Три березки и бабочка

Вопрос:
-Что ты от жизни хочешь, ведь тебе уже  шестьдесят?...
Ответ:
-Пока не знаю…

Он  что–то боязливо и упорно писал своим мелким почерком на половинном листе и одновременно глядел в монитор компьютера, пока периодически доносящийся с потолка стук, наконец-то не вывел его из себя.
-Веники несчастные.  Раздолбались там..!  То одна Манька  евроремонт устраивает, то другая. Рублевку себе конопатят…мудаков из нас делают!
Граф выключил компьютер, подождал немного, приходя в себя,  затем, вывалившись из компьютерного кресла в безвоздушное пространство, наступая на разбросанную везде  обувь, устремился вперед.
«Ну уж это гадство ..!»
Вгорячах он наткнулся  на ребро  полураскрытой двери и принимая неожиданное препятствие за чье-то дикое вмешательство в его жизнь, как маленький ребенок лепечет: «Ой, мама., кто же меня так сильно не любит?!».
В ванной комнате, держась за ушибленный  лоб, светлейший Граф, встав на край старой купалки, каким-то изменившимся голосом кричит в вытяжную решетку, улавливая сотворенное им пыльное эхо:
-Алло, долбоёны, отдохните немного и нам бедным евреям тоже дайте!
  Его эмоциональный взбрык, опрокидывает эмоциональное напряжение, в котором Граф пребывал последние несколько недель, постоянно слушая  этих упорных молотков, получающих, по – видимому, удовольствие от стучания по его голове. Он даже рад, что все так получилось. И будь, что будет! Теперь ему ничего не страшно, ни ругань, ни угрозы. Он ко всему готов. Какая-то пружина, позволяющая послать все мужское население страны на три буквы, в нем уже раскрутилась. Не переживая как прежде, Граф просто ждал ответных действий, понимая что дальше он будет крайне спокойным и собранным.
Но стук, как ни странно, прекратился. Наверное, его эмоциональный взбрык, преодолевший людскую осторожность, остановил, выполняющих выгодную работу, мастеров.
«Странно…», - думает просветленное сиятельство, - «Неужели совесть заговорила?»
Но через несколько минут  долбежка  возобновилась с еще большей интенсивностью. Этот стук совсем уничтожал чувствительного Графа..
Видимо, там наверху, над его потолком,  после некоторого совещания,  пришли к выводу, что не стоит обращать внимание на какое-то чмо, которое никак не может понять  трудностей деловых людей, а только бездельничает на своей пенсии. Лучше бы больше пил на халявные деньги и спал бы как все …

Сегодня 13 число. В душе  одинокого Графа, как всегда неспокойно.  В свои 62 года, он, как и многие близкие ему люди, остался неким тревожным коллективистом, не вписывающимся  в неожиданно свалившеюся на всех систему нового  существования, которая каким-то непонятным образом всё и вся перепутала.
«Сколько уж времени длится эта демократия?»
На его глазах много знакомого ему московского люда ездило куда-то, говорило всякие новые слова, но тем не менее как-то не слишком-то становилось счастливым. Все говорили о политике, но как- то не искренне, словно не зная к какой из противоборствующих сторон себя причислить. В начале перестройки все было как-то понятнее и радостнее. Но сейчас Граф не слишком завидовал своим бывшим друзьям и знакомым. Кто-то из них уже ушел в мир иной, кто - то уехал, будто бросил незадачливую Родину. Больше разговоров стало о деньгах. Сам Граф, уповая каждый раз на всевышнего, по какому-то недоразумению мог еще присутствовать в этой жизни;  что-то делать, дышать в любую сторону, и, как ни странно, то ли от усталости, то ли от излишней осторожности претендентов, у него еще не отобрана родительская квартира – единственный, оплот  его личной свободы.
-Надо бы  в церковь пойти ?..,- думает он.
 С балкона четвертого этажа своей пятиэтажки Граф смотрит на разрушенную декоративную ограду под его балконом и поверженный постамент памятника, который он, пытался сделать в начале лета в честь  погибшего друга-музыканта из нижней квартиры.  Ограда, получившаяся  уютной и привлекательной, радовавшей молодых мам, прогуливающихся под его балконом, тем не менее, становилась легкой добычей всяких пьяных компаний и   не однажды разрушалась. Граф уже привык  к той постоянной сумятице в его душе, которую вызывали эти проявления варварства.
- Кто только этих беснующихся воспитывает?.. Для них же ведь делается. Могли бы и гордиться…
Он ненавидел своих соседей, переселившихся Бог весть откуда в старую хрущевку. Ненавидел их за тупость, за постоянный мусор, который они могли бы иногда убирать: молодежь – за нахальство и вызов,  взрослых – наоборот, - за общественную пассивность; немногих, обитающих в доме интеллигентов, – за желание все сгладить, что делало в его глазах жизнь вообще какой-то ненадежной и бессмысленной.
 Уже два часа. После необычных июньских холодов этого года, установилась такая же необычная июльская жара, зовущая Графа на  пруд, который как  древний динозавр, притаился метрах в пятистах от его,   затерявшегося в жилом муравейнике, дома.   Выгоняемый на улицу распалившимся солнцем, Граф надевает бейсболку  с броским лейблом «Sport»,  смотрится долго в зеркало, кривя мужественно рот и протирая глаза, затем осторожно закрыв за собой дверь, выходит в чужой и неуютный подъезд. Чтобы не быть замеченным, он тихо спускается вниз по лестнице и,  распахнув скрипучую дверь, выходит наружу.   У входа знакомые бабушки на лавочке заинтересованно смотрят на экипированного Графа.
-Ну, чего ты с нами, Виталь, никогда не поговоришь, как твой отец  бывалочи?
-Тороплюсь, солнца для меня скоро не останется.
-Останеца, солнца на всех хватит. От кого бежишь-то, тещи нет? Ну, давай, беги, вдруг кого-нибудь догонишь!
Он, несколько робко оглянувшись вокруг, устремляется к знаковому пункту нынешнего своего бытия, - звенящей электричками железнодорожной насыпи. Бежит через протоптанные в траве кривые дорожки, мимо разбросанных в беспорядке машин, гаражей, помоек,  мимо недавно построенной зеленой площадки, где возятся кавказские дети, мимо сидящих за  широким столиком, как за оплотом дружбы, теток, и всего этого непонятного - то ли совкового, то ли просто убогого всечеловеческого общежития, которое есть, наверное, во всех других местах нашей вращающейся земли.
 Граф бежит по густо наполненной людьми и предметами земле, как лишний субъект природы, где всех много и только он - один.
 Кто я для них? Ненормальный? Мучающийся дурью мужик, не знающий куда себя деть и чем заняться..?

Перебежав через насыпь, словно попав в какой-то иной, позарез нужный ему мир, Граф бодро и самодовольно выбегает на свою «тропу жизни».
Накануне почти две недели стояли дожди и разросся камыш, превратив Средне-Царицынский пруд в огромное болото-озеро, опоясанное бетоном дорожек с акведуками , спусками, с заросшими травой лагунами,  поднимающимся у берега диким кустарником с розоватыми голыми цветками, над которыми барожируют в солнечном пространстве симпатичные трудяги-шмели .  По краям этого пруда на  разной деревянной рухляди сидят редкие утиные выводки и белеют как маленькие кораблики детства, одинокие чайки. Привычными столбиками плавают в воде пустые бутылки, которых столько, что, наверное, какой-нибудь предприимчивый бомж мог бы сколотить на них небольшое состояние. Но людям на это наплевать. Пусть если грязно, то грязно, если хорошо -  то и так хорошо! Здесь, наверное, была бы возможна какая-нибудь гармония человека и природы, если бы этот человек был бы где-то на небесах и не обращал бы внимания на всякий, наполняющий его душу, хлам. Граф уже знает, что полтора месяца назад, какие-то резвящиеся подростки, подожгли  камыш, сгубив легко и коварно многочисленные гнезда  уток и чаек.
- Бездельники, неуправляемые…Лучше бы уж им по тюрьмам сидеть!
Но Графу совсем не нужны эти мысли про сгоревшие гнезда, где были птенцы, про то, как кричали их мамы, и как они не хотели улетать со своих мест. Он хочет быть собранным и целеустремленным. Усиливая  темп, кивая головой в такт бегу, Граф еще быстрее бежит дальше, желая в какой-то момент поймать второе дыхание и получить удовольствие от преодоления созданных им на данном отрезке жизни радостных трудностей. Но, пробежав с километр, Граф невольно замедляет темп и застревает среди  раскиданного ансамбля, стоящих над низкой водой,  многовековых деревьев.
Когда-то эти благородные исполины были самым красивым зрелищем пруда, неким итальянским пейзажем с картин старых мастеров, - местом для гуляний почтенной публики, легкого флирта и прочих дамских штучек славного времени…Они видели, наверное, и государей, и Шаляпина, и Чехова, и известных художников.  Сколько лет минуло с тех пор?  Граф с сожалением глядит на зябнущие и пропадающие ивы, которые скоро уже не смогут  сопротивляться этому двуногому и подвижному существу, который не более предсказуем, чем любое дикое животное. Некоторые деревья обожжены, другие забросаны строительным хламом. Еще несколько лет и от них останется только воспоминание.
- Где все эти экологи и залупологи? Наверное, диссертации строчат... А милиция…?
 Каждый раз Графу, возбужденному взятым на себя бременем человеческих невзгод, лезет в голову одна и та же мысль:
-Неужели никто не может привести все это в порядок, хотя бы для собственного удовольствия? Степан Орлов – такой самоуверенный и всесильный , или какие-нибудь богатые армяне?  У кого-то сердце должно дрогнуть !?
 А, генерал Николаев? Ведь у него же  мать- поэтесса!?…
Граф бежит дальше, обреченный на созерцание увядающей красоты этой дачно-подмосковной местности, когда-то очерченной людской и божьей любовью, а сейчас медленно и верно превращающейся в жалкий придаток  наседающего на нее города-монстра.
Далее на его пути - овраги, и природа становится более дикой и естественной. На сходе оврага, берущего начало где-то на краю не совсем еще снесенной деревни, на излучине пруда, в низине, на солнечном уютном месте, постоянное местопребывание дяди Саши – загорелого качка и  байдарочника , любителя здешней природы, всегда окруженного оживленными, откуда-то приезжающими сюда, молодыми  дамами.
-Я Вас приветствую, дядя Саш! – здоровается, не прерывая бега Граф, поднятием руки..   
-Привет, Виталь. Как твой сын?
-Спасибо. Твоими молитвами...
Если бы Граф не бегал множество раз вокруг пруда  и не искал бы для себя свое собственное место под солнцем,  то, наверняка остановился бы в этом, располагающим к философским мечтаниям, природном уголке. Все здесь удивительно гармонично: и стоящая на пригорке деревня, и луг вблизи деревни, где мирно пасутся лошади, и струящаяся с оврага разговорчивая вода, и раскидистые деревца, подступившие небольшой стайкой к солнечному берегу, и радующие душу луговые цветы,  и сам дядя Саша – плоть от плоти этой русской природы с ее неосознанной добротой и  силой.
Но Граф бежит дальше, преодолевая в себе потребность расслабиться на этой русской лужайке. Он ищет  другой комфорт, возникающий от  преодоления каких-то, возможно придуманных им самим, и для кого-то совсем неинтересных,  трудностей.
Граф на подходе к цели; дальше открывается дуга его собственного берега, который он, однажды завороженный увиденным, мысленно подарил самому себе. Здесь «Мыс встреч» -  некий грандиозный  вид с высокой береговой площадки на пруд , встреча с душой и тайной этого места. Отсюда веет мощным энергетическим потоком, затягивающим своим  доступным и скрытым порывом. Какая гармония, мудрость природы, ее мощное дыхание и нескончаемость! Только здесь, по-настоящему,  можно ощутить прелесть нынешней и, по всей вероятности, будущей жизни!
Постояв на склоне, боясь потерять уходящее за облака солнце, Граф устремляется дальше - к трем березкам, которые единым каскадом расположились на крутом песчаном берегу.
Три корявые березки выросли практически на его глазах, как бы обозначив это его заветное место. Выросли по своим, никому не ведомым правилам, отгородив от остального мира небольшой птичий пляжик с крутым песчаным сбегом к воде и  заповедную солцедышащую поляну. Где-то здесь, вероятно, отмеривается каким-то высшим хронометром нынешняя жизнь Графа - все его метания,  и приходящие с ними неожиданные радости. Это его место! Кажется, что здесь светит только его солнце, растут только его живительные горькие травы, проложена его собственная – крутая и изгибная дорожка к спокойной и  ласковой   воде. Это место притягивает его какой-то своей высшей тайной; здесь просто не получается злиться и вспоминать всякие мелочи, здесь можно лишь дышать светом, простором и вечностью. Возможно, что это  некий, странно перевоплотившийся в природе его Верхнеарбатский двор, из которого он когда-то давным-давно выщел в путь. и через много лет возвратился  сюда, чтобы сказать своим друзьям  о своих бедах и волнениях.
-Вылечи и успокой меня!, - мысленно обращается  Граф к сияющей водной глади, берегу и солнцу.
После купанья, Граф вылезает на берег, по-спортивному закручивается полотенцем и поднимается по склону наверх, чтобы постоять какое-то время на вершине крутого берега, глядя на пруд, получая при этом вместе с величественным спокойствием благодатный вселенский восторг. Это некое чувство блаженного рая, ради которого он будет постоянно возвращаться сюда, к своим трем березкам.
Он остро ощущает, пришедший откуда-то с косогора, горьковатый запах   полыни, удивительную свежесть  и гармонию окружающих его полевых трав и цветов. Как первобытный пришелец, умиротворенный и уставший, Граф  опускается на землю,  и видит, что на руку ему садится большая бабочка, и пошевелив усиками, надолго замирает.
Кто она эта бабочка ?!
Может быть, это напоминание о его первой любви,  Женьке, от которой у них мог бы быть уже совсем взрослый ребенок? Граф отчетливо помнил тот день, когда он в последний раз, придя к ней в институтское общежитие, уложил ее на кровать, и  после обидной и неприятной для обоих   борьбы, получив на миг согласительный сигнал-вздох,  воспользовался этим... Через месяц Женя уехала со своим мужем-космонавтом в Болгарию.
Где она сейчас? Кем он был для нее в то время?.. В последние годы Граф Женьку только и вспоминал.
Через десять после ее отъезда из Москвы, работая инженером в одном из п.я.,  Виталий, волею случая, попал в подмосковный город, где жила раньше его любовь, и куда, студентом Виталий неоднократно к ней приезжал. Ее родители переселились в новостройку и Виталий в справочном бюро нашел их новый адрес. Приехав, он застал в новенькой аккуратной квартире ее тетю, которую раньше никогда не видел. Виталий назвал себя, и по реакции женщины,  ему показалось, что она о нем многое знает. Тетя сообщила, что все уехали на дачный участок и приедут не скоро.   Про Женю родственница рассказала, что  у нее двое детей, что они очень хорошо живут, и она с мужем нынешнем летом отдыхает где-то на побережье. Сообщила также, что Женя несколько раз приезжала сюда, но последний раз очень давно. Родственница подвела Графа к стене, где висели семейные фотографии, но, глядя на них, Граф не сразу  признал фотографию Жени. Вроде бы черты лица прежние, но с фотопортрета смотрела на него совсем другая – красивая и респектабельная - то ли мадам, то ли пани, более строгая и взрослая, чем та, которую он когда-то оставил. Ниже на фото были ее цивильные дети, и старший, как показалось Графу, кого-то ему напоминал.
Неужели?!. Старший сын Жени каким-то образом напоминал ему его самого, маленького и избалованного, на старой фотографии в Серебряном бору, где, одетый в матросский костюмчик  Виталик, был рядом со своим знаменитым папой.
Неужели , это был  мой сын!?

Бабочка сидит на  руке Графа, вызывая то страх, то предчувствие, то оправдание страху. Наконец она улетает...


13 июля 2003. Царицыно.    В.К.