Дикий пляж

- О чем этот рассказ? - спросит нетерпеливый читатель.
- Не волнуйтесь! Он  о  месте  русской интеллигенции  в революции, –  невольно отвечу я и вздохну.   



В конце июня 2006 года сильнейшая жара охватила нашу московско-европейскую зону. Такой жары в 35-40 градусов с сопровождающими ее смерчами и грозами не будет, наверное, еще лет сто. Если ты идешь по залегшей от зноя единственной асфальтобетонной   улице  мимо старых пятиэтажек с вросшими в землю гаражами и низкими оградами, то, кажется, что попал в какой-то другой город, в котором и жить-то надо совсем по иному, по законам, записанным в каких-то древних скрижалях.    Поддавшись расслабившемуся  сознанию, ты невольно представляешь, что впереди, за полыхающими зданиями и расписанными граффити заборами, увидишь вдруг какие-нибудь экзотические кипарисы и коричневых туркменов, пребывающих в рабстве у интернационального полубандитского населения.
У крайнего дома на  Средне-Царицынской  улице  инвалид Сапронов, по местному Хаврон, теребил,  сидящего на лавке, собутыльника Юрку Исаева. Суровый Хаврон восседал в своей коляске, держась за блестящие хромированные поперечины,  будто за  рули собственной чудо-машины. 
-На ком, Юрка, страна, держится? – заводил разговор инвалид, кривясь от нахлынувших на него чувств, смешанных с принятой дозой, и не дождавшись ответа, заключал: -  Страна держится на таких как мы: советских социалистических работягах. Каждый правитель  должен народ драть, иначе нельзя.  А если с нами-уродами не смогут справиться - значит  весь народ погибнет.
-  Народ не сгубишь. Мы закаленные. Поспали и дальше пошли, - закрывая голову руками от нещадной жары, отвечал инвалиду Юрка, - На войне, как на войне. Ты телек, смотрел, Вась?  Фашизм, фашизм! Как им, пидорам, не надоест. За базар не отвечают. Людей только дразнят. Развлекаются на телевизоре, лучше бы миллиарды свои возвращали.
- Уймись Юрок! Слушай сказку... Демократ встречает Ивана и спрашивает: "Что тебе лучше, много денег или полная свобода?". "Да на хрена мне много денег?! Много денег все равно не пропьешь, а полная свобода – это у того, у кого денег до хрена. Не нужна нам твоя полная свобода."
Юрка, очухиваясь от  нестерпимой жары и водочных градусов, размеренно загорался.   
- А мне тоже  братан из третьего подъезда рассказал . Знаешь его?
- Догадываюсь, ядрен,  сын моряка.
- Ну да. Кто же еще? Прикинь, Вась. Приходит, значит, Ельцин к Путину. "Ну, как дела?" - говорит. "Нормально. А у Вас, Борис Николаевич?" - "Все путем. Олигархи, понимаешь, помогают.  В Тибет недавно  ездил - геморрой лечил. Теперь сам за водкой хожу, жену не посылаю, даю телевизор ей досмотреть!" - "У меня, Борис Николаевич, мало времени - через пять минут встреча с обманутыми банкирами, потом речь на  похоронах." - "А я, понимаешь, тоже насчет похорон. Как первый президент России, я хотел бы, чтобы меня, понимаешь ли, похоронили по русскому обычаю на Красной площади в центре нашей столицы." - "Но, надеюсь, не в мавзолее  Ленина?" - изобразив чекистское недоумение,  авторитетно спрашивал Юрка. "Нет, Владимир, как вас по батюшке, Владимирович,  на это я пока не претендую. Но, хотел бы, чтобы, на видном месте,  можно, например, у памятника, понимаешь, Минкину и Пожарскому, а главное -  чтобы все, кто проходил мимо, не ругались на меня матом,  давая  спокойно спать в моем  муфзалее!" - "Надо подумать, Борис Николаевич", Искусно выдержав  паузу, продолжал Юрка,  -  "Первое условие – похоронить Вас на Красной площади - я как-то еще могу Вам гарантировать, но второе - просто не реально".
Инвалид закачал головой в знак одобрения.
- Ну, артист, Юр! Это Валера тебе рассказал? Он расскажет!
Помолчав, инвалид продолжал:
- В 65-ом, как мы сюда переселились,  хрущевкой наш дом никто не  обзывал -  рады были, что съехали с коммуналок: кто с Таганки, ядрен, кто с  Рижской, а большинство из Хохловки, неподалеку отсюда. Дружбанов, было – без счету. Зависали, ядрен, как и сейчас, но работали, не валяли.. Порядок есть порядок. Кто  нарушал, получал по всем заслугам... через  месткомы, парткомы, а то и жен дергали, ядрен, для воздействия. Зато ни хрена бомжей, ни наркоманов,  как сейчас. Сознание было. 
- А ты, Юрок, Моряка - то, знал?
- Нет, он тогда уже умер, как я сюда прибыл. Но слышал о нем много - для нашего дома  авторитет типа Сталина. Говорят он откуда-то с Волги, типа русского богатыря. Если бы выбирали  его тогда, он бы точно вождем стал.
- Он за всех заступался. С Калининым еще в Верховном Совете работал.  Я как с тобой с ним разговаривал. Он один за всех мог запросто все решить. Восемь десятков, а здоровее  любого молодого! В проруби купался!  Мужики шли  за ним,  как за Чапаем - хоть на смерть, хоть на победу! Щас таких уже нет!
- А пил ты с ним, с моряком-то? - подначивал Юрка. - Если  не пил – значит не друг.
- Он пил мало,  только на поминках. Супруга у него из благородных. Три сына. Сейчас только младший остался, Валерка – разведенный, пишет все что-то. Не позавидуешь! Вот так, Юркан!
Инвалид  едва  сдерживался от нахлынувших  на него чувств.
- Все равно эти бугры нас не поймут... - игнорировал Юрка чувства  инвалида. - Мы  с тобой для них шваль. У бугров свои намерения.
- Что ты лепешь? Какой он тебе бугор? Он за Россию-матушку мог жизнь отдать. Щас все деньгами меряется и иномарками. Все сдвинулись. Никто ни о ком  не думает. Пойми Юрка. Когда  эта хренова перестройка началась, все вспоминали Моряка. Разве бы такие как он дали бы такому сотвориться! Каждый его вспоминал. Понял ты, артист хренов?
Юрка сквозь пьяную дурь противоречил:
- Ну что ты, моряк, да моряк? Нет Моряка, нет Сталина, нет козла Андропова, шебуршишь как моя Лидка!
- Да я за Моряка тебе горло, ядрен, перегрызу - будоражился инвалид, замахиваясь клюшкой.
Юрка выставлял над головой свои  гибкие жилистые руки, казалось бы, более гармоничные и разумные, чем его голова, и окончательно добивал инвалида.
- Теперь не Моряки, теперь Абрамовичи главные. А все  твои моряки без бабок ничего не сделают, как не старайся. Пум-пум, как говорится!
Инвалид качал головой от злости - Юрка никак не хотел его понимать: "Сколько не пьет, а всегда спорит! Моряк враз бы ему  мозги прочистил..."
Помолчав, Хаврон измерил Юрку полным презрения взглядом, но затем , как бы сжалившись, изрек:
- Без Моряка, Юрка, все равно нам всем хана!

Инвалид не хотел ссориться с Юркой, одним из немногих, кто его слушал. Закрываясь от палящего солнца, он уставился своей шаманской  физиономией в какую-то незримую точку  на  коляске, будто в ней находил утешение  своим бедам.
- А Сколько от водки народу сдохло, прикинь, Юркан...  Вовка  с  третьего этажа  - пил-пил не просыхая. Борька, как освободился, тоже пил без передыха, все со своей Дуськой, ругался. Мишка Понятых, музыкант, – этот скоропостижно ... Пластинку свою мне прошлым годом подарил. Написал: "Царю Хаврону от свободного художника".  Работяга был как мы с тобой. Вот ты на 315-ом заводе  вкалывал, а я на ЗИЛе в инструментальном. А где сейчас-то наши заводы? Цеха закрыты, все растащено. Даже ЗИЛ  уберечь не могли. По всей Москве одни шарашкины конторы. Разве для этого мы с тобой вкалывали, Юр!
Убрав скрюченные руки в кресло, инвалид, помолчав, продолжал. 
- Теперь все куда-то разбежались.  Мужики ни с кем не здороваются, будто - не в одном доме живут. Одни приезжие. Раньше у нас один Жигуль во дворе стоял, у Ваньки–милиционера. А теперь - всякие Мерсы и Ауди - выпендриваются друг перед дружкой. Татар много было, такие же как и мы  - пили не меньше... А щас - там азербайжаны, здесь – армяны,  черные сплошняком, деваться некуда.
Открыв скрипучую дверь, словно услышав речь Хаврона, из подъезда гордо вышел приезжий  кавказец. 
- Вон деловой пошел, –  кивнул вслед кавказцу Хаврон, - Ни с кем,  не здоровается, будто у себя в горах.  Я думал вначале, что он грузин, а он самый, что ни на есть азербайжан.  Они во много раз хуже грузин. Дикие как звери. Сколько от них народа пострадало?
- Помнишь Юрка, в позапрошлом годе дочку Парамона эти твари изнасиловали. Песок, говорят, в легких у нее нашли. Все знают, что  азербайжаны. И никто ничего. Деньги все делают! Как наши пацаны их не растерзали?
- А кто терзать-то будет, ты что ли, или я? – задетый насущной темой, заводился Юрка. - Им суки наши Товарищеский рынок отдали. Теперь они там полные хозяева, их теперь уже никто не выгонит. Чуть что – экстремизм! До восьми лет. А если что, то и до двенадцати. Эти твари лучше нас законы знают!
Юрка хотел еще что-то говорить на злую тему, но инвалид его остановил:
- Вон, Юр, твоя идет! - толкнул он клюшкой соседа.
Было слышно, как  замедлился стук  каблуков на асфальте, и  над  Юркой выросла большая тетка.
- Добрый день, сосед! - кивнула энергичная тетка инвалиду. - Как тут мой  мужик?
Тетка уставилась на склонившего нетрезвую голову  Юрку.
- Юрка, давай не ***вничай, - миролюбиво сказала она, не моргнув глазом. -  Иди, пока не побила!
- Не трожь! – безжалостно  сатанел Юрка, отмахивая руку жены.
Тетка подняла отторгнутую руку, делая вид, что готова стукнуть Юрку по затылку.
 – Ух, горе ты мое ! - рассердившись на Юрку за неповиновение, уставилась она на инвалида, ища сочувствия.
-Лидка оставь его! Пускай очухается, - авторитетно сказал ей Хаврон и серьезно посмотрел на соседку.
-Ты на Товарищеском рынке давно торгуешь? 
-Какая торговля, Вась?- Она повернулась в сторону инвалида и театрально развела руками. -  Щас черножопые везде заправляют. У них свой начальник – подполковник, тоже  черный. Так  что на рынок - не суйся! Хачи скоро все захватят и голыми нас оставят. Цены-то, какие? Все перекупают у русских. А вы только пить можете, да, как некоторые,  рассуждать по телевизору!
Лидка пошла в подъезд, оставив мужиков отрезвляться.
Разочарованный инвалид, видя непонимание со всех сторон, постепенно мутнел  глазами.
-Да они-то - все  умеют, - хрипел  Хаврон. - Эти Рабиновичи в перестройку все мозги  продырявили со своей демократией, а теперь, блин, эти черные! Мы русские – уррроды!
Свирепое нездешнее солнце словно накрывало инвалида своим удушьем. Сжав  в пьяной гримасе жесткие губы, он,    будто бы   выносил  себе смертный приговор:             «Мы урроды, самые натуральные урроды!»-повторял он, затихая и дрожа.
-Сам ты натуральный урод! Буркало свое закрой, хозяин  -  огрызнулся Юрка, но  скоро затих.  Через минуту он, словно придя в сознание, открыл глаза, посмотрел на сумасшедшего Хаврона, судорожно потер уши  и,  встал, будто что-то вспомнил.
- Ладно, пошли, Вась! 
 Опираясь на коляску, Юрка покатил инвалида в   дом.

Пятиэтажка, чутко прислушивалась  к речам на лавочке, остерегаясь, однако, вмешиваться в разговор своих нетрезвых сограждан: «Они простые, болтают, что попало!».
-Мы, действительно, уроды, - думал бывший инженер космического предприятия, Валерий Кадомский.  Мы не смотрим в будущее; нас обманывают как щенков. Кто я, собственно, для них? Интеллигенция, которая продала страну,  понизила их статус.  Но я  то же,  как и они, обманут. Хотя с нас спрос другой. Кто как не мы, русская интеллигенция, должна своему народу и история нам этого не простит? Толстой, Чехов, Горький - подтачивали устои, отдаляя власть от народа. Вот и подточили. Сначала первая революция, потом вторая - еще более наглая, чем первая,  сотворенная, практически, средствами массовой информации. И как ни странно народ в нее поверил. Да, получили по башке – теперь надо хотя бы перед  собой быть честным.
Кадомский  хорошо помнил, как в конце лета  90-го года к ним  на орденоносное предприятие приезжал опальный Ельцин,     поддерживаемый  ДемРоссией. К тому времени перестройка уже пробуксовывала,  и  народ чутко воспринимал все, что говорил  Ельцин. Согретый любовью народа, он выступал в переполненном  актовом зале  и говорил час.   Рукоплескали стоя.
- Непонятно как дальше-то все сложиться, - думал после его выступления Кадомский, которого единодушно избрали в Совет предприятия. - Уже сейчас очевиден развал производства, многочисленные кооперативы  перекачивают государственные деньги от одного человечка к другому, никто не несет никакой ответственности.  Похоже, что мы уже никому  не нужны.  Актив ДемРосии претендует на место лидера, но собирается где-то по углам, осторожничают, появились какие-то непонятные люди, уверенно чувствующие себя в этом беспорядке - раньше никто их серьезно не воспринимал.
А как легко компартия сдала свои позиции? Все ее активисты мгновенно перестроились – говорят совсем другие речи. Бывший парторг – член МГК КПСС, отдал мне ключи от своего, внушающего трепет, огромного парткабинета: «Делайте, что хотите? Поверьте! Я с двадцать четвертого года,  прошел всю  войну, вижу, что что-то здесь не так…». Кадомский вспоминал многое из того, чему раньше не особенно придавал значения: партии, которая держала страну; возможностям лидера, непостижимому русскому менталитету; а главное – схожести революции 17 года и нынешней. «Хотя лозунги и другие, но участники - те же.»
«Мой отец застал страну еще в царское время, когда Россия выходила в мировые лидеры;  а сейчас -  она, по-существу, третий мир, шарахается во все стороны. Страна воров и алкоголиков. Безвластие ее погубит!»
Кадомский, сидя на зашторенной от нещадного солнца кухне, через открытое окно, хорошо слышал разговор инвалида с Юркой.
-А кто они для меня, эти люди, которые знают отца, нашу семью? 
-Им нужен не я, со своими сомнениями.  Им нужна вера в чудо. А в кого, собственно, им верить-то ? Время опошлений прошло: «дураки и дороги, эта страна» . Мы потеряли всякую ответственность. Где во всем  этом  - русская совесть, русская душа?. Она, ушла на дно, заскулила, и дальше будет проявляться только в негативе. Это для меня инвалид говорил об отце, будто умолял:  «Валерий, оглянись. Только ты, сможешь  для нас что-то сделать.  Ты – сын Моряка, умный, образованный. Оправдай же свое назначение!»   
Но ты не хочешь ввязываться, чтобы  не проиграть…
Юридически и организационно в наше время все возможно, - стараясь быть объективным, говорил себе Валерий.  Но ты боишься. А может, и не боишься, а просто не знаешь, что делать; не знаешь на кого опереться.
Но они–то,  тем более не знают! 
 
После вынужденного ухода с предприятия, на котором все продавалось, и специалистам уже не чего было  делать, сорокадвухлетний Кадомский, как и многие из его друзей, ощутил себя выброшенным из жизни. Наверное, если бы не ответственность перед собственными детьми, он мог бы и не выжить.  Опомнившись через какое-то время , Кадомский пошел в ближайшую к его дому школу №1162 . Вообще говоря, ему давно хотелось вкусить яблоко настоящего преподавания: учитель - гад, но, тем не менее, вождь! Психологически -  и педагог, и лидер выполняют одну и ту же задачу – подчиняют  подопечных своей воле.
-Что этим подросткам надо? – Конечно же, не его уроки! В первую очередь им нужно самоопределиться, показать себя.  И я помогу им в этом.
Кадомский  чувствовал свое призвание и интуитивно шел к поставленной цели. Эрудированный, склонный к экспериментам, он быстро овладел предметом и считался одним из лучших учителей в школе. Его, правда, несколько беспокоила миловидная блондинка Ната Забродская, в которую   были влюблены все кавказцы и, ему,    тоже  охваченному плохо скрываемым чувством, приходилось нелегко. Однако, в подобной ситуации, как, наверное, и вообще в жизни, были  свои плюсы и минусы. Возможно, что для Наты, увлеченный Кадомский, готовил свои легендарные  уроки по отечественной истории, которые обсуждались на разных педсоветах и приносили ему славу и авторитет среди коллег; возможно, что его Ната своим зримым присутствием, помогла развить Кадомскому свой педагогический талант - сделать его более жизненным и изощренным.    -Конечно, я отдал бы за нее все! -думал Кадомский. -  Судьба этого цветка только одному Богу  известна; зачастую она бывает не слишком проста.
Однажды, один из его смуглых  соперников в ответ  на пятерку, поставленную Кадомским, Нате, демонстративно произнес: « А мне, Валерий Олегович, тоже дайте пятерку!», намекая историку, на неположенное завышение оценок первой красавице.   Где-то в глубине души Кадомский ждал подобного вызова.
Ничуть не смутившись, строгий  учитель вызвал нахала к доске, и,   встав в позу вселенского судьи,  задал «подсудимому», полный серьезности, вопрос: 
-Магаров, скажи лучше нам, что такое СССР - строй, федерация или ханство?
 -Ханство! – совершенно серьезно ответил, ничего не подозревающий,  Магаров, вызывая смех среди школьников.
-Кол, Магаров! - выразительно заключил учитель, уязвленный посягательством на принадлежащую ему по праву симпатичную собственность. 
Соперник, таким образом, был повержен. Однако, колы просвещенный  Кадомский не ставил - он удовлетворен  был  тем, что этот ретивый турок  будет знать в кого влюбляться.

Послушав из открытого окна, разговоры   Хаврона с Юркой, Валерий невольно вышел к лавочке,  чувствуя, что кто-то еще подойдет к этой импровизированной  трибуне.
 Действительно,  с противоположной стороны  лавочки  подходил широко улыбающийся Яков Семенович Шегитович. 
-Чрезмерно приветствую Вас, Валерий Олегович!
-Здравствуйте Яков Семенович!  Чем обязан Вашему вниманию?
-Да, во всем доме неским поговорить кроме вас. Все думают только  о насущном, а Вы - о самом главном, о всепланетном. Наверно, не знаете почем сейчас картошка на рынке?
-Увы, знаю! Примерно в два раза дороже, чем в прошлое лето.
-Ну, слава Богу!  Значит, опираетесь на реальность.
-Яков Семенович, чьи проблемы решает наша страна - свои или чужие?
-Без своих нет и чужих проблем! - уклонялся Шегитович.- Сейчас она решает чисто климатические проблемы. Такого лета я еще никогда не видел, чтобы за сорок градусов. Где-то, кажется в 63 году,  в Москве, действительно, была подобная  жара со смерчами и грозами. На Гоголевском бульваре тогда все вековые деревья повалило. Мишка Крейдин, сейчас он профессор во втором Меде, сказал  тогда незабываемую фразу: «Просто так природа никогда не кому не угрожает. Я думаю,  в кардиологии прибавится проблем!». Но, я так думаю, - обострял Шегитович, - что и в психиатрии тоже  кое-что прибавится;  нам, психам, как говорится,  виднее.
Шегитович замолк, давая  ответный ход  оппоненту.
-А вы наших политических психиатров слушаете ? У них ведь тоже сплошные проблемы.
-Вы, Валерий Олегович, наивно думаете, что проблемы  только у русских? Вам, я полагаю, надо поездить по миру, как это делают ваши дети, и оценить свои трудности с точки зрения  чужих. Россия богатая страна. Но люди у нас, к сожалению, увы, не приспособлены к мировому диалогу? Поэтому никакая перестройка и не получилась?. Ваш незабвенный батюшка всегда был оптимистом, поэтому за ним и шел народ. А вы зашорены  своими идеями абсолютного блага, некоего русского коммунизма. Не получилось во время у серьезных мужей и   никогда  уже не получится, особенно сейчас. Вы, конечно, думаете, что все это еврейский заговор, новые Парвусы и Соросы.   
Допустим! Допустим,  все процессы контролируются извне. Контролируются кем угодно. Пускай Америкой, пускай жидами, пускай масонами.  Но вы этих людей не знаете? И я их не знаю! 
-Не волнуйтесь, Яков Семенович, догадаться не трудно. Хотя, предупреждаю, мы выходим на жесткую тропу политики. Вы согласны, что эта жесткая тропа?
-Ну, уж не пугайте, Валерий Олегович!
-Все эти говорящие мальчики в правительстве. А, посмотрите, кто стоит над схваткой? Всякие там непонятные союзы и палаты.  Да и «Вопросы экономики» Абалкина как-никак читаю – там все откровенно.
Валерий ждал, что Шегитович, по своему обыкновению,  начнет иронизировать,  но закаленный деморос, вопреки ожиданиям, шел напролом.
-Вы, Валерий Олегович, просто  зациклены на ваших идеях и не ощущаете современности. А современность пахнет совсем по-другому. Она пахнет   деньгами и дураками !
Кадомский выпада не принимал, а уходил в параллельное пространство.
-Сплочение масонов всем создает энергетические проблемы. Посмотрите на природу! Правильно ваш друг говорил: «Природа просто так не выступает…»
-Вот я это и пытаюсь понять в Вас! – горячился  Шегитович. - Что вы все на природу ссылаетесь? Вы сначала защитите  страну  от своих, затем уже  от чужих. Этого-то вы не можете сделать!  Я, признаюсь, читал вашу статью по интересующему нас вопросу еще в конце восьмидесятых годов. Она была одна из любопытных. Я не помню, где вы ее тогда опубликовали, в тот период было много всяких газетенок, но я читал ее в подземном переходе на Пушкинской. Там тогда еще никакой торговли не было – был только один переход, а наверху, над ним, самая популярная газета «Московские новости», или, как вы ее  называли,  «Масонские новости». Ваша статья, помню, резко контрастировала  со всем,  что писали всякие там  Бондаренки и Прохановы. Суть ее, как я помню, состояла в том, что русские достаточно сходны с евреями. Я помню, вы  доказывали это какими-то  психологическими примерами и на какой-то сходный экзотерический талант ссылались. Хотя  это и абсолютная чушь, но читать было интересно. Интересно потому, что вы мне, еврею, демонстрировали не политизированный взгляд русского человека на самые простые вещи!
Шегитович, распалившись, продолжал : 
 -А вы знаете, что русской нации как таковой вообще не существует в природе?! Проанализируйте ее происхождение, и вы поймете?.
-А и доказывать нечего. Есть такая  страна как Россия со своей многовековой историей. А кем она образована скифами или варягами не столь и важно.
-Не правда. Вы как историк, хорошо знаете, что все важно; и даже какой-нибудь заурядный вагон, доставивший революционеров в 17 году, будет потом рассматриваться, чуть ли, не как начало конца России. 
- Ваших революционеров. Но дело даже не в этом.  Моя статья была написана сто лет назад, еще до прихода Ельцина к власти. Тогда, действительно, присутствовала идея  сплочения. Но я писал, что и русские и евреи по природе своей не приспособлены  руководить такой страной, как наша? Я показывал, что обе нации нельзя допускать к  большому пирогу - одни его растащат, другие отдадут всем бесплатно. Сейчас это уже очевидно. И русским и евреям не хватает барьеров. Мы должны находиться, условно говоря,  под немцами.
- Валерий Олегович!. Но идея сплочения, как это ни странно для вас, и у евреев присутствует. Да евреи бояться  русского населения, бояться ваших Хавронов , боятся нового Холокоста. Ельцин не самый удачный лидер - он, признаюсь, породил коррупцию на еврейском уровне и отдалил преобразования в России. Ну а вы, русская интеллигенция, куда смотрели ? Вас сплачивает только борьба с жидами и ничего больше!
-Мы все  были тогда  одурачены. Вы сделали своим телевидение. А телевидение во многом и определяло  политику в стране. Но сейчас страна  окончательно развалена. Мы просто моральные уроды!
-Но вы-то,  вряд ли? Вы себя, Валерий Олегович, недооцениваете. Думаю, что вы изобретете какую-нибудь новую теорию, или найдете какой-нибудь талисман -  на Вас это похоже.
-Яков Семенович!  Нам сейчас только одна природа  и может помочь.  Я, в отличие от вас,  не рационалист. У меня другая порода.
-А напрасно, Валерий?  Представьте себе русского рационалиста вашего уровня. Это и финансист, и правитель, и палач, и решатель национальных вопросов. И как бы вы  их решали ?
-Очень просто. Всех бы выгнал отовсюду и создал бы всем сплошные трудности  - тем больше трудностей, тем лучше. А сейчас,  все  наоборот.
-Ну и кто бы вас, извиняюсь, поддержал?
-Природа. Природа одна должна устанавливать истину. Светит солнце – радость. Идет снег – тоже радость. А если буря – то беда. Как в первобытном обществе. Но чтобы все это ощущали. А сейчас за Рублевками или Барвихами нации не видно. Любая нация должна быть всегда в форме. Как сейчас ваш Израиль. Но в отличие от России - у Израиля нет никаких ресурсов,  ни природных, ни моральных.
-Но у Израиля есть самое главное – деньги! - спокойно, как изрекающий непреложную истину, сказал Шегитович.
-Но деньги тоже можно запретить, - также спокойно сказал Кадомский. И это не беспочвенная идея! Представьте себе развитие цивилизации по спирали! Первобытность на новом уровне, возврат  человека к природе. Я полагаю, что здоровые силы в мире есть. Был бы вождь!
-Но не первобытный, -  напряженно заулыбался Шегитович.
К лавочке подходил кто-то посторонний.

После разговора с Шегитовичем, несколько утомленный  Кадомский, поднялся к себе в квартиру на четвертый этаж, погладил, ждущую от него ласки, черно-белую кошку Муську  и лег на диван. Муська уселась возле него..
-Почему в последнее время у меня развилась эта манера расслабленного спора, приводящая к раздражениям с обеих сторон? – думал Кадомский, - я ведь с детства не привык к таким беспардонным перепалкам. Хотя позиции и так предельно ясны. Это понятно и по профилю адвоката демократии.  Шегитович  делает меня каким-то очумелым антисемитом... На самом же деле о самом главном, мы с ним так и не поговорили. А самое главное - черные. Демократы делают вид, что это не их проблема, а сами подготавливают террористов и одновременно заложников в борьбе против русского  населения. От этого может никому не поздоровиться - фортуна может  качнуться в любую сторону; надо учитывать время - а время сейчас не их.
А что хотел от меня Шегитович - ведь не просто так он  подошел ко мне? Хотел показать, что ничего не боится? Но я то знаю, что боится, по пословице: нет бойца в бою храбрей, чем напуганный еврей. А он чем-то напуган. Чувствует что-то. Интуиция меня не подводила.

-Вообще говоря, - думаю я, пишущий эти строки, житель той же пятиэтажки,  - лет через пять, в нашей интернациональной хрущевке будет совсем иная жизнь. Безусловно, Путин наведет порядок, но пить будут не меньше. В Царицыно, естественно, размножиться Кавказ  и цены на рынке подскочат, а  газеты снова станут писать про экстремизм  и фашизм. Но пить не перестанут. Серега  на третьем этаже по-прежнему будет сдавать комнату всяким подозрительным элементам и выбрасывать пустые бутылки из окна.  Наверное, уменьшится коррупция, поскольку она сейчас- дальше некуда, а соседка возвратится из Можайской тюрьмы в свою квартиру.  Кого–то  из нашей молодежи,  ругающейся в подъезде матом, за что-нибудь посадят. Но, тем не менее, из нашей хрущевки, как и из города Зеро, никто никуда не уедет. Это не предусмотрено природой хрущевок. Люди будут естественным образом уходить в мир иной или вытесняться энергичными приезжими, которые тоже в свою очередь никуда отсюда не уедут. Лучшая из жильцов нашего дома, Ира  - химик, кандидат наук, даже не заметит пролетающего времени, которого со все большей эмоциональностью наблюдаю я.
А зачем я его наблюдаю? Зачем делаю какие-то никому не нужные  выводы? Не могу понять. Но, может быть,    кому-то и пригодиться?

-Если развивать свою интуицию в нужном направлении, - думаю я, стоя уже на ночном балконе, - то, безусловно, можно найти закономерности в превратностях необычной жары, как в  прожитой до жары жизни, так и,  возможно,   в новой, вперед смотрящей, жизни.
Вон сильный ветер после оглушительного дня сорвал ветку старой березы и бросил ее на мой балкон. Но если ветер  усилится  и превратится в ураган, то береза может не выдержать и сама упасть под ударами ветра.
-Нет! Березу сажал мой отец,  и  она не может просто так упасть! – думаю я, и испытываю при этом  непроизвольный  страх, сходный с криком о смерти.  Однако кто-то ночной,  сквозь тьму  произносит :
-А ты, ведь, не посадил еще ничего,  - все только собираешься!
И тут же в ответ – сверкание молнии и  раскаты грома.

24 июля 2006 года стояла  изнуряющая, беспощадная жара, накрывшая своим душным покрывалом наш  вредный суетящийся мегаполис. Кто-то ждал очередных чеченских взрывов; кто-то веерного отключения электричества, о возможности  которого предупреждал постаревший Чубайс; кто-то -  поголовного заражения птичьим гриппом, наблюдая по телевизору свернутые шейки несчастных хохлаток. Какие-то продвинутые физики с упоением предрекали,  причитающихся этой стране, мощных стихийных бедствий,  от которых, как считал маэстро Гордон, нам никуда не деться.

-Жара как ослепленный образ, как призрак бушующего мира, - писал Кадомский в своем дневнике, обыгрывая образ испепеляющей жары.
Жара владела улицей,   казавшейся со стороны неприспособленной для благоустроенного общественного жилья; высвечивалась на потных лицах, работающих на укладке дорог  таджиков; жара таилась в темных занавешенных, казавшихся  безжизненными, окнах пятиэтажек и сияла на кремлевских звездах, идущей по телевизору музыкальной заставки программы «Время».
Образ жары, безусловно, улавливался и в томной раскрепощенности ,  одетых  в изящную одежду модниц, драгоценности которых переливались тонким дизайнерским блеском в сосредоточенных глазах молодых существ. Все они куда–то спешили, или хотели куда-нибудь спешить.  Все мы хотим куда-то спешить!
Объединенное духотой население, неохваченное курортами и дачными участками, тянулось к Большому Кантемировскому пруду, на котором, как на каком-то американском игральном автомате с несколькими сотнями мелькающих вдалеке  фишек,  разыгрывался  общевселенский  лот под названием: - Жить или не жить?!
За первое голосовало все молодое население, одетое в майки, короткие юбки и разорванные на коленках джинсы. За второе - то, которое было неосторожно названо Хавроном «уродами», и которое, видимо, хотело отмыть эту, казалось бы, плохо заметную, но, тем не менее, утомительную грязь. Может быть, кто-то из них на диком пляже что–то надумает и решит. Если бы это было так?
Сначала оно подходило к разделяющему его рубежу и спрашивало, где здесь можно перелезть через забор;  затем примеряло свои возможности, сходные с возможностями домашних приученных собачек;  затем,  взобравшись на насыпь, свистящей поездами Курской дороги, увидев издалека сияющее озеро, забывало все на свете и подчинялось первобытным инстинктам этой полудикой, болезненно-красочной местности.
-Неужели это все мое? – думал вновь прибывший. - Это небо, в котором хочется плавать и даже  кувыркаться; этот венчальный звон, белеющей вдалеке церкви. Как–то уж необычно хорошо. Рай это или не рай?

-Если всех, пришедших сюда, подчинить пляжной всеобщности, - думал, лежащий у кромки воды, будущий лауреат Нобелевской или каких-то других премий, физик Гурий Кудряшов, - то, этот пляж станет на какое-то время центральным звеном в некоем сложном энергетическом организме под названием «Страна».
Худощавый, зарывшийся в цветастый плед, Гурий, подбрасывал горячий песок к своим чувствительным ногам, словно хорошо знал те участки мозга, которые на его подбрасывание реагируют. 
Гурий давно работал в академическом институте и занимался исследованиями мозга, а именно, его отдела -  гиппокампа, отвечающего за память. Устав от многочисленных экспериментов с крысами,  в которых вероятность  получения нужного среза близка к нулю, а главное от нескладывающихся взаимоотношений с завлабом Маркеловым, Гурий пришел на Дикий пляж, чтобы охладиться и проветрить свои собственные мозги, избегая думать о проблемах. Но это у него не получалось.
-Да ну на фиг, этого Маркелова, - хочет на мне в академики вылезти, а у самого ни идей, ни общего понимания. - Был бы Воронин, другое дело? Не очень-то мы ценим настоящих  лидеров, но только они  генерируют мультипликационные эффекты, некие невидимые волны, которые порождают другие волны, создавая мощный энергетический поток. Ленин, Фидель, Лукашенко – все это генераторы мультиэффектов.  На первой стадии преобразований и Ельцин, безусловно, был таковым.  Кадомский, говорил мне, что  Ленин почувствовал возможности своего воздействия на  людей лишь после  Красноярской ссылки, после которой он стал ощущать себя  лидером. Возможно, Красноярский край, Шушенское -  то самое место, которое создавало его энергетику? К сожалению, мы ничего не знаем об этом.
  Мозги физика неслись в неспокойном направлении.
-Проведем анализ и  будем логически подходить к решению развернутой во всех смыслах, проблемы «Страна». Можно говорить о том, что у нас все хорошо. Хотя и в прошлой жизни примерно тоже говорили. Почему же мы не ценили ее тогда, а можем оценить лишь сейчас? Ответ очевиден, - потому что мы получили соответствующее информационное воздействие на ключевые участки мозга.
-Допустим, мы поставили перед собой задачу - все ключевые системы настроить  на переустройство некоего объекта под названием «дикий пляж».   Тогда этот объект, может подмять под  себя абсолютно все: любые гуманитарные, технологические и организационные процессы,  а, соединив на информационном уровне соответствующие нейроны гиппокампа в сотнях людей, вызвать репродукционную энергию общего сдвига:  в головах, а не в физическом пространстве должны возникнуть светлые дюны монастырского речного песка; появиться дома-усадьбы  с городскими  садами, фитнес-залами,  психологическими компенсационными салонами.   Мы же не какая-то зоологическая нация, нам тоже нужен комфорт! Причем, весь этот процесс  должен обновляться и закрепляться - это, по существу, административное вторжение в ментальную сущность народа. Все надстроечные  звенья будут ежеминутно вещать: «У нас самая лучшая  природа, лучше всех дружба, любовь, взаимовыручка», хотя с самого начала надо приучать население к христианским терминам: совестливость, доброта, терпение, что сообразуется с нашим прошлым. Церковь в этом смысле более последовательна, чем политики.
Мультиэффект во всех его проявлениях – это то чем будет заниматься все науки через 10 лет и мне предстоит осваивать новую экспериментальную базу, постепенно переходя от крыс к человеку.  Мультиэффекты всколыхнут мир и у человечества  будет шанс одуматься, что  приведет  к созданию  государства, с едиными правилами и единым порядком. Иначе мир, безусловно, рухнет. Все будут заниматься только природой.
Где сейчас Кадомский? Он ставил себе какие-то прогрессивные  цели – то ли  взломать национальные барьеры, то ли упорядочить мировую политику с помощью мультиэффектов - мы пару раз говорили на эти темы.  Я пошел бы за ним. Где он ?
Гурий играл круглыми камешками.
Физик перевернулся на спину, сел на горячий песок,  и увидел недалеко от себя с любопытством глядящую на него, молодую женщину.
-А вот и  фея! - подумал Гурий.
-А я вас знаю. – сказала симпатичная фея, взглянув на физика, - Вы у нас что-то такое преподавали.
-Да, что-то преподавал, - призрачно произнес Гурий, невольно осматривая фею с головы до ног,  - и, надеюсь, после купанья мы  с Вами это обсудим!

Утром того же дня  Борис Бедов, приехал в тот же дом на Средне-Царицынской улице к матери для улаживания конфликта с живущими над ней шумными соседями. Новые жильцы,  постоянно водили к себе неуемных продавщиц с Товарищеского рынка, включали музыку,  и после бурных застолий ублажали своих нетерпеливых дам так, что потолок живущих под ними  готов был в любую минуту обрушиться.  Мать Бориса, Мария Кондратьевна, не могла спать под шумные стенания соседей и страдала головными болями. 
Борис старался внушить своей матери рациональное поведение:
-Да, терпи ты, мам, - говорил он, - Все равно от соседей никуда не денешься. 
Но мать, затаив что-то в своем старческом уме, хотела навсегда изжить из дома этих недоумков.
В один прекрасный день, после трудной ночи, мать Бориса не выдержала и уговорила сына к ней приехать.
Бедов приехал рано утром. Не заходя к матери, он сразу поднялся на пятый этаж и нажал кнопку звонка.
-Кто? – спросил пьяный голос, и дверь открылась.
Навстречу Бедову вышел мужик средних лет, которого в доме звали Турком.
-Я снизу.- сказал Бедов, -Чего, вы, там по ночам стучите, матери спать не даете?
-Да пусть, мать твоя, спит. Мы не в претензии. Мы тоже хочем спать. – Мужик собрался закрыть перед носом Бориса дверь, но Борис придержал ее ногой, затем   схватил удушающим приемом  Турка, и внушительно произнес:
-Ты что, не понял, с кем имеешь дело?
В коридоре появился сын Турка, Радик, одетый в камуфляжную десантную форму.
- Да, хреновое продолжение, - подумал Бедов, и ударил  Радика ногой  в грудь. Тот, как неодушевленный предмет, свалился на пол.
Пока Бедов расправлялся с Радиком, пьяный Турок  вырвался из рук  Бориса, и,  оправившись от удушающего захвата, произнес:
-Ты чего, мужик, совсем.. ?
-Да совсем! - сказал Борис, одновременно, осматривая разорванный  рукав своей    рубашки.
-Тогда претензий нет, – медленно выдавил из себя Турок. - Давай выпьем с нами!
Радик быстро принес стаканы и бутылку водки.
-Ну ладно. За знакомство! – разлил он водку по стаканам.
-Я, Борис, ФСБ!
-Владимир – прапорщик в отставке. Сам понимаешь – 42 года, а уже на пенсии. Я о тебе тоже слышал.
-Радик. Я в ОМОНе, - смутился Радик. -  Ну, ты, полковник, дал  понять!
 -Поехали! - сказал Борис. –За знакомство!
 Выпили  и сразу поняли, что нужно пить еще много и много. 
-Ну, ладно - по второй, - сказал Борис, наливая по стаканам оставшуюся в бутылке водку, и разбежимся. Мне пора!

-Ох, эта пьянь, - размышлял Бедов, уткнувшись головой  в подушку.
Он вспомнил, жившего в соседней квартире Моряка и его семью. Таких, как  Олег Константинович, он никогда больше не встречал. Это совсем другое поколение, даже не советское, а исконно русское. «Вниз по матушке, по Волге», «Варяг», «Нелюдимо наше море». Вспомнил младшего сына Моряка, Валерия, который дал ему первые навыки бокса и  открыл дорогу в другой мир. Как тогда все было понятно!
Про отца Валера мало мне  рассказывал. В советское время это было чревато. Но что-то он  Моряке он знал, в том числе по своим каналам.
Родился в 1899 году в Саратовской губернии. Из семьи православного священника. Окончил Саратовскую гимназию. В Гражданскую ушел с белыми. Сидел в тюрьме, чудом остался жив. В 20-х – активный  организатор водного спорта на Волге. Затем переехал с семьей в Москву. Был  руководителем Освода. Отличился в 31 году, во время самого большого наводнения в Москве, будучи начальником оперативного штаба по борьбе с наводнением. Закончил до войны МИИТ. Написал книжки типа «Наводнение и борьба с ним» .Работал с Калининым. В войну видел свое место в Волжской военной флотилии,  претендуя на командную должность, но его не взяли, так не был членом партии.  В последствии  всю эту   флотилию немцы  потопили под Сталинградом. Сформировал 13 отрядов из осводовцев, куда входил и отряд Цезаря Кунникова. После войны Олега Константиновича, который был тогда начальником московской спасательной службы  в чем–то обвинили. Валера показывал мне газету с фельетоном о моряке – явная подстава. Затем Брежнев, входящий во власть,  заметил Олега Константиновича и ходатайствовал  о назначении его на должность начальника спасательной службы Союза. В Царицино он жил уже будучи на пенсии.
В бумагах по ведомству обращалось также внимание на дружеские связи Кадомского с Болховитиновым – изобретателем первого реактивного самолета, с которым Кадомский учился в гимназии, а также с академиками Брюхоненко  и  Неговским .
-Да, Моряк, как к нему не подходи,  совсем не простой моряк, и что было у него внутри, не знает даже его продвинутый Валера! По сути Олег Константинович - закаленный русский лидер. Валера - уже  другой: интернационалист,  перетертый город. Хотя по сути…?
Где сейчас Валера?  В перестройку он, говорят, поддерживал деморосов, потом стал их открыто ненавидеть. Играет в свои интеллигентские игры. Доиграется. Все его рикошеты  тоже стреляют. Хотя, такие как он, иначе вести себя не могут.

Проспавшись, Борис включил по старой привычке приемник, прослушал новости, но сидеть одному в пустой квартире в такую жару  не хотелось.
-Куда пойти, куда податься?
Девок нет, счастья нет! А и с девками несчастье!
 Выйдя из дома, Бедов инстинктивно пошел на знакомый ему с детства Кантемировский пруд. Поднявшись на железнодорожную насыпь,  он остро почувствовал, что ему предстоит перейти  в незнакомое пространство.
Да, красотище!
А ведь это, как ни странно, все бесплатно и безвозмездно !
Бедов остановился у края насыпи.
-Какую роль   отведет ему сегодня этот Дикий пляж?
 Думать Бедову не хотелось. «Раз пришел,  значит надо идти. Там видно будет!»
Спустившись с насыпи, он сразу обратил внимание на двух женщин, своих ровесниц. Борис принял к сведению их шоколадный загар, который они, видимо, здесь же и получили, строго соблюдая водные и солнечные процедуры. 
–Наверное, какие-нибудь ботанички,  кандидатки каких-нибудь замысловатых наук? - подумал Бедов.
-Вот та справа ничего. Да и слева тоже. На кого-то она похожа?
Впрочем, на пляже все были на кого–то похожи. Все были из пятиэтажек,  рядом росли и часто  напоминали, тех, кто когда-то здесь жил и оставил наследные черты в своих потомках. «Как будто все они из одной Хохловки! – мечтательно улыбался, палимый солнцем, Бедов. - Как я раньше этого не замечал?». - Может быть, этот  Дикий пляж и есть  главная картинка моей плохо упакованной Родины?

Под солнечным зенитом пляжного пространства располагался  букет  молодых тел, ждущих, по всей видимости, ответственного часа своей судьбы.  Ближе к воде были мамаши с детишками. Взрослые, располагались несколько подальше. Но те пришельцы, которые  были необходимы  Бедову,  как он понимал, хоронились, видимо,  где-то в раскидистых кустах  ивового  перелеска. 
Пляж чувствовал внедрение в свой мир нового персонажа, который невольно заставлял кого-то повернуться в его сторону, а кого-то   сосредоточиться.
Борис бросил  на песок спортивную сумку, снял  майку, скинул джинсы, оставшись в плавках. Он, невольно,  демонстрировал пляжникам свое  крепкое тело. «Вылезайте из ивового перелеска - я на вас на всех посмотрю!»
Пляжники лениво поддавались внешним эмоциям. Бедов, казался им излишне цивилизованным, наверное, каким-нибудь рационально мыслящим администратором, проводящим намеченные кем-то линии и безболезненно существующем на этом свете. В нем не было какого-то внешнего энергетического напора и желания удивить.   Однако, опытный взгляд, улавливал в нем человека, который уже достаточно сделал в этой жизни: много учился, возможно, воевал, и уверенно шел к цели; это таилось во взгляде, в спокойном курении, во внутренней свободе: такой, как он, умеет принять  решение в сложной ситуации.
 Но кто-то, еще более проницательный, заметил бы, что пришедший сюда человек, в общем, устал, или  поставлен  перед какой-то компромиссом.
Раздевшись, Бедов прошел по горячему песочку к воде, быстро вошел в воду, затем, оттолкнувшись от крепкого дна, резво  прыгнул головой вперед, и, задержав дыхание, проплыл метров десять под водой. После этого, вынырнув, и, словно оттолкнувшись от воды  руками, выскочил снова по грудь, повторив мощные дельфиньи прыжки еще около двадцати раз.
«Ох, стихия, - думал Бедов, - и пошли все эти мировые проблемы!.»
Перевернувшись на спину, Борис эгоистически уже думал о том, чтобы  еще такого отхватить от этого, подаренного ему безбрежным ласковым днем,  куска  родной природы. Сделав несколько глубоких вдохов, словно большая человеческая рыба, Бедов, равномерными размашистыми гребками поплыл на спине к берегу. Раз, два. три, четыре…  Последнее – тридцать три. Число не очень-то..

Ее он увидел, когда выходил из воды. Похоже , что она за ним давно наблюдала. Наблюдали за ним еще многие, но она как-то особенно.
-Ничего баба, - подумал он, вскользь посмотрев на нее. - Лет сорок пять, наверное. Возможно,  я ее где-то и видел? Красивая, видимо,  была. Она - как любовь меж двух выстрелов, если второй выстрел в тебя. Какая-то бедовая и не перспективная, - не как мой гремучий заповедник.  Она, уж точно, - не моя. Ей, конечно, нужен не одноразовый хрен, а просто надежный мужик. В этом у нее, чувствуется, проблемы. Можно познакомится, но куда после? К подобному спектаклю я не готов, - рационально думал Борис. – Да и мужик какой-то около нее все  вертится.
Она слегка распрямилась, увидев нового человека.  Бориса она узнала почти сразу, как только тот появился , узнала, когда Бедов повернулся к ней в полупрофиль, заметив его характерную прическу, которая, осталась такою же  через много лет. Однако, лицо Бориса было несколько другим - оно было более жестким, не похожим на то прежнее юношеское - сентиментальное, которое она помнила много лет  назад: крупными стали черты, проступающая седина; казалось, что он чем-то озабочен. «Он же совсем другой!».
Да!  это был муж, мужик, - волевой, защищающий, правильный. Его можно показывать по телевизору в рубрике «Они поднимут страну с колен». Она знала, что он из секретного ведомства и, что  у него совсем  не простая жена и не простая жизнь .
«А я никогда бы ему не изменила, - думала она,  я бы всю жизнь его любила.  Жаль, только, что он этого сам не знает!» Внутренней трепет овладевал ею.
Наташа, так ее звали, увидела Бориса в 80 году в автобусе 164.  Она тогда окончила курсы медсестер и работала в 101 поликлинике. Почему такой парень и один, - спрашивала она себя, - ему бы уж и пора. Наверное, как все эти студенты, закончит учебу, потом сразу на ком-то женится. Наташа стала наблюдать за ним и, однажды, приблизилась к нему в салоне автобуса настолько, что он сам невольно обратил на нее внимание,  и  покраснел.
-Будет мой! - тайно для себя решила она.
Придя домой, Наташа принялась рассматривать себя в зеркало. Она играла в искушенную куртизанку, ставила себя в разные позы, надувала губы, вздергивала носик. Несмотря на свою нежную от природы кожу, она, тем не менее, намазала лицо картофельным отваром и  накрыла его полотенцем. Через час  она вымыла лицо, затем  накрасила пухлые губки и освободила от стягивающих оков лифчик.
-Я думаю, ему это понравится.  Другим же нравится!
На следующий день, она вошла в автобус, дождавшись того момента, когда было наиболее вероятно  появление ее студента.
- Да, он будет мой, хотя пока он этого понять не может. Такого как  он  найти я больше не смогу, - думала она. – Пользуйся пока молодая и привлекательная! Если бы он был попроще, а не таким умным, тогда шансов у меня было бы побольше.
Действительно, через две остановки   вошел ее студент.
-Конечно же, мы думали с ним совершенно одинаково, иначе - могли бы и не встретиться, - обрадовалась Наташа.
Увидев его  через автобусное стекло, Наташа поняла, что студент, максимально сосредоточен на том же, на чем и она, и видимо, полон решимости. Он был сегодня строже, чем обычно,  стараясь даже внешне походить на взрослого мужчину.
-Что же у нас с ним будет. Кошмар? Ведь он, наверняка, ничего не умеет?
Студент приближался через автобусный салон, постоял около нее, потом неожиданно изрек:
- А ты  где-то здесь живешь?
Наклонившись, он задал вопрос так фальшиво, словно боялся получить от нее какой-то сумасшедшей отказ - внутри  он, видимо, полыхал жарким пламенем.
Она, тоже потеряла дар речи и  кивала в ответ своими чистыми, как  небесная голубизна,  призывными глазами - она тоже боялась его потерять.
- Если бы он  ничего мне и не сказал бы, - думала она, опомнившись, то   я  сама  взяла бы его за руку, и повела бы  туда, куда бы он сам  захотел. Он, за мной точно пойдет, и не будет протестовать.   Я ведь лучше знаю, что ему от меня  нужно.
Как–то естественно, она привела его в подъезд своего дома. Было  уже  десять вечера. Они говорили совсем мало. Она призналась ему, со вздохом, что давно уж за ним наблюдает, и знает, какие книжки  он читает в автобусе.
- Судя по книжкам, ты должен  быть очень умным, - говорила она, - а я не такая умная как ты,  я всего лишь сестричка милосердия. Могу лечить, если заболеешь! Могу готовить, ухаживать за детьми!
Наташа ждала продолжительной  беседы. Она хотела знать о нем все.
Но он не склонен был о себе рассказывать.
- А что собственно мне рассказывать?  Нигде не был, вечно учился. Удивляюсь, что ты  за мной так пристально наблюдала, - я же ведь не какой-нибудь бабник.
Наташа чувствовала, что ему не надо давать много говорить, а то после  серьезных разговоров они будут отдаляться друг от друга. В полутемном подъезде она совершенно ничему не сопротивлялась, а Борис спросил, – девчонка ли она?
Наташа  не ответила, поцеловала его в губы страстным поцелуем, и проникнув языком в рот, долго держала Бориса в сладостном напряжении,  доведя нецелованного студента до спонтанной  прострации.
-Теперь он от меня не уйдет, не сможет !- хищно думала она. 
Затем они быстро расстались, не договариваясь о встречи:
 - Все равно  где – ни будь встретимся, -  думали оба. 
Но как часто  бывает в жизни,  через неделю ее перевели в поликлинику на Третьей Радиальной в старом Царицыно, и она стала ездить по утрам по совсем другому маршруту. После первого неудачного сексуального опыта Борис стал ее немножко раздражать:
- Бог с ним! Студент, он и есть студент, до мужика ему тянуться и тянуться!
А Борис, наоборот, беспрерывно думал о ней, за что бы не брался, где бы не находился!
Девчонка была, что надо. От  природы нежна и, по–бабьи, доверчива - такие  ему, как раз, и нравились. В такие бы губы он  вцепился.  А главное, она меня никак не обязывает. Хотя  МГИМО давит своей протокольностью, но я же не раб?
Однако, настойчивая  мысль, тем не менее, не оставляла  Бориса: « Связаться с ней – потерять карьеру! Тем более,  до последней практики осталось всего две недели».
 Отбыв практику в Германии, он, по возвращении в Москву решил довести все  свои дела до логического конца. В соответствии с будущей профессией Борис должен был к окончанию учебы, по негласному правилу, представить невесту  из благородных семейств, отмеченных в стенах престижного  института. К одной - он уже приглядывался. Она -  дочь доцента,  будущий педагог. Анкета в полном порядке. Через месяц  справили свадьбу и многие говорили, как о хорошем для него выборе. Затем Бедов уехал с женой  в загранпоездки,  лишь изредка приезжая к своей матери в Царицыно.
Но Наташа   его не забывала, думала, что, вот–вот, он где-нибудь появится, и они закрутят, пусть  даже и не слишком правильную, но интересную и счастливую жизнь. И она обязательно родит от него ребенка.
Но время шло. Через год ей подвернулся  случайный парень, который напоминал ей  Бориса.  Она родила ему дочку. Затем муж уехал куда-то на Север и там нашел себе другую подругу.  Потом она опять вышла замуж. Развелась. Потом жила с шофером Володькой, и одновременно с его другом Сашкой. Мужики были серьезные, по-своему, ее жалели, поэтому не били и не цеплялись к ее ворчаниям.
- Может быть,  Борис сам меня узнает? - думала она, стоя  на пляже. - Если бы был счастливый, то тогда не узнал бы!  Но разве он счастливый? Нет! Я это вижу и чувствую. Он, конечно, меня увидел! - думала она, когда Борис вышел из воды. - Но почему  отвел глаза ? Узнал или  не узнал ?
 Одевался Бедов со смешанным чувством:  действительно, он освежился, почувствовав в себе новую силу, но чего-то ему не доставало.
 -А что  я собственно хотел от этого дикого  пляжа, – найти жену, любовницу? – думал Бедов. -А может быть,  просто хотел вырваться? Вырваться от семьи, от мелких обязанностей, от суеты .
И чем  могло закончиться, мое вырывание? –думал Бедов. -Какой-нибудь пьянкой ? Но, может быть, добротой, которую я уже забыл?  Или  встречей?
Других вариантов не находилось.
-Конечно же,  встречей! – отвечал он самому  себе.
Встреча близкого по духу человека – это главное, что ему всегда не хватало.  Бедов ждал такого человека. Он полагал, что не встретил его потому, что сам его не достоин. Да и профессия заставляет  перед разными му..ками стоять во фрунт, кому-то рапортовать,  кому-то показывать усердие. 
 Да, Олег Константинович,  ушел, а Валерий, как-то не слишком ко мне тянется.  А других людей, у меня нет. Если бы был жив Моряк, - думал Бедов, -  то он стал бы, естественно, нашим нынешним Вождем в сплочениях и созиданиях, а я был бы его заместителем по оперативной работе. А Валера отслеживал бы всякие политические моменты, предлагал бы свои планы и концепции - в этом он силен. Территория дикого Средне-царицынского справедливого царства!
Да, сегодня я не встретил  чего-то в этом царстве. Может быть слишком многого хотел ? Как говорит  начальство – чем меньше хочешь, тем меньше устаешь.
Бедов мрачнел. Медленно покидая Дикий пляж,  он был крайне серьезен. Недалеко от него, в кустарниках низкого лесочка, сидела кучка таджиков, отрешенно глядевших вдаль .
-Наверное, только что совершили намаз?, - думал Бедов – Им все-таки лучше, чем мне -  они объединены трудностями, а я один, как в засаде.
Изредка появлялись  пьяные. Лежащий в непролазных кустах сорокалетний бомж Витя думал о том, на что ему завтра опохмелиться.
-А у меня подобных проблем нет, - читая мысли бомжа, думал Бедов.
Подобный упадок настроения означал что-то неестественное для волевого Бедова, как будто кто-то посторонний отнимал у него силу. Уже поднявшись на бруствер Курской дороги, Борис, словно поддавшись чьей-то воле, остановился. Идти домой не хотелось. Зачем я сюда вообще-то пришел ? Он на секунду представил себе взгляд той  странной женщины, которым она провожала Бедова с  покинутого им  места.
- Неужели она меня манит? Вот это сюрприз!
С нынешней женой он не имел большого счастья в жизни,  старался – но никак. Близости в последние годы что-то не получалось. Для нее он был каким-то потусторонним, не приносящим положенных денег, не ценящим ее незаурядные успехи. Но самое тяжелое, конечно, – ее предательство. Бросить – поздно! Хотя, даже по нынешним меркам, он мог бы и не слишком сетовать на жизнь.
-А тот мужик – около нее, - возвращался он к пляжу. - Лет, наверное, пятьдесят; чувствуется, бабник - с подстриженными усиками, броскими плавками.  Обращение с бабой знает.  Пыжится, но простой,  какой-нибудь  работяга. По своей  похоти, наверное, и квартирку себе обставил - на него многие бы клюнули.
-Но я то кто? Я же – мужик. В принципе, любые вопросы сам могу решать. Если она останется до вечера на пляже  и посидит час-другой  своей круглой попкой на теплом песочке, то этот, с усиками, сам к ней подскочет. Предложит поиграть в дурачка. Расположит. Влезет в душу. Наговорит ей с три короба, и  будет потом компасировать    своими колхозными истинами мозги. Она, конечно, подастся  готовности  чужого обожания. Против природы – не попрешь!
-А, может, она такого как ты  ждала? – думал Бедов.- Да, как ты, упрямого и мнительного.  И  ей было совсем не просто. Она симпатичная, не слишком приспособленная.  Можно представить, сколько мужиков  на нее западали…
-А я-то, что? Себя уже совсем не ценю? Да я ведь любого - с оружием или без оружия?- Бедов, напрягся, словно чувствовал впереди врага.
- А, может быть, это давняя контузия ?- с испугом подумал Бедов. -   Валера говорил о каких-то неизбежных случайностях, которые ходят за нами. Может быть, так оно и есть? А вот и  камень на дороге. Такие чистые камни лежат только у деревенских церквей: прожилки, искорки, словно история веков. Камень не человек, будет жить долго.   Если не дойду обратно до этой женщины, наверняка, заболею. Тронусь мозгами!
Он  вспомнил, как военный психолог рассказывал ему, что в период принятия решения по уходу из жизни, человек  уже не принадлежит сам себе, он абсолютно спокоен, и только поэтому способен выполнить поставленную задачу.
-Но ведь я могу и без камня - просто врезать «полосатым плавкам»...
  Но камень был внутренним укреплением, который   сосредотачивал Бедова,   и вынуждал развиваться событиям по более четкому и, одновременно, более драматичному сценарию. Камень как бы управлял Бедовым, и он, как завороженный,  упорно шел в заданном направлении.   
-Да! Этот горячий день, горячий вечер! Его принципиальные противники  находились в состоянии любовного погружения. Еще немного…
-А я ведь здесь не самая не нужная, - думала Наташа. Она настроилась играть свою роль на Диком пляже до конца.  - Нет Бориса – теперь мне все не почем. Такова моя судьба. Но, чувствую, шанс какой-то у меня  будет?
– Уединились? –сказал около нее чей-то голос. -  Давай, задирай ! – схватился Бедов за ее  тонкую прозрачную убку.
Наташа,  ожидавшая в душе чего-то подобного,  не поддавшись испугу, тихо сказала:
   -Не надо, Борис!
Произнесенное вслух его имя так, как будто произносила его мама , или сестра, согретое теплом и страданиями, заставило Бедова мгновенно отрезвиться. 
Бедов, посмотрел на странную полуобнаженную женщину, жалкую и, одновременно, одухотворенную,  и во всем ее облике разглядел  то же отчаяние, которое сам  недавно испытывал, думая  о не встреченной  любви и  напрасно прожитой жизни.
-Что я ей наговорил? -думал Бедов. – Да это, действительно, моя женщина! Как будто она прилетела ко мне из другого мира. Неужели я встретил то, что искал всю жизнь?
-А ведь , моему герою, надо серьезно лечиться, - торопливо думала  Наташа. – Надо бы забрать его в 55 больницу и шанс у меня появится. Я его никому не отдам!
Чуткий мужик с подстриженными усиками понял, что влез в какие-то непонятные для него процессы, но по гнилости натуры провозвещал:
-Ты, козел, у меня харю умоешь красными соплями! Думаешь, бульник взял -значит все можешь. Загремишь по статье. Щас вызову!
Бедов, несмотря на свое плохое  состояние, понял, что разрядка произошла, и  протянул  взбрыкивающему мужику  свой мобильник:
На. Вызывай милицию!
Мужик оторопел, не зная, как отреагировать, затем  рассерженно махнул рукой:
-Иди ты на х.. ! Я не знал, что у вас, бля..й,  так серьезно !

                21 декабря 2006.