***

Думала ли я когда-нибудь раньше, что все это буду вспоминать одна, и решусь поделиться с другими?! ...

Провожая взглядом, идущих взявшись за руки, пары пожилых людей, мы мечтали, что вот так же и мы будем прогуливаться, когда постареем…
А судьба распорядилась иначе…
Последний раз, это было тридцатого декабря 2003 года, когда, выйдя из университета и свернув за угол, мы, взявшись за руки, медленно пошли домой. Был тихий предновогодний вечер. Увидев проректора нашего университета, невольно подумалось: «Интересно, а какое впечатление мы производим на окружающих?». А в большинстве случаев нам было – все равно.
Завидев Сережу, входящего в нашу 211-ю, я сразу же вставала и шла навстречу. Могло ли иначе проявиться неизменное чувство радости при виде его?!


***
Многим было не понять, почему мы не ездим отдыхать хотя бы на нашу университетскую турбазу на Рубском озере. Но как можно было объяснить, что благодать уединения давалась нам только в Потанихе, надежно укрытой от суеты и шума.
Сразу за околицей начинаются леса, тянущиеся на десятки километров. А вечерами над деревней стоит такая тишина, что слышно, как далеко-далеко, в соседних селах, поют петухи. С другой стороны деревни – дол, заросший огромными ветлами, скрывающими нашу деревню от всего мира. А при въезде в Потаниху нас встречают кусты благоухающей сирени, каких в городе никогда не встретить. Односельчане давно поняли, что в естестве они гораздо краше, чем обломанные и потом выброшенные.
***
В Лухский район выбирать место для дома Сережа поехал вместе с моим отцом. Сережа потом рассказывал, что, увидев Потаниху, сразу понял: что здесь и надо остановиться: все напомнило Предуралье, и лето нашей свадьбы, когда мы поехали на родину моего папы, где с утра до ночи бродили по угористым пермским лесам. Напомнило и те места, где Сережа учил меня ловить рыбу – сначала на широкой и быстрой Тулве, где с висячего моста можно прикормить любую приглянувшуюся рыбку, а потом, на тихой лесной речке Амзе, где водилась рыба  гораздо крупнее.
Однажды, пройдя много километров по берегу Амзи на шум, как потом оказалось, небольшого водопада, мы вышли к старообрядческой деревне. На мостках у запруды сидели несколько человек ... Ближе к центру России людей с такими светлыми лицами (так и хочется написать: ликами) редко приходилось встречать. Потом мы с Сережей не раз вспоминали те лица. Да, это было памятным событием, и, пожалуй, не только того нашего года…
***
Нет сомнения, что таких знатоков природы, каким был Сережа, много. И все же... Нередко он говорил: «А, ну-ка посмотри, вон под той березой должны быть белые!». Со временем я уже не удивлялась тому, что там действительно оказывалось несколько белых грибов. Он просил не трогать малышат. Позднее они дожидались нас уже подросшими.
Уходя из леса, Сережа всегда говорил: «Спасибо, Отец-лес».
Лухские леса богаты и ягодами, и грибами; вырубки заросли орешником и малинником. Малину, росшую в огороде, мы оставляли для птиц, а домой увозили варенье и молодое вино из душистой лесной ягоды.
За ближайшим малинником притаилась дивная поляна, вся покрытая зеленоватым мхом, на котором росли только кусты папортника и черники с удивительно крупными ягодами. Ягоды здесь можно было собирать и сидя, и лежа на мху, устав от бесчисленных приседаний и поклонов.
***
Нагулявшись по лесу, мы неизменно сворачивали к небольшому пруду на краю деревни, чтобы полюбоваться лилиями.
В последние годы Сереже стало очень тяжело ходить. Зная это, я при выходе из леса подставляла ему плечо, играя роль медсестры, а ему отводилась роль раненого бойца. Надо знать Сережу, чтобы уговорить его опереться на меня. Наконец, соглашаясь, он говорил: «Ну, ладно, вот кончится война, тогда я на тебе женюсь». – «Почему?» – «Потому что так должен поступать каждый порядочный боец: если он свободен, то обязан жениться на медсестре, спасшей ему жизнь». На это я безропотно соглашалась, отвечая, что моя бабушка была «восточкой» и с детства учила меня во всем беспрекословно подчиняться будущему мужу.
***
Вероятно, древние ледники, отступая к северу, приубавили в наших краях свою скорость и решили подарить луховчанам неисчислимые вариации японских садов камней.
Весной в наших полях не надо искать пятнадцатый камень сада Рёандзи. Камней там тысячу раз по пятнадцать – разных размеров и оттенков, и, также как в садах Киото, они не все сразу просматривались.
Как-то возвращаясь с рыбалки, мы стали собирать красивые камни. Естественно, каждая новая находка казалась нам интереснее прежней. Многие из этих камней так и остались в деревне, разложенные в доме по подоконникам.
Наверное, они всё еще ждут нас…
Знал бы Дима Бабаев, укладывая вещи в обратную дорогу, что он в этот раз повезет еще и камни, и именно поэтому наша поклажа так тяжела.
Один небольшой камень из этих садов, цвета морской волны с оттенками старой бирюзы – Сережа подарил рыбкам, что живут  в большом аквариуме, в приемной ректора.
P. S.  А при входе в наш дом лежит большая розовая глыба более метра в диаметре. Так удобно было ставить самовар на ее, с муаровыми разводами, столешнице! Чем не столик для чайных церемоний?
***
В последние годы, заброшенные деревенские дома стали зарастать терновником. Несбывшейся мечтой Сережи осталось желание сфотографировать похожие на гроздья винограда ветви, склонившиеся до земли под тяжестью матово-сизых ягод.
Так хочется, чтобы его мечта сбылась, но не уверена, что смогу когда-нибудь поехать без Сережи в наше прошлое?!…Вряд ли решусь войти без него в дом, на крыльце которого я вечерами ждала его с рыбалки, высматривая вдали неспешного путника. Только Сережа оставался на рыбалке до тех пор, пока свет летних сумерек еще позволял ему видеть поплавок. Если Сереже удавалось «порыбалить» (именно так он произносил это слово), то он увлекался, забывая обо всем.
Уже в конце первой недели нашего отпуска, Сережа спрашивал: «А ты чувствуешь, как заметно стало удлиняться  время?», – и радовался, что впереди еще долгое-долгожданное лето.

***
Зимними вечерами в городе мы с нежностью вспоминали Каштанку, милого щенка «себя поперек шире», который ежедневно бывал у нас в гостях ... Впрочем, пожалуй, это мы были у нее в гостях в той деревне, где жилыми остались три дома, а четвертый наш, и Каштанка была нашей охранницей.
«А помнишь, как Каштанка…?» – это было знаковым в наших воспоминаниях о лете, которое обязательно наступит.
Когда ее хозяин, дядя Коля Рогов, умер, она стала жить в другой деревне. Однажды Каштанка призывным лаем остановила нас, идущих на автобусную остановку, чтобы показать своих щенят. Она кругами бегала и скакала вокруг высыпавшихся из собачьей будки таких же «каштанчиков», призывая разделить ее радость.
«Как там наша Каштанка?..»
***
Зимними вечерами, когда «наваливалась непроглядная русская тоска», я просила Сережу что-нибудь спеть. И он охотно запевал: «Пчелочка златая, что же ты гудишь?» – повторяя всего лишь одну запомнившуюся нам строчку из веселой песенки. Эти слова повторялись на разные лады, повторяясь, добавлялось что-то от себя, «колоратурно» вытесняя зимнюю хандру.
Репертуар Сережи не ограничивался подобным фольклором. Под настроение он мурлыкал, пританцовывая, «Blue, blue, blue canaries…» или пел: «…Мы ползем на последнем крыле, бак пробит, хвост горит, но машина летит, на честном слове и на одном крыле». С Вовой Салапиным они любили эпатировать всех, горланя за столом «одесскую»:
«Мама, мама, что мы будем делать,
Когда настанут зимни холода?
У тебя нет теплого платочка,
У меня нет зимнего пальта!»

Круг его музыкальных интересов был настолько широк и многообразен, что его трудно описать. Сереже была близка не только классика. Однажды он принес мне в подарок альбом древнерусских духовных песнопений. А еще мы с ним сумели собрать все записи Шаляпина. Сережа подпевал и песням военных, и послевоенных лет. Вспоминая те времена, когда был жив его дед, Сережа рассказывал, как часто к ним собирались родственники, пели песни и танцевали под радиолу.
Он с удовольствием слушал бардов, из услышанных в последние годы, пришлась по душе поэзия Тимура Шаова. Слушая этномузыку, он без труда называл народы, которые играют на похожих инструментах, вспоминал другие их названия, попутно описывая национальные костюмы народностей, чья музыка звучала

***

Однажды осенью мы с Сережей неожиданно сделали открытие: догадались об истоках китайской, а, может быть, японской письменной графики.
Как-то прогуливаясь под осенними ивами недалеко от дома, мы разглядели на мокром асфальте четкие очертания восточных иероглифов. Плакучая ива набросала под ноги прохожим столько «танка» и «кокку», что только успевай читать.
Оставалось всего лишь научиться правилам грамматики.

***
Думаю, Сережа немало удивил одну филологиню, позвонившую мне, чтобы уточнить некоторые факты из средневековой немецкой литературы. Зная, что он серьезно интересовался этим периодом, я передала Сереже трубку и, слушая их беседу, пополняла свои филологические пробелы. Разговор плавно перетек на ирландские саги, пожалуй, дольше говорили о символике мирового древа у разных народов, а чаще звучало Игдрасиль, Один, Инглинги…
***
***
На комоде рядом с портретом Сережи приютился кот с широко раскрытыми глазами, прикрывший рот лапой в изумлении от звуков, которые он издал вместо «мяу». Кот не простой, а глиняный. И не просто глиняный, а окарина – музыкальный инструмент.
Лет пять назад на праздновании Дня города, проходя мимо лотка с глиняными игрушками, мы остановились, очарованные дивной мелодией. Ее наигрывала чета художников из Мезени. Свистульки – их фамильное ремесло. На предложение выбрать себе что-либо из этих забавных игрушек, мы почти одновременно протянули руки именно к этому коту. Наверное, надо было бы купить и кошечку, ведь и живого кота в четыре руки не погладишь. А нам так хотелось вдоволь подудеть, особенно в первые дни, когда он у нас появился.
Теперь кот сидит рядом с портретом того, кто его приручил, и уже давно-давно молчит, – с грустными глазами и прикрыв лапой рот.

***
В начале зимы, той зимы…, когда болезнь уже не уступала ни лекарствам, ни слезам, ни молитвам…, Сережа остановил меня: «Ты знаешь, а я, кажется, понял, что значит: «…смертию смерть поправ».
«А что это значит?». Боюсь, мои глаза выдавали тревогу…
«А это значит: умерев, презреть смерть!»
***
…Провожая взглядом, идущих взявшись за руки, пары пожилых людей мы мечтали, что так же и мы будем прогуливаться, когда постареем.  Но, увы… Судьба распорядилась иначе…

P. S. Думала ли я когда-нибудь раньше, что все это буду вспоминать одна, и решусь поделиться с другими тем, что писалось долгими бессонными ночами, когда другое и не пишется?..