Бродячий мост Аполлинера

БРОДЯЧИЙ МОСТ АПОЛЛИНЕРА,
Или
Победа Вечности

Юрию Сергеевичу Фатневу

Вместо  эпиграфа

Вприпрыжку мчался к Сожу мальчишка с удочками. Конечно же, это Эжен Делакруа. А на скамейке в парке  развалился Эмиль Золя. Он поворачивал голову, и я расспрашивал его, не обиделся ли Поль Сезанн на его роман «Творчество»?
Импрессионисты окружали меня плотной толпой. Я знал каждого из них. Мы отлично ладили.
…Я не мог выехать за границу, но давно жил во внутренней эмиграции. Не по политическим, а по художественным симпатиям…
Приезжая в Добруш, я всякий раз надеялся застать в нём Камиля Коро.  Дух его витал над этим городком. Добруш, казалось, только минуту назад выскользнул из-под кисти французского живописца и ещё не просох как следует.

Синие сумерки, Небо захмарено. Вроде не умерли – и тары-бары.
- Знаешь, - говорю я Аполлинеру, - за что я люблю твой «Мост Мирабо»? Слышится в нём бархатная музыка, как в голосе Ива Монтана.
Голова Гийома  в марлевой повязке с запекшейся на ней кровью отчетливо вырисвывается на фоне дворца Паскевича. Сож, между тем, превратился в Сену, и мы стоим на мосту Мирабо.
Аполлинер один из самых дорогих мне поэтов. Я  говорил ему, что в Беларуси произошло величайшее событие – родился Анатоль Сыс! И он подходит к нам. В линялой рубахе, вышитой васильками Максима Богдановича. В селянских портах. Босиком. Новые туфли отдал какому-то бродяге. Ах, Европа! Это похоже на Сыса. На его поэзию.
И тут я замечаю. Мои собеседники колышутся, как воздух. Зыблются, как отражение огней в реке. Значит, они всё-таки – виденье…
Туман, окутавший Париж, размывает виденье на новобелицком мосту. Остаются двое – редактор и я.
- Сдался тебе этот Аполлинер…
Я не отвечаю. Туфли Сыса плывут по Сене, возвращаясь к Немиге…

(из книги Юрия Фатнева «Убегающий лось»)




Руки сомкнём прояснятся усталые лица
И над рекой возведём
Мост наших рук Под него устремится
Взглядов немеркнувших медленных волн вереница
                («Мост Мирабо» Г.Аполлинера)

Когда приоткрывается дверь в неведомое, верить — трудно, не верить — невозможно. (Виктор Гюго. Человек, который смеется)
*   *   *
Другие берега…Кажется, они недосягаемы как галактики…Мы и разглядеть-то их не можем, не говоря уже о постижении… Другие берега – изнанка нашего бренного мира. А мост меж берегами зыбок. Бродит по свету, как вечный жид, на время принимая чужие облики и личины. Он  появляется то там, то сям. И по нему с других берегов приходят к нам титаны…Чтобы оставить в этом мире «Золотую розу» или «Розу мира», о которую не раз, до крови,  уколется человечество…И только немногие соберут в чашу кровь и напишут ею Великие Слова. Титанов зовут Поэтами. Не важно, что одни из них пишут кистью, другие карандашом, третьи лепят миры из глины узловатыми руками.
Они созидают мост, подобный лестнице Иакова. Мост в Небо? Как там говорится в Книге Бытия? «И увидел во сне: вот, лестница стоит на земле, а верх ее касается неба; и вот, Ангелы Божии восходят и нисходят по ней». 
       Мосты – перекрёстки миров…На них Небо нисходит на землю. И персть обретает дух. Мосты – места силы, о которых Александр Блок когда-то написал:
И стало дивно на мосту
Смотреть в такую глубину,
В такую высоту.
Свирель поет: взошла звезда,
Пастух, гони стада...
И под мостом поет вода:
Смотри, какие быстрины,
Оставь заботы навсегда,
Такой прозрачной глубины
Не видел никогда...
Такой глубокой тишины
Не слышал никогда...
Смотри, какие быстрины,
Когда ты видел эти сны?..

Мосты – вены миров, по которым струится кровь Жизни, Любви, Творчества. О сколько написано о мостах!!!
…Только выбравшись из ночного лабиринта парковых аллей, видя порхающих низко над землёй ласточек, вспомнишь Бунина:

Однажды мы пОд вечер оба
Стояли на старом мосту.
"Скажи мне, - спросил я, - до гроба
Запомнишь вон ласточку ту?"
И ты отвечала: "Ещё бы!"
И как мы заплакали оба,
Как вскрикнула жизнь на лету!
До завтра, навеки, до гроба, -
Однажды на старом мосту...
Что там, на том берегу? Кто там? Мир иной, беспросветный как эта ночная мгла? Неееет!!! Помнится, ещё Зинаида Гиппиус из своего серебряного века, прозрев, написала:

Не от мертвых — отступаю,
так надо — я отступаю,
так надо — я мосты взрываю,
за мостами — не мертвые...

Перекрутились, дымясь, нити,
оборвались, кровавясь, нити,
за мостами остались — взгляните!
живые…
   
А мой современник Иосиф Бродский, в унисон моим мыслям, до сих пор вторит с книжных страниц: 
   
Постойте же. Вдали Литейный мост.
Вы сами видите – он крыльями разводит.
Постойте же. Ко мне приходит гость,
из будущего времени приходит.

Да, сегодня у меня будет гость. И, возможно, даже не один. Бродячий мост готовит мне сюрпризы. ВВ это точно знает! А может это я ночной гость у моста?!
Бреду в сгущающейся вечерней тьме. Только что я миновал парк над рекой, перешёл один из скрипучих пешеходных мостков…

Скрипом тихим мостик хлипкий
Мне напомнил крик "помилуй"
                и зрачков нездешний лёд.
Мостик ветхий, голос скрипки
В деревянном твоём теле,
                теле сгорбленном живёт.

Но это ещё не мой мост. Не тот, на который меня пригласил ВВ – Восставливатель времени, которого в обычной жизни знают как чудаковатого художника и поэта, который пробует на прочность каждую пядь городского асфальта кавенькой. Без неё он не покидает дома. И даже вовсе не от приобретённой когда-то хромоты. Кавенька – его перо, его кисть, его дирижёрская палочка. Его ледоруб, которым он пробивает брешь в оледеневших человеческих сердцах.
Я бреду по парку. В темноте рассыпаны голоса гуляющей молодёжи. А мне хочется  тишины. Той, которая на другой стороне реки. Или которая надёжно хранится за плотными портьерами моего дома…
Густые сумерки нежны…
Задвину шторы.
Мне нужен праздник тишины,
Который

Наполнит комнату мою.
ПахнЁт озоном.
От разговоров устаю.
Резонно

Себя расслышать в тишине –
Да, да, так лучше –
Чтобы отчётливее мне
Услышать душу.

Почти не стало тишины.
Мир – звуков хаос.
И для души теперь не дни –
Лишь ночь осталась.

Минуты праздников души,
Увы, так редки.
«Вчера я слушал тишину», -
Скажу соседке.

Как будто слушал Дебюсси
Или Шопена.
Окно закрыв, я свет гасил,
И постепенно

Все меркли звуки дня. Они
Некстати вовсе.
Рождался праздник тишины.
Был вечер…Восемь…

Но всё так эфемерно: тишина, мои шаги в темноте, уплывшее за огоньки на бакенах вдохновение…
Рифмы снов и яви хрупки.
Сохраню, найдя созвучья,
Лишь осколки, лишь скорлупки,
Лишь обломанные сучья,

Лишь бессонницы и ночи,
Плод лелеющие в чреве –
Плод счастливых и не очень
Дней. Не на вселенском ль древе

Созревают сны? И капли
Пота я со лба стираю
От тревожных их. И вряд ли
Те, кто снам не доверяют,

Могут рифмы снов и яви
Облекать в стихи, в стозвоны;
Вряд ли могут мир заставить
Изменить свои законы,

Чтоб стихами снов пророчить
Перемены, перемены…
Снами смеженные очи
Видят дальше – и сквозь стены,

И сквозь время и сквозь шоры,
Насаждённые другими.
Улетают сны…Их шорох –
Словно мелос тихий, дивный.

Но они, как птицы, ветви
Древа всколыхнув, вернуться.
Не плету для птиц я сети –
Птицы сами в окна бьются.

Рифмы…Сны…Деревья…Птицы…
Полуявь…Слова и числа…
Жизни чистые страницы
Чем, каким наполню смыслом?

Я смотрю на полнеющую луну и вспоминаю ночное светило моего детства, беременное новой непроглядной ночью. Пробуя когда-то подражать Басё, я написал:
Растущая луна
Как оттиск лошадиного копыта
В снегу у дома...

Моё светило вынашивает двойню – ночь и день…
И каждый день
Задумчив, тих.
И каждый стих-
Как вдох и выдох...
И каждый день -
как новый стих.
И каждый стих -
как  самовывих...
Я иду к своему мосту. Эхо, как скворец-пересмешник, в кронах деревьев повторяет звуки моих шагов….Спотыкаюсь камень и в сердцах, наугад, бросаю его в пучину ночной темноты.
Круги по воде
от камня -
Эхо упавшего на дно.
Вглядываюсь в Небо и начинает казаться, что круги от брошенного камня расходятся по нему.
Из фонарей, как кровь, сочится свет.
И темнота как кофе чёрный самый.
И тихо пересохшими устами
Уже дряхлеющих планет

Со мною небо говорит ночное.
И тишина струится, как туман.
Я полагал, что ночь – самообман.
А оказалось: ночь – совсем иное.

Ночь для прозренья нам дана,
Когда познанью, Истине и Свету
Цена становится ясна –
Цена, которой выше нету,
                Ведь Истина есть высшая цена.

И вот, наконец, набережная кончается. Я иду мимо ночного клуба, некогда бывшего зданием речного порта, блуждаю в частном секторе. Темнота земная сливается с тьмой ночного неба и мне начинает казаться, что я уже бреду по Небу.
Я, Небо, без Тебя – осиротелое
Дитя. Мне нужен твой подол,
Чтоб скрыл от всех нагое тело я,
А пред Тобою я навеки гол.

Навеки наг душою грешною.
Ты, как младенца, вспеленай меня.
К Тебе влеком не силой центробежною,
А верой в то, что Ты – моя родня.

Я – облако твое, я – птица певчая,
Присевшая на землю отдохнуть.
О Небо, без Тебя мне делать нечего
Здесь, на земле. К Тебе мой путь.

Среди пустыни этой каменной
Устал Твой сын от суеты, возни.
О Небо, на руки на мамины
Мой дух мятущийся возьми.
Частный сектор заканчивается, а с ним и растворяется в свете фонарей темнота. Я вступаю на мост. Вместо привычного бетона, из которого сооружены многие современные мосты, ощущаю под рукой дерево! – мост, ведущий в Белицу деревянный! И такой же скрипучий, как тот мостик-скрипка в парке. Всплывают в памяти ахматовские строчки:
Почернел, искривился бревенчатый мост,
И стоят лопухи в человеческий рост,
И крапивы дремучей поют леса,
Что по ним не пройдет, не блеснет коса.
Вечерами над озером слышен вздох,
И по стенам расползся корявый мох.

Мост ветшает. Но я знаю: он, как английская булавка, соединяет, скрепляет собой миры – этот и иные…Те, куда ушли Поэты.
«У Бога нет мёртвых» - вспоминаются слова какого-то из святых. Я с ним согласен. У Бога нет мёртвых поэтов! У Него есть зрячие и незрячие. Из зрячих и вырастают настоящие Поэты!
… Мост. На нём уже различаются две фигуры. Одна из них принадлежит ВВ. А вторая чья?
ВВ идёт мне на встречу, опираясь на кавеньку, протягивает для рукопожатия шершавую, узловатую руку былинного пахаря Микулы Селяниновича.
- Знакомься: это…
- Вергилий! – заканчиваю я. И ВВ и неизвестный гость оглашают гулкую тишину смехом.
- Ты почти прав, - говорит ВВ. – Наш Вергилий (а тчнее – Аполлинарий) – автор «Моста Мирабо». Он из НАШИХ. – Потом добавляет: - Вильгельм Альберт Владимир Александр Аполлинарий Вонж-Костровицкий, которого мы знаем как Гийома Аполлинера, из тутошних: родовое гнездо Костровицких, как и Адама Мицкевича, в Новогрудке находится.
- Но мы в Гомеле, - напоминаю я.
- Юный наш друг, - вступает в разговор Аполлинер,  – у этого моста есть одно удивительное свойство – в разные времена он соединял берега Сены, Темзы, берега каналов Венеции. Сегодня он в Гомеле!
- Снова в Гомеле, - поправил его ВВ и Аполлинер согласился.-  По этому мосту в Гомель приходили Пушкин и Грибоедов…
- А наш гость?- я кивнул на нового «Вергилия». -  Цель его визита какова?
- Спрашивать, зачем приходят поэты, – больше, чем дурной тон. Аполлинер шутит, что сегодня он – рыцарь реки. Помнишь у Цветаевой:
Бледно-лицый
Страж над плеском века.
Рыцарь, рыцарь,
Стерегущий реку.

(О, найду ль в ней
Мир от губ и рук?!)
Ка-ра-ульный
На посту разлук.
-  Он пришёл по моей личной просьбе, - признался ВВ. – Я давно хотел с ним побеседовать…
- Побеседовали?
- Было время до твоего прихода…Я просил его привести с собой барбизонцев. А он пришёл один, – в голосе ВВ прозвучала досада.
- Но он, явно, кого-то ждёт. Нервничает и смотрит на тот берег.
- Должны к нам на минуту заглянуть Шагал и Малевич, – словно понимая русский, сказал Аполлинер.
- Судя по беспроглядной темноте, Малевич давно уже здесь, - саркастически заместил ВВ.- Чёрный его квадрат, кажется, поглотил весь мир. Прав был Казимир, квадрат - апофеоз современного искусства. Но ошибался в одном: если ты ослеп – это не значит, что весь мир ослеп и погрузился во мрак вместе с тобой…
- Я понимаю вас, - сказала великий модернист. – А Шагал? Он не ослеп?
- Не мог быть слепым художник, написавший такие строки:

Во мне растут зеленые сады.
Нахохленные скорбные заборы.
И переулки тянутся кривые.
Вот только нет домов.
В них – мое детство.
И, как оно, разрушилось до нитки.
Летят по небу бывшие жильцы.
Где их жилье?
В моей душе дырявой.
Вот почему я слабо улыбаюсь,
как слабенькое северное солнце.
А если плачу –
это плачет дождь.
Бывало –
две головы я весело носил.
Бывало –
те обе головы мои смеялись,
накрытые любовным одеялом…
Ах, умерли, как резкий запах розы!
Мне кажется я все иду к Вратам,
иду вперед, даже идя обратно,- передо мной высокие Врата.
Врата – это распахнутые стены,
там громы отгремевшие ночуют
и молнии расщеплено трещат.
- Это Вы для него принесли розу? – спросил я ВВ. Только теперь я увидел лежащий на деревянном парапете длинностволый цветок окраски венозной крови.
- С удовольствием подарил бы и Шагалу, но роза у меня одна. Я жду Его, - и указал на фигуру, вытолкнутую темнотой. Фигура двинулась к нам, всё больше озаряясь светом. И, наконец, я увидел, что к нам подходит босоногий молодой русоволосый мужчина в линялой рубахе, вышитой васильками. ВВ обнял его и протянул розу: - Анатоль, как я рад тебе! Останься с нами!
Анатоль молча посмотрел на розу и, в ответ на просьбу-мольбу, прочитал (свои?) стихи:
ружа застыглы выбух святла
да якога злятаюцца пчолы
і збіраюць у ім салодкае золата
ружа чырвоны ліхтар
на зялёнай вуліцы сада
дзе на яблынях спее спакуса
ружа гэта пацалунак анёла
першы і апошні
і цвіце ружа
як водбліск зоркі Венеры
і я праходзячы ля ружы
праходжу як ля варотаў у рай
- Сыс?! – не поверил я.
- А гэта хто? – спросил новый гость и бросил розу в реку. Вода сразу же озарилась светом.
- Это  молодой, подающий надежды…- хотел объяснить ВВ.
Но Сыс будто отрезал:
-  Каму нечаго падаваці, той падае надзеі. Але й гэта ня кепска.
Когда мост растворится в светлеющем предутреннем небе и, вместе с ним мои ночные гости, я прибегу домой и, впервые в своей жизни, напишу на белорусском языке: 

Я маю да вас дачыненне.
 Адносіны маю да вас.
Я - год. Я - стагоддзе. Імгненне.
Мінулы і будучы час.

   А пока блуждающий мост висит над Сожем и встретившееся на нём до утра сидят, свесив ноги с моста, и разговаривают стихами…Как настоящие Поэты…
Когда же небо станет обретать краски  нереально красивого полотна (такие мазки я видел на картинах импрессионистов и модернистов), я увижу в дымке на том конце моста ещё две фигуры. Два человека. Двое мужчин. Они одинакового роста, одинакового телосложения. Даже с близкого расстояния трудно найти в них различия.
- Братья Диоскуры?
- Ага, сами Кастор и Полидевк пожаловали к нам, - то ли шутит, то ли говорит всерьёз ВВ,
- А может быть близнецы Ашвины? – поддержал его тон автор «Моста Мирабо».
Но мне было совсем не смешно – прямо передо мной возникли двое, чьё творчество давно будоражило меня. Я назвал их вслух:
- Председатель земного шара Велимир Хлебников и антикубист-аналитик Павел Филонов!
Я настолько был ошеломлён и удивлён, что не мог проронить ни слова – мне казалось: весь воздух покинул мои лёгкие и я задыхаюсь. Я вспомнил стихи Давида Бурлюка, в которых он описывал председателя земли:
…Ты старел и лицо уподобилось карте
Исцарапанной сетью путей,
Где не мчаться уже необузданной нарте,
И свободному чувству где негде лететь!..
А эти прозрачные очи глазницы
Все глубже входили, и реже огня
Пробегали порывы, очнувшейся птицы,
Вдруг вспоминавшей ласку весеннего дня…
Подойдя к нам, Председатель продекламировал:
Мои глаза бредут, как осень,
По лиц чужим полям.
Но я хочу сказать вам — мира осям:
«Не позволям!»

- И что вы нам не позволям? – спросил Аполлинер.
- А ничего не позволям! – заявил Велимир. – Кончилось ваше время! Мы сбросим вас с теплохода современного искусства и литературы!
- Голубчик! Да знаете ли, кто перед вами? Это же Гийом Аполлинер! – вмешался ВВ.
- Не может быть! Прости, братец, не признали! – Филонов и Хлебников стали обнимать Аполлинера. – Каким Вас ветром сюда занесло?
- Тем же, что и вас. А вернее – мостом. По этому мосту Поэты могут передвигаться во времени. Но только настоящие Поэты. Бумагомарак мост не пропускает!
- А господин Филонов разве поэт? – спросил Аполлинер.
- А как же! – воскликнул Хлебников. – Ещё какой! Прочти им что-нибудь из твоей поэмы «Пропевень о проросли мировой», Паша!
Филонов стал читать:

открывно озвe+зд въ земцентр влюбляньем высоко летуч
быстрит голосъ e+зок продрожь
задумчиво бросом жим дыхально вдe+т
въ олунь звe+здяницу въ зов тайн тe+ла царицы
въ кровь переливает струями гостя и бредит ложномясом
а голубочек ждет прилетит доживет
 
Что тут стало с моим ВВ – он затрясся, лицо его побледнело, у краишков рта выступила пена:
- Это кто же и каким ложномясом бредит?! Лучше Вы картины пишите, Павел Николаевич! Очень мне они нравятся. Особенно «Победа Вечности»!
- И мне, - признался я.
Филонов и Хлебников переглянулись. И художник достал из-за пазухи в трубочку свёрнутый холст, протянул нам:
- Берите!
Когда холст распрямился – мы увидели на нём портрет Хлебникова.
- Постойте! Но он же пропал… - сказал ВВ.
- Это для всех он пропал, а не для нас с вами и не для вечности, - сказал Филонов. – Ну, нам пора…
- Да, мне надо закончить свои «Доски судьбы».
…Они уходили по мосту медленно. Не оглядывались, но что-то подсказывало мне, что уходить они не хотят, что мы ещё встретимся с ними в этом мире. На том же мосту. Но у других берегов…
Начал накрапывать мелкий нудный дождик, больше похожий на туман. Мой отец говорил мне когда-то, что в народе на Украине его называют мрякой. И рассказал такую историю…
…Мряка. По лесной дороге едут на повозке отец и маленький сын. Сын сидит к отцу спиной и смотрит назад, на дорогу и на плетущегося сзади тонконогого жеребёнка. Вдруг из-за кустов появляется волк. «Папа, а что там идёт?» - спрашивает сын отца. Тот, думая, что речь идёт о погоде, отвечает: «Мряка, сынок». Через некоторое время волк догоняет отставшего жеребёнка и утаскивает его в лес. Только дома отец обнаруживает пропажу и спрашивает сына: «Где наш жеребчик?». «Мряка съела», - простодушно отвечает мальчик…
Полутуман, полудождь рассеется и мы увидим на мосту новых гостей. Две женщины, одетые по моде двадцатого века, одна высокая мощная, другая небольшого роста, тихо разговаривая, как старинные приятельницы на прогулке, подойдут к нам. В высокой я узнаю Фаину Георгиевну Раневскую, в миниатюрной – актрису гомельского драмтеатра Нину Алексеевну Корнееву. Обе любимые и почитаемые мною актрисы.
Одной из них (а может быть каждой) я некогда посвятил такие строки:
Театральные подмостки –
Жизни, смерти перекрестки.
Сердце слышит отголоски
Душ, родившихся на них.

Жизнь в лохмотьях, а не в лоске
Видят, чувствуют подмостки.
Черно-белые полоски…
Целым веком  — каждый миг.
Они узнают меня, как давнего знакомого, поприветствуют. А я почему-то вместо  ответного приветствия спрошу у Раневской:
- Фаина Георгиевна, а вы тоже из  Тутошних?
- А как же, - ответит вместо неё Нина Алексеевна. – Родители Фани родом из белорусских местечек. Да и сама она у нас в Гомеле бывала, работала в театре…
- Когда? Не может быть!
- Ну почему же не может быть, мой мальчик?! - ответит Раневская. – Была я в Гомеле…В двадцать седьмом или двадцать восьмом году…судьба помотала меня по провинциальным театром. Вот встретила Ниночку и она уговорила меня вернуться в Гомель…Мы пойдём. Вы уж извините нас…
И они потеряются в мгле тенистых аллей гомельского парка. Наверно, незримо присутствуют на каждом спектакле. Сидят где-нибудь на балконе, обсуждают премьеру и Раневская говорит с присущей ей иронией:
- Злые языки говорят, что спектакль слабый и провалится? Да, он провалится. Раз сорок подряд и при полных аншлагах!
- Ну, мне пора, - скажет Аполлинер предупредил: - Вам надо покинуть мост. Если, конечно, не хотите покинуть свой мир досрочно.
Мы попрощались. Я и ВВ двинулись к берегу. Когда оглянулись – перед нами уже был современный бетонный мост, ведущий в Новобелицу.
Дома я, лихорадочно брошусь к бумаге, нервозно буду искать пропавший куда-то карандаш, чтоб записать:
Вдох – выдох…
Вход – выход…
Ритм сердца…ритм судьбы…ритм жизни…
Вдыхаю жизнь, а выдыхаю стих…
Вдыхаю стих – и обретаю и жизнь
                и сердце и судьбу…
Вдох – стих. И выдох – стих.
 Вдох – миг. Но не мгновенье стих…
Стих – Вечность!!!

6-11.06.2012