Общественные места

Анатолий Павлович на дух не переносил общественные места. В детстве отец водил его в городскую баню и давал пробовать Жигулевское пиво. С тех пор у Анатолия Павловича слова «баня» и «пиво» стали синонимами и вызывали одинаковое отвращение по самой своей сути. Будучи влиятельным человеком в своих кругах, избранным «обществом», он брезгливо открещивался от уборных, столовых и бесплатных больниц. В каждом сантиметре помещения, в котором кроме него находилось более двадцати человек, он видел грязь и бактерии, размером с кулак, готовыми напасть на него и мгновенно разорвать в клочья.

Раз довелось ему сильно задержаться в дообеденное время на своем служебном месте. Как человек пунктуальный, ответственный и подающий собой пример другим работникам, он решил не выходить сегодня из учреждения в соседний ресторан, а пошел сразу в общую столовую. Первое, что его поразило – присутствие огромного количества подчиненных, которые гудели, как пчелиный рой. Он не понимал ни слова и не вслушивался ни в один разговор, брезгливо отворачиваясь от улыбающихся и приветствующих его лиц. Только один раз до него сквозь неразборчивый гул донеслось: «Ленин сошел в народ!» Эта фраза, возможно не относящаяся к нему, расстроила его. Анатолий Павлович отдал бы все на свете, чтобы вдруг возник весомый повод с достоинством уйти отсюда. Как все мнительные люди, он не мог внезапно развернуться и выйти. Что именно останавливало его, он точно не знал. То ли глупое положение, в котором он оказался; то ли испытывающие глаза плебеев (как он их про себя называл); То ли ощущение, что с его уходом, сначала по стенам столовой, а дальше по коридорам учреждения, и каждому его уголку, разнесется анекдот о том, «как Анатолий Павлович пришел в буфет с «проверкой», но буфет не выдержал и сдался, мрачно исторгнув из себя его грузное недовольное тело». С такими мрачными мыслями, тяжело сопя, он с пластмассовым подносом в руках вдруг оказался напротив салатов.

Второе, что его поразило в этот день - это цены. На вид салаты были теми же, что в ресторане (Только грубо уложенные в дешевую посуду и без листика петрушки «для красоты»), но стоили они в 10 раз дешевле. «В десять раз дешевле» - пробормотал про себя экономный Анатолий Павлович. Его взгляд стал перебегать с одного блюда на другое. Салаты, котлеты и тефтели, различные гарниры, четыре вида соуса, булочки с корицей, королевская ватрушка, сосиски, блины с медом затанцевали у него перед глазами мазурку, повергая в неистовый шок. Он с досадой осознал, что один его обед в ресторане обходится ему в месячное питание среднестатистического работника из его же отдела. Анатолий Павлович стоял столбом и разглядывал витрину с видом человека, впервые приехавшего в Москву на Красную площадь, поражаясь размаху и масштабу проделанной работы. Как на Собор Василия Блаженного смотрел он на летний салат, посыпанный укропом. Словно мавзолей он оглядывал куски медового и шоколадного торта, восторгаясь про себя самыми возвышенными эпитетами. Как на ГУМ он смотрел на жаркое, сглатывая подкатившую слюну. Все казалось ему теперь аппетитным и, самое главное, чрезвычайно дешевым. Ему хотелось взять больше и впрок. Измучавшись выбором того или иного блюда, Анатолий Иванович суетливо хватал и тут же откладывал цветные тарелки. Понимая, что не осилит всего в один присест, он набрал себе два подноса еды, в которые вошли: суп солянка, отварная гречка с маслом, две куриные котлеты, салат оливье, сырники со сметаной, две булочки с корицей, черный чай в пластиковом стакане и шесть кусков свежего ржаного хлеба.

Анатолий Павлович оплатил свой обед и стал пугливо озираться по периметру столовой в поисках свободного столика. То тут, то там сидели служащие и, улыбаясь, переговаривались между собой. У окна в дальнем углу сидел одинокий угрюмый мужчина. Анатолий Павлович сначала хотел подсесть к нему, но не решился. Ему все мерещилось, что этот крупный одинокий мужчина что-нибудь стащит с его тарелки и без извинений съест или, того хуже, начнет с ним ругаться и дело кончится дракой. Такое представление было у Анатолия Павловича об общественных столовых. Даже видя перед собой опрятных мирных людей, он все боялся, что из ничего вырастет конфликт, и дело обязательно закончится дракой. Промявшись около пяти минут у кассы, охраняя свои два подноса с остывающей едой, он отметил, что большинство людей спокойно подсаживается к заполненным столикам и начинает есть. Анатолий Павлович искренне завидовал простоте находящихся здесь людей и не мог двинуться с места, ожидая, что какой-нибудь столик освободят для него, но в общественных столовых звания и регалии мало что значат. В этом вся суть, которую он еще не смог уловить.

Бесполезно прождав пять минут, он двинулся в неизвестном направлении, отыскивая более или менее порядочных людей, которые, по его мнению, не затеют с ним драку. За одним столиком сидели женщины и что-то оживленно обсуждали, он поравнялся с ними, попутно оглядывая площадь, и стал прислушиваться. Женщины говорили о каких-то малозначительных пустяках. Разговор не прекращался ни на секунду, и Анатолию Павловичу показалось, что причиной гула и шума в столовой были именно они. Ему казалось, что если их выставить тотчас за дверь, в зале наступит гробовая тишина, в которой сиротливо будут бряцать вилки и ножи об цветные тарелки. Анатолий Павлович невозмутимо двинулся дальше, будто и не собирался подсаживаться к женщинам. За следующим столиком собралась не менее оживленная компания мужчин, которая обсуждала прошедшие выборы и митинги на Садовом кольце. Компания оказалась разношерстная и разговор, начавшийся недавно, превратился в крепкий спор оппозиционных сил. Он уныло посмотрел на них, словно упрашивая прекратить бесполезные споры и дать ему спокойно съесть свои сырники. Диспут тем временем достиг апогея и мужчина, сидевший ближе остальных, исторгнув последний весомый аргумент в защиту правящей партии, повернулся за поддержкой к Анатолию Павловичу. Мужчины кротко и внимательно смотрели на Анатолия Ивановича, ожидая доказательства или опровержения. Тот, хотя и состоял в обществе сторонников правящей партии и даже заседал в общественной палате, глупо улыбался, словно говоря: «Что с меня спрашивать, я в этих делах последний человек!» Так ничего не ответив, он продолжил поиски, совсем отвернувшись от спорящих мужчин, и вдруг увидел пустой столик. Также как лев делает последний прыжок после длительной погони, чтобы поймать добычу, вкладывая остатки своих сил, используя все свои резервы, существуя на пределе возможного, Анатолий Иванович в один прыжок достиг свободного столика. Он методично смахнул крошки со стола и поставил поднос. Не теряя ни секунды уходящего обеда, он грациозно лавировал между столиками до второго подноса, нервно озираясь на свой. Схватив второй поднос, он вернулся и только теперь с облегчением вздохнул.

Солянка показалась ему фантастически вкусной. Он не отдавал себе отчета в том, что суп давно остыл. Пройденный им сложный психологический этап, потребовавший массу душевных затрат, облагородил тарелку супа, превратив ее в награду за страдания. Самим себе Анатолий Павлович казался черной дырой, способной поглотить все вокруг, каждый миллиметр материи и движущейся энергии. Забыв о всяких мерах приличия, он чавкал и сопел носом, и, вероятно, не будь никого в столовой, он для полного удовлетворения положил бы ноги на стол и шумно выдохнул. Анатолий Павлович не знал, что всему есть предел, даже потребляемой пище. Предел наступил перед сырниками и чаем. Физически он чувствовал, что не сможет вобрать в себя эти аппетитные теплые кусочки, смазанные жиром, но неизвестно откуда взявшееся чувство голода человека, который неделю не видел пищи, побеждало его. Ошибкой было решение Анатолия Павловича доесть остатки обеда.

Не убрав посуду, не глянув на сидящих в зале людей, не думая о посторонних вещах, он как-то не правильно поднялся из-за стола и боком вышел в дверь. Аккуратно ступая по кафелю коридора, он постоянно озирался, словно разоблаченный шпион. Анатолию Павловичу была жизненно необходима туалетная кабинка, не важно, где и какая. Сначала он пытался идти ровно, также, как пытаются ровно идти пьяные люди, которые бояться быть уличенными в пьянстве. Затем он перешел на манер спортивной ходьбы, но был бы быстро дисквалифицирован за ненормативное ускорение. В конце коридора он уже несся сломя голову, не видя никого и ничего вокруг.

Случилось то, чего не смог бы предугадать даже сам Анатолий Павлович. Он оказался в общественном туалете – в самом грязном месте на планете, в котором каждый человек был уязвим, как трехмесячный младенец. Белоснежные стены, мягкий свет и запах освежителя теперь казались ему чем-то вроде номера в четырехзвездочном отеле. Две кабинки оказались занятыми сотрудниками офисов, третья нетерпеливо ожидала его. Сломав последний барьер, отделяющий его от всего остального мира, Анатолий Павлович, запыхавшийся от беготни, умиротворенно сел и задумался.

Любил он думать в редкие минуты уединения. Думалось ему всегда одно и то же. Исходной точкой привычного круговорота мыслей были цифры. Точнее года жизни. Анатолий Павлович, как всякий стареющий человек, считал свои года, с целью прикинуть, сколькому ему еще осталось жить. Далее мысленная спираль закручивала его в сторону прожитых лет и анализа достигнутого в свои неполные сорок. Постепенно углубляясь в воспоминания, он всегда застревал в одном и том же месте – в отношениях с собственной женой. Он не любил ее. Давно остывший и брезгливо целовавший ее по утрам, он спокойно относился к тому, что у нее была масса сомнительных отношений на стороне. Он не ревновал ее ни к кому, потому что было бы глупо ревновать стул, на котором ты сидел пять минут назад в кафе к пришедшему после тебя посетителю, даже если ты приходишь каждый день в один и тот же кафетерий и садишься на одном и том же месте. Его брезгливость странным образом вплеталась в общую канву неприязни к общественным местам. Ощущение от собственной жены у него было, как от постельного белья в вагоне-купе «Российских Железных Дорог», застиранного до болезненного бледно-салатового цвета.

Сегодня был особенный день. Анатолий Павлович вдруг вырвался из заколдованного круга, по которому тщетно бродил около двадцати лет. Его раздумья так стремительно и неожиданно вывели его на новый уровень мышления, что он икнул. Икнул и извинился неизвестно перед кем. Он знал, что в соседних кабинках тоже люди, но не знал кто. Это была последняя черта, стертая между ним и простыми сотрудниками. Ему вежливо ответили: «Будьте здоровы». По голосу из соседней кабинки он определил, что это был его подчиненный Иван Кудряшов. Но не до этого было теперь Анатолию Павловичу. Перед его сознанием вдруг замелькали картинки, обрывки памяти, собирающиеся в мозаику переживаний и чувств, которые он с течением жизни перестал помнить, как перестают помнить места, в коих бывали единожды. Он вспомнил, с какой страстью любил Елизавету Михайловну.

Ему было двадцать лет. За два года до окончания института, он познакомился с Лизой в вестибюле театра. В этот вечер ему было особенно грустно. Что-то не ладилось тогда, чего теперь было не вспомнить. От просмотра спектакля тоже были какие-то смутные неприятные ощущения. Толик выстоял очередь в гардеробе, толкаясь среди одевающихся людей. Его раздражали женщины, которые, пробиваясь сквозь массу, усиленно двигали локтями, с полным ощущением, что толкают именно их. Кто-то что-то кричал, было не разобрать. Гвалт был утомительным. Толик отдал бы все на свете, чтобы поскорее выбраться из этого Содома. Знал ли он, что через двадцать лет этот факт будет таким пустяковым и не значительным? Не знал. Также он не знал того, что гардеробщица в этот вечер как-то особенно улыбнется ему и прежде остальных возьмет номерок и отдаст пальто. Толик вышел на улицу и вдохнул свежий воздух. Пьянящая свежесть окатила его, как откровение, которое приходит людям с молитвой. В этом глотке воздуха он испытывал некий катарсис своего существования и прожитого отвратительного вечера. Он стоял и дышал до тех пор, пока в театре не погасли все огни, и люди до единого не разошлись от парадного входа. Машина, подаренная родителями, стояла за углом, у остановки. Было поздно. Он подошел к ней, сел и стал заводить. «Советский автопром» недовольно бурчал и плевался, но с четвертого раза все-таки завелся. Внимание Толика привлекла девушка, одиноко ожидающая последнего трамвая. Он вышел из машины и направился к ней, желая скрасить ей вечер также, как гардеробщица скрасила ему пребывание в давке. Сложилось так, что это и была та самая гардеробщица, которую, начиная с этого вечера и в последующие два года, он каждый вечер, кроме понедельников (в которые театр не давал спектаклей) встречал и отвозил домой. Честно говоря, он больше ни разу не побывал в театре. Им двигало чувство собственности. Он не хотел видеть Лизу среди орущих толкающихся людей. Он не хотел, чтобы ее внимание хоть на секунду отвлекалось от него на посторонних, тем более на мужчин. Толик жадно ловил каждый ее взгляд, каждый жест. Он ненавидел все вокруг, что, так или иначе вмешивалось в их пространство и отвлекало ее от него. Он мог бы даже убить кого-нибудь, с кем она разговаривала более двух минут.

Только молодость знает, как тягостно ожидать прикосновение. Только молодость способна придать Вселенское значение объятию. Только молодость стремится к поцелую так, как стремился Толик на свежий воздух. Никогда более в жизни он не испытывал той гаммы чувств, сомнений и переживаний, когда ее рука лежала в его ладони. Это теперь, он обрюзгший и сопящий носом, мог сколько угодно насмехаться над людьми, которые ходят по улице парами, но тогда, первое, что он делал при встрече, брал в свои ладони ее теплую руку и неловко мял.

Они встречались пять лет. Им хотелось детей и семьи, как и всем молодым людям. Если бы они только знали, что с мудростью приходить лёд. Этот лёд не растопить ничем, ни праздниками, ни совместными датами, ни общими фотографиями, ни путешествиями по всем уголкам Земли. Время было упущено, свадьба была четко спланирована на повышение должности и приобретение квартиры. Не дано было им знать также того, что ни квартира, ни две машины, ни завидное служебное положение Анатолия никогда более не дадут отмашку назад, не пустят по венам «кислородный коктейль» взаимного притяжения. С каждым днем, каждой минутой они становились дальше друг от друга, существуя подобно сводным братьям и сестрам, которые понимают свое родство, но не чувствуют его внутри себя. Их долгий брак держался на взаимном уважении и мягком характере обоих. Анатолий Павлович не помнил ни одной серьезной размолвки или желания развестись. Только со временем появилось стойкое ощущение омерзения к той, чьи руки он когда-то держал в своих, словно спасая от осеннего сухого ветра.

Анатолий Павлович понял, что его жизнь кончилась здесь. В кабинке общественного туалета. Он был бы рад не выходить из замкнутого круга размышлений о любовниках своей жены, но теперь он видел причину ее холода в себе самом. Он был отправной точкой в ежедневное молчание и ночей в разных комнатах. Впервые за десятки лет он испытал чувство вины и жалости к Елизавете Михайловне. Он раскаивался в том, что не сумел сохранить в себе любовь, потому что не знал, как любить. Так же, как дети учатся говорить, начиная понимать, что произнесенное слово «стол» означает именно стол и ничего другого, Анатолий Павлович впервые делал в себе самом масштабные открытия. Эти открытия объясняли ему суть вещей, прежде не связанных между собой. Он стал понимать причины и следствия своих поступков. Как Прометей отращивал в себе новую печень, он отращивал в себе прежнее чувство настоящей человеческой влюбленности к жене.

В лотке не оказалось бумаги и Анатолий Павлович, распрощавшись с остатками гордости, попросил у Кудряшова поделиться с ним. Забитый и измученный всеми, кем только можно, одиноко живущий в общежитии 23-летний сотрудник по связям с общественностью, отец двоих детей, чуть ли не без штанов выпрыгнул из кабинки с клочком бумаги и просунул ее в щель Анатолию Павловичу. Ему, как и любому другому человеку от внезапно пришедшего чувства несправедливости к ни в чем не повинному человеку, хотелось плакать, рыдать навзрыд и каяться вслух.

Растроганный Анатолий Павлович вышел из туалета, спустился вниз по лестнице, у парадного входа здания глубоко вдохнул и пошел дальше, вдоль по улице к прежней жизни, которая обрела теперь новые оттенки и цвета.

Март 2012г