Либретто для молодой балерины

Когда Виктор Ковальский, прибыл в свою редакцию на Сретенке, то, как всегда ироничный, Зиновий, сразу спросил: «Ну как, Витя – наш журнальный маэстро. А слабо Вам сделать сюжет на  интеллигентскую тему?
Почувствовав в голосе редактора подвох, Виктор замялся, затем, быстро посмотрев на шефа, переспросил: «Интеллигентскую,  или, извиняюсь, - интеллигентную?...» 
-Ах это…?!, - входил в свой обычный раздражительно-пофигистский тон маститый Зяма, -  Тю, тю, … Откройте ротик,  высуньте язычок... Вы что, господин, первый год работаете в легком жанре? Пора бы уж быть и попроще!
Виктор напрягся; он всегда  понимал, что, кажущийся измученным лириком, старый Зяма,  по жизни всегда выступает прагматичным негодяем, и сейчас хочет подкинуть ему какую-то витающую, где-то в редакционном воздухе скандальную тему, связанную с появлением новой балетной звезды. Это Ковальский это хорошо ощущал по взглядам  молодых сотрудников редакции.
Для Виктора первые впечатления о балете начались еще со старших классов, когда симпатичный Витек, сын скромных служащих,   стал замечать интерес к себе со стороны неких, не вписывающихся в господствующий общественный строй, озабоченных собственными персонами,  интеллектуальных старичков. Какой-нибудь радостный дядя,  пристроившись к Виктору где-нибудь, в ходившем по Арбату втором троллейбусе, начинал полушепотом расхваливать  его молодое лицо, руки, нежную кожу… «Наверно, и конек у тебя ретивый..?». «Ох. Какой ты сладенький!».
Виктор тогда еще не догадывался, что это за люди,  и воспринимал их внимание к нему  как некую свою особенность, о которой лучше не распространяться.
 Однажды, будучи уже студентом филфака,  он, что называется, напоролся. В перерыве между лекциями, выйдя на улицу, в сквере  старого здания у памятника Ломоносову перед ним неожиданно возникв полне узнаваемый типаж, улыбающийся своей радостной отеческой улыбкой. Понимая, что этот модный и оживленный дядька сейчас начнет его уговаривать, Виктор инстинктивно долбанул папашу коленкой в пах, после чего тот как-то по-бабьи запричитал, пытался улыбнуться, но так же быстро опомнился и исчез..
«Как же они мне надоели! Неужели они всех так достают. За это ведь до двух лет?»
«А  на тебя клюют эти жмурики!», сказал тогда   как-то пугливо его однокурсник Юрик Макаров, наблюдавший всю эту сцену, – Вить, ты, конечно, уникум. Тебе надо писать о балете! О нем у нас никто не пишет.».
Болтливость Юрки поставила тогда неожиданное клеймо на успевающем студенте Викторе Ковальском. После этого случая  Виктор стал ощущать на себе тайное презрение со стороны однокурсников, особенно тех, кто учился по так называемой райкомовской разнарядке. От них и пошло презрительное  «Вика».
«Вика курочка, а доцент Шленский петушок… Ку-ка-ре-ку…!», - раздавалось в гулких коридорах старого здания на Моховой .
Виктор злился. Он занимался спортом – играл уже год на кортах в «Науке», бегал стометровку за факультет  и склонялся к тому, чтобы вступить в партию.
-Но с такой кличкой – кто  же мне даст рекомендацию..?.

Выйдя на Сретенку, он как-то пространно стал думать о полученном от редактора задании, неожиданным образом всколыхнувшем его нервную систему.   «Видимо, он знает о моих балетных пристрастиях больше, чем я предполагал..?», – размышлял Виктор,  - «Слухи неистребимы... Конечно, проницательный Зяма мог и  догадаться: ведь на моем столе  и фарфоровая скульптурка Улановой с ее Одетой, и фотографии балетных звезд, и журналы с размалеванными балетными страницами?  Скандальная хроника  не в счет, - она у всех. Да и разговоры по редакционным углам…»
Он понимал, что старый хитрец-редактор подогревает его на собирание выгодных для него промокашек по неудобной  Большому театру звезде и ждет от Ковальского квалифицированных разоблачений.
- Но знает ли этот  Фетин-Фридман, что  он все это уже давно перерос.. Неужели он станет дешевить своей страстью ради какого-то рыжевато-розоватого «Салонного вестника»? Нет, он просто так ничего писать не будет, как это делают сейчас некоторые его коллеги, прикрываясь солидными изданиями.
-Но уж, если продаваться, то задорого и  в иностранной валюте, - еще ничего не решив, почти вслух подумал Виктор, усаживаясь в свою серую девятку.
Подняв указательный палец вверх, что означало у него фиксацию итогов размышлений, о которых надо на время забыть, Виктор, резко газанув, погнал к Большому добывать материал.
Воткнув свою машину где-то в Охотном ряду  напротив  Госдумы, он привычно прошел к театральным кассам, примыкающим к угловому зданию старого метро «Площадь революции»,  чтобы посмотреть репертуар и забронировать билеты на ближайший спектакль.
-Привет Валюш! Ты как всегда на боевом посту,- дружески приветствовал Ковальский знакомое лицо, находящееся по ту сторону кассы. Лучший центровой администратор!
-Спасибо. Не ожидала.
-Когда у нас Волонкова танцует?
- Завтра в Раймонде? Но все уже распределено. Тебе, разумеется, найду вариант, но только в боковой ложе .
Нет, мне в серединке нужно, второй ярус. Ты ж меня знаешь, я не люблю, когда сцена не вся ? Ну ладно, сядешь с японцами. В случае чего к Маше перейдешь.
Заранее вам благодарен, -  джентельменски откланялся Виктор. Возьми вот это! Ковальский  протянул администраторше свою визитку.
-Оказываю интимные услуги…  Шутка…
-Спасибо. Непременно воспользуюсь. Заходи!

Когда-то балет  для Ковальского был  голубым рассветом на фоне танцующих фей; сквериком у Большого, пользующимся дурной репутацией; а может быть, и  жившим на Пушке и сверкавшим тонкой оправой очков, фотохудожником Славиком  Спасским, – околобалетным сластолюбцем и городским искателем волнующих кровь впечатлений. 
Показывая, приехавшей в Москву какой-нибудь смазливой пастушке из Павлова Посада,  глянцевый журнал «Америка» с впечатляющими фотографиями американских танцовщиков, Славик, видя ее загорающиеся глаза, снобистски  произносил. «Вот это клевый балет! А классика, мое солнышко, – это фигня. Если бы у нас запускали не белых  лебедей, а «Вестсайдскую историю»– то мы сразу бы все поняли о балете…». После этих слов, произнесенных интеллигентно и убедительно, он оставлял пастушку осмысливать сказанное, чтобы незаметно фотографировать ее из-за соседней затененной комнаты, - балет был тем непонятным мотыльком, который привлекал  и охотника и дичь.
В то время Виктор ощущал себя неким уставшим от жизни снобом в этом вращающимся вокруг него околобалетном мире.

Настоящее же приобщение Ковальского  к балету началась в каком-то Оном, ничем казалось бы не примечательном, году, когда , расставшись с очередной милой мордашкой, Виктор устало сидел в своей комнате в Афанасьевском переулке и тупо смотрел на мерцающий экран телевизора, чтобы как-то забыться и со следующего дня начать жизнь сначала. Вдруг  в темноте вечера среди сполохов света и какого-то бега теней по потолку, он увидел небольшие плывущие фигуры танцовщиц,  сопровождаемые именно той музыкой, которую он тогда в себе ощущал, - заоблачной, текущей плавно и нескончаемо на фоне сказочного пространства, похожего на блаженный мир.  Это было «Лебединое» с Галиной Улановой  в классических декорациях Рындина.  Наверное,  все сразу в балете, а не только  танец, несли в себе гармонию  каких-то простых и естественных чувств.. «Содержание первого действия, содержание второго действия, последняя сцена расставания…» – все эти, много раз слышанные им фразы, никогда раньше так не задевали Виктора, и не давали пищи уму и сердцу. Он не помнил содержания балетного действия, не знал интриги. Да, если бы и знал, все равно ничего бы не понял. 
  «Почему же все так хорошо? – думал он в тот вечер. Что здесь вымысел и что – правда? В чем смысл настоящего искусства?
Включив в работу свой расслабившийся мозг, вспоминая актрис и актеров разного поколения – полузабытых, эпизодических, алкогольных, талантливых - сошедших и ушедших, он, кажется, ответил на свой стихийно поставленный   вопрос: «Образ, созданный Улановой, с  такими тонкими нюансами горя, счастья, неземной радости и  одновременно смирения, вряд ли мог быть также точно передан какой-либо современной  драматической актрисой, имей она даже очень хорошую режиссуру ».  В балете какая-то своя религия, свой способ передачи возвышенного, сочетание музыки и света, совпадающих по накалу с действием, гипноз самой балерины и точности ее движений … И чем сильнее балерина  забирала сцену, тем выразительней и интересней становилось все остальное. Уланова разговаривала с ним без слов, и он ее хорошо понимал.

После этого Виктор уже не пропускал балетных спектаклей и с интересом поглощал все о балете, начиная от различных конкурсов молодых звезд до бесед метров балета и высказываний своих коллег-журналистов.
Но коллеги, за редчайшим исключением,  ничего не понимали в балете. Многие профессионально писали о театре, музыке, кино, но о балете выдавали такую дребедень, что он, глядя на экран, невольно настораживался и  с гадливым чувством ждал  очередных журналистских «откровений».
-Какая невинность этот Стагнидзе со своим «Кривым зеркалом»? Сказать об Улановой, что она - спортивная балерина…Разве можно  так награждать великую балерину, да еще к ее юбилею? И тут же Лесневскую возносит. Вот ж.. ! Не упустит случая…
А эти, возомнившие о себе змеихи, Туся и Дуся ? Пригласили Циквелидзе, и хотя бы что-то понимали. Похоже, что они вообще ни разу на балете не были. Даже при Советах таких дур не держали.
А Караванов, казалось бы серьезный театральный критик, а тоже ...  Разве можно такое слушать!?.
 И всей стране это вешают на уши?!
Единственным из популяризаторов, кто действительно разбирался в балете, понимал его интригу, нюансы, недосказанности вокруг жанра,  был Вульфсон ,  который, благодаря своему светло-голубому  акценту,  вначале производил на Ковальского некоторое комическое впечатление. Вульфсон хотел  делать легкие передачи для широкой публики, собирал скандальные истории про великих актрис и актеров. И вот он неожиданно сделал передачу об Улановой. Это была очень интересная встреча с балетом. Оценки Вульфсона, как это ни казалось  невозможным, абсолютно совпадали с оценками Виктора. которые сложились  у него о балете.
-Как хогошо, что он подтвехдил меня!», - так же как Вульфсон, копируя выражения его  застывших глаз и двигающихся как бы самих по себе губ, - проговорил, Виктор. - Пгостите, что вы мне нгавитесь…

Сам Виктор уже  давно искал свою во многом, как он понимал, спекулятивную возможность показать себя в каком-нибудь серьезном деле, благо корреспондентская работа стимулировала такие поиски. И вот с появлением молодой балерины подобная задача, адекватная  самым тайным мечтам «способного журналюги», спектру его человеческих возможностей, как будто бы обозначалась, и оставалось найти в себе наглость взяться за ее реализацию. Это был риск, но он стоил всего.
Ковальский следил за появлением Волонковой на российском небосклоне. Да, ее хорошо пиарили. Из светлячка делали золушку. Да, ей не хватало того-то и того-то. Но этого не хватает всем молодым: умения затейливо рассуждать по ящику и одновременно не слишком громко говорить о себе. А еще лучше, - совсем молчать : в разговорах теряется таинственность, смещается имидж в сторону упрощения  .  Танец - другое дело, - в нем  все видно. А Настя как будто бы прибыла из какой-то будущей жизни. До нее никто так не танцевал. Ноги как крылья, часто выше головы, руки свободны и импровизируют, но при этом постоянно присутствует гармония образа, нет ничего надуманного, не своего.
Наверное, работай Ковальский в своей редакции, или вообще нигде не работая, в любом случае он всегда бы нашел какие-то пути, чтобы всерьез заняться Настей.

А летний московский день был непривычно знойным и лишь немногие отваживались проводить его в центре города, похожем от жары на что-то, выжженное, незаселенное и  бесполезное. 
 Тем не менее, в это время внутри прохладной кассы  Большого на Театральной встретились две давние школьные подруги, Рита Завина и Наташа Архангельская, не видевшиеся несколько лет.
- Ой, Ритка, Ты вся такая дорогая, эксклюзивная… Не чаяла тебя увидеть! Как ты там со своим мужем – миллионером управляешься.
-Спасибо, Наташ, - скромно и симпатично ответствовала бывшая отличница Рита, жена известного банкира Мергелова., - Георгий не слишком любит бросаться деньгами. Правда, к восточным украшениям и драгоценным камням не равнодушен. Посмотри, какое колечко он мне подарил !,-  протянув в  изящном изгибе руку, предъявила она своей подруге, играющий на солнце, какой-то экзотический ювелирный шедевр.
- Ужасная редкость, темный бриллиант,  почти шесть карат. А ты знаешь, кто мне его посоветовал? Помнишь у нас на курсах подбирал украшения молодой парень-журналист? Ну я о нем тебе говорила.  Он еще тогда мне сказал. «Вы, мадам, в перспективе хранительница богатого очага, и Ваш настоящий камень - темный бриллиант..»  Я это хорошо запомнила. После его слов я почувствовала, что стану женой того человека, кто этот камень мне добудет».
- Это штук двести, не меньше.!?, - деловито произнесла всеведущая Наташа.
- Нет. Существенно дороже.
- Но с такими драгоценностями ходить опасно!?, - удивившись реальному  богатству  в форме маленького изящества, - воскликнула ритина подруга.
-Не волнуйся, меня охраняют. Вон,  видишь человек в темных очках в машине ?
-Ну ладно обо мне. Как твой новый муж, Наташ?
- Да такой же, как и все предыдущие, много требует - мало дает? Я пашу, болтаюсь по всему свету, покупаю, продаю, одним словом верчусь. Некогда на спектакли пойти.  Знаешь, я тоже помню того парня, даже фамилию его, - Ковальский, кажется. Да ! Ковальский, журналист. Он где-то пишет, но где, - право не знаю…

А в это время Виктор стоя в театральной кассе, невольно обратил внимание на громко разговаривающих где-то у колонн и привлекающих своим роскошным видом женщин,   одна из которых показалась ему знакомой. «Такие обычно здесь не тусуются?, - размышлял он, - У них не может  быть никаких проблем с билетами… -  Минкульт, Торгпредство, да мало ли через чего и кого..?» Наверное, специально пришли поболтать, в связанном для них с приятными воспоминаниями,  месте. Он понимал их чувства. Отогревшись прошлыми воспоминаниями, покрутившись в родных когда-то для них местах, закадычные подруги по привычке пойдут куда - нибудь в  «Метрополь» или  «Националь», чтобы вспомнить молодость и поискать новых приключений, предварительно сообщив мужьям, что хотят немного расслабиться.
-А как тебе Волонкова в  Лебедином?, - спрашивала одна из них.
-Ты знаешь, не смотрела и особенно  не стремлюсь…
- Многое теряешь, - многозначительно добавила первая.
- Не знаю, вряд ли, что меня в ней что-то осчастливит. Если только, что-нибудь новенькое покажет.
- Виктор уже  представлял, чем можно осчастливить этих богемных особ,  на которых, по большому счету,  и надо делать балет… Их надо удивлять серьезной и неожиданной Волонковой, скидывающей свои трафареты общедоступности, вырастающей из современной трагедии, парящей в каком-то новом классическом танце  на фоне фантастического по своей красоте и одновременно близкого  им всем среднерусского пейзажа с музыкой просторной и одновременно тревожной, которой еще никто никогда не писал.
-Многие экспериментировали?! Но не более того. Большие балетные композиторы ушли, остались всякие инструменталисты. Нужен новый Чайковский… 
Но где же его взять?
- «А, может быть, самому  поискать возможности, применительно к Насте»,-неожиданно подумал Ковальский. Главное, что я ,  как никто, ее понимаю. Добавить идей. Все-таки, когда-то я подавал надежды, что-то пытался серьезно сочинять. Если  наиграю, задев тему, то, возможно, кто-то и разовьет. Да за бабки , но не такие уж, полагаю, большие, совсем интеллигентные бабки… Друзья помогут. Надо, так или иначе, прикидывать партитуру, давать толчок собственному творчеству, чтобы все закрутилось! Иначе потеряю время и не прощу себе упущенной птички.

Ковальский, стоя в кассе, с интересом слушал колоритных балетоманок.
- Напрасно, - продолжала, дама, одетая, в светлый брючный костюм, и кажущаяся  более уверенной и значительной, чем ее подруга, - Конечно, Волонкова - не Галя Уланова, - другой шарм, иное обаяние, иная пластика.. Но молодость, легкость, отсутствие комплексов…,.
- Как знать, может и присутствие, без этого нельзя, - продолжала ее собеседница, излучающая аромат нежнейших дорогих духов.
Ковальский невольно втянул  в себя этот запах, который очень точно соответствовал ее обладательнице, - тонкий запах какой-то фантазийной и истязающей любви. «Какое-то Садо – Мазо..!» - нашел подходящее словосочетание Ковальский.  Просто балет духо;в,  подумал он.
- Извини покорно, - говорила обладательница чарующего запаха.,- - Волонкова  столь еще  мала, что сравнивать ее с великими…? Мне вообще кажется, что она не наша, - это Запад, туманный Альбион, если хочешь. Техника у нее вполне приличная, но она не найдет  спроса в Большом. Ей нужен свой Григорович или Бежар, а лучше кто-нибудь из молодых и ищущих …Например, - Боря Эйгман.
«Правда!, - думает Ковальский., - Пассивная Садо...! Это моя женщина! С ней я быстро бы нашел общую постель!»
Но разговор продолжался.
-Уланова - это великая гармония. Разве кто-нибудь сможет ее повторить? Даже Лесневская….Сколько же она в своей книжке поведала нам, - читать тошно.
- Ну, уж не надо, дорогая,  Марту….!
- А почему? Скорее, не надо Галину Сергеевну, как ее все время трогают. Даже памятник ей только через два года после кончины поставили.  Одни сплошные реверансы в сторону Лесневской - пора бы уж и честь знать…

Ковальский хорошо понимал разговор этих московских театралок.
Роль Марты Лесневской в балетной иерархии великих совсем запутана! Здесь здорово   подгадили и продолжают гадить журналисты.
-А почему, собственно Лесневской не соперничать с Улановой, если душа этого хочет  и есть возможности?, - размышлял Ковальский., -  Соперничать с королевой, с Санкт – Питербуржкой ! . Пускай она московская королева или желающая таковой быть. Лесневская уже и не танцует, только где-то что-то показывает в мастер-классах. И то  за рубежом. Но какой пиар! Он не видел ни одного ролика, где бы Марта была в проработанном и законченном образе, - везде рыхлось: можно и так танцевать, и не так, и все как-то не очень убедительно. Гениальность тут не дежурила. Даже постановки  на нее «Карменситы» и «Розанны» - с шумом, с триумфом.. Но, простите, она опоздала.. Ей - то уж сколько? А «Дама с горностаем» - совсем слабо. Она чего-то хочет, но не настолько фанатично... А любая слава болезненна и уязвима.  Жить можно хорошо и талантливо, а получается - только хорошо. Уланова и Лесневская – Моцарт и Сальери. У одной только балет, у другой - раскрученный имидж,  муж–композитор при ней , и постоянная потребность уведомлять всех о своем существовании, невольно противопоставляя себя той скромной и никем особенно не защищаемой. Но чего действительно нет – это полноценных записей танцев, - в данном случае, самого главного аргумента в спорах. Единственное, что видел он только однажды и, что было действительно сильно, – это фрагмент восточного танца с Мартой. Вот это  действительно был ее, только ее танец!
Кстати. А почему все-таки нет записей нашего классического балета  на компакт-дисках, - ведь и Уланову, и Лесневсую, столько раз писали. Можно дать классическую подборку. Тогда многие вопросы уйдут !
Но, может быть, неудачи  с последними балетами Лесневской, некий показательный эксперимент, и есть тот самый главный и необходимый отрицательный опыт, который необходим Волонковой.

А разговор московских театралок уже  шел по накатанному треугольнику: Лесневская -Уланова-Большой, где доминировал  сам театр, его новый художественный руководитель, отсутствие того-то, присутствие непонятных тех-то,....  Затем он опять сместился в сторону молодой балерины.

Виктор уже писал вариант либретто.  Он долго думал, кем должна быть его героиня: скромная провинциалка из богом забытого российского уголка или какая-нибудь стильная Ирочка из столичной семьи, где все есть и не хватает только заурядного бабьего счастья. За что зацепиться?
Скорее всего беседующие у театральной кассы подруги, предпочли бы воплощение на сцене какого-нибудь московского шарма: резкости и неординарности красок, открытости любовных сцен, эффектных партнеров, чтобы увидеть какой-то, пока еще не родившийся ни в чьих головах,  современный русский балет, в котором они могли бы увидеть самих себя в переломные моменты их собственной жизни.

Ковальский вспомнил, как три года назад, он проводил корреспондентское расследование в связи с  сообщением о том, что кто-то хочет приватизировать, оставшуюся после смерти Улановой, квартиру на Котельнической набережной.
Высотка. Где-то  здесь рядом он был много раз: Знакомый «Иллюзион», подальше вдоль по набережной - общага  с чудесными девчонками – художницами по тканям, в одну из которых он был когда-то влюблен. Где-то в этих домах – квартира его шефа. Заповедник престижа, толстых кошельков,  мечтаний провинциалов.
Просмотрев многочисленные мемориальные доски на фасаде, Ковальский удивился, что среди них нет доски с именем Улановой. Он обошел весь левый флигель высотки и прошел к центральному входу. У величественного сталинского фасада Виктор увидел огромный цветочный сад и многочисленные, разбросанные как попало и как-будто бы не особенно  ценившимися здесь, дорогие иномарки. «Богатство здесь, не как у всех, - какое-то не основательное, спешное..», - оценил Ковальский броский антураж центрального здания. Когда-нибудь, потомки, наверное, скажут: «Эти новые русские умели жить!» и покажут вот этот самый Центральный вход дома на Котельнической, вобравший в себя и эпоху сталинских излишеств, и пришедшую с Запада моду  цветочного дизайна и,   безусловно, киношный блеск роскошных иномарок, разбросанных без определенной закономерности около дома-великана.
Через открытую дверь центрального подъезда Виктор видел солидную охрану, стол коменданта, и какие-то затемненные архитектурные излишества сталинского вестибюльного стиля. Он чувствовал себя,неожиданно заброшенным на какую-то совсем чужую территорию, разведчиком. «Сейчас, - подумал Виктор, кто-то незаметно подойдет ко мне, возьмет профессиональной рукой за плечо и попросит предъявить документы?» Но никто не подходил. «Не светиться же здесь бесполезно на асфальте. - Должен же быть какой-то результат от моего визита!?». И, словно отозвавшись, из подъезда дома-монстра, как из какой-нибудь хрущевки, вышли две особы. Одна –примерно его ровесница, привлекательная и интеллигентная, вторая, как показалось Виктору, – значительно старше, более деловая и менее интеллигентная...
«Из бывших прислуг, наверное. Кого-то окрутила и заставила..»
- Извините, подошел сразу к ним Виктор, - Вы не слышали сообщение по ТВ.
- Нет. А что такое?
- Да, по второму каналу проскочило сообщение, что квартиру Улановой хочет кто-то приватизировать. Предлагают сделать в ней мемориальный музей.
- Нет, мы против, - сразу сказала «прислуга»., - Будут все время ходить, надоедать. У Улановой была домработница. Ну эта, как ее? Нина, кажется.  Она всем в последние годы распоряжалась. А в прошлом году умерла. Музей надо делать не здесь, а в Большом театре. Они должны этим заниматься.
Дама недружелюбно смотрела на Виктора, отчего у него возникло подозрение, что она принимает его за наводчика..
- До свидания, мужчина!,- сказала она, дав понять, что разговаривать с ним больше не о чем.
Ее скромная и  интеллигентная спутница хотела, видимо, хотела, может быть, даже просто так поговорить, но ее притянула к себе напористая  подруга.
-Да. Несмотря на всю свою привлекательность она давно уже скучает!, - констатировал Виктор грустную улыбку симпатичной дамы.
-Всего хорошего, мужчина!, - по-деловому произнесла ее волевая подруга.   
-Да разве здесь можно о чем-то говорить! Всюду меркантильность, быт. Удушье денег.

-Нет, его героиня должна быть из другой среды. Иначе она не проявится! Наверное, она будет начинающей актрисой, ищущей романтической любви. Можно прекрасно использовать религиозность Насти. Включить в музыку церковные хоры, звоны, раздумья о вечном.
-Да! Теперь он уже точно знает. – Настя для него – это новая Уланова, с тем же трудным и серьезным восхождением на Олимп. 
И она должна  в преодолении внутренне развиваться!
-А кто по либретто может быть  ее избранником?
Ковальский выстроил в голове возможные профессии: журналист, дипломат, тренер современных единоборств. Мужская сила здесь необходима - без этого никуда! Наверное, военный, молодой офицер-десантник.
Проблем с декорациями не будет, а если будут, то они вторичны. Ковальский реально представлял написание декораций под Настю. Он видел в целом большое полотно, создающее общий лирический фон.  Это мог  быть, например, Логинов. Где он сейчас? Но более всего по светопередачи все-таки тянул его к себе Рындин, - он бы сделал это лучше всех. Но, увы..
А можно и по простому. Взять увеличенную фотографию Екатерининского озера с церквушкой вдалеке,  вечерней гладью, звоном колоколов, - близкое для него место. Поможет и необычность этого места, со своими загадками, которые многие пытались разгадать. Может быть, их разгадает его балет и музыка к нему!
Кстати, там на Екатерининском озере в Старицыно, большой ресторан на  воде, - идеальное место для динамичного действа! Здесь и должна разворачиваться борьба за любовь. Ресторан – притон разных сил:  и прожженных злодеев, с характерными танцами,  и персонажей – лишь постепенно раскрывающих себя и максимально обозначающихся в трагедийные моменты… В центре действия - большой бар над водой. Рядом яхта главного отрицательного… Кстати, близко от Екатерининского озера, действительно, есть какой-то драмтеатр. Из него могла бы появляться при  первом своем выходе молодая актриса - персонаж Нади…
А в музыке должно присутствовать зеркало величественного озера, диктующего общее настроение. Вода, в оттенках - от спокойной умиротворяющей до серой предвещающей, которую можно легко изменять искусственным светом с подсветками. Возможно, взять что-то и от Шнитке, с его  неопределенностью. Но в основе -  плавность и задушевность Чайковского, не забывая ни на минуту, что  где-то здесь - лебеди.
Либретто уже было готово, но Ковальский искал разные варианты.

А Разговор подруг на Театральной вступал в стадию откровений.
- Знаешь, деньги в искусстве еще ничего не решают. Нужна ласка, признание..
- А к талантам вообще профессионалы враждебно относятся. Волонкова для них выскочка, ее всегда будут зажимать…
- Ну что ты! Посмотри повнимательней! Она всюду: и в рекламе, и у Игоря, извиняюсь, Крутого, и  еще где-то, и славно беседует с ничего не понимающими в балете журналистами...
- Извини, я телевизор вообще не смотрю. Программа «Культура» заполнена одним человеком: он и автор, и главный клоун, и всем судия. Он же и министр…
- Нам только кажется, что балету кто-то помогает. На самом деле пустая болтовня. Все в прошлом. Нет хореографов.  Никто не ставит ничего нового, не пишет музыку, не объединяет усилия. Настя продирается сквозь равнодушие ! Запад ее с удовольствием пригрел бы…

-Это так, - думает  Ковальский, - как и то, что  западный балет как не корячится – пока все равно отстает от нашего.. -.Пока еще приоритеты у нас. И англичане, и французы, и японцы хотят все делать очень быстро и хорошо. А получается лишь оригинально и доступно, но не захватывает.  Нет школы, нет силы. Все идет только через школу и страдания».
Настя,  - своеобразное зеркало новой революции. С одной стороны она,  легко приняла весь этот вселенский бардак, и, наверное, в силу молодости, как-то легко вписалась в стиль бегущей в коммерческом ажиотаже жизни, и пока довольна своей судьбой. Но выльется ли ее талант в достижения русского балета на новом витке, будет ли она второй Улановой?
«Да хореографа под Волонкову, действительно нет…,. Это, конечно, главная проблема… А ее успех зависит исключительно от ее окружения… Для нее надо писать и ставить, иначе этот сказочный цветок быстро завянет. Предложите, покорно ей, господа художники: «Настя, а станцуй под эти стильные и абстрактные мои стихи., пронизанные твоими движениями!»
А покажи себя на фоне моих импрессионистских полотен, которые  пытаются тебя разгадать!
 А послушай, написанную  для тебя музыку балета. Хотя это не только для тебя, а  для всех нас!
- Появись же, наконец, и Ты – ее балетмейстер, фанат, одновременно рыцарь, возможно,  любовник, делающий великих  балерин. Сделай свою сказку !
Но никто не стучится. Затаились, ждут чего-то. А чего?
Ну, а каковы мои  шансы в этой игре со многими неизвестными?,- спокойно, как перед неотвратимой участью, думает Ковальский.,  - Не взваливать же на себя абсолютно все ? Это не реально. На первых порах могу выступить как не скрывающий своих намерений энтузиаст, идеолог, - некий, оказавшийся в нужном месте  в нужное время, Немирович…».
Но без денег проблему не решить. Они, где-то витают в воздухе, но  тратиться просто так  без будущих дивидендов никто не станет… Надо искать и уговаривать банкиров.

А две подруги, выйдя из театральной кассы, прошли под колоннаду Большого.
- Кстати, моему Георгию Настя очень импонирует и как балерина, и как современный типаж, и он,  конечно, нашел бы деньги на солидный проект под нее, Знаешь, его подогревает и внутреннее тщеславие, -  он хочет стать отцом-основателем современного русского балета для которого, как он полагает, Настя - просто находка. Мой Георгий хочет войти в историю.  Но к его проекту нужен хороший  исполнитель. Все менеджеры ненадежные, берут большой процент и целиком зависимы от опекунского совета театра.  В этом основная проблема.
Вдруг Натаща схватила Риту за руку.
- Смотри!  Вон, твой  журналист!
Навстречу шел Виктор Ковальский.
Подруги заинтересованно смотрели на него и искали ответного взгляда.
 
 9 сент. 2003. Царицыно