Дщери сиона глава четырнадцатая

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Вечер пришёл, как незваный гость. Нелли собиралась больше не рисковать, и когда Артур после днев-ного сна сказал, что хочет ещё немного побыть Амуром, она мягко заметила: «что хорошего понемногу».
Ей было неловко. Артур мог лишний раз увидеть её щёлку, и не только увидеть, но и спросить, что это за щелка, словно бы в старом советском автомате для газированной воды. Хотя, где он мог его видеть?
Она накормила Артура принесенным Варварой полдником. Это напомнило ей индивидуальный детсад, детсад, о котором она так мечтала, будучи дошкольницей. Но тогда её папа ещё не был банкиром и не мог от-рывать свою дочь от коллектива.
Тогда она замечала с каким восторгом мальчишки смотрели на темноволосую худенькую воспитатель-ницу. Они были влюблены в неё эти мерзкие хулиганы, а она, она ненавидела эту женщину, которая позволяла старой морщинистой старухе вытаскивать из постелей не слишком красивых девочек и ставить тех в угол, сры-вая с них невзрачные трусишки.
Варвара в её дурацком кокошнике напомнила ей их школьную секретаршу в образе Снегурочки. Вар-вара казалась не настоящей из-за своей лебединой шеи, она словно бы кукла из переносного театра.
Говорить им было не о чем. Варвара не была похожа на наушницу, но всё равно была подозрительной. Нелли вдруг поймала себя на мысли о том, что она совершено не думала о том, кем по своей сути являются её одноклассницы. Она почти не общалась с ними, держась в стороне, словно редкая и не слишком знакомая им кукла.
Класс был сборный. В него влились совершенно новые девушки. Например. Инна Крамер. Она была самой загадочной, с боевой раскраской на лице и стремлением только к одному к сладкой болтовне на запрет-ные ранее темы.
Нелли не доводилось ещё смотреть фильмы для взрослых. Она воспринимала наступающее время, как огромное испытание для себя. Во-первых, из парней ей никто не нравился. Они казались очень слабыми и смешными, а других, незнакомых мужчин она почти не знала.
«Неужели, я становлюсь такой же, как Инна. Но мне ведь не стыдно ходить здесь голышом. И даже хо-чется лишний раз раздвинуть ноги и показать этому  малышу то, что я раньше не показала бы и врачу.
Она постаралась свести ноги вместе, но те отчего-то не слушались, а напротив стремились друг от дру-га, словно бы стали разнополюсными магнитами.
- Слушай, Варя. А что дальше будет с Лю… с Какулькой?
- Да, ничего. Сначала её раскатают, как блин, а затем Черномору на тарелочке поднесут. Он любит та-ких, кого от пола, как коровью лепёшку не оторвать.
- То есть её трахнут.
- Ну. Да. Во все дырки дрючить будут, - зашептала Варвара, делая круглые глаза и поглядывая на за-нятного своим грузовичком Артура. – Ты только не вздыхай по этому поводу. Не твоей ****е отдуваться – и ладно.
Нелли с трудом выносила мат. Он скрежетал по её барабанным перепонкам, как нож по стеклу. Зато Варвара, с трудом подбирала цивильные слова.
- Ну. А сбежать отсюда можно?
- А тебе есть, куда? Я и то сижу на попе ровно и соплю в две дырочки. Кому мы теперь нужны – живые трупы. Да нас уже и похоронили. Нашли где-нибудь на свалке похожий трупешник – и всё, была Варвара Алек-сеева – и нету.
- Тебе, что родителей не жалко?
- Отчего. Мне жалко. Только вот они не виноваты, что их дочь в таком диком виде вернётся, да ещё будет перед глазами, как тень Гамлета шляться. Вот и тебя забудут. Потом домой придешь. А тебе скажут не знаем такую, пошла вон, паршивка.
- А почему – паршивка.
- А потому, что только вшивым головы наголо бреют. Вот мы теперь все – а ля тифозный барак. Или пешки. Одни чёрненькие, другие – беленькие. Двух теперь до комплекта не достаёт. Ладно, мне на кухню пора. Отнесу Светке поднос, а затем ещё раз по всем комнатам пройдусь.
- Тут их наверное комнат сто.
- Да нет их меньше. Хозяйка в другое крыло и носа не кажет. Там вообще полная реставрация требуют-ся. Тут раньше от туберкулёза людей лечили. А теперь вот мы обретаемся. Один человек из Рублёвска это зда-ние себе отхватил и доволен теперь, как сытый котяра. Я его правда не видела. Но говорят, еще тот жук.
Варвара собрала грязную посуду и, покачивая ягодицами, вышла из детской.
Артур же был увлечён своим грузовичком.
«Кто же из него вырастет? Такой же урод, как его папаша. Слава богу. Я его не видела. А кого я из взрослых-то видела, кроме учителей? Вот и получается, что провалилась я в норку, но не кроличью – а похуже.
Нелли стал удивлять собственный цинизм. Вероятно, она просто сменила одну роль на другую, и те-перь пыталась, как-то встроиться в эту кошмарную жизнь.
Она вдруг вспомнила о предстоящей ночи. Вновь сжиматься в комок на спортивном мату, а затем уга-дывать движения каждой из тринадцати сопостельниц, боясь за своё тело.
«Нет, я так с ума сойду. А вдруг, это только до первой подставы. И кому я побегу жаловаться, хозяйке? Или папаше депешу отобью. А это мысль, тут же есть телефон. Я могу позвонить. Но тогда меня могут убить. Убить. М… не только меня. Но и Людочку. Впрочем. Теперь она Какулька! А кто – я? Если у Людочки есть кличка, то она должна быть и у меня…
Нелли задумалась. Она была рада называть себя Мэри Поппинс. Как-то в детстве отец вместе с ней по-смотрел фильм про эту странную  няню. И не только посмотрел, но и стал рассказывать о писательнице, кото-рая написала эту книгу.
- Что она тоже была такой же странной, как и тот математик из Оксфорда? – спросила Нелли покачивая ногой в белой колготине.
- Ты это о ком?
- О… - Нелли на мгновение задумалась, пытаясь вспомнить настоящие имя и фамилию автора люби-мой сказки, но потом с сияющим видом ограничилась псевдонимом, – о Льюисе Кэрролле.
- Нет, правда я не очень помню. Но это очень хорошая книга, она учит добру.
- А книга может учить злу?
- Разумеется книга может заблуждаться. Скорее её автор, он может думать, что творит добро, а по-настоящему – получается обратное. Вот в трагедии «Фауст» есть слова – «Я часть, той силы, что стремясь к злу, творю добро не знаю почему»… Вот так дочка.
- Значит и Льюис Кэрролл мог заблуждаться. Если он хотел добра. Но получил Зло. То тогда надо хо-теть Зла, и получится Добро.
Нелли задумалась. Она любила во всём точность, а в любимом мультфильме было немало сцен, где слова мгновенно меняли смысл, словно б на уроке математики. Стоило учительнице перечеркнуть прямой пен-педикулярной чертой минус.
Но со временем для Нелли стало важны не чужие парадоксы, а только клетчатое платье белые колготки и аккуратное каре, на её неожиданно чересчур яйцевидной голове.
 Нелли удивлялась то лёгкости с которой её дневник заполняется пятёрками. Она даже не пыталась по-лучить четвёрку. Учителя останавливали её в самом начале ответа и выводили в очередной клетке ярко алую пятёрку.
Так, перебирая прошлое, она досиделась до сумерек. Уставший от игры Артур уже вовсю зевал, откры-вая свой рот, словно бы забавный мультяшный львёнок. Нелли вновь улыбнулась. В детсаду её учили петь пес-ню про Львёнка и черепаху. Сидящая за пианино пожилая женщина наигрывала незатейливую мелодию, а Нел-ли вслед за красивым мальчиком выпевала слова дурацкой детской песни.
То было слишком давно. Со  стены с бумажных прямоугольников на неё смотрели два лысых человека. Только у одного из них были усы и борода, а у другого странное похожее на континент пятно  на лбу. Нелли уже знала, что одного из них - того, что с усами и бородкой – зовут Ленин. А  другого – Горбачёв.
- Я спать хочу, – вновь напомнил о себе Артур.
Нелли поняла, что он вот-вот дотронется до неё и невольно сжалась в предвкушении стыдного волне-ния. Но Артур не коснулся её. Напротив он делал вид, что не замечает её наготы. Что она такая же глупая де-вочка, как и его сверстницы.
- А видел ли он голых девочек вообще – не таких дылд, как мы, а своих ровесниц. И зачем ему показы-вают все наши секреты. Если бы рядом со мной в детстве толклись взрослые голые ребята. Я бы, наверное, со-шла с ума от стыда?
Нелли попыталась вспомнить, сколько пенисов она видела до этого дня. Ей не приходилось видеть мо-чащимся отца, не позволяли этого и чересчур стыдливые одноклассники. Пенисов было всего двое – один на рисунке в учебнике анатомии, а другой между ног у Рахмана, когда тот двигал им, как смычком по струнам в вагине ошалевшей от секса Инны.
- А может она была нимфоманкой. Может и мне захочется также стонать и садиться на этот предмет, как на черенок лопаты.

Руфина Ростиславовна была совой. Она пробуждалась только к вечеру. Предпочитая в светлое время суток отсиживаться в своей спальне. Словно бы вампир в склепе. Вот и сейчас. Она была готова к ночным без-образиям.
Муж не скрывал от неё того факта, что приготовил для неё сюрприз. Одна из девочек, прибывших, в замызганном «каблуке», словно суки на живодёрню, предназначалась ей... Ей. Всемогущей и совершенно неук-ротимой Клео.
Руфина оглядела своё обиталище. Темно-алые портьеры и балдахин над кроватью придавали этой ком-нате довольно зловещий вид. Именно здесь и предстояло сорвать маску добродетели с одной из этих сучек, чьи отцы посмели противиться воле её патрона. Руфина преклонялась перед Шабановым, как впрочем и её муж, чьи умственные способности не простирались дальше не хитрой, но очень приятной гимнастики.
Она теперь была озабочена тем впечатлением, которое должна произвести на эту скромницу. Конечно, было немного неловко делить её с Артуром, но что же делать – её муженёк так труслив и скуп, что не в силах пригласить сюда персональную наложницу.
- А впрочем. Шутя вполне может работать по совместительству нянькой. Мне кажется, что эта девочка слишком развита, чтобы следить за Артуром. Спорю, что она успела очаровать его своей наготой.
Судьба сына её волновала мало. В душе она относилась к нему, как к пасынку, ища в этом ребёнке лишь повод для раздражения.
Артур явно не удался. Он был гораздо глупее первой дочери, которую Руфина отчего-то назвала Ксе-нией. Первенка была действительно похожа на заглянувшую на огонёк гостью. Она была рада попасть в этот светлый радостный мир зато её мама отчего-то тревожилась.
Мустафа не собирался делить с ней ложе. Он и так сделал ошибку, заглянув в тот кабинет, где темно-волосая Руфина переодевалась после выступления на  первом городском конкурсе красоты. Мустафе понрави-лась эта стройня и ладная девушка – будущий преподаватель истории и вообще сладкое ранее недоступное ему тело.
Он овладел ею прямо на конторском столе. Руфина тихо стонала. Ощущая ягодицами шершавость сто-лешницы, а стоящий перед ней Мустафа всё стыковался и стыковался с ней, словно бы управляемый нетрезвым экипажем космический корабль.
Наконец из его члена потекло что-то горячее. Руфина застонала и брезгливо смахнула с бёдер потек-шую не ко времени кровь. Она напомнила ей цвет черешневого сока. Быть взятой, словно сучка, было как-то ново.
Мустафа был первым её настоящим трахальщиком. Руфина недолюбливала парней. Они лишь ласти-лись к ней, словно неумелые щенки, а она боялась ошибиться в их характере и способностях.
Мустафа не смотрел на неё. Как щенок. Скорее щенком была она сама. Она, чьего ладного тела желали все мальчики в классе. Но их запала хватало лишь на робкое поглаживание грудей.
Но и такие мимолётные ласки казались престарелым педагогам верхом неприличия. Они относились к своим ученикам, как к рассаде, не замечая, что та давно перезрела, и ей тесно в дурацком деревянном ящике школьных правил.
После того, как она стала женщиной, Руфина решила задуматься о замужестве. Ей хотелось праздника – накрытых столов. Чужой завистливой лести, и ещё игры в Принцессу на час когда она вновь будет белой и пушистой. Словно бы милая библейская овечка. На которой женится очередной пастух.
Так и было. Свадьба была небольшой и они гуляли в кафе, что принадлежало Мустафе. У дверей стоя-ла арендованная на весь день «Чайка», а внутри раздавались звуки баяна.
Мустафа пил, хмелел. И всё чаще ожидал завистливого и громкого «Горько!». Его друзья охотно пре-доставляли ему возможность лишний раз коснуться губ Руфины своими темно-розовыми лепешечками а ля Ганнибал.
А после того, как зал опустел, Руфина уже сожалела о сделанном выборе.
Она уже не помнила, когда залетела по-настоящему. Залёт был скорый и явный, словно бы гол в ни кем незащищенные ворота. Она сначала сожалела о быстром обрюхативании. Но затем начала находить прелесть в новой жизни. Теперь её отделила от прежних подруг неприступная стена. Они привычно жили во взбудора-женной переменами стране, а она Руфина думала о том, как спастись с этого пока вёсёлого,  не замечающего расползающейся  под ватерлинией пробоине лайнера.
В 1993 году у неё родился сын. После этого она решила больше не рисковать. К этому времени Муста-фа ей уже не нравился. Он был толст кривоног и вечно пьян, как сатир. Сходство с сатиром ему придавали
по-козлиному волосатые ноги.
В душе Руфины росло раздражение к этому человеку. С каждым днём она всё больше отдалялась от него и вспоминала свои прежние школьные забавы. Её вновь потянуло к безопасному сексу с подругами. Ру-фина не помнила. Когда впервые попробовала этот запретный плод, однако мимолётные кадры из порнофильма её памяти стали возникать в мозгу всё чаще и чаще.
И она не выдержала.
Как-то её ухо поймало новое прозвище муженька. «Черномор» - мелькнуло в мозгу, словно бы корот-кий разряд молнии.
Она вспомнила полуголую княжескую дочь лежащую на постели и маленького уродливого карлика с длинной. Волочащейся по полу бородой.
Мустафа, действительно чем-то напоминал этого мага. С каждым годом он всё более округлялся и ста-новился похожим на Маленького Цахеса, проглотившего гигантского Колобка.
- А что, если и правда создать своё собственное царство? Пригласить сюда милых девушек. Желатель-но, чтобы они были невинны, а впрочем,  это не обязательно.
И она стала рисовать свой мир, точно так же, как архитектор намечает проект дома.
Мысль о том, что её будут любить не за страх, а за совесть грело душу Руфине.
Провалившись после школы в пединститут. Она подала документы на вечернее отделение, а сама стала работать в школе пионервожатой.
Ещё тогда её нестерпимо тянуло к напомаженным, но таким милым старшеклассницам. Им  явно опро-тивели узкие школьные платья. Хотелось скинуть их, точно так же, как перезрелый банан освобождается от потемневшей и совершенно неаппетитной шкурки. Руфина представляла, как обнажённые барышни сидят у неё в пионерской комнате и едят привезенные из Москвы бананы, запивая их дефицитной и не всем доступной «Фантой».
Однако это были лишь её ночные мечты. Хотя девушки понимали правила игры и сами напрашивались на немедленное и тотальное оголение. Руфина тогда еще боялась поддаваться искусу. Хотя крепкая на вид швабра всё чаще попадалась ей на глаза. Она вполне бы выдержала директорскую осаду...
- И так решено. У меня будет собственная школа. Школа хороших манер. И хотя меня выперли с третьего курса за неуспеваемость, это не мешает мне и дальше играть в учительницу.
И вот теперь она отрывалась по полной программе. Девушки не противились её капризам. Они были не слишком умны, но годились для того, чтобы работать в доме, но не одна из них не заводила Руфину настолько, чтобы она допустила её к своему стройному жгучему телу.
«Неужели и сейчас я также промахнусь?» - думала Руфина, переворачиваясь на живот и доставая из-под пахнущей лавандой подушки томик «Эмануаэль».
В этой позе она могла думать только о трёх вещах, об анальном сексе,  инъекциях в ягодицу и клизме. Все три были таинственны и неприятны. Особенно первое. Как-то муж дал ей посмотреть фильм об отношени-ях одного потрёпанного жизнью эгоиста и молодой барышни, в чьём теле жила первостатейная шлюха. Эгоист напомнил Руфине школьного физрука, тот также мог распять её на грязном мате, и войти ей в анус. Правда он не снимал своего трико в присутствие женщин и не показывал своих в меру накаченных ягодиц.
Руфина не любила. Когда ей кололи, что-либо в попу, а тем более презирала резиновую грушу, особен-но когда та набирала вес за счёт хранящейся в ней - до поры до времени – воды.
Однако родная тётка пару раз устраивала для неё эту мало приятную процедуру. Руфина лежала, ощу-щая животом и ногами холодное прикосновение клеёнки и боясь не только извергнуть из своей попы нечто зловонное. Но и обмочиться от этих бесцеремонных клеёнчатых поцелуев. Однако она тогда успела присесть на горшок и вывалить, словно кусок засахарившегося варенья то, что, по мнению окружающих, было непри-лично зловонным
Руфина скользила глазами по печатным строчкам и видела салон авиалайнера. Видела Эмануель, и представляла на её месте себя. Ей также хотелось дразнить людей своим бесстыдством. Однако она не спешила выходить за пределы этого дома. Что-то подсказывало ей, что там за пределами этого дворца она потеряет бы-лую власть.
- Я думаю, что мне повезёт. С этой, как её Оболенской. В этой девочке есть шарм. Да и она красива. Очень красива. Она похожа на статуэтку из мрамора, на человекоподобную пешку. И она будет моей. Не отда-вать же её на съедение толпе.
Даже сестры Пушкарёвы её так не манили. Они могли бы целовать её на пару, словно бы дрессирован-ные свинки, но в их телах была лишь утончённость севрского фарфора. И ими было противно играть.
Руфина отбросила в сторону книгу и встав с постели, накинула на своё смуглое тело ярко-алый пень-юар.

Сын Мустафы опорожнил свой мочевой пузырь.
Нелли вдруг вспомнила, как мальчишки в детсаду становились на колени перед горшком и целились в него своими смешными письками изливая из себя краткие но часто очень видимые струйки.
Моча Артура напомнила Нелли на вид газированную воду с лимонным сиропом. В детстве она попро-бовала этот странный напиток, но он её не понравился. Особенно тем, что напоминал мочу… пусть даже и ви-дом.
- Встань на колени, тебе удобнее будет, - шепнула она в ухо темноволосому малышу. Тот дёрнул пле-чом, но она уже пригибала его к ковру, ощущая всю странную робость этого маленького полуврага-полудруга.
«Я его нянька. Значит, я могу командовать им. Ставить в угол и лишать сладкого. И он не побежит жа-ловаться родителям. Да и вообще, их ли это сын. Может быть и его, словно Андерсеновского Кая похитила эта странная владычица.
Жить в сказке становилось нестерпимо. Казалось, уже ничто не имело связи с нормальным миром. Что она просто поселилась в очередной истории об Алисе и теперь должна развлекать своими похождениями охо-чих до чужих приключений читателей.
- А когда-то я заставляла её то уменьшаться, то увеличиваться, то пить чай, а то и играть в крокет с глупой надменной карточной Королевой.
Она поспешила раздеть Артура – голый он был в заговоре с ней. И теперь покорно лёг под красивое одеяло...
- Теперь надо вызвать Какульку. Интересно. Что она делает в этот момент?

Какулька вновь давала концерт. Для особой голосистости её напоили сырыми желтками, и она, немно-го опасаясь заболеть сальмонеллезом, а с другой, ещё чувствуя саднящую боль в ягодицах, покорно распевала свои куриные арии.
Ей даже пришло в голову подражать оперным певицам. Как-то в детстве по телевизору показывали ку-кольный спектакль – и там одна курица художественно квохтала.
- Ко-ко-ко-ко-ко-ко, - пела она на мотив песенки Торреодора и даже отбивала ритм коленками, застав-ляя тех взасос целоваться.
Ирина вновь звонко по-ишачьи смеялась. Людочка бы  попросту презирала эту глупую деваху, а Ка-кулька была к ней совсем равнодушна.
 В это мгновение подал свой голос колокольчик из спальни малыша. Какулька встала с корзинки точно так же, как, будучи Людочкой вставала с любимого ночного горшка. И даже не чувствуя сбегающей по ноге струйке белка направилась к двери.
- Слышите, а ей порка на пользу пошла. Ишь, какая шелковая. Скоро у нас она будет, как собака Пав-лова, - проговорила Маргарита, которой было боязно идти в сумерках в дом.
 - Какого Павлова? Который Сталинград защищал? – спросила  Ирина, глядя на разорённое гнездо.
- Да, нет. Другого. Он собак мучил ради науки. Всё какие инстинкты искал. Вот и она у нас, как Пав-ловская собака.
Маргарита усмехнулась. Она была рада своему нынешнему положению… Гораздо страшнее было в присутствии её отчима - внешне очень корректного математика. Он видимо, возомнил себя омолодившимся Фаустом и постоянно приставал к тёзке возлюбленной того немецкого алхимика – сначала с нравоучениями, а затем и вольностями.
Маргарита терпела все его выходки. Она и так изнывала от вынужденной непорочности. Все вокруг только и думали о сексе. Лишь она одна как-то держалась. Как держится альпинист над пропастью на страхо-вочном крюке.
Однако и её силы были уже на исходе. Ошалевшее от бродящих в нем токов тело грозилось перестать подчиняться. Маргарита знала, что не сможет устоять против искуса. Тело именно тело заставляло её дёрзить Кириллу Ивановичу и затем провоцировать его на какой-нибудь злой поступок.
Фауст отчего-то медлил. Он или боялся её, или себя. Или стыдился соседей. Однако всё происходило именно так
Развязка наступила в начале июня в день рождения Маргариты. Ей очень понравилось, что они вчетве-ром отправились на моторной лодке на один из островов. Там в тени берёз, на мягкой травке отчим стал посте-пенно превращаться в самца. Маргарита видела, что привлекает его гораздо сильнее похожей на невзрачную клоунессу матери. Всё дело в борцеобразном закрытом купальнике родительницы  и нелепо покрашенных хной волосах.
Маргарита не хотела  верить в то, что её матери уже исполнилось сорок пять лет.  Она выглядела стар-ше и хотя пыталась играть роль невинной девушке походила скорее на старую сводню.
Её дочери  всё происходящее напомнило сюжет для картины. Что-то вроде того полотна, где красивые господа обедают в лесу с обнаженной барышней. И ей стало стыдно за свой  вызывающе голубой раздельный купальник.
Когда опьяневшая от свежего воздуха мать отправилась спать в каюту катера. Она подмигнула отчиму и вдруг совершенно случайно сняла с себя тесноватый для её растущих грудей лифчик.
Кирилл Иванович не сразу оценил оголенности груди своей падчерицы. Он был рад хоть на мгновение позабыть о ненавистной ему сессии. К тому же Маргарита не просила ему помогать по математике. Она вообще ни о чём его не просила.
«Почему же он меня не насилует? Боится? Значит, он трус?» - спрашивала сама себя Маргарита, норо-вя освободить и свои пока ещё чересчур худые чресла.
Страх и любопытство мешались в ей душе. Как кофе и сливки в фарфоровой чашке.

Он всё-таки овладел ей.  Маргарите стало страшно. Она чувствовала себя поруганной Андромедой, так и не дождавшейся спасителя Персея. Зато отчим с тревогой поглядывал в сторону катера.
 «Или я, или она, - подумала Рита. Она вдруг представила, как её секрет выплывает наружу, словно бензиновое пятно, что  растягивается по воде.  И она поспешила в воду. Желая поскорее забыть о своём дерзко безумном проступке.
« Он меня изнасиловал, или я ему дала? И какой же у него писун противный. Прежде чем вошел, при-шлось его руками мять».
Она ощутила кожей непривычную прохладу воды. Было страшно купаться без трусов. Казалось, что во вскрытое впопыхах влагалище непременно заплывёт нечто страшное, и тогда вторгнувшийся в него член до-цента «Кафедры топологии» покажется ей милой забавой со свежесорванным огурцом.
Маргарита поплыла, извиваясь в воде, словно речная змея. Необходимость держаться на воде отвлека-ла её от стыдных мыслей. А захоти она покончить с собой, вода была готова заполнить её лёгкие в любой мо-мент.
«Как просто? Но я не хочу? Отчего? Но и их я больше не хочу видеть, никогда. Как бы спрятаться от них. Он ничего не скажет матери. Ему самому стыдно. Уже старый человек и вдруг такое…»
Чужая весёльная лодка появилась на её пути совершенно неожиданно. Рита решила подурачиться и стала изображать из себя, собирающуюся идти ко дну купальщицу, как вдруг в её открытый для крика рот по-лилась мерзкая безвкусная вода.
Темноволосый лодочник спас её. Он был мускулист и хмур, а его товарищ чем-то напоминал Купидо-на, с его толстыми ляжками и похожим на сувенирную пушку членом.
- Плавки надень, - посоветовал ему темноволосый. – Девушка.  Что же вы так? Спасибо мы тут оказа-лись. Тут ямы сомовьи, враз можно к водяному на обед угодить.
Маргарита молчала. Она чувствовала себя жестяной до донышка высосанной пивной банкой, и теперь только ждала момента, когда её безжалостно сомнут.
- Вы откуда? – спросил её, натянувший трусы рыжеволосый лже-Купидон.
- Я? Оттуда… – Маргарита махнула в сторону острова и подумала. – Был один и стало двое.

В здании дебаркадера было пусто и тихо.
Маргарита сначала пила чай с новыми знакомыми;  затем улыбалась им, сидя между темноволосым и рыжеволосым, словно юная нимфа между двумя молодыми сатирами. А затем, когда на столе явилась бутылка портвейна.
- Слышь, девочка. Я смотрю тебе уже выебли сегодня, – начал темноволосый. – Ты вот Иммануила Канта читала?
-Кого?
- Ну жил в Кенигсберге такой дядя. Доказывал бог весть чего. Да тебе рано, ты философией не увлека-ешься.
- Не увлекаюсь. Я мужчинами увлекаюсь.
Рита положила ногу на ногу  и стала машинально, словно бы на контрольной в классе,  ублажать себя. Учителя считали что она списывает и ставили ей за это тройки вместо четвёрок.
Вино сделало её послушной. Мужчины захлопотали. Они что-то говорили о каком-то великолепном дворце, о возможности навсегда уйти от родителей и наконец о маленьком компромиссе, который от неё требо-вался.
- И что же это за компромисс?
- Ты будешь ходить там голой и без волос. Зато там не будет этого твоего Кирилла Ивановича. Соглас-на?
- Как без волос? Как бургундская принцесса, да. Нет ребята. Я домой пошла.
- И куда ты в таком виде дойдёшь. Смотри, помни про Колобка. А за своих родных не бойся. Они по-плачут, поплачут и успокоятся. А если ты сейчас к ним заявишься. То своему отчиму понадобишься. Ито ма-мочке поперёк пути встанешь. Ты, кстати, уверена, что ты её дочь, - проговорил рыжеволосый.
Маргарита не знала, что им возразить.
Её усадили на табурет, и очень скоро её волосы валялись на полу, словно бы султанец от кукурузного початка. А сама Маргарита вздрагивала от финального поскрёбывания охотничьего ножа.
Брил её молчаливый противник Канта. Маргарита сжала бедрами обе кисти рук и задумалась. Она пе-реворачивала новую страницу жизни и думала, что уходит из семьи, на время.
С того лета уже миновало три года. Теперь она даже не спешила обратно, ни в мыслях. Ни наяву.
Быть надсмотрщицей было гораздо интереснее, чем лавировать между настроением матери и желания-ми её нового друга. Маргарита теперь удивлялась, почему раньше не сбежала из дома. Почему вообще терпела своё положение привычной, но всё равно давно уже разлюбленной куклы.
Она была не виновата. Что её мать долго искала своего Принца, а потом тот, кто обещал любить её до гроба тихо ушёл, как сходит, казалось вечный загар.
Она вдруг подумала, что все они болтаются в этом доме, как спасенные дедом Мазаем зайцы. Что те-перь им ближе ненормальная его женушка. Чем та, что выдавила её в этот мир. Выдавила, совершенно не желая этого


Какулька давно позабыла о муках некогда горделивой Людочки.
Она взяла  горшок за ручку и собралась уходить. Стараясь не встречаться взглядом с той, кто будучи то ли Нелли, то ли Алисой. Считалась её подругой.
Нелли молчала. Она вдруг поняла, что хочет остаться здесь, подле Артура, а не спускаться в страшное, затягивающее как омут подземелье.
На языке Оболенский подпрыгивал какой-то вопрос. Но она никак не могла озвучить его, заставить язык зашевелиться. А губы раскрыться.
Молчание угнетало их обеих. Угнетало бывшую Людочку, которая мечтала только об одном:  благопо-лучно спеть ещё одну куриную арию.
Нелли старалась не смотреть на спину подруги. Она смотрела ниже и замечала на ягодицах несчастной какие-то вполне определенные пятна
«Тебя там не очень обижают?» - едва не спросила она, словно бы её собственная мать, когда она, буду-чи детсадовкой, рассказывала ей о нравах детсада «Солнышко».
Вопрос был глупый. И она промолчала.
В голове возникло вдруг странное видение – светло-салатная обложка с металлизированными выпук-лыми буквами, составляющую фразу: «Детсад маркиза Де Сада».
Такие книги попадались на лотках. Особенно яркими были книжонки какого-то Константина Синяв-ского. Нелли пару раз всматривалась в фото автора. Тот носил старомодные очки, по-казачьи стриг свои воло-сы и был похож на странного субъекта – то ли строго учителя-садиста, то ли просто несчастного маньяка.
Какулька молча вышла. Нелли посмотрела на спящего Купидона – так она решила звать Артура и со-бралась покинуть эту странно притягательную комнату.

Руфина Ростиславовна молча курила тонкую дамскую сигарету. Курила и наблюдала за дверью комна-ты сына. Из неё молча, как робот вышла обнажённая девушка с ночным горшком в руках. На спине несчастной довольно крупно было выведено – КАКУЛЬКА.  Руфина улыбнулась.
Она вдруг поняла, что не выдерживает полового одиночества, что теперь легко бы отдала своё тело и этой опущенке, и той, что сейчас была там. В комнате её сына…
«Артур уже видел её тело, а я ещё нет!»
Она вспомнила. Как стояла на балконе и вглядывалась в то, что происходило рядом с зелёным фурго-ном. Из него вывели новых пленниц. Они были напуганы, наги с обритыми головами. Обе девушка словно б вывались из ночного кошмара.
Но тогда её не удалось хорошо разглядеть новеньких. Их увели в девичью. Но теперь, должно быть всё встать на свои места.
Она подошла к двери и осторожно приоткрыла её. Бритоголовая обнаженная нянька сидела подле по-стели Артура и как-то странно молчала. Это молчание не понравилось Руфине Ростиславовне.

Нелли посмотрела на красивую темноволосую смуглую женщину. Та была почти обнажена если не считать полупрозрачного ночного одеяния.
- Здрастьте, - сорвалось с губ банкирской дочери.
Она невольно опустила глаза долу и посмотрела – алмаз или грязная бородавчатая лягушка сидит сей-час на паркете. Но ни алмаза, ни жабы не было.
- Привет. Ты. Кажется, собиралась уходить?
- Но я могу остаться. Если надо. Я совсем не устала.
- Очень хорошо. Теперь тебя ждёт ночная смена. Пока Артур спит, ты будешь играть со мной.
- С Вами? Во что?
- Увидишь. Ты умная девушка. И понимаешь, что лучше спать со мной,  чем трястись от страха в ожи-дании мести бывшей подруги.
- А вы думаете. Что я боюсь мести?
- Боишься. Ты нормальная девушка, а все нормальные девушки боятся. Я тоже боюсь. Поэтому почти не выхожу из дома днём, зато ночью, ночью я живу своей жизнью. И ты будешь моей сообщницей.
- А как же Артур? Я ведь не смогу потом с ним полноценно играть.
- Я не дура. Разумеется я дам тебе выспаться. К тому же Артур встаёт в девять, а я засыпаю в шесть ча-сов утра. Так, что. Не будем терять времени.
Нелли молча встала и пошла вслед за матерью Артура. Она воспринимала её. Как строгую учительни-цу. Которая ведёт её в учительскую на педсовет. Двустворчатая дверь, что вела в будуар Клео поддалась, и Нелли увидела шикарную почти по-королевски широкую кровать.
«Вот и умница. Сейчас я тебя угощу хорошим вином. Нет, не тем плебейским пивом. Что ты пила, прежде чем начать свои игры с подругой. Пиво для дешёвых давалок. Которые даже не знают чей пенис  они сейчас лижут».
Нелли взяла рюмку и стала осторожно пробовать слегка терпкое вино. А Хозяйка медленно. Словно бы играя стала ласкать девичьи ягодицы.
Нелли вдруг почувствовала. Что возясь с Артуром совсем позабыла о своём мочевом пузыре. Тот вдруг напомнил о себе, готовясь излиться, словно переполненный водой резиновый шарик.
- Я писать хочу, - проговорила она, понимая, что палец Руфины вот-вот скользнёт в её промежность. – Я сейчас описаюсь.
- Да. Да. Разумеется. Ты ведь видишь ту дверь. Это моя личная уборная. Её иногда моют другие. Но я не доверяю им. Поэтому, если тебе не трудно, ты будешь следить там за порядком. А пока пойди, облегчись.
Нелли, стараясь не слишком торопиться пошла к дверям уборной. Теперь её уже ничего не удивляло. Напротив вызывало недетский обжигающий душу интерес.
- Интересно, а стала бы Алиса ублажать Королеву Червей?
В уборной Руфины было также тихо и красиво, как и в неё собственной. Нелли даже показалось, что всё, что происходит с ней лишь замысловатый, хотя и слегка пугающий сон.
Она села на стульчак и стала вываливать из себя всё лишнее. Кроме мочи, она уронила на чистый фа-янс несколько продолговатых фекалий.
Струя воды из бачка смыла её кишечный дар в канализацию. А Нелли заметила маленькую раковинку.
- Биде. Как здорово. Теперь мне не нужна эта дурацкая туалетная бумага.
Нелли вдруг подумала, как было бы здорово. Если бы Какулька вылизывала её анус своим чересчур болтливым языком. «Но она же была твоей подругой. И даже Принцессой. А ты?» «Ну и что?» - вздрагивая от прохладной воды, огрызнулась Нелли.
Она поспешила вернуться к матери Артура. Та лежала на постели на боку, словно бы воображая себя Данаей и ждала снисхождения на своё ловкое тело золотого дождя. Нелли запрыгнула на покрытую шёлковой простыней перину т принялась исследовать тело своей новой и первой по счёту хозяйки...
Над дворцом  Голицыных светила полная луна. А в одном окне ярко, словно уголёк в печи краснел ого-нёк прикроватной лампы.




* * *
Занималась очередная майская заря. Нелли сидела на смятой постели и молчала. Всё, что происходило ночью между ней и Руфиной казалось страшным сном, страшным позорным сном.
Такие сны ей раньше не снились, но лучше было считать всё сном. Только сном. За какие-то мгновения ей стало всё равно, что будет с её ещё недавно чистым телом. Всё равно, что будут думать о ней её однокласс-ницы.
«Всё равно, я в гимназию больше не вернусь. Не вернусь и всё…»
На мгновение Ей показалось, что в её ушах вновь заплясал противный голосок Невидимки. Он парил, здесь, в этой комнате. И наслаждался её падением. Теперь она не была ни Алисой, ни Нелли. Её звали просто – Нефе…
Руфина была рядом. Она вроде бы спала, а Нелли не могла даже оторвать своих вспотевших ягодиц от смятой постели.
«А что если её задушить. Просто взять в руки подушку и задушить. И что потом, бежать. Схватить за руку Людочку и бежать. А зачем? Кому мы теперь нужны? Нас же даже на порог не пустят, просто спровадят куда-нибудь. Ладно в интернат, а может и в тюрьму. Нет, не хочу. Не хочу...»
Она отвела уж потянувшуюся к подушке руку и нервно закусила губу.
Жизнь разом стала серой и страшной – в ней осталось только два цвета – чёрный  и белый.
Оболенская молча встала и поспешила вернуться в детскую. Там было проще – Артур не сделал ей ни-чего плохого. В отличие от своей сумасшедшей матери.
Её развёрстое влагалище вновь встало перед внутренним взором новоиспеченной наложницы. Нелли вдруг представила, как будет проводить следующую ночь, и еще – послеследующую. Сначала она брезговала касаться своим языком той темно-розовой щели. Но затем позабыла и об уколах совести, и о страхе перед  воз-можным наказанием и стала всё делать гораздо ловчее.
«Неужели это мне нравится? Неужели это… всё, что нужно мне в жизни? А что? Играла же я в Алису, и ничего… А теперь вот в Нефертити играть стану. Прямо цирк – Нефертити и Клеопатра – любовь через ве-ка…»
Нелли смотрела на то, как спокойно и счастливо спит Артур. Когда-то в детстве также спокойно спала и она. Не думая о том. Что ожидает её за стенами родительского мира. Сначала это была квартира, затем - дом, а затем – затем она оказалась в огромном страшном дворце. Во дворце, где жило чужое страшное Зло.
«А еще я Какульку жалела. Да я бы миллион унитазов помыла, только бы не видеть этой мерзости. Не слышать этих вздохов и чужой злой воли... А может и её ждёт такой же позор. Не могут же они нас живыми оставить?»
Нелли вдруг осознала, что слишком не ценила свою жизнь. А просто прожигала день за днём, витая где-то в другом мире, и сторонясь окружающих её людей.
И теперь ей пришлось за это платить. Своим телом и своей душой