Кара

Психиатрическая больница. Отделение пограничных состояний. Подъем. Больные  без особого желания и без особого нежелания, будто-то бы Будды, идущие по своему срединному пути, не спеша встают с постелей, одеваются, идут на завтрак. В столовой, выкрашенной в светло-голубые тона, получают оранжевый горох, французский суп из лягушатины, икру тюленя, некоторые -
копченый хвост нильского крокодила. После пары таблеток галаперидола и назипама все это разнообразие превращается в скушный чай из синего пластикового стакана, да кусок хлеба с круглым, не размазанным шматом подтаявшего масла. Окончив утреннюю трапезу, больные, или лучше сказать отдыхающие, наводят утренний марафет и ожидают приема у лечащего врача. Врач Володя Стеклов рутинно осматривает знакомые ему уже давно лица, продляет курс лечения и, с чувством выполненного долга, идет обедать.

Прием подходил к концу. Медсестра Танечка принесла очередную карту пациента. Стеклов, не заглядывая в карту, сказал знакомое "продляем на неделю галаперидол и хинидин" и отодвинул карту на край стола. "У нас сегодня новенький", - сказала Танечка и положила на стол незаполненную карту больного, еще не испачканную анамнезом. Медбрат Сидоренко, здоровый и глуповатый бугай,
завел в кабинет молодого лет тридцати пяти мужчину, упитанного, ухоженного, с лоснящимся подбородком, чуть щурившегося от яркого света солнца, проникающего через окно. Сидоренко произнес с ухмылкой "садитесь, товарищ Джованни" и властно за плечо подвел человека к стулу, вдавил того в сиденье отточенным движением артиллериста, загоняющего снаряд в дуло гаубицы.

- Как вас зовут? - спросил Стеклов.
- Джованни Мочениго! - боязливо ответил сидящий на стуле человек. Сидоренко, стоящий чуть позади, протянул доктору бумагу со словами: "вот направление от участкового врача." В направлении мелким, плохо понятным непосвященному было выведено "delirium tremens, schizophreniae". "Вот бумага от участкового", - продолжал Сидоренко. Участковый уполномоченный характеризовал слесаря ЖЭКа № 11 Дмитрия Мочева резко отрицательно, сообщал, что тот крепко пьет, не отличается  ни вежливостью ни обходительностью с родными и не родными людьми, не чужд мздоимства, мелочного вымогательства.
- "Все ясно",- сказал Стеклов - "Танечка, назначаем рисполент и смесь феноборбитала в умеренных дозах, полный покой, постельный режим. Завтра его первым на осмотр к Кащину." Стеклов аккуратно заполнил карточку, записал анамнез, назначенное лечение и спокойно продолжил дежурство. В течение дня он несколько раз пытался вспомнить имя, которым представился пациент, но точно воспроизвести его никак не мог. Вот алкоголики пошли. Раньше было все ясно - Наполеон, Ленин, Сталин, а этот начитался невесть чего, да напился и мерещится неизвестно кто - эко его торкнуло.

Стеклов был хорошим врачом. Он называл всех алкоголиков любя "алкашки" и считал их больными людьми, не был лишен к ним сострадания. Он был выходцем из небольшого села далекого от областного центра и с детства тысячи раз наблюдал фантастические, поначалу неясные ему, перемены в людях. Наблюдал он не раз как здоровый, крепкий, здравомыслящий и симпатичный мужик превращался после бутылки спирта в откровенную мразь, похожую на гнилой овощ, скрещенный с вурдалаком, что постоянно восстает из ада для поисков очередной дозы и радуется всему, что горит как младенец погремушке. Сам он не раз прикладывался к бутылке, но так и не
понял что хорошего в сознательном отравлении себя этиловым спиртом, тем что врачи убивают микробов. Человек по сути тот же микроб - только очень большой. Побольше спирта и он скопытится как миленький. В те времена он и решил посвятить жизнь борьбе с возлияниями. Так стал врачом - хотел помогать людям.

Придя на дежурство через сутки, Стеклов первым делом поинтересовался самочувствием нового пациента. И с удивлением узнал, что тот давича буянил и был помещен врачом Кащиным в "мягкую комнату" - комнату для буйных, получив двойную дозу "Зины" - аминазина. От аминазина даже самый буйный больной делается кротким, как умирающий перед исповедником. Стеклов заглянул к
буяну. Тот лежал привязанный к кровати, оббитой войлоком. Лежал лицом вниз в смирительной рубашке. Танечка рассказала, что Дмитрий Мочев к вечеру попытался сбежать из заведения, а когда санитары его поймали, перелезающего через ограду клиники, начал кричать что он венецианский дож, аристократ, и не потерпит такого отношения к себе. Завтра же он обещал найти управу на
санитаров и "прочих еретиков в белых бесовских одежах".

После утреннего обхода Стеклоп попросил медбрата Витеньку (так его все называли за его доброе лицо и глаза буйвола при виде соперника) привести больного Мочева. Витенька просьбу незамедлительно исполнил. Мочев предстал перед доктором в ужасающем виде.
"Не зря аминазин так любили прописывать инакомыслящим",  - подумал Стеклов - "Кащин явно перестарался с двойной дозой".
- Как ваше самочувствие?
- Мон синьер ... отпустите меня, мне плохо... - пробормотал еле слышно Мочев.
- Бедняга! Вам досталось ... но ничего, не бойтесь! Больше такого не повторится, но дайте мне слово, больше никогда не пытаться убежать от нас и никогда не кричите и не повышайте голос!
- Я обещаю, клянусь Святым  Теодором! - заверещал пациент.
Стеклов записал что-то в историю болезни, припомнив что Святой Теодор был покровителем Венеции, отдал указания медсестре и попросил Витеньку оставить его с больным на едине - тот незамедлительно вышел. Стеклов взял ручку, посмотрел на своего невольного, растерянного и подавленного собеседника и начал вращать ручку с частотой в пять секунд, как его учили в Медицинской академии.

Монотонное вращение предмета в руках, тихая спокойная речь для нормального человека успокоение, для психически нездорового же наоборот - ситуация в которой проявится его неадекватность. Стеклов проверял так всех. Кто начинает нервничать и дергаться
при виде вращающегося предмета в руках эскулапа - тот явно нездоров. Прошло две минуты - результатов не было. Стеклов медленно и спокойно заговорил.

- Так вас зовут Джованни?
- Да, именно так, мон синьер! - подобострастно пролепетал сидящий на стуле.
- И вы итальянец?
- Да, именно так.
- Вы уверены в этом?
- Это несомненно, как то, что Земля плоская и стоит на трех слонах!
- А разве она плоская?
- А разве нет? Взгляните в окно - земля плоская, а небо - это полусфера!
- А Юра Гагарин говорил что она круглая!
- Кто такой Юрга Грин, мон синьер?
- Хозяин соседней со мной виллы!
- Он грязный лжец! Вы ему верите? Он принес верительную грамоту от папы Климента?
- Может и приносил - но я не видел!
- Как же вы можете верить кому-то на слово! Времена та какие настали неспокойные - никому верить нельзя!

На этом Стеклов прервал беседу. "Мочев вел себя достаточно адекватно,  дискутировал логично", - отметил он в своем журнале и оставил курс лечения без изменения. Прошла неделя, вторая... Стеклов продолжал "пытать" Мочева о строении мира и все больше убеждался, что тот просто бредит. Никакая это не «белая горячка» и не «шизофрения» - ошибся участковый врач. Лижбы на нас спихнуть — лентяй, либо дилетант. Больной у своего сына взял учебник средних веков, прочитал "под мухой" страницу № 37 о том, как представляли себе мир средневековые жители Европы и под воздействием алкоголя личность, разложившись, впитала эту страницу текста как губка. Вот и все объяснение его теперешнему состоянию. Жалко, конечно, человека, но такое бывает. Ничего
сверхъестественного!

Прошло еще два месяца. Мочева разобрали на консилиуме. Разобрали его по кусочкам, потом сложили все на место, ничего не перепутав, и пришли к единому мнению. Все врачи согласились с диагнозом, предложенным Стекловым. Парафренный бред - нет смонений! Его поместили в отделение средних расстройств. На этом работа Стеклова была законченна. Жизнь шла своим чередом - больные все также болели и выздоравливали. Некоторые переводились в другие отделения. Истории Мочева о китах, черепахах и прочих поддерживающих конструкциях Земли почти забылись, как и другой подобный бред. Земля круглая - это всем известно! Это факт! Бесспорный! Несомненный!

У Стеклова был давний школьный друг. Людьми они были до крайности разными. Друг был убежденным атеистом, физиком по образованию и математиком пл призванию с широчайшим кругом интересов. Стеклом, наоборот, от Бога далеко никогда не уходил и в физике плавал только топором,
хотел заниматься медициной и собирал материал для диссертации. Очередная их встреча протекала за дружескими шутками. Выпивая без фанатизма они разговаривали то про гений Микеланджело и про  ложь политиков, то про духовность Рублева и про глобальную эволюцию, то про обратную корреляцию женской красоты и ума, то про Баклановский удар, то про адронный коллайдер. Дошло дело и до строения Вселенной. "Коперник, Джордано Бруно... сколько жизней надо было положить, чтобы доказать человечеству элементарную истину - что Земля не центр мироздания и не плоскоасть" - сказал с досадой и чувством глубокой тоски собеседник Стеклова.
- А многие до сих пор уверены, что Земля зиждется на китах и слонах!
- Эти пионеры науки, видимо, отдыхают сейчас в твоем пансионате!?
- Да! Один бредит, что он итальянец, аристократ и представляется Джованни Мочениго, - смеясь сказал Стеклов.
- Был такой человек. Предатель и лизоблюд. Он писал доносы на Джордано Бруно в результате которых его арестовали и возвели на костер за убеждения, спустя век ставшие бесспорной истиной. А Мочениго позже был отравлен вином. Бесславная кончина бесславного человека!
- Как причудлива жизнь: алкоголик предстает в образе предателя, каким он на самом деле и является для жены, детей, отца и матери, для всех окружающих - хорошая тема для диссертации!

На утро Стеклов первым делом направился в отделение, куда он определил Диму Мочева. Попросил привести его на прием. И на приеме без лишних слов спросил: "Зачем ты предал Джордано Бруно?". Реакцию Мочева предсказать он не мог. Бедняга упал на пол, стал целовать ботинки врача, умолять простить его. "Это из-за Джордано Бог так наказывает меня. Из-за него я здесь! Я догадывался! Прости меня, Господь! Прости, Джордано!" Мочева увели. Стеклов был поражен реакцией, ведь о Джованни Мочениго и его предательстве история сохранила очень скудные сведения и Мочев, являясь слесарем, устанавливая унитазы и ставя рваные прокладки за трешку, едва ли когда-то с этой историей мог столкнуться! Невероятно! Откуда он мог это узнать?!

***

Димыч Мочев действительно очень любил выпить. Пил он без поводов. "Алкашам нужны поводы, а нормальному человеку повод не нужен. Захотел - выпил!", - так он и рассуждал. Его отец пил всю жизнь и помер в хмельном угаре, в пьяной драке, так сказать, на боевом посту. Красота - чего еще от жизни ждать!? Для Димыча отец был непререкаемым авторитетом, поэтому заправляться
спиртецким он начал лет с 14-ти - как только ему стали отпускать. Выгледел он в 14 на все 18! Отец напиваясь, запевал одну и туже песню:
- Смотри сынок, вот где они у меня все! - произносил он на выдохе басом, показываю огромный кулак, похожий на уродливую картошку.
- Всех этих интеллигентов вот где я держу. В гробу я их всех видал. Я как выпью - они от меня разбегаются как красы. Трусы они все! А я  - человек! Рабочий человек! Я свой хлеб не зря ем.

Хлеба, правда, он едал немного, но вот выпивал достаточно, пропивая временами не только всю зарплату, но и влезая в долги. Так что одевать и кормить семью приходилось частенько матери маленького Димы.

Однажды Димыч проснулся и ощутил какое-то новое для него чувство, незнакомый запах вокруг себя. Запах этот не походил ни на его тройной одеколон, ни на отечественный парфюм его жены «Гвоздика», что он как-то пробовал на вкус. Он нехотя открыл глаза и первый раз в жизни задумался о вреде пьянства. "Белая горячка не иначе! Все - хватит пить всякую гадость, теперь ничего
дешевле Аталыбашлы!", - пробормотал через распухшие губы Мочев. Глазам его предстал вид роскошно убранной комнаты. Кровать в которой он лежал улетала своей задней спинкой куда-то в небеса, промеж которых играли Библейские ангелы. Вокруг ложа на полу лежали шкуры медведя, леопарда и рыси. В центре залы стоял огромный коричневый глобус. Крышка его была приоткрыта и из нижней части выглядывали сосуды с дивной красоты напитками оранжевых и пурпурных тонов. Мочев быстро встал и, еле дотащив свое обрюзжшее, отравленное вчера тремя бутылками самогона тело, подошел к глобусу. Глобус и вправду содержал в своем чреве все яства мира. Димыч отпил из одной бутылки, из второй, отведал манго, гранат, выпил что-то очень похожее по запаху на клей БФ и
завопил: "Я в раюююююю!"

На его крик вошел человек в черном старомодном сюртуке и громогласно произнес: "Прикажете ли подавать завтрак и дневной туалет?"
- Завтрак тащи! В туалет пока не жААлаю!, - ответил без тени иронии Мочев.
Доедая жареного фазана вприкуску с вяленой олениной, запивая это все вином из горлышка кривого графина, Мочев начал припоминать вчерашний вечер. Вспомнил как со слесарем Вясей взяли "777", выпили, сходили еще, нашли третьего, взяли еще и выпили. Деньги кончились - нашли самого и выпили, взяли еще... На этом месте память начала давать сбои. Никак не хотела прокручивать вчерашнее кино дальше. "Видимо, собутыльнички меня укокошили!", - подумал Димыч - "как пить нидать! Получается я в раю - в аду меня бы так не кормили! Вот так вот друзья мои - все обвиняли меня в пьянстве, безделье - а это и есть, получается, дорога в рай!" И довольный собой и своей мирской жизнью, Мочев допил бутылку вина, на старых дрожжях его развезло и он уснул сном младенцы.

***

Стеклов старался не интересовался судьбой больных, которых он лечил, если конечно они не возвращались к нему с рецидивом. Но история Дмитрия Мочева его заинтересовала. Анамнез  Мочева был включен в его кандидатскую и, возможно, благодаря именно ему Володя так удачно защитился и стал кандидатом медицинских наук. Так что Стеклов испытывал признательность к Мочеву. Он часто его навещал, покупал ему фрукты, пару раз даже втайне принес небольшую бутылочку вина. Но состояние Мочева все ухудшалось. Бред его становился все детальнее, как будто он его не придумывал, а вспоминал историю давно позабытой жизни. Мочев многократно
пытался сбежать, но его всегда останавливали. Было ощущение, что работа слесарем не дала ему способности изворачиваться и ловчить - он всегда шел напрямик как аристократ, к которым он себя болезненно причислял. После побегов дозы аминазина все увеличивались, чтобы его успокоить и однажды сердце его не выдержало. "Так он и умер - заколотый аминазином в грязной психушке", - записал в свой дневник Стеклов. "А ведь было в нем что-то что заставляло ему верить, было! Каждый психиатр знает, что играет с огнем и на 100 % не уверен, что перед ним именно больной человек.", - так он сказал как-то коллегам. В тот же день Кащин посоветовал Стеклову взять отпуск и отдохнуть.

***


Жизнь Димыча текла беззаботно. Он ничего принципиально в раю не делал. Только много ел, пил еще больше, изредка выходил гулять в сад, непременно беря с собой в дорогу бутылочку-другую. Он уже забыл про свою жену и ребенка, про друзей-собутыльников и стойкий запах унитазов на работе. Однажды утром он не обнаружил на привычном месте ни вина ни еды. Встал, открыл дверь, вышел в холл. Подошедший мужчина в черных бархатных лосинах протянул ему одежду и сказал, что его ожидают. Мочев надел одежду, хоть она ему показалась какой-то не райской, вышел на крыльцо. Подъехала позолоченная карета запряженная четверка черных рысаков. Мочев сел в нее. Дорога длилаль недолго и выходя из кареты Димыч одарил кучера привычным "аккуратней - не картошку везешь!"

Перед взглядом Димыча предстала площадь, кишащая людьми. "Похоже партсобрание", - подумал Мочев. К нему подошел старик в красном одеянии и красной круглой шапочке на темени, взял его под руку и что-то ненавязчиво говоря, повел к возвышению, где сидело еще 20-30 человек. «Рыла как у меня, когда я не спеша приходил закрывать воду в затапливаемой квартире»,- подумал Мочев. О сел рядом с ними. Только тогда Мочев увидел полную картину площади на которую он прибыл. Посреди площади стоял пионерский костер, и в центре один из пионеров почему-то был привязан к длинной жерди. Мочев попросил принести вина. Он сделал пару глотков когда увидел, что пионерский костер подожгли вместе с пионером. Допивая вино Димыч слышал как из пламени вырвалось каждый раз как будто угасая "Сжечь- не значит опровергнуть!" Он допил вино и спокойно отправился восвояси.

Жизнь потекла для Мочева привычным чередом. Безделье, обжорство, пьянство — в общем рай. Он потерял счет дням и как-то вечером попросил слугу принести ему напиток, вкус которого он не забыл бы никогда. Слуга помедлив ушел и спустя час вернулся. Налил в длинный стакан жидкость оранжевого цвета с дивным ароматом. "Как хорошо", - подумал Мочев и залпом по привычке осушил
бокал. В тот момент он почему-то вспомнил слова "Сжечь- не значит опровергнуть!", обращенные, как показалось тогда, именно к нему. И скорчившись от боли, как дикий зверь пронзенный отравленной стрелой, упал. "Так он и умер — отравленный, как собака в своей золотой клетке", - записал в свой дневник Стеклов.