У костра

Если кусок черного хлеба намазать маслом, и положить на него кружки сахаристого августовского помидора, и еще резаным луком посыпать сверху, и посолить – будет божественно вкусно.
Так вкусно бывает один месяц в году – когда помидоры свои. И отпуск, и уже ночь ощутимо накатывает – не то, что в начале лета, и мы сидим у костра.
Наташка помешивает палкой в костре – будоражит угли. Намерзлась, бедняга, в своем Мурманске. До сих пор удивляюсь, как ее туда занесло. Не за любовью, не от любви, а потому, что подделок под эту самую любовь было слишком много. И каждая оставляла на душе и репутации клеймо, и под конец клейма ставить было уже совершенно негде.
А город маленький. А слухи ползут...
И  Наташка, которая даже в жаркие дни норовила закутаться в кофту, уехала в северный город, к родственникам, которые были не то, что седьмой водой на киселе, а почти  одной водой, которая киселем  и не пахла.
А уехав – узнала, что беременна. А родив – узнала, что мальчишка ее -  без одной почки.

-Знаешь, какая у меня была первая мысль, - говорит Наташка, - Хорошо, что его точно служить не возьмут.

Ее брат вернулся из армии психически больным. Почему здорового парня, не побывавшего ни в одной горячей точке, но лишь в тихой части под Волгоградом – мать привезла невменяемым?
Он сидел перед телевизором, и, считая, что держит в руках автомат, «расстреливал» все подряд.  Политиков. Шоу-звезд. Хрюшу со Степашкой...
По ночам кричал дико, рвался выбежать на улицу, как есть – голый.
Наташка тогда училась в девятом классе. Кто б ее стал слушать из врачей? Сказали бы: «Пусть мать придет».
А мать жалела сына, и не обращалась никуда за помощью, пока он не избил ее до полусмерти. Так что больницу попали одновременно оба, и сын оттуда так и не вышел.

Этого хватило для первого клейма: «Такая семья... Девочка из такой семьи... ты же не приведешь в гости такую девочку?»
А попробуй, удержись, когда Наташка -  как модель на картинке,  после долгих стараний гримера. Только  она – без всякого грима. Бог дал.

Помню, мы встретились в новогоднем парке. Я уже училась в институте, она работала упаковщицей на кондитерской фабрике. Два часа ночи, народ толпится на площади и в парке. Наташка в клетчатом пальто с цигейковым воротником, в пуховом платке. Курит. Мы не виделись сто лет, я не знаю, куда ее оттеснить, чтоб поговорить. И почти сразу вокруг нее начинают  виться какие-то мужики.
И до меня никак не доходило, что ее «снимают», и совершенно не знают, как обращаться со мной – пятой ногой у собаки.

А потом, когда я уже выучилась и вернулась, мать сказала, что Наташка уехала, и не пишет. И вот, появилась -  спустя три года.

-Пашка, правда, такой красивый, как на фотографии?
-Дитя любви.
Я замираю. Подруга еще не рассказывала ничего о Пашкином отце. А я боялась спрашивать – от кого у нее сын.
До сей поры -  мне встречалось только одно дитя любви. Наш городской врач гастроэнтеролог. Рыжий, с бородой, напоминающий скорее путешественника, чем медика. Говорили, что мать его – одинокая женщина сорока с лишним лет, уехала на курорт с конкретной целью. И вернулась, уже ожидая Игорька.Хорошее дитя получилось. И врач славный. Его в городе любят.

Видимо, дети любви предпочитают море. И Наташка спрашивает:
-Помнишь, я тогда поехала отдыхать?
-Не помню.
-Ну да, конечно, ты же часто ездишь. А  я собралась всего один раз. Дешево предложили - последний тур, конец сентября. Туда автобусом, обратно поездом. Я так мечтала увидеть море!  Погладить его рукой.
Ты бы  сказала – ничего особенного, затрапезная турбаза. Домики фанерные, по ночам уже холодно.  Поселили меня с  энергичной такой женщиной. Голос -  на всю турбазу слышно, сама большая, как слон. Кажется, не уронишь ее, не сшибешь с ног. Фотоаппарат из рук не выпускала. Приехала – все,  что можно посмотреть и заснять.
И  наш домик постоянно был  заперт. Она -  на экскурсиях. Я -  у моря.
Даже когда пасмурно. Когда дождь. Я на море насмотреться не могла. Насидеться в нем. Я ж плавать не умею. Я сидела на мелководье. И встречала каждую волну, разговаривала с ней...Это такая чистота, эти волны соленые...Эти закаты... Мне казалось -  и не было ничего в моей жизни, кроме  моря.

А с обратной дорогой вышла проблема. Там с билетами что-то напутали. Не хватило плацкартных мест. Остались только купейные, дорогие. Чтобы попасть домой, я все деньги отдала. ..

Вагон  шел полупустой. Не все решились платить втридорога.

Мы ехали вдвоем. Я и...  Он, наверное, был моим ровесником. Просто выглядел хорошо ...стройный, выправка. У него только глаза были старые, как у меня.

-Девушка, может быть, мне выйти? Вы переодеваться будете или кушать?
Я мотаю головой. А чего мне кушать – у меня нет денег даже на пирожок. Но ехать всего две ночи  - ведь не помру? Я себя спрашивала только – хватит ли у меня сил от вокзала дойти пешком до дома с сумкой.
И совсем уже поздним вечером он пошел за кипятком. Достал из пакета коробку с чаем, хлеб, колбасу копченую. Запах...ох....Я уткнулась в книжку, а потом  чувствую -  что-то дотрагивается до руки. Это он мне бутерброд сует. И я была такая голодная, что бутерброд этот сразу взяла. И, кажется, я его заглотала как собака – в два укуса.
-Все ясно, - сказал он, - Чего прикидываться?
И стал выгружать на стол всякую еду, как будто у него не пакет был, а сумка-самобранка.Картошка вареная, огурцы, сыр, рыба...
Мы с ним потом, сколько еще оставалось ехать – ели вместе. Хотя, я не помню... Мы ели?

Стемнело, это был еще юг, там ночь падает – сразу. За окном вагонным в небе стояла звезда. Она все время стояла, сколько бы мы ни ехали. Как будто была с нами в купе- третьей.
Поезд -  через город мой -  шел дальше до Москвы.Я спросила его:
-Вы в Москву?
-Да, а,  оттуда, наверное – на войну...
Помолчал, а потом добавил, потому что мне ничего не было понятно:
-Я летчик. Военный летчик.
-А разве сейчас летчики воюют?Я плохо училась в школе, я даже летчиков Великой Отечественной не помню. Только Алексея Мересьева.

Это я уже потом, много потом стала искать, где сейчас летчики воюют. И где они гибнут. Помнишь войну с Грузией? Писали, что там сбили семь наших самолетов....Писали, что они были старые, неисправные, а у грузин – отличная ПВО.

И, понимаешь, я еду назад – после моря этого – как без прошлого. А он – с этой войной – без будущего.Его отозвали из отпуска. Он сказал матери: «Обычное дело, и не надо смотреть такими глазами. Позвоню из части».
Он взял мою руку, приложил к щеке, и стал смотреть в окно. Может, он вместо меня с матерью прощался...Только, когда я почувствовала под ладонью  щеку его, мокрую...И что он держит мою руку, и не отпускает... Как ребенок.  Я тогда потянулась, и поцеловала его.

И все. Он стоит в двери вагона, я стою на перроне. И глаза в глаза... Ни он не может оторвать, ни  я.  А потом поезд пошел. Тихо-тихо. Поплыл.... И нет его, последний вагон вдалеке, и пустая платформа. И тишина. И дышать нечем. Я смотрю на рельсы, и думаю – дойти? До Москвы, до войны... до чего угодно.
-Ты ему адрес оставила?
-Липовый.
-Почему?!
-Даже, если бы он меня нашел... Если не на первый, то на второй день, ему бы обо мне рассказали. Я тогда сразу собралась и уехала.
-И Паша его сын?
Наташка долго молчит.
-Не знаю, - говорит она, наконец, - Я просто хочу верить, я живу этим:  что – его...

Костер почти догорел, лишь отдельные искры вспыхивают в темной золе. Это напоминает огни города, если смотреть на него с большой высоты. С такой высоты  смотрят летчики и ангелы.

-Я тебе мало помогла за этот приезд, - говорит Наташка, - А хвасталась, что буду полоть, поливать...
Я машу рукой:
-Провались пропадом этот огород... Эти помидоры...
-Нет, помидоры не провались, - Наташка берет, без ножа ломает его, солит и всасывается  в большую половинку. Лицо у нее блаженное, - Когда еще я посижу так... Дома...

И небо над нашими головами -  в  такой россыпи звезд,  будто его тоже посолили крупной солью.