Табакерка

Мне всегда везло на попутчиков в поездах. По  пути из Питера в  Симферополь со мной в купе ехал сын боцмана  торпедного катера, который рассказал о случае с командой катера и у меня появился замысел  рассказа «Южный крест», а когда  ехал в Питер, один из попутчиков показывал табакерку, в которой держал лекарства (сам он не курил). Эта табакерка долго лежала у его отца, которому врачи  запретили курить и отец стал использовать её в качестве вместилища для лекарств и она перешла к сыну  в том же качестве. А примечательна она была тем, что на внутренней крышке был выгравирован профиль вождя с трубкой в зубах.
Купил её отец в комиссионке вскоре после разоблачения культа личности и краем уха услыхал  предысторию появления её в магазине антикварных вещей – якобы она принадлежала самому вождю. И я решил обыграть этот сюжет.

Девятое декабря 1949 года. Он проснулся с мыслью,  что надо бы побриться и постричься.
Он всегда на свой день рождения так делал – это был давно заведенный ритуал. Причём не в обычных условиях Кремля, а как Он это делал уже не раз – у своего давнишнего мастера в Мытищах.  В обычных условиях вызывался либо кремлёвский мастер, либо проверенный человек из города, но в таких случаях поднималась на ноги вся служба охраны,  Власик принимал меры безопасности, но приходящие мастера не всегда Его устраивали то ли от страха,
то ли... да, скорей всего от страха. После Паукера он никому  не доверял, а в последние годы не доверял уже и Паукеру, почему и убрал его в годы репрессий.   Хорошо выбрить лицо, побитое оспой, перенесенной в юности, было делом непростым, так что сегодня он опять поедет к старому   Кацу (как он его называл при общении) – Иосифу Семёновичу Кацнельбогену.
Свой  день рождения Он всегда отмечал по старому стилю, потому что 22-го (по новому стилю) Его день рождения будет отмечать вся страна и эти засранцы из ЦК и Политбюро припрутся в Кунцево петь  дифирамбы,  заискивающе заглядывая Ему в глаза в надежде увидеть там искру ласковости и доверия. Потом  упьются до потери пульса, думая  что Ему это действительно нравится. Да,  он спаивал их с расчётом, что кто-нибудь  что-либо ляпнет  спьяну, а это уже фактик-зацепка  для его личного архива.
С этими мыслями он плотно  позавтракал, затем через доверенное лицо из охраны вызвал своего двойника, усадил его в рабочее кресло, как это частенько делалось, велел просматривать прессу и делать нужные выписки, и, приказав не беспокоить до обеда, оделся  в утеплённую, специально сшитую шинель,  надел ушанку и через потайной ход вышел в районе Павелецкого вокзала. Стараясь не заглядывать в окошко кассы, купил билет на электричку (электролиния была уже восстановлена) и, не привлекая внимания, зашаркал в вестибюль вокзала, где красовался его портрет в шинели и будённовке, вышел на перрон, прикрылся раскрытой газетой и стал ждать электричку. В вагоне он надвинул ушанку  на лицо, закрыл глаза и притворился уснувшим .
День выдался морозным, солнце угадывалось сквозь марево светлым пятном, но шинель приятно грела, тёплые носки из козьей шерсти, одетые под сапоги специального покроя и качества, не давали холоду дать о себе знать.  Через час поезд остановился на перроне в Мытищах.  Парикмахерская находилась на вокзальной площади, было рабочее время,среда, поэтому народу было не густо, Он пересёк почти пустую площадь  и зашёл в помещение парикмахерской.  Иосиф Семёнович словно ждал его и потому не выказал ни малейшего удивления  - год был для  вождя юбилейным, 70 лет исполнилось, потому мастер ждал его визита. Повернув табличку «закрыто» наружу, мастер  застыл в ожидании, пока вождь  снимет
шинель и останется в  свитере.
Впервые они познакомились в Астрахани ещё в первые годы гражданской, когда молодой тёзка обслуживал штабной вагон.  Молодой и проворный еврейчик пришёлся тогда Ему по душе, не обременённой национальными вопросами, и с той поры он через службы был осведомлён о судьбе парнишки. Перед самой войной он даже устроил его в Москве, а во время войны, когда немцы подошли к Москве, даже посодействовал выезду Каца с семьёй в Куйбышев.
После войны, когда остро стоял еврейский вопрос, он посодействовал через проверенных лиц перебраться тёзке в Мытищи – и близко, и не бросается в глаза.
И вот сегодня Он у Кацнельбогена  в третий раз и приехал не с пустыми руками, хотя Кац  чувствовал Его покровительство и ничего в благодарность за работу не ждал,  - он был обязан вождю всей  своей устроенной жизнью, а это было не мало в те времена.
Привычно сев в кресло, вождь справился о здоровье, семье, детях. За бритьём и стрижкой завязался разговор. Вождю нравился  его характерный говор, он любил анекдоты, на что Кац был мастак, и Он не раз задавался вопросом, почему ему нравится этот, уже старый человек, который работает по мере сил и не бросает работу, (пенсии тогда ещё не были для всех)оставаясь весёлым и неунывающим.
Без суеты одевшись, вождь вынул из кармана шинели табакерку, наполненную табаком, и вручил её Кацу . Эту табакерку Он получил в подарок от шотландских горняков ещё в тридцатые годы на встрече в Кремле. На крышке с внутренней стороны коробки был выгравирован профиль вождя с трубкой в зубах. Кац тоже курил трубку и сейчас табак был ему кстати – это был табак, который курил сам вождь и который Он «добывал», разрывая папиросы «Герцеговина-Флор». Но у вождя она лежала без дела,  - разрывая папиросы, он тут же набивал  табаком  трубку, так что запасов  трубочного табака у него не было.  Попрощавшись с мастером, вождь вышел на улицу и тем же путём вернулся в Москву и на Павелецком вокзале, спустившись в метро, прошёл через служебный ход, показав удостоверение мастера участка и открыл потайную дверь. Дежурный долго молча сидел и гадал, где он видел это знакомое лицо, никак не допуская возможности вот так встретиться с Самим Хозяином.