Право на продажу

Но как обойтись нам без тропинок в чертополохе, без божественной этой болтовни, без камешков, что отягощают язык и чиркают весёлым апострофом на излёте? Как не бросить взгляд осторожный на незнакомца и - о, чудо! - встретить ответный знак: ты не один уже! Здравствуй!

Без нежностей, без нежностей этих! Внимайте камням. Пентаграммы формул исчёрканы детскими каракулями: руки, ноги, человечек, чертёнок, чёрточки, суффиксы и древние, как береста, корни: лов, ловитва, ловкий...

Шуршанием усиков и лапок, сухих, как прошлогодние газеты, выдать своё беспокойство, согнуться и разогнуться кольчатым предбрюшьем - не то всё! Не то!.. Эту страну, где ложь блистательна, а правда угрюма, должны мы любить, обязаны... иначе - исчезновение! Жизнь тут, где воровство - доблесть, а созидание - удел раба, где красота дела не различаема, но жадно взыскуются красоты текста, обязаны продолжать мы, обязаны дотягивать свой род из бесконечного прошлого, если не хотим обессмыслить жизни предков.
О как тянет вдоль тела безумием, как тонки и тверды, как многочисленны ноги, как вздуты глаза. Улететь отсюда - и тело вспомнит божественный облик...
Я трижды был пред миром виноват.
Я слышал плач, но ты была невинна,
Я говорил с тобою, Катерина,
Как только перед смертью говорят...

...и в зеркало потянуться резиновым, сосущим рыльцем...
Томление...
Кто написал это?..
А какая разница? Что вам в имени безногого поэта, что вам - фамилия сына его, бездомного колдуна, чьё зеркало плодило печали и не для счастья нашего придумано было?
И видел я: встаёт из чёрных вод,
Как папоротник, слабое сиянье,
И ты идёшь или поёшь в тумане,
Или туман, как радуга плывёт...

...душу - рраз! наискось, лезвием, мгновенно - и над цветущим лугом, в восходящих колоннадах воздуха унесённому быть в бессмертие...
Как плотен там аромат!..

Там, в заоконном тревожном покое,
Вне моего бытия и житья,
В жёлтом, и синем, и красном - на что ей
Память моя? Что ей память моя?

Я должен соединять собою запах мочи и хриплый мат подростков с цветущими полями - нормальному телу этого не выдержать. Я должен собою соединять таинственную красоту гор с лужами блевотины, или же мир мой перестанет быть одним целым.
А пока - вот зеркало, не дающее выхода, и только радужный бисер шестисот глазных ячеек на слепых сферах стрекозиного взгляда напомнит ещё о солнце.
Где твоё лицо, странник? Где тело твоё, что по образу высшему? Не эта ли убогая игрушка, что ковыляет под твоими ногами? Откуда она? Злая насмешка огромного кукольника - се человек! Голова сундучком, сидящая на дёргающейся каракатице тельца, где - одни подошвы, да ручонки цепкие... Хвать окурок - и в пасть! Клац, клац - пастью, головою туда, сюда - хрип, хрип... И - дальше, подошвами уминая пол... пи-туп, пи-туп... клац, пастью, клац... ручонки хватают весь этот хлам, что с начала века не выметен - и в пасть: клац, клац! Ещё двое ползут, а там ещё полдюжины побрели по углам, под шкафами только и слышно: пи-туп, пи-туп... клац... пи-туп, пи-туп... и жужжат заводными коленками и клацают: жрать, жрать, жрать...
Глазёнки махонькие - человечки, эмбрионы...

А если я не прав, тогда скажи - на что же
Мне тишина травы и дружба рощ моих,
И стрелы птичьих крыл, и плеск ручьёв, похожий
На объяснение в любви глухонемых?..

Соедините...

Да. Укорите меня краешком копошения беззвучного, паучком семеня в безвоздушном сквознячке, опередите количеством зигзагов и значков - всё равно студёно здесь, зябко и трещотками выскакивают из кутерьмы птичьи загадки: чертополох, череп, черепаха - ага! Не знаешь! Учён, да желудёвою наукой, угрюм, да муравьиною слепенькой машинкой бегаешь! Зябко у вас. Сыплются жёлуди, зелёные дульки, патрончики картонные, ветер поджимает язык к дёснам, а получается - листья шипят и тени отмахиваются усыпляюще от паучков - краешком, кончиком, щёлкой. Сощурен сквознячок, и солнце не доползает до тропинки, где щёлкают жёлуди, разлетаясь на чашечки-телефончики и зелёные бомбочки с незагорелой попкой... Виноват, конечно, ищите другого, уходя и чиркая подошвами о камешки - цвирк, чарк - за поворот, под листья...

...только бисером глаз и голубым, ниточкой схваченным жгутом брюшка, петлёю подвёрнутого под себя, под сухую ромбическую неразбериху ног, помнить ещё о пространстве, - да стеклянной перепончатой радугой крыльев ещё, крыльев громоздящихся в тесноте коридора и медленно складывающихся назад, в прошлое, туда, где тесно от осуществлённого и прожитого однажды времени...

Всё, что свято, всё, что крылато,
Всё, что пело мне: «Добрый путь!»-
Меркнет в жёлтом огне заката.
Как ты смел туда заглянуть?

... текст жизни, ограниченной обстоятельствами.

Искусство должно быть искусственно - тогда оно перестаёт быть воровством.
Галатея - есть заводная игрушка, а не женщина! Во имя справедливости и элементарного баланса количество любви должно быть согласованно с количеством жизни. Цивилизация допускает половые извращения - не допускает она при этом терминологического мошенничества, по одной простой причине: лечение требует точного диагноза.
И спать надо с той женщиной, которую изваял Бог, а не вожделеющий скульптор. Галатею создал мужчина, и создал из себя, сыграв её прежде подобно мальчику из шекспировского театра.
- Запомните: - сказал инквизитор, наклоняя голову для убедительности, - искусство должно быть предназначено для торговли в местах отдыха, оно должно позволять приличному человеку зарабатывать на себе и, стало быть, результаты воздействия его на потребителя, во всяком случае, должны быть предсказуемы - деньги допустимо брать только за безопасные неожиданности...
...так же, как верчением карусели, например, или же, допустим - декорированием квартир. Оно должно быть функционально полезно, как массаж или кислородный душ, оно должно всегда и всюду помнить, что внутренности – это противно, а священные тексты - скучно, оно должно знать своё место, оно должно быть жвачкой, а не наркотиком. Жвачкой, если хотите, с достаточно сложным циклом пережёвывания.
Не беспокойтесь - игрушка обязательно будет иметь признаки того, что она изображает, не беспокойтесь! Какая же игра, если не нарумянены щёки у болванчика! Нет-нет, их можно даже лизнуть - в ней недвусмысленно определены границы достоверности. Как в итальянской опере, например. Игрушка должна быть, скажу более, очень дорогой, она должна быть неаполитанской песней в исполнении Поваротти. Она должна быть очень похожей! Но не дай бог вам ухватить оголённый провод, не дай бог услышать музыку любви от того, кто понимает в любви, а не в музыке!

ИСКУССТВЕННОСТЬ, КАК ПРАВО НА ПРОДАЖУ... как обратное соответствие истинности, я бы сказал.

...вынося из гортани аукающий и насвистывающий призрак и, вслед ему выпуская из плена болтливых погонщиков, скороговоркою и орешками осыпая то, что недвижимо в вечернем дворе, куда углом ещё втягивается густое светило, подчёркивая и продолжая, артикулируя и округляя все камушки и веточки на пути своём... Вечер и тепло вечернее - отдыхай, выскажут всё без тебя, главное не камушки. Главное - тени от них.
Слепая ласточка в чертог теней вернётся...
...но можно рукопись продать.

А я, всё едино, убегу, улечу, я выскочу, я выстрелю собою - у меня великолепные мускулистые, правильными рычагами сочленённые задние ноги, я напрягу в полёте и тут же распущу спину, взмывая и распадаясь на множество плёнок и крыльев... Тайна останется внизу, любовь погибнет невысказанная, но я - свободен, свободен!..

Был чуть одутловат щеки овал,
А левый глаз прищурен и слезился.
«Так вот кто будет жить в раю!» - сказал
Себе я с любопытством... и смутился.

Зеркало лжёт, я - человек! Я лучшей своей частью - бесконечен и подобен ангелу... Но Сатана строит лабиринты, прекрасные как парки и тесные как храмы, парки и храмы в едином, незамечаемо-живом теле лабиринта... цветник и колоннада, пещеры и анфилады открытых созвучий - туда, туда, вытягивая тело, цепляясь и скребя коготками...

Какое чудо, если есть,
Тот, кто затеплил в нашу честь
Ночные множества созвездий!
А если всё само собой
Устроилось, тогда друг мой,
Ещё чудесней!

Мы разве в проигрыше? Нет.
Тогда всё тайна, всё секрет.
А жизнь совсем невероятна!
Огонь, несущийся во тьму
Ещё прекрасней потому,
Что невозвратно!

Женщина разрезает пополам сваренное вкрутую яйцо: половинка - сыну, с хлебом, на завтрак, перед школой, половинка - себе, с хлебом, съесть на работе и запить чаем без сахара. По телевизору ей объяснят задушевно, что бедны те, кто ленивы, на улице матерно вызвездит слух, на работе снова объяснят ей, что не нужна она вовсе, и бронхит у сына наивернейшим образом переходит в астму... а отец пацана свободен и - далече... а жизнь уходит, исчезает невозвратимо время, отпущенное ей, исчезает туда, где – огонь, несущийся во тьму. Она никогда не будет жить уже после смерти своей, только эта жизнь дана ей: нищая, укороченная, изуродованная, но прекрасная всё-таки, потому что - жизнь, но и отвратительная, потому что на жизнь не похожа.

Соедините.