Ее будто сдавили жестяным обручем. Я поднял голову насколько смог, чтобы еще раз убедится, что попал по адресу. Номер был тот. При этой идентификации больше участвовали пальцы, чем глаза. Во мне росло возмущение. «Да что же она там спит, что ли?» - думал я и молотил кулаком по двери. Каждый третий удар кулаком я сопровождал пинком ноги.
Того, что сейчас откроется другая дверь, и меня спустят по лестнице из подъезда, я не боялся. Никакая дверь не откроется, а мне нужна эта. Я бил. Потом сделал передышку и прислушался. Наконец, за дверью послышались неясные звуки. Мои глаза были закрыты. Я медленно глубоко дышал. Я представил, как из темноты появляются колеса, поблескивающие спицами. Затем тонкая рука открывает внутреннюю дверь. Дерматин скребет по полу.
- Кто там? – послышался ее голос из-за двери.
- Это я, - самая банальная фраза, которую я только мог придумать.
Дверь, тем не менее, открылась. Из просвета потянуло теплом и духами. Я просунулся внутрь и, сказав «Я ненадолго», щелкнул зубами. Она отодвинулась назад, пропуская меня вперед. Я зашел внутрь, закрыл за собой дверь и понял, что оказался в темноте. Потом, пригибаясь, сделал шаг вперед и внезапно наткнулся на дальнюю стенку. Я понял, что пролетел вперед, а затем потерял равновесие и упал на пол.
- Гадская кошка, - сказал я.
- Что? – раздался ее голос из темноты.
- Кошка попалась под ноги. Из-за нее растянулся тут на полу.
Надо мной зажегся свет ночника. Я зажмурился и инстинктивно отвернулся. Надя находилась совсем рядом. Я даже удивился, как мы с ней разминулись в темноте.
- У меня нет кошки, - сказала она бесстрастно.
- Кот? – помолчав, спросил я.
- Не придуривайся, - отрезала она.
Вид у нее был уставший и заспанный. Я впервые подумал, который сейчас час ночи. Она была одета в простое спальное платье, на которое была наброшена шаль.
- Зачем ты пришел? – резко спросила она. – Еще так поздно. Стал ломиться в мою дверь.
- Не сломал же.
- Еще бы сломал. Всех соседей перепугал, наверно.
- Они такие пугливые?
- Как ты, - тон ее все еще был холодный.
- Почему это я пугливый? – обижено произнес я.
- Не знаю, пришел днем с цветами. А потом другого мужика увидел, разорался и убежал.
- И что?
- И ничего, - она произнесла это с легким вздохом.
Я сделал над собой усилие и поднял голову. В свете ночника она напоминала грустную богиню. Волосы отливали золотом, хотя я не мог рассмотреть их цвет.
- Я сейчас пришел поговорить.
- О чем?
- О жизни, - сказал я, а потом выдержал паузу, собираясь с мыслями.
- Говори, - она снова произнесла это полная безразличия. 
Я уставился на нее еще больше. Мне было ясно, что она выжидает, что я ей скажу. Я лежал в коридоре ее квартиры. Такая поза показалась мне крайне не подходящей для этого разговора. Я попытался встать на ноги, но они не слушались. Ноги безвольно лежали передо мной, как ненужные части конструктора. И я подумал, что в этом с Надей мы уравнялись.
- Надя, - начал я. – Нюша, - сказал я, подбрасывая свое тело руками и делая возвратно-поступательные движения тазом.
- Что с тобой? – остановила она мои попытки.
- Я просто пытаюсь встать, - начал я очередную попытку, потом расслабился и лег обратно, - и не могу.
- Потому что ты пьяный.
Я помолчал.
- Меня напоили, - сказал я, опустив глаза.
- Кто? – спросила она.
- Он, - ответил я.
В голове что-то загудело. Я осознал, в чем заключался садизм его сегодняшней игры. Напоить меня, а потом выпустить гулять из квартиры. Я мог вообще не выйти из дома, упасть где-нибудь на полпути или в подъезде. А потом проснуться утром и бежать домой так, словно там меня ждет спасение. Я подумал, что это чудо, что я попал сюда.
- С тобой все в порядке? – вернула меня из размышлений Надя.
- Да, я думал.
- А я думала, тебя так тошнит, - сострила она.
Я не обиделся. Просто поднял на нее глаза.
- С тобой точно все в порядке? – снова спросила она. – Я серьезно.
Внутри меня возникло желание рассказать ей все. Я посмотрел на нее и подумал, что все это бесполезно. Я словно расскажу ей, что у меня последняя стадия рака. Лечить меня поздно, а хоронить еще рано. И все, что я могу – это только давить на жалость. Проблема в том, что все знают рак – существует.
- Ты веришь в Бога? – спросил я.
Она инстинктивно положила себе руку на грудь, как будто хотела проверить распятие. Распятие там не было. Я помнил.
- А что?
- Я хочу сказать, что никогда не верил в Бога. Но, я хочу сказать, теперь я знаю, что дьявол существует, - слова вылетали из меня, как стальные гвозди.
- С тобой случилось что-то плохое? – спросила она.
Я усмехнулся. Она все еще не понимала, про что я пытаюсь ей толковать.
- Он пришел. Ко мне домой. Я сам его пригласил. А он пришел...
Наступила зловещая тишина. В полночный час машины остановились на улицах. Люди уснули. Птицы перестали летать.
- Он пришел и остался. И не уйдет, понимаешь?
Каждое мое слово скребло стены. Не долетая до потолка, с глухим стуком падало на пол. Я снова сделал паузу. Мне казалось, что я уже рассказал больше, чем мог. Больше, чем надо.
- Кто? – пересохшим языком спросила Надежда.
- Мой маленький, личный дьявол, - ответил я, а потом рассказал ей все.
***
Это не заняло много времени. Я старался говорить со всем своим красноречием, но получалось у меня не всегда. Иногда я переходил на шепот, а иногда выкрикивал отдельные слова, активно жестикулировал, пытаясь выстроить фразу в законченном виде. Наде не было скучно. Пару раз она удалялась на кухню сварить кофе, но оттуда ей все было слышно. Я на это время успокаивался, вдыхал терпкий аромат, идущий с кухни, и осмысливал сказанное ранее, искал слабые места и недомолвки, а, когда Надежда робко выглядывала, чтобы узнать, не заснул ли я, продолжал рассказывать с новой силой.
На последних словах весь алкоголь будто бы выветрился из моей крови. Я чувствовал себя усталым. Затылок налился свинцом. Весь мир казался серым и пустым. Я почти жалел, что рассказал все Наде. Глядя на нее, я не мог понять, поверила ли она мне. Она воздерживалась от насмешек и скепсиса, никак не показала свое равнодушие. На мой взгляд, она решила, что сравнение с дьяволом – это такая аллегория, которой я закрыл свои реальные проблемы. Что ж, я был доволен и этим.
Мы встретили утро оба не выспавшиеся, переутомившиеся и серьезные. Надя сидела в инвалидной коляске и, наклонив голову на бок, изучала меня. Потом сказала:
- Я тебе верю.
Мы оба знали, что это ничего не значит.
- Я не знаю, как еще лучше объяснить, - начал было я, но она мягко остановила меня:
- Я тебе верю. Я же сказала...
Я вгляделся в ее лицо. В сумраке ее черты смешивались и дарили ощущение природной гармонии.
- Что же мне делать со всем этим? – спросил я.
- Ты хочешь, чтобы я ответила тебе?
- А ты знаешь ответ?
Она помолчала, осмысливая свой ответ.
- Ты когда-нибудь слышал про экзорцизм? – спросила она.
- Изгнание бесов, - сказал я себе под нос. – Ты не понимаешь...
- Я думала...
- Мне кажется, я заслужил все это.
- Прекрати...
- Я хотел убить человека.
- Но ведь не убил.
- Да, но хотел. Я ненавидел ее. Я желал ее смерти. Я целыми днями в тайне мечтал об этом. Я хотел находиться рядом. Смотреть на нее в этот момент.
- Не усложняй...
- А потом перед самым концом сказать ей «выкуси» или еще что-нибудь такое. Может, что-нибудь крутое…
- Куда еще круче, чем «выкуси»?..
- Я заслужил это.
- Но ведь ты не смог. То есть, понимаешь, ты хотел. Ты переживал, но ведь это ничего не значит. Ты остановился. И, может, я тебя плохо знаю, но мне кажется, ты бы не смог. Ты бы не смог жить с этим на сердце.
- Хочешь сказать, что я – слабак? - кисло усмехнулся я.
- Нет, ты не слабак, - ответила она. – Ты просто не готов пойти дальше того, что нужно.
- Что это значит? – поднял на нее голову я.
- Ничего, - тихо ответила она.
- То есть я все-таки слабак?
- Нет, - скрестила она руки на груди. - Я хочу сказать, что ты хороший мальчик.
Я не мог отвести от нее глаз. Кажется, они слезились. В размытой картине, которую я наблюдал, Надежда казалась воплощением чистоты и разума. 
- Я ходил в церковь, - сказал я. – Я ходил в церковь, и, знаешь, что я тогда испытал? Ничего.
***
Меня не поразили ни белые стены, ни куполообразные потолки. Кругом толпился народ. Женщины поголовно покрылись платками, мужчины предпочитали держать головные уборы в руках. В конце гудящей толпы стоял немытый поп. В его обязанности входило разливать святую воду из алюминиевого бака в тару прихожан. Рядом дежурили два служки, которые уносили опорожненный бак и возвращались с полным.
Когда подошла моя очередь, я наполнил две трехлитровые стеклянные банки, за что поп смерил меня суровым взглядом, указывая, что я превысил свою квоту на этот год. Тем не менее, на всякий случай я вернулся после обеда еще с одной банкой.
Я не знал, как святая вода подействует на него. Даже как использовать ее. Можно было просто плеснуть святой водой ему в лицо. Эффект должен быть сродни соляной кислоте, но, размышлял я, вдруг не подействует. Если выступать против него, надо быть уверенным на сто процентов.
Я поступил так. Одну банку поставил на кухню вместо питьевой воды. Он мог запросто выпить ее с похмелья. Вторую банку я унес к себе в комнату и убрал вглубь шкафа. А водой из третьей банки я решил помыть пол. Я вылил ее в ведро и обработал коридор и кухню. Тряпку я положил под его дверью, чтобы можно было вытирать об нее ноги. Оставалось лишь ждать.
Ночью все было по-старому. Стены ходили ходуном, слышались голоса, крики и песни. Впрочем, он не показывался из своей комнаты. Под утро я заснул, и проснулся от громкого матерка. Я бесшумно подскочил к двери и выглянул в коридор. В щель было видно, как он подпрыгивает на одной ноге и растирает большой палец ноги. Потом, прихрамывая, он пошел к себе в комнату и раздраженно хлопнул дверью. Это могло ничего не значить, но в моей душе зародилась надежда. Я вышел к завтраку в приподнятом настроении.
Вскоре появился и он. По его виду можно было сказать, что вчера он здорово перебрал. Он завернулся в мой детский халат, который был ему явно мал. С другой стороны он не утруждал себя его запахиванием. Некоторое время мы оба молчали. Я ждал, что будет дальше. Сейчас у него, должно быть, уже горят пятки. Я поедал свою яичницу и косился на него. Он сидел за столом, упершись локтями в столешницу, и пытался ровно дышать. Потом он сказал:
- Я там наблевал с утра в углу. Извини.
Это было сказано настолько ровным голосом, с такой безразличной интонацией, что меня затрясло. Его лицо, спокойное, без единой эмоции, повернулось в мою сторону. Глаза с белками грязно-коричневого цвета сливались со щеками и немигающим взглядом бросали мне вызов. Он сообщал мне, что рвоту надо убрать. Причем мы оба понимали, что мне придется набирать ведро, брать совок и тряпку, потом сгребать руками рвотную массу, стараясь не ощущать ее запах, и тереть пол тряпкой пока не исчезнуть мельчайшие гранулы. Он знал, какое отвращение я испытываю, и за всем этим фасадом бесстрастия наслаждался каждым содроганием моего лица.
Дальше я в молчании доел свой завтрак. Я старался не реагировать на него, хотя, возможно, мои руки сжались, когда он сказал:
- Фу, опять яйца! А че-нить нажористее есть?
Я продолжал следить за ним краем глаза. Через некоторое время он решил есть пельмени. Он достал кастрюлю. Подошел к моей трехлитровой банке, стоящей на подоконнике. Вода в банке уже успела пожелтеть, а стенки покрылись пузырьками воздуха.
- Это ты для рыбок завел или цветы поливать, аргоном? – спросил он.
Я молчал и краем глаза продолжал следить за ним. Он помялся некоторое время, повторил «Аргоном» и наполнил кастрюлю водой из-под крана, потом поставил ее на газ. Я тщательно прожевал пищу, положил тарелку с вилкой в раковину и вышел из кухни.
- Э, а посуду кто мыть будет? – заорал он.
- Потом помою, - крикнул я ему и направился в свою комнату.
Оставался последний шанс. Я извлек банку святой воды из глубины шкафа. Мое сердце билось короткими очередями. Я знал, что буду делать. Для начала я тихо подошел к кухне, чтобы убедится, что он – там. К этому времени вода закипела. Он достал из морозильника две пачки купленных мной пельменей и обе засыпал в воду.
Я вернулся в свою комнату, открыл банку, затем достал припрятанную бейсбольную биту и широким концом окунул ее в банку. На этом конце прошлым вечером я кухонным ножом вырезал православный крест. Медлить больше было нельзя. Я крепко обхватил биту руками и крадучись стал подбираться в кухне. Я двигался как можно тише, старался не ступать на половицы и не хрустеть суставами. Единственное, что меня выдавало – это предательски отбивающий ритм пульс.
Шум в водопроводных трубах и звуки на улице усиливали напряжение. Выглянув из-за поворота, я увидел его. Он сидел на кухне спиной ко мне перед дымящейся тарелкой пельменей. Он жевал их и так громко чавкал, что уши ходили вверх и вниз. Я медленно подбирался к нему. Он поглощал пельмени и при этом запрокидывал голову назад. Я сделал замах битой. Он поднял тарелку и, причмокивая, стал пить бульон.
В этом момент я ощутил вокруг себя жизнь. Мои органы ожили. Глаза видели свет в первый раз. Я слышал все. Резкие звуки улицы. Шум в трубах. Гул холодильника. Ход часов. Его чавкание. Мой пульс по венам. Все слилось в один безумный ритм, который казался мне ритмом свободы и торжества.
Я нанес первый удар. Черная слизь разлетелась по кафелю. Тарелка выпала из его рук и упала на стол. Пельмени вылетели из тарелки, покатились по скатерти и упали на пол. Бульон жирной лужей растекался по столу. Удар пришелся по касательной в затылок. Я сделал еще один замах. Удар. Он опрокинулся лицом в тарелку с оставшимися пельменями, поперхнулся и стал кашлять. Еще удар. Черные брызги взлетели в воздух и оросили все вокруг. Еще удар. Его руки стали судорожно дергаться на скатерти. Кашель прекратился. Еще удар. Он начал стонать. Так тонко и жалобно, словно умирающий зверь. Я сделал замах, задержался, выдохнул истошным вздохом, и ударил сверху вниз. Удар пришелся точно на его макушку. Он перестал стонать. Судороги прекратились.
Меня шатало из стороны в сторону. Сердце бешено колотилось. В эту минуту я не чувствовал ни радости, ни жалости. Но внутри меня появилось чувство облегченной усталости и умиротворения. Я поднял биту. Она была вся в грязи, запачкана черной слизью, которая стекала по ней вниз.
И тут низкий звук достиг моих ушей. Это был писк. Такой звук бывает, когда из шара медленно стравливают воздух. Только гораздо ниже. И этот звук исходил от него. Затем его тело начало судорожно трястись. Я стоял ошалевший, глядел на то, как его голова повернулась на бок. Лежа в луже бульона, смешанного с его черной кровью, он смеялся надо мной. Он смеялся все сильнее и сильнее, переходя в громогласный хохот. Кусок пережеванного пельменя вылетел из его рта, но он не переставал смеяться.
Бита выпала у меня из рук. Я бросился бежать.
- Э, куда намылился? – крикнул он вслед, вскакивая с места.
Я выскочил в коридор и инстинктивно повернул в свою комнату. Может быть, если бы я повернул в сторону выхода, у меня был бы шанс. Не успел я проскочить и пары шагов, как меня подсекли под левую ногу. Я не удержал равновесие и на полном ходу влетел головой в тумбочку. В глазах потемнело от боли. Когда я поднимался, я почувствовал, что что-то теплое и липкое течет у меня по лбу. В это время он ударил меня битой в основание шеи. От этого удара я распластался на полу. Шею пронзило судорогой. Ключица была сломана. Я не знал, выживают ли после таких ударов. Следующие несколько минут он снова и снова бил меня по спине, от чего я каждый раз выгибался от боли.
- Ну, что, я те покажу, как на батю руки подымать, - приговаривал он.
Потом он бросил битой в меня и стал забивать меня ногами. Сначала он бил без разбора по животу, почкам и в пах. Потом его удары стали носить точечный характер. Он бил меня ногой в бок и приговаривал, что теперь я буду писать исключительно красным. Ощущения были такими, словно меня насадили на шампур. К этому времени во рту был отвратительный вкус горькой крови, а легкие при каждом вздохе пропускали через терку. Последнее, что я помню сквозь марево боли – то, как он ударил мне по зубам. Зубы хрустнули и завалились в десны, а из щеки потекла кровь. Потом он выключил меня ударом пятки в глазницу.
***
- Вот сюда, - я показал Наде на правый глаз.
Тут она удивила меня. Она проворно сползла с кресла и, устроившись рядом со мной, стала внимательно разглядывать мое лицо, руки и ноги, тщательно ощупывая их, будто могла что-то пропустить.
- На следующий день, он поил меня водкой, - сказал я. – Прямо как сегодня.
Надя отпрянула от меня, а затем пристально уставилась в меня взглядом.
- Ничего нет, - сказала она то ли с упреком, то ли с облегчением. Казалось, она не понимала, придумываю я или говорю правду.
- Наверно, водка была лечебная, - угрюмо сказал я.
Она только хмыкнула.
- Таким образом, на следующий день мне пришлось убирать его блевотину, чистить коридор от крови и кухню от слизи.
- Хочешь, в следующий раз я пойду с тобой? – спросила она.
- В смысле, пойдешь? – ответил вопросом на вопрос я, а потом, смутившись, добавил. – Я не хочу.
Она посмотрела на меня каким-то непонимающим взглядом.
- Я не хочу, чтобы он знал о тебе, - добавил я.
- Но ведь он знает. Ты ему все обо мне рассказал.
Я рассказал ей не все.
- Его все равно не победить.
- Может быть, ты не пытался? – спросила она.
Из ее уст это прозвучало очень осторожно. Она произнесла это обезличено, не желая меня обидеть. Но я обиделся. Я попытался что-то возразить, даже взмахнул правой рукой. В груди рос ком горечи.
- Смотри, - сказала она и ногтем поскребла пуговицу моей куртки. – Мы сами притягиваем к себе обстоятельства. Твои мысли – они как бы делают общее настроение твоей жизни. Если ты хочешь, чтобы все было хорошо, ты выходишь на улицу – нос пятачком – улыбаешься прохожим. Самое главное, думаешь о хорошем. Ты сам себе хозяин. Все остальное, оно идет от тебя.
- И что? – буркнул я.
- Любые проблемы – это то, что идет к тебе. Обратно. Ты должен заградиться от них. Опять сам дать им отпор, а потом удалиться от них.
- Как?
- Тут нужна сила, - с улыбкой сказала она. – Ты же мужик, что я тебе, слабая женщина, объяснять буду.
- Конечно, сила, - с упреком сказал я. – Во-первых, сила на его стороне.
- Не сила в смысле физика, - быстро перебила она меня. - Как только ты сводишь все на уровень драки – ты проиграл. Сила воли. Он испытывает твою волю. И ты должен показать свою волю. Знаешь, как в фильме? Сказал, повернулся спиной и гордо вышел.
- А если догонит и добавит?
- Надо так сказать, чтобы не добавил.
Я посмотрел на нее. Только сейчас я заметил, что она уютно устроила голову на моем плече. Мы лежали с ней в коридоре, прислонившись в стенке. Я увидел нас со стороны. В этот момент мы не были калекой и неудачником. Мы прилегли отдохнуть и поговорить. В четыре часа утра на грязном полу в коридоре чужой квартиры мы – отдыхали. 
- А ты, однако, с горячим характером, - заметил я.
- А ты только заметил? – с издевкой передразнила она меня.
- Я боюсь его. Он это знает. Он не даст закрыться. Не даст повернуться и уйти.
- Ты же ушел от него сейчас.
- Это не то. Это игра, понимаешь? Кошки-мышки.
- Ты пытался?
- Легко говорить, когда ты в стороне. Почему мы говорим только обо мне? Давай говорить о тебе.
Мы переглянулись. Я выглядел озадаченным. Она стала серьезной.
- Что ты хочешь узнать? – спросила она.
- Я хочу узнать, как ты такая сильная и общительная, оказалась заперта в четырех стенах. Как получилось, что к тебе в гости ходит только толстый жлоб и тощий неудачник? – я выпалил это залпом.
Потом мне стало стыдно.
- Ты считаешь, - сказала она. – Что я, такая, всем нравлюсь?
- Ты нравишься мне. У тебя замечательный характер.
- Да? – с вызовом спросила она.
- Да, только с тобой я говорю так, как думаю.
- У меня было много друзей до этого... несчастного случая. Но обо мне же потом надо было заботиться, ухаживать. А отдачи от меня... немного, - каждое ее слово вызывало во мне внутреннюю дрожь. – Люди видели, какой я была, и стала теперь. И, в общем, они видели, что я изменилась после всего, и я знала, что я тоже... Ты бы предпочел меня в полном варианте или как сейчас?
- Если бы ты не сидела в инвалидном кресле, я бы даже не посмел взглянуть на тебя, - сказал я очередную глупость.
Ее глаза помутнели. Она грустно улыбнулась.
- Знаешь, ты умеешь делать комплименты.
Я смутился. Открыл рот и попытался, что-то сказать, как-то оправдаться. И тут она поцеловала меня.
***
Передо мной предстало шоколадное небо. Оно было огромным, раскинувшимся от горизонта до горизонта, контрастно-матовое, влажное. Можно было физически ощутить его огромные размеры. Его непокоренную возвышенность. Даже белые облака, которые высоко плыли в воздухе, делали это так медленно и грандиозно, что на ум невольно приходила мысль про вселенскую умиротворенность и пассивность. Посередине неба белым замыленным диском висело солнце, которое не светило и не обжигало, хотя вокруг стоял удивительный зной.
Море кофейного цвета отливало набегающими на берег волнами. Дул легкий бриз. В небе не было видно ни единой чайки. Волны выплескивались на белый песок, растворялись в нем, но его цвет оставался выцветшим и сухим. Песок был обжигающе теплым.
Мы шли вдоль берега также медленно и размеренно, как жило все окружающее пространство. Солнце не слепило глаза, ветер не уносил и не приносил звуки. Мы держались за руки. Крупные зерна песка липли к стопам. Надя встала на носки и легкой поступью стала забегать впереди меня. Она поворачивалась ко мне, и, не отпуская руки, бежала передо мной задом наперед. Ее кожа посмуглела. Волосы развевались и падали на плечи. Они, наоборот, выцвели. Она стала тянуть меня за собой, с усилием ставила ноги на песок, выгибала корпус вперед, потом поворачивала ко мне голову и задорно смеялась. Я старался идти в своем темпе.
Я почувствовал, как из моей руки выскользнула ее ладонь. Я усилил хватку, и в моей руке теперь оставались только ее прохладные пальцы. Я сказал ей, что нужно спуститься в лагуну и присесть под пальмой - солнце печет слишком сильно. Она улыбнулась мне и повернула в сторону.
Когда мы дошли до лагуны, я отпустил ее руку и встал в тень пальмы. Но ей не сиделось на месте. Она обогнула пальму и пронеслась мимо меня, едва задев меня полой платья, потом повернулась ко мне и поманила меня к себе. Я улыбнулся ей в ответ. Тогда она послала мне воздушный поцелуй и, легко отталкиваясь от песка, побежала вдоль берега. Я видел, что она создана для бега. И только сейчас я обратил внимание на ее прекрасные ноги. Они были стройные и длинные. Солнце прибавило им нежный кремовый отлив. Мне казалось, что невозможно представить их без этого легкого задорного бега по песку на фоне моря.
Через некоторое время Надежда удалилась настолько, что теперь можно было разглядеть лишь белое легкое платье на фоне черного моря и смуглые ноги на фоне белого песка. И этот силуэт заставлял мое сердце сжиматься, а дыхание замирать.
***
Я откладывал это до последнего. Не хотел связываться. Искал повод, чтобы еще раз отложить на потом. Некоторое время я жил у Нади, и вот теперь обстоятельства заставили меня вернуться в мою квартиру для последнего выяснения отношений. Я возвращался домой и думал, как поставить жирную точку в том, что произошло со мной. Я знал, что это будет непросто. В последнее время, находясь рядом с Надей, я вновь почувствовал прилив сил, который заставляет человека проживать следующий день. Мне хотелось вставать, есть, ехать институт, общаться с одногруппниками, а потом, самое главное, возвращаться домой. И все же в глубине души меня все время преследовала тень моего гостя, ожидание того, что он тихо подкрадется сзади, похлопает меня по плечу или даст по почкам, засмеется своим грубым голосом, а потом станет ошиваться где-нибудь рядом, капля за каплей отравляя мое существование, пока жизнь снова не станет невыносимой.
И сегодня утром, лежа в постели, я внезапно почувствовал этот страх, даже ожидание страха, перед ним и его силой. Мир на мгновение стал бесцветным и безвкусным. У меня засосало под ложечкой. Я отогнал от себя эти мысли и посмотрел на Надю. Она сидела на краю и собирала вещи. Мне захотелось обнять ее, окунуться в ее тепло и забыть обо всем. Я протянул к ней руку и дотронулся до ее спины. Потом мы валялись на кровати, и вдруг она сказала:
- Сегодня ты должен все решить.
Я подумал, что она прочитала мои мысли. Наши объятия стали не такими нежными. Я беспомощно посмотрел на нее.
- Дальше будет только хуже, - назидательно сказала она.
Теперь, поднимаясь по лестнице, когда она уже не была рядом, я понял, что она права. И все же я не находил в себе силы для разговора. Я вернулся в свою квартиру, не зная, что буду говорить, но с твердым желанием закончить это сегодня. В любом случае у меня найдется пара сюрпризов, чтобы удивить его...
В квартире было непривычно сумрачно и тихо. На секунду у меня мелькнула мысль, что квартира все-таки опустела, скинул обувь и, не зажигая свет, прошел дальше. Подойдя к его комнате, я уловил легкое бормотание за матовым стеклом двери. Я приоткрыл стеклянные створки и увидел его на диване. Он растянулся поперек спинки и смотрел телевизор. Посмотрев на меня безразличным взором, он только переключил канал.
Первой моей мыслью было убежать. Странное чувство липко растеклось по моим внутренностям и проявилось на спине. Я замер, но остановил сам себя. Я уже не мог так поступить. На лбу выступила испарина. Я сглотнул, вернулся в коридор и снял куртку.
Я решил не спешить и все обдумать. Я зашел в свою комнату. Телевизор продолжал далекое бормотание. Все вроде было в порядке. Ничего не было сломано. В комнате был тот беспорядок, который соответствовал моему пониманию быта. Казалось, что я оставил все так еще утром. Это было так странно. Я нашел старые спортивные штаны там, где их оставил. Переоделся и почувствовал дырку в интересном месте. Как же давно это было... Снова прислушался к звуку телевизора. Надо было возвращаться к жизни, которую я оставил. Теперь я казался себе готовым.
Я вошел в гостиную, немного замешкавшись на пороге. Я уверен, что готов сыграть с ним последнюю партию. Он снова посмотрел на меня таким же безразличным взором, потом продолжил смотреть телевизор.
- Можно с тобой поговорить? - начал я и прокашлялся. – По-мужски.
Он хмыкнул.
- По-мужски? А ты сможешь?
Я молчал и смотрел на него. Я был уверен, что в моей внешности, в моем поведении произошли изменения, которые заставят его относиться ко мне по-другому, ведь я чувствовал себя другим человеком.
- Ну, валяй, поговорим, - сказал он и стал подтягивать к себе ноги, чтобы принять более подобающую этому разговору позу.
Я взял табуретку и сел напротив него.
- Ближе, - сказал он. – Пододвигайся. Да не ссы, бить не буду.
Он мог и соврать. Я пододвинулся ближе, не думая, смогу ли я уклонится или отразить удар. С меня довольно. 
- Ну, давай, мужик, говори, - сказал он с непроницаемо довольным выражением лица.
- С меня довольно, - сказал я.
Внезапно я понял, что боюсь его не так как всегда. По какой-то неведомой причине внутри меня ничего не клокотало, не дергалось. Я перестал относиться к нему, как к чему-то сверхъестественному. Я даже почувствовал его равным себе.
- Я хочу закончить наши отношения.
- Как? – не расслышал он.
- Чего ты ждешь? Почему не уходишь?
- Ты щас у меня это спросил?
- У тебя. Я думаю, ты получил все, что от меня хотел.
- А че я от тебя хотел?
- Мою душу, не так ли? – на этих словах он засмеялся, но я продолжил, - Что ты еще можешь у меня отнять? Ты сам видишь, что это все. С меня больше нечего взять. Уходи.
- Ты хорошо косишь, молодец, давай дальше.
- Что дальше? Ты же сам понимаешь, что все заканчивается. Ты испортил мою жизнь. Отравил ее. Теперь ты лежишь целыми днями и смотришь телевизор, даже ко мне не лезешь.
- Я к тебе лезу? – переспросил он, не веря такой дерзости.
- Что еще с меня взять? У меня ничего нет. И я хочу, чтобы ты ушел, - последние слова я проговорил четко, медленно, как молитву.
Он провел кончиком языка по губам.
- Я уйду, когда ты сдохнешь.
Я хотел было встать, но он ухватил меня за руку. Я непроизвольно дернулся, однако он цепко держал меня.
- Тише, куда пошел? – прошипел он. – Не бойся, сказал же - бить не буду.
- Мы поговорили. Разговор окончен, - твердо сказал я. Сейчас, я твердо понимал, что мне надо развернуться и уйти.
- Ты так думаешь? А я думаю, ты, говна кусок, посидишь со мной.
- Ты не можешь уйти, так? – с вызовом спросил я, взяв голосом новую высоту звонкости.
- Объясняю для дебилов: квартира – место сделки. Нет сделки - сидим не рыпаемся.
- Тогда тебе придется убить меня, потому что ты остаешься здесь один, - выпалил я. – Меня убить ты тоже не можешь?
- Че? – проревел он.
- Я продаю квартиру, - выпалил я. – Слышишь?
Мне хотелось сказать это спокойным тоном, чтобы он почувствовал хороший удар под зад. Но я не мог сдерживать свой триумф. Я так сильно хотел поймать момент, когда смогу выложить ему свою новость, что это получилось достаточно скомкано. Он сделал вид, что новость не удивила его, но я с удовольствием отметил, как вытянулось его лицо.
- Так что или собирай вещи, или оставайся здесь один и навсегда. Я уезжаю.
Он смотрел на меня немигающим взглядом и изредка жевал нижнюю губу.
- Давно решил? – сухо спросил он.
- Уже все оформил у риелтора. Скоро заселяться будут, - радостно сказал я. Я думал, что все кончилось.
- Ты хоть знаешь, кто такой риэлтор? – горько попытался реабилитироваться он.
- Да, конечно, знаю, - уверено ответил я.
Он выключил телевизор. Казалось, он все еще не мог отойти от новости.
- И не гонишь, да? – спросил он. – А что папа с мамой сказали?
Я поколебался.
- Они не знают, - сказал я правду и тут же пожалел об этом.
Я не знал, почему я рассказываю все это.
- Как не знают? – спросил он. – А ты где жить будешь?
Я промолчал. Лицо стало наливаться краской.
- Погоди, - продолжал он. – Ты это чего надумал? Ну, мать моя - он захлопал в ладоши. - Да не иначе к своей одноногой поехал? Ну, точно, ведь по глазам вижу. Ты же теперь бомж, да? Зато половая жизнь в норме. Хотя, скажи, дрючить безногую – это та еще норма, ага?
Он заржал. Мне хотелось забить ему в глотку каждое его слово.
- Знаешь, что? – сказал я. – Пошел ты.
Это было сказано почти шепотом, но я постарался уместить весь свой гнев, все свое уязвленное чувство собственного достоинства. Он вытянулся в струнку. Короткие ноги больше не свисали с дивана. Лицо стало болезненно серьезным. Брови сошлись над носом. Ноздри широко раздувались.
- Давай, - сказал я. -  Ударь.
Я приподнял подбородок и почувствовал, как у меня сжались поджилки. И в то же время, я чувствовал на себе взгляд Нади, которая своим молчанием поддерживала меня. Теперь я не мог отойти в сторону, не мог спрятаться. Я был обязан победить, не уронить свою честь и достоинство. Но как же это было сложно.
- На понт решил взять? – он попытался растянуться в улыбке и, я с радостью отметил, что у него этого не получилось.
- Я больше тебя не боюсь, - медленно, выговаривая каждое слово, сказал я. – И знаешь что? Это моя квартира. Я здесь хозяин. И я продаю ее. А деньги, которые я получу, я отдам Наде на операцию. Она будет ходить.
Он смолчал, а я не смог остановиться.
- Нам дали кредит на операцию. Сегодня она вылетела в Израиль. Там все сделают, как надо. Там с ней все будет в порядке.
- Израиль – это, который типа, святая земля? – услышал я его голос.
- Да.
- И там ей ноги залечат?
- Да.
Я снова подумал, что разговор зашел в тупик и надо только лишь развернуться и уйти.
- А ты, значит, ей деньжат на это добро подкинул? – продолжал он.
- Да.
Я должен уйти отсюда.
- А ты сам щас без бабла, хаты, и девка от тебя уехала?
Я не смог уйти.
- Да.
- Ну, ты и балбес!
Он вытянул ноги, затем загадочно и спокойно посмотрел на меня и протянул руку.
- Давай, - сказал он, и в его голос вернулись неслышимые до этого момента бархатные интонации.
Я обрадовался, что сейчас все закончится. Но вдруг в моей голове появилось сомнение. От него можно было ожидать что угодно. Я знал, что он играл со мной. Игра никогда не заканчивается так просто. Этот урод всегда хочет выкрутить ее в свою сторону. Я проигнорировал его рукопожатие, встал и сказал:
- Мне надо идти.
Он стиснул руку в кулак, проглотил это и ответил:
- Угу, ты мне только одно скажи, балбес, в квартире кто прописан?
- В какой квартире? – удивленно посмотрел на него я.
- В ее – у тебя уже квартиры нет.
- Я думаю, это не твое дело, - отбрил я его.
- Ты думаешь жопой, - парировал он. – Ты мне скажи, ты где жить будешь? У мамы с папой?
- В смысле? – спросил я.
- В прямом. Вышла твоя баба из больницы на своих двоих. На хрена ты ей нужен? Ты же такой дрыщ, тебя на порог пускать нельзя.
Я побледнел. Вдруг я представил себя на улице. Без дома, денег и прав. Я стоял голодный и одинокий. Мимо проносились машины. Было грязно.
- Она так не сделает, - я приподнял подбородок и сглотнул, однако внутри все равно было пусто.
Он знал, куда бить. И он опять ударил точно в цель.
- Угу, ты там прописан? Там же, наверно, тоже и мама жила, и братан какой-нибудь найдется. Они там чин по чину прописаны, ГАИ, подпись, печать. А ты там прописался?
- Нет.
- С нее какие-нибудь расписки брал?
- Нет, я знаю, что этого не надо...
- Че ты знаешь? – резко перебил он меня. – Тебя же как лоха щас развели, ты понял?
Я побледнел еще больше. Мне хотелось провалиться на месте. Если бы Надя была рядом, она бы сказала, что мне делать. Мой ненавистный гость все еще продолжал кричать на меня. Мне казалось, что перебирая все мои недостатки, все мои промахи, он ни разу не повторился. Его голос звучал уже подобно колоколу, карающему грешников. Раз за разом он набирал тембр. При этом пользовался он исключительно своим лексиконом. В конце концов, я не выдержал:
- Заткнись и убирайся из моей квартиры! – заорал я, срывая голос, - Я не хочу тебя слушать! Все, что ты говоришь, ложь! Ложь! Я запрещаю тебе наговаривать на близкого мне человека!
К моему удивлению он замолчал, помрачнел и притих. Меня же всего колотило. Я развернулся и выбежал в коридор. Там увидел ванную и, распахнув дверь, забежал туда, включил воду и подставил лицо под холодную струю. Голова кружилась. Все было реально и не реально. Я уже не мог оценивать события. Я потерял отчет правды и лжи. Когда я выпрямился, в зеркале, висящем над раковиной, я увидел его. Он стоял, заслоняя собой свет.
- Я не шучу, - сказал я и собрал свои последние силы, - уходи.
- А-то что? – нагло переспросил он. – Я не уйду. Хотя, если в рот возьмешь, наверно, уйду.
- Тогда я уйду, и ты меня больше никогда не увидишь.
- А тебе кто-то дал право уходить отсюда?
Я похолодел. Я знал, что здесь он мог сделать со мной все.
- Меня будут искать, - сказал я. – Сюда придут люди, этот риэлтор. У него есть ключ. Он придет не один.
- Ты думаешь, кто-нибудь тебя найдет? – с издевкой спросил он.
Мы оба замолчали.
- Что тебе от меня нужно? – бессильно произнес я.
В этот момент я проклинал себя за то, что пришел себя. Я ругал Надю, которая отправила меня побороть свой страх и которая не принимала меня всерьез. Ведь я знал, что это был не просто страх. Не стоило вообще играть в его игры.
- Ты готов заключить со мной сделку, - сказал он, наконец.
Я онемел.
- Какую? – у меня во рту пересохло.
- Але, гараж! - крикнул он. – Не тормози!
- Ты хочешь сказать?.. – начал я.
- Чего ты от меня так хотел?
Я понял. Я вспомнил нашу первую встречу. Он хочет сойтись на смерти моей бывшей... Девушки... Женщины... Теперь сама эта мысль казалась мне диким бредом. Я совсем забыл думать про нее.
- Я не соглашусь, - сказал я.
Надя была права. Я не мог. Я не хотел этого.
- Слушай, че ты все время ломаешься? – сказал он. – Я тебе предлагаю хороший расклад. Я валю отсюда. Квартира твоя. Делай, че хочешь.
- Я продаю квартиру.
- Ты обожди. Не торопись. Меня нет. Квартира твоя. Ты сначала оцени задумку. Квартира осталась за тобой, не нужно ее продавать.
- Я уже оформил документы. Я же сказал.
- Переоформишь. Это же ей надо, правильно? Вот пусть свою хату сдает этим риелторам, а ты тут с ней. Но это твоя квартира, ты тут прописан, живешь по своим правилам. Удобно?
Я задумался.
- Это будет кровь, - сказал я. – На моих руках.
Он засмеялся, развернулся и двинулся прочь. Я машинально пошел за ним. Это был какой-то гипноз. Я даже не выключил воду. В гостиной он развалился в кресле, взял в руки гитару и стал наигрывать какую-то нехитрую мелодию на двух басовых струнах.
- Все сначала, да? – он подмигнул мне.
Я сел на пол.
- Это будет кровь на моих руках, - повторил я.
- Ты вызвал меня, потому что у самого кишка тонка, так? – спросил он, продолжая играть.
- Тогда все было по-другому, - сказал я.
Внезапно он ударил по струнам так, что порвал их все сразу. Удар был легким и небрежным, но струны с металлическим лязгом разлетелись в стороны и курчавыми лохмотьями повисли на колках. Он, все также развалившись в кресле, исподлобья смотрел на меня.
- Знаешь, - сказал он. – Что я сейчас хочу больше всего? Я хочу забить твой нос тебе в табло так глубоко, чтобы ты не сможешь даже харкать кровью. Ты мудак уже потому, что позвал меня в себе. На твоих руках столько крови, что ты никогда не отмоешься. Я сказал тебе, как решить нашу проблему. А теперь отпусти меня на волю, потому что я больше не могу смотреть на тебя. Ты меня понял?
Я поднялся на ноги. Его предложение коробило меня. И все же тогда я подумал, что у меня нет другого выхода. Вечность с дьяволом или жизнь одной женщины. Я оказался в замкнутом пространстве безысходности. И где-то из угла на меня смотрела Надя. Она смотрела на меня осуждающе, как будто чувствовала, в какую сторону склоняется чаша весов. Но это должно быть мое решение, и я думал, что делаю все это ради нее. Но ведь я не мог так поступить...
Я хотел бы думать, что дальше на меня что-то нашло. Что, находясь в состоянии транса, я услышал звук незакрытого крана в ванной. Я механически двинулся туда. Остановился перед зеркалом и, взяв в одну руку тюбик с зубной пастой, а в другую щетку, стал чистить зубы. Потом почувствовал себя сломанным механизмом, застыл перед зеркалом, что пена изо рта начала стекать по моему подбородку в раковину. И потом, не отдавая себе отчет, в том, что я творю, я сплюнул, прополоскал рот и сказал:
- Я согласен.
Но все было не так. Я был убит. Фигурально. Я стоял перед зеркалом в ванной и чувствовал себя грязным. Я не знал, что делать. Такая прекрасная и радужная картина моего счастья теперь была смыта в унитаз. Но больше всего меня коробило не это. Меня коробила мое проклятое малодушие, из-за которого я сейчас расстался с чем-то очень ценным. Я потерял что-то очень важное внутри себя. Может быть, это была моя душа.
Я смотрел на себя в зеркало и пытался решить, что мне делать. Как переиграть его на это раз. Ведь прошлые разы, говорил я себе, это вполне можно было принять и за ничьи. Я стал полоскать зубы. Эту операцию я тоже делала чисто механически. Я гонял воду из одной щеки в другую, а сам не переставал думать о своем положении. Все это было неправильно. Я сплюнул, выпрямился и, принципиально глядя себе в глаза, спросил:
- Теперь ты доволен?
Ответом было молчание. От квартиры веяло пустотой и заброшенностью. Несколько секунд мое сердце наливалось радостью наступившего триумфа. Я ловил каждый шорох, каждый звук, движение или тень. В квартире определенно никого не было. Я уже был готов обрадоваться, как в гостиной включился телевизор. Я понял это по нарастающему уровню звука. Впрочем, когда я зашел туда, там никого не было. Телевизор работал, пульт лежал на диване. Но мое внимание привлекла гитара, которая аккуратно стояла в углу с новыми блестящими струнами. Его прощальный подарок, подумал я.
И тут мое внимание переключилось на телевизор. Я начал прислушиваться к происходящему. И вдруг все понял. Мои ноги подкосились. Я упал на ковровое покрытие и едва не разревелся от того, что только что сделал собственными руками.
Ведущая сообщала об авиакатастрофе. Она произошла на взлетно-посадочной полосе. Самолет не смог оторваться от земли. Произошло возгорание. Вся огромная машина сгорела дотла. Погибли все. Самолет летел из России в Израиль. Причины возгорания должен установить следственный комитет, организованный при прокуратуре Российской Федерации.
Голос телеведущей звучал одновременно скорбно и звонко. А меня все больше и больше прижимало к полу. Каждое ее выдержанное, насыщенное информацией слово указывало на меня, на мою вину. Это я допустил это. Не просто допустил, я сделал. Я хотел этого.
Я представил себе светлый салон, в котором в два ряда установлены кресла. Люди заходят и рассаживаются. Свежие улыбающиеся стюардессы показывают пассажирам места, помогают им устроиться и просто стоят, разделяя со всеми доброжелательность. В салоне появляется молоденькая девушка. Ее фигура не является совершенством, но своей молодостью и стройностью она приковывает взгляды. Длинный нос свисает перед лицом, а на нем висят брендовые очки. Когда-то эта девушка была неформалом, потом готом, а теперь это снова Маша Клонингер, которую за каким-то чертом потянуло на родину ее предков. Она еще не решила, сколько она пробудет там. Она садиться в кресло рядом с милой и улыбающейся девушкой-инвалидом, перед которой открываются новые перспективы, которые ей подарил ее любимый мальчик. И этот мальчик скоро сожжет их обеих в адском керосиновом огне. И никто не узнает...
Я хотел закричать, хотел убить себя, просто ударить по морде рукой. Я хотел даже отрезать себе руку, но я не сделал ничего. Я захотел напиться. Во мне была боль и пустота. Реальность плыла передо мной розовым маревом. Я перестал понимать ее законы. Я был под ней. Я уходил. А потом я вырвал себя обратно. Моя голова загорелась последним единственным шансом. Я брошу демону последний вызов.
Я заинтригую его. Я прошел в коридор и снял телефонную трубку. Оттуда раздался мерный и ровный, такой мерзкий телефонный гудок. Я положил трубку рядом с аппаратом, а затем быстро набрал номер «6-6-6». Ничего не изменилось.
На меня накатила волна усталости. В квартире стало совсем темно. Я не стал включать свет. Я прижался спиной к стене и потихоньку опустился на пол рядом с телефоном. Потом я взял гитару. Потом играл на ней. Постепенно мое сознание потерялось в ритме. Голова стала клониться к груди. Я перестал отдавать себе отчет в происходящем. Глаза сами собой закрывались. Потом я отложил гитару в сторону. Я устал. Я находился в том состоянии, когда не замечаешь разницу между сном и реальностью. Все отходит на задний план. Тускнеет и смешивается. Что-то блекнет, а что-то остается черно-белым и контрастным. И за всем этим слышится только сухое потрескивание в телефонной трубке...
***
Во сне события наполняются каким-то особенным внутренним смыслом. Мрачные моменты становятся по-настоящему ужасными. Сердце сжимается при воспоминании о них. Дыхание становится прерывистым. Моменты же счастья разливаются в душе блаженством. Время растягивается, и поэтому время не что иное, как пустая абстракция на полотне сознания. Время становится палачом или наоборот доктором. Меня оно карало снова и снова. Я спал, неудобно устроившись на полу коридора, и с ужасом просыпался, раз за разом вспоминая все, и не мог проснуться.
Однако когда в трубке раздался какой-то посторонний шорох, я сразу открыл глаза. Сделать это оказалось не просто. В это время в трубке кто-то прокашлялся. Я стал руками искать телефон. В темноте глаза не видели ничего.
- Алло, - раздался хриплый голос в трубке, потом сказал еще раз громче. – Алло.
Я схватил телефон. Трубка выпала из моих рук и с грохотом свалилась на пол. Я подобрал ее, приставил к голове и осипшим голосом произнес:
- Да, алло.
- Алло, - повторил на той стороне хриплый голос.
- Да, да, я вас слышу.
Молчание.
- Я могу поговорить с ним? – спросил я.
- С кем? – спросили с того конца.
- Я хочу поговорить с ним.
- С кем?
- Я хочу поговорить по поводу сделки, - сказал я.
- Кого надо? – начали терять терпение на том конце.
- Сатану, - ответил я.
На том конце повесили трубку. Я понял, что это конец. А потом я проснулся по-настоящему.
***
Он стоял надо мной, заставляя вспомнить нашу первую встречу, возле тумбочки с телефонной трубкой в руках. На нем был одет тот же черный плащ, разве что горло закрывал высокий стоячий воротник рубашки с распущенной бабочкой. Сам он был гладко выбрит. В глазах светилось надменно-пренебрежительное удовлетворение, из-под губ выглядывали гнилые зубы. Я не мог, поверить, что он покинул меня только вчера. Он положил трубку и освободившейся рукой прилизал сальные волосы.
- Пришел, - выдохнул я.
Спросонья мысли путались. В груди было тяжело от бессознательного чувства вины.
- Угу, - промычал он.
У меня не было сил даже просто наброситься на него с кулаками.
- Скучал? – спросил он, прочитав мои мысли.
- Я хотел поговорить, - сказал я, прокашлявшись.
- Ты уже все сказал.
- Не все, - ответил я твердо.
- Че еще че-то осталось?
- Да, - сказал я, вставая. – Я хочу отменить сделку.
Он посмотрел на меня как на насекомое.
- Поздно.
Я набрал в легкие воздух.
- Ты ведь знаешь, что все можно отменить, если сделка – это убийство?
- Чего? – не понял он.
- В книге написано, что убийство можно отменить, если заказчик готов занять место жертвы.
- И никто что ли не умирает? – его лицо вытянулось.
- Я читал... – начал я.
- Где?
- В книге...
- В какой?
- Там, - я указал на свою комнату.
- Да мне насрать, что там написано. Ниче не знаю, сделка есть сделка.
Я затаил дыхание.
- Но ведь ты все же откликнулся на зов, - сказал я.
- На че? – скривился он, - Я на твою рожу пришел посмотреть. Херово, наверно, убил одну телку, вторую - просрал.
- Зато хата при мне и бабло тратить не надо, - передразнил его я.
- А ты с юмором, пацан, - он подошел и по-дружески похлопал меня по животу. – Ты же мне заливал, что бумаги уже подписаны.
Наши глаза встретились.
- Я хочу спасти ее, - сказал я.
- Угу, - сказал он и направился к входной двери.
- Ты не понял, - я схватил его за руку. – Я спасу ее.
- Валяй, - сказал он с такой злобой, что у меня побежали мурашки по коже.
Я выпустил его руку. Он выпрямился и некоторое время стоял на месте. Я сглотнул. Он подошел к двери, одним пальцем сдвинул собачку замка и толкнул дверь от себя. Дверь не поддалась. Он осмотрел все замки, убедился, что они открыты. Взял одной рукой ручку, второй – опять отодвинул собачку, и толкнул. Дверь не поддалась. Он потянул ее в обратную сторону. Дверь не поддавалась. Я зачарованный смотрел на эту картину. Дьявол оказался пойманным в свою собственную ловушку. Этого не могло случиться. Но желание растоптать меня окончательно, посмотреть на меня сокрушенного сыграло свою роковую роль.
Он ударил ногой по двери. От удара деревянные панели отскочили и разлетелись по коридору, а железо прогнулось, как фольга. И через мгновение все опять было на месте в своем привычном виде. Тогда он одним махом оторвал панели и коленом пробил по замкам. И снова после сокрушительного удара все оказалось на своих местах, словно ничего не было. Я заулыбался.
Он размахнулся и попытался повторить мой недавний удар по стене, и без сомнения гораздо более преуспел бы в этом, но тут я выступил вперед и сказал:
- Мы все пленники наших натур, не правда ли?
Мои слова заставили его остановиться. Он замер, потупившись на стенку, стараясь делать вид, что не замечает моих слов. Дикий зверь был пойман в клетку, и теперь вся его сила и ловкость отказала ему. Секунду назад он хотел раскрошить бетонную стену в пыль, а сейчас остановился и повернулся ко мне. Сначала я думал, что он разорвет меня на части. Я прижался к косяку, но смотрел ему в глаза. Перед лицом смерти нельзя оставаться трусом. Так я смотрел, как он медленно, стараясь сдерживать свою ярость, приближается ко мне. Шаг за шагом. Я вдруг тоже сделал шаг к нему навстречу. Мой рост позволял смотреть на него свысока, глаза в глаза, но мне все же было безумно страшно того, что он мог со мной сейчас сотворить.
А он всего лишь повернул мимо меня на кухню, лишь пола его плаща больно хлестнула меня по животу. Я затаил дыхание. Затем выслушивал звон разбитой посуды и треск мебели, раздававшиеся из кухни. Потом все стихло. 
Через некоторое время я решился заглянуть туда. Он поломал все, что только смог. Кухонный гарнитур стоял с оторванными дверьми и пробитыми стенками. Стол был похоронен вместе с табуретами посередине кухни под грудой сломанной плитки, побитой посуды и металлических сковородок. Холодильник был опрокинут набок, провод был оборван и повис на розетке. У окна маячила его черная фигура. Он стоял ко мне спиной и молча смотрел на улицу, где только забрезжил рассвет.
- Ты решил сделать в моей квартире капитальный ремонт? – едко спросил я.
В ответ он плюнул в окно.
- Потому что мне не важно, что случится дальше, - добавил я. – Я хочу ее вернуть.
Его харчок размазался по стеклу и медленно сползал вниз.
- Чтоб ты сгорел вместе со своей квартирой, - прошипел он.
- Я вызвал тебя. Ты пришел. Значит, квартира стала местом сделки. И ты не уйдешь отсюда, пока не заключишь ее.
- Какой еще сделки? Что с тебя взять?
Сердце забилось в груди. Я сжал губы.
- Возьми мою жизнь.
- Ух ты. Я уже ее взял в прошлый раз. И что дальше?
- Мы заключим другую сделку.
- А че ты мне дашь взамен?
- Ты можешь забрать у меня все.
- Например?
- Возьми мою квартиру. Возьми все, что в ней есть.
- Вот ты прилип со своей квартирой. Нормально, да? У тебя уже квартира стала стоить человеческой жизни?
Мы оба замолчали. Я прикидывал варианты.
- Тогда мы аннулируем предыдущую сделку, - с пылом сказал я.
- Чего?
- Аннулируем. Ты не предлагал мне никого убить, я – не соглашался. Дальше она не умирает, и, значит, никто не умирает.
- Только ты, - он не поворачивался ко мне.
Я облизал губы.
- Я согласен. В конце концов, ты все вывернул наизнанку. Ты обрушил целый самолет с людьми, чтобы насолить одному мне.
- Кто? Я? Ты! Ты все это сказал. Я просто у тебя на побегушках. Ниче не знаю, все это сделал ты.
- Но сейчас нам обоим не уйти отсюда, пока мы что-нибудь не решим. Ты должен с чем-то согласиться.
Он помолчал.
- Тухло.
- Что? – не понял я.
- Я тебе говорю, так не бывает.
- Но ведь в книге написано... – начал я.
- Ну, так иди и с книгой договаривайся.
Он повернулся ко мне. Затем одной рукой выудил из кучи мусора посередине кухни столешницу так, что к ней приладились четыре ножки.
- Твоя шкура, душа, зенки, которыми ты на меня щас зыришь, все это уже мое. Я тебя схавал.
Другой рукой он поднял целый табурет и сел за стол.
- Значит, мне нечего терять?
- Базара нет, потому что у тебя и нет ниче.
- И самолет все равно разобьется?
- Так точно. Сделка есть сделка, - он осклабился.
- А если я захочу умереть вместо нее?
- Вместо кого?
- Моей бывшей. Я занимаю ее место. Принимаю ее участь. Я должен буду сесть вместо нее на самолет?
- И самолет все равно грохнется.
Я забеспокоился.
- Меня это не устраивает, - сказал я, - Я хочу спасти другую.
- Кого?
- Надежду.
- Кого?
- Вторую.
- Ты меня запутал, - сказал он. – Ты щас по одноногую говоришь?
- Да.
- А на ту насрать?
- Нет, почему... – начал оправдываться я.
- Ну ладно, хорош. Присядь, - успокаиваще сказал он.
Я выудил из горы остатков моего благополучия шатающийся табурет и уселся напротив него.
- Во-первых, никакой сделки не будет, понял? Проехали. Надо было раньше думать, - я хотел было возразить ему, но он остановил меня рукой, - Но я могу предложить тебе поспорить на нее.
Он заулыбался.
- Это всего лишь спор. Мой кон – выход отсюда. Твой – твоя баба. Ясно? 
- Я не понимаю, - сказал я.
- Смотри, - прокашлялся он. – Встречаются два мужика. Один говорит: «Ты козел!» Второй говорит: «Нет, ты козел!» Кто из них не козел?
Молчание. Внимательный взгляд на меня.
- Ты? – недоуменно предположил я.
- Ну, все правильно сказал, - добродушно рассмеялся мой собеседник.
Я знал, какой цены стоит его добродушие. Внимательный взгляд. Еле заметный исподлобья. Я тоже следил за ним.
– Теперь про нас. У нас есть два яйца. Оба у меня – у тебя яиц нету.
Он повернулся и выудил откуда-то стакан с двумя куриными яйцами. Такой же я всегда использую, чтобы готовить себе завтрак. Только сегодня я этого точно не делал. И потом, если бы даже я приготовил их, достал из холодильника, помыл и положил в стакан, они бы наверняка разбились во время погрома. Но эти два были целыми. Он поставил стакан на стол. Затем мастерски перевернул его так, что яйца остались внутри стакана. А потом поднял его, отвел в сторону и поставил рядом с яйцами. Он завораживал меня.
- В одном находится желток, - он указал на левое. – Там все по-честному. А во-втором...
- Цыпленок? – сделал еще одно робкое предположение я.
- Неа, - он с досадой посмотрел на меня, - второе протухло.
- И что?
- Я говорю, что при любом раскладе ты выберешь тухлое яйцо. Выбирай. Потом я валю отсюда.
- А я?
- А ты можешь взять хорошее и спасти свою подружку.
- Какое?
- Выбирай яйцо.
Во мне стало копиться раздражение.
- Обязательно было устраивать это извращение с яйцами?
- Яйца в некоторых религиях символизируют душу, дуралей, - не реагируя на мой выпад, добродушно осадил он меня.
- А если я выберу правильно?
- Рискни здоровьем. 
Мы посмотрели друг на друга. Я чувствовал, как начинаю потеть.
- Но ведь я еще могу отказаться? – спросил я. - Я могу поменяться со своей бывшей местами?
- Да забудь ты о ней. Закрыли тему. Потом, ты кого-то этим спасешь?
Я взял яйца со стола. Правое – в правой руке, левое – в левой. Меня потряхивало. Какая глупость. Я посмотрел на него. Я знал, что он опять обманывает меня. В одной из рук я держал ее жизнь. В другой – смерть.
- Прежде всего, я хочу сказать, что не верю ни единому твоему слову.
Он помолчал, потом сказал:
- Ладно, - хмыкнул он. – Тухлое яйцо – ты в самолете, вместо нее.
- Шутишь?
- Все – забили.
Я напрягся. В лицо дыхнуло удушливой гарью обугленного салона.
- Я еще не согласился на спор, - проговорил я.
- А я тебе больше ниче не предлагаю.
Он поймал меня. Он с самого начала хотел именно такой сделки. Хотел увидеть, на что человек способен ради любви. Ради женщины.
- Это значит, - медленно проговорил я, - что при любом исходе мы с Надей больше никогда не увидимся?
Он промолчал.
- А что ждет ее дальше? – спросил я его.
Он молчал. Я вспомнил нашу первую встречу. И как потом все изменилось. Как изменился я.
- Ты наблюдал за нами отсюда? – спросил я его. – Ты все знал с самого начала.
Он последний раз осклабился.
- Ты думаешь, что ты кому-то нужен? Кто-то зырит на тебя сверху и снизу? А я тебе скажу поганую вещь. Ты сам принимаешь решения. Никто на тебя не давит.
Я больше не слушал его. Я свел яйца вместе. Жизнь и смерть. Настал момент истины. Нет больше игр. Нет ничего. Есть один выбор. Он сказал, что я выберу неправильно. Я представил, что будет, если я останусь жив. И что – если она. Я подумал, какой выбор сейчас является правильным и существует ли вообще правильный выбор. Может быть, я всю жизнь поступал неправильно. Но я не мог жить без Надежды, и в глубине души хотел, чтобы она тоже не могла жить без меня. Я переложил яйца в одну руку, провернул их между собой. Человеку нравиться чувствовать себя над обстоятельствами, быть господином своих решений. Но это не так. Он пленник выбора. Он – жертва выбора. И единственным его оправданием выбору, который он сделал и сделает, быть может, является то, что в конце он должен признаться хотя бы самому себе со всей оставшейся смелостью, насколько он был мелок и жалок, труслив и подавлен, когда всегда делал выбор в пользу своей собственной жизни... А впрочем...
Я со всего размаха ударил два яйца, лежавших в одной руке, о стакан. Оба. От удара скорлупа обоих треснула, и вытекшие оттуда белки, чистый прозрачный и мутный черный, смешались между собой.
Он не обманул. Я не могу сказать, что я почувствовал в это время. Мне показалось, что где-то далеко на взлетную полосу выехал самолет. Солнце осветило его салон. Шасси покатились по асфальту. Снаружи слышен гул набирающих обороты двигателей. Внутри он не такой оглушающий. Иногда салон сотрясают вибрации. Я сижу в просторном удобном кресле. Самолет медленно набирает скорость, но я знаю, что в нем никого нет. Пусты кресла пассажиров, пусты кабина пилота и угол стюардессы. Кнопки загораются автоматически, штурвал поворачивается сам собой. Но это не главное.
Рядом со мной сидит девушка, которую я люблю. Мы молчим. Прижавшись друг к другу, сжимаем руки. Я больше не боюсь и знаю, что она тоже не боится. Мы смотрим вперед с легкой грустью. Но это мимолетная грусть прощания с привычным и старым перед встречей с чем-то непонятным и новым. Самолет продолжает набирать скорость, и шум двигателей становиться отчетливее. Происходит отрыв от земли. А потом - полет, в котором мы чувствуем легкость и стремление к небу. И это так чудесно.

24 мая – 20 ноября 2011 года
27 февраля – 29 мая 2012 года
Екатеринбург