Апология массовой культуры

Предлагаю вашему вниманию еще одну интересную статью моего друга Чухлеба С. Н.


Философия и искусство. Материалы II междуна-родной конференции. М.: РАМ им. Гнесиных, 2013. Стр. 52 - 68.



 
             Апология массовой культуры.
(Исправленный и переработанный вариант)

            Оглавление

1. Предварительные методологические замечания
2. Причины негативного восприятия интеллектуалами феномена массовой культуры
3. Апология массовой культуры


1. Предварительные методологические замечания.
Необходимость этих предварительных методологических замечаний обусловлена тем печальным обстоятельством, что современные социальные науки (то есть науки, изучающие социальную реальность) находятся примерно в том же состоянии, в каком находились науки естественные в XVI – XVII вв. В те столетия строгие методы новейшего естествознания еще не завоевали абсолютные авторитет и господство в умах людей. Старая, средневековая наука, обильно сдобренная религиозной верой, метафизикой и разными ценностными предрассудками, законно соседствовала с новыми теориями, стремящимися освободиться от этого средневекового груза. Более того, положение новой науки было шатким и сомнительным – она изгонялась из университетов и считалась аморальным, безбожным знанием. Голос представителя этой науки терялся в хоре авторитетных ученых, основывающих свои теории на Аристотеле и писаниях отцов церкви.
Примерно в том же положении пребывают ныне и современные социальные науки. Здесь царят методологические разноголосица и произвол. Именно поэтому необходимо сразу обозначить ту эпистемологическую позицию, которой придерживается автор. В противном случае он будет просто не понят многими и очень многими.
В своих суждениях я ориентируюсь на нормы объективного, свободного от метафизических и ценностных конструкций, позитивного научного знания. Я убежден, что метафизические и ценностные суждения должны быть элиминированы из научного знания. Эти суждения не поддаются эмпирической и рациональной проверке. Они искажают познание и увлекают его в сторону иллюзий и заблуждений.
Очевидно, что с этих позиций любая теория, базирующаяся на аксиологическом подходе, квалифицируется как лженаучная, чтобы ни думал или ни утверждал ее автор и ее сторонники. В конце концов, средневековые ученые, слепо доверяющие Аристотелю или авторитету Писания, тоже были убеждены, что их теории – ярчайший образец настоящего научного знания. Как показывает история науки, переубедить этих людей было невозможно. Оставалось лишь терпеть их соседство, уповая на то, что прогресс научного знания оставит и их, и их теории в далеком прошлом.
Наука не занимается определением того, что есть нравственное или эстетическое благо и в чем заключается нравственное долженствование (хотя она и может исследовать то, что люди называют нравственным или эстетическим благом). В противном случае, вы должны допустить как равноправно и равноценно существующие: христианскую науку, исламскую науку, науку карго-культов, коммунистическую науку, либеральную науку, фашистскую науку, феминистскую науку, науку, основанную на принципах чучхэ, славянскую науку, германскую науку и т. д. – имя им легион. Ведь ценности бывают разными и каждая школа, каждое направление пожелают включить в научное познание свой набор абсолютных ценностей.
В свете всего выше заявленного название данной статьи выглядит проблематично. Жанр апологии сам по себе предполагает ценностные суждения. Но в действительности здесь нет противоречия. Я убежден, что ученый, объективно прояснивший положение вещей, вполне имеет право сделать относительно его ряд ценностных суждений. Главное - чтобы он не воспринимал свою оценку как вердикт науки. Впрочем, его ценностные суждения, опирающиеся на объективное знание, будут более весомыми, нежели суждения профана или какого-нибудь «духовидца».
Соответственно, этот текст состоит из двух частей. В первой части я предприму попытку объективного исследования причин негативного восприятия современными интеллектуалами феномена массовой культуры. Во второй же части – выступлю в ее защиту. Естественно, эта защита предполагает определенную социальную и ценностную позицию.

2. Причины негативного восприятия современными интеллектуалами феномена массовой культуры
Одна из самых удручающих ошибок современного социального теоретика состоит в том, что он, как правило, либо плохо представляет себе социо-культурную обусловленность собственной «научной» позиции, либо совсем не беспокоится об этом, поскольку убежден, что так и должно быть – пусть социальная матрица свободно возвещает о себе его устами, прикрываясь авторитетным именем научного знания.
Но с тех методологических позиций, которые я обозначил выше, подобное положение вещей недопустимо – необходимо иметь четкое представление о социо-культурной обусловленности собственной научной позиции с тем, чтобы попытаться по возможности эту обусловленность преодолеть. Лишь такое преодоление позволит теоретику приблизиться к научному знанию о его предмете. Соответственно, прежде чем делать суждения о феномене массовой культуры, мы должны исследовать ту социо-культурную ситуацию, в контексте которой мы в данный момент находимся. Естественно, ограниченный жесткими рамками небольшой статьи я могу дать лишь общий очерк этой ситуации.
Общий исторический контекст современного теоретика – эпоха смены аграрной цивилизации цивилизацией индустриальной, или, иначе говоря, эпоха формирования, экспансии и торжества капиталистической социальной формации. Эта эпоха занимает последние пятьсот лет человеческой истории. Она сопровождается гибелью одних обществ и модернизацией других.
Естественно, модернизация общества осуществляется медленно, болезненно и сопровождается многочисленными ломками и революциями устоявшихся ментальностей. Возникновение и развитие науки, секуляризация культуры, «расколдовывание» мира, крах политической монополии религиозных институтов и прочее, прочее, прочее – радикально преобразуют тот тип культуры, который господствовал в аграрном обществе.
Для средневекового общества характерна тотальная монополия религии на сферу духа. В силу этого обстоятельства культура строится по тем же абсолютистским схемам, что и монотеистическая религия, лежащая в ее основе. Распад и преобразование средневековой культуры не означают мгновенного торжества культуры совершенно иного типа. Старые культурные традиции все еще сильны. Обмирщение культуры, успехи науки девальвируют монотеистические ценности и образцы, но не уничтожают их абсолютистские схемы. Эти схемы воспроизводятся вновь в светских культурных матрицах и идеологиях. И это неудивительно – первые попытки осмыслить новое всегда опираются на тот культурный схематизм, который заключен в старой культуре.
Таким образом, абсолютизм эпохи деспотического господства религии, разрушаясь, распадается на множество конкурирующих между собой абсолютистских философий, идеологий и культурных традиций. Особенно наглядно мы можем наблюдать этот процесс на примере Европы Нового и Новейшего времен.
Мы видим, что в это время христианство уже не господствует тотально над умами европейцев. Многие из них мало интересуются религией, но увлечены культурными, социальными и политическими вопросами. Однако тысячелетнее господство христианства все еще сказывается. Образованные европейцы мыслят рационально и интересуются мирскими проблемами, но делают они это по старому, то есть в рамках религиозного абсолютизма. Бог и ценности христианства перестали быть для них абсолютами. Но «свято место пусто не бывает». Теперь европейцы служат иным абсолютам: Нация, Государство, Красота, Добро, Справедливость, Человеколюбие и т. д. Эти новые абсолюты они называют «принципами» и воспринимают тех, кто этим принципам не служит, как дикарей или животных.
Распад тотального христианского абсолютизма породил множество частных абсолютистских систем светского характера. Эти частные системы то конкурируют друг с другом, то вступают в различного рода союзы. При этом, как правило, они не конфликтуют открыто со своей матрицей – христианством, но пытаются вступить с ней в симбиоз за счет ее частичной ассимиляции и деформации.
Этот поворот в культуре породил, в том числе, и такое любопытное явление, как «культурный фетишизм».
Культурный фетишизм – явление, возникшее в последние два столетия, хотя определенные подвижки в эту сторону мы можем обнаружить уже в эпоху Возрождения. Впервые же идея «обоготворить» духовные сущности осенила Платона. Впрочем, платонизм был лишь одной из многих традиций Античности.
Фетиш - это идол, священный предмет, которому поклоняются дикари. Культурный фетишизм – это восприятие элементов, ценностей и артефактов духовной культуры в качестве Абсолютов, которым человек должен служить и поклоняться. Знание, сохранение, почитание (а еще лучше - создание) и усвоение этих абсолютов придает смысл и значение человеческой жизни. Жизнь вне служения этим абсолютам бессмысленна, бесполезна, порочна и, возможно, не нужна (1).
Для современного человека культура и, в частности, искусство превратились в фетиш. Духовный трепет, который испытывает какая-нибудь светская дама, посещая картинную галерею, консерваторию или театр, можно сравнить лишь с трепетом, который испытывал человек Средневековья, входя в храм. Тот, кто не посещает этот «храм», то есть не живет культурной, духовной жизнью, вызывает у этой дамы презрение и отчуждение. И она горда тем, что она – человек другого сорта.
Соответственно, статус представителей духовной культуры неизмеримо возрастает. Высшая ступень - звание гения. Гением нужно восхищаться, ему нужно поклоняться, ему должно служить, ибо оказаться причастным вечности можно лишь через причастность к жизни и творчеству гения.
(Да, кстати, чуть не забыл: гению нужно еще и многое прощать. К нему неприменимы мерки, с которыми мы подходим к обычному человеку. Ах, как я жалею, что не обладаю званием и статусом гения! Какое чудесное состояние! Какие удивительные, изысканные удовольствия! Вот, например, приходит ко мне в гости человек. Мы пьем кофе. И вдруг я ни с того ни с сего беру и плюю ему в чашку. Что скажет публика? «Негодяй, мерзавец, хулиган» - скажет публика. А вот если я, например, - Сальвадор Дали, то публика не только все простит, но еще и восхитится. «Ах, как мучается творческая личность!» - посочувствуют самые проницательные: «Интересно, что он этим хотел сказать? Должно быть, что-то глубокое».)
Таким образом, мы видим, что место Бога-Абсолюта занимают артефакты и целые отделы (поэзия, музыка, живопись, театр и проч.) духовной культуры. Если в Средние века жизнь вне служения Богу представлялась бессмысленной и низменной, то в Новое и Новейшее времена таковой представляется жизнь вне служения (или, хотя бы, приобщения) к высоким духовным ценностям. Довольно часто эти две культурные схемы оказываются в симбиозе. Схемы христианской культуры никуда не исчезли – им все еще привержены миллионы и миллионы людей. Но эти приверженцы традиционной религии испытывают, вместе с тем, и воздействие новой культурной ситуации. В итоге, религиозный фетишизм часто вступает в симбиоз с культурным фетишизмом так, что служение духовным светским ценностям рассматривается в качестве первого подступа к служению Богу.
В качестве иллюстрации последовательной и ярко выраженной позиции культурного фетишизма можно привести цитату из письма супруги Вагнера - Козимы Вагнер - Фридриху Ницше (естественно, сама фрау Вагнер не подозревала, что озвучивает позицию культурного фетишизма, поскольку сообщала адресату очевидные и неоспоримые истины). Дело в том, что в своей брошюре «О вреде и пользе изучения истории» Ницше не упомянул о своем «учителе» Вагнере ни разу. В вагнерианском кругу все были неприятно изумлены этим обстоятельством. Козима Вагнер решила напомнить Ницше о подлинных источниках его творчества: «“Только то, что Вы были приобщены к страданию гения, дало вам возможность оценить нашу культуру с общей точки зрения, - пишет она ему, - и только в ней черпаете Вы чудесную силу творчества, и я уверена, что она переживет все наши керосиновые и газовые звезды. Может быть, Вам не удалось бы так хорошо распознать одним взглядом всю пестроту видимости, если бы Вы так глубоко не соприкоснулись с нашей жизнью. Из того же источника почерпнули Вы иронию и юмор, и то, что корнем своим они имеют общие страдания, дает им совсем иную силу, чем если бы они были простой игрой ума”». (Цит. по: Галеви Даниель. Жизнь Фридриха Ницше. – Рига.: «Спридитис», 1990. - 275 с. С. 121; курсив мой – С. Ч.)
Как видим, здесь присутствуют основные идеи культурного фетишизма. Образованный, талантливый человек – всего лишь керосиновая или газовая звезда на фоне подлинного светила – гения. Лишь приобщенность к страданиям гения (Непременно к страданиям, и никак иначе! Довольный, жизнерадостный гений – нонсенс и обман! Сказывается двухтысячелетнее господство христианства.) позволяет такому человеку прикоснуться к подлинной реальности, реальности высших духовных ценностей, и оставить свой скромный след в истории. Об этом следует помнить и по этим «маякам» должно править курс своей жизни.
Позиция культурного фетишизма была и остается общим местом для любого образованного человека последних двух столетий. Она представляется ему наиболее адекватным и истинным взглядом на положение вещей. Это – его культурный горизонт. С высоты этой позиции реальность подлинная, реальность повседневной жизни миллионов и миллионов людей представляется затхлым болотом.
В этом отношении, весьма показательна позиция уже упомянутого мной Ницше. Не желая вступать в компромиссы с какой-либо иной абсолютистской системой, он выступил как последовательный проповедник позиции культурного фетишизма. Ницше рассматривал артефакты высокой культуры и их творцов в качестве конечной цели существования человечества. Лишь прекрасный мир высоких образцов духовной культуры способен оправдать это отвратительное кишение пошлых страстей, желаний и потребностей, которое являет человечество в своей повседневной жизни. Эта жизнь представляется Ницше жалкой и иллюзорной. И он страдает от того, что как человек он также принужден время от времени участвовать во всем этом. «Все мелочи его обыденной жизни внушали ему странное непреодолимое отвращение. “Все непередаваемое музыкой, - пишет он, - отталкивает меня и делается отвратительным… Я боюсь реальной действительности. По правде говоря, я не вижу больше ничего реального, а одну сплошную фантасмагорию”». (Там же. С. 86)
Жизнь, которая не создает артефактов высокой культуры, не имеет особой ценности. Когда вы заглядывайте в хлебницу и обнаруживаете, что батон заплесневел, то вы, не раздумывая, выбрасывайте его. А между тем, вы только что выбросили на помойку целую «Вселенную», населенную плесенью. Но вы не рассматривайте эту форму жизни как ценную, ибо она не создает ничего «высокого».
Культурный фетишизм – это одно из множества проявлений абсолютистского мировоззрения, столь характерного для мышления современного интеллектуала. Наша культура насквозь пронизана абсолютистским мышлением, которое она позаимствовала у прежних, «христианских» веков. Соответственно, нет ничего удивительного в том, что интеллектуалы, «зараженные» абсолютистским мышлением и культурным фетишизмом относятся к массовой культуре крайне негативно. Эта культура, по их мнению, сознательно игнорирует абсолютные нравственные ценности и высокие образцы духовного творчества.
Правда, следует отметить, что это обвинение не совсем справедливо. Абсолютизм и культурный фетишизм духовных элит неизбежно проникает и внедряется в массовую культуру. Многие артефакты массовой культуры моралистичны не меньше, чем артефакты культуры высокой. Достаточно вспомнить хотя бы голливудские киноленты с их неизменно благородным героем и их главной установкой: Добро всегда побеждает Зло. В этом отношении, этически нейтральные или негативные артефакты массовой культуры составляют скорее ее маргинальную часть, нежели мейнстрим. Но именно они привлекают максимальное внимание интеллектуалов, поскольку дают благодатный материал для общей критики массовой культуры.
Как бы то ни было, для нас существенно следующее. И абсолютизм, и культурный фетишизм являются всего лишь исторически преходящими культурными схемами (программами). Они не могут быть обоснованы научно и являются по сути лишь предрассудками нынешней эпохи. Соответственно, критика массовой культуры с этих позиций не имеет ничего общего с научной истиной. Здесь - лишь столкновение различных пластов социальной матрицы. И интеллектуалы, и представители массовой культуры подобно марионеткам лишь озвучивают «правду» своего пласта социальной матрицы, представителями коего они и являются.
Следует указать и еще одну важную причину негативного восприятия массовой культуры. Речь идет о конкуренции и борьбе различных форм социальной жизни.
Когда жрец священнодействует в храме, то он, естественно, искренне полагает, что его деятельность прекрасна, необходима и возвышенна. Он служит Богу и этой службой спасает человечество от зла и гибели. И он проявляет горячую заинтересованность в расширении аудитории храма, поскольку возрастание могущества и влияния храма принесет людям лишь благо. Но с точки зрения социального теоретика эта попытка расширения сферы влияния есть лишь естественная экспансия определенного института, определенной формы социальной жизни. Ибо каждая социальная форма (так же как и биологическая) по природе стремится к экспансии.
То же мы наблюдаем и в случае с «высокой» и массовой культурами. Представители высокой культуры «священнодействуют» в храмах духа. Они горды собой и мечтают о максимальном расширении своей аудитории. Это расширение с неизбежностью приведет к облагораживанию и морализации масс, что, несомненно, сделает эти массы счастливыми и возвышенными. И, самое главное, оно вырвет их из ужаса полуживотного существования  (2).
Представители массовой культуры несут своей широкой аудитории радость и наслаждение. Они делают своих потребителей добрее, чище, духовнее. Им не нужно беспокоиться о расширении аудитории, ибо она и так велика. Они по доброму воспринимают так называемую «высокую» культуру, но считают ее слишком высокомерной, слишком усложненной, слишком бесчеловечной. Эта культура не для простого, нормального человека, она для тех, кто слишком «загрузил» свои мозги различной заумью и в силу этого отчасти свихнулся.
Подозреваю, что в этом месте мой читатель возмущенно поперхнулся и полностью лишился дара речи. Мое подозрение не безосновательно, ибо читать мою статью будут интеллектуалы, а не представители массовой культуры. А интеллектуал, как известно, смотрит на массовую культуру сквозь прорезь прицела. Очевидно, что такой взгляд не способствует диалогическому восприятию оппонента. При подобном взгляде тотчас актуализируются все архаические, первобытные инстинкты: мы – добрые, хорошие и благородные; враг же коварен, зол, беспринципен и способен на любую подлость.
В этом отношении, мне вспоминается презабавный разговор с одной ученой дамой. Она возмущалась реалити-шоу «Дом–2» и утверждала, что это шоу есть пропаганда безнравственности и бездуховности. Я выразил свое изумление по поводу этой характеристики. «Напротив!», - заявил я: «Они всецело за мораль и духовность. И они пропагандируют в частности любовь и семейные ценности». «Но, позвольте!», - возразила дама: «То, что там показывают – это какой-то ужас: безнравственность и бездуховность!» «Возможно, но, уверяю Вас, сами создатели и участники этого шоу глубоко моралистичны и духовны, по крайней мере, в том смысле, как они понимают эти вещи. Но их подводит жанр реалити-шоу. Это жизнь. Поместите на их место интеллектуалов, и вы обнаружите все то же самое. Пожалуй, только умных разговоров будет больше. А вот реальное их поведение окажется столь же неприглядным».
Характерно, что в этом разговоре моя оппонентка совершала классическую ошибку. Она по характеру поведения людей делала вывод о характере их мыслей. Этот вывод столь же опрометчив, как и вывод другого рода: по характеру мыслей и слов человека делать вывод о характере его поведения. Человек по самой своей природе склонен к большому разрыву между реальным поведением и осмыслением этого поведения – реальная жизнь всегда не «дотягивает» до норм и идеалов культуры. В нашей же абсолютистской культуре этот разрыв еще больше.
Озвучивая «возвышенные» мотивы представителей массовой культуры, я лишь пытался быть объективным и диалогичным. Моя задача – понять суть культурных процессов, а не обрушиться с очередным обличением на массовую культуру. В армии, атакующей эту культуру, и без меня хватает солдат-зомби.
Таким образом, как социальный теоретик я фиксирую конкурентную борьбу между различными формами культуры. В этой борьбе высокая культура довольно часто терпит поражение. Эти поражения ситуативны – при нормальном развитии общества высокая культура не может быть уничтожена. Но от этого они не становятся менее болезненными. Наиболее слабым местом современной элитарной культуры является ее ориентация на образцы прошлого. Но время – опасная стихия – работает против этих образцов. С каждым годом, с каждым столетием эти образцы становятся все менее актуальными и интересными не только для широкой массы, но и для подавляющего большинства интеллектуалов – каждый из них специализируется в своей области и уже не может охватить своим вниманием всех классиков соседних отделений храма.
Сетования представителей элитарной культуры по поводу доминирования пагубной массовой культуры можно и нужно воспринимать как идеологические выступления представителей определенной формы социальной жизни. По своему содержанию и форме они не сильно отличаются от идеологических выступлений двух воюющих обществ или этносов.
Расхваливая и превознося высокую культуру, интеллектуал фактически расхваливает и превозносит свой товар. Он искренне верит в благотворность этого товара. Но если товар идет нарасхват, факт материального и социального благополучия продавца отрицать невозможно. Очевидно, что настоящий ученый должен изучать эту «коммерцию», но он не должен становится рекламным агентом или коммивояжером одного из производителей.
Довольно часто массовую культуру критикуют в форме заявлений о кризисе культуры вообще. На первый взгляд заявления о кризисе культуры не имеют непосредственной связи с негативным отношением к культуре массовой. Но в действительности, говоря о кризисе культуры, в первую очередь указывают на ту деградацию культурных ценностей, которую якобы несет в себе поп-культура.
Рассуждения о кризисе культуры также не являются адекватным знанием о реальности, а есть лишь озвучивание ряда устойчивых массовых предрассудков. (Слово «массовый» здесь использовано в условном смысле – идеи можно назвать «массовыми», если они овладели умами большинства интеллектуалов и являются общим местом в их рассуждениях).
Начнем с того, что по самой своей природе интеллектуал склонен ориентироваться на ценности и образцы прошлого. Чем древнее эти ценности и образцы, тем более они истинны для интеллектуала. Эта ориентация возникает вследствие характера обучения. Обучение с неизбежностью предполагает усвоение ценностей и образцов прошлого. Именно так обучали нынешнего интеллектуала, и именно так теперь обучает он. Но если вы ориентируетесь на ценности и образцы прошлого, то любое развитие настоящего будет представляться вам кризисом и упадком.
Эта черта еще более обостряется в ситуации, когда общество охвачено модернизационными изменениями – социальная реальность меняется так быстро, что устоявшиеся культурные традиции просто не поспевают за ней. Представители, носители этих традиций в ужасе взирают на сущее «цунами» новаций и брюзжат о кризисе и деградации культуры.
Соответственно, в этой ситуации наиболее жесткая критика адресуется интеллектуалами в адрес массовой культуры. Ведь именно этот тип культуры оказывается наиболее восприимчивым к новациям.
Тезис о кризисе культуры, ставший общим местом в рассуждениях интеллектуалов, с необходимостью предполагает вывод об удивительном взлете и расцвете культуры в эпоху первобытности. Для того чтобы культуру поразил кризис и упадок, она должна быть перед этим на высоте. История человечества письменного периода демонстрирует общую убежденность в упадке общества и культуры – мир стареет и деградирует. В Новое и Новейшее времена идея упадка сменяется идеей кризиса – социальные и культурные изменения столь стремительны, что всякий раз старшие поколения отказываются их принимать, каждый раз заявляя о кризисе культуры. Соответственно, если последние несколько столетий культура пребывает в кризисе, а  до этого пребывала в упадке (то есть, упадок и кризис засвидетельствованы современниками на протяжении всей письменной истории человечества), то, следовательно, ее взлет и расцвет должны были наблюдаться в первобытную эпоху. К сожалению, письменных свидетельств этого взлета не сохранилось.
Подобное брюзжание старших поколений о плохих временах, упадках и кризисах свидетельствует скорее об априорных программах интеллектуалистского мышления, чем о самой реальности. Старшие говорят о кризисе и упадке. Молодые учатся у старших и повторяют их слова. Те, кто не создает оригинальных текстов, повторяют тексты чужые. В итоге, в каждую эпоху, в каждое столетие большинство членов общества говорит либо об упадке, либо о кризисе. Задача ученого – не повторять и «расцвечивать» мифы социума, а анализировать их на предмет адекватности. Ученый, рассуждающий о кризисе культуры, сомнителен.
Можно указать и еще одну достаточно фундаментальную причину негативного отношения интеллектуалов к массовой культуре.
Интеллигенция склонна много и хорошо рассуждать об обществе и социальных слоях, его образующих. Но, при этом, интеллигенция склонна игнорировать тот факт, что она сама также является социальным слоем, которому также присущи определенные характеристики. И не всегда эти характеристики положительны.
Каждый социальный слой имеет определенные фантазии относительно тех выдающихся качеств, которые выгодно отличают его от иных социальных страт. Существуют такие фантазии и у интеллигенции. Но в отличие от иных социальных слоев интеллигенция обладает монополией на идеологию - именно она «изготовляет» идеологии. Таким образом, интеллигенция имеет возможность исподволь навязывать свои ценности, предпочтения и фантазии иным социальным слоям.
Элитарная культура обслуживает, прежде всего, потребности интеллигенции. Массовая культура по определению ориентирована на иные социальные слои. И тот, и другой вид культуры создается интеллигенцией. Но если первый тип культуры она воспринимает, как близкий и родной, то второй тип культуры ей чужд, поскольку в нем она вынуждена играть роль не верховного жреца, а официанта. В первом случае она творит для себя, во втором – для иных социальных слоев. Здесь она вынуждена подстраиваться под их вкусы и потребности. Неудивительно, что формы массовой культуры подвергаются интеллигенцией непрестанной критике и осуждению.
Довольно часто к этим критике и осуждению примешивается чисто человеческая зависть. В современном обществе массы являются неисчерпаемым источником доходов и славы. Тот, кто удачно обслуживает их, гарантированно обретает богатство и становится кумиром толпы. Менее удачливые, менее расторопные и более щепетильные интеллектуалы оказываются не у дел. Они свысока взирают на собратьев, удачно овладевших массами, и обвиняют их в продажности. В этих обвинениях есть некоторая доля справедливости – интеллектуал, обслуживающий массы, отчасти изменяет и предает «классовые» интересы и «классовую» идеологию интеллигенции. Но делает он это лишь из «высоких» соображений – он несет Разумное, Доброе, Вечное. Естественно, при этом, он вынужден немного упрощать эти идеи, чтобы сделать их пригодными к употреблению массой.
Но опять же эти идеологические «разборки» не имеют никакого отношения к научной истине. Они суть лишь борьба различных культурных видов и подвидов.
Таким образом, критика и обесценивание массовой культуры интеллектуалами всецело принадлежит к сфере идеологии, но не науки. Ученый же, стремящийся разобраться в сути современных культурных феноменов, должен максимально дистанцироваться от этих идеологических «разборок». Сделать он это сможет, лишь отказавшись от каких-либо абсолютистских ценностных позиций и приняв позицию культурного и ценностного релятивизма. Лишь эта позиция позволит ему рассматривать все ценности и все культурные нормы в качестве элементов субъективной реальности исследуемых им персонажей.
В этом отношении, хороший философ или культуролог занимает позицию, подобную позиции этолога.
Обезьяны очень любят бананы. Но это обстоятельство не приводит к тому, что этологи, изучающие поведение обезьян, разделяются на «бананистов» и «антибананистов», ведущих между собой яростную борьбу.
Мне возразят, что в отличие от этологов, социальный теоретик изучает не обезьян, а людей. И в силу этого он якобы не может дистанцироваться от тех ценностей, которые этих людей волнуют.
Аргумент сомнительный во всех отношениях. Если бы это было так, то история как наука была бы в принципе невозможна. Историки делились бы, например, на «гвельфов» и «гибеллинов» или, например, на «синих» и «зеленых». Но этого не происходит – трудно найти историка, который бы принимал близко к сердцу ярость и энтузиазм ипподромных партий Константинополя VI века н. э. А, между тем, споры этих партий были столь значительны, что иной раз судьбы всей Византийской империи зависели от них. То, что историки не в состоянии дистанцироваться от ценностей более близких по времени к ним эпох, свидетельствует не о том, что это невозможно, а о том, что историческая наука пока еще не завершила создание адекватной методологии. И о том, что эта наука пока еще слишком уязвима по отношению к бесцеремонному вторжению общественных интересов и идеологий.
И последнее. Массовая культура – это культура большинства членов общества. Это большинство существовало всегда. Следовательно, феномены массовой культуры также существовали всегда. Безусловно, они не имели той формы и той специфики, которая присуща массовой культуре современности. Но всегда существовали незатейливые идеи, незатейливые сюжеты, формы, артефакты культуры, потреблявшиеся большинством. И, уверяю вас, что эта массовая культура древности была ничуть не лучше массовой культуры современности.
Обычно этот аргумент пытаются нейтрализовать ссылкой на фольклор (англ. folklore — «народная мудрость»). В этом отношении, мне вспоминается один примечательный диалог с почтенной дамой-профессором, моей коллегой, которая возмущалась падению уровня культуры среди студенчества.
«Как же так! – возмущалась она – Студенты слушают Шуру, но не слушают Шостаковича». Я не являюсь поклонником певца Шуры, более того, в те моменты, когда я наблюдаю его по телевизору, я тихо «зависаю», как «зависает» компьютер, который пытается переработать непосильную для него информацию. Но, к счастью, я отношусь к тем людям, которые достаточно спокойно воспринимают иные формы жизни и не стремятся переделать их сообразно своему разумению и нравственному чувству. Именно поэтому я попытался защитить право студентов слушать то, что им нравится. Я указал даме-профессору, что это массовая культура и человек массы естественно предпочитает ее образцам культуры элитарной. Так было всегда и так, скорее всего, всегда будет.
«Нет, Вы неправы! – заметила профессор – массовая культура – это не вечное явление. Это пошлое, пагубное порождение нашего времени».
«Но позвольте! – возразил я – если мы обратимся к сюжетам народного театра XVI века, то мы найдем в них еще худшие образцы того, что Вы считаете неприемлемым в современной массовой культуре. Например. На сцене появляется отвратительный горбун, который своим уродством уже сам по себе вызывает смех зрителей. Этот горбун пытается неловко ухаживать за девицей, но тут появляется прекрасный герой, который бьет горбуна палкой и дает ему пинка. Горбун падает и шумно «испускает ветры». Публика хохочет. Что это, по-вашему, как не пошлая массовая культура?!»
«Нет! Это не массовая культура! Это фольклор!» – благоговейно приговорила профессор.
Этот диалог любопытен тем, что он явственно высвечивает роль ценностной установки в вопросе о массовой культуре. Добрая половина всего написанного на эту тему может быть с легкостью выброшена в мусорное ведро, поскольку является не попыткой прояснить истину, а лишь выражением свойственного традиционалистам страха перед новым и чужим. И такая интеллектуальная конструкция как «фольклор» позволяет этим людям положительно относиться к ряду феноменов древней культуры, сохраняя при этом искренность и пафос своего негодования к точно таким же явлениям в культуре новой.
То, что в наше время называется фольклором, есть, по большому счету, некая культурная конструкция, больше говорящая о сущности нашего времени, чем о сущности архаической эпохи.
У меня нет возможности здесь подробно говорить о сущности и деталях этой конструкции. Отмечу лишь следующее. Феномен фольклора насквозь искусственен. Современный исследователь и собиратель, руководствуясь культурными программами и потребностями своего общества, извлекает из массовой культуры древности определенные элементы и кроит из них так называемый «фольклор». Но поступая так, он «вырывает» этот культурный материал из общей матрицы архаической культуры и встраивает его в совершенно чуждую этому материалу современную культурную матрицу. При этом он производит своеобразную селекцию: все, что исследователь находит низким, вульгарным, непристойным, уродливым, он отбрасывает, оставляя лишь то, что находит отклик в его (культурно детерминированных) сердце и уме. Более того, на отобранный материал осуществляется масштабная культурная проекция – он наполняется современными смыслами и современными фантазиями относительно сущности и духа архаической эпохи.
В результате всех этих осознанных и полуосознанных интеллектуальных процедур возникает некий шедевр – фольклор. Фольклор делает фольклором наш пиетет перед ним. Но этому пиетету можно противопоставить взгляд ученого:
«Наш видовой врожденный образ женщины имеет форму торса. Поэтому все, что напоминает торс, приятно для глаз. Гончары могут придавать своим изделиям самые разные формы, но вазы всех времен и народов чаще всего имеют форму торса. Врожденная модель подсознательно воздействует на художника, а его творение находит понимание в нашем подсознании. И самое древнее произведение искусства человека времен позднего палеолита – это бесконечные «палеолитические венеры» - женские торсы с сильно преувеличенными задом и грудью. Этнографы, озадаченные невероятной пышностью фигур палеолитических красоток, стыдливо называют их богинями плодородия. Но без всякого культа богинь плодородия и в наши дни какие-то люди покрывают точно такими же «наскальными рисунками» стены туалетов, лифтов, электричек. А снежные бабы, которым тоже придают пышные формы? Этологи давно установили: чем избыточнее выражены у моделей те признаки, которые закодированы в программе узнавания, тем сильнее она действует. Палеолитическую венеру называют высоким искусством, современный плакат с голой девицей – эротикой, а сортирную «венеру» - порнографией» (Дольник В. Р. Непослушное дитя биосферы. Издание 4-е, дополненное. – СПб.: ЧеРо-на-Неве, Петроглиф, 2004. – 352 с., С. 140 – 143)
Действительно, многое в фольклоре достойно внимания и восхищения – благодаря традиции его форма и содержание прошли тысячелетнюю обработку и шлифовку, что весьма повысило его качество. Но констатируя это, следует помнить, что речь идет о суждении вкуса. А вкус определяется слишком многими субъективными факторами. Попробуйте без предубеждения воспринять феномены современной массовой культуры, и вы обнаружите, что очень многое в ней также достойно внимания и восхищения. Некоторые вещи могли бы пережить века.
В этом отношении, весьма показателен эксперимент, который я проделывал со своими друзьями и знакомыми. Существует финская группа, исполняющая «металл» на виолончелях – «Apocalyptica». Одно время я развлекался тем, что давал послушать знакомым диск с записью их исполнения музыки метал-группы «Metallica». Ничего не сообщая об этой музыке, я просил слушателей угадать, что это такое. Тембр виолончели и сложность музыкального рисунка тотчас отсылали многих слушателей-интеллектуалов к сфере «классики», и они заявляли: «Это, наверное, современный композитор, сочиняющий в жанрах современной академической музыки. Недурственно. Очень недурственно!» Мое умолчание о том, что эту музыку сочинили металлисты, нейтрализовало действие культурной установки.


3. Апология массовой культуры
Массовая культура существует. И это факт. Массовая культура процветает. И это тоже факт. Массовая культура будет и дальше процветать. И это грядущий факт.
Одних этих констатаций уже вполне достаточно для оправдания массовой культуры. «Послушайте! Ведь, если звезды зажигают – значит - это кому-нибудь нужно?»
Конечно, если вы – абсолютист и, не приведи Господи, культурный фетишист, то этих фактов вам будет недостаточно для признания правомерности существования массовой культуры. Ведь абсолютист исходит не из реальности, а из своих абсолютных идеалов, под которые реальность должна подстраиваться. А поскольку реальность под эти идеалы подстраиваться не желает, удел абсолютиста – вечное брюзжание, иногда даже именуемое философией (Ах! Что только иной раз не именуют философией!).
Факт существования и процветания массовой культуры свидетельствует о ее востребованности обществом. Возможно, мне возразят, что не все, что востребовано обществом полезно и необходимо. Спорный тезис, но допустим, что он верен. В этом случае моя задача состоит том, чтобы показать, что массовая культура полезна и необходима.
1. Начнем с того, что современное общество потребления (а потребление артефактов массовой культуры – важнейший элемент этой системы) является экономическим фундаментом современной элитарной культуры. Об этом много и хорошо написал А. Никонов в своей книге «Судьба цивилизатора» (Никонов А. П. Судьба цивилизатора. Теория и практика гибели империй. – М.: ЭНАС; СПб.: Питер, 2008. – 360 с.). Отсылаю всех именно к этой книге. Здесь же я лишь еще раз подчеркну:
Современная экономика базируется на массовом потреблении. Общественное богатство, порождаемое современной экономикой, позволяет финансировать всеобъемлющие науку, образование, искусство. Уничтожьте массовое потребление, уничтожьте современную экономику, и наша культура окажется отброшенной в архаическое состояние. Эта перспектива не пугает современного интеллектуала. Мысленно он в мгновение ока переносится в Средневековье и воображает себя гениальным художником, музыкантом или поэтом.
Наш интеллектуал плохо знает историю. Большинство средневековых художников, музыкантов или поэтов с радостью насладилось бы современной творческой свободой, не говоря уже о других благах современной жизни. Кроме того, удивляет самоуверенность нашего интеллектуала. В Средневековье 90 процентов населения принадлежали к низшим классам, задавленным нищетой, голодом, невежеством. Следовательно, 90 процентов из 100, что наш современный интеллектуал, «спланировавший» в Средневековье, оказался бы крестьянином, выгребающим навоз за свиньями и утешающимся в грязном кабаке в компании дружков и сомнительных подруг.
Современное общество потребления создает множество интеллектуалов и поставляет им работу. Тем самым оно создает условия для невиданного расцвета элитарной культуры. Брюзжание в адрес общества потребления и массовой культуры есть признак невежества, глупости и непонимания элементарной механики современного общества. Неразумно пилить сук, на котором сидишь.
Впрочем, критика общества потребления и массовой культуры довольно часто осуществляется с позиции утопических политических проектов. К сожалению, рамки данной статьи не позволяют мне рассмотреть подробно эту критику. Отмечу лишь одно. Нужно обладать изрядной степенью опрометчивости (не буду употреблять другие эпитеты), чтобы предлагать разрушение более или менее эффективно работающего социального порядка ради социального конструирования по образцам, выработанным кучкой интеллектуалов. Подобное разрушение и подобное конструирование с неизбежностью затронут все стороны жизни миллиардов людей. В случае провала эксперимента этих людей ожидает социальная катастрофа. Меня поражает, с какой легкостью интеллектуал, неделями переживающий по поводу смерти любимой кошки, готов рискнуть судьбами миллиардов людей во имя реализации сомнительных теорий.
2. Современное общество является массовым обществом. И мне, как современному человеку, это нравится. Так называемое «восстание масс» есть, по сути, освобождение подавляющего большинства членов общества от нищеты, бесправия и жесточайшего угнетения. Загнанные в аграрном обществе в лачуги и трущобы массы ныне наслаждаются достатком, безопасностью и свободой. И они решительно заявляют о своих потребностях, желаниях и интересах. Они готовы платить за их удовлетворение деньги, хорошие деньги. Массы - главный заказчик в производстве культуры.
По определению, человек массы не обладает элитарным образованием и сложными культурными навыками. Соответственно, артефакты культуры, потребляемые им, не могут быть чрезмерно сложными и содержательными. Уничтожьте простоту, безыскусность, броскость артефактов массовой культуры, и вы лишите «человека массы» духовной пищи. В итоге, вы сделаете его несчастным. Я против того, чтобы делать несчастными миллиарды людей.
Массовая культура древности не могла конкурировать с культурой образованных, высших классов. Так же как в социальном плане низшие слои не могли конкурировать с высшими слоями. Первые безгласно копошились в грязи, в то время как вторые наслаждались на своем социальном олимпе высокими образцами элитарной культуры.
Но все изменилось с возникновением капитализма и индустриального городского общества. Уже в конце XIX века экономическое, социальное, а затем и политическое положение масс, то есть низших слоев общества, резко улучшается. В итоге, уже XX век испанский философ Хосе Ортего-и-Гассет с полным правом называет «веком восстания масс».
Среднестатистический массовый человек обретает досуг, социальный статус и доход, которые позволяют ему выступить полноценным потребителем профессионально изготовленных артефактов культуры. Технический прогресс идет ему навстречу и создает средства дешевого, массового распространения этих артефактов – например, кинематограф или индустрию звукозаписи. Все это приводит к тому, что массы оказываются главным потребителем артефактов культуры. Финансовый и социальный вес культурных институтов, работающих на удовлетворение потребностей масс, начинает расти. В итоге, он оказывается неизмеримо большим, чем вес культурных институтов, ориентирующихся на духовные потребности высших, образованных слоев общества. Вполне естественно, что и представители этих «элитарных» институтов, и их аудитория пребывают в жутком беспокойстве и негодовании: культурные образцы их формы социальной жизни теснятся и размываются культурными образцами «толпы».
Это беспокойство и негодование стали общим местом в заявлениях представителей и потребителей «высокой» культуры. Но умный человек не склонен бездумно принимать эти всеобщие формулы. Массовая культура неизбежна, необходима и полезна. Человек массы по определению не имеет хорошего образования и «изысканного» вкуса. Если бы они у него были, то он занимал бы более высокие социальные позиции. Но при современном состоянии цивилизации ситуация, когда все члены общества располагаются только на социальных верхах, невозможна. Это означало бы гибель общества и цивилизации, поскольку они нуждаются в том, чтобы большинство работало на заводах, фабриках и фермах. И когда мне говорят о необходимости развития «высокого» вкуса у человека массы, то я решительно возражаю:
«Помилуйте, – говорю я – ведь вы же не хотите мыть туалеты?! Если вы разовьете высокий вкус к прекрасной музыке и замечательной литературе у человека, который моет туалеты, то он не сможет после этого их мыть. Он повесится от ужаса и бессмысленности собственной жизни. И, в итоге, туалеты придется мыть вам – просвещенным и одухотворенным. Пожалейте этих людей! Не навязывайте им той духовности, которая несовместима с их образом жизни и их социальной деятельностью. Разрешите им потреблять адекватные их жизни и их типу личности культурные артефакты. В этом заинтересованы не только они, но и вы. Позвольте этим людям вернуться после работы к телевизору и погрузиться в расслабляющий уют виртуального пространства, в котором они забудут о своей трудной, одуряющей работе».
3. Уничтожьте массовую культуру, и вы сделаете массового человека несчастным. Но несчастными сделаются не только люди массы. Несчастными станут и многие интеллектуалы. Это забавный парадокс, но, тем не менее, это так. Стремительный прогресс современной культуры породил ее чрезмерное усложнение и расширение. Современное культурное пространство стало слишком обширным для полного его освоения индивидом. Конечно, человек с комфортом устраивается в отдельных областях современной культуры. Но он уже не в состоянии обжить и освоить все ее пространство.
В эпоху Возрождения просвещенный человек вполне мог быть приобщен ко всем сферам культуры и слыть их знатоком. Более того, он сам мог быть выдающимся творцом сразу в нескольких науках или искусствах. Ныне это невозможно. Культура столь разрослась, столь обогатилась, что человек вынужден специализироваться, как правило, лишь в чем-то одном. Каждая отрасль культуры оказывается подобна Вселенной, и вступающий в нее может лишь мечтать о том, чтобы освоить хотя бы ее часть. Кто сегодня может похвастаться, что он является специалистом во всех науках или во всех искусствах? Кто может сегодня заявить, что он знает абсолютно все о мировой литературе или живописи?
В итоге, возникает достаточно забавный парадокс. Представитель культурной элиты создает и потребляет элитные артефакты в своей области. Но поскольку он не может специализироваться во всех областях культуры, он с неизбежностью потребляет в иных культурных областях чаще всего именно «массовые» артефакты. Просто в силу своего невольного «невежества» он этого не замечает.
Понимание этого парадокса позволяет мне успешно обороняться от атак моих друзей, склонных к культурному фетишизму. Так, например, один мой друг все время упрекал меня за мой плохой, на его взгляд, вкус в области кинематографа. Когда он мне порядком надоел, я спросил его, почему он не хочет заняться развитием собственного вкуса в области музыки. Услышав это, мой друг впал в недоумение относительно того, что же не так с его музыкальным вкусом. А, между тем, фильмы, которые я люблю и которые он ругал последними словами, были сущими «Гималаями» в сравнении с той музыкой, которую он любил слушать. Но помимо кинематографа и музыки существуют еще и живопись, и скульптура, и архитектура, и поэзия, и театр и многое другое. Если бы я помянул еще и их, то мой друг умалился бы до нуля с точки зрения позиции культурного фетишизма. Ибо и он, и я были полными профанами в этих областях. И это хорошо!
Я с ужасом представляю себе ситуацию, при которой мы ставим себе задачу сформировать хороший вкус во всех сферах искусства. Скорее всего, мы этой цели просто не достигли бы из-за недостатка времени и сил. Но сам подобный проект означал бы наличие у нас чудовищного невроза. Мы слушали бы, созерцали бы, потребляли бы и т. д. то, что нам не нравится. И, при этом, невротически отрицали бы свой внутренний дискомфорт, внушая самим себе, что, на самом деле, получаем истинное удовольствие. Мы были бы преисполнены гордыни культурного фетишизма и ходили бы в музеи и концертные залы так, как если бы посещали воскресную мессу.
Таким образом, интеллектуал, бичующий массовую культуру, в действительности бичует сам себя, ибо он сам всесторонне приобщен к ней. Просто он не замечает этого. Что ж, неразумие, непоследовательность, противоречивость и алогичность – это характеристики не только «человека массы», но и массы высоколобых интеллектуалов.
4. Более того, дело обстоит еще «хуже». Подавляющее большинство интеллектуалов полностью погружено в массовую культуру. Это становится очевидным, если мы вспомним, что термины «элитарная культура» и «массовая культура» - это всего лишь абстракции, обозначающие некие условные полюса в сфере духа. В действительности же между этими полюсами существует бесконечное множество градаций, состояний. И если интерпретировать эти состояния с точки зрения позиции культурного фетишизма, то «проклятым» оказывается подавляющее большинство так называемых представителей «элитарной культуры». Каждый человек определяет предел ума сообразно своему интеллекту. И тот, кто с пренебрежением взирает на дураков, сам выглядит таковым с позиции более умного человека. Но так как человек, как правило, не в состоянии по достоинству оценить более сильный ум, он принимает тех, кто таковым обладает в лучшем случае за равных, в худшем же – за более глупых людей.
Еще «хуже» дело обстоит со вкусом. То, что большинство интеллектуалов называет «элитарной культурой» есть плод не одного лишь мастерства. Здесь очень много зависит от моды, случая и предрассудков. В конце концов, принадлежность к высоким образцам культуры определяется социальным концесусом – широкие массы интеллигенции согласились считать данный артефакт шедевром. Но сколь часто мнение толпы (пусть и толпы интеллектуалов) оказывается произвольным и случайным объяснять не приходится.
Таким образом, если мы вообразим или вдруг, при удаче, обнаружим самый высший слой интеллектуалов и примем их культуру за абсолютную точку отсчета, то в этом случае все остальные интеллектуалы предстанут людьми массы, пробавляющимися низкопробными артефактами культуры.
Правда, обнаружить этих людей невозможно, поскольку критерии отбора слишком произвольны и субъективны. Но вы можете наблюдать множество персонажей, претендующих на эти позиции. Такой персонаж может с легкостью девальвировать вас как субъекта «высокой культуры» на том основании, что вы восхищаетесь Феллини, в то время как все знатоки уже давно пренебрегли этим сомнительным мастером кинематографа.
Философия и практика культурного фетишизма, казалось бы, движется именно по такому пути. Пантеон общепризнанных гениев является набором абсолютных точек отсчета. Но может ли доверять этим абсолютам умный человек? Нет, не может. Мы видим, что у человека массы есть свои пантеоны гениев – эстрадные певцы, артисты, модельеры и гламурные звезды. И он даже не подозревает, что существует что-то лучше и выше этого. Так с какой же стати, посмеявшись и отвергнув этот сонм гламурных божков, мы преклонимся и почтим божков интеллектуалов? Скорее всего, они также суть предрассудок и иллюзия.
Из этих многочисленных парадоксов невозможно выйти, оставаясь на позициях ценностного абсолютизма. Но эти парадоксы с легкостью снимаются и устраняются с позиции ценностного релятивизма. Релятивист не станет «заморачиваться» всеми этими предрассудками. Он не будет пытаться доказать, что его предрассудок есть истина, посрамляющая предрассудки других. Он расслабится и насладится предрассудками своего времени, своего общества, своей социальной группы.



Сноски
1.Культурный фетишизм – это разновидность более общего постхристианского фетишизма. В качестве фетишей могут восприниматься не только элементы духовной культуры, но и политические, этические, этнические и прочие феномены.

2.Кстати, на мой взгляд, интеллектуал пребывает почти в таком же полуживотном, полурастительном состоянии, как и человек массы. И тот, и другой являются лишь марионетками социальной матрицы и бездумно, подобно машинам, озвучивают расхожие программы культуры. Разница лишь в том, что интеллектуал – это более сложноорганизованная машина. На его изготовление ушло времени и сил больше, чем на изготовление человека массы. Естественно, как человек, принадлежащий к кругу интеллектуалов, я сочувствую более им, чем массе. Подобное радуется подобному и к подобному тянется.