Гребешок

Когда тебе за сорок, государство, обещавшее на днях торжественно вручить тебе ключи от отдельной трехкомнатной квартиры и забрать ключ от твоей комнаты в полуразвалившемся бараке-коммуналке, да поставить в очередь на авто, кануло в небытие вместе со всеми надеждами и обещаниями; работа, которой ты всю жизнь гордился, вдруг оказалась никому не нужной и зарплата превратилась в милостыню; ты похоронил еще не до конца повзрослевшего сына, погибшего в бессмысленной драке и жену, сгоревшую за пол года от горя, то самое время налить, выпить, закурить и основательно призадуматься зачем же человек живет на планете Земля.

Дядя Вова был крепким, не глупым, симпатичным мужиком. Нормальный он был,  обычный. Ничем внешне особо не выделялся из толпы советских и постсоветских граждан. Только одно бросалось в глаза - был он до смешного вежливым. "Здравствуйте" никогда не сокращал до "здрасьте", а нараспев произносил это приветствие, глядя в глаза собеседнику или встретившемуся по пути знакомому, показывая искренность своих слов, лишенных даже намека на формализм. Всегда крепко жал руку, считая что вялое рукопожатие удел женщин. Редко матерился, крайне редко, а если уж и сквернословил, то только по делу и только если был уверен на 100 % в своей правоте.
 
Дядя Вова не был слабаком, хоть многие видели в его казавшимся показным, нарочито проявлявшемся этикете квалифицированного, но все же простого работяги, признаки слабости характера. Он не был драчуном, но и не был равнодушным человек как и большинство простых честных тружеников, появившихся на свет в тяжелые послевоенные годы, воспитанные трудом и трудностями, привыкшие зарабатывать себе на кусок хлеба с детских лет.

Еще одна особенность была в нем и не заметить ее было не возможно с первых же минут общения - его живые, волчьи глаза. В глазах читалась решимость, бесстрашие и принципиальность этого человека. Не то что он глазами съедал собеседника - нет. Он вежливо разговаривал, редко сверля взглядом, но глаза не врали - это был настоящий мужик, вежливый и покладистый, но в момент становящийся диким и необузданным при виде несправедливости, хамства, когда кто-то задевал его честь или честь женщины, пусть и незнакомой. Мало таких людей осталось в нашем районе, да и наверное в России. Дядя Володя был одним из этих Могикан.

Пол страны работали во времена его молодости на оборонку - это было престижно и выгодно. Дядя Вова был одним из миллионов простых трудяг и 20 лет спокойно работал себе на оборонном заводе как того хотела от него Партия и страна советов, крутил гайки на танках. Он никогда не знал всего цикла производства танка и лишь иногда видел их в сборе - когда пробирался тайком к выпускным воротам его завода, откуда выезжали своим ходом рыча и гудя как огромные псы уже полностью готовые многотонные исполины. Радуясь, что частичка его труда уезжала по специально построенной облицованной стальными листами дороге на близлежащий огороженный бетонным забором испытательный полигон, он уходил с чувством собственной значимости и нужности стране. Каждый раз, когда очередная партия Т-60, а позже Т-72 и Т-80 покидала завод, он с восхоженгием и одновременно с грустью выпивал не торопясь бутылку дешевого портвейна, всматриваясь вдаль из своего окна на втором этаже.

Жил он с женой и сыном в двухэтажном бараке, наспех построенном после войны, что вот-вот должен был сложиться как карточный домик и похоронить в своем чреве жителей, вползавших в него по вечерам как муравьи и утром снова разбредающихся в разные стороны как трудолюбивые насекомые за пропитанием. Очередь на новое жилье продвигалась с трудом, постоянно вклинивались герои войны и труда, пенсионеры и блатные, но не смотря на это самое главное было у дяди Володи - надежда, что согревала его и его семью холодными вечерами у еле теплой батареи отопления и затянутого наледью окна сталинского барака. Жизнь была нелегка, но свет в конце тоннеля был виден, поэтому дядя Вова был готов отдать все на благо своей страны, лиж бы и страна поскорее отблагодарила его за честный труд.

В 18 лет дядя Володя женился на своей бывшей однокласснице, как делали многие в то время. Особого времени бегать знакомиться и "гоняться за юбками", как он сам говорил, не было да и Маша его любила. Так и поженились. Никакой свадьбы - роспись в книге ЗАГСа, поцелуй, больше похожий на дружески-коммунистический, и толстая женщина в сером, совершенно не праздничном платье объявила их мужем и женой. Маша была работящей и доброй женщиной. Никогда не бранилась, хоть была из простой рабоче-крестьянской среды. Жили они в мире и согласии. Вскоре появился сын. Поначалу дядя Вова сторонился ребенка, считая что не должен менять ему пеленки или обстирывать, но через пол года привязался к маленькому человечку, очень похожему на какого-то ранее неизвестного родственника и часто носил его на руках во время прогулок, не пользуясь коляской.

По выходным дядя Вова ходил с мужиками на рыбалку, благо речка протекала всего лишь в паре километров, да и озеро, где водились караси, было неподалеку. Выпивал он частенько - не без того, но никогда не перебирал. В целом был положительным человеком, не воровал, не обижал жену, был терпелив, самое главное, был честен с собой и окружающими. Делал что говорил, даже выпив изрядно и говорил что думал, даже когда язык не был развязан возлиянием. Был он уважаемым человеком в округе и на работе. Все знали, что он не драчун и не хам, но может постоять за себя и незаслуженного обиженного. Его не раз звали в дружинники и пытались привлечь к общественным работам, но он вежливо отказывал. Все относились к его отказам с пониманием и никогда не обвиняли в отсутствии общественной позиции.

Сын подрастал. Пошел в школу, расположенную неподалеку, а квартиру так и не предоставляли. Маша хотела второго ребенка, но жилая площадь не позволяла, а ходить по Собесам и унижаться, выпрашивая лучшей доли, дядя Володя не пошел бы никогда. Никогда он ни у кого ничего не просил - сам всего достигал, сам был за себя и свою семью в ответе и это было для него нормой, а не чем-то героическим и заслуживающим одобрения или отдельной похвалы и уважения.
- Один ребенок — мало, - говаривал дядя Володя, - что случись, не переживем горя. Надо второго рожать. Вот квартиру дадут - обязательно надо будет второго завести, а может еще и третьего.
Но мечтам его не суждено было сбыться.

Началась перестройка. Началась с пространный речей и никто не мог предположить во что они выльются. Не было никакой конкретики, никто не знал что делать и поэтому ничего просто не делалось. Страна встала колом, остановилась, как жернова не смазанные маслом и не получавшие зерна для помола. Замерла и надежда дяди Володи на улучшение жилищных условий, а в 91-ом окончательно умерла, когда государства в котором он родился и вырос не стало, когда правительство отказалось от всех социальных обязательств, отпустив цены и бандитов, казалось специально выпущенных из тюрем и клоак, чтобы запугать население, удержать его страхом от недовольства и выступлений.

Конверсия и приватизация увенчали и без того нелегкое положение дяди Володи - он фактически потерял работу. Весь завод приходил как и раньше в цеха к  8 утра, но только для того, чтобы прочитать написанное от руки корявым почерком объявление о продлении административных отпусков на неопределенный срок. Денег катастрофически не хватало, вернее их не было совсем и он брался за любую работу. Поначалу пошел ночным сторожем в свою родную когда-то школу и дворником. Осенью он убирал опавшую листву, зимой - снег. И все это делал но ночам, когда наступала его смена охранять никому не нужные пустые кабинеты школы, построенной еще до войны. Ему было стыдно, что взрослый умелый мужик занимается столь унизительным трудом и он старался затемно все закончить, чтобы его никто не видел. Затем были должности электрика, разнорабочего, приемщика стеклотары.

Сын закончил школу, отслужил в армии. Дедовщина была страшная, как и жизнь в стране, но Ваня с честью перенес это испытание. Бывал бит не раз ни за что, но став старослужащим не вымещал на других свои былые обиды. После армии он вернулся другим человеком - повзрослевшим, понимающим ,что надо что-то в стране и в собственной жизни менять. И изменил. Только вот изменения эти не принесли никому счастья. По стопам отца и матери, что проработала всю жизнь санитаркой в медсанчасти, идти было бессмысленно - удовлетворения работа не приносила ни морального, ни материального, поэтому, посмотрев как хорошо живут некоторые бывшие одноклассники, он влился в бригаду к местных уркам, что занимались рэкетом и крышеванием. На одной из первых же разборок его и убили. Предательски - воткнув нож в спину. Милиция долго разбираться не стала - перебили мол друг друга бандиты и всем от этого только легче, что голову ломать. Мать пережила единственного, любимого сына лишь на пол года.

И дядя Володя запил. Крепко запил, неудержимо.
- Это и понятно, - говорили соседи, - зачем ему жить теперь. Все что имел, прахом пошло - вот и убивает так себя, чтобы поскорее отправиться к своей родной и любимой, да хоть и взрослому, но все-же еще такому маленькому, не познавшему радостей жизни сынишке. Соседи его жалели и не осуждали - никто не пожелал бы и врагу такую судьбу. Часто его пьяное тело заносили со двора. Пару раз он чуть не отморозим пальцы - ребята вовремя подоспели. Правда общаться с ним все перестали - не о чем было говорить, все слова сочувствия были уже сказаны и дальнейшие шаги должны были быть сделаны им самим, а он оставался на месте, вернее катился под гору с такой скоростью, что за ним было не успеть.

Пил он со всеми с кем мог: с косыми и горбатыми, хромыми и дурно пахнущими, со всеми, кто мог пить или у кого было что выпить. В выборе напитков также не отличался разборчивостью. Пил технический спирт, денатураты, самогон, водку когда удавалось достать, лосьоны, брагу - все, что приводило его в иной мир -  в мир где не было горя и печали, где не было страха, боли, страдания, где все было ясно и понятно, где было лишь забвение.

Естественно, ни о какой работе речи не было. Жил дядя Вова тем, что найдет на помойке, на деньги от сдачи бутылок или металла. Жизнь состояла у него всего лишь из двух вещей - из выпивки и поисков средств для ее приобретения, причем поиски бутылок или чего-то ценного он производил также скрытно, как когда то дворничал — видимо, ему было стыдно за свой образ жизни и он хорошо понимал что низко пал, но не был еще до конца втоптан в прах и надеялся когда-нибудь подняться.

Бывал дядя Володя и трезвым. Странное это было зрелище. Он не производил впечатления алкаша в такие часы и казалось, что вчера им была опорожнена  последняя бутылка, что следующие двадцать-тридцать лет кроме стакана молока в его руки ничего не попадет. Он был все также вежливым и обходительным как в былые относительно благополучные времена. Взгляд его оставался таким же проникновенным. Казалось, что дядя Вова хочет выбраться из той трясины в которую неожиданно для самого себя наступил, но не было рядом руки, выдернувшей бы его из хлипкой, зловонной жижи, а сам он был уже не в силах это сделать - уж слишком большой груз горя свалился на него и к вечеру он опять возвращался в свое болото.

Комната в которой он жил постепенно начала превращаться в притон. Уже давно им была пропита вся мебель и интерьер. Из скарба осталась постель, если можно так назвать изодранный матрац в углу, и висящая на стене репродукция картины "Охотники на привела", размноженная в 80-е годы для половины жителей Союза. Замка в двери давно уж не было и к нему мог прийти в любое время всяк, кто нуждался в крыше над головой, да имел с собой бутылку.

Однажды вместе с другими скитальцами с изломанной жизнью в комнату дяди Володи попала и Люся.

Выглядела она как обычная алкоголичка, пропитая баба, относительно еще стройная, с былой красотой на лице, обезображенной выпитыми декалитрами и пьяными драками в подворотнях. На вид ей было глубоко за сорок, но все знали что на самом деле ей около 35-ти. Жизнь так состарила ее, а вернее алкоголь, сигареты и проституция, которой ей приходилось заниматься в молодости когда иного способа прокормить себя и двоих малолетних сестер у нее не было. Именно эта "работа" почти до основания выжгла ей душу, прожгла дыру, которую она и пыталась безуспешно законопатить литрами сначала ликера и вина, потом водки и коньяка, а потом самогона и браги.

Вечер прошел удачно. Как обычно все напились и заснули мертвецким сном, впрочем и бодрствую все эти люди были мертвы - душа их была умерщвлена.
Но в этот вечер мир для дяди Володи изменился. Человек до конца остается человек и даже в этом омерзительном, грязном, ужасном мире есть место чистым искренним чувствам. И они пробудились в его сердце, в его разуме. Он начал искать встреч с Люсей, стал меньше пить, чтобы сэкономить на бутылку для того, чтобы угостить ее прозрачным ядом, который она почитала высшей ценностью, покупал "Тройку" вместо "Беломора", выпросил у кого-то расческу и мыло, чтобы хоть немного привести себя в порядок.

В той среде не было места любви или дружбе, сочувствию или сопереживанию - был лишь алкоголь, заглушавший все, все боли и горести, но одновременно не разбираясь, уничтожавший все хорошее еще сохранившееся в человека. Эту плату приносил каждый, кто старался напиться и забыться - личность уничтожалась со временем полностью, уничтожалось и злое и доброе в человек. Видимо, доброе не может существовать в человеке отдельно, без бед и горестей, без злости и греха, также как ион долго не может быть в свободном состоянии и должен либо аннигилировать, либо соединиться с чем-то диалектично противоположенным себе.

Конечно же дядя Вова и Люся не спешили кинуться в объятья друг друга, пожениться, бросить пить и зажить счастливой жизнью, но у них появилось, пожалуй, самое ценное в жизни человека - надежда, надежда на понимание, на заботу, на искренность, на поддержку, надежда на будущее. И надежда стала творить с ними маленькие чудеса. Они преобразились - не сразу, не в миг, а постепенно, как будто помолодели лет на 5-10, хотя всего лишь смыли с себя и своей одежды  грязь месяцев, проведенных на полу, в грязных углах, в подворотнях. Им как ни странно стали завидовать те, с кем вчера они делили бутылку или нехитрую конуру и это еще больше сделало их похожими на людей.
- Значит мы не самые плохие, живем не хуже всех! - сказал как-то Люсе дядя Вова, откупоривая очередную бутылку.

Они все также пили, но теперь уже более осознанно - вдвоем, ради общения, а не как раньше ради самой выпивки, хоть и в компании, но каждый наедине со своим горем внутри и своими проблемами, от которых уходили индивидуально. Они стали разговаривать и делиться тем, что пережили - от этого им впервые в жизни захотелось перестать пить, выговорившись им уже становилось легче, выговорившись они как будто отпускали свою боль в самостоятельный полет и она не принадлежала уже только им. Разговаривая они понимали что жизнь не кончилась - она еще идет и они могут еще многое успеть сделать, если не будут одни.

- У меня завтра день рождения! - услышала как то Люся, - придешь?
- Конечно приду, - улыбаясь ответила она, - и даже подарю тебе подарок.
- Да не надо! Я все организую. Главное приходи, - было попытался отговорить ее дядя Володя, но Люся настояла на своем.
- Я хочу чтобы ты был у меня красивый. Жди меня с презентом в 7 вечера, -  сказала интригующе она.

Но в 7 она не появилась. И в 8, и в 9...

Он волновался, мысли что она больше не придет лезли в голову, к утру он выпил все запасенное днем и решил, что она просто посмеялась над ним, попила, пожила на халяву и была таковой.
- Пропитая патаскуха! - говорил в сердцах он, - как я мог так попасться как ребенок? - вот гадина.

Он вышел на улицу и пошел знакомой улицей высматривая бутылки или то, что плохо лежало и представляло хоть какую-то ценность. Палкой он ворошил небольшие горки снега, надеясь что в них притаилась бутылка или банка - как грибник он ворошил листву в поисках желанного подосиновика или груздя.

Вдруг он увидел мигающий синий фонарь вдалеке.
- Милиция! Лучше держаться от нее подальше! - подумал он и  было хотел свернуть в проулок, но что-то заставило его пойти на этот опасный, но одновременно манящий мерцающий огонек. Он подходил ближе и видел людей в форме, врача ожидающего чего-то, людей в штатском, видимо, зевак, вспышки камер. Предчувствие беды прокатилось в нем волной. Он подходил все ближе и все больше боялся увидеть что же там произошло, но неведомая сила заставляла побороть страх.

Он подошел совсем близко и заметил окровавленное тело, вокруг которого как на шабаше плясали шаманы в синих кителях со звездами на плечах, ритуальные танцоры в белых халатах, кружила толпа зевак, старающихся впитать в себя энергию, источаемую еще не покинутым душой недавно умершим телом. Тело было накрыто простыней, пропитавшейся как скатерть густым кетчупом, снег был испачкан кровавыми каплями. Кто бы это мог быть, - спросил себя он, - не повезло бедняге. Из под покрывало торчала только рука и чтобы рассмотреть ее он подошел поближе и тут же отшатнулся как будто увидел руку самой смерти. Это была ее рука! Без сомнения это были ее морщинистые, но еще изящные пальцы, ее шерстяной оберег на запястье, что он видел не раз. В руке было что-то зажато. Вытирая глаза от слез, дядя Вова подошел ближе, присмотрелся и увидел нечто - в этот момент струя раскаленного металла облила его сердце, он отошел в сторону, оперся на забор и тихо осел на мягкую как перина, запорошенную снегом землю.

В безжизненной руке был зажат ее подарок - деревянный гребешок, перевязанный маленькой красной ленточкой, тот что мог сделать его снова красивым и сильным, мог вернуть его к жизни.