Тайное всегда становится явным...

В углу комнаты на скамеечке сидела бабуля. В комнате было темно, и бабулю в ее сером жилете и темном платке почти не было видно. Рядом с бабулей чуть заметным контуром вырисовывалась еще одна фигура, похоже, мужская.
Было тихо. Лишь тиканье настенных часов, тихий рокот холодильника где-то в кухне да шепот сидящих в углу нарушали тишину.
– Соскучился я без тебя, бабуля, – печально произнес мужской голос.
– Соскучился, соскучился, а как же, – согласилась бабуля. – Вот помню, сынок мой, Петенька, написал мне письмо. «Maman, я без Вас скучаю!» Ну, дальше по-французски, как полагается. Читаю я…
– Бабуля, а ты что французский знаешь? – удивленно спросил мужской голос.
– Я много чего знаю, много, – ответила бабуля и строго спросила. – Дальше-то рассказывать или перебивать будешь все время?
– Рассказывай, бабуля, рассказывай, – торопливо согласился мужской голос. – Не буду перебивать, прости, пожалуйста.
– Ну, вот, значит, читаю я, – продолжила рассказ бабуля, – а слезы из глаз так и льются. Льются слезы из глаз и капают на письмо, капают. Чернила расплываются. А я все читаю и плачу, плачу и читаю. Пишет он, сынок мой Петенька, что сил нет, как домой ему хочется. И печально ему, что нескоро вернется он, да и вернется ли… Ну, тут я в голос зарыдала да в крик. Вернешься, кричу, сыночек мой родненький, вернешься! А сама-то думаю: война ведь, вдруг убьют…
Бабуля замолчала.
– Вернулся он? – тихо спросил мужской голос.
– Погоди, – строго остановила его бабуля. – Ты послушай, что дальше-то было. Стало мне горько на сердце. Нет, думаю, не бывать тому, чтобы сынок мой на войне этой проклятой сгинул! Не бывать! Ну, вот, значит, подумала я так, слезы вытерла, письмо высушила и в конверт положила. А конверт тот ленточкой розовой перевязала и за пазуху сунула, поближе к сердцу. Вот, – недовольно проворчала бабуля, – перебиваешь ты меня, я и забыла тебе сказать, что пока письмо-то сохло, я переодеться успела в гусарское платье. Ну, платье – это не то что ты думаешь. Это одежду раньше так называли. И женское было платье, и мужское. Ну, вот, переоделась я, значит, в гусарское платье, письмо поближе к сердцу положила. Вышла на крыльцо, окинула суровым взглядом двор. Ох, думаю, бестии, снова нет никого. Это я о дворовых своих. Лентяи были, я тебе скажу, каких поискать еще надо! Я разозлюсь, бывало, кричу: всех вас, к такой-сякой матери, на конюшню, под плети! А они знай посмеиваются, знают, что матушка – это они меня так называли – никогда пальцем никого из них не тронет и в обиду не даст. Ну вот, стою я на крыльце. А во дворе пусто. Да, забыла тебе сказать, у меня крепостных много было. Ты не думай, я против рабства всегда была. Ненавидела крепостное право, но крепостные были. Хотела я им волю дать. А они в слезы: не бросай нас, матушка, воют, как мы без тебя будем! Что ты с ними поделаешь? А жили они у меня лучше, чем вольные. Я… Ну, об этом мы с тобой потом поговорим, а сейчас я о другом. Вот стою я на крыльце, а крыльцо-то, не думай, не простое, как сейчас. У меня дом был не дом, а дворец. Красота неописуемая, видел бы ты! Ну, ладно, об этом я тебе потом расскажу, а сейчас о другом. Вот стою я на крыльце, а в душе такое творится, что и не опишешь словами. Не выдержала я, как заору: «Ах вы, такие-сякие, вашу мать! Живо сюда! Коня мне!» Минуты не прошло, смотрю: ведут коня. А конь у меня был белый, красавец, умница. Любила я его без памяти. Бывало вернемся из похода, я его никому не доверяю: сама насухо вытру, вычищу… Ну, ладно, о нем я тебе потом расскажу, а сейчас не о нем речь, хотя если бы не Изумруд мой, не спасла бы я своего сына Петеньку. Вот, слушай, подвели мне коня. Вскочила я в седло, манула рукой и вперед понеслась, как вихрь.
– На войну, бабуля? – восхищенно спросил мужской голос.
– Да нет, не на войну. На войне и без меня героев хватало. Решила я одним махом войну закончить. А как, расскажу сейчас. Поскакала я, значит, вперед. Пронеслась через наши укрепления, через стан воинов наших, с разлету чуть на поле боя не выскочила да вовремя опомнилась. Кровь закипела, когда увидела я, как сражаются дорогие сердцу моему русские воины. Но сдержала я свой порыв и понеслась дальше. И вот – они, французы. Стрелой пролетела я сквозь их укрепления, словно молния пронеслась, и, не сбавляя ход, ворвалась в штаб…
– Французский? – робко спросил мужской голос.
– А то чей же, – ответила бабуля. – Гляжу – вот он, собственной персоной: Наполеон Буонапарт. Глаза вытаращил и на меня уставился. Я к нему, а французы окружили его и не дают подойти. Остановилась я, крикнула: «Скажите своим офицерам, чтобы вышли из помещения и дали мне возможность поговорить с императором!» Кричу, естественно, по-французски. Наполеон кивнул, сказал пару слов. Все вышли. Остались мы наедине с Буонапартом. Я сразу, чтобы времени не терять, к нему и говорю: «Ты что же это, гад, делаешь?! Ты же сынков наших – русских, и французских, и всяких других: а у него в армии всяких национальностей солдаты были – убиваешь!» А он мне: «Я делаю из них героев!» Ну, дальше что было, рассказать трудно. Разозлилась я и потрепала императора французского от всей души. Изрядно ему досталось…
Бабуля задумалась. Продолжить свой рассказ она не успела. На лестнице раздались шаги, кто-то вставил ключ в дверь. Бабуля шепотом приказала:
– Быстро в спальню! Сиди тихо, пока я не позову!
Мелькнула тень и исчезла за дверью спальни. В этот же миг в комнату ворвалась запыхавшаяся женщина. То, что это женщина, было сразу ясно несмотря на темноту: запах духов, сумочка, брошенная в угол, тихий шепот и многие другие едва заметные мелочи. Женщина сильно нервничала. Она срывала с себя одежду и бросала ее как попало. Сапоги никак не хотели сниматься. Женщина несколько раз тихо выругалась. Наконец она разделась и, не включая свет, начала шарить по дивану рукой в поисках халата. Не успела женщина накинуть халат, как входная дверь тихо открылась, и в квартиру вошел кто-то еще. Женщина быстрым движением запихала в диван всю свою одежду, сапоги и сумочку и, потягиваясь, словно только что проснулась, вышла в коридор. Вспыхнул свет, в комнате по полу пролегла дорожка. Бабуля придвинулась поближе к стене и замерла.
– Ты где шлялась? – закричала женщина.
– А что? – с вызовом спросила вошедшая, судя по голосу, она была моложе.
– Как что?! Я беспокоюсь, жду тебя, места себе не нахожу, а ты спрашиваешь: «что»! У тебя совесть есть?
– И давно ты меня ждешь? – ехидно спросила молодая.
– Естественно, давно! Уже несколько часов, как зверь в клетке, бегаю по квартире!
– Странно, – протянула молодая, – я несколько раз звонила, никто не подходил к телефону. Странно!
Та, что постарше, ответила не сразу, и голос ее звучал не слишком уверенно.
– Я, наверное, была в ванной или…
Она не договорила, молодая со смехом перебила ее.
– Или где-то еще! Да, мама? Похоже, ты тоже не очень-то давно вернулась домой? Да еще и хотела меня надуть? Да, мама?
– С чего ты взяла?
Мать попыталась изобразить возмущение, но у нее это не получилось, в голосе слышна была растерянность, даже смятение.
– А с того! – резко ответила дочь и шагнула в комнату, на светлую полоску. – Твой сапог! Где второй? Что-то не видно. Но в коридоре его явно нет. И одежды твоей тоже. Торопилась, да, мама? Хотела меня обмануть? Куда одежду-то спрятала? И зачем было ее вообще прятать?! Вот идиотка! Придумала бы что-нибудь поумнее!
– Не смей так со мной разговаривать! – закричала мать. – Да, я выходила на улицу, потому что беспокоилась за тебя. Я звонила твоим подругам, тебя нигде не было. Я решила поискать тебя. Вышла…
– А потом вернулась, спрятала одежду и легла немного поспать! – перебила ее дочь. – Да, да, не смотри на меня такими непонимающими глазами! Ты вышла в коридор и потягивалась, словно только что проснулась! А потом начала уверять меня, что бегала, искала меня! Как же, поверю я! Слишком глупо все! Пошла искать пропавшую дочь и перед этим вылила на себя полфлакончика французских духов! Между прочим, отец мне их подарил, а не тебе! К тому же накрасилась, как шлюха – моей косметикой, скорее всего! – да еще и выпила – для храбрости, видимо! Да, да, выпила! Что я не чувствую запаха, по-твоему?! Ты, наверное, и юбку мою надела, да? Ту. Новую, короткую?! Что, скажешь, не так?
– Нет! Ты неправильно все поняла. Да, я накрасилась, привела себя в порядок, но это еще до того, как начала беспокоиться за тебя. Мы с Верой Дмитриевной собирались сходить в театр. Но я отказалась, потому что тебя все не было и не было. А запах спиртного тебе просто мерещится, – она подошла к дочери поближе. – Вот, можешь убедиться, я ничего не пила сегодня.
Дочь фыркнула и шагнула к выключателю. Мать схватила ее за плечо и развернула к себе.
– Постой!
– Отцепись! – взвизгнула дочь. – Чего ты ко мне привязалась! Мне дела нет, где и с кем ты шляешься по ночам! Но учти, если отец узнает, что ты в его отсутствие вытворяешь…
– Откуда он, интересно мне знать, это узнает?! – прошипела мать. – Не от тебя ли?
– Нет! Не от меня! Мне нет резона капать на тебя! Я не такая дура, как ты! Это тебе стоило бы подумать, на что мы будем жить, если он от тебя уйдет!
– Он не уйдет! – закричала мать. – Он любит меня! К тому же у него есть ты, его дочь, которую…
– Да, да! – зло расхохоталась дочь. – Он любит тебя. Пока! Он любит меня. Пока! Он верит в то, что я его дочь. Пока!!! Он уйдет! Вот увидишь! И на что мы тогда будем жить?!
– Я буду работать, – не слишком уверенно ответила мать, – зарабатывать деньги…
– Не больно много ты назарабатываешь, от тебя дождешься!
– Не дождешься, не дождешься, – послышался тихий голос из темного угла.
Мать и дочь вздрогнули и уставились друг на друга.
– Кто там? – шепотом спросила дочь.
– Откуда я знаю! – еще тише ответила мать.
Дочь резко повернулась к выключателю. Вспыхнул свет.
– Бабуля! – в голос вскрикнули мать и дочь.
– Бабуля, бабуля, – согласно закивала она. – Кто же еще?
Мать уперла руки в бока и. прищурившись, спросила:
– Ты что здесь делаешь?
– Сижу, что ж еще?
– Мама, это ты ее сюда притащила?! Зачем?! – гневно сверкнув глазами, спросила дочь.
– Очень она мне нужна! – огрызнулась мать. – Я сама не знаю, откуда она здесь взялась.
– В гости я пришла, в гости, – закивала бабуля. – Соскучилась и пришла. А вас нет. Сижу вот и жду.
– Как же ты вошла, если нас не было? – не скрывая раздражения, спросила мать.
– Вошла я в дверь, села на скамеечку и сижу, жду.
– На какую скамеечку? – растерялась мать.
– На мою любимую. Я с ней никогда не расстаюсь. Подарил мне ее мой любимый муж Гришенька. Помню, приходит он домой, а в руках – скамеечка. Вот, говорит, для  тебя, любовь моя, сделал я своими руками. Сиди и помни обо мне. Сказал так, снял винтовку со стены и к двери. А я за ним…
– Ну, это уж слишком! – закричала дочь. – Мама, убери эту сумасшедшую! Она уже достала!
Бабуля закивала.
– Достала я гранату из кармана, достала и говорю Гришеньке: «С тобой пойду, не пущу одного!» А потом говорю: постой, говорю, подожди. В подпол нырнула – пулемет там у меня был. Я…
– Мама! – заорала дочь. – Сделай что-нибудь! Я не хочу ее видеть здесь!
– А ты, родная моя, свет выключи, – ласково пропела бабуля, – и не увидишь меня. Ну, вот, говорю я Гришеньке: вот пулемет, а стреляю я метко, ни один гад живым не уйдет. Хлопнул меня тогда Гришенька по плечу и говорит…
– Убирайся отсюда, старая карга! – вне себя от гнева закричала дочь.
– Не ты меня сюда пригласила, не тебе и выгонять! – отрезала бабуля. – Пришла я не к вам в гости и никуда отсюда не уйду!
– Послушай, бабуля, – елейным голосочком сказала мать, – муж в командировке, вернется не скоро. Ты ведь к нему в гости пришла? К нему. А его нет. Ждать его долго. Давай, бабуля, я такси вызову, и поедешь ты домой. Вот вернется он, тогда и приходи в гости.
– Ты что, мама, совсем одурела, что ли?! – закричала дочь. – Такси ей вызывать, деньги за нее платить! Как пришла, так пусть и убирается! Кстати, откуда у нее ключ от нашей квартиры?!
– Нет у меня ключа, – закачала головой бабуля. – Я отмычкой дверь открыла и вошла.
Мать и дочь оторопело уставились на бабулю. Они, похоже, потеряли дар речи. Бабуля тем временем продолжала говорить.
– Вошла и сижу, жду. Помню, давно это было, сидела я так же и ждала. А ждала я мужа своего Степанушку с разлучницей проклятой. Сижу посреди реки, на суденышке на его, жду. Вот появляется окаянный, а с ним и она, красавица-княжна. Глазки сияют, бровки дугой, губки что маков цвет, щечки, как персик, нежные. Тут я вышла. Глянул на меня Степанушка, побледнел, губы дрожат. Я на него не гляжу, сразу к ней. Хватаю ее за ее талию тонкую и – за  борт, в набежавшую волну. Вскрикнула княжна – и нет ее. А я…
– Мама! Сделай же что-нибудь! Я с ума сойду от нее!
– Сойдешь, сойдешь, – согласилась бабуля. – Коли есть с чего сходить, сойдешь. А ты не волнуйся, милочка, тебе сходить не с чего. В твою голову кукольную даже вату положить забыли. Пусто там. Вот помню я…
– Все, бабуля, собирайся! – дрожащим от гнева голосом сказала мать. – А то хуже будет!
Бабуля молча разгладила концы платка, устроилась поудобнее на своей скамеечке и с усмешкой поглядела на разъяренных женщин.
– А мне пока не плохо, – сказала она. – Как же мне хуже будет?
Мать схватила бабулю за жилет и потянула со скамеечки. Бабуля не сдвинулась с места, лишь строго нахмурила брови.
– Ты меня руками не трогай, – сурово сказала она. – Меня трогать нельзя. Я закипаю быстро. А уж как закипит кровь – себя не помню! Разнесу все – потом опомнюсь.
– Мама! Звони ему срочно! Пусть приезжает сейчас же, сию же минуту! Он что думает, что если живет здесь, то ему все позволено! Мы что, должны терпеть все его выходки?!
– Должны, должны, – закивала головой бабуля. – Все его выходки должны терпеть, и меня должны терпеть. Вы должны. Он вас поит, кормит, одевает, обувает. Шубка-то у тебя, та, что в диван запихана – во-о-н рукавчик торчит! – сколько стоит, а? А у тебя, девица красная, пирсинг твой во всех местах дозволенных и недозволенных, сдается мне, не простые железки, а золотые… А косметика ваша сколько стоит, вы считали? А обеды-ужины в ресторанах дорогих? А…
– А тебе какое дело?! – вскричала дочь. – Завидно, что ли?! Что ты деньги чужие считаешь?
– Он, вообще, спасибо должен мне сказать! – немного отступая от бабули, прокричала мать. – Я его подобрала, когда Галька его выгнала! Я его человеком сделала! Кому он был нужен?! Кому?!
– Семье своей, – раздался мужской голос, от которого вздрогнули все, кроме бабули.
– Валентин, Валечка! – прошептала мать. – Ты уже вернулся?
– Вернулся, вернулся, – закивала бабуля, – вчера еще вернулся. Вернулся он, а дом пустой. Помню, вернулась я как-то домой с войны,  дом пустой. Села я посреди избы, опустила голову на грудь и думаю: что ж ты делать-то будешь теперь, одна-одинешенька? Куда ж ты денешься, горемычная? Скрипнула тут дверь и…
– Папа! – закричала дочь. – Убери отсюда эту чокнутую! Я не могу ее выносить!
– А выносить меня не надо, – закачала головой бабуля – Время еще не пришло выносить-то меня. Помню, умер любимый мой дружок Феденька. Вынесла я его с поля боя, гляжу – а он не дышит. Упала я ему на грудь. Феденька, кричу…
– Валя! – прошипела мать. – Рита права, убери эту старуху отсюда! Нервы уже на пределе! А тут еще она со своими сумасшедшими историями. Неужели ты не видишь, Валечка, что бабуля окончательно свихнулась?! Она становится опасной, я ее просто боюсь! Подумай о ребенке! Риточка вся дрожит, ее психика может не выдержать такого ужаса!
– Может, может, – вмешалась бабуля, – ужаса может не выдержать. Помню, как-то шла я домой через лес. Ночь глухая, темная, филин ухает на дереве. Красота! Я иду, плеточкой поигрываю, песенку насвистываю. Вдруг откуда ни возьмись – разбойники! Окружили меня со всех сторон, хохочут, зубы скалят. Подскочил один, плеточку – хвать, вырвать из рук моих намеревается. Не стерпела я…
– Папа! Убери ее сию же минуту!
– Валентин! Это уже переходит все границы!
– Вот помню я, перешла я как-то раз границу. Тайком, во тьме ночной, да так ловко, что ни зверь, ни птица, ни пограничники с собаками не слышали и не видели…
– Если ты, папа, не выкинешь эту гадину отсюда, я сделаю это сама!
– Вот как-то раз брела я по пустыне. Все дружки мои дорогие полегли в тяжелых боях, осталась я одна. Бреду я, от жажды изнемогаю, вдруг вижу, гадина ползет. Я ее…
– Валя, я согласна даже потратить деньги на такси, лишь бы ее здесь не было!
– Папа! Я уйду из дома навсегда, если ты сейчас же не уберешь старуху! Я не пугаю! Я правда уйду!
– Слышишь, до чего твоя любимая бабуля довела твою родную дочь! Девочка собралась уйти из дома! Риточка, папа сейчас вызовет такси! Успокойся, родная, скоро этот кошмар закончится!
Валентин незаметно подмигнул бабуле, подошел к телефону, набрал номер.
– Мама, – зашептала Рита, – он что, правда вызывает такси?!
– Правда, правда, ты же слышишь, – радостно ответила мать. – Ты что думаешь, ему самому приятно, когда эта бабка сидит здесь в углу и несет всякую чушь. Он же прекрасно понимает, что старуха выжила из ума. Она его и там доставала. Он же ее ненавидит. Он сам мне это говорил.
Валентин положил трубку и повернулся к бабуле.
– Собирайся, бабуля. Давай скамеечку, не бойся, я осторожно понесу.
– Валентин, – сухо и холодно произнесла мать, – ты собираешься проводить бабулю до машины? Мне кажется, это лишнее. Она и сама может спуститься вниз и сесть в такси. Дай ей денег и пусть идет!
– Да, папа, пусть катится отсюда!
Валентин, не обращая на них внимания, помог бабуле подняться, взял скамеечку, прижал ее к своей груди, как самую дорогую и хрупкую вещь на свете.
– Бабуля, позволь мне поддержать тебя под локоток, – улыбаясь, сказал он.
– Поддержи, поддержи, – закивала бабуля, – давно меня никто под локоток не поддерживал.
– Валентин! – крикнула мать. – Это уже слишком! Ладно, проводи старуху, но не обязательно при этом оказывать ей такие почести! Не королева!
Бабуля пожала плечами и усмехнулась. Валентин молча повел ее к двери. Уже в дверях он обернулся и сказал:
– Светлана, я ухожу в свой родной дом, к любимым и дорогим для меня людям. Сегодня, благодаря бабуле, я узнал, услышал и увидел много нового, я понял все, что должен был понять уже давно. Теперь я знаю, что там меня любили, а здесь – использовали. Надеюсь, моя жена и сын простят меня за все, что я сделал, за ту боль, которую я причинил им. Простят, как простила меня бабуля…
– Простят, простят, – закивала бабуля, – давно уж простили. Когда любят, быстро прощают…
– Бабуля! Значит, ты меня любишь! Ты ведь меня еще раньше, чем они, простила! И Галя меня любит! И Димка! И Леночка… Бабуля – ты самая лучшая в мире, ты – чудо, ты – мой ангел-хранитель, ты…