Андреевский спуск

В данном случае уровень знания истории не имеет значения. Ибо никто – ни профессионал-архивист, ни случайный потребитель псевдоисторических романов и кинофильмов – не в состоянии беспечно скользить по поверхности, оказавшись однажды на Андреевском спуске. Все мы неизбежно проваливаемся в прошлое и в какой-то момент с удивлением замечаем, что уже неторопливо вышагиваем по литературному Алексеевскому спуску, постепенно переходящему в древний Боричев узвоз.

Думаю, именно эту загадочную способность Андреевского воздействовать на сознание людей имел в виду Виктор Некрасов, когда называл его одной из самых «киевских» улиц города.

И всё-таки, мне кажется, главное, что притягивает к нему киевлян и приезжих – это его оптимизм. Андреевский просто заряжен им. Его с избытком хватает на всех.

Верующие находят повод возрадоваться не только в названии улицы, увенчанной бирюзовыми куполами Андреевской церкви, но и в её (улицы) непосредственной связи с крещением Руси Владимиром Великим, когда он Перуна повелел «привязать к конскому хвосту и волочить с горы по Боричеву узвозу…».

Поклонники искусства, любители народного творчества (в этом месте предвижу высокомерные ухмылки снобов и отправляю их к Гегелю, мнение которого о существовании искусства не для замкнутого круга знатоков, а для публики, я вполне разделяю) всегда смогут насладиться архитектурными формами, театральными пьесами, живописью, массой разнообразных сувениров…

Гурманов ожидает широкий диапазон выбора от французской кухни до львовского шоколада.

Я же усматриваю суть оптимизма этой необыкновенной улицы, давным-давно соединившей между собой Верхний и Нижний город, тоже в соединении… однако в соединении иного порядка, которое незримым мостом зависает между прошлым и настоящим и фиксируется восторженным словосочетанием с обязательным восклицательным знаком: «В какое чудное время я живу!»

Эта, или подобная ей фраза, радостным эхом неизменно отзывается в душе, когда я, в тысячный раз оказавшись на Алексеевском, прохожу мимо дома Турбиных, мимо щели между одиннадцатым и тринадцатым домами, где Николка прятал жестяную коробку с пистолетом… и попадаю в тот самый город, который «жил странною, неестественною жизнью…». В город, где зверствовали пьяные петлюровцы, где отчаянно спасался от кошмара гражданской войны раненный в ногу Николка, где я невольно становился очевидцем жестокой расправы над бедным евреем…

Подобные пограничные ситуации во всей их кровавой динамике, со всеми  экзистенциальными подробностями столь ярко и талантливо преподнесены автором, что вовсе не вызывают желания променять скучное и пресное настоящее на  апокалиптическое прошлое. Уж очень оно мрачно и небезопасно. И всё же не прекращаю внимательно вглядываться в него. Зачем?

По многим причинам, в том числе и по той, по которой все мы смотрим фильмы-ужасы и фильмы-катастрофы. Они внушают оптимизм, помогают почувствовать комфорт собственной безопасности, оценить контраст между происходящим по разные стороны экрана…

Поэтому продолжаю движение по широкому, аккуратно выложенному жёлтым кирпичом тротуару и тихо радуюсь тому, что не встречу на своём пути петлюровского полковника Болботуна или сотника Галаньбу; что вместо домов терпимости вижу театры (кстати, в доме номер восемь, где сейчас театр «Колесо», когда-то был публичный дом), музеи, кафе; что далеко в минулом остались массовые кулачные бои между студентами и офицерами за право обладания продажными девицами; что из очага драк и поджогов Андреевский превратился в неповторимый музей под открытым небом, главный экспонат которого – Прошлое.

Ничуть не сомневаюсь в наличии причин неожиданной щедрости прошлого, когда оно вдруг преподносит клад в виде золотых червонцев, припрятанный в мраморной ванне хозяином одной из квартир замка Ричарда. Однако сейчас меня больше интересует замысловатый механизм нашего контакта с его (прошлого) некоторыми призрачными персонажами. В том, что таковой существует, я убедился на собственном опыте. Сразу оговорюсь, опыт этот ни со спиритизмом, ни с мистицизмом, ни с другими сомнительными порождениями человеческого невежества ничего общего не имеет и основывается, скорее всего, на малоизученных свойствах психики.

Итак, это случилось в 2004 году в период расцвета так называемой оранжевой революции, когда большинство жителей столицы вдруг утратили способность здраво рассуждать. В унылом настроении я спускался по Андреевскому и, проходя мимо музея Булгакова, был поражён обилием повязанных на его балконе терракотовых ленточек. Видимо, все работники ушли на Майдан, так как входная дверь оказалась запертой. И вот тогда-то и предстал передо мной Михаил Афанасьевич… почему-то с моноклем и небрежно повязанным клетчатым шарфом. Отчётливо помню его скептичную усмешку, сопровождавшуюся всего тремя словами: «Увы, всё повторяется…». Помню, как возвратившись домой, звонил в музей и обвинял всех его сотрудников в национализме, предательстве, кощунстве и предрекал, что совсем скоро Дом Турбиных могут переименовать в дом Квитки Основьяненко или Панаса Мирного. Слава Богу, пронесло!

Я, конечно же, преувеличивал. Цветная революционная волна отступила, не повредив ни музей, ни улицу. Открывшаяся совсем недавно после реконструкции, она опять зовёт нас на встречу с прошлым. Иду по обновлённому Андреевскому, подпитываюсь доминирующим жёлтым, который Кандинский называл цветом жизни, удовлетворённо отмечаю, что никуда он не делся – дух времён, дух истории, дух наших предков и предлагаю у них самих (предков) спросить, нравится ли им нынешний облик улицы.

Приглашаю, как критиков, так и апологетов отреставрированного Андреевского спуска совершить обратный ход, то есть позвать из прошлого в наше противоречивое настоящее наиболее авторитетных персонажей (в том числе и Голохвастова с Проней Прокоповной), когда-то обитавших здесь, и поинтересоваться их мнением.

Уверен, у вас получится. Ведь получилось у меня, когда я оказался свидетелем того, как искренне рассмеялся Мастер своему отражению на своём отполированном до блеска носу своего же памятника. Согласитесь, такая сцена говорит о многом…