Москва-Подсолнечная

Ленинградский вокзал
Конец декабря. Москва. Ленинградский вокзал. Суббота, 6 часов утра. До отправления электрички «Москва-Тверь» - десять минут. Поезд ранними, но многочисленными пассажирами берётся штурмом в момент прибытия его из депо. И за считанные минуты заполняется битком. За три минуты до отправления в него уже не войти. Можно только втиснуться в тамбур. Если повезёт.
Выезд зимних рыбаков в начале зимы на Истринское водохранилище – это единовременный порыв огромного количества мужского населения Москвы как можно раньше занять свободное место на льду водоёма, или, как выражаются рыболовы – «застолбиться», прикормить лунки и с замиранием сердца ждать заветного подъёма сторожка.
Чужих в поезде нет. Все пассажиры – единое братство, носящее гордое название «рыболовы». Кто успел ворваться в вагон первым, занимает сидячие места на скамейках. Кто опоздал – не беда. Рыболовный ящик или складной стул – обязательный атрибут каждого зимнего рыболова. Так что в вагоне сидят почти все. А вот выйти из него уже почти не возможно.
Минут через десять после отправления поезда рыбаки начинают собираться небольшими группами. Стоило только кому-то сказать волшебные слова типа: «Я в прошлый вторник на Нудоли сидел на трёх метрах…», как вокруг рассказчика образуется компания, и кто-то уже делится своим: «А я в среду левее был, у камыша. Там густера…». И пошло, и поехало!

Петровско-Разумовское
В вагонах – жара. Рыбаки скидывают с себя куртки, бушлаты. Группируются по интересам. В четвёртом вагоне у второго окна собрались знатные «лещатники». Едут на Пятницу. Тут свои разговоры. Кто-то заголяет локоть, показывая размер леща, выловленного в прошлые выходные, а другой – хвастается новенькими серебряными мормышками.
В пятом вагоне едут «жерличники». Тут локтями рыбу не мерят. Руки разводят – сколько позволяет свободное пространство. Главный здесь – Павел Елиозович. Или – Ёлы-Палыч, как его величают товарищи-рыболовы. Он один занимает пол-лавки, а голосом перекрывает не только общий галдёж в вагоне, но и стук вагонных колёс. Спорить с ним – гиблое дело. Был случай, когда один из рыбаков, сидевший напротив, и не знакомый с Ёлы-Палычем, похвастался новой сверхпрочной леской. Мол, 0,1 миллиметра, а выдержит и пятикилограммовую щуку. Павел Елиозович взял у незнакомца катушку, намотал кончик лески на указательный палец и отдал бобину хозяину. Потом встал, вытянув палец вверх и попросил рыбака сильно потянуть за леску. Тот напрягся, словно вытягивая из воды утонувший велосипед. Палец у Ёлы-Палыча только начал краснеть, как леска оборвалась. «Дрянь леска. Не выдержит и килограмма» - констатировал Павел Елиозович, усаживаясь на место.

Ховрино
В шестой вагон с пустынной и заснеженной платформы втискиваются два известных московских рыбака: Синицын и Вахрамеев. Для них место в тамбуре всегда найдётся. Рыбаки вздохнут, животы подберут, но двоих товарищей с ящиками и коловоротами на платформе не оставят. С ними и дорога веселее и рыбалка удачливей.

Химки
Чужие здесь не ходят. По вагону, аккуратно переступая через ящики и протянутые ноги, обутые в бахилы, валенки и дорогие импортные утеплённые сапоги, двигается мужичок: «Мотыль! Мотыль! Крупный, мелкий, чистый, грязный. Свежий, не очень свежий, и с запашком. Для любителей!» Такого не кто не толкнёт и не крикнет: «Куда прёшь?» С уважением пропускают. И берут мотыля. Мотыль на зимней рыбалке – первое дело! Особенно если он крупный, чистый и живой, словно только что поднятый со дна морозной реки. «Федя! – крикнут ему, – Кешка вчера как съездил?» Фёдор остановится, деловито и неспешно завернёт мотыля в марлю, упрячет в коробочку, присядет на чей-то услужливо освобождённый ящик и, покашливая в воротник потёртого бушлата, расскажет, как вчера Кешка из Марьиной Рощи отловился на Чернушке, сколько было хвостов, и чем прикармливал.

Сходня
Тамбур последнего вагона. Здесь сидят на своих ящиках те, кто едва успел на отбывающий поезд. Сидят счастливые, потому что успели. Ведь следующая электричка до Солнечногорска пойдёт через час с лишним. За это время рыбаки с первой утренней электрички успеют не только добраться до Истры, но и насверлить лунок на уловистых местах, и даже «прикормиться». Опоздавшим придётся час, а то и пару часов поскитаться по водохранилищу, чтобы найти свободное пространство на водоёме, где нет рыбаков, а подо льдом есть рыба.
В тамбуре сигаретный дым зависает синевой над головами. В мутные стёкла дверей пробивается рассвет, а в руках пассажиров появляются пластиковые стаканчики. Из фляжек разливается первая доза утреннего аперитива. И тут уже встанет с ящика, набитого удочками и походной снедью какой-нибудь приятный бородач в меховой шапке и произнесёт тост: «Вот за что я люблю рыбалку? За то, что утром встречаешься с друзьями. А впереди – ещё целый день. И будет общение, будет клёв. И, вот это, да-а!..» Под одобрительный гул собравшихся разворачивается фольга, а в ней чёрный бородинский хлеб с салом. И головка луковицы режется на несколько частей. Из  маленькой стеклянной баночки достаются хрустящие солёные огурчики, а варёные яйца, тугие и твёрдые, освобождаются от скорлупы над вчерашней газетой.
Разговор становится громче, пачка сигарет идёт по кругу, а размеры улова в правдивейших историях компаньонов подбираются к нереальным. Люди понимают друг друга с полуслова и улыбаются: «На одного мотыля, слышь, не меняя, семнадцать штук вытащил. Грамм по четыреста. Спроси у Гришки, если не веришь. Он во втором вагоне едет…». Или: «Только лунку просверлил. Решил глубину проверить. Мормышку «голую» опустил на дно. Потом сматываю леску. И вдруг как долбанёт что-то. Подсекаю. А глубина – метров десять. Тащу, тащу. Вытаскиваю – судак на кило триста!»

Крюково
В Крюково двери электрички гостеприимно впускают «второй эшелон» рыбаков. Крюковских. Или Зеленоградских. Эти позволили себе поспать на час больше московских. Хоть и полна электричка, можно сказать – «под завязку», места, однако находится всем. В четвёртом вагоне Михалыч по-хозяйски протискивается в самую середину. Бас его слышен по всему вагону. Ему за шестьдесят. Росту – под два метра. Коловорот в его руке выглядит чуть ли не штопором для вывинчивания пробок из винных бутылок. За ним следует невысокий рыбачок в красной куртке – его жена Татьяна. Весь вагон почтительно затихает в ожидании услышать очередные рыболовные байки. Сомневаться в правдивости его рассказов не рискует даже молодёжь. Ведь Михалыч известен не только раскатистым голосом и увлекательными историями, но и огромными кулаками, размером с голову среднестатистического рыболова, тем более одетую в меховую шапку.

Поварово
На платформе – никого, а из открытых дверей на снег аккуратно выставляются пустые бутылки. Самое время подточить ножи коловоротов или пройтись наждаком по затупившимся крючкам. Производится последняя проверка снастей. Часть пассажиров дремлет.

Подсолнечная
Электричка подходит к платформе. Рыбаки, расталкивая заснувших товарищей, взваливают на себя ящики и, опираясь на пешни и коловороты, двигаются к тамбурам. Поезд останавливается и из открывшихся дверей вываливается тысячная армия в бушлатах и валенках. Тут же все закуривают и над платформой поднимается дымное облако. Толпа трогается в сторону привокзальной площади к автобусам. На ходу рыбаки разделяются по группам и выбирают своё направление. Ближайший к станции автобус – на Лопотово. В него загружается небольшая группа – человек тридцать. Напротив – автобус до Рождественно. Здесь уже общественный транспорт берётся приступом, но всё равно места хватает всем и автобус уезжает.
Самое заветное место на Истринском водохранилище – Пятница. Тут одним автобусом дело не обходится. Первая партия счастливчиков, кто пошустрее, уезжает. Остальные ждут отправки дополнительных рейсов. Их бывает два или три. Через полчаса привокзальная площадь пустеет, и о недавнем нашествии напоминают только батареи пустых пивных бутылок, оставленных около мусорных баков и чёрные пятна шелухи от семечек на утреннем снегу. Рыбаки скоро будут на льду.
Берегись, рыба!