Душа 5. Комарович

- Как поживаете, пан Комарович? – спрашивает Майор, теребя по привычке
лацкан пиджака у своего собеседника.
- Благодарствую, пан Майор! Всё пока – слава Богу.
- А как здоровье Лизы?
- Получше! Получше! На-днях увезу её в Петербург. Пусть развеется.
- Конечно, увезите, пан Комарович. Бедняжка вся извелась после смерти отца.
- Да, кстати, – замечает как бы между прочим Комарович, – я решил продать кондитерскую.
Некому теперь возиться со всеми этими эклерами.
Может быть, посоветуете что-нибудь, пан Майор?
- Я подумаю. Будьте здоровы, пан Комарович. Лизе – нижайший поклон.

Я смотрю сон, как чужое, абсолютно безразличное мне кино.
Моей души здесь нет. Она блуждает где-то с несчастным Викентием.
Внезапно сон обрывается.
Медленно из полумрака выплывает комната, в которой я живу.
Тускло светится экран компьютера. Бегут по его поверхности лёгкие тени.

- Может быть, это чьи-то души? – невольно думаю я.
Экран мигает, а потом вдруг озаряется яркой вспышкой, и отчётливо проступает из темноты чьё-то лицо.
Надменное, неуловимо знакомое. Да это же Комарович!
Подрагивают мохнатые брови, подрагивают чёрные, обвислые усы.

- Слушай, – вещает Комарович, точь-в-точь как  телевизионный диктор, –
ты зачем приютил эту никчёмную душу?
От тебя так и несёт подлым Викентием.
Вовремя спрятал его, мерзавца, проклятый корчмарь Иоська, а то бы…
Я напрягаюсь.
- Что тебе нужно? – спрашиваю с неприязнью.
- Имей в виду, – медленно роняет слова Комарович, – каждый в конце концов  получает то, что заслужил.
Придётся тебе ответить за Викентия.

Экран гаснет. Лежу, не шевелясь.
Думаю о тех странных и непонятных обстоятельствах, которые неумолимо вторглись в мою жизнь.
Постепенно мысли принимают иное течение.
Почему мне так знаком этот мерцающий злым огнём взгляд Лизиного мужа?
Где я уже сталкивался с этим взглядом? И тут же пронзает отчаянное новое знание – Юра!

Когда-то в полутёмном студенческом общежитии Юра Щёголев посмотрел на меня так же –
надменно и с ненавистью.
А потом последовал донос, и начались бесконечные душещипательные беседы в различных конторах.
Чем всё закончилось?
Известно чем – ссылкой в горный кишлак.

Теперь, через много лет, я не сомневаюсь, что донос написал именно Юра,
мой лучший, преданнейший, закадычный друг. Почему он это сделал? Зависть, обида?
Ничего между нами не было, ни малейшего зазора в тесной близости двух сердец.
Сколько было переговорено о самом заветном душными летними ночами!
Сколько выпито вместе сухого вина!
Сколько стихов перечитано – Блок, Заболоцкий, Луговской!
И вдруг – этот непонятный  взгляд, этот донос.
А, может быть, не вдруг?
Неужели я плачу по чьим-то счетам? Например, по счетам Викентия?

Мне стало холодно и неуютно
Утрам зазвонил телефон.
- Узнаёшь?
- Да, узнаю.
- Встретимся?
- Зачем?
- Прошу, не задавай лишних вопросов. Давай встретимся.

Через час мы сидим в маленьком уютном кафе.
Юра прячет взгляд.
Я пытаюсь заглянуть в его глаза, увидеть в них надменность и злобу Комаровича,
но они, эти глаза, постоянно ускользают.

- Я рад, старик, что дела твои идут хорошо, стихи пользуются популярностью.
Ты высоко взлетел.
Он достаёт носовой платок и долго сморкается, затем вытирает набежавшие слёзы.
- Сентиментальным стал. От любой мелочи плачу. Вот тебя увидел, и  плачу.
Ах, молодость, молодость!

«Крокодиловы слёзы», – хочу сказать я, но сдерживаюсь.
- Тебе что-то надо? – спрашиваю осторожно, но внутри всё сжимается.
- Понимаешь, – говорит Юра, – сны стали сниться. Городок какой-то.
- Ну, а я причём?
- Подумал, вдруг ты в курсе. Нам же частенько раньше одинаковое снилось.
- Нет, я не в курсе, – сухо отвечаю давнему врагу-другу и прощаюсь.
Юра уходит.

А я ещё долго сижу в оцепенении.
Думаю о Городке, о его жителях, о неприкаянных душах, которые так произвольно вселяются в людей.
Как странно, что через много лет моя душа пересеклась с душой Комаровича!
Жестокое и совсем никчёмное знание. Нужно навсегда выбросить Городок из памяти.

- Да, конечно. Я так и сделаю.
Но тут в голову бьёт:
- А Лиза?
И я беспомощно замираю.

                Р.Маргулис