Наедине с небом

Странное чувство, когда проснешься утром рано в сильную грозу. За окном все темно, будто и не июнь, свет только вспышками – от длинных молний, которые перечеркивают все небо – до горизонта. И знаешь, что гром не страшен, а вжимаешь голову в плечи, и ждешь после каждой вспышки – сейчас расколется небо. И небо раскалывается с сухим грохотом – кажется, прямо над головой. По голове.
Я живу на последнем этаже девятиэтажки, и выше ничего нет – только небо. И мой балкон – небесный предбанник. Когда-то муж хотел его застеклить, но я – почти всегда легко со всем соглашающаяся – тут воспротивилась резко.
- Это как-то по-жлобски – прихватывать себе еще хоть метрик... В комнате будет темно. И вообще - это будет большой чулан для банок и сушки белья.
-Но  чем путаться в этом белье, повешенном в коридоре...
-Я лучше буду путаться.
Витька пожал плечами. Он много работал. Домой приходил поздним вечером и такой усталый, что в принципе это его тоже не очень волновало.
Выходишь на балкон – и подставляешь ладони дождю. Помню фильм – «Моя жизнь без меня», над которым я плакала – там женщина весь фильм знает, что умрет, и старается устроить жизнь близких, чтобы они были без нее счастливы.  И вот , в начале она там тоже стоит, и подставляет лицо и руки дождю. Окунается в небесные воды  – перед водами вечными.
А еще – и это чувство тоже, наверное, многим знакомо -  высота притягивает. Манит. Боишься, что какую-то сумасшедшую минуту  хочешь– не хочешь, а перемахнешь, через железный бортик. А сейчас, когда высь и твердь соединяет - дождь стеной,  вроде и не вниз шагнешь, а поплывешь по этой реке, только  -  вертикальной. И если плыть против течения....

Странное время – пятый час утра. Я уже совершенно не хочу спать. Дурные гены по отцовской линии. Бабка вставала доить коров еще раньше. Отец, переехав в город,  маялся – прокрадывался тихонько в кухню, сидел, курил  - смотрел, сколько окон горит в доме напротив. Горело обычно два-три. Наконец, в половине седьмого по радио начинался концерт «Для тружеников села». Тогда отец, радостно встрепенувшись,  прибавлял громкость, и будил всех нас – кого в школу, кого на работу.

Пятый час. Лучшее время говорить с друзьями. Все кругом спят. И ты с другом -  будешь один на один  в целом мире. Но друзья тоже спят. Разбудишь – покрутят пальцем у виска. Им предпоследний сон снится, им не до душевных излияний.
Остается сварить кофе  и разбудить компьютер.
Но и Интернет спит. Новости все вчерашние, на форум еще никто не заходил, статьи на сайтах не обновлялись.
А если такой дождь, и холодно, имею я право в кофе рюмку коньяка налить?
Когти заклацали по полу. Джек решил, что если хлопнула дверца шкафчика, то может здесь происходит что-то интересное – и его угостят? Угощу, милый.
Достаю из холодильника куриный окорочок. Черный. Сосед попробовал вчера сделать шашлыки прямо во дворе, на  двух столбиках из кирпичей. Сейчас все помешались на шашлыках. Без них и праздник не праздник. У соседа  вчера был день рождения.
Он принес тарелку, когда  у меня в гостях была сестра.
-Вот, - сказал он, отводя глаза, - Угощайтесь, пожалуйста, мы слишком много нажарили. Эти лишние. К тому же, у вас собака...
-Понятно,  - сказала сестра, - Это, кажется, где-то был грибной человек. На нем проверяли грибы. Если человек съедал и не умирал – ели все остальные. А мы для твоего соседа – «куриные люди».
Еще раз осмотрела блюдо с дымящимися черными кусками:
-Не пойму, что мне это напоминает. То ли «Макдоналдс»   - «чики-креми», от слова кремация. То ли костры инквизиции и жареных ведьм.
Джек сидел у стола, и нетерпеливо стучал хвостом: «Сожру. Еще как сожру. Хватит вам ржать. Поделитесь с порядочной собакой»
Два куска я приберегла ему на утро.

-Коньяка осталось полбутылки, а полбутылки мы вчера  уговорили. И потянуло меня на философствование.
-Оль, - спросила я сестру, - А я что-нибудь хорошее в жизни сделала? Или как в кино: «Скажи злыдня, какая от тебя людЯм польза»?
Ольга помолчала секунд пять:
-Ты всех пристраиваешь в добрые руки.
-Это ты...
-Это я про всех. Начиная с Витьки и моей Наташки, и кончая собаками.

Честное слово, я не знала, чем в последние годы занимается мой муж.  Менеджер. В реале – вы понимаете, что это такое?  В каком-то там центре, по каким-то там продажам. Название центра можно было выговорить, если запрячь все буквы алфавита в наиболее неудобоваримом порядке: рос...гос...биз...нец...трындец...
Единственное хорошее  при этом центре  -  парк, куда мы ходили гулять. Там была такая девушка – и дизайнер, и садовник... Хотя у нее было несколько помощников, она  говорила, что отдыхает только с граблями и лопатой. В
А еще - декоративные мостики над ручейками, и крошечные пагоды стояли, и клумбы поднимались в несколько ярусов, а под голубыми елями был такой воздух...словно не в химическом городе мы живем, а ... первые люди не земле.
В этом «Рос-трындеце» Витька нашел подругу. У него с ней было гораздо больше общего, чем со мной. Что я с точки зрения социального статуса?  Низший класс. Продавец. Но о работе моей –  потом.
- Ты – нетипичная женщина, - сказала сестра, - Вместо того, чтобы....
Имелся в виду обычный сценарий, когда обманутая жена узнает про мужнину любовницу. С последующими слезами, домашними скандалами,  комплексами, горестными вопросами: «Чем я хуже?» И кульминацией – дракой с соперницей: «На ринге в синих трусах...в красных трусах...»

Витька маялся, потому что твердо собрался уйти, а подлецом быть никому не хочется. Но такой вариант... У него такое лицо было, когда  ему предложили «тойоту» с большой скидкой. Нельзя упустить.  И тут – девушка молодая, красивая, в «трындеце» за соседней дверью работает...
Я подперла щеку ладонью:
-Вить, а что с квартирой будет?
Это прозвучало для него, как будто назвали цену его свободе:
-Да я тебе все оставлю! – с облегчением сказал он, - Что ж я – однокомнатную делить буду? Что ж я – не мужик? И квартиру, и землю – все тебе...
Землю – имелось в виду, шесть наших соток по-над речкой. Там даже времянки тогда   не было. Но об этом тоже – позже.
-Слушай, ты в этот чемодан все не соберешь, - деловито сказала я, - Загляни на антресоли, там валяется большая синяя сумка. И в чулане есть еще одна: старая, но здоровая, как крокодил.
Мы укладывались самым мирным образом, как будто я провожала Витьку в очередную командировку. Слишком долго наши жизни шли параллельно, не соприкасаясь -  общею работой, вечерними разговорами.
Может, кто не поверит, но пришел момент, когда мне гораздо легче было одиночество, чем слышать в ответ на мою, может быть, детскую фразу :  «Вить, а скажи что-нибудь хорошее, человеческое» - его ответ: «Ну ты же умненькая, придумай сама чего-нибудь».
А Витька, дурак, был до смешного благодарен, что его так легко отпустили.
-Я буду заходить... в гости...И если тебе чего надо, ты не стесняйся...Звони когда хочешь, в любую минуту.
Бог с тобой, золотая рыбка.
Я знаю, что теперь супруг мой в хороших руках. Что у молодых большая новая квартира, и загранпоездки, и все на свете. Правда, в гости Витька  так ни разу и не зашел. У него растет сын. Откуда взять время?

У меня своих детей не было и не будет. Поэтому я помогала Ольге растить ее старшую дочку.  В старших классах Наташка перевелась в гимназию. От сестры надо было ездить через весь город, а от меня - идти минут десять. И два года мы с Наташкой прожили вместе. Ей  Богу, это было упоительное время.
Наташка увлекалась искусством. И сколько за это время я от нее узнала! О смысле иконостасов, о гулкой высоте готических соборов, о легендах музеев.
И Наташке было хорошо. Дома шумно, и не уйти от дел бытовых, от обязанностей, которых у каждого довольно в большой семье. А здесь– тихо, светится настольная лампа. И хоть до утра сиди, занимайся своим Возрождением.
Я поняла, что с искусством у нее все получится. Чуткая девочка - от природы. Читает стихи, и так чувствует  красоту строк, что слезы  на глазах – и у нее, и у меня.
Поступила в Москву, в МГУ. Подрабатывает, водит экскурсии. Рассказывает так, что туристы фотографироваться забывают.  Стоят вокруг нее с открытыми ртами.
Пишет: «А все-таки самое славное – это было с тобой. Когда ничего больше не надо  делать, а только читать и восхищаться».

Собаки – это особенная статья. Дело в том, что я работаю продавцом в магазине «Природа».  Зоотовары и рыбки. Посреди зала  -  два огромных аквариума. Там плавают такие большие рыбы, что каждый день кто-нибудь из покупателей-мужиков скажет:
-Эх, такую бы да на сковородку...
Перед этими аквариумами можно стоять часами – все время тебе что-нибудь новенькое выплывет навстречу из зеленой глубины, из покачивания водорослей.
А рядом – целая стена из аквариумов маленьких, с рыбами на продажу.  Гуппи всех цветов радуги, юные меченосцы с еще не отросшими мечами, полосатые, как матросы – данио, траурные черные лиры, плоские, будто на них наступили,  скалярии...
.Плеснешь в  переноску немного воды, и сажаешь рыбку, которая мечется, не зная, за что в эту тюрьму попала. Подожди, милая, скоро из магазинного детдома в собственные апартаменты попадешь. Наклонит хозяин баночку – и поплывешь ты в своих новых владениях...Тут тебе и дом, тут тебе и сад...
Ну и консультируешь целые день.
-А что у вас самое лучшее об блох?
-А месячному котенку можно вискас?
- А какую-такую из ваших цепей не порвет мой алабай?
Я привыкла, что всем вокруг  дороги их Мурки-Васьки-Шарики.

А потом показали тот самый сюжет. Телевизор у нас висит прямо в магазине, под потолком. Показывали отстрел собак. Там была такая собака. Белая, с пятнами. Самая что ни на есть дворянка. И как ей выстрелили в спину. И как она, ничего не понимая, и поскуливая, пыталась это место не то зализать. Не то выкусить боль зубами. И как она умирала, и как лежала потом, мертвая. Мы прошли с ней весь смертный путь.
Мне эта псина потом  раз за разом снилась. И до сих пор снится.
.
С тех пор я ни разу не отказалась помочь знакомым со щенками – стояла на рынке, кланялась прохожим: «Возьмите бесплатно».
А потом сама осчастливилась Джеком. В клетке у железнодорожного вокзала щенков сидело много. День был жаркий. А этого беднягу, видно только от мамки отняли,  и он все лизал железные прутья клетки. Так пить хотел. Все равно чего. Воды, молока...Я достала  из сумки бутылку с водой,   отдала парню – щенковому хозяину.
-Налейте ему....
И не удержалась, чтобы двумя пальцами не погладить сквозь прутья пушистого малыша. Шерстка шелковая, запах детства, младенчества даже....
Щенок лизнул мне пальцы.
-Берите, - сказал парень, - Это помесь овчарки и лайки. Еще тот защитник вырастет – в дверь никого не пустит.
Ага... Мне с моей рассеянностью только такого и надо. Я частенько забываю запереть двери.
Выросла сволочь – совершенно наглая, словно поняла, что после сюжета о той собаке -  из меня можно веревки вить. Уговаривал по три миски каши с мясом  кряду. Один раз наелся настолько, что стал засыпать стоя – как лошадь. Животишка был такой набитый, что не давал лечь. Пес и стоял – лапы подгибаются, глаза закрываются, а лечь – никак..
Не забыть,  как я однажды снова забыла закрыть входную дверь, и он проскользнул за мной вслед. Не сразу обнаружил свободу, а четверть часа спустя – и нагнал меня, когда я уже садилась в автобус. И бежал за автобусом, изо всех своих собачьих сил. Стелился, но не отставал – пока я не докричалась до шофера и тот, ругаясь, не тормознул в неположенном месте.

Да что, там... Если б не Джек, не взялась бы я и за дачу.
Витька купил участок с мыслью: «Детям витамины будут». Потом выяснилось, что никаких детей  не предвидится. А земля осталась.
Склон холма, но не крутой, а достаточно пологий. Одна-единственная сосенка-малышка растопырила  веточки – как детские руки в зеленых рукавах. Попадись другие хозяева – ее бы срубили в тот же день. А я не смогу. И сосенка вырастет -  в сосну, и муравьи будут ползти по корявому стволу, и я буду обнимать его, такой грубый, шершавый, теплый даже зимой,  пахнущий смолою.
Неподалеку – лес, а впереди и вниз – Волга.  Я буду жить тут отшельницей. Лучше бы дом в деревне, в опустевшей какой-нибудь, чтобы не резвились рядом  дачники-нувориши,  но дом я не осилю. Да и эту землю буду поднимать не один год.
Джек был в упоении. Мышковал. Носился среди травы, неожиданно вспрыгивая на задние лапы, а после грудью бросаясь вперед. Как пловец в волны. То ежика найдет, то и вправду -  мышь.
Иногда мы ходили на берег Волги. Джек несся по самой кромке воды. И никак не мог упиться быстротою своей. Почти – полетом.

Домиком стала старая бытовка, купленная по случаю. Знакомый достроил, наконец, дачу, и сослужившую  службу бытовку предложил за недорого. Уже было там подобие уюта. Старенький диван. Стол. Кресло. Электроплитка.
Все это подарило нам роскошь – не торопиться вечером на электричку, а пропадать на даче неделями.
Но долго еще – труда было столько, что не оставалось сил на радость.  Когда лопата впервые врезается в землю,  до того неподатлива она, что хоть скачи на той лопате. Цветник разбить – семь потов сойдет. Но уже огорожен участок по периметру сеткой рабицей, и плетутся по ней первые тонкие ветки девичьего винограда,  обещая  зеленый ковер, надежную защиту от глаз чужих. И двое молдаван копают мне колодец. Своя вода! Расцветают и ромашки, и флоксы, и хризантемы. Я уже как пьяная – труд упоенный, не оторваться осенью.
И  первая зима с этой тоской -  о земле, и считаю дни, и тянутся из ящика на подоконнике -  к небу -  зеленые уши рассады.

Жить в обнимку с природой...Уже в апреле я собирала рюкзак,  и мы с Джеком садились в электричку.
Две миски, две чашки для меня и пса.
На ужин я варю привезенную с собой  картошку, наливаю Джеку молока.    И  мы еще долго сидим на крыльце, глядя на меркнущий  закат и пробуждающиеся звезды. Снова – наедине с небом.
На ночь мы запирались.  Начинал шуршать обогреватель. Джек лежал у постели, на коврике. Опустишь во сне руку – и сразу ложится она на его приподнявшуюся головушку. Страж.

И была ночь, когда он залаял необычно – не для профилактики, а конкретно. Бросился к двери, и оттуда – во тьму, к калитке. И лай -  еще пуще. Значит, пришел чужой.
Раздеться я еще не успела, была в старом тренировочном костюме. Выходить – страшно. .Но голос – такой родной, чуть пришепетывающий голос:
-Ну что разоряешься, ну что... Ну,  дурная собака...В смысле – дура... Дура лохматая...
-Скорее, дурак,  – откликнулась я, - Джек, ко мне...Ох, Володька.
Школьный друг, герой легенд...
Володька, который все десять школьных лет, сидел за соседней партой,   которому я давала списывать русский, а он мне – математику. Володька, притащивший журнал со «Сказкой о Федоте-стрельце» и читавший ее вслух так,  что я ржала до слез и колик. Володька, с которым мы готовились к экзаменам, и  читали друг другу учебники, пока в глазах не зарябит, и открывали банку с виноградным соком, когда пересыхало горло. 

Сперва, по настоянию мамы, он пошел в экономисты, тоскливо закончил институт, работал где-то бухгалтером. Потом увидел сон, предвещающий скорую кончину. Он решил, что лучше умереть монахом, чем главбухом. Монахом какой-то восточной религии.  Потренировался в  полуподпольной секте. Тамошние ребята считали монастырем обычную квартиру в пятиэтажке. Гуру учил их прыгать со скал в море, преодолевать страх смерти.
А потом Володька уехал в Индию. К тамошним учителям. Он принял Индию всю:  с ее несравнимой ни  с чем нищетой   и  сказочной роскошью, с ее внешней грязью и высотой духа.
-Там столько любви... – говорил он.
. 
-Ты откуда? – из Калькутты? Из Мадраса? – спрашивала я, бросаясь ему на шею.
-Шутишь... Всего лишь из  Геленджика...
-А что у тебя за бандура за спиной?
-Гусли...
-Ёкарный бабай, зачем тебе в Геленджике гусли?

Володька ест холодную картошку, захрустывая зеленым луком, топит губы в кружке с молоком.
-Слушай, ты по-царски живешь...
Джек кладет ему лапу на колено, и скребет  брюки тяжелыми когтями. Просит поделиться.
-Да что ж я тебе дам? Не молоком же тебя поливать...

Оказывается, Володька уехал в Геленджик. Навсегда ли? Бог весть. Водит экскурсии к дольменам.
-Дольмены – это...туда уходили , чтобы достичь таких высот, отдать долги за весь свой род. . Там не воздух - там вечность. И сила.
Гусли? А, мне их подарили... Муж с женой. Славная такая пара.  Они ходят по дорогам, по всей России. Поют..  Живут этим. Сказали: «Пой и ты,  у тебя хороший голос» . Послушай.
Володька кладет гусли на колени.
Сейчас я впервые услышу, как на них играют. Как это было тысячу лет назад.
Он поет гимн солнцу и, будто повинуясь его голосу, небо начинает пробуждаться от ночной тьмы.

Володька уезжает на рассвете. К своим дольменам, вечности и дорогам.
Через два часа у него самолет. Он приезжал повидать родителей и меня. Ольга рассказала ему, где меня искать. 
Потертый его рюкзак, который лежал где-нибудь в тени индийских деревьев, на океанской гальке, на полу моего дома.
Володька уходит по пыльной нашей дороге, и поднимает руку на прощанье, и легко звенят за его спиной гусли, как наша юность, которая на самом деле никуда не ушла, а тоже бродит где-то по дорогам.