Жил-был мальчик...

   «Ребёнка с первого класса школы
надо учить науке одиночества»
- Ф. Раневская

«Лучше одинокий, чем одинаковый»
- Петр Скорук


     Одиночество – это не когда ты один. Это когда ты не в состоянии оставаться один. Когда становишься исключительно своей собственностью. «Я – сирота. Вчера проиграл в шахматы. Себе. Грустно…»
     Молитва ребенка: – «Господи, преврати меня в него. Как он, я хочу иметь свое особое место в квартире и собирать вокруг себя всю семью. Я хочу, чтобы все на меня смотрели, и слушали, и никто не перебивал и не переспрашивал, когда я говорю. Я тоже хочу быть центром внимания и чтобы мной занимались, как ним, когда он вдруг замолкает. Хочу быть в компании отца, каким бы уставшим он не возвращался с работы. Хочу, чтоб мама, когда ей грустно и одиноко, как мне, сидела возле меня. Хочу, чтоб мои родители оставляли все в стороне и проводили время со мной. Боже, я не прошу много, я только хочу жить, как живет любой телевизор. Господи, преврати меня в телевизор!»
   
      Детство – это всегда одиночество.

     Меня за эту дефиницию уже ругали не однажды. Какое, мол, одиночество может быть у ребенка, окруженного сверстниками, родственниками, родителями?! Да такое же точно, как у взрослого, живущего в мегаполисе бок о бок с друзьями, коллегами, мобилками и компами! Большой город – большое одиночество. Только у ребенка оно многократно умножено.
     До сих пор помню тот первый и единственный раз в жизни, когда спал с отцом на одной кровати, под общим одеялом. Это случилось, когда я уже заканчивал десятый класс. От необычности ситуации я почти не спал, проснулся раньше и лежал, прижавшись к его широкой и уверенной спине, нежась в волнах ровного, надежного тепла. И еще помню запах. Запах мужчины. Родной и, вместе с тем, незнакомый. Было ощущение детского, поросячьего счастья, и почему-то хотелось плакать.
     Мадонна с младенцем у груди – тема вечная и беспроигрышная в смысле воздействия на человеческую душу. Я не Леонардо да Винчи, но картина, на которой была бы нарисована широкая мускулистая надежная родная и…неприступная отцовская спина – стена и свернувшийся клубочком у ее основания одинокий пацаненок, на мой взгляд, была бы не менее впечатляюща.
     Пронзительно и остро вопрос об одиночестве стоит не только в юности. В том то и дело, что мы любим внуков не за то, что у нас с ними общие враги, и мы надеемся, что они за нас отомстят этим врагам. Нас объединяет одиночество. Одиночество, которое мучит наших внуков, и о котором они говорят: – «Это когда нет никого, кто на тебя похож» Одиночество, которое пугает и нас, дедушек и бабушек.
     «Дед, с тобой не страшно спать, ты большой, теплый и …мягкий» – когда я это услышал от своего внучка, у меня затряслись руки, тяжко громыхнуло сердце и появилось четкое, спокойное ощущение завершенности. Просквозила не жалкая мысль: «Теперь можно и умереть». Таких мгновений счастья у каждого человека всего несколько, но именно они составляют огромную жизнь, наполняют ее смыслом.
«Брошенные дети чаще всего живут с родителями» – /NN/. Может быть, поэтому Макаренко семью из трех человек, /отец, мать, ребенок/, считал неполной?
   
      Однажды, очень давно я сидел в парке на скамеечке, (двухмесячный сын сладко посапывал рядом в коляске), и разговаривал с мальчиком лет пяти-шести. Сначала я наблюдал за его попытками поиграть в футбол с другими мальчиками. Там явно что-то не клеилось, хотя видимого конфликта со сверстниками я не заметил. Кроме того, я отметил, что нигде не было видно ни матери, ни бабушки. Малыш сам подошел ко мне и вежливо спросил, можно ли ему присесть рядом, не помешает ли он. От удивления я чуть не выронил книжку, но, быстро оправившись, сказал, что не возражаю. Читать после этого я уже не мог и просто смотрел на страницу, соображая, как завести с ним разговор. Нет, я не боялся, что буду принят за маньяка, (тогда и слова такого не знали). Просто я был безвозвратно, удручающе, клинически взрослым. Карт-бланш получил в виде вопроса: – «А что Вы читаете?» Ума у меня хватило, чтобы не сказать, что это взрослая книжка, мол, не поймешь, тебе рано, но явно оказалось недостаточно, чтобы все-таки объяснить, что за книжка у меня в руках. На мой дежурный, «взрослый» вопрос, где мама, он махнул рукой в сторону и сказал – «Вон там, разговаривает с подругой». Завязалась оживленная беседа, в ходе которой я узнал, что пацаны его считают ненормальным, что у них в детсаду наоборот хороший коллектив, (он так и сказал – «ненормальный» и «коллектив»), и ему не очень хочется идти через год в школу.
     Прилетевший с площадки мяч, отрикошетил от рядом растущего дерева и уже на излете смазал мальчишку по носу. Закапала кровь. Я выхватил носовой платок, трясущимися руками прижал к лицу моего собеседника и начал глазами искать ближайший источник воды. Малец же, надо сказать, отнесся к своему «ранению» неожиданно спокойно, и не только не заплакал, не издал ни единого звука, но еще и меня успокоил, досадливо заметив, – «Не волнуйтесь, дядя, у меня слабый нос, все время с ним проблемы!»
     Краем глаза я заметил несущуюся к нам разъяренную женщину, (картинка та еще: чужой взрослый дядя тискает на скамейке окровавленного сыночка), и понял, что сейчас одним раненым станет больше. Оторвав за шиворот ребенка от меня, женщина, (любящая мать), размахнулась и отвесила звонкую затрещину…сыну, (заранее испуганно съежившемуся, когда она была еще в нескольких метрах) И заорала – «Сколько раз тебе говорить, сиди рядом, не связывайся с чужими!!!» – и т. д.
     Теперь я думаю, что этот взрослый маленький человечек, уже тогда искавший свое место в мире, открытый этому миру и, в то же время, уже умеющий держать в себе свою боль, через какое-то время перестанет быть непосредственно живущим и мыслящим, уверенным в себе, уважающим себя.
     И любовь он будет искать в другом месте. Если вообще будет.

     Годика в четыре сын нарисовал примитивную, но удивительно полную жизни, движения, экспрессии и в то же время вселенской грусти картинку: несколько согнутых резким порывом ветра голых деревьев,т косые штрихи дождя, летящие черные оспины листьев и нахохлившийся маленький одинокий человечек на земле. Я даже не стал спрашивать, где остальные люди, и кого он имел в виду.
     … Бутылочки, соски, пеленки, болезни, первый зуб, бессонные ночи, нервы, маленький, забавный, агукает, – так будет всегда! – и вдруг – «Зайди в школу, классная вызывает!» и ловишь на себе его хитровато-испытующий прищур, причем сверху вниз.
     …Школа, уроки, родительские собрания, оценки, экзамены, походы, вечеринки, все равно маленький, глупый, неумелый, первые свидания, снова бессонные ночи и нервы – тоже, кажется, на всю жизнь, – бац - «Просыпайся,  дедушка, у тебя внук – 4100».
     Время стремительно сжалось, уплотнилось, съежилось, стало меньше, годы – секунды, и вот уже оно течет не сквозь тебя, а мимо.
     А внуку… пора в первый класс. Снова рывок, снова ускорение, очередной звуковой барьер позади, снова заложило уши, и опять врасплох!
     Мгновение, и ты обнаруживаешь себя перед гроздью микрофонов и вы с внуком рассказываете десятку журналистов о вашей с ним детской книжке,
… еще секунда, (ему уже двенадцать), и ты слышишь от него – Петя, скажи, почему женщины ТАКИЕ?! - И в глазах у него одиночество…
     Свобода недоказуема, одиночество – да. Человек равен собственному одиночеству.
     P. S. Жил-был мальчик.  Так ему и надо?!
           Жила-была девочка. Сама виновата?! 

(из книги "Евангелие Детства от Старого Павиана", второе издание)