Аэропорт

В юности я любила смотреть на небо. Глубокое, светлое, чистое – оно представлялось мне высшей истиной нашего мира. Когда я любовалась рассветами и закатами, мои детские горести забывались, казалось, я растворяюсь в  вечной, бескрайней красоте.
Сейчас подо мной плыло бирюзовое море, изредка нарушаемое волнами любовно слепленных облаков. Но при взгляде вниз, меня охватывала тоска и только.  Наверное, оттого, что мне уже тридцать девять и мое небо вряд можно назвать светлым.
Хотя зачем унывать? Может, в свои шестнадцать я мечтала вот так возвращаться на самолете с   научно-медицинской конференции к своим детям.
Впрочем, начну сначала. Я училась на 1 курсе кафедре кардиологии. Выглядела я тогда весьма странно. Представьте себе девушку в рубашке на пару размеров больше, чем следует, джинсах в ковбойском стиле и грубых мужских ботинках. Никакой косметики или украшений, только коса до самой талии. В таком виде я расхаживала по институту, предаваясь мечтам о своей будущей  деятельности. Мне мало было стать обычным врачом – я хотела работать в реанимации.
-   Только в борьбе со смертью есть смысл, разве нет? – доказывала я подругам. Но они лишь переглядывались.
 Одно из таких моих выступлений грубо оборвали.
-   И это будущее кардиохирургии? Хиппи? – осведомился высокий молодой человек, вероятно, на пару курсов старше меня.
-   А ты имеешь что-то против? – с вызовом осведомилась я.
-   Во-первых, для профессии  реаниматолога необходимо душевное здоровья. А им  в твоем случае и не пахнет…
-   Здоровье не может пахнуть. Иначе – это болезнь.
Наслаждаясь своим остроумием и в тоже время боясь, как бы незнакомец не придумал новое издевательство, на которое уже не получится достойно ответить, я покинула поле битвы. 
На следующий день я шла  домой после нескольких часов лабораторных работ.
-  Лена!
Обернувшись, я увидела вчерашнего знакомого. Я остановилась – убегать от опасностей совсем не в моем стиле.
-  Признаю, я часто бываю не прав, а также поступаю глупо, нелогично и говорю ерунду.
И не хочу, чтобы люди запомнили меня таким, ты забудешь мою метафору, ладно?
Я молчала.
-  Кстати зовут меня Сашей. Сашей Мещериным, если интересно.
-  Неинтересно, - холодно бросила я.
Он улыбнулся:
-   А вот злопамятность тебе совсем не к лицу.
Он разглядывал меня, как мне показалось, с чисто научным любопытством. Я ответила ему тем же. Черные кудри, чуть длиннее, чем у моих одногруппников, смешливые глаза и открытая улыбка – я тут же решила, что мне совершенно наплевать на внешнюю красоту.
-   Что ж, ты за один день изменил свое мнение? Решил, что я буду гениальным реаниматологом?
Он пожал плечами:
-  Тебе до метро, реаниматолог?
Я кивнула, и в следующий момент мы уже шли рядом и Саша нес мой рюкзак. Вот он был бы гениальным вором, это точно!
-   Значит, ты решила свою юную жизнь загубить медициной?
-   Как будто ты нет!
Саша рассмеялся:
-  Предпочитаю не строить далекоидущих планов. Целей должно быть много, хотя бы одна великая цель в месяц.
-  Какая, например?
- Заработать на гитару. В нашем суровом мире жить без гитары совершенно невозможно.
Не знаю, что нас заставляло с тех пор каждый день возвращаться вместе. А по выходным ходить в кино и ездить в турпоходы (однажды мы даже были в Москве).
В институте все считали нас парой. Так оно и было, только не в привычном смысле этого слова. Саша не называл меня «солнышком» или «лапочкой», мы не целовались на эскалаторе и на «ряду влюбленных» в кинотеатре.
Но мы были счастливы, споря до хрипоты в пустых аудиториях института.
Были счастливы в редкие часы перемирия, когда весь мир казался образцом совершенной гармонии. Мы любили друг друга той настоящей, вечной любовью, хотя почти не говорили об этом друг другу.
Только однажды Саша сказал:
-  После пар идем в ЗАГС расписываться. Общественность не возражает?
Тут, пожалуй, в единственный раз моя любовь к спорам мне изменила…
Поначалу приходилось ютиться в студенческом общежитии. Тогда Саша бросил институт ради работы таксиста, отговорившись тем, что медицина не подразумевает постоянной смены впечатлений, столь нужной ему. Я догадывалась, что дело в деньгах, но… что я могла сделать?
Однако вскоре и мне пришлось оставить институт. Поздней осенью 1992 года я узнала, что у меня будет ребенок. При мысли о новой жизни меня охватывало пьянящее возбуждение. Пусть я еще не победила смерть, я подарю своему ребенку все – счастье, любовь, мечту – этот бесценный подарок жизнь! 
Почему-то я была уверена, что у меня родится мальчик.
-  Я воспитаю в нем настоящего Мужчину, лучше, чем ты, - говорила я Саше.
Тот с улыбкой замечал, что мир еще не видел более сумасшедшей матери.
-  Его будут звать Артем, - заявила я, когда мои догадки подтвердились.
-   Что-то я не припомню великих Артемов, - возразил муж, - Обычное имя для простого пролетария. Не лучше ли назвать его Архимедом или Платоном?
-   Наш сын будет гениален! – лихорадочный блеск в моих глазах не подразумевал возражений.
Артем Мещерин родился 11 июля. Помню, как сверкали его каштановые волосы, когда солнце заглядывало в больничную палату…
Тема был похож на отца, только глаза такие же зеленые, были обращены словно бы внутри себя. 
-  Я же говорил – будет философом. Нет, все-таки надо было назвать его Сократом, - шутил муж.
С рождением Маши через 3 года мы решили разделить обязанности. Я занимаюсь воспитанием сына, Саша – дочери: «Посмотрим, что вырастет из них лет через 10».
Это стало нашей ошибкой. То есть, нет, с Артемом все складывалось удачно. К моему великому счастью, он увлекся микробиологией. Иногда мы целые выходные проводили за микроскопом или до ночи рассуждали о полиподиальной форме  псевдоподий. Вдохновившись успехами сына, я занялась научной деятельностью и  защитила кандидатскую диссертацию.
Но Сашины методы воспитания казались мне странными и даже опасными. Часто после уроков она заезжал за Машей в школу, до конца рабочего дня они катались по городу.
-  Ребенок в машине – лучшая реклама, - с гордостью объяснял муж. И на мои упреки: «Когда же ей делать уроки?» неизменный ответом было: «Жизненный опыт гораздо важнее таблицы умножения».
Новым увлечением Саши стало дзюдо. Он бесконечно учил Машу отрабатывать приемы: о-гоши, тай-отоши, аши-гурума – сколько новых слов я узнала тогда. Маша делала сто приседаний подряд, а однажды, когда она отжималась, уперевшись в пол дрожащими костяшками пальцев, я видела в ее глазах слезы.  Но девочка обожала отца и всегда подчинялась ему беспрекословно.
В тот год Артему исполнилось 16 лет, Маше – 13. Августовским вечером я возвращалась домой из больницы. Помню, как  шла знакомыми дворами, надо мной дрожали под порывами ветра листья каштана. Я сорвала один для гербария, засушенные листья обычно напоминают о чем-то хорошем, почему бы не запомнить этот день?    
Дома меня встретил Артем.
-  Мам, машина разбилась. Лобовое столкновение с КАМАЗом… - дрожащим голосом начал он, едва я вошла, - Надо приехать забрать ее и…
Он остановился на полуслове.
-  Маша будто меня не слышит…
Но этого я тоже не слышала. Перед глазами все закружилось, и я провалилась в кошмар.
Его ни к чему описывать: похороны, изуродованное тело… Я смотрела на Сашу и понимала, что к нему у меня нет никаких чувств, будто это совершенно другой человек. Саша настолько любил жизнь, что я, даже увидев его труп, не могла представить его мертвым.   
Я не плакала. Какая-то всепоглощающая пустота разрывала меня изнутри. Засасывала все мои чувства, не оставляя ничего. Как черная дыра, похоже.
Мне сказали, что Маша плачет почти на каждом уроке. Было страшно: иногда дочь смотрела на нас с братом такими глазами, будто хотела сказать: «Лучше бы вы умерли, чем он!» Или мне только казалось…
Артем  внешне горевал меньше нас всех. Однако и наши разговоры о микробиологии ушли в прошлое.
Большую частью времени  сын проводил в литературном клубе, часто задерживаясь там допоздна. По-моему, сочинение стихов – занятие довольно бесперспективное, но Артему, кажется, перспективы и не были нужны.
Как-то я нечаянно подслушала его разговор с приятелем.
-   По-моему, только в смерти и есть смысл, - сказал Артем тогда.
Его слова до сих пор отдаются эхом во мне.  Как можно променять свой талант, убеждения, принципы  на пустое декадентство?
Теперь, когда Тема с друзьями отправлялся на очередную прогулку по крышам, мне представлялся один и тот же кошмар: труп сына в луже крови, там, внизу…
После поступления Артема на биофак я немного успокоилась. И все равно, казалась, учеба и профессия никогда не станут для него всем. Ему нужно что-то другое, неизмеримо выше обычного счастья…
Маша казалась мне гораздо проще. Она заявила, что станет ювелиром, потому только «Создание красоты есть настоящее».
-  Это как идти по дороге, залитой солнцем, а позади распускаются сады. Прекрасные вишневые деревья, - говорила она.
Мне нравилась ее мечтательность, но… чтобы моя дочь день и ночь корпела над какими-то колечками  в темной и душной мастерской? Я мечтала совсем не об этом.
Однако в последнее время меня беспокоило еще и другое. Маша росла настоящей красавицей с кукольными широко распахнутыми глазами и обезаруживающе-наивной улыбкой и выражением неземного вдохновения на лице. Я гордилась, когда прохожие оглядывались на мою дочь, надеясь на ее благоразумие…
Мои надежды однажды рассеялись. Первый раз побывав в одиннадцатом классе, Маша вернулась домой счастливая.
С вдохновенной улыбкой она объявила, какой-то новенький не отрывал от нее взгляда всю перемену, а потом спросил, где она живет.
-  Разумеется, он профессиональный вор, - язвительно улыбнулся Артем, - И по твоей золотой цепочке, кажется, решил, что мы миллионеры.
Ему был послан «полный нежности» сестринский взгляд и уверение, что Федя лучше его во всех отношениях.
Однако на этом история не кончилась. Теперь каждый день нас с Артемом ждал подробный отчет о Фединых взглядах, а впоследствие и словах. 
-  Тем! – кричала Маша, только войдя в квартиру, - Федя сказал, что твой ноутбук надо проверить на вирусы! Как ты еще смеешь возражать? Да что ты понимаешь в компьютерах – это тебе не «амебная поэзия»!
Далее следовал рассказ о новых успехах Феди во взламывании сайтов.
Я относилась с увлечению дочки с юмором. Конечно, сейчас бы ей лучше думать об экзаменах, а не о любви. Но я вспоминала себя в институте и в общем-то понимала ее.
Однако не уставая напоминать ей, что пока ни на что кроме дружбы рассчитывать нельзя. 
Но за неделю до моего отъезда на конференцию Маша предложила серьезно поговорить.
Мы с Артемом расположились за круглым столом, готовые ее слушать.
-  Поскольку выходить замуж в 16 лет еще рано, мы с Федей решили обойтись без регистрации отношений, - она со счастливой улыбкой оглядела нас, - Как, вы не понимаете? Со следующего года мы будем жить вместе!  Снимать квартиру, работать и учится – это вполне реально!
Наверное, мне следовало быть спокойнее. Я заявила, что современное образование превращает школу в бордель, а в Машином возрасте порядочные девушки думают об учебе, и только шлюхи – о замужестве.
Маша прожгла меня ненавидящим взглядом:
-  Почему у меня вечно забирают тех, кого я люблю?!
И в слезах убежала в свою комнату.
Этой ночью я тоже плакала. Я понимала дочь, хотя и не хотела признать это. Потеряв отца, Маша страстно искала любви в других.  И когда нашла, все остальное стало для нее незначительной мелочью.
Мои дети не похожи не на меня, ни на Сашу, думала я.  Зацикленные или разочарованные – что хуже? Неужели я толкнула их на этот путь?
Разрезая облака, самолет шел на посадку.
Перед глазами еще мелькали картинки прошлого, но сейчас это больше напоминало испорченный телевизор, где один кадр может повторяться, пока не выключат питание. 
 Словно в тумане я выходила из самолета, забирала чемодан….
В зале ожидания многообещающе пахло кофе. Голова кружилась от множества вывесок: «Цветы из Голландии», заказ такси, «Subway»… «Неоновая Библия» - так, кажется, называется любимая песня Артема. И  наверху – купол голубого неба, как символ красоты и вечности.
Под ним стоят мои дети. Артем наклоняется к Маше, наверное, придумал очередную шутку. Дочь заливисто смеется, так что ее кудряшки разлетаются в разные стороны, будто от ветра. Не знаю, почему я плачу. Я знаю одно: они будут счастливы, несмотря ни на что, вопреки всему. Я обещаю. 
- Мама!..
Спектакль  продолжается…