Искусственный Рай романтика, употреблявшего опиум

«В первый раз он познакомился с опиумом в 1804 году. Восемь лет протекло с тех пор, счастливых и полных облагораживающего умственного труда…»
Ш.Бодлер

Образ опиомана в художественной литературе и эссеистике XIX и XX - явление не вполне обычное, но и не редкое. В основном это литература автобиографическая. Начало этому образу положил английский романтик Томас Де Квинси в своей книге «Confessions of an English Opium-Eater» (впервые книга была опубликована в 1821 г., на русском языке появляется в 1834 году в искаженном виде под именем ирландского писателя Матюрина).
Томас Де Квинси родился в интеллигентной и состоятельной семье и получил  тщательное  воспитание  и  образование.  В раннем детстве (1793) мальчик осиротел. Всю жизнь он помнил,  как  вместе  с домашними  ждал  возвращения  отца,  ждал  веселого  звона  колокольчиков  и конского топота, а увидел неузнаваемое лицо на подушках, в  медленно,  почти беззвучно едущей коляске.
Еще раньше и еще тяжелей пережил Де Квинси смерть старшей сестры.  Хотя ему было только шесть лет, в память его навсегда врезалось неподвижное  лицо девочки на фоне синевы  неба  и  сиянья  солнца.  Характерно,  что  реальные события уже в детском его  восприятии  преображаются:  в  церкви,  обливаясь слезами во время молитвы, он видит, как в окно плывут белые пушистые облака, и они представляются ему  «белыми  детскими  кроватками»,  в  которых  лежат «умирающие, плачущие дети».  Примечательно, что образы смерти и печаль, навеянная ими, преследовали будущего писателя всю жизнь. Особенно памятная сцена похорон сестры, случившаяся летом, стала неприметным атрибутом его будущих душевных мучений.
«В разных случаях моей жизни я заметил, что смерть близких нам людей, и вообще идея смерти, гораздо (caeteris paribus) поразительнее летом, нежели в другое время года. Причина этого, как я думаю, следующая. Во-первых, летнее небо кажется нам возвышеннее, обширнее, бесконечнее. Облака, чрез посредство коих взор измеряет обыкновенно пространство этого голубого шатра, раскинутого над нами, летом гораздо больше, массы их гуще. Во-вторых, свет солнца, восхождение его и закат сильнее возбуждают в нас идею бесконечного; но что всего важнее, природа, оживленная теплотой солнца, кажется с ужасом противится размышлению о смерти, о холодной гробнице. Но вообще можно здесь заметить, что если две идеи противятся одна другой, то они взаимно порождают также одна другую. Поэтому-то мне почти невозможно освободиться от мысли о смерти, когда я гуляю один в долгий летний день; рассказ о чьей-нибудь смерти если не трогает меня, то по крайней мере упорно остается в моей памяти».
Непоправимое  страдание  становится,  таким  образом  первой   ступенью душевного опыта маленького Де Квинси. Вторая начинается для  него  во  время войны с местными ребятишками, в которую вовлекает его старший брат.  Детское воображение  превращает  постоянные  стычки  с   ними   в   символ   вечного противостояния и порождаемый им страх одиночества и отчаяние.  Так  приходит мальчик к осознанию борьбы и страдания как главных законов жизни.
Ранняя  интенсивность эмоций сопровождается у Де Квинси ранней зрелостью интеллекта. Школьные учителя были поражены его филологическими  способностями,  необычайными  успехами  в греческом и латыни.
За год до окончания школы, Томас просит разрешения у матери и опекунов перейти в университет досрочно, на что получает категорический отказ. В ответ на это он в 1802 году бежал из  школы  и  после  долгих  странствий  пришел  в Лондон. Начался самый драматический период в жизни Де Квинси. 
Без  денег,  без малейших практических навыков он оказался в огромном неведомом  городе,  без друзей и знакомых, без возможности заработать на существование.  Лондон  был тогда одновременно и самым богатым, и самым  нищим  городом:  здесь  в  ходе промышленной   революции   складывались    капиталы    предпринимателей    и коммерсантов, открывалась новая историческая эра - и сюда,  из  сотен покинутых деревень Англии,  стекались  десятки  тысяч бедняков в поисках жилища, хлеба, работы.
Впав с первых же  дней  своего  лондонского  житья  в полную нищету, он в течение шестнадцати недель жестоко голодал и, вероятно, умер бы, если бы его не отыскали родные. Этих недель было достаточно,  чтобы он успел разрушить свое здоровье. Однако стоит признать, что такой ценой он заработал себе право учиться в университете – мать и опекуны пошли навстречу юному таланту…
Сразу  после окончания университета Де Квинси лишился  большей  части  своего  состояния. Между  тем  он  был  решительно  не  способен  ни   к   какой   практической деятельности. Мешала врожденная робость, физическая слабость, а более  всего - опиум. Недомогания и страдания, вызванные лишениями в дни его  лондонского бродяжничества,  заставили  его  еще  в  1804  году  прибегнуть  к   опиуму.
***
Поворотным моментом в развитии Томаса Де Квинси еще в 1798 году стали "Лирические  баллады" Вордсворта и Колриджа. Они возвестили миру о новом в Англии литературном направлении, которое получило название "романтизм".
Только в 1807 году Де Квинси лично познакомился с поэтами-лекистами, которых так горячо любил. Вордсворт и Колридж внушили юному Де Квинси убеждение в том,  что  люди жалки, убоги и несчастны не из-за дурного общественного строя, а собственной духовной  нищеты,  которую  можно  устранить  при   постижении   высоких   и непреходящих ценностей. Открыть их тем, «кто имеет глаза и не  видит,  имеет уши и не слышит» составляет задачу художника и суть его вдохновения.
Де  Квинси следовал своим учителям и в политических и в нравственно-эстетических  воззрениях. Недвусмысленно  торийские  взгляды у него мирно уживались с острейшим ощущением несправедливости, с болезненной  жалостью ко всем социально неполноценным и с осуждением лондонского общества, скованного  апатией,  условностями  и  суетностью.
Такие убеждения, почерпнутые не только из литературы той эпохи и личного знакомства с писателями-романтиками, но и из личного опыта Де Квинси, были инициированы и усилены регулярными уже к тому времени приемами опиатов.
Де Квинси впервые попробовал лаудан (опийная настойка) в возрасте 19 лет, желая хоть как-то успокоить невыносимую ревматическую головную и лицевую боль. С 1813 года он становится рабом «коварного зелья» и с тех пор в течение десяти лет нерегулярно употреблял лаудан и опиум: не чаще чем один раз в три недели. Затем срок между приемами наркотика сократился до недели. И вскоре, Де Квинси стал принимать опиум ежедневно: так, через десять лет употребление опиума приобрело характер злоупотребления. Период, когда Де Квинси принимал лаудан ежедневно и в таких дозах, которые раннее могли бы убить его, длился восемь лет. Как ни старался  он  впоследствии ценою тяжких мук избавиться от пагубной привычки,  это  оказалось  выше  его сил. Нередко по разным поводам упоминает он в своих  писаниях  о  «рабстве», «плене», «цепях» и «звеньях» этих цепей. Причиной своих страданий он видел только одно – слабость перед наркотиком. У Де Квинси выработалась фаталистическая вера в воздаяние за грехи, он легко попадал под влияние более сильных личностей и чувствовал нерешительность, когда приходилось брать на себя ответственность.
Поначалу Де Квинси воздает настоящую хвалу опиуму:
«О сладостный, всепроницающий и всемогущий опиум! Ты, изливающий бальзам на пламенные язвы, утешение на бесконечные печали; ты, который на одну ночь поселяешь в душе преступника надежды юности, омываешь его руки от крови человеческой…».
Де Квинси называет состояние опийного опьянения «божественным наслаждением», «совершенствованным интеллектуальным удовольствием». Через много лет после первого приема опиума Де Квинси вспоминает:
«И через час, о! Небо! Какая перемена. Из глубочайшей бездны перенестись на высоту небесного величия! Чувствовать в душе внутреннее откровение! Прекращение боли было следствием ничтожным; такое отрицательное действие исчезало во множестве действительных наслаждений».
Для Де Квинси, опийная эйфория связана с наивысшими проявлениями человеческой духовности и душевности. Его будоражит навязчивая идея о покинувшей его любимой. Де Квинси одержим поисками проститутки Анны, с которой его связывали трепетные чувства в ранней юности:
«Это она! – думал я. Наконец я ее видел! Привставши, тщетно искал ее в толпе. Странное видение! Ужели я ошибся? Тот был бы в глазах моих безумцем, кто сказал бы, что я ее увижу здесь и в таком виде.
Раздался звук инструментов; душа моя вся была зрение. Но ее не было между танцующими; надобно было ждать окончания длинного танца… тогда… я ее увидел…».
Этот вечный поиск своего идеала, порой преднамеренное от него отстранение есть сознательное «воздаяние» за свой «порок», и Де Квинси получает от этого истинное эстетическое удовольствие. Страдания, мучения он принимает также легко, как расстается с ними при помощи опиума.
Действие «Исповеди» начинается в огромном и шумном, чуждом Де Квинси городе. Лондон не хочет принять Де Квинси, позволив стать полноценным его жителем, и тому приходится жить «на обочне», среди маргиналов – бомжей, калек, проституток и зависимых от наркотиков.
Некоторым нравится представлять себя одиночками, обитающих в темных закоулках общества. В этом им помогает анонимность, которую легко сохранить в больших городах. Тот, кто живет в окружении миллионов, думает об одном – о себе. С подобными ощущениями Де Квинси исследовал трущобы Лондона после принятия опия. По большому счету, человеку, зависимому от опиума не нужен никто. Французский символист Шарль Бодлер в своем трактате о наркотиках «Искусственный рай» (1860 г.) называл такое состояние «брак с самим собой».
«У морфиниста есть одно счастье, которое у него никто не может отнять, - способность проводить жизнь в полном одиночестве. А одиночество – это важные, значительные мысли, это созерцание, спокойствие, мудрость...».
Отношение западного мира к наркотикам изменилось с 20-х годов XIX века  . Открытый незадолго до этого алкалоид морфин приобрел широкую популярность как у врачей, так и у пациентов.
Уже в 1814 году опиум назвали «губительным лекарством». К 1840-м наркоманов стали описывать в истории болезни как неспособных к самоконтролю правонарушителей, чьи пороки, приобретенные по собственной прихоти, не могли привести ни к чему хорошему.
Так и «Исповедь» напоминает историю болезни, только не казенную медицинскую, безличностную, а яркую, индивидуальную, никого не оставляющую равнодушным. Де Квинси неоднократно пытался избавиться от «пагубной страсти»:
«Могу уверить читателя, что я не раз покушался умалить приемы опиума. Многие видя мои страдания от сих покушений, просили меня убедительно оставить оные. /…/ Но тут ощущаешь страшную боль или, лучше сказать, ничем не укротимое бешенство желудка, сопровождаемое тяжелым дыханием и такими страданиями, что я напрасно старался бы их описать».
Лет через десять Де Квинси окончательно понимает трагизм своего положения, обратную сторону наслаждения – зависимость. Через восемнадцать лет в «Исповеди» он не только вспоминает пленительные минуты – божественный дар опиума, но и подводит итоги своим заблуждениям: поэт признает, что опиум это не только то упоительное состояние, что «соответствует любому чувству, как и отмычка любому замку»; он уже не воздает хвалу опиуму наподобие «воистину владеешь ты ключами от Рая», наркотик теряет для него и свою двойственную привлекательность как «источник неизъяснимого блаженства и ужасающих страданий». К этому времени опиум становится для Де Квинси исключительно пыткой, недаром третью главу своего труда он называет «пытки опиумом» («горести опиума»). Он осознает, что, потерпел полное фиаско, что, нет более возможностей и сил продолжать, что наступил предел сосуществованию с опиумом. Он с абсолютной ясностью дает себе отчет как тяжело прекратить прием опиума раз и навсегда, как желаемое расходится с действительным. Он понимает, что конфликт между намерениями и их осуществлением – тоже следствие болезни, которые мы сейчас называем зависимостью.
«Впрочем, употребляющий опиум ничего не теряет из всей нравственной чувствительности. Он желает, надеется и ожидает с той же живостью, как и прежде; но возможное часто превышает его силы, и он не только не может его исполнить, но даже и решиться…».
Итак, прошло восемнадцать лет, с тех пор как Де Квинси начал употреблять опиум, из них восемь лет он злоупотреблял им, и писатель снижает дозу от 1000 капель лаудана в день до 180-300. С адскими мучениями, с возвратами назад к предыдущей дозе, он, тем не менее, идет к намеченной цели. В редакцию «Исповеди»1822 года Де Квинси включает и подробные ежедневные записи от июля 1822, из которых мы видим как автор, наконец, редуцировал дозу до нуля.
***
Де Квинси всецело принадлежал к литературному направлению романтизму. Он – не единственный из романтиков, кто употреблял наркотики, тем более не единственный, на творчество которого они оказали существенное влияние. Де Квинси был первым, кто показал амбивалентность и трагичность внутреннего мира и повседневной жизни опиомана. В «Исповеди» он не только воссоздает чувства удовольствия и сладости опийного опьянения, но – боли и отчаяния зависимого человека.
Литературовед В. В. Виноградов обратил внимание на особую роль опиума в романтической литературе:
«И вообще опиум как средство романтического воодушевления играл значительную роль в литературе того времени. /.../ Так в романтической литературе опиум возвращал мечтателю его воздушные замки. И к Гоголю мотивы об опиуме могли прийти как привычные формы литературной «действительности» его эпохи из других источников, помимо «Исповеди опиофага». Однако в структуре «Невского проспекта» есть как будто более убедительные указания на связь отдельных ситуаций и сцен этой повести с романом Де Квинси. Но мог ли Гоголь знать этот роман до того, как сложился в его сознании сюжет «Невского проспекта»? /.../ Между тем цензурное разрешение на печатание перевода романа de Quincey помечено датой – 21 августа 1834 г. Следовательно, роман не мог попасть в руки русских читателей раньше августа – начала сентября. /.../ До 9 ноября 1833 г. у Гоголя было лишь «сто разных начал и ни одной повести, и ни одного даже отрывка, годного для альманаха» (Письма Гоголя, т. I, стр. 262). /…/ На лень и непродуктивность работы Гоголь продолжает жаловаться в письме к И. И. Срезневскому от 1 июня 1834 г.: «летом я ничего не делаю, кроме лежанья». /.../ Таким образом, схема «Невского проспекта» едва ли вполне определилась у Гоголя раньше июля – августа 1834 г. А окончательную обработку «Невский проспект» мог получить, как предполагает Н. С. Тихонравов, только в конце октября или в первой половине ноября 1834 г. «Исповедь англичанина», конечно, к тому времени уже была прочитана Гоголем в русском переводе».
Такое отступление вовсе не лишне, поскольку оно лишь подтверждает тот факт, что роман-исповедь Томаса Де Квинси оказал огромное влияние на развитие романтизма, и шире – всей мировой литературы. Книга английского писателя  была культовой для целого поколения писателей, она была востребованной и читаемой как в оригинале, так и в переводе, пересказе, переложениях.
Литературный герой «Исповеди» – сам автор, но он тоже не абсолютно тождественен поэту. Известно, что в произведениях, написанных с целью публикации, и даже в интимных дневниках, для печати не предназначенных, авторы, в большей или меньшей степени, ориентируясь на гипотетического читателя, приукрашивают свой образ.
Де Квинси – герой, которому свойственен внутренний конфликт, характерный для интеллектуальных героев психологической литературы XIX и начала XX веков. В то же время, герой Де Квинси – герой романтический, всецело принадлежащий романтизму и романтической литературе.
«Литературный» Де Квинси – герой детерминированный, из области «среда заела», еще больше обусловлена социальной средой проститутка Анна. Литература XIX века была убеждена: исчезнет социальная несправедливость, исчезнут пороки общества. Де Квинси не составляет исключения.
В целом, идеологии и эстетике романтизма свойственны поиски новых идеалов в иллюзорном мире мечты и фантазии. Теоретики и художники, в особенности литераторы романтического направления в философии, эстетике, литературе и искусстве, большое значение уделяли свободе личности и свободе человеческого духа. Они противопоставляли личность обществу, возвышали искусство над жизнью, тяготели к мистике, поэтизировали отдаленные страны и эпохи. Это была своего рода эстетика, соединяющая мечту и опьянение. Опиум как ничто другое давал ощущение жизни между сном и явью, миром фантазии и миром реальности. Он приносил успокоение для мятущейся души и радостное забвение. Горькое чувство от несоответствия между мечтой и реальностью услащалось опием.
Тоска романтиков по утерянному Раю, в особенности в ее немецкой интерпретации Sehn sucht, сублимировалась в искусственном Рае опийных сновидений. Именно поэтому Бодлер так и называет свой трактат о наркотиках – «Искусственный рай».
Первая часть «Искусственного рая» «Поэма гашиша» – оригинальное творение Бодлера, вторая – перевод «Исповеди англичанина, употреблявшего опиум» Де Квинси. Сам Бодлер, подобно Де Квинси, успокаивал опиумом желудочные и нервные боли, которыми страдал с молодости. Затем, боль душевную.
Де Квинси, как и все романтики, стремился к идеалу, заблуждаясь, принимал мир опийных наслаждений за Рай, «ключами» от которого «владел» «нежный» и «могущественный» опиум. Мрачный и разочарованный символист Бодлер абсолютно уверен, что наркотический Рай – это «искусственный Рай».


Литература:
1. Де Квинси Т. Исповедь англичанина, любителя опиума: автобиографическая проза. Эссе. – М.: Эксмо, 2011. – 704 с.
2. Дьяконова Н.Я. Томас Де Квинси – повествователь, эссеист, критик. // Де Квинси Т. Исповедь англичанина, любителя опиума: автобиографическая проза. Эссе. – М.: Эксмо, 2011. – С. 7 – 41
3. Жук О. М. Булгаков и Де Квинси: история одного сюжета – [http://www.narcom.ru/ideas/common/58.html]
4. Дейвенпорт-Хайнс Р. В поисках забвения. Всемирная история наркотиков 1500-2000 /The Pursuit of Oblivion; Пер. с английского А.В. Савинова. – М.: АСТ, 2004. – 622с.
5. Бодлер Ш. Опиоман / Шарль Пьер Бодлер. Сборник произведений в 7 Т. (eBook).  – М.: Рипол-Классик. – 37С.