русский крест ч. 3-4

Русский крест.                Часть третья.
                Глава двадцать шестая.
Места, где величавое и плавное течение Днепра разбивалось о камни, именуемые порогами, издревле пользовались дурной славой. В наше время, благодаря плотине Днепрогэса, уровень воды поднялся и корабли беспрепятственно проходят вплоть до черного моря. В описываемое же время, пороги огибали по суше. Здесь подстерегал купцов разный лихой люд.
Шли века, сменяли друг друга народы: скифы, гунны, хазары, печенеги прошли пестрой чередой и канули в лету. Оставалась неизменной лишь дурная слава здешних мест.
В то время, о котором мы ведем речь, в этом опасном краю, на стыке Речи Посполитой, России и хищного крымского ханства хозяйничали запорожские казаки. История этого лихого племени теряется в веках. Иные возводят казачий род к старинным хозяевам степей хазарам или полулегендарным берендеям. Но достоверно известно , что сюда массово стекались беглые холопы из малой Руси, а с недавних пор и из Руси великой, просто лихие люди и разбойники. Запорожская сечь не спрашивала у новичка род и звание, достаточно, чтобы он был храбр и честен с товарищами. Прошедший испытания становился полноправным казаком. Казаки занимались охотой и рыбной ловлей, торговали с соседями, женатые вели хозяйство на хуторах. Но больше всего любили войну, ибо она приносила главный доход. Бесшабашные, лихие, отважные и неприхотливые воины были источником головной боли для польских королей считавших их своими подданными. Польская власть всегда разрывалась между желанием искоренить эту вольницу и использовать в своих интересах, тем более , что никто лучше казаков не научился действовать против вековечных врагов как русских так и поляков- крымских татар. Вот только власти они не признавали никакой  кроме бога и выборных атаманов. Чтобы упорядочить эту дикую силу, польские власти ввели реестр в который было включено определенное количество людей имевших право носить оружие и считаться казаком. Реестровые казаки делились на полки и подчинялись гетману назначаемому польским королем. Вот только число желающих стать казаком всегда значительно превышало размер реестра. Сечь и была центром самостийного казачества. Нельзя сказать, что сечевики и организованные казаки были антиподами, скорей это были сообщающиеся сосуды. Руководил сечью выбранный казачьим собранием кошевой атаман, однако его власть была непрочна и зависела от капризов и перемены настроения казаков. Казаки делились на курени, большие достаточно самостоятельные отряды находившиеся под управлением куренных атаманов. Наконец казаки нередко объединялись в ватаги  и просто по какому –нибудь поводу, например по случаю набега, сулившему хорошую добычу, тогда выбирали походного атамана.
Именно здесь, на неподконтрольной никому территории, объявился таинственный монах выведенный нами на сцену в предыдущих главах. Вскоре после посещения  Чудова монастыря Федором Никитичем Захарьиным-Юрьевым, известный нам монах исчез. Историческая хроника повествует, что архимандрит монастыря в Новгороде Северском  приютил у себя нескольких странствующих монахов и один из них назвал себя, естественно под большим секретом, чудесно спасшимся царевичем Димитрием. Так впервые было произнесено это роковое имя. Архимандрит пришел в ужас и счел за лучшее промолчать. Монах между тем пересек литовскую границу и вскоре оказался в Киеве, после чего его следы надолго затерялись. А в древней русской столице, между тем вел развеселую жизнь некто Григорий Отрепьев. Этот разбитной дьяк отличался немалой ученостью, за что был хорошо принят в богословских кругах, но еще лучше его приняли в кабаках и других злачных местах. Иногда он словно в шутку называл себя царевичем Димитрием и довольно складно излагал повесть о своем чудесном спасении. Собутыльники от души хохотали, чего не наговорит человек во хмелю. Отрепьев принимал горделивую позу ,от чего хохот усиливался. Оставим пока этого весельчака в Киеве и воспользовавшись привилегией историка знать то, что скрыто до поры от глаз современников, последуем за таинственным монахом.
Славный атаман Герасим Евангелик со снисходительным интересом обозрел юношу, которого рекомендовал ему донской атаман Корела. Между прочим посланец Дона сообщил, что подопечный очень знатного рода, но вынужден скрывать свое имя, просил Герасима быть с ним почтительным и беречь как зеницу ока. « Все таки донцы почти попали под тяжелую длань московского царя,-подумал Герасим, ему наплевать какого рода этот юнец, но чего не сделаешь для кума, просит принять примем.»
Скоро Герасим убедился, что Дмитрий, так назвался новичок без указания рода и звания, и впрямь человек необычный. Когда он только появился, то едва владел саблей, на лошади же держался так, что все окружающие падали со смеху. Но Дмитрий, ничуть не смущаясь стал совершенствоваться в этих навыках с замечательным упорством. И всего за несколько месяцев, под руководством атамана, почти сравнялся в ратном мастерстве с самыми удалыми казаками. Герасим лишь качал головой, отдавая должное таким способностям. Но подлинное уважение заслужил новичок когда пришла пора боевого крещения. Он поразил отвагой даже этих все повидавших степных воинов. Словно играя в рулетку с дьяволом, Дмитрий не избегал опасности, а искал ее, приводя в отчаяние приставленных к нему казаков, отвечавших головой за своего подопечного. К добыче был равнодушен, избегал обычных развлечений запорожцев. Был не то чтобы нелюдим, но близких знакомств избегал. Какая то внутренняя сила присутствовала в этом юноше и ее чувствовал Герасим, единственный человек до беседы с которым снисходил этот странный незнакомец. Самолюбие грозного атамана было задето. Да кто такой этот молокосос, которого ему навязали!? Иногда он готов был сорваться, но взглянув в холодные глаза подопечного всякий раз остывал. Так продолжалось до дня в который все переменилось.
                Глава двадцать седьмая.
В этот день в лагере запорожцев было оживленно и весело. Причина тому захват каравана шедшего из турецкой Азаки  в Крым. Казаки захватили богатую добычу, а также освободили сотни ясырей, русских невольников предназначенных для продажи на рынках Кафы. Несчастные уже не чаяли когда либо увидеть родную землю.
Сейчас шел дележ добычи, казаки хвастались друг перед другом недавними подвигами гуляли и веселились. Выпивали конечно без меры. Иногда вспыхивали ссоры переходящие в драки, но до кровопролития не доходило, все здесь братья. И вот уже буяны, только что отчаянно мутузившие друг друга вместе пьют горилку.
Среди этого веселья Дмитрий сидел в своей палатке хмурый и словно озабоченный. Он взял какие то бумаги, просмотрел , отложил в сторону и после короткого раздумья вновь углубился в чтение. Закончив решительно встал и направился к выходу. Его узнавали приветствовали, иногда предлагали выпить. Он отвечал небрежным кивком головы, даже не удостаивая обращавшихся ответом. Никто впрочем не удивился и не оскорбился, к его нраву привыкли. Будь это чужой пожалуй вздули бы, но он был свой, а его необычность в сочетании с храбростью, качеством ценимым во все времена, производили впечатление даже на этих грубых людей.
Герасим Евангелик, как и положено атаману, находился в центре самой шумной компании, но надо отдать ему должное был почти трезв. Увидев ученика обрадовался, но разглядев выражение его лица нахмурился и вышел из за стола.
-Что с тобой,Дмитрий, ты нездоров?
-Я в порядке. Мне надо поговорить с тобой, Герасим.
-Что ж изволь.
-Давай уйдем отсюда.
Герасим хотел было возразить,но лишь махнул рукой и направился в сторону своей палатки, Дмитрий последовал за ним. По пути он заметил несколько палаток которых раньше не видел. Возле одной из них человек одетый не как казак расседлывал лошадь.
-Кто это?
-Польские послы. Прибыли рано утром я не успел сказать тебе.
Дмитрий насторожился.
-Зачем они здесь?
-Обычное дело. Будут уговаривать служить их королю. Начнут с подкупа кончат угрозами. Да ну их к бесу.
-Но почему они здесь, а не в сечи?
-Разве Герасим Евангелик не самый удалой из запорожских атаманов?- не без самодовольства молвил атаман. Его собеседник и бровью не повел. Будь на его месте кто то другой пожалуй сильно бы рисковал здоровьем, ибо молчание в ответ на подобный вопрос утверждение выглядело почти как оскорбление. Герасим сдержался в очередной раз, но почувствовал, что настроение безнадежно портится. Они дошли до палатки атамана. Откинув полок Герасим пропустил гостя,затем прошел сам.
-Ты, что то хотел сказать мне?-без лишних предисловий начал атаман и получил столь же недвусмысленный ответ.
-Да, я ухожу от тебя и вообще из сечи.
Такого поворота Герасим меньше всего ожидал.
-Ты в своем уме?
Молодой человек оставил без ответа этот любезный вопрос.
-Послушай, мне поручили беречь тебя и никаких новых поручений я не получал, стало быть я не могу просто так тебя отпустить, хотя бы из чувства ответственности перед людьми дружбой которых дорожу.
-Разве я не волен делать то, что сочту нужным?-надменно спросил Дмитрий, но видя,что собеседник нахмурился, понял , что перегнул палку и заметно смягчил тон.
-Я благодарен тебе за все, что ты для меня сделал. Мне еще потребуется твоя помощь,но несколько позже, а сейчас… Я хочу увидеть послов.
Ошеломленный Герасим собирался ответить, но снаружи вдруг послышался нарастающий шум. Раздался выстрел другой, донеслись крики и какое то дикое завывание. Опытный Герасим услышав этот вой сразу понял, что случилось ужасное. Выскочив из палатки Герасим и Дмитрий увидели картину полного смятения, метались люди и лошади, раздавалась нестройная пальба. Герасим страшно выругался, мгновения хватило ему, чтобы оценить обстановку. Лагерь подвергся внезапному нападению. Атаман в чем был, благо саблю всегда носил при себе, вскочил на коня и умчался куда то в самую гущу этого бедлама. Дмитрий хотел последовать за ним, но вспомнил, что его лошадь находится в другом месте. Не искать же ее в этой суматохе? Он вскочил на первую подвернувшуюся, потеряв время на ее усмирение, атамана уже след простыл. Дмитрий попробовал сориентироваться. « Главное определить откуда исходит опасность»,-вспомнил он наставление Евангелика. Но сделать это оказалось непросто. Он поехал туда где стрельба и крики раздавались громче всего и не сразу заметил сбоку группу чужих всадников. А когда заметил было уже поздно. Раздался противный свистящий звук и в следующий миг гибкий и прочный аркан обвил его тело. Еще мгновение и он бессильно плюхнулся на траву. От удара он потерял сознание, но страшная реальность быстро дала знать о себе. Она ворвалась обжигающей болью. Дмитрий волочился за татарской лошадью полузадушенный арканом. Сухая степная трава рвала одежду, в кровь стирала лицо и руки. Но хуже чем боль физическая были страдания душевные. Ужас, стыд, отчаяние теснились в воспаленном мозгу. Он готовившийся ниспровергать трон будет продан на невольничьем рынке где нибудь в Кафе. Ему нечего надеяться на выкуп. Кто его заплатит? Не Годунов же. Впрочем этот может и заплатить если узнает. Но лучше смерть. Больше всего в этот момент ему хотелось удариться головой о какой нибудь камень и тем навсегда избавится от страданий. Он не видел как из гущи сражающихся выделился всадник на вороном коне и после недолгой погони настиг отягощенного добычей татарина. Удар саблей и аркан тянувший беспомощную жертву перерублен. Татарин обернулся и поняв , что его лишили добычи издал угрожающий визг, однако его противник не дал ему время на оценку ситуации. Молниеносный удар клинка словно тыкву разнес голову кочевника. Мозги разлетелись по ветру вместе с кровью, а тело как мешок рухнуло на землю. Между тем победитель на вороном коне уже спешил на помощь поверженному Димитрию, освобождая его от пут. Тем временем опасность не миновала. Трое степняков вырвавшиеся было вперед, но заметившие, что случилось с их товарищем, развернулись и с гиканьем налетели на храброго воина. Тот быстро достал из седельной сумки пистолет и почти не целясь выстрелил. Одна из лошадей споткнулась и всадник перелетел через ее голову, но тотчас вскочил с поразительной ловкостью. Свинцовый шарик ранил только лошадь. Перезарядить пистолет не было никакой возможности и двое оставшихся верхом верхом татар обрушились на героя. И ему пришлось проявить незаурядную ловкость. Хорошо тренированный конь подчинялся каждому его движению. Благодаря этому быстро развернув коня, он ушел от одного удара, второй отразил саблей, а еще через миг сам нанес разящий удар. В ноздри ударил солоноватый запах крови, голова убитого беспомощно свалилась на грудь болтаясь на лоскуте кожи. Тело непостижимым образом сохраняло равновесие, но вот и оно стало медленно валиться набок. Оставшийся в живых степняк мгновение смотрел очумело,но затем очень резво развернул коня и бросился наутек. Победитель быстро и тревожно оглянулся, но поводов для беспокойства больше не оказалось. Оставшийся пешим татарин пытался продолжить бой, но татарин без коня полвоина. Его встретил пришедший в себя Дмитрий, подобравший саблю убитого. Он сполна рассчитался за перенесенные боль и унижение. Ярость подстегивала его, но не ослепляла. И лишь склонившись над поверженным противником, Дмитрий понял насколько он ослаб. Отдышавшись и придя в себя, он оглядел своего спасителя. Его глазам предстал красивый молодой человек одетый как польский шляхтич. Сейчас он как раз занимался своим костюмом, с некоторой брезгливостью осматривая манжеты забрызганные кровью. Закончив осмотр, он в свою очередь взглянул на спасенного, несколько более внимательно чем того требовало простое любопытство. Дмитрий решил, что молчание непозволительно затянулось.
-Сударь, у меня нет слов, чтобы выразить вам мою признательность. Кто вы, спаситель моей жизни, больше того, моей чести?
Фраза была произнесена по польски,хоть и с сильным акцентом. Видимо был принят в расчет костюм спасителя.
После короткого раздумья он ответил.
-Я могу объяснится с вами и по польски, но думаю нам обоим будет легче говорить по русски.
-Так вы русский?
Незнакомец кивнул головой утвердительно.
-Но, вы не назвали свое имя.
-Князь Дмитрий Глинский, к вашим услугам.
-Известное имя.
-Полагаю так оно и есть.
-Но, что вы князь, делаете в этой дыре?
-А, вы?
Дмитрий взглянул на своего спасителя испытующе и почти грозно, но встретив столь же оценивающий взгляд отвел глаза, у него возникла новая мысль и он ответил спокойно.
-Я другое дело. Я казак, а степь для казака дом родной. Меня зовут Дмитрий, как и вас, просто Дмитрий.
Глинский кивнул молча и подал руку. По выражению его лица никак нельзя было определить какое впечатление произвели на него слова собеседника.
Звуки боя, между тем стали стихать. Глинский поймал одну из лошадей оставшихся без наездника и отдал ее своему спутнику. Не будучи уверен в ее поведении, он хотел уступить собственного скакуна, но Дмитрий решительно отказался, доказав свое хорошее самочувствие тем, что довольно ловко укротил татарскую лошадь. Неспешной рысью оба направились в сторону лагеря. Неспешной потому, что не знали исхода боя и готовились к любым сюрпризам. Раздался конский топот и не менее сотни всадников выскочили наперерез нашим героям. У Дмитрия, только, что счастливо избежавшего смертельной опасности, защемило сердце, но тотчас отлегло. Раздались радостные крики, это были запорожцы. Среди них наш герой разглядел раскрасневшееся от скачки взволнованное лицо своего немца. После того как схлынули первые эмоции, Дмитрий сдержанно, но не скрывая ничего поведал казакам о приключившемся с ним и о своем нечаянном спасении. Восхищенные запорожцы тут же обступили Глинского и принялись наперебой поздравлять. Глинский принял эти поздравления с искренностью и скромностью делавшей честь христианскому воину. Вместе с тем выяснилась картина происшедшего. Татар было не более трех, четырех сотен. Это была просто шайка грабителей под руководством кого то из многочисленных ханских племянников. Война кормит татарина и когда мирный период затягивается, возникают подобные шайки , в основном состоящие из молодежи голодной до славы и добычи. Пока жиреющая знать переваривала плоды былых набегов и щедрые подарки из Москвы очень похожие на дань, эти волчата рыскали по степи в надежде, что и им , что то перепадет. Такой отряд и наткнулся на лагерь Евангелика. Татары очевидно знали, что запорожцы отягощены добычей, иначе вряд ли действовали бы столь дерзко. Запорожцы же не предполагая поблизости крупных сил неприятеля допустили оплошность. Герасим, однако довольно быстро оценил численность нападавших и организовал отпор. Запорожцы обладая численным перевесом обратили нападавших в бегство. Но пропал молодой подопечный атамана, что не на шутку его встревожило. И сейчас узнав о происшедшем, расчувствовавшийся Евангелик чуть не задушил Глинского в своих медвежьих объятиях.
               
Надо сказать поначалу ,прием оказанный Глинскому был более чем прохладный.  Теперь он стал для запорожцев почти , что своим.
                Глава двадцать восьмая.
Город – именуемый матерью русских городов встретил князя колокольным перезвоном и пьянящим ароматом цветущей вишни. Белая златокупольная громада софийского собора возвышалась над городом, а вокруг все утопало в садах. Аромат кружит голову. С высокого правого берега, видны необозримые дали на левом берегу Днепра. Белый цвет кругом, как белый снег. Князь поддался очарованию древней столицы. Красота и раздолье, так не похоже на тесный чопорный,словно в корсет затянутый, холоднокаменный Вильно. Впрочем и на Москву мало похоже. Вроде все наше и не наше. Жители опрятны и благожелательны их выговор отличается от нашего, но понимаешь без труда, к тому же приятен для слуха, певуч и мягок. И молятся по нашему. И все же при мысли о далекой Москве, у князя защемило сердце. Глинский напомнил себе, зачем он здесь. Краски вокруг потускнели, вернулся холодный рассудочный взгляд. Киев,-сказал он себе, чудесный город, но чужой. Русский дух присутствует здесь в перезвоне колоколов и словно рассеивается с последним ударом меди. Мы теряем этот русский когда то город. Ему вспомнилась Москва: холуйская и привольная, нестройная, кичливая и убогая, богохульная и богомольная, разбойная, кабацкая. Встал перед глазами храм Василия блаженного- песнь души застывшая в камне где нет ничего рационального. И мрачные стены Кремля скрывавшие столько трагедий и преступлений. Сорок сороков плывут над Москвой, их кресты упираются в свинцовое небо. Какой то неуловимый дух теряется здесь в Киеве и еще гораздо раньше он потерян в Польше, тоже когда то славянской державе.
За этими размышлениями Глинский не упустил из виду главную задачу, поиск самозванца. Это оказалось проще, чем он изначально представлял себе. Из расспросов он мысленно очертил себе круг мест, где могла находиться интересовавшая его личность, в основном это были кабаки. Заглянув в первый же из них, князь обнаружил того, кого искал. Впрочем беглого взгляда хватило князю, чтобы понять то, о чем он уже догадывался. Он напал на ложный след.
За столом сидел человек лет тридцати пяти, с довольно заурядной внешностью и в изрядном подпитии. Человек меланхолично смотрел на целую батарею пустых бутылок высившуюся на столе. Одет он был как небогатый шляхтич.
Как бы то ни было, Григорий Отрепьев был единственной зацепкой для распутывания клубка и Глинский решительно направился к нему. Отрепьев , как будто не очень удивился неожиданному собеседнику, но держался настороженно. Глинский представился. Это заметно успокоило беглого монаха, видимо он узрел в беглом князе некоего собрата.
-Как прикажете величать вас, ваше величество?-в лоб спросил Глинский.
Его собеседник поморщился.
-Вы, конечно понимаете, князь, что эти россказни предназначены для черни, а не для людей подобных вам.
- Стоит ли так играть с огнем?
-Может и не стоит, но игрок не я.
-Кто же?
-Простите, князь, но уж больно вы любопытны. Все объяснится в свое время, а сейчас не угодно ли выпить?
-Извольте.
-Вы не думайте князь, я человек происхождения благородного, к тому же мы не в России.
-Безусловно.
Выпив, Отрепьев погрузился в угрюмое молчание, лишь пригубивший вино Глинский не прерывал его, он ждал. И не ошибся. Вино ли развязало язык расстриге, или душевный гнет, но он заговорил. Рассказ был бессвязен, а под конец и вовсе речь бывшего монаха утратила членораздельность, но главное Глинский уже понял. Он знал кого искать и где. Последнее немного озадачило князя. Попасть к казакам человеку его положения задача непростая и небезопасная.
Однако и эта задача оказалась решаема. Польша считала казаков своими подданными, с чем чубатое воинство не склонно было считаться. Но Сигизмунд готовился к войне и расположение казаков было ему необходимо, потому в этот раз предпочтение было отдано не угрозам, а уговорам. Было решено отрядить в сечь посла. Желающих браться за столь сложную и неблагодарную задачу нашлось немного. Собственно таковым оказался один Глинский. Все сложилось как нельзя кстати и выглядело естественно, как будто Глинский в благодарность за хороший прием желает оказать важную услугу новому отечеству. Его услуги с радостью приняли. Заведовавший политикой Сапега решил , что единоверцу будет легче договориться с непокорным воинством.
Казаки холодно приняли Глинского, что ничуть его не взволновало, главное он нашел того, кто его интересовал. Казаки еще не имели своего гетмана, все решал сход. Одним из самых влиятельных атаманов был известный нам Герасим Евангелик, отсутствовавший в сечи. Желая , якобы привлечь на свою сторону авторитетного атамана, Глинский отправился за ним в степь. Мы знаем, что из этого воспоследовало. Отношение к Глинскому поменялось кардинально, что впрочем не сказалось на ходе переговоров.
Сход постановил: с Польшей жить в мире, но категорически отверг какие либо обязательства перед королем. Это означало, что миссия Глинского удалась наполовину, что его вполне удовлетворяло. Казаки не будут сражаться на стороне короля, но не будут и вредить ему. Вместе с тем будут по собственной воле защитниками южных рубежей державы. Для польского короля  не располагавшего, в отличие от царя московского, огромными средствами для подкупа татарской знати, последнее было очень важно. С этим Глинский готовился предстать перед королем.


                Глава двадцать девятая.
До Киева Глинский ехал вместе со своим новым знакомым. Он надеялся, что нескольких дней пути будет достаточно, чтобы изучить своего спутника и может быть узнать какие то его секреты. Но его ждало разочарование. Спутник оказался не то чтобы молчалив, но умело обходил скользкие темы, а спрашивать напрямую, как Отрепьева, князь его не решился. Кроме того этот спутник сам, как будто присматривался к князю и Глинский-человек отнюдь не впечатлительный, испытывал едва ли не робость. Странная уверенность и внутренняя сила исходили от этого странного человека. Это злило князя и он порой мысленно жалел, что не дал свершиться приговору судьбы.
Назвавшийся Дмитрием, словно читал его мысли.
-Удивительная вещь судьба. Иногда вам кажется, что вы поймали за косу эту капризную женщину, глядь… Вы сами оказались в плену. Вы погибли, но злодейка судьба еще потешится над вами. Все отнимет и вернет сторицей, поднимет на самый верх и словно прискучив надоевшей игрушкой бросит под ноги обезумевшей черни. Вы спасли меня, князь, дав еще один знак того, что я обручен с судьбой. Значит так тому и быть.
«Не прост этот молодец, даже мурашки по коже,-думал князь, а ведь я стоял перед лицом двух государей и не испытывал ничего подобного. Надо непременно узнать кто он такой. Но какие глупцы, те кто выпустил на волю это чудовище. Они надеялись управлять им? Разве можно управлять ураганом, он сметет их».
Позади Глинского ехал верный Конрад Бауэр на лице которого читалось абсолютное довольство жизнью и всем происходящим. В отличие от Глинского, немец казалось не задавался сложными вопросами, зато беспрестанно балагурил и своим ужасным акцентом вызывал смех сопровождавших казаков. В конце концов даже невозмутимый спутник Глинского обратил на него благосклонное внимание.
В Киеве их пути разошлись, Глинский отправился в Краков, а его спутник на Волынь.
         Глава тридцать первая.
Волынский городок Гащь-владение Вишневецких. Вишневецкие –потомки Галицких князей упрямо сохраняли приверженность православию, но во всем остальном вполне ополячились и были преданы Речи Посполитой. Эта семья владела огромными поместьями в Малороссии с тысячами крепостных. Польские власти подвергали православное население жестоким гонениям, но Вишневецкие, Острожские и еще несколько родов пользовались покровительством короны. Местное население ненавидя поляков, к этим относилось с почтением, во первых как к единоверцам, во вторых как к потомкам древних властителей.
Адам Вишневецкий- хозяин гащи , человек уже немолодой. Несмотря на колоссальное богатство, пан не ощущал себя счастливым человеком. Честолюбие снедало его. Он мысленно представлял себя равным королю, а кто он на самом деле? Простой помещик, хоть и очень богатый. Иногда голову пожилого романтика посещали странные мысли. Западно-русские княжества, попавшие под власть Польши, это же целая страна равная Польше. Почему бы ей не стать настоящей страной? Такой стране конечно понадобится король. И кому как не ему Адаму Вишневецкому стать монархом. Но мечты мечтами, а Вишневецкий понимал, без серьезной внешней поддержки такой проект обречен на провал. А терять Вишневецкому было,что. Да и ради чего? Он и подобные ему, сотнями нитей привязаны к Польше. Поддержка может придти только с востока. Но они, православная элита Речи Посполитой, не любят Москву. Лучше Польша с ее вольностями, чем самодержавный государь, требующий безусловного повиновения. Они презирают народ с которым связаны кровными узами, среди которого живут и называют «быдло», на польский манер. Только религия еще связывает их, в остальном они почти поляки.
Так думал вздыхая, пан Вишневецкий. Но однажды все поменялось, лучезарные мечты снова замаячили перед честолюбивым паном. « Это совсем другое дело, так можно получить многое не ссорясь с Польшей», - думал восхищенный Вишневецкий.
Было лето 1603 года, когда в имении Вишневецкого появился новый человек. Никто не знал откуда взялся этот молодой человек, но видимо у него была хорошая рекомендация, если своенравный пан, сразу назначил его управляющим. Должность эта вовсе не была синекурой. Пан был капризен и вспыльчив и в минуты гнева, а гневался он часто, нередко грешил рукоприкладством. Впрочем извергом пан не был, насколько был вспыльчив, настолько же отходчив. Крестьян понапрасну не тиранил. Челядь же, хоть и боялась его, по своему даже любила.
С появлением нового управляющего, челядь просто перестала узнавать своего пана. Он стал вдруг сдержанным и даже, дело неслыханное, как будто почтительным с новым управляющим. Слух о необыкновенном управляющем стал разноситься по окрестностям, а тот вдруг пропал из вида. Вскоре выяснилось, что молодой управляющий болен, более того находится при смерти. Вишневецкий выглядел удрученным, пожалуй даже слишком, чем подобало бы всесильному магнату у которого заболел слуга. Затем произошло вовсе неслыханное, Вишневецкий заказал молебны, за здравие царя Димитрия  Иоанновича. Не успели еще обыватели сообразить, что это странный каприз пожилого магната, или начавшееся повреждение рассудка, как стали выясняться подробности. На смертном одре, мнимый управляющий признался, что на самом деле является сыном Ивана Грозного. Священник пришел в ужас и посчитал, что новость стоит того, чтобы из-за нее нарушить тайну исповеди и рассказал все Вишневецкому. Как ни был легковерен пан, он пришел к больному за разъяснениями. Тот видя, что тайна раскрыта не стал запираться, дескать все равно дни его сочтены. Он сообщил Вишневецкому такие подробности из жизни при русском дворе, а также обстоятельства своего поистине чудесного спасения, что у пана не осталось и тени сомнения. Он продемонстрировал пану нательный крест из чистого золота, тончайшей работы, на обратной стороне которого выгравировано имя Димитрий. Понятно, что подобную вещь мог позволить себе не всякий вельможа. В завершении больной потребовал с Вишневецкого клятву, что все услышанное им останется тайной, так как многие помогавшие ему люди еще живы и подвергаются опасности. Естественно такая клятва была ему немедленно дана.
-Я желал сохранить тайну, но может и к лучшему, что так все произошло.
-Несомненно к лучшему, вас окружат почетом и вниманием соответствующем вашему сану.
-Увы, я только бедный скиталец. Злодей отнял у меня трон и покушался на мою жизнь. Он не оставит своих попыток если узнает мое местоположение. Границы не станут для него препятствием.
-О, здесь вы среди друзей.
-Я благодарен за гостеприимство, но теперь, когда инкогнито мое раскрыто, я вправе искать убежища только у короля.
-Несомненно, но прежде вам необходимо выздороветь.
Больной грустно улыбнулся. Однако вскоре он и впрямь пошел на поправку. То ли врачи, специально выписанные Вишневецким, хорошо знали свое дело, то ли господь пожелал совершить еще одно чудо, но молодой человек выздоровел.
Адам Вишневецкий собрал , своего рода семейный совет, в котором участвовали, кроме хозяина его брат Петр и тесть последнего Сендомирский  воевода Мнишек. Паны  решали какую пользу могут извлечь они из удивительного события. За всей этой суетой никто не заметил исчезновение нескромного священника, с которого все и началось. Говорят его видели в Кракове, возле резиденции папского нунция Рангони.
                Глава тридцатая.
Глинский тоже находился в древней столице польских королей и докладывал о результатах своей поездки. Сигизмунд принял князя милостиво, хотя вряд ли был особенно доволен этими результатами. Но обстановка не располагала к диктату в отношении непокорных подданных и в складывающихся обстоятельствах  это было лучше чем ничто. Его величество спросил Глинского, чего тот желает за службу. Глинский попросил отпуск и он был ему предоставлен. Воспользовавшись наличием свободного времени, князь продолжил поиски. Он уже знал все обстоятельства побега из Чудова монастыря, знал имена спутников самозванца. Но монаха Варлаама встретил почти случайно в придорожной корчме, где почтенный инок изволил кушать вино. Отметив пристрастие иноков Чудова монастыря к солнечному напитку, Глинский решительно подошел к столу. Варлаам-человек уже немолодой, довольно грузный и глубоко несчастный, словно ждал того перед кем можно излить душу. В отличие от легкомысленного с виду, но скрытного Отрепьева, знавшего явно больше чем говорившего, угрюмый Варлаам говорил охотно, правда и знал немного. Варлаам  провел бурную молодость, и как это случалось нередко, в зрелом возрасте оказался в монастыре.
Жизнь в монастыре, спокойная и сытая, наскучила Варлааму. Видимо не обошлось здесь и без дьявольского наущения, иначе чем объяснить, что честный монах Варлаам, поддался на уговоры известного хвастуна и враля дерзкого Григория, бежать из монастыря. Григорий этот из рода Отрепьевых, давно ходил по лезвию, но ему многое сходило с рук, так как настоятелем был его дядя. Григорий был книжен, чисто и скоро писал. Ему поручали переписывать даже книги из царской библиотеки. Эта честь, видимо совсем вскружила голову легкомысленному дьяку «Скоро буду царем на Москве!»- заявлял он с дерзостью неслыханной. Не сносить бы головы безумцу, но настоятель его покрывал, а монахи плевались и стыдили враля. И вот с таким типом, он Варлаам в недобрый час решил бежать из монастыря. С ними было еще двое, приятель Варлаама  Мисаил и один юноша послушник именем Леонид. Почему бежал он,Варлаам не знал. Странная он личность этот Леонид, держался особняком, знакомств ни с кем не заводил, вот только с Отрепьевым сблизился. Была ли это дружба? Вряд ли, тем не менее они подолгу беседовали и наглый Отрепьев, не чинившийся особо даже с дядей – настоятелем, с ним проявлял признаки почтительности. Вообще этому малому много позволялось, его освобождали от послушания и наиболее тяжелых работ. Поговаривали, что он боярского рода, но никто не знал какого. Варлаам его не любил, считал, что юнец обуян гордыней. Игумен видимо придерживался иного мнения и это послужило той каплей, которая окончательно склонила к побегу обиженного монаха. Тем больше было удивление и разочарование Варлаама, когда он узнал, что Леонид бежит с ними. Варлаам хотел пойти на попятную, но негодяй Отрепьев заявил, что выдаст Варлаама и объявит его зачинщиком. От этого всего можно было ожидать и Варлаам проклиная свое легкомыслие отправился в путь со своими нежеланными спутниками. Добрались до Киева и здесь расстались. Варлаам влачил полунищенское существование и сетовал на судьбу. Он готов был вернуться с повинной, но боялся. Нет,не наказания, к нему монах был готов. Он был одной из удивительных натур, для которых самое суровое наказание было все же легче чувства жгучего стыда.
Поняв это, Глинский предложил Варлааму  ехать с ним и монах после недолгого колебания согласился. В голове князя вырисовывался дерзкий план.
                Глава тридцать первая.
Появление в его стране претендента на русский престол не обрадовало Сигизмунда. Он боялся осложнений с восточным соседом. Первым его порывом было заключить наглеца под стражу и снестись с Борисом. Сапега отговорил короля от этого. Дескать не пристало его величеству обращать внимание на пьяные выходки какого то шута, кем бы он ни назвался.
В это время, королевской аудиенции испросил папский нунций Рангони. Его величеству захотелось убежать, спрятаться как нашкодившему школяру. Но он лишь обреченно махнул рукой. Вот сейчас войдет этот человек с плавными движениями и вкрадчивым голосом и будет так как он скажет. Может оно и к лучшему.
А на следующий день, столицу поразило известие, что король желает принять человека называющего себя царевичем Димитрием.  Среди тех кто не верил своим ушам, был и Дмитрий Глинский.
А назвавшийся Димитрием, готовился к аудиенции решавшей его судьбу. Возле него хлопотливо суетились братья Вишневецкие и Мнишек. Почему то решив, что их подопечный волнуется, они его успокаивали, напутствовали, советовали. Он же, почти не замечал их, как занятый делом садовник не замечает жужжащих подле него мух. Абсолютное спокойствие отражалось на его некрасивом, но выразительном лице, которое было разве чуть бледнее обычного. Твердым шагом, с горделивой осанкой самозванец вошел в тронный зал. Поклонился королю, почтительно, но без подобострастия. Затем произнес:
-Ваше величество,вы видите перед собой последнего Рюриковича, несчастного беглеца, преследуемого коварным и жестоким врагом. Преданные слуги спасли меня от неминуемой гибели, когда я был еще ребенком. Злодей был уверен в моей гибели, что избавило от новых покушений. Теперь, когда он знает, что произошла осечка, он не остановится ни перед чем, чтобы довершить начатое злодеяние. Но близок час божьего суда. Я не мог открыться на родине, это означало бы для меня неминуемую гибель. Вам, брат мой, я вручаю свою судьбу и судьбу отечества своего стонущего под пятой тирана и узурпатора.
Повисла тяжелая пауза. Дмитрий, или кто им назвался, молча ждал королевского ответа, скрестив руки на груди. Какие мысли обуревали этого человека в решающий для него момент? На неподвижном лице ничего не отражалось. Ответа не последовало, вместо слов Сигизмунд поднялся с трона, подошел к молодому человеку и заключил его в объятия. Так безвестный юноша с туманным прошлым стал признанным претендентом на трон величайшего из государств.
Вечером, Дмитрия уже в новом качестве представили двору. Знатные польские шляхтичи, прежде не интересовавшиеся близко русскими делами, теперь с удивлением взирали на это новое светило. Они разглядывали чужака довольно бесцеремонно, вслух обсуждая его внешность и обстоятельства его появления при дворе. Среди взоров устремленных на претендента был и взгляд Дмитрия Глинского. Чувства смятения , непонимания, почти восхищения и в то же время какой то неизъяснимой тревоги боролись в душе князя, отражаясь и на лице. Словно мир перевернулся для князя, когда он узнал в представленном царевиче, спасенного им молодого казака.
А тот и бровью не повел под перекрестным обстрелом взглядов. Он стоял расправив плечи, гордый в своем одиночестве и даже слегка надменный.  Наконец Мнишек, деликатно взял его за локоть, нарушив полосу отчуждения. Да, первый бой он выиграл, его признали. Вряд ли он завоевал много сторонников, но те кто ему поверил, были уже почти влюблены в него.
                Глава тридцать вторая.
Он сам нашел Глинского в одном из дворцовых залов. Князь беседовал с кем то из придворных, когда почувствовал на своем плече прикосновение, мягкое и властное одновременно. Князь обернулся, перед ним стоял спасенный казак, бывший послушник Чудова монастыря, а теперь претендент на русский престол. Несмотря на то, что Глинский весьма интересовался этой личностью, встреча вышла неожиданно и Глинский не сразу нашелся как себя вести. Его собеседник улыбался самым приветливым образом, от недавней надменности не осталось и следа.
-Здравствуйте князь, при нашей предыдущей встрече я не мог назвать свое настоящее имя. Но все тайны когда то раскрываются. И теперь я могу отблагодарить своего спасителя.
Глинский ответил довольно сухо:
-Но я вовсе не ищу благодарности.
В ответ совершенно искренний смех, в котором самый чуткий слух не уловил бы фальшивой нотки.
-Разумеется, князь Глинский славится бескорыстием и благородством, но я чувствую себя обязанным и не премину воспользоваться случаем отплатить вам. Нам надо о многом поговорить, а здесь слишком шумно. Не находите? Я живу недалеко, не угодно ли последовать за мной?
Глинский согласился испытывая довольно смятенные чувства. Вскоре они очутились возле большого дома, довольно несуразной формы, но с претензией, отличавшегося роскошным внутренним убранством. Дом принадлежал сендомирскому воеводе Мнишеку и сейчас был передан в полное распоряжение назвавшемуся Димитрием.
Усадив гостя и сев напротив, хозяин устремил на собеседника испытующий взгляд.
-Я полагаю теперь мне нет необходимости представляться?
-Вы, предлагаете мне встать?
-О нет. Здесь на чужбине, вы просто мой соотечественник, в котором я хочу видеть друга. Но своим вопросом вы дали понять, что знаете все.
-Отнюдь не все.
-Во всяком случае главное.
-Как раз главное я хотел бы узнать.
-Что именно?
-Кто вы такой?
Дмитрий нахмурился. В его глазах появился стальной блеск.
-Разве вы не были сегодня на королевском приеме?
-Был.
-И после этого вы смеете заявлять подобное?
-Воля ваша, я не верю в чудеса. Бедный царевич уже с лишком двенадцать лет лежит в могиле. Была правительственная комиссия и Шуйский своими глазами видел труп несчастного младенца. Невозможно поверить, что он не узнал его. Чудес повторю не бывает. Сын Иоанна Грозного, не сын божий.
-Остроумно. Но сыну Иоанна не требовалось воскресать из мертвых, ведь он не умирал. Тело видели единицы, из тех кто мог его узнать. А Шуйский-прожженный плут. У него были причины скрывать истину. Об этом после. Но неужели признание короля для вас ничего не значит?
-Разумеется это очень серьезно. Но ведь и его величество могли ввести в заблуждение.
-Чудак! Вы полагаете, легко можно обмануть короля?
-Нелегко, но обмануть можно любого смертного. Кроме того…
-Что?
-У его величества могут быть причины для легковерия.
-Что вы имеете в виду?
-Это удобный повод для вмешательства в дела России.
-Странно,- задумчиво произнес претендент, вы бежали из России, изменили своему государю и теперь словно защищаете его?
При слове «изменили» болезненная гримаса прошла по лицу Глинского, но он совладал с собой.
-Я бежал от тирании Годунова, но я остался русским и люблю Россию.
-Замечательно. У вас есть возможность послужить законному государю.
Для большинства, законный государь Борис. К чему приведет ваше появление? Возникнет волнение умов, смута и кровь.
-Вся кровь падет на Годунова.
-Но русским людям от этого не легче.
-Иначе я представлял себе нашу встречу. Господь сказал блажен тот кто уверовал не видев чуда. Вы лишили себя этой заслуги. Ну , что ж, Фома неверующий, смотрите.
С этими словами претендент открыв какой то ларец, извлек из него грамоту и протянул ошеломленному Глинскому. Едва взглянув на грамоту, князь не сомневался, что она подлинная и гербовые печати на месте. Кто мог передать ее самозванцу? Только человек очень высокопоставленный. Как молния блеснула мысль о Захарьине-Юрьеве. Но каков риск! И зачем ему это, ради нелепой затеи посадить на трон самозванца? Невероятно, Федор Никитич всегда отличался здравым умом. А этот крест, что показывает ему самозванец, ведь он не может принадлежать простому дворянину. И если он подлинный, то передать его могла этому человеку только мать царевича. Неужели?!
-Так, что вы скажете, князь, рассеялись ли ваши сомнения?
-Да, ваше величество.
Глинский сделал над собой усилие. Несмотря на столь убедительные доказательства, он не мог поверить в подлинность царевича, но был ошеломлен и раздавлен. Мысли путались.
-Простите меня, ваше величество. Все произошедшее столь неожиданно и невероятно… Мне необходимо все обдумать. Нынешнее состояние мое таково, что пользы от меня будет немного. Прошу меня отпустить.
-Думайте, князь,- почти весело сказал Димитрий, но не слишком долго, вы мне нужны.

                Глава тридцать третья.
«Зачем я здесь?»- эта мысль терзала Глинского. Он был почти уверен, что самозванец связан с Захарьиными. Ну положим он вернется, обличит их, но что это даст? Положение их и без того скверно. Даже если возможно его ухудшить, это будет лишь гиря на совесть князя. Печать уже снята и демон выпущен. Самозванец признан королем, вокруг него группируются сторонники. Да и самозванец ли это?
Несмотря на некрасивую наружность, было в нем, что-то располагающее и величавое одновременно. Он мог быть холоден и неприступен как ледяной торос, но с теми к кому чувствовал расположение бывал прост и сердечен. Глинский, вопреки собственному желанию, попал в их число. Он чувствовал, что попадает под обаяние этого странного человека.
В дверь тихо постучали и оттуда показалась голова немца Конрада Бауэра. Наемник казался смущенным.
-Чего тебе?
-Я отшень извиняйт.
-Не стоит.
-Ваш персон отшень много для меня сделал, но я хотеть покинуть вас.
-Я тебя не держу, сам знаешь.
-О, да, мой никогда не покидать вас, но тсар, хотеть служить русски тсар. Вы пользоваться болшой влияние и могли бы представить меня.
-О каком царе ты говоришь?
-Конечно тсар Димитри!
«И этот туда же,что с него возьмешь-наемник».
-А как же царь Борис, в верности которому ты клялся?
Вопрос кажется озадачил немца он заметно сконфузился. Глинский вдруг вспомнил о своем положении и собственный вопрос показался ему нелепым.
«Понятно, Борис далеко, а этот близко и обещает хорошо платить, может бедному немцу там самое место? Но черт, как все не вовремя»
-Говорят Борис не настояши тсар.
-Бог всех рассудит. Пожалуй я помогу тебе, мой бедный немец, только потом не ругай меня.
-О вы мой вешный друг и покровител.
«Зачем я здесь?»- подобная мысль занимала и инока Варлаама. Бедный монах сокрушался, что не сумел противостоять мирскому соблазну и в пламенных молитвах обещал, что изживет этот грех путем самого сурового покаяния. Нежданно для себя оказавшись в центре международной политической интриги, он совсем потерял голову. Он упрекал Глинского, обещавшего выхлопотать ему прощение через неких влиятельных знакомых, в бездействии. Он готов был вернуться просто так и понести любое наказание, но обещание данное Глинскому удерживало его. Пока же монах бездействовал и добровольную епитимью чередовал с обильными возлияниями.
Было над чем задуматься и претенденту на престол. Месяц шел за месяцем, а обещанной от короля помощи все не было. Сигизмунд называл Дмитрия своим братом и всячески обхаживал его. Вот только все это не могло удовлетворить деятельного молодого человека. Не было ни войска, ни денег. Из Москвы в Краков шли гневные послания и Сигизмунд был бы не прочь отделаться от обременительного гостя, но всесильные при его дворе иезуиты напрочь отметали подобные мысли.
Дмитрий, внешне демонстрируя признательность, про себя был в ярости от бездействия монарха, на которого возлагал немалые надежды. Сам он, не пребывал в праздности и сколачивал свою партию. Мнишек и братья Вишневецкие входили в число его самых деятельных сподвижников. Сендомирский воевода не жалел для мнимого царевича сил и средств. Впрочем, отнюдь не бескорыстно. Честолюбивый Мнишек добился от Дмитрия обещания, как только трон вернется к нему он женится на его дочери Марине. Увидев красавицу Марину, Дмитрий счел, что выполнение данного обещания не станет для него слишком тягостным. Разумеется это было не все. Так, в качестве приданного дочери, воевода запросил смоленское княжество со всеми доходами, Дмитрия покоробила такая ненасытность, но из-за бездействия короля, он остро нуждался в деньгах и союзниках и готов был обещать все, что угодно. Влиятельный сендомирский воевода привлек под знамена Дмитрия многих обедневших шляхтичей. Естественно, эту буйную публику, меньше всего интересовал русский наследник и восстановление его прав, их интересовало восстановление их материального положения. В этой компании  выделялся уже знакомый нам Лисовский. Среди сторонников Дмитрия были, также русские дворяне, в разное время покинувшие отечество. Глинский встречал даже тех, кто бежал, устрашенный необузданной злобой Ивана Грозного. Видным сподвижником Дмитрия стал донской атаман Корела.
Глинский избегал встреч с самозванцем. Но когда они все-таки происходили, неизменно демонстрировал князю свое расположение, говорил, что желал бы видеть князя одним из вождей своей создающейся армии. Впрочем, вопреки своему первоначальному заявлению, с решением князя не торопил. Иногда они беседовали о состоянии дел в отечестве. При этом Дмитрий проявил не только изрядную осведомленность, но и удивившую Глинского вдумчивость. Жестоко изругав правление Годунова, он довольно точно указал изъяны системы. Склонность к внешнему блеску столь характерная для выскочки, никак не могла затмить провалы как внешние, так и внутренние. Глинский вынужден был согласиться. Со стороны многое воспринималось по другому. То, что раньше казалось просто неблагоприятным стечением обстоятельств, как поразивший ныне страну страшный голод, вполне можно было отнести и к неумелому правлению. Многое из того, что говорил самозванец, Глинский уже слышал. Не в доме ли Захарьиных? Эх, Федор Никитич, Федор Никитич!
-Спору нет, Годунов хитер и умен, но ум его, ум придворного, направленный на каверзы. В этом он мастер каких поискать. Юлить, очернять противников, либо вовсе убирать их с пути, в этом Борис достиг совершенства. Но и став государем он не изменился и по прежнему, главным образом занят поиском врагов, мнимых или настоящих.
Глинский вспомнил ужасы царствования грозного, известные ему по рассказам отца и других очевидцев, и подумал, что лукавый и увертливый характер Бориса от тех времен, прямые да честные обычно не выживали. Во всяком случае при дворе. Вот и отец его покинул, от греха подальше. Глинский поймал себя на крамольной мысли, что Годунова, такого какой есть предпочитает умному тирану. Это все-таки человек, а не воплощенный гнев божий. Глинский спросил прямо.
-Вы хотите уничтожить Годунова?
-Я не желаю зла Годунову. Он ответит за свои злодеяния, но у него есть семья. Дети не виновны в том, что отец их злодей. Им оставят имения принадлежавшие боярину Годунову, куда им и предстоит удалиться. Впрочем, его дочь Ксения может остаться, ведь она такая красавица.
У Глинского сильнее забилось сердце.
-Вы видели Ксению?
-Я видел ее однажды, когда сопровождал во дворец переписчика книг. Это славный малый, он способствовал моему побегу, а затем, дабы отвлечь внимание, некоторое время назывался моим именем.
-Григорий Отрепьев?
-Во,во - Отрепьев. Вы хорошо осведомлены. Впрочем это неважно, так вот Ксения, признаюсь, произвела на меня неизгладимое впечатление. В глазах самозванца появилось какое то новое выражение, пожалуй наиболее точно его можно назвать сладострастным.
В глазах у Глинского помутилось. На ватных ногах он вернулся домой. В его голове рождалось безумное решение.

                Глава тридцать четвертая.
Когда человек готовится броситься в омут, очертя голову, лукавый услужливо подталкивает его в спину, чтобы отступить было уже невозможно. Вот и князю случай открыл тайну, затащившую его в такой омут, из которого уже не выбраться.
Князь прогуливался в районе королевского дворца. Смеркалось. Город в неярком лунном свете принимал неожиданные и загадочные очертания. Серые громады домов, шпили костелов теряющиеся в ночной мгле. Улицы на которых днем кипела жизнь тихи и пустынны. Гулко звучат шаги по каменной мостовой залитой голубоватым светом.
Князю нравились эти вечерние прогулки, когда можно остаться наедине со своими мыслями, не отвлекаясь на придворную суету. Обводя рассеянным взором громаду дворца, он заметил, что боковая дверь служебных помещений тихо отворилась и закрылась вновь, выпустив человека. Что-то заставило князя задержать взгляд на этом субъекте. Очевидно то, что шел он крадущейся походкой и поминутно оглядывался. «Уж не вор ли?»- мелькнула первая мысль. Впрочем, отойдя от дворца человек успокоился и перестал походить на вора. Теперь он больше смахивал на дворянина или военного. Вор или военный шел прямо на князя. Заметив, что неизвестный, кем бы он ни был, избегает встреч, Глинский отошел в тень собираясь его пропустить, ему не было дела до чужих тайн. Неизвестный прошел не заметив князя, но Глинский его рассмотрел и готов был поклясться, что уже видел его, но где не мог вспомнить. Он уже удалялся от князя мучительно напрягавшего память. В этот момент какой то предмет звонко ударился о мостовую, должно быть неизвестный обронил монету.
-Доннерветтер!- сорвалось с его уст ругательство, а князь уже не скрываясь решительно шагал в его сторону. Ну конечно, та роковая ночь в Вильно, когда он едва не погиб. Немец услышав шаги обернулся, в глазах мелькнуло беспокойство, но поняв, что приближается один человек успокоился, видимо был уверен в себе.
Приближаясь, Глинский наполовину обнажил шпагу, демонстрируя намерения, князь уже привык к этому оружию. Немецкий наемник сделал то же самое приготовившись обороняться. Все же он был в некотором недоумении и спросил сильно коверкая польские слова:
-Эй милейший, вы сумасшедший или грабитель? В любом случае советую убираться к черту, иначе я распорю вам брюхо.
-Ни то, ни другое. Около года назад в Вильно, вы уже пытались осуществить свою нынешнюю угрозу, но у вас ничего не вышло, хотя тогда вас было трое против одного, вы напали на меня неожиданно, под покровом ночи словно тати.
Наемник задумался, даже шпагу опустил словно припоминая, какая из его многочисленных жертв могла придти и требовать у него отчета. Наконец наглая ухмылка расползлась по его лицу, очевидно он вспомнил виленскую историю, хотя самого Глинского вряд ли узнал.
-Так это вы? Значит тогда вы не сдохли?
-Нет как видите. Но я не злопамятен и охотно подарю вам жизнь, если вы скажете, кто надоумил вас напасть на меня.
Дерзкий хохот был ответом, но поскольку Глинский остался невозмутим, ландскнехт сменил тон.
-Хорошо, вижу вы не прочь убить меня. Мне вы тоже надоели, теперь я вспомнил вас, из-за вашей живучести, я потерял хорошее место. Но сейчас у меня нет времени. Назовите время и место где мы могли бы встретиться, или прислать секундантов.
-К убийцам не присылают секундантов, их передают страже, судят и вешают. Будьте покойны, я обязательно приду посмотреть на эту процедуру.
Ландскнехт издал, что то похожее на рычание и бросился на князя, чего тот собственно и добивался. Хладнокровно отразив атаку, князь перевел позицию в терцию и стал методично теснить противника. Немец почувствовал, что теряет силы и терпение, противник оказался сильнее чем он предполагал. Ландскнехт, обремененный каким то поручением, с самого начала не был расположен вступать в схватку и вступил в нее взбешенный хладнокровием князя и его угрозами. Теперь, видя силу противника, он с тоской прикидывал свои шансы, краем глаза наблюдая за улицей, словно надеясь на внезапную подмогу, но улица оставалась пустынной. Через миг, он лежал пораженный прямо в сердце, а его противник вытирал шпагу носовым платком. Глинский сердился на себя за то, что в горячке боя не смог рассчитать удар таким образом, чтобы только ранить противника. Теперь раскрытие тайны вновь откладывалось.
Отбросив измазанный кровью платок, князь задумался над тем, что делать с телом убитого и в особенности над тем, как объяснить властям то, что это тело оказалось проткнутым его шпагой. В этот миг он обратил внимание на оттопырившийся карман куртки убитого. Поддавшись любопытству, он заглянул в карман, совершенно не думая о том, что в эту минуту его могут принять за грабителя. В кармане оказался кошель, под завязку набитый серебром. Кошель развязался, одна из монет выкатилась и упала на мостовую, что в конечном счете  привело ее обладателя к столь печальным последствиям. Брезгливо осмотрев содержимое карманов, князь засунул его обратно, при этом пола сюртука отогнулась и князь удерживая пальцами карман дотронулся до подкладки. Под пальцами, что то зашелестело. Может быть Глинскому вспомнилось странное поведение незнакомца, но он быстро вспорол подкладку. Охваченный волнением князь вытащил из под подкладки запечатанный конверт. Задумался, что с ним делать. Читать чужие письма в высшей степени непристойно, но в то же время личные письма обычно не прячут под подкладкой. Убитый не мог быть и королевским курьером. Учитывая его личность, он мог быть замешан в какой то гнусной интриге и разве он не покушался на него Глинского?
После недолгого раздумья, Глинский решительно спрятал письмо  в свой карман. В любую минуту его могли заметить, что никак не входило в его планы. Оттащив труп к обочине, он быстро зашагал прочь. Проходя мимо костела, князь остановился, низко надвинул шляпу на лоб, после чего решительно постучал. Стучать пришлось довольно долго, наконец дверь со скрипом отворилась и показалось испуганное лицо сторожа. Князь высыпал в руку изумленному служителю горсть монет, затем кратко и точно изложил ему где находится тело его недавнего противника, попросив позаботиться о бренных останках. Не утруждая себя дальнейшими объяснениями, князь оставил изумленного и испуганного сторожа.
Придя домой, Глинский приказал слуге зажечь свечи и больше его не беспокоить, после чего оставшись один с некоторым трепетом сломал печать. Письмо было написано на латыни, но князь как многие выходцы из западно-русских княжеств более или менее владел этим языком. По мере того как он вчитывался в содержимое, он чувствовал, что мысли его окончательно путаются, а на лбу выступает испарина. « надо разрубить этот клубок пока он не свел меня с ума»- подумал князь,  как вероятно задолго до него подумал Александр Македонский решая разрубить гордиев узел. Глинский отбросил письмо, в углу которого красовался гордый девиз: ad majorem dei gloriam.
                Глава тридцать пятая.
Летом 1604 года в окрестностях Самбора, царевич Димитрий делал смотр своим войскам. Здесь, в отрогах Карпат , где берет начало струистый Днестр собралось пестрое воинство. Люди разных национальностей, вероисповедания и социального положения: обедневшие польские шляхтичи, богатые честолюбцы, наемники из разных стран Европы и русские враги Борисова царствования. Надо было обладать большой решительностью, чтобы встать во главе  этого сброда и надеяться добыть трон великой державы. Дмитрий этой решительностью несомненно обладал. По лихорадочному блеску его глаз было видно, что он пребывает в нетерпении, как ретивый конь которого держат на привязи. Казалось он остался доволен смотром. Он верил в силу имени которое носил и в свою счастливую звезду.
Глинский приехал в Самбор в разгар военных приготовлений и сразу встретил здесь кое кого из знакомых, как то: румяного весьма довольного собой Тишкевича и мрачного, недовольного всем миром Лисовского. Дмитрий сухо поздоровался. Лисовский отвернулся, сделав вид, что не узнал князя. Тишкевич  обрадовался, совершенно не замечая холодности князя, опутал его , словно паутиной, своим красноречием.
-Ах, это вы, дорогой князь. Я ужасно рад вас видеть и именно здесь. Ведь вы были правы тысячу раз, когда говорили об объединении усилий России и Речи Посполитой. И вот живое воплощение ваших надежд. Поляки участвуют в восстановлении законного наследника. Что за славный молодой человек! Он знал кого выбрать в союзники. Мы сломаем хребет этому чудовищу Годунову. Мало того, что он тиран, так еще и узурпатор. Впрочем дикие московиты видимо заслужили такого монарха и мы поляки делаем им большое одолжение, давая государя милостивого, и великодушного. Ах, простите князь, я все время забываю, что вы русский.
Князь мрачно взглянул на него, но круглое лицо пана, как обычно выражало лишь наивное простодушие. Не без труда избавившись от легкомысленного собеседника, Глинский добрался наконец до ставки новоявленного государя.
Дмитрий находился в окружении русских и польских дворян, Мнишек как тень следовал за ним. Увидев Глинского «царевич» обрадовался.
-Господа, рад представить вам князя Глинского, одного из благороднейших русских дворян. Редкостное, здесь в Польше, сочетание храбрости и скромности. Однажды он спас мне жизнь, но ни разу не напомнил об этом даже намеком. Иногда он позволяет себе спорить со мной, что говорит о его искренности, но я не могу сердиться на него из за его замечательных качеств. Вы с нами, Глинский, рад, что не ошибся в вас. Вы станете среди первых сановников при моем дворе. Родственники разумеется не в счет,- добавил он заметив нахмурившегося Мнишека.
Князь нахмурился. Тон царевича, совершенно искренний и град похвал, смутили и обезоружили его. Собрав всю волю он произнес:
-Я не заслуживаю таких похвал. Более того, в последний раз, я хочу попытаться убедить вас отказаться от задуманного. Вы храбры и нет необходимости говорить вам какой опасности вы себя подвергаете, но подумайте о России, которую вы ввергнете в пожар междуусобицы. Откажитесь от своих прав.
-Отказаться от моих прав?!-резко прервал его Дмитрий, среди поднявшегося ропота, вы вероятно переутомились, если говорите подобные глупости.
-Эй,- обратился он к слугам, приготовьте князю хорошее помещение, он нуждается в отдыхе, а вечером я жду всех на ужин. Я жду вас,- добавил он обращаясь непосредственно к Глинскому, и сделайте одолжение переменитесь. Что за нелепицу вы несете?
-Всего хорошего, господа, до вечера,- резко бросил Дмитрий, видя, что Глинский лишь покачал головой. От его лучезарного настроения не осталось и следа.
Ужин проходил оживленно. Около сотни дворян приглашенных Дмитрием, под воздействием винных паров, веселились от души. Такая развязность конечно была немыслима при дворе Бориса Годунова. Паны хвастались и строили грандиозные планы на будущее. Дмитрий казалось разделял всеобщее веселье, но время от времени бросал внимательные взгляды на Глинского сидевшего с каменным выражением лица и не притронувшегося к вину и яствам. Дмитрий был настолько занят созерцанием сурового князя, что не обратил внимания на его спутника сидевшего неподалеку, закутанного в плащ человека, под которым скрывалась ряса монаха.
В разгар ужина князь встал. Все притихли ожидая, что будет произнесена очередная здравица в честь хозяина торжества. В наступившей тишине чеканные фразы Глинского прозвучали как удары колокола.
-Господа, человек называющий себя царевичем Димитрием – самозванец!
Кто то сдавленно вскрикнул, после чего установилась гробовая тишина. Перед взором князя промелькнули изумленные и испуганные лица. Он увидел Тишкевича, рот пана приоткрылся, а глаза округлились как у совы. И лицо Лисовского перекошенное недоброй усмешкой. Замечателен был Мнишек. Побагровев, он устремил на князя гневный взор, желая испепелить дерзкого. Рот старика то открывался, то закрывался, как у рыбы выброшенной на берег. Бешенство пана было столь сильно, что не находило выражения в членораздельных фразах. Все невольно обратили взор на того, кого только, что прилюдно обвинили в самозванстве. Он сохранил спокойный и даже величавый вид, только побледнел. Глинский, между тем, продолжал:
-Тот, кого вы называете государем, всего лишь беглый монах. Согрешив перед богом, теперь грешит перед людьми. Этот человек,-князь указал на своего спутника, бежал вместе с ним из Чудова монастыря и теперь проклинает своего соблазнителя.
Все увидели седую бороду и сверкающий взор из под нахмуренных бровей, а затем услышали зычный голос:
-Я узнал тебя, стервец, сосуд диавольский, вместилище непотребных помыслов. Ты обманул меня и братию, сказав, что собираешься в паломничество. Как дерзнул ты осквернить имя несчастного царственного младенца?! Но не будет тебе удачи в богомерзких замыслах. Огонь правосудия испепелит твое тело, а душа будет вечно гореть в геенне огненной. Будь проклят!
Вытянутый перст правой руки монаха словно пригвоздил преступника. Грозный взгляд и суровый голос произвели впечатление поднялся ропот. Минута была опасной. И тут гнетущую тишину нарушил вопль Мнишека, у которого наконец прорезался голос:
-Молчать! Мерзавцы! Взять, изрубить в куски! Холопы, порочащие своего государя, повесить немедля!
Эти бессвязные вопли сняли напряжение, поднялся гвалт. К Глинскому и Варлааму( это был он) потянулись десятки рук. Сохраняя самообладание князь достал письмо перехваченное им в Кракове.
-Вот письмо изобличающее самозванца. Несчастный плод грешной страсти государя, он был помещен в монастырь. Он мог бы подняться до высот духа, молясь за отпущение грехов своего родителя. Вместо этого он сам совершил грехопадение несравненно более тяжкое, присвоив чужое имя и чужой титул и готовясь, в угоду собственному честолюбию столкнуть в войне две страны…
Князь не закончил, его грубо схватили и куда то поволокли. Письмо вырвали из рук. Среди всеобщей суматохи вдруг раздался властный голос:
-Отставить! Господа, вы же видите этот человек безумен.
Дмитрий казался совершенно спокойным, а когда говорил о князе, в его голосе даже послышались нотки сочувствия.
-Бедный князь, я с утра заподозрил неладное он выглядел нездоровым. Держите его крепче, но без грубости, помните, он мой друг. А этого,-он указал на отчаянно сопротивлявшегося монаха кричавшего: «анафема!» под стражу.  Мы еще разберемся, что это за проходимец и кто его подослал.

                Глава тридцать шестая.
Никогда этого загадочного человека не видели таким раздраженным. Он шел по галерее замка, в кровь кусая губы и срывая манжеты с камзола, плод кропотливой работы ткачей. Слуги прятались по углам, стараясь не попасть под его взгляд, ставший взглядом разъяренного тигра. Хлопнула дверь, претендент на престол скрылся в своем кабинете. Последуем за ним. Дмитрий полулежал в кресле, обхватив руками голову, словно пытаясь удержать хаос мыслей. Раздался робкий стук в дверь и показалось перекошенное от страха лицо слуги. Стараясь не глядеть в налитые кровью глаза господина, слуга доложил.
-Ваше величество, ее светлость графиня Мнишек просит принять.
Не дожидаясь ответа ,в комнату впорхнула Марина, слуга тут же исчез. Дмитрий вскочил, пожалуй слишком поспешно, для его величества. Он уже овладел собой, лишь щека немного подрагивала, выдавая недавно пережитый приступ ярости. Марина Мнишек считала себя красавицей и несомненно имела к тому основания. Правда несколько крупный нос с горбинкой мог показаться изъяном. Он впрочем придавал ее лицу властное выражение, что в сочетании со столь же властным и гордым характером могло показаться отталкивающим для мужчин не уверенных в себе. К Дмитрию это не относилось. Он с большим интересом обозревал идеальные округлости грудей Марины, подпираемые корсетом. Роста, вельможная пани была невысокого, но сложена идеально. Она уловила взгляд Дмитрия, но ничуть не смутилась.
-Здравствуй, Деметриус.
-Здравствуй Марина, признаюсь твое здесь появление –радость неожиданная для меня.
-Что же неожиданного в том, что невеста навещает жениха, в столь важный для него момент?
-Гм… Раньше ты не баловала меня вниманием, хотя я,- при разговоре Дмитрий приблизился к пани и сделал попытку ее обнять.
Она спокойно отвела его руки и сказала.
-Раньше у тебя были более важные дела, но скоро ты станешь тем, кем должен стать и мой долг поддержать тебя.
Слегка раздосадованный Дмитрий спросил, вложив в интонацию изрядную долю холода.
-Скажи, Марина, ты любишь меня или имя которое я ношу?
-Разве это не одно и то же?
-Будь я простым шляхтичем, любила бы ты меня?
-Я не хочу обсуждать эти нелепые фантазии, ты русский государь и иным быть не можешь.
-Но ходят разные слухи. Мои враги, утверждают например, что я- беглый монах Григорий Отрепьев, или вот сегодня…
-Что сегодня?
-Нет ничего, просто один сумасшедший.
-Мы уходим от реальности, но раз вопрос задан, я отвечу. Я люблю тебя Деметриус, но ты царь и это часть твоей сути, именно таким я тебя люблю. Ты царь, но лишен престола. У тебя темное прошлое и неопределенное будущее. Ты веришь в победу и я разделяю эту веру. Это ли не любовь, это ли не преданность? Ты спрашиваешь могла ли я полюбить тебя простым шляхтичем? А ты мог бы, ради любви, отказаться от своего замысла, от своей сути? Не надо ответа, мне он известен. Мы подходим друг другу.
Дмитрия слегка покоробила демонстрация холодного рассудка, в столь хрупком и изящном создании, а она вдруг смягчилась и положила голову ему на плечо. Он почувствовал ее дыхание, услышал биение ее сердца и мало помалу стал поддаваться ее чарам. Развязались шнурки корсета, рука Дмитрия скользнула, но… Вместо обольстительной женской плоти нащупала жесткую кожу пергамента. Дмитрий отдернул руку и в недоумении вгляделся. Марина казалось еще не отошла от страстного порыва, но в руке держала некую грамоту и промолвила томным голосом.
-Подпиши.
Дмитрий раздраженно ответил.
-Неужели это нужно сделать именно сейчас?
-Да, да, именно сейчас,-она повисла у него на шее и бывший монах почувствовал как усиливается ток крови и уходит в нижнюю часть тела, а рассудок слабеет.
Усилием воли он оттолкнул обольстительницу.
-По крайней мере я должен знать, что это такое.
-Да сущие пустяки, - она надула губки, но по нахмуренным бровям партнера поняла, что совершила ошибку. Действительно, роль ласковой, но обиженной кошечки, плохо гармонировала с властными чертами лица и носом хищной птицы. В этот миг она стала почти безобразной. Поняв это женским чутьем она вновь стала властной и по своему прекрасной.
-У нас это называется брачный контракт. Мы же собираемся жениться и должны письменно закрепить некоторые обязательства.
-Какие у царя могут быть обязательства? Разве, что перед богом.
-Ты забываешь , Деметриус, что пока, ты царь только по имени, а я не твоя подданная.
-Царь всегда царь.
-Кто же спорит и Сигизмунд тебя признал. Но скажи, много проку тебе было в этом признании? Если бы не мой отец.
-Хорошо, хорошо. Чего же хочет благородный старик?
-Не так уж много. Город Смоленск со всей волостью и доходами.
-Гм. Смоленск имеет слишком большое значение и с тех пор как пресекся род смоленских князей, принадлежал только царю.
-Тебе, мой Деметриус, суждено стать великим государем. Скоро ты и думать забудешь о подобных мелочах.
-Это все?
-Вот еще существенный пункт. Став царем, ты разрешишь открыть представительство вселенской церкви и уравняешь в правах ее представителей с ортодоксами. По моему это справедливо.
-Опять иезуиты.
-На этом пункте настоял король Сигизмунд.
-Это одно и то же.
-Послушай, в этом нет ничего особенного, для Европы во всяком случае. Король Анри IV, на которого ты хочешь быть похожим, подписал Нантский эдикт. Представители святой церкви, лишь хотят равных прав со схизматами. Христианская церковь все равно воссоединится, рано или поздно и станет единым телом.
-По моему пример неудачен. Я уважаю великого французского короля, но у нас не было, хвала господу, столь массовых кровопусканий за веру, чтобы после этого подписывать эдикты лишь фиксирующие сложившееся равновесие. И потом я такой же схизматик, по твоему выражению.
-Ты умный и дальновидный государь. В Речи Посполитой, твои единоверцы уже воссоединились с престолом святого Петра, благодаря брестской унии. Ты сделаешь то же самое в России и твое имя прославят в веках.
-Или предадут анафеме.
-Кто осудит государя? Тем более в холопской Москве.
-Я не могу подписать это сейчас.
-Ну что ж, - она сделала решительный жест, явно собираясь уйти. Дмитрий представил на миг грандиозные военные приготовления, гром барабанов и сабель звон, гордых шляхтичей приветствующих его как вождя и отчаянных казаков. И тут же перед его мысленным взором проплыла унылая келья. Он испугался, что все это великолепие рассеется как дым. Он не боялся смерти как таковой, его страшила смерть безвестная.
-Хорошо я подпишу, но здесь у меня нет ни пера, ни чернил,- предпринял он последнюю, по детски наивную попытку, оттянуть подписание неприятного документа. Излишне говорить, что и то и другое уже были приготовлены предусмотрительной пани.
« Чему быть того не миновать»,- со вздохом подумал Дмитрий подписывая ненавистный документ. Через минуту их тела слились в порыве безумной страсти.

                Глава тридцать седьмая.
Глинского поместили в одну из комнат Самборского замка. Помещение довольно светлое и просторное для тюрьмы, но на окнах решетки, а крепкая дубовая дверь, не оставляла никакой надежды самостоятельно покинуть эту обитель. Подойдя к окну, князь увидел крепостную стену и прогуливавшегося по ней часового, а за стеной Карпаты поросшие густым лесом. Неяркое солнце дарило теплые лучи засыпающей природе. Близилась осень. При мысли, что все это: солнце, лес , воля для него потеряны безвозвратно, у князя защемило сердце. Наступила опустошенность. Он проиграл. Не сумев остановить опасного безумца, по видимому потерял собственную жизнь. Он воин, а не сбир и вел себя как воин. Эх, многому нам еще предстоит учиться, хотя бы у тех же отцов-иезуитов. Но учиться будут другие, а он князь взял на себя обязанности, к которым не лежала ни душа, ни ум и закономерно проиграл. Мучительнее всего неопределенность. Если бы его на месте изрубили, как предлагал Мнишек, он бы не страдал сейчас, то была бы смерть в бою. Но вот уже неделю он томится в этой тюрьме не имея представления о том, что творится вокруг. Все словно забыли про него. Время от времени безмолвный слуга приносил еду. Все попытки заговорить с ним оказывались тщетны, словно он был немой. Еда была хороша, явно с княжеской кухни. Замок принадлежал Острожским. Это беспокоило Глинского. Разумеется он не боялся отравления, убить его могли без всяких затей. Но хорошее обращение говорило о том, что у человека, которого Глинский не мог признать государем, но в глубине души страшился назвать самозванцем, были на него Глинского какие-то планы. Но дни шли за днями, а положение не менялось.
Раздался звон ключей, скрипнула отворяемая дверь. Приближался час обеда и Глинский равнодушно посмотрел в дверной проем, ожидая увидеть немого слугу, и почувствовал как по телу пробежал холодок. Перед ним стоял Димитрий. Вошедший сделал кому то знак и дверь затворилась. Он сделал несколько шагов по комнате, взял табурет и сел напротив князя. Наконец зазвучал его голос, мягкий и даже участливый.
-Как вы себя чувствуете, друг мой, довольны ли обращением?
Глинский решив, что над ним издеваются постарался вывести разговор начистоту.
-Вы пришли издеваться надо мной, сударь? Это ваше право, право разбойника держащего жертву в руках.
Димитрий невесело рассмеялся.
-Что за вздор вы несете, бедный князь. А я то повсюду расхваливал ваш ум. Поймите, несчастный, если бы я желал вашей гибели, вам бы не пришлось ждать так долго. Я давно понял, что вы человек Годунова, присланный следить за мной.
-Неужели, каким образом?
-Находясь у запорожцев, вы не слишком радели об успехе вверенного вам поручения, зато сильно интересовались неким Дмитрием. Откуда такое внимание к простому казаку? Поначалу я не придал этому значения, но потом из наших разговоров выяснил, что вы знаете кое что из того, что знать не должны. Вы ездите туда, куда ездить можно только с определенной целью, узнать, что то об интересующем вас человеке, то есть обо мне. Но и это еще полбеды. Вы живете в Польше, в России вы государственный преступник, но при этом преспокойно получаете доходы со своих вотчин, что позволяет вам не зависеть от милостей короля Сигизмунда. Да и, что он может предложить вам этот бедный король, кроме нескольких разоренных евреями-арендаторами деревенек. Этого могли не заметить здесь в Польше, где каждый шляхтич сам себе король, но от меня ничто не укроется. В России, имения государственных преступников забирают, а их доходы идут в казну. Забывчивость не характерная черта Бориса.
-Это ваши люди пытались убить меня в Вильно?
-Я сам узнал об этом лишь недавно и догадываюсь чьих рук это дело, но предоставлю вам самому разрешить эту головоломку. Следя за вами я понял, что вы не годитесь на роль сбира. Слишком честны и благородны. Сторонитесь моего общества вместо того, чтобы искать его, проявляете холодность и даже дерзость, вместо того, чтобы втереться в доверие, тем более, что вам по известным причинам это не трудно было бы сделать.
Кстати этот ваш подопечный Конрад, толковый и исполнительный служака, я им доволен.
-Рад за него.
-Мог бы далеко пойти, но боюсь плохо кончит.
-Как это?
-Это уже неинтересно.
-Почему же вы решили сохранить мне жизнь?
-Чем лучше я узнавал вас, тем отчетливее осознавал, вы тот человек, что мне нужен: честный, храбрый, благородный, с хорошим именем. Меня окружает всякий сброд. Среди них немало храбрецов, но благородства маловато, а честности и вовсе не на грош. Жадность и тщеславие их путеводная звезда. Я до последнего не терял надежды сделать вас своим сторонником, но ваша выходка все испортила. Признаюсь она застала меня врасплох. Где вы нашли этого сумасшедшего Варлаама?
-Там где вы его бросили.
-Тут не до шуток. Вам грозила опасность. Был момент когда за вашу жизнь я не дал бы и гроша.
-Вам, что за печаль?
-Просто обидно, что столь незаурядный человек  гибнет так глупо. Вы опоздали, теперь ничьи интриги уже не в силах мне помешать. Ставки уже сделаны и теперь даже если я сам закричу, что никакой я не царевич, а беглый монах, объявят, что у меня временное помутнение рассудка и силой потащат на трон. Я нужен многим: Сигизмунду, мечтающему подчинить извечного соперника, польским панам мечтающим о славе и богатстве, папе, одержимому мечтой о единой вселенской церкви, русской знати, ненавидящей выскочку Годунова и служилым людям, которым эта знать закрывает дорогу к высшим должностям. Даже черным людишкам, умирающим с голода и уверенным, что в их бедствиях повинен Борис, я нужен. Да мало ли кому еще.
-Как же вы угодите всем сразу?
-Я не собираюсь никому угождать. Каждый получит лишь то, что заслужил, но пусть надеются до поры. Надежда движет ими, приближая меня к цели.
-А, что движет вами?
Димитрий задумался, затем ответил с тонкой усмешкой.
-Если бы я разговаривал с человеком обреченным на смерть, мне бы не составило труда ответить, но у меня на вас другие планы. Все же кое что вам открою. Я православный как и вы, и родился в России. Но вам ли объяснять, что Россия нуждается в переменах. Нынешнее патриархальное, с налетом азиатчины, устройство, наследие проклятого ига, ведет страну к отсталости и прозябанию. Нужно расширить связи с другими странами, одно из условий для этого-прочный мир с Польшей. Вместе мы обуздаем Швецию, вернем выход на Балтику, построим флот. Необходимо обновить войско, нынешнее никуда не годится и скоро я это докажу. Оно громоздко, малоподвижно и плохо управляемо. В войне с татарами это особенно заметно, те всегда появляются неожиданно, наносят урон и исчезают. Ответный удар, почти всегда направлен в пустоту. Вот казаки-другое дело. Они подвижны, ищут противника, а не ждут его.
-Твои казаки такие же разбойники. Они успешно действуют против малых шаек, но неужели ты думаешь, что они устоят против всей орды?
-Не думаю, но они составят важную часть нового войска. Но нас интересует не только война. Государству нужны для управления образованные люди, мы заведем университеты как в Европе. Ну как, такой ли я злодей как о том говорят мои враги?
-Все это лишь слова и благие пожелания. С кем вы собираетесь проводить свои замечательные преобразования, с людьми, которых сами же назвали сбродом?
-Разве у меня есть выбор? Я пользуюсь тем, что есть, раз порядочные люди отказываются пока служить мне.
-Кое-что из того, о чем вы говорили, делает Борис.
-Реформы Годунова поверхностны и не задевают сущности государственного устройства. Они рассчитаны на десятилетия и возможно принесли бы успех, будь Россия маленькой никому неинтересной страной. Но Россия постоянно подвергается испытаниям, будь то неурожай, или нападения соседей, или вот(он улыбнулся) появление злодеев-самозванцев. Власть в России должна иметь бесспорный авторитет, а ее действия решительны и смелы. Годунов не уничтожил местничество- зло с которым боролся мой отец(Глинский вздрогнул,а Дмитрий продолжил самым естественным тоном) но до конца не смог его искоренить. Тем более не под силу это Годунову. Втайне он боится родовитых, а они боятся его, тоже разумеется втайне и презирают. Также надо уменьшить роль церкви, она не должна вмешиваться в государственные дела. Кроме того, она сосредоточила в своих руках большие богатства: земли и людей, а государству нет от этого никакой пользы. Это неправильно.
Глинский нахмурился.
-Значит правду говорят, что вы еретик.
-Ну почему еретик? Разве не того же желал преподобный Нил Сорский? Богу богово, а кесарю кесарево. Церковь пусть занимается душами людей.
-Церковь в трудные времена спасла нас от варварства и дикости. Она искореняет в человеке дурные наклонности.
-Религия не искореняет в человеке дурное начало, а лишь усыпляет его. Рано или поздно появляются злые силы пробуждающие его. Людей способных подавить в себе дьяволово семя опираясь на церковные наставления, слишком мало, гораздо меньше тех, кто не грешит из страха перед наказанием. Я избавлю страну от косности многовековых традиций, а взамен дам твердые законы, которые все будут соблюдать.
-Законы вы говорите. Посмотрите на Польшу, здесь есть законы и даже такие которые дают свободу веры и равенство перед законом. Но разве вы не видели до какого несчастного состояния доведены здесь наши соплеменники и единоверцы? Порабощенные христиане в оттоманской империи живут лучше панских хлопов.
-Я не хочу обсуждать польские дела. Я говорю о том, что собираюсь делать в России.
-Значит ли это, что вы отказываетесь от политики проводимой московскими государями, вашими предками, если вам верить, со времен Дмитрия Донского. Политики направленной на собирание русских земель-наследие Рюриковичей, из за чего мы не можем подписать мир с Польшей, вот уже несколько столетий. До тех пор пока не вернем своего.
-Довольно!- резко оборвал Димитрий, я буду отчитываться только перед богом. Но ваша смерть мне ни к чему. Более того, вы мне симпатичны, как я уже сказал. Здесь вы под моей защитой, но даже я не могу гарантировать вам безопасность. Проклятое письмо, которое вы имели глупость перехватить, направлено иезуитами. Обычно они более расторопны и я подозреваю не было ли с их стороны умысла. Нет-нет я не подозреваю вас в сговоре с иезуитами, но в любом случае вы попали в дурную историю. Эти господа не любят оставлять свидетелей. При Сигизмунде они всесильны, потому вам надо бежать в Россию.
-Вы это мне говорите?!
-Почему бы нет, я устрою ваш побег.
-Если хотите блеснуть великодушием, отпустите монаха, это я втянул его в неприятную историю.
-Невозможно. Кто то должен ответить за скандал. Варлаам – мелкая сошка и скорее всего отделается тюрьмой. Кроме того он фанатик и пьяница, сочетание взрывоопасное,и уже примерил на себя роль мученика. Если мы его просто отпустим, он пожалуй умрет от огорчения.
-Все же, кто вы на самом деле?
-Любой другой, на вашем месте, не сносил бы головы за дерзость, но вы мой спаситель. Для своих сторонников я спасенный царевич, удовольствуйтесь этим и вы. Теперь к делу. Завтра вас вывезут в Краков, где вы предстанете перед судом. По дороге вам устроят побег. Свежие лошади для вас расставлены до самой русской границы.
-Пусть судят, я никуда не побегу.
-Глупец! Вас будут судить не за глупую выходку в Самборе. В Польше шляхтич может говорить все, что угодно и если вас не порубили сразу, значит все обошлось. А вот убийство королевского ландскнехта-преступление и вам отрубят голову как простому убийце.
-Это был поединок, а не убийство.
-А где свидетели? Не делайте глупостей. А еще за вами числится нападение на арендатора, при исполнении им своих обязанностей, а это знаете ли такая публика, которая затаскает вас по судам и душу вынет, так то, благородный князь. Если вам не дорога собственная жизнь, подумайте о тех кто вам дорог и кому кроме как на вас, скоро быть может не на кого будет рассчитывать.
Глинский вновь с удивлением посмотрел на этого странного человека, столь непохожего на всех с кем он прежде встречался. Кто он, луч света, или посланник тьмы? Несомненно он способен оказывать влияние на людей. Словно боясь попасть под это влияние,Глинский отрезал.
-Прощайте.
-До встречи, в Москве.
Утром, стоя подле окна, Дмитрий и Марина Мнишек наблюдали как закрытая карета, в которой находился Глинский покидает Самборский замок.
-Ты позволишь так просто уехать этому шпиону Годунова?
-Он не шпион, а глупец занявшийся не своим ремеслом.
-Но он может навредить тебе.
-Уже нет.
-Суд может его оправдать. В конце-концов он может сбежать по дороге, охрана слишком малочисленна, для такого опасного преступника.
-Я надеюсь на это.
-Что это значит?!
-Поверь мне, выросшему в России, Москва для него сейчас самое гиблое место. В Кракове его просто казнят и то не наверняка. Обвинить его в шпионаже невыгодно никому и мне прежде всего. В Москве же… Дмитрий махнул рукой, настроение у него было явно не из лучших. «Проклятое письмо, какую игру затеяли эти хитрые иезуиты? Может у них есть другие варианты, или хотят держать меня на крючке? Этого простака Глинского использовали вслепую,но он повелся на наживку слишком рьяно, у него есть на это причины? Впрочем бог с ним, ему сейчас не позавидуешь, а вот тебе Дмитрий надо держать ухо востро, особенно с твоими покровителями».

                Глава тридцать восьмая.
Почти три года минуло с тех пор, как Глинский покинул родину. До него, находившегося за границей, доходили слухи об ужасном голоде случившемся в России, но теперь ступив на родную землю, он воочию наблюдал следы ужасного опустошения. Слава богу, голод терзавший три года страну, отступил, но картина бедствий не стала менее красноречивой. Не паханые поля зарастали травой, всюду белели кости людей и животных. Князь проезжал через опустевшие деревни. Изредка встречавшиеся крестьяне, угрюмые, изможденные, смотрели на проезжавшего мимо важного барина без страха и любопытства, как то обреченно. В трактирах малолюдно, говорят почти шепотом. Трактирщики смотрят подозрительно, а узнав, что князь путешествует в сопровождении всего одного слуги, расширяют глаза и смотрят на него как на сумасшедшего. Всюду разговоры о разбойниках. Но бог миловал и неприятных встреч не произошло.
Царевич сдержал слово. На одной из остановок, на кортеж сопровождавший заключенного князя, было совершено нападение. Стражу повязали, да она и не слишком усердствовала в исполнении обязанностей. Князь же попал под другую «охрану». Его,то ли охранял, то ли конвоировал отряд казаков. Во всяком случае особой свободы у него не было вплоть до русской границы. Там конвой оставил его. И вот долгожданная родина оказавшаяся столь неприветливой. Днем князя преследовал неумолкающий вороний грай, а по ночам мешал уснуть пронзительно-тоскливый волчий вой. Князь шпорил коня, стараясь скорее покинуть неприветливые места, но на сотни верст одно и то же. А в ночном небе как грозный предвестник ярко горела хвостатая звезда.
Чем ближе к Москве тем оживленнее, следы бедствия не так заметны. На душе чуть потеплело. Но вот наконец белокаменная. Возле заставы, князя остановил наряд стрельцов. Глинский назвал себя собираясь проехать дальше, но один из стрельцов, схватил под уздцы его лошадь, не давая сделать и шагу. Горячий конь захрипел норовя встать на дыбы.
-В чем дело?- осведомился князь, грозно сдвинув брови.
-Князь Глинский, вы арестованы как государственный изменник и польский лазутчик.
-По чьему приказу, - князь уже едва удерживался от гнева.
-Пусть ваша милость соблаговолит слезть с коня и следует за нами, вам все объяснят.
-Как ты смеешь, холоп!- разъяренный князь схватился за саблю, столь страшную в его руке.
-Вяжи изменника!
Последнее, что увидел Глинский, лицо какого то рыжего детины с корявым изъеденным оспой лицом. В следующий миг удар какого то тупого тяжелого предмета лишил его чувств.
О том, сколько он был без сознания, Глинский имел смутное представление. Очнулся он в полутемном сыром помещении, голова сильно болела. С трудом приоткрыл глаза, взгляд уперся в каменную стену. Коснувшись рукой стены, тут же с отвращением отдернул. По влажной осклизлой стене, ползали какие то отвратительные насекомые. Тусклый свет лился из маленького окошка находящегося на недосягаемой высоте, освещая убогую обстановку. Собственно обстановка отсутствовала, это был просто каменный колодец без всякой мебели, лишь покрытая плесенью дверь указывала на связь с внешним миром. Выбрав место посуше, князь сел прямо на пол, прислонившись спиной к стене. Откуда то из сумрака помещения, материализовалась огромная крыса. Деловито принюхиваясь она подошла к самой ноге узника. Князь брезгливо поморщился, но не стал отгонять любознательную тварь. Он пытался собраться с мыслями. Что бы это значило? Он ясно назвал свое имя, его явно ждали и вот он государственный преступник. Неужели Салтыков его предал? Голова болела не давая сосредоточиться. Князь тупо уставился на дверь, ставшую для него центром мироздания. Несмотря на боль все отчетливее ощущались признаки голода. Глинский утратил ощущение времени, он понимал, что положение его скверно, но не затем же его бросили сюда, чтобы уморить голодом и сыростью. Крыс стало больше, они бегали возле самых ног. Одна, особенно нахальная, подобралась откуда то сбоку и ее холодный шершавый хвост коснулся лежащей на полу руки князя. Он вздрогнул, но усилием воли подавил дрожь, повернул голову. Бусинки глаз не мигая смотрели на него. Глинский посмотрел твари в глаза внимательно и даже как будто сочувственно. Словно поняв, что то, крыса медленно отошла. Князь снова уставился на дверь. Сколько он сидел неизвестно, но вот вдоль двери прошла узкая полоска света, раздался скрип. Крысы исчезли столь же внезапно как появились. В прямоугольнике дверного проема возникла дюжая человеческая фигура, за ней другая. Молча подошли к князю, он приподнялся, но не давая ему встать, четыре грубые руки, подхватили его и поволокли куда то полутемными коридорами. Наконец движение прекратилось. Привыкнув к полумраку Глинский осмотрелся и озноб прошел по коже. Ему показалось он попал в преисподнюю. Это был довольно просторный подвал без единого окна, освещаемый светом факелов. Закопченные стены тонули во мраке, а посередине стояла жаровня, тлеющие угли отбрасывали зловещий малиновый свет. Среди вбитых в стену колец, крючьев, щипцов, станков и инструментов, назначения которых князь не знал и страшился себе представить, важно разгуливало существо в красной рубахе. Закатанные по локоть рукава, обнажали волосатые мускулистые руки. Выражение лица существа не выдавало никаких иных чувств, кроме тупой свирепой решимости.
В углу на дыбе, висело абсолютно обнаженное тело человека. Голова безвольно свесилась на грудь. Лицо опухло и рассмотреть его не представлялось возможным, да князь и не старался этого сделать. Тело несчастного исполосованное кнутом представляло сплошной синяк. До князя вдруг дошло, что наполнявший комнату смрад, это запах горелого человеческого мяса и кала стекавшего по голым ногам жертвы. Глинского немедленно стошнило. Палач и бровью не повел, а из другого угла послышалось гаденькое хихиканье.
Одетый во все черное человек, которого князь зачарованный страшной картиной, не сразу заметил, сидел на табурете зорко наблюдая за реакцией князя. Раздался елейный голос.
-Здравствуй князь, голубчик. Милости, как говорится просим. У нас тут не хоромы, уж простите нас убогих. Но горячим приемом,хи-хи, мы возместим недостаток роскоши. На звероподобной морде палача появилось подобие улыбки, но гораздо страшней был этот вкрадчивый голос. Князь узнал Семена Годунова. Испуганной птицей мелькнула мысль, если за дело взялся сам главный инквизитор, а не простой дьяк, значит дело государственной важности, о нем доложат царю и надо как можно быстрее развеять недоразумение. Ведь никакой вины Глинский за собой не знал.
-Я князь и слуга государев,- молвил Глинский, пытаясь сохранить достоинство, вы не смеете так со мной обращаться.
-Вы изменник, сударь мой, и выложите все, что знаете, по хорошему или по плохому. Заметьте, из уважения к вашему званию, я лично допрашиваю вас и если вы скажете всю правду, то избегнете, гм… Некоторых неприятностей.
-Я обязан отчитываться только перед государем.
Инквизитор внезапно рассвирепел.
-Разве государь поручил тебе передать письмо Вишневецкому, во владениях которого, вскоре появился безбожный самозванец?!
У Глинского потемнело в глазах. В это время палач плеснул воды в лицо висящему на дыбе человеку. Безжизненное, как казалось тело дернулось, опухшие веки приоткрылись, совершенно безумный взгляд уставился на князя.
-Этому человеку, твой хозяин вручил письмо, для передачи его Вишневецкому? Корявый палец Годунова, казалось готов был пригвоздить Глинского. Чувства князя обострились и он узнал в истерзанном человеке, управляющего боярина Федора Никитича.
Лицо несчастного исказила гримаса, он промычал, что-то нечленораздельное и затряс головой, словно выражая согласие, причем совершенно непонятно было, узнал ли он князя. Однако князь был подавлен и произнес, стараясь сохранить твердость голоса.
-Да, я передал по поручению Федора Никитича, какое то письмо. Но мне не было известно ни его содержание, ни конечный адресат.
-Разве князю Глинскому пристала роль посыльного?
-Нет, но я доверял Федору Никитичу, считал его своим другом и покровителем, и не мог отказать в такой безделице.
-Он сообщил вам об умысле на государя?
-Нет, и признаться до сих пор мне трудно поверить в произошедшее.
-Вы узнали, о раскрытии заговора братьев Романовых, когда находились в Литве, в составе посольства, не так ли?
-Не совсем так. О том, что случилось с Федором Никитичем и его братьями, я действительно узнал в Литве, но тогда я уже не состоял при посольстве.
-Да, вы заблаговременно приняли решение бежать.
-Об этом вам лучше было бы расспросить боярина Салтыкова, возглавлявшего посольство.
- Боярин доложил государю о вашей измене. После чего ему поручили вести дело Романовых, злоумышлявших извести государя. Последнее обстоятельство говорит о несомненном доверии государя к этому верному слуге.
-Это все?- только и мог промолвить Глинский, у которого словно земля ушла из под ног.
-Здесь я задаю вопросы, князинька, а ты уж уваж, отвечай на них толково и правдиво.
-Я повторяю, что готов отчитываться только перед государем или лицом его представляющим. Пусть приведут боярина Салтыкова.
Семен Годунов внезапно рассвирепел.
-Ты, что не понял куда попал, негодник?! Приведи ему того, другого. Ты будешь отвечать на вопросы, так или иначе. Взять его!

                Глава тридцать девятая.
Ландскнехт Конрад Бауэр пребывал в отменном настроении. Сегодня он задержался в трактире, где вдоволь порезвился с веселыми фрау, но пусть. Не все же делами заниматься, тем более они в общем неплохи. Немец ощупал под курткой толстый пакет. Да. И на отдыхе дела, куда от них деться, но платят хорошо и будет еще лучше. Сейчас разделается с этим, а потом займется другим, хорошо кормиться с двух кормушек.
Что то темновато на улице, не беда, ведь у Конрада есть его верная шпага, да и до дома недалеко.
-Не спеши, дорогой, нам есть о чем поговорить.
Ландскнехт резко обернулся, тем более, что обращение было произнесено по русски, хоть и с акцентом. Конти, завернутый в черный плащ, походил на воплощение неумолимого рока.
Немец положил руку на эфес и спросил, не без сарказма и почти без акцента, который привык слышать от него Глинский.
-Герр, торопится на тот свет?
-Все там будем,но полагаю мой час еще не пробил, да и ваш я бы не торопил. Дайте мне пакет, что у вас под курткой и идите себе, пока.
Итальянец был очень серьезен, немец же поняв, что перед ним не обычный грабитель напрягся.
-Этот пакет представляет ценность лишь для того, кому предназначен.
-Значит он предназначен мне.
-К чему эти разговоры? Вы меня выследили и могли спокойно нанести удар в спину. Это было бы проще.
-Во первых, это не в моих правилах, во вторых вы еще можете представлять для нас некоторую ценность.
-Хотите меня перекупить? Напрасно, я рыцарь и присягал своему суверену, кроме того, мне хорошо платят.
-Даже дважды хорошо. Ведь вы преданно служа русскому царю, получаете также деньги от шведов. За какие интересно заслуги?
Конрад побагровел, удар попал в цель.
-Россия и Швеция сейчас в мире.
-И все же вряд ли Борису Годунову понравится, что его шпион получает деньги от шведов. Ведь ваша семья в Москве?
Конрад зарычал и обнажив шпагу шагнул к Конти. Тот спокойно скрестил руки на груди, но все же отступил на шаг.
-Это ведь ваши люди пытались убить Глинского, он то чем шведам насолил?
-Ничем, отвечал Конрад насупившись, это московские распри и он кое кому мешал.
-А потом, перестал мешать?
-Нет,но Глинский искал одну персону и наши интересы совпали, до определенной степени.
-После того как задача была выполнена, Глинский должен был исчезнуть, не так ли? Но вы не успели его убрать. И всему виной его глупая выходка, которую мы спровоцировали, а ваши люди помогли осуществить. Какой трогательный альянс.
-Вы понимаете, что я говорю с вами только потому, что один из нас через минуту умрет.
-О, я не настаиваю, но раз вы столь откровенны, скажите мне только, что связывает ваших покровителей шведов и клан Шуйских?
Вместо ответа Конрад бросился на итальянца. Конти отскочил молниеносно выхватив шпагу. Натиск оказался столь мощным, что итальянец сделал еще несколько шагов назад. Внезапно Конти вскрикнул, а кончик шпаги его противника окрасился пурпуром. Стремясь быстро добить раненого противника, Конрад сделал новый мощный выпад, забыв осторожность. Эта поспешность оказалась роковой. Отведя клинок противника своей шпагой, Конти сделал резкий полуоборот и левой рукой вооруженной кинжалом проткнул горло противника. Немец рухнул не успев даже закричать. Перевернув поверженного, итальянец деловито обследовал его подклад и карманы. И только после осмотра, вполне удовлетворившего его, шпион папы, занялся собственной раной, ограничившись впрочем тем, что приложил к ней чистый платок и перевесил перевязь таким образом, чтобы она прижала его. Затем он бросил возле трупа пустой развязанный кошель и неподалеку серебряную монету, будто случайно в спешке оброненную, все должно было выглядеть так, будто ландскнехт стал жертвой грабителей.
-Вы неповоротливы, господа, мы опередили вас в Угличе, опередили и здесь.
Произнеся эту эпитафию, Конти подобрал сброшенный плащ и растворился в ночи.
   
                Глава сороковая.

В последнее время, Петр Федорович Басманов , стал входить в большую силу при дворе. Бояре, прежде презиравшие худородного выскочку, скрепя сердце вынуждены были снисходить до его общества. Получив чин стольника, Петр имел возможность постоянно видеть государя. Борис был милостив к нему и от грядущих перспектив, у честолюбивого стольника захватывало дух.
Вот и сейчас, несмотря на поздний час, Петр Федорович никак не мог отойти ко сну, мечты, одна дерзновеннее другой захватывали его воображение. Все же Басманов, если и был мечтателем, то в очень малой мере и потому, здраво рассудив, что завтра должен быть бодр и свеж, уже собирался погрузиться в объятия морфея. В этот момент, его покой был нарушен самым циничным образом, со двора послышался шум борьбы и ругательства. Решив, что подралась прислуга, а порядки в доме стольника царили достаточно вольные, Басманов скрипнул зубами, но решил отложить разбирательство до утра. Шум усилился, это было слишком даже для Басманова. На яростный звон колокольчика прибежал взволнованный слуга.
-Что за шум среди ночи, мать твою?!
-Ваша милость…
-Если это конюхи подрались, я с них шкуру спущу. И где чертов управляющий?
-Ваша милость, там до вас какой то бродяга. Уверяет, что по важному делу.
Басманов тихо свирепел.
-Ты рехнулся милейший? Какой бродяга, по какому делу, в этот час? Разве нельзя прогнать проходимца без лишнего шума?
-Он говорит, что умрет, но не уйдет не увидев вашу милость.
Шум вновь усилился, Басманов выругавшись, решительно встал, накинул кафтан без помощи слуги и направился во двор. Слуга засеменил следом, втянув голову в плечи. Там предстала следующая картина, трое слуг прижали к земле отчаянно сопротивляющегося неизвестного, тот сыпал проклятиями, захлебывалась лаем собака.
-Поднимите его,- раздался  властный голос хозяина. Я- Петр Басманов, у тебя есть дело ко мне? Но берегись, если оно не окажется стоящим, ты ответишь за наглость.
Неизвестный , воспользовавшись тем, что державшие его ослабили хватку, вырвался и бросился  к царскому стольнику. Басманов, заподозрив дурной  умысел, инстинктивно подался назад, но тут же взял себя в руки. Неизвестный же, добежав до хозяина упал перед ним на колени, пытаясь обнять его за ноги.
Басманов на шаг отступил и молвил сурово.
-Встань, я не государь, чтобы так передо мной распинаться. Если ты холоп, кто твой хозяин?
-Я, Фрол- стремянный князя Дмитрия Михайловича Глинского.
Повисла пауза, во время которой слышался лишь лай собаки и тяжелое дыхание Фрола. Наконец, видимо приняв решение, Басманов взял подсвечник  из рук слуги и осветил лицо Фрола.
-Да, я узнаю тебя,- молвил он и кивком головы предложил следовать за ним. Они вошли в какое то хозяйственное помещение, Басманов обернулся к пришельцу и скрестив руки на груди заявил.
-Теперь говори, здесь нас никто не услышит.
-Видит бог, я не скажу ничего крамольного. Лишь верность хозяину побудила меня действовать столь дерзко.
-Где твой хозяин?
-В Москве.
-Неужели?!
-Он приехал сегодня и тут же был схвачен, на меня обращали мало внимания, и мне удалось бежать.
-Чего же ты от меня хочешь?
-Батюшка, Петр Федорович, помоги! Больше и надеяться не на кого. Люди схватившие князя кричали, что он изменник, но это ложь. Вы дружили с князем и знаете, что он не способен на измену.
-Значит он оправдается перед государем, только и всего.
-Господи, да не доживет он до суда. Я видел этих людей, настоящие душегубы!
-Но-но, холоп! Говори, да не заговаривайся. Кто посмеет хватать князя на городской заставе, если не государевы люди?
-Прости, батюшка. Убей меня, сдай палачам, но спаси князя.
-Что же я смогу сделать?
-Доложи государю, пусть он сам разберется. Государь может не знать, что делают его люди.
- Ты, дерзкий холоп.
-Я бы сам упал в ноги государю и все рассказал ему, но мне не добраться до государя.
-Только тебя там не хватало.
-Спаси князя, Христом богом молю! Во имя той дружбы, что связывала вас с моим хозяином.
-Молчи холоп! Не тебе судить о таких вещах. Басманов позвонил. Вошедшему слуге он сказал.
-Накорми этого человека и пристрой где-нибудь, до завтра. А завтра… Возможно решится судьба твоего хозяина.
Фрол снова упал на колени и принялся благодарить Басманова, но тот резко оборвал эти излияния.
-Пошел вон! Я еще ничего не сделал и лишь богу ведомо сделаю ли. Больше до утра не смейте меня беспокоить,-обратился он к слугам.
Направляясь в опочивальню, Басманов, с тоской подумал, что теперь он вряд-ли уснет.

                Глава сорок первая.
Ксения молилась перед алтарем домашней церкви. Занятие обычное для знатных девушек того времени. Выражение лица ее, однако было скорей отрешенным, а не просветленным, словно она молилась за упокой души близкого человека. Это было тем более удивительно, что Борис вовсе не держал дочь в черном теле. Строго соблюдая традиции, он все же любил свою дочь, дал ей хорошее образование и явно не хотел, чтобы его Ксения разделила участь своих предшественниц царских дочерей. Кто то бережно взял ее за локоть, она вздрогнула, но тут же лицо ее осветила ласковая улыбка.
-Добрый вечер сестра. Ты звала меня?
-Здравствуй, Федя.
-Я кажется напугал тебя?
-Немножко, ты появился неожиданно. Но я всегда рада тебе.
-Я тоже. Но ты чем то опечалена? Скажи сестренка, ведь у нас никогда не было тайн друг от друга. Но последнее время ты стала задумчива, избегаешь разговоров. Что изменилось между нами?
-Ах, Федя, мы повзрослели, только и всего.
Высокий, красивый отрок, с карими как у отца, выразительными глазами, смотрел на сестру с нежностью и некоторым удивлением.
Она молча развернула берестяную грамоту и протянула брату. Тот прочел ее со все возрастающим изумлением. Вот, что было написано:
 Преданный вам и государю слуга Дмитрий Глинский находится в Москве в заточении. Его схватили по ложному обвинению. Государь нуждается в преданных слугах и если вам небезразлична судьба одного из них, поспешите.
-Что это?
-Письмо. Как видишь.
-Как оно попало к тебе?
-Я нашла его сегодня здесь в молельной.
-Надо допросить всех слуг.
-Я уже спрашивала, никто ничего не видел, или не хочет говорить.
Федор нахмурился, в пятнадцать лет непросто принимать крутые решения. Письмо, несмотря на простой материал использованный под его написание, было написано грамотно, ровным красивым почерком. Писал явно не слуга, а человек знатный, либо обученный писарь.
-Ты говорила батюшке?
-Нет. Я надеялась, с ним поговоришь ты.
-Будь уверена.
-Брат, я хочу, чтобы ты поговорил с батюшкой не о письме, а о его содержании.
-Что это значит?
-Я не знаю кто написал письмо и каким образом он постиг мои тайны, но Глинский действительно мне небезразличен.
-Ксения! Что может связывать тебя с государственным преступником?
-О, Федор, не называй его так.
-Я не вникал в подробности этого дела, но увы, это так. Он сбежал из посольства и служил Сигизмунду.
-Я знаю, но что он сделал преступного кроме побега, о причинах которого лучше узнать у него самого. И разве преступники возвращаются сами на место преступления?
-Не знаю право, но вот, что мне еще стало известно. Незадолго до отъезда, он тайно побывал во внутренних покоях дворца. Это стало известно, в ходе следствия по делу Захарьиных. С кем он встречался, какой имел умысел? Это выяснит следствие.
-Ах, боже мой! Это невозможно.
-Ты взволнована сестра?
- Федор, я должна тебе признаться в преступлении.
-Ты?! Полно, тебе надо успокоиться.
-Глинский тайно проник во дворец, чтобы встретиться со мной.
-И ты знала о встрече?!
-Знала и пошла на это.
-Боже мой!
-Не презирай меня Федя.
-Бедная сестра, бедная Ксения. Но, что скажет батюшка когда узнает? Он добр,он простит. Хочешь я исподволь приготовлю его к этому известию?
-Нет, Федя. Я сама себе судья и если за кого прошу, то только за несчастного князя. Любовь ко мне, была причиной его проступка, но он был честен и великодушен, и удержался от соблазна, когда я грешная почти готова была упасть.
-Бедная, но что же нам делать? Ведь на следствии об этом могут узнать посторонние люди и тогда батюшка, несмотря на всю любовь к тебе может проявить строгость.
-Я уверена, от князя ничего не узнают и если только соглядатаи не узнали слишком много, мне ничего не грозит. Но я не боюсь наказания, пусть это будет даже монастырь, мне страшно за князя.
-Скажи, сестра, ты любишь его?
Под взором царственного отрока, ясным и не по годам проницательным, Ксения опустила глаза.
-Не знаю, мне не с чем сравнивать. Его любовь похожа на безумие и пугает меня, и вместе с тем, есть в этом , что-то невыразимо сладостное. Да, пожалуй я люблю его и не стыжусь в этом признаться. Но я помню про долг и не пренебрегу им, как бы ни было тяжело.
-Бедная, Ксения. Кажется я понимаю тебя, хотя ты и шутишь, что я еще не совсем взрослый. Ты одинока и тебя преследует рок. Батюшка много делает, но не хочет ломать традиций, это мудро. Мне будет проще чем ему. Обещаю, когда я стану царем, да отдалит господь этот день, ты не будешь сидеть взаперти, как и другие знатные девицы.
-Спасибо, Федя, но как быть с князем?
-Не знаю пока, но что-нибудь придумаю.

           Глава сорок вторая.
Тело Глинского содрогнулось от ужасающей боли, глаза вылезли из орбит, он издал стон похожий на рычание. Мучитель подошел вплотную и глядя в глаза жертве повторил вопрос. В ответ зубовный скрежет.
-Ладно,- произнес неизвестный стряпчий заменивший Семена Годунова, может быть на другой вопрос вам будет легче ответить. Незадолго до отъезда, вы незаконно проникли на царскую половину дворца. С какой целью?
«Господи, неужели они узнали?-с отчаянием подумал Глинский, но зачем тогда спрашивать, хотят вырвать признание? Нет, лучше умереть.»
Палач сделал движение и князя вздернули выше, боль многократно усилилась, в ушах пронесся пронзительный вопль. Несчастный не сразу понял, что кричит он сам. Наконец наступил спасительный обморок.
Когда он очнулся, глухо застонал, почувствовав страшную ломоту во всем теле. С трудом подняв голову, он обнаружил, что лежит на топчане, в довольно светлом и сухом помещении.
                * * *
-Здрав будешь Семен Никитич,- приветствовал Басманов царского инквизитора.
-И тебе здоровьичка, Петр Федорович.
-В ваших устах это пожелание особенно приятно.
-Ха-ха. А вот не скажешь ли любезный Петр Федорович, кто нашему надеже Федору Борисовичу, записочку то послал?
-Не соблаговолите ли выразиться поточнее? Впрочем никаких записок я никому не посылал. Помилуйте, разве я писарь?
-Даже если речь идет о вашем друге Дмитрии Глинском?
- Он бежал, кажется в Литву, я давно с ним не общался. Не буду отпираться я ценил князя за ум и честность, я и сам такой(Басманов тонко улыбнулся), ума не приложу, что с ним стряслось.
-Послушайте, Петр,давайте говорить начистоту.
-О, с вами, только так.
-Оставьте ерничанье. Зачем вам князь? Ведь вы никого не любите.
- Не люблю, но князь мне симпатичен и это правда. Впрочем какое отношение это имеет к нашему нынешнему разговору?
-Что ж, объясню. Князь тайно вернулся в Москву, был схвачен, подвергнут пытке. Узнать ничего не удалось, князь крепок, но это лишь начало, мои люди еще не пробовали шину…
-Брр, какой ужас.
-Вот-вот. И тут поступает указание все остановить, а князя отправить в лазарет пока. Федор Борисович попросил за него.
-Федор Борисович, известный ходатай. Радостно видеть в наследнике столько человеколюбия.
-Штука в том, что о возвращении Глинского никто не знал, даже государь.
-Но вы то знали.
-У меня есть свои источники
-Они могут быть и у других.
-Тоже верно. Но, что мне делать с князем теперь? Разве, что удавить тайно.
-Вы меня об этом спрашиваете?! Делайте, что хотите. Впрочем если хотите совет…
-Господи, батюшка, да я битый час о том толкую.
-Отпустите князя под его честное слово. Пусть он скроется с глаз, хоть в своей вотчине, столицу покинет без шума, словно и не приезжал вовсе. Сейчас он не опасен, несколько месяцев уйдет на лечение, а дальше… Подумаем как его использовать, он многое видел и многое знает, избавиться от человека никогда не поздно.
-Далеко пойдешь, Петр Федорович.
-Да уж, надеюсь.
-Государь Борис Федорович, да продлит господь его дни, слаб здоровьем. А меня, что греха таить, недолюбливают многие, ох многие. Такова расплата за преданность. Вы вот в чести у государя, а ну как грядут перемены, что тогда?
-К чему вы клоните?
-Я предлагаю вам союз. Что бы ни произошло, мы должны поддерживать друг друга.
-Что ж, я согласен.

                Глава сорок третья.
Сон мучил Ксению. Разметаны подушки и перины , и дежурившая мамка уже дважды с беспокойством заглядывала в спальню царевны. Ей снилось сошествие во ад. Странный ад в котором не было, как будто ничего ужасного. Свет, который она приняла за адское пламя оказался светом фейерверков, их мерцающее сияние вырывало из сумрака башни, вроде бы кремлевские, но нет, начитанный Федя говорил , что странные башни это зиккураты и были таковые в царстве вавилонском. А посередь площади, как раз где лобное место, капище языческое. Площадь полна народа. Странного народа. Какие то пузатые карлики и длинноносые тощаги, вот лыбится некто похожий на огромную лягуху, голова как на блюде покоится на брыжах. На капище совершается какой то ритуал. Горят огни и произносятся магические заклинания. Но где же жертва, она обязательно должна быть. С ужасом видит Ксения, что странную требу проводит монах. Он обратил к ней веселое лицо, но глаза его ледяные как торосы. С этой минуты она понимает, что бесповоротно пропала. Хочется кричать, но что то сдавливает горло. Она знает, что где то вдали скачет всадник на вороном коне, четко очерчиваясь на фоне багряного закатного неба. Волосы и плащ развеваются на ветру, лик воина, а это несомненно воин сумрачен и печален, но спокоен не земным, но бесконечным спокойствием. Монах берет царевну за руку и она лишенная воли идет за ним. Она знает, что ее витязь, ее светлый луч в бездне лжи и предательства не успеет. Нет ни боли, ни слез, а лишь щемящая тоска.
                * * *
Глинский готовился покинуть проклятую Москву. Собственно распоряжался верный Фрол, князем же овладела глубокая апатия, весьма впрочем объяснимая в его положении. Утром в специально подготовленной подводе князь должен был отбыть в собственную вотчину для лечения. Равнодушие овладевшее Глинским было таким, что он даже не поинтересовался, каким образом ему удалось вырваться из преисподней. С момента освобождения он вообще не произнес ни слова, приводя в отчаяние домочадцев. Его измученное тело доставляло невыносимую боль, но князь стоически выносил страдания и лишь минуты забытья приносили короткое облегчение. Но этот сон видимо оказался мучительней реальности, князь глухо застонал, впервые за несколько дней, не на шутку встревожив домочадцев.
Он мчался на резвом коне по краю пропасти, ветер обжигал лицо, а он все погонял своего скакуна. Где то там вдали расстилалось зарево и в этом зареве исчезала та, ради которой он готов был отдать не только жизнь, но и душу. Вот показались два огненных столба, а между ними две фигуры, темная мужская и светлая женская. Они проходят через незримую линию и все, путь закрыт. Отчаянный крик разрывает легкие.

                Глава сорок четвертая.
Солнечный луч в последний раз прорезал хмурое небо и позолотил купола соборов города Углича. А внизу скорбно и плавно несет свои воды величавая Волга. Вот серые стены туч снова сомкнулись, заморосил дождь, зябко, неуютно.
В центре Углича стоит вновь отстроенный храм. Его красные стены словно пропитались кровью. Это и есть храм на крови, построенный на месте преступления. Набожные угличане проходя мимо, истово крестятся и ускоряют шаг. Они еще не ведают, что небо скоро потребует новых жертв. Кем бы ни был несчастный ребенок зарезанный здесь, небо не приняло агнца.
Вечный скиталец принц Густав, на страшную церковь смотрел без внутреннего трепета. Он вообще презирал суеверия и если чего то опасался здесь, то разве что умереть от скуки. Вот уже два года, несостоявшийся царский зять жил в Угличе. Он жил совершенно свободно и получал от двора хорошее содержание, но все же принц, не без основания, ощущал себя пленником. Жил он замкнуто и на людях показывался не часто, неизменно вызывая любопытство смешанное со страхом. Утверждали, что принц колдун и чернокнижник. Некоторые, особо впечатлительные, даже уверяли, что видели ночью, как сей немец летал над городом.
Летал или не летал никто достоверно не знает, но в доме принца по ночам часто светилось окно, а особенно наблюдательные отмечали, что из трубы дымохода время от времени шли разноцветные дымы.
Вот и в эту ночь одно из окон дома светилось, плотно завешенное занавесками. Но мы проникнем за них. Принц сидел небрежно развалившись в кресле и курил трубку. Напротив него сидел немолодой человек, темное одеяние и внущительная лысина придавали ему сходство с монахом, но то был не монах.
-Кажется начинается, - молвил принц, после продолжительного молчания.
Его собеседник не потребовал пояснения, видимо это было продолжение прерванной беседы.
-Действительно начинается, но тебе Густав, вряд ли, что от этого выпадет.
Столь фамильярный тон явно не соответствовал подчиненному положению человека с лысиной.
-Мне,что? Я руководствуюсь исключительно интересами святой церкви и что бы ни делалось ей на пользу, готов принять.
-Ничего личного, и датского царевича Иоанна тоже извели на пользу церкви?
-Именно. Мне странно, что ты вспомнил об этом, странно и неприятно. Ведь это ты приготовил снадобья.
-Прости, я не хотел ворошить эту историю,тем более ты Густав достаточно сведущ в медицине, чтобы понимать, одни и те же препараты могут и врачевать и убивать. Все зависит от дозы и искусства врача. Иоанна сгубил случай, или провидение,если угодно, но поскольку ты заговорил о чистоте помыслов…
-Так все и было. Уж не заподозрил ли ты меня в глупой ревности? Мне все равно за кого вышла бы замуж русская красотка Ксения. Но это альянс с протестантскими странами севера Европы, вот чего нельзя было допустить.
-И царь Борис изначально ратовавший за этот союз, впоследствии охладел к нему, так же как прежде он охладел к тебе.
-Вовсе нет. Но он понял, что этот альянс усиливает клан Шуйских, у которых здесь давние связи. Беда русского царя в том, что он вынужден лавировать между группировками. Не может же он истребить всю знать, это оказалось не по силам даже ужасному Ивану.
-Для нас важно то, что странная и скоропостижная смерть принца Иоанна расследовалась  хоть и нарочито, но не тщательно.
-Важно, что союз схизматиков и еретиков не состоялся. С тех пор как проклятый Лютер расколол единую церковь мы вынуждены разыгрывать многоходовые комбинации. Раньше было проще, был Рим и был германский мир- меч Рима обращенный на восток. Теперь когда мы погрязли в распрях, даже полудикие славяне используют нас, вернее думают, что используют. Но скоро все изменится и варварская Московия станет такой же послушной как ныне Польша и всю свою необузданную силу, которую сама не осознает будет использовать в наших целях, великих целях. Ad maiorem gloriam dei.



-
Русский крест.                Часть четвертая.
                Глава сорок пятая.
Осеннее хмурое небо нависло над Москвой. Природа затаилась. Было то неопределенное время, когда осень с её золотыми листопадами уже кончилась, а зима еще не началась, хотя уже пролетали порой первые белые хлопья. Неуютно, слякотно.
Столь же неуютно и хмуро в кремлевском теремном дворце.
Царь Борис Федорович в полном облачении сидит на троне. Напротив, на скамьях расставленных вдоль стен горницы сидят, понурив головы думные бояре. Взгляд государя устремленный на них угрюмый и недобрый. Вот раздался его голос, слегка одышливый, но все еще звучный, а сейчас, когда к нему примешивались гневные нотки, даже грозный.
- Так значит самозванец, этот дерзкий враль, во главе сонмища разбойников, дерзнул таки вторгнуться в наши пределы? И , что же?! Он берет города, сдающиеся без боя, или оказывающие сопротивление слишком слабое. К нему толпами стекаются бродяги и холопы. Что происходит? Может быть кто то возьмет на себя смелость объяснить мне. Заметьте, я еще ни разу не произнес слова « измена».
При последних словах царя поднялся невысокий человек с внушительной седеющей бородой и щуря подслеповатые глазки заговорил на удивление низким голосом, плохо гармонировавшим с его тщедушной фигурой.
-Государь, дозволь слово молвить.
-Разумеется, Шуйский, кому его молвить как не тебе, не ты ли уверял меня совсем недавно, что опасности нет никакой?
-Я уверял и стою на своем, что опасности государству нет, хотя злодей оказался более дерзким чем я, по скудоумию своему, ожидал. Виноват, батюшка.
-Дело говори!
-Неожиданность нападения и разгильдяйство воевод стали причиной неудач. Надо примерно наказать виновных.
-Сначала надо разбить вора, а уж опосля разберемся кто разгильдяй, а кто предатель.
-Истина, батюшка, но я уверен, что первая же сильная крепость с надежным гарнизоном, станет для вора непреодолимым препятствием. Между тем мы соберем сильное войско и примерно накажем дерзких, осмелившихся бросить вам вызов и уклончивых посмевших усомниться в вашем праве. Польша, несомненно стоящая за спиной этого проходимца, не заинтересована в войне и откажется от него как только мы его разобьем.
-Государь, батюшка, дозволь мне возглавить войско.
Юноша сидевший по правую руку от царя, с такими же как у Бориса черными выразительными глазами и едва пробивающимся пушком над верхней губой, встал со своего места и смотрел с надеждой.
Борис с нежностью посмотрел на сына, его лицо даже как будто помолодело, словно живительная сила коснулась этого очерствевшего сердца. После минутного колебания он произнес:
-Ты еще так молод, сын мой. Тебе предстоит совершить много славных дел, но не торопи события. Останься со мной, я старею и мне нужна твоя поддержка.
Раздался услужливый голос Шуйского:
-Негоже вашему высочеству брать на себя такие заботы. Слишком много чести для самозванца.
-Что правда, то правда, Годунов как то искоса глянул на Шуйского и вдруг с тоской ощутил, что среди этих людей, представлявших цвет русской знати, нет ни одного, кому он мог бы безоговорочно доверять. «Измена гнездится  повсюду, господи тяжела чаша сия!»
 Ищущий взгляд царя остановился на спесивом, самодовольном лице Дмитрия Шуйского. В отличие от брата Василия прослывшего хитрецом, этот пустой и кичливый человек не казался Борису опасным. Они оба были женаты на дочерях страшного Малюты Скуратова. Уловив взгляд царственного свояка Дмитрий даже шею вытянул.
 « Да, если господь попустит и род Годуновых падет, Дмитрий вряд ли от этого выиграет, его брат другое дело, он глава рода и какого рода.»
-Командовать войском назначаю боярина Дмитрия Шуйского и боярина Федора Мстиславского.
Названные встали, первый напоминал деревенского петуха сознающего свое высокое положение, второй с лицом внушительным, но довольно располагающим.
«Пущай будет Митя, -думал про себя Василий Шуйский, он глуп и самонадеян, потому принесет больше вреда, нежели пользы. Эх Борис, ты сам навлекаешь на себя беду, правда с ним Мстиславский, тот поумнее, но полководец еще хуже Мити.»
Дерзновенные помыслы и родовые обиды вновь вспыхнули в мозгу боярина Василия Ивановича Шуйского. Они-потомки Андрея Ярославича родного брата Александра Невского, искони считали себя выше других родов. Ведь и сам герой Невский похитил великий стол у их предка, а самого его обрек на изгнание. Было это во времена несчастного татаро-монгольского ига. Потомки Андрея Ярославича князья суздальские и нижегородские еще оспаривали первенство у московских князей, но неудачно. Один из них князь Василий Кирдяпа, ради собственного возвышения решил опереться на орду и предал, как говорят москвичи, Дмитрия Донского. Торжество суздальского князя оказалось недолгим, а пятно легло на род. Кирдяпа сделал в сущности то же, к чему не раз прибегали московские князья, вспомнить хотя бы жестокую расправу с тверскими князьями- соперниками Москвы, которую с помощью орды осуществили князья Юрий и Иван Даниловичи. Но победителей, как известно еще со времен Рима, не судят. Чего не скажешь о неудачниках. Потомки Кирдяпы лишились независимого княжества присоединенного к Москве, а взамен получили вотчину Шую. Так они стали подданными московских князей и стали именоваться Шуйскими. Но тайная гордость снедала их. За эту гордость поплатился дед Василия Андрей, убитый по приказу отрока ИоаннаIV. Дед будучи полновластным правителем при малолетнем царе, не заметил как у юного льва отросли клыки. Но вот ненавистный род Ивана Калиты пресекся. Казалось время Шуйских  наконец пришло, но не тут то было. Появился этот выскочка Годунов умело воспользовавшийся родством с царем и прибравшим все нити власти, так, что когда несчастный царь Федор Иоаннович, будучи бездетным преставился, оспаривать трон у его шурина никто не решился, по крайней мере явно. Василий Иванович хорошо помнил печальную судьбу еще одного своего родственника, героя Пскова Ивана Шуйского. Вот кто и по положению и по заслугам мог претендовать на трон, но князь был слишком прямодушен, чтобы бороться с изворотливым Борисом и потому бесславно сгинул в темнице  куда был брошен по настоянию Годунова. Василий Шуйский не таков. Он терпеливо дождется своего часа и возмездие уже идет. Василий Шуйский когда то вел следствие по угличскому делу и знает то, что неведомо другим, даже Борису, хотя годуновский креатур Клешнин и не спускал с него глаз. Он найдет управу на этого иезуитского выкормыша, доставившего всем столько хлопот, но пусть сперва тот сметет Годунова, а после уже мы свернем шею этому куренку.
Думая так, Василий Шуйский вышел на соборную площадь, глянул благоговейно на золотые купола, перекрестился истово. А во всех церквях, по велению патриарха произносили анафему расстриге, вору и крамольнику Гришке Отрепьеву.
                Глава сорок шестая.
Многое повидала древняя северская земля, но такое странное ополчение видела впервые.
Православные хоругви и боевые польские стяги колышутся в одном строю. Непримиримые враги, казаки и польские шляхтичи посматривают друг на друга с немым вызовом, но до стычек не доходит. Впереди этого странного воинства на вороном коне под стягом с двуглавым орлом едет человек являющийся душой этого объединения.
Он весел , общителен, везде поспевает и все подмечает, и его настроение передается окружающим. Казаков восхищает то, как прекрасно он управляется с горячим скакуном, поляки польщены его обходительностью и тем, что он говорит с ними на их языке. Все это подкрепляется золотом Мнишека-самборского каштеляна, щедро употребляемым. Сегодня у Дмитрия, назовем его именем под которым он известен окружающим, особенно хорошее настроение. Накануне приехал посыльный от казачьего атамана Корелы сообщивший, что пали Кромы. Скоро вся северская земля будет в его руках, а он еще не встретил сколько-нибудь серьезного сопротивления. Стремительно развивается наступление, но опережая его в крепости и города залетают подметные письма подписанные Димитрий Иоаннович божией волей государь всея Руси. И это имя словно парализует царских воевод. Дмитрий охотно демонстрирует свою милость как к тем кто добровольно перешел на его сторону, так и к тем кто сопротивлялся, без особого, впрочем усердия. Число его сторонников быстро растет.
Армия самозванца растянулась вдоль берега плавно текущей Десны. Впереди Чернигов- древняя столица знаменитого княжества. Гнездо рода Ольговичей, славного храбрыми воителями, а также распрями с потомками Владимира Мономаха. Теми самыми распрями, что разоряли русскую землю, и которые призывал прекратить безвестный автор бессмертного « Слова о полку игореве». Возле древнего города армию самозванца возможно ожидает первое серьезное испытание. Город хорошо укреплен и достаточно многолюден, правда гарнизон маловат, но при умелом руководстве способен надолго остановить большую армию, что явно не входило в планы «царевича Димитрия».
В то время как с запада к Чернигову бодрым маршем приближалась армия претендента на русский престол, с востока к нему навстречу шло другое войско. Во главе этой рати стояли князь Трубецкой и окольничий Петр Федорович Басманов. Здесь не было веселых песен и бравурных маршей. Московские стрельцы шагали с мрачноватой уверенностью людей олицетворявших собой государственную силу и порядок. Замыкая строй, упряжки лошадей тяжело тащили пушки по раскисшей осенней дороге. Впереди ехала группа всадников во главе с командующими. Басманов-человек лет тридцати пяти с красивым и несколько надменным лицом, проявлял явные признаки нетерпения. Он, то шпорил коня, то резко осаживал его, совсем замучив бедное животное, постоянно оглядываясь назад, словно страдая от того, что отряд движется столь медленно. В противоположность ему, Трубецкой ехал с брюзгливым выражением важной особы, которую обеспокоили по пустякам. Трудно сказать чем руководствовался государь назначая к командованию столь разных людей. Скорее дело было в традиции и более родовитый Трубецкой ,формально был старшим, на деле командовал Басманов, вполне оценивший неудобство такой системы. В каждом месте где останавливалась маленькая армия, Трубецкой требовал должного почтения к своей особе. Третировал местных воевод и старост, и казалось совсем не думал о цели похода. Басманова происходящее раздражало, но он ничего не мог с этим поделать. Он пробовал сделать переходы длиннее и тем сократить количество остановок, и впервые серьезно разругался с Трубецким. По мере продвижения взаимная неприязнь двух начальников нарастала. Это не могли не замечать подчиненные, чем и объяснялась некоторая угрюмость марша.
В очередной раз глянув на медленно тянущийся обоз, Басманов жестом подозвал сотника. Подошел довольно молодой воин с весёлым, не в пример большинству товарищей лицом, с хитроватым прищуром, из под шапки выбивались пряди золотых волос.
-Степан, ты видишь, что происходит?- обратился к нему Басманов.
-Да, ваше благородие. Мы стремительно движемся к цели. Думаю, не пройдет и месяца, и мы будем в Чернигове, если конечно не задержат местные жители, стремящиеся излить верноподданнические чувства.
-Не дерзи!- отрезал Басманов заметивший, что ехавший неподалеку Трубецкой, насупившись прислушивается к разговору. Мы уже близко к Чернигову, но и самозванец недалеко. В общем то ничего страшного, стены города крепки. Твоя задача отвезти вот это письмо тамошнему воеводе. Если вор нас опередит и подойдет к городу раньше, ты предупредишь нас, если как я надеюсь мы поспеем вовремя, ты встретишь нас в городе.
-Что вы поручили этому молодцу?- подъехав спросил Трубецкой.
-Подготовить город к нашему прибытию.
-Разумно, но справится ли он один?
-Вполне, если город еще наш.
-Что значит если наш?
-Мы ведь на войне, не правда ли? Значит надо предполагать любые возможности.
-Не нравятся мне местные жители, они лукавы и уклончивы.
- Они не так давно в подданстве у наших государей, но думаю в большинстве своем хранят верность. Но поторопиться действительно надо.
-Напротив, надо двигаться особенно осторожно.
Последнюю фразу Басманов, не желая спорить, оставил без ответа.

                Глава сорок седьмая.
Северская земля вошла в состав московского государства при великом князе Василии III. Своим языком, нравом и бытом местные жители несколько отличались от обитателей центральной России и больше походили на жителей соседней литовской малой Руси. Единство веры и память об общих предках делали жителей северской земли добрыми подданными московских государей, в то же время севрюки гордились своей самобытностью. Приграничное расположение также способствовало некоторой вольготности их существования. Голод, в течении трех лет выкашивавший центральную Россию, почти не затронул здешних мест, но страшные рассказы докатывались, не способствуя популярности центральной власти. Сюда же на окраины бежали сотни спасающихся от голода крестьян и разбойники, остатки шайки знаменитого Хлопка Косолапа и других разудалых молодцов, столь размножившихся в последнее время.
Исходя из всего вышесказанного, удивительную весть о появлении «законного государя» севрюки восприняли спокойно и даже благожелательно. Годунова не любили. Одно дело государь древнего рюрикова корня и другое худородный выскочка.
В церквях и на торжищах люди говорили об этом чуде. Говорили не таясь, ибо московские воеводы, если и желали пресечь крамольные разговоры, не делали этого, опасаясь бунта. Так было в других городах, так было в Чернигове.
Воевода Иван Петрович Татев и не собирался ничего пресекать. Приверженец опального Богдана Бельского, свое назначение сюда воспринимал как ссылку. Годунова не любил, но нарушить присягу не помышлял. Сунься сюда ляхи или татары, воевода дал бы им должный отпор. Но при известиях о самозванце растерялся. Не то, что бы верил в его истинность. «Однако врать столь дерзко способны немногие,»- с некоторым оттенком даже уважения подумал Татев. «Не мое это дело, пусть другие разбираются». Видимо подобным образом думали и другие воеводы, чем и объяснялось стремительное продвижение самозванца. Добавим, что для подчиненных воеводы, особых сомнений не существовало. Почти все поверили в истинность царевича.
Раздался стук в дверь и воеводе доложили о приезде московского посланника. «Его только не хватало»- недовольно подумал Татев, меж тем как пред его очами предстал уже знакомый нам Степан.
-Стрелецкий сотник Степан Петров,- отрекомендовался прибывший. Привез письмо от окольничего Петра Федоровича Басманова, уполномоченного государем принять командование над крепостью.
Сотник поклонился одним кивком головы, не сгибая стана, на воеводу глядел без робости даже как будто изучающе.
«Иш ты, стрелецкий сотник,- с ненавистью подумал Татев, мужик мужиком, а держится словно князь. Будь моя воля проучил бы наглеца батогами.» Он взял из рук сотника письмо и собирался сломать печать, но в это время стук повторился. Взволнованный слуга доложил:
-Царе… самозванец у стен города, требует сдачи, обещает милость.
Выпалив это бледный слуга отупело уставился на господина, искоса поглядывая и на гостя.
Воевода также побледнел и как будто оцепенел, но быстро пришел в себя и с нераспечатанным письмом в руке устремился на улицу, Степан выбежал за ним. Путь воеводы лежал к городской заставе, он лично хотел лицезреть невероятное явление и на основании увиденного отдать какие то распоряжения. Но до цели ему не было суждено добраться. Путь преградила толпа горожан.
-Что за непорядок?! Разойтись! – рявкнул воевода.
Разумеется никто и не подумал расходиться, жители, обычно довольно покладистые, смотрели угрожающе.
-Что ты собираешься делать, воевода? – дерзко спросил долговязый чернявый молодец.
-Молчать! Не твое холопье дело.
-Вяжи его братцы. Царевич Димитрий – милостив, зачем нам проливать свою кровушку за царя, который прогневил бога.
Толпа сдвинулась, Татев обреченно взглянул на стоявших позади стрельцов, те угрюмо отворачивались. Когда сноровистые руки вязали воеводу, он почувствовал даже облегчение: « Не виноват мол». Дать приказ стрельцам? Их горстка, произойдет кровопролитие с непредсказуемым исходом, и это в виду неприятеля. Нет уж, пусть будет как есть, а Годунов пускай сам разбирается.
Радостная толпа вывалила из города ведя связанного воеводу и других начальников. В числе пленных был и Степан. Ему изрядно досталось. Он отчаянно сопротивлялся пытаясь вырваться, но силы были слишком неравны. Теперь лоб сотника украшала здоровенная шишка.
Пленных подвели к человеку в котором Степан легко признал вождя этого сборища. На великолепном скакуне в сверкающих латах он был по царственному величественен. Правда спешившись, потерял едва ли не половину своего величия. На своих ногах он передвигался не столь грациозно как верхом, он был резок и несколько угловат, ему недоставало величавой плавности присущей русским государям. И без того некрасивое лицо, портила бородавка на правой щеке, но лоб был высок, глаза излучали решимость и колоссальную внутреннюю силу, подбородок гладко выбрит на польский манер. Когда к нему подвели пленных, он коротко скомандовал:
-Развяжите их.
После того как распоряжение было выполнено, спросил почти весело:
-Почему ты, воевода, пошел против меня, своего законного государя?
-Я давал присягу Борису, разве мог её нарушить?
-Борис добыл трон коварством и злодейством, он неистинный царь, стало быть и присяга ему не имеет силы.
-Сие мне не ведомо.
-Твои подчиненные оказались зорче тебя, воевода. Но я милостив. Согласен ли ты служить мне? Голос этого удивительного человека внезапно погрознел. Ясный, энергичный взор пугал и завораживал, а угрюмые взгляды окружавших его казаков не предвещали воеводе ничего хорошего.
Сделав над собой усилие, Татев произнес:
-Я вижу, что ошибался и готов служить тебе, мой государь.
Раздались одобрительные возгласы, а лицо Димитрия вновь повеселело.
- А ты, - обратился он к Степану, признаешь ли меня своим государем?
- Я признаю тебя человеком, который очень желает стать государем и видимо имеет к этому веские причины.
-А ты, дерзок. Ты ведь послан сюда Басмановым?
-Точно так.
- Я бы хотел встретиться с твоим господином.
- Он не господин мне, а лишь начальник.
- Не будем пререкаться по пустякам, - нахмурясь произнес Димитрий, между тем как среди его сторонников отчетливо послышался ропот. Я думал дать тебе одно поручение, но вижу, что пока преждевременно. Поместите ка этого молодца под стражу, пусть образумится.
Произнеся последнюю фразу, странный вождь этой разношерстной вооруженной толпы, резко отвернулся от Степана, словно сразу забыл о нем. Он направился в город, где играли литавры польского оркестра, а горожане надрывали глотки, приветствуя нового кумира.
Между тем к Степану подошли два решительного вида казака и предложили идти с ними. Степан не нашелся, что возразить на столь недвусмысленное приглашение. Руки сотника были связаны, но шел он свободно. Один казак шел впереди указывая дорогу, другой позади пленного, у обоих на поясе болтались кривые сабли, а взгляды не предвещали ничего хорошего москалю, если тот вздумает шутить. Путь оказался недолог, сотника подвели к угловой башне крепости, где очевидно была тюрьма. Башня возвышалась над крутым отвесным берегом. Внизу, еще не замерзшая Десна, неспешно струила свои воды. У самой воды шелестели пожелтевшие камыши. Посадские строения подходили к самой крепости. Здесь жил служилый люд. Цепкий взгляд сотника остановился на незамысловатом строении приткнувшимся на самом краю обрыва. Степан взмолился:
- Люди добрые, пустите до нужника. Сколько мне сидеть никому не ведомо, а ведь нужда…
Взгляд у стрельца был простодушный и умоляющий. Казаки недовольно заворчали, но подвели подопечного к незамысловатому строению. Все так же жалко и заискивающе улыбаясь Степан поднял связанные руки. Запорожец тихо матерясь вынул нож и разрезал веревку. «Только живо»,- прорычал он напутственно. Степан обрадованно закивал. С минуту из нужника доносилось кряхтение, затем все стихло. Запорожцы терпеливо ждали борясь с зевотой. Наконец один не выдержал.
-Эй, москаль, ты кончил?
Никакого ответа.
Тогда казак решительно постучал в дверь. Снова тишина. Окончательно сбитый с толку и начавший сердиться казак попытался было заглянуть внутрь сквозь щели досок, но тут же плюнув на условности решительно дернул дверь, сорвав закрывавшую ее изнутри задвижку. Совершенно очумело казаки осматривали пустое помещение. Спрятаться здесь решительно было негде.
- Не провалился же он проклятый? – высказал полувопрос- полуутверждение один из казаков. И словно желая удостовериться в этом, отважно заглянул в круглое отверстие среди пола. На дне зловонной ямы отчетливо виделись отблески света. Изрыгая страшные ругательства незадачливые стражники выскочили из нужника и в два прыжка спустились под откос. Здесь пробивая дорогу в рыхлой почве, тек в реку зловонный ручеек. Щель эта очевидно сообщалась с выгребной ямой. Как через нее пролез человек можно было только догадываться, но сомневаться не приходилось. Начинавшиеся  тут же заросли камышей немало пострадали от гнева запорожцев, но силы были неравны, чтобы скосить всю поросль способную скрыть человека в полный рост, потребовалось бы слишком много времени, и понурые казаки поплелись восвояси, проклиная подлость и коварство москалей.
                Глава сорок восьмая.
- Уезжая от нас, ты право выглядел лучше,- с такими словами Басманов обратился к представшему перед ним Степану.  И потом, что за гадостный запах? Я понимаю  злодей-самозванец ужасен, но не до такой же степени. Встань ка вот здесь, с подветренной стороны.
- Ради исполнения вашего приказа и службы государю, я готов на все, даже искупаться в дерьме, отвечал Степан грустным голосом.
- Знаю и ценю за это. Вымойся переоденься и отдыхай пока, ты это заслужил. Но не слишком расслабляйся, положение наше не приведи господь.
Итак Чернигов без боя сдался самозванцу. В городе находилась значительная казна, большие запасы пороху и других боеприпасов. Теперь все это достанется супостату. Он усиливается на глазах, представляя уже серьезную угрозу государству. Положение же маленького войска Басманова, стало едва ли не безнадежным.
Трубецкой и Басманов снова спорили. Первый доказывал, что после падения Чернигова, их положение стало крайне опасным, в чем с ним трудно было не согласиться, и чтобы это положение не стало безвыходным, надо отступить и затребовать помощь.
Басманов возразил:
- Неприятель действует быстро и решительно. Вами руководит мудрая осторожность, но если мы будем действовать сообразно с ней, то пожалуй будем отступать до самой Москвы и на своих плечах приведем туда самозванца.
- Дмитрий Шуйский назначен главнокомандующим, сейчас он в Брянске собирает большое войско.
- Тем более, надо дать ему время для сборов.
- У самозванца десятикратный перевес, не собираетесь же вы…
- собираюсь.
- Вы, безумец!
- Послушайте, князь. Разве государь послал нас затем, чтобы мы бесцельно отступали и придумывали этому оправдание?
Упоминание государя подействовало, но все же Трубецкой продолжал возражать.
- Чернигов пал и то не наша вина, кругом измена и трусость.
- Действительно, мы опоздали, к сожалению, но мы отойдем к Новгороду Северскому и займем там оборону. Что до местных жителей, не такие уж они изменники и совсем не трусы. Они сбиты с толку, растеряны. Другие воеводы дали им пример слабости непростительной, мы дадим пример доблести, что в сочетании с умеренной строгостью, приведет  к успеху. Трубецкой отошел качая головой и ворча, что то под нос. Он явно не разделял уверенности Басманова, но опасался прямым противодействием поставить под сомнение собственную репутацию.
                Глава сорок девятая.
Новгород- Северский когда то был столицей небольшого, но самостоятельного княжества. Отсюда начал свой несчастный поход против половцев, воспетый древним поэтом, князь Игорь. Впрочем, в описываемое нами время, этот уникальный литературный памятник был известен лишь узкому кругу образованных монахов и лишь во второй половине 18 века, ученый Бантыш-Каменский извлек это чудо из пыльных архивов на свет. Подобно упомянутому древнему литературному шедевру, Новгород –Северский к началу XVII  века пребывал в упадке и забвении. Скромную деревянную крепость окружал небольшой посад. Настроения здесь были те же, что и в Чернигове, но здесь был Басманов. Воевода сразу посулил награду за выявленных лазутчиков и распространителей подметных писем.
И те не заставили себя долго ждать. Утром к воеводе привели двоих: крепко сбитого молодца лет тридцати, угрюмо глядевшего из под черных бровей и красавчика тех же приблизительно лет. Красавчик назвался Андрием Юшкой-местным писарем и заметно трусил.
Басманов довольно равнодушно оглядел приведенных лазутчиков, брезгливо поворошил в руках найденные при них подметные письма.
-Ну что, мазурики, будете каяться, умолять о пощаде?
Первый, тот, что с разбойничьей физиономией прищурился и спросил недоверчиво:
-А помилуешь ли?
-Это будет зависеть от того насколько вы будете убедительны.
-Я буду убедителен, но сначала воевода, поцелуй меня в жопу.
Басманов даже не поморщился, а лишь отдал короткий приказ: «повесить!» Не дрогнуло его лицо и тогда, когда уволакиваемый стрельцами приговоренный орал: « Смотри, Петька, придет и твой день и тебя вот так же поволокут пиная ногами!» Он глянул на второго лазутчика словно удивляясь, что тот еще здесь. Писарь упал на колени, чувственные губы красиво очерченного рта дергались как в лихорадке, из глаз непрерывно текли слезы омывая красивый римский нос.
-Ты ни в чем не виноват, тебя принудили к измене?, почти сочувственно спросил Басманов. Голова допрашиваемого. затряслась как у припадочного, изображая согласие.
-Тогда скажи мне, от кого ты получил это?
-Это Ширяй, разбойник проклятый, он заставил меня.
-Ты говоришь о том, что только что был здесь?
Голова вновь затряслась.
-Сколько он платил тебе?
Допрашиваемый замялся.
-Нисколько,угрозами и насилием, -промямлил он.
-А кошель с серебром, что нашли при тебе?
-Это мои деньги, почти простонал писарь.
-Ты писарь при старосте, а в мешке почти твое годовое жалованье. Впрочем, ты ведь любишь ухлестнуть за девицами, а это требует расходов, даже для такого красавчика.
-Я ничего не знаю! вдруг сорвался на крик несчастный писарь, я действительно помогал тому, но он мне ничего не рассказывал.
-Жаль. Всегда надо, что-нибудь знать, есть шанс прожить дольше. Впрочем рядить следствие не моя забота, я всего лишь обороняю город, повесить.
Писарь тупо смотрел словно отказываясь верить в происходящее, а затем в ушах долго звенел его отчаянный крик. 
Чтобы и далее ни у кого не возникло сомнений в серьезности его намерений, Басманов распорядился чтобы всех выявленных лазутчиков вешали без промедления и принародно. Трубецкой в этот раз проявил редкую солидарность. Горожане сначала ворчали, но быстро притихли, видя, что воевода крут, а стрельцы с ним пришедшие в зародыше подавят любое неповиновение. В то же время карались воры, разбойники и иной лихой люд. Под предлогом военных действий, Басманов изъял все продовольствие в округе и специально отобранным торговцам приказал продавать его населению по твердой цене. Попытка нажиться также каралась смертью. В конце концов Басманова даже зауважали, как уважают сильную власть.
Между тем неприятель приближался. Басманов провел короткий совет, после чего всех знатных и влиятельных жителей перевели в крепость, для защиты, в то же время негласно они стали своего рода заложниками. Остальных отпустили куда пожелают, дав полдня на сборы. В ожидании осады, возможно длительной, Басманов не хотел перегружать крепость едоками. Посад решено было сжечь. Погрузив на телеги все необходимое и все, что могли увезти, жители с плачем двинулись прочь. Решение трудное, но необходимое, ибо наступающий враг мог воспользоваться домами как прикрытием и вплотную подойти к деревянной крепости.
На рассвете 11 ноября дозорные доложили о приближении армии самозванца. Басманов поднялся на крепостной вал и с интересом рассматривал разношерстное воинство приближавшееся к городу, при этом не скупясь отпускал в его адрес презрительные эпитеты. Последнее, отчасти объяснялось желанием поднять дух подчиненных.
Группа нарядных всадников остановилась на почтительном расстоянии от городской стены. Басманов пристально вглядывался в эту группу, пытаясь определить того, чья безумная дерзость пошатнула царство, еще недавно казавшееся незыблемым. Он вдруг поймал себя на мысли, что даже как будто уважает этого удивительного человека, и тем больше, что не сомневается в его самозванстве. Пытаясь отогнать эти несвоевременные мысли, Басманов отпустил очередную колкость. В это время, один из всадников отделился от группы и направился прямиком к воротам. Когда он приблизился, один из местных жителей знакомых с окружением самозванца, опознал его. « Бучинский», - прозвучало имя секретаря и доверенного лица лжецаря.
Неторопливой рысью, лях подъехал к самой стене. Горделивая осанка и надменный взор, которым он удостоил столпившихся на стене защитников крепости, никак не напоминали человека собирающегося вести переговоры. Скорее это был победитель ставящий свои условия побежденному и уверенный, что все они будут приняты.
Басманов почувствовал на себе вопросительные взгляды подчиненных, но промолчал. Лишь зловещая усмешка на его лице не предвещала ничего хорошего незваному гостю. В напряженной повисшей тишине раздался голос посыльного. Бучинский говорил по русски с акцентом, как то нелепо присвистывая и пришептывая, несмотря на это его слова звучали убедительно и даже грозно. В свободной от поводьев руке пан держал грамоту со свисающими печатями и размахивал ей как флагом.
Манифест прочитанный посланцем был составлен в кратких и сильных выражениях, но без обычных для царских грамот славословий и помпезностей. О его источнике говорилось лишь в обращении: « царь и великий князь Димитрий Иоаннович». И Басманов увидел как напряглись лица слушателей. Обещание милости добрым подданным и суровой кары ослушникам: « не пощадим и грудных младенцев». Воевода понял, что пора вмешаться. Среди всеобщего напряжения прозвучал его властный уверенный голос.
- Царь и великий князь сидит в Москве, а ваш Димитрий – самозванец и будет посажен на кол, со всеми вами.
Бучинский будто поперхнулся, смотрел непонимающе , а Басманов отдал короткую команду, показывая, что переговоры окончились. Увидев направленные на него пищали, Бучинский все понял и отъехал гораздо поспешней, чем приехал сюда, чем изрядно повеселил защитников крепости. Басманов тоже позволил себе улыбнуться, но вскоре его лицо вновь посуровело. В стане неприятеля началось движение.
- К бою! – коротко скомандовал он
                Глава пятидесятая.
Началась осада, долгая, изнурительная и вместе с тем несколько странная. Прежде всего тем, что довольно значительная армия  имевшая артиллерию, более месяца безуспешно осаждала небольшую деревянную крепость, число защитников которой десятикратно уступало нападавшим. Впоследствии говорили, что принявший имя Димитрия, сознательно избегал большого кровопролития, дабы не прослыть извергом. Однако это похоже на оправдание. Крепость нужна была самозванцу, так как серьезно сковывала его передвижение. Между тем именно быстрота была залогом его успеха.
Басманов с первых часов осады определив, что войско его противника организовано плохо, умело пользовался каждой его ошибкой. Пушки начала XVII века были тяжелы и неповоротливы. Обстрел велся от подножия холма по его вершине где находилась крепость. Из за крутизны холма, ядра летели навесом, почти не причиняя вреда стенам и воротам крепости. По приказу самозванца их пытались подтащить поближе, туда где был сожженный посад и установить на прямую наводку, но Басманов сорвал эти планы организовав смелую вылазку. Пушки были захвачены. Тащить тяжеленные чугунные орудия в крепость было затруднительно, да и надобности в том не было, потому их просто заклепали, залив в жерла расплавленный свинец.
Осада явно тяготила деятельного самозванца. Вскоре взяв с собой половину войска он ушел из под стен осажденного Новгорода – Северского. « Освобождению» самозванца способствовала очередная измена. Пал Путивль. Там начальствовали Салтыков и Рубец-Мосальский. Оба близки ко двору, что не помешало измене. Салтыков, то ли из щепетильности, то ли все еще опасаясь мести Бориса, пытался сопротивляться, не слишком впрочем активно, тогда Рубец- Мосальский вступивший в сговор с самозванцем приказал связать его. На этом муки совести воеводы закончились и оба, как вязавший так и связанный вскоре оказались при дворе « воскресшего» Димитрия.
 «Сскотина!»- мрачно изрек Басманов, правда осталось неясным кому он адресовал этот нелестный эпитет. Положение осажденных лучше не стало, а хороших вестей не поступало. Почти вся северская земля в руках самозванца. В осажденной крепости кончались припасы и затягивание осады грозило защитникам голодом. « Где же армия, почему медлит государь?» Вероятно не один Басманов задавался этим вопросом. На людях воевода как и раньше был бодрым и решительным. Он приказал урезать пайки и по прежнему жестко пресекал всяческие разговоры о сдаче. Вражеских лазутчиков, если таковые выявлялись, вешали без промедления.  И все же командующий не мог не замечать, что боевой дух защитников падает.
Холодно, слякотно, уныло, зима близит. В один из таких безрадостных дней, более похожих на сумерки, из лагеря осаждающих стали доноситься крики заглушаемые нестройной пальбой. Сердце воеводы сжалось от дурного предчувствия. Он не сомневался, что если весть плоха, неприятель не замедлит донести ее до осажденных. Тем больше причин получить, насколько возможно, достоверную информацию и на основании этого строить дальнейшие планы
- Степан!-привычно позвал воевода.
                Глава пятьдесят первая.
Как мы уже отмечали, дисциплина в войске самозванца не была на высоте и переодетому казаком Степану, довольно легко удалось проникнуть в лагерь осаждающих. Под покровом сгустившихся сумерек, сотник спустился к реке где его ожидал маленький челн. Несколькими взмахами весел вывел эту плавучую скорлупку на середину реки, после чего убрал весла и лег на дно. Даже через доски ощутил холод. Если начнут стрелять и челн потопят, верная смерть – вода ледяная. Однако надеялся, что в темноте не заметят, а если заметят, примут просто за лодку сорвавшуюся с привязи, веревка скажем прогнила. Так и плыл по течению, изредка поднимая голову, чтобы видеть куда плывет. Убедившись, что лагерь самозванца остался позади, Степан подплыл к берегу и бросив в камышах более ненужный челн пешком вернулся к лагерю. Подходил осторожно, опасаясь засады, но к своему удивлению не встретил ни одного дозора. Отметив про себя этот факт, Степан решительно приблизился к одному из биваков. Там веселье было в разгаре и на Степана скромно стоявшего в сторонке некоторое время не обращали внимание. Он даже осмелел и подсел поближе к костру. В этот миг тяжелая рука легла ему на плечо.
- Ты, хто, хлопче?
Красномордый казак с вислыми седыми усами и серьгой в ухе, смотрел испытующе.
-Степан,- ответил Степан.
-Вижу, что не Степанида. Из какого куреня спрашиваю?
- Нечесы,- вспомнил Степан имя одного из известных ему атаманов.
- Из донских стало быть?
- Стало быть из донских.
- Ну те уже давно под московским царем ходят.
В голосе запорожца послышалась нотка пренебрежения, что не могло остаться без ответа.
- А вы, запорожцы, я слышал, теперь под Сигизмундом ходите?
Красная рожа запорожца просто побагровела, прислушивавшиеся к разговору казаки глухо заворчали, казалось еще немного и дерзкого порвут на куски, но старший лишь с шумом выпустил воздух из груди и прорычал:
- Говори, хлопец, да не завирайся, иначе будешь бит. Мы запорожцы вольные казаки и служим вере православной, а что крулю польскому помогали, так то против басурман. Сейчас вот царю вашему Митрию подсобим, он хваток и волю дает, не то, что этот скнипа Борис.
- Теперь прямой путь на Москву, - вставил кто то из казаков.
- Гойда! – заорали казаки
-Выпей и ты с нами, хлопец Степан, - предложил подобревший запорожец.
Переодетый стрелец не мог отказаться и через полчаса уже знал во всех подробностях о поражении русской армии под командованием Шуйского и Мстиславского. Даже сделав скидку на неизбежные в таких случаях преувеличения, он осознал всю безнадежность положения, помощи ждать неоткуда. Сославшись,на необходимость найти своих, Степан не без труда, избавился от запорожцев, ставших грубовато хлебосольными. Теперь он шел к крепости, где в условленном месте, должна была открыться потайная калитка. Было уже утро, в розовеющем свете отчетливо выступали контуры стен и сторожевых башен.
- Стой! –раздалось как выстрел.
Из ближайших кустов вышли двое. Судя по одежде, то не были грубовато добродушные запорожцы, скорее это были вооруженные холопы из числа переметнувшихся к самозванцу. Смотрели недружелюбно и подозрительно.
- Лазутчик, аль перебежчик?
- У меня тайное письмо к Басманову с предложением о сдаче.
- Покажь.
- Не имею права.
-Тогда пойдем с нами.
- Да знаете ли вы, чье поручение я исполняю? Вам не сносить головы!
В грудь сотнику нацелился мушкет.
-Там разберутся.
-Хорошо, я покажу письмо.
Степан снял папаху и достав нож стал вспарывать подклад, якобы извлекая оттуда таинственное письмо. Один из дозорных подошел к нему, в то время как другой продолжал держать его на прицеле. Удар кинжала, быстрый как молния,пронзил горло подошедшего, тот не успел даже вскрикнуть. Свободной рукой, отбросив ненужную папаху, Степан перехватил готовое упасть тело и оно, словно щит, закрыло сотника когда громыхнул выстрел. Уже мертвое от стали, тело приняло на себя еще и свинец. Выстрел услышали и в лагере поднялась суматоха. Однако Степан был уже близок от крепости, и главное для него было, чтобы теперь не прибили свои. Второй дозорный стоял ни жив, ни мертв и Степан лишь смерил его презрительным взглядом, перезарядить мушкет тот все равно не успевал. Быстрым шагом разведчик направился к крепости, чтобы донести до ее защитников горькую весть.
                Глава пятьдесят вторая.
Все кончено! Весть принесенная Степаном оказалась ужасной. Русское войско на которое возлагались столь большие надежды, оказалось разбито.
Басманов даже не нашел в себе силы выругаться по привычке. Отупело смотрел в окно Трубецкой. Князь фактически устранился от командования, переложив всю ответственность на Басманова и Петра Федоровича это устраивало. Но сейчас отчаяние овладело воеводой. Ему вдруг захотелось устраниться, сложить с себя тяжкий груз, но лишь на миг. Он посмотрел на брюзгливое, чуть одутловатое лицо князя, Трубецкой много пил последнее время, и понял, что все решать ему самому. Трубецкого вроде и упрекнуть не в чем, не стонал, не трусил, время от времени появлялся в опасных местах и даже порыкивал на подчиненных. Но решения и совета не добиться от этого обиженного вельможи втянутого в опасную и непонятную, для него передрягу.
Басманов уже злился на себя за минутную слабость. Демон уже вновь овладел им, демон неуемного честолюбия, готовый поставить на заклад и саму жизнь.
- Общий сбор! –скомандовал он.
Раздались звуки труб ,и когда немногочисленное войско оказалось в сборе, командующий отдал приказ на вылазку.
Осаждавшие заметили движение в крепости, но слишком поздно догадались о его значении. Будь их командир опытней, а дисциплина чуть лучше, дерзкая вылазка осажденных стала бы для них последней, их бы просто раздавили. Но в лагере царил бардак, о чем Басманову поведал сотник Степан, он же указал наиболее уязвимые места и воевода не замедлил этим воспользоваться.
Воевода с обнаженным палашем находился в первых рядах. Вот бездушный металл добрался до чьей то плоти. Крик прорезал прозрачный утренний воздух и затих, но следом раздались другие звуки, в лагере осаждающих началась сумятица. Басманов без устали разил врагов, словно задался целью убить их всех, или во всяком случае сколько сможет. С палаша сочилась кровь, сливаясь в цвете с предрассветным заревом. Рот воеводы оскален, шлем то ли потерян, то ли сбит кем то из врагов и длинные волосы развевались, словом он походил на карающего ангела с огненным мечом. В какой то момент вокруг него образовалась пустота. Басманов дико огляделся и тряхнул головой, словно сбрасывая неведомые чары. Тут он заметил, что к нему опасливо приближается человек , в котором мгновение спустя признал верного Степана, тот явно не был уверен, что в приступе ярости Басманов не порубит и его. Видя, что взгляд командира обрел осмысленное выражение, Степан обратился к нему.
- Мы сделали все, что смогли, но их слишком много. Сейчас они разберутся, наведут порядок и тогда…
- Отходим в крепость!- приказал Басманов.
Вылазка сильно подняла дух защитников крепости, много врагов было убито, кроме того в лагере удалось захватить кое какие припасы, в крепости все труднее было с продовольствием.
И все же дурная весть о поражении русской армии проникла в крепость, породив закономерное уныние. Осаждающие взбешенные ночной вылазкой, весь день поливали крепость свинцом из мушкетов и легких пушек, перемежая этот огонь с самой лютой бранью и замысловатыми угрозами в адрес защитников крепости. Но ни стрельба, ни угрозы, ощутимого урона защитникам не нанесли, а на штурм осаждающие не решились.
Так продолжалось два дня, а на третий к крепости подъехали переговорщики. На сей раз это были казачьи старшины и Басманов принял их приветливо, насколько вообще мог быть приветлив этот самоуверенный человек. Не отчаяние, а злость испытывал воевода. Злость на свои малые силы, а также на то, что сиятельная бездарность разрушила результаты его трудов. Тупо, подло и трусливо обесценила совершенные им и его подчиненными подвиги. « Как ненавистны мне все эти Шуйские и Мстиславские! А этот старый пройдоха на троне? Никогда я не признавал за ним государственной мудрости. Правда раньше он был хитер и хваток и сумел таки добиться своего. Но теперь, на старости лет, превратился в богомольца. Ты сделал ставку Басманов и просчитался, что же, остается умереть. Мертвый Басманов лучше чем Басманов униженный и обесчещенный.» Так рассуждал сам с собой Петр Федорович и действительно готов был умереть на руинах крепости и похоронить всех защитников, но здравый смысл подсказывал ему, что далеко не все его подчиненные настроены столь же бескомпромиссно. Люди устали и отчаялись, и все, а особенно местные жители не очень понимали смысла этой борьбы. Басманов опасался бунта, а ряды верных стрельцов, на которых мог вполне положиться, заметно поредели.
Принимая в расчет все вышеперечисленное, Басманов пошел на переговоры, но старался их затянуть добиваясь наилучших условий.
Потянулись дни томительного ожидания, как то незаметно подкралась зима. Послы приходили и уходили, неоднократно угрожая окончательно прервать переговоры и решить дело силой, но всякий раз возвращались. Осаждающие,тоже понимали, что цена за взятие в общем небольшой крепости, может оказаться слишком высокой.
Наконец Басманов почувствовал наступление решительного момента. Терпение осаждающих вот вот лопнет и они пойдут на решительный штурм и тогда неизвестно как поведут себя измученные защитники. Он согласился на сдачу крепости, но попросил три дня отстрочки.
                Глава пятьдесят третья.
Где то в средней полосе России, среди снежных лесов, затерялась вотчина Глинских. Звезды на небе ярки, а воздух морозен и свеж. В бледном лунном свете темнеет на холме силуэт деревенской церкви. Деревянная, как все вокруг и довольно непритязательная при свете дня, сейчас она выглядит таинственно и даже грозно. Чуть поодаль чернеют крестьянские избы. Отдельно силуэт покрупнее-барский дом. В полумраке ночи он отличается от крестьянских жилищ только размерами. В одной из комнат тускло мерцает огонек, заглянем туда.
Посреди комнаты стол, на столе свеча по стенам развешаны охотничьи трофеи: шкуры и головы диких зверей. В мерцающем свете свечи они словно оживают. Медведи скалят зубы и кабаны угрожают клыками. Однако сидящие за столом двое людей не замечают их угроз. Один из них уже очень немолод, о чем говорят седые волосы и борода, другой намного моложе, хотя в его волосах уже появились седые пряди. Тот , что старше одет в простую холщевую рубаху, какие носят и крестьяне, разве, что сшита получше. Правда взгляд, гордый, а порой даже суровый, выдает в нем отнюдь не крестьянина. Молодой одет в модный московский кафтан, застегнутый, несмотря на то, что в комнате довольно жарко натоплено. Взгляд молодого печален и отрешен. Оба молчат.
Наконец старик заговорил и в его суровом взгляде отразилась явно несвойственная этому человеку мягкость.
-Дмитрий, сын мой, уже месяц минул с той поры как ты вернулся домой, а все как будто чужой. Вижу, что тебе тяжело, что грех уныния заполонил твою душу, но ведь все проходит, надо жить.
-Да, отец,- был короткий ответ.
-Скажи, кроме царской( голос старика дрогнул) службы тебя, что либо влечет в Москву?
Повисла пауза.
-Нет, после некоторого раздумья отвечал Дмитрий, впрочем и царская служба меня не влечет.
-Пусть так. Ты не вернешься в Москву… в скором времени, но и без дела сидеть тебе не пристало. Я уже стар, а хозяйство не маленькое. Займись делами, и еще, тебе надо жениться. Я подыщу тебе достойную невесту, а коль хочешь сам выбирай.
Впервые за продолжительное время, на устах Дмитрия Глинского, появилось подобие грустной улыбки. Если властный старик столь важный вопрос отдает на решение сыну, значит крайне обеспокоен его состоянием.
-Спасибо, тятя, -этим детским обращением  Дмитрий пытался смягчить суровость своих слов, мне действительно ничего не нужно больше в этом мире, поскольку я не хозяин своей судьбы, я бы хотел вручить ее господу, иными словами я хочу уйти в монастырь.
-И думать не смей ! – взгляд старика вновь сделался грозен, ишь , что удумал, обидели его в Москве, пятки поджарили, так и бежать от мира. Всякий народ в обители пребывает, но Глинским не пристало равняться на всякого. Истинные же подвижники уходят в обитель не от слабости, а от силы великой. Ты же нюни распустил.
Дмитрий не перечил, молча выслушал суровую отповедь, но по его глазам было видно, что решение его обдуманно и твердо. Видя это старик смягчился.
-Ты разбиваешь мне сердце, сын, но воля твоя. Не переубедить хочу, знаю бесполезно, но выслушай и обдумай. Не государю мы служим, но отечеству нашему священному. Трудно это служение, не жди благодарностей и наград. Господь наш пришел в этот мир, чтобы очистить его от греха и принял крестные страдания. Теперь Россия несет свет его истины всему миру. Нелегок сей путь и крест неминуем в конце, наш русский крест. Так что благодари судьбу за страдания, они искупительны. Государь-червь, такой же как все мы, но без него нет единения, а без единения нам погибель. Мало нас, а врагов много. Вместе мы сила, народ божий. Все мы, каждый на своем месте, хранители святой Руси, старый и малый, сильный и немощный. Ты-сильный, тебе многое дано и спрос с тебя особый.
Чую, недалеко наша голгофа, отврати ее если сможешь, а коли нет, взойди на нее без ропота и страха душевного.
Я прошу у тебя год, нет даже полгода, не принимай окончательного решения. Если за этот срок не пробьет час испытаний, значит господь милостив к нашему отечеству и ты спокойно можешь удалиться от мира. Если же этот час наступит…
-Хорошо отец.
                Глава пятьдесят четвертая.

Тускло горел ночник. В его неверном свете окружающие предметы казались какими то нереальными. В этот тусклый мерцающий свет, напряженно всматривались воспаленные глаза человека, имя которого было на устах тысяч людей. Для одних оно было страшно, для других таило надежду.
« Имя, всегда только имя, а есть ли за ним агнец божий, спасенный во имя великой неведомой цели?» Глаза смотрели сквозь ночник, сквозь холщевый полог походной палатки. Там огромное звездное небо. Замер в неведомой выси многоголосый гул военного лагеря. Звездное небо и мертвенно бледная луна, что проложила дорожку на водной глади. По этой дорожке плывут казачьи струги унося в неведомую даль испуганного ребенка. Прочь от охваченного безумием города, от семьи, привычек, первых детских привязанностей и обид. Последующее скитание по монастырям, которому казалось не будет конца, похожее на заметание следов. Всякий раз он чувствовал, как какая то невидимая, но могущественная рука оберегала и направляла его. Гордая натура его противилась этой опеке, но ничего не могла ей противопоставить.
Во исполнение неведомого плана, таинственные опекуны привели его в самый центр, самое средоточие государственного устройства. Здесь впервые он воочию увидел человека, которого с самого детства воспринимал как злейшего врага. Увидел без показного величия, золоченых одежд и раболепной челяди. Скромным богомольцем этот страшный человек обходит храмы Кремля. Немолодой, склонный к полноте и одышке, он совсем не похож на библейского Ирода. Иногда он гневается, бывает и веселится, но чаще всего у него усталый и озабоченный вид. Лишь когда рядом с ним его дети, взгляд врага светится теплом и заботой.
Узник монастыря не перестал ненавидеть своего врага, но что то в нем переменилось. И почему то запали в память кроткие глаза дочери этого человека. Однако времени разобраться в своих чувствах у него не было. Внезапно пришлось покинуть монастырь. Так было нужно им, как и все остальное. Но вместо новой тюрьмы неожиданно пришла свобода, долгожданная и пугающе упоительная.
Казаки, лихая вольная жизнь. Степные воины еще в детстве завоевали его сердце. Для него они были первыми друзьями и няньками одновременно, прежде них были только холопы. Недолгая опека над ним этих, казавшихся поначалу страшными людей, едва ли не единственное светлое воспоминание его юных лет. Конечно было еще раннее детство, но оно оборвалось столь странно и непостижимо, что иногда ему казалось, что все что происходило прежде, происходило не с ним, а с другим человеком.
И вот новая встреча с казаками. Вскоре он понял, что и здесь на краю христианского мира, его не выпускают из виду. Он уже почти смирился с этим и лишь иногда предпринимал сумасбродные выходки, словно проверяя степень своей свободы, однажды чуть не погиб.
А вскоре новая смена обстановки. Гордые, надменные шляхтичи и прекрасные шляхтянки, одна из которых покорила его неискушенное сердце. Одновременно явились сладкоречивые советники. Одни из них были одеты как шляхтичи, другие носили длиннополые сутаны. На устах их были улыбки, а на языке яд змеи, который по капле вливали в его душу. Говорили о великой миссии предстоящей ему. Он верил, потому что сам это чувствовал. Паутина все плотней охватывала его.
Но разве он не хозяин своей судьбы? Там в Москве- третьем Риме лежит ключ от всех оков. Там его избавление. Стоит лишь достичь трона и никто больше не посмеет опекать его.
                Глава пятьдесят пятая.
Звуки горна разрезали тишину. Лагерь пришел в движение и с быстротой неожиданной для этой разнородной массы выстроился в боевой порядок.
Напротив, на снежной белой равнине чернела боевым порядком московская рать. Накануне стало известно, что русская армия получила значительное подкрепление. Новые полки, в помощь незадачливому брату, привел Василий Шуйский.
- Безумец, - шептались в окружении названного Димитрия, нельзя принимать бой в таких условиях, ведь их против нас впятеро.
Но удивительный человек, называвшийся Димитрием, верил в свою звезду, воспоминание о недавней победе пьянило его, и он очертя голову ринулся в схватку. Когда он бешеным галопом, в развевающемся плаще и блестящих доспехах проскакал вдоль строя своего воинства, некоторые образованные шляхтичи сравнили его с богом войны Марсом.
Первый натиск был страшен и даже казалось. успех вновь будет на стороне самозванца. Он не сомневался в этом, поражая своей самоуверенностью даже кичливых польских панов. А казаки видя как их вождь появляется в самых опасных местах, изумленно шептались: « будто заговоренный».
Но наказание за гордыню неизбежно. Московские воеводы извлекли урок из недавнего поражения, а ратники, словно устыдясь малодушия, держались стойко. Василий Шуйский проявил себя гораздо лучше брата. Правое крыло войска под его командованием отступило в полном порядке, оттянув на себя ударные силы противника, а в это время артиллерия, дотоле скрываемая в засаде, буквально смела ряды наступающих сторонников Димитрия.
Он не сразу почувствовал перелом в сражении, все таки претендент не был искушенным полководцем. Московское войско уже начало теснить и охватывать его армию, а он все еще верил в успех. Поляки оказались его невольными спасителями, они побежали первыми, почувствовав, что окружение вот вот сомкнется.  Дмитрий осыпая упреками своих союзников устремился за ними. Побежали и русские перешедшие на его сторону. Лишь казаки, не имевшие оснований ждать милости от победителей и не желавшие просить ее у поляков, продолжали стойко сражаться и погибли в большинстве своем, дав однако своему вождю возможность вырваться. Лихой скакун вынес названного Димитрия из этого пекла, но также как и запорожцы, заплатил за это спасение своей жизнью.
Лишь к утру он постиг масштаб свершившейся катастрофы. Армия разгромлена, а поляки-наемники массово покидают его. Дмитрий в отчаянии упрекает их в трусости и измене, они в глаза называют его самозванцем и обвиняют в том, что он не заплатил им как обещал. Едва не происходит стычка. Положение глупейшее. « Спесивые трусы, чванливые ничтожества, им нужно только золото, а я не оправдал их надежд, если б можно было обойтись без них.»
Действительно стремясь заручиться поддержкой местного населения, Дмитрий как мог сдерживал поляков, не позволяя им грабить и насильничать. И вот они его бросили, осталось лишь несколько, лично преданных ему шляхтичей, да горстка казаков. С этими жалкими остатками Дмитрий отступил к Путивлю, полагая, что все кончено.
                Глава пятьдесят шестая.
Все кончено! – так думал Петр Федорович Басманов, когда истекал срок назначенный им для  вынесения окончательного решения. Он добился в качестве условия, сохранение жизни и достоинства своих соратников. Для себя лично, он не выторговал ничего. Ему было все равно. Что то надломилось в нем. Он даже не испытал особой радости, когда дозорные доложили, что неприятель неожиданно снял осаду и двинулся к югу в направлении Путивля. Осторожный Трубецкой предположил, что в этом кроется какая то уловка. Басманов лишь пожал плечами. Какой смысл прибегать к уловкам, когда победа уже практически одержана. Вскоре все стало ясно, до крепости дошла весть о разгроме самозванца. Радости защитников не было предела, а Трубецкой шумно выдохнул, словно гора с плеч и произнес:
- Вот и конец вору.
Басманов улыбнулся и улыбка его выражала крайнее сомнение утверждению князя. Но Трубецкой не был наблюдателен.
Дальнейшие события вполне оправдали скептицизм воеводы. Дмитрий Шуйский и Мстиславский, не блеснув в делах ратных, отличились в проявлениях лютой свирепости. Словно забыв о существовании самозванца, который еще не был разбит окончательно, военачальники принялись пытать и казнить всех без разбора. Северская земля покрылась лесом виселиц, при приближении царских войск разбегались даже собаки. Между тем. самозванец оправился от поражения, к нему вновь толпами стекались обиженные и недовольные.
Басманов не видел всего этого. Он прибыл в Москву и получил заслуженные лавры. Жить царю Борису оставалось три месяца, но никто этого еще не знал. Не знал и воевода Басманов, какой роковой выбор ему предстоит сделать. Все еще впереди и все могло быть иначе.
                Глава пятьдесят седьмая.

Впервые за три года Глинский отмечал рождество в православной стране. Оттого на душе было особенно светло и радостно. В Речи Посполитой православные шляхтичи, вроде Дмитрия, имели возможность отправлять культ по своему обычаю, но лавина ненависти и презрения со стороны окружающих католиков ощущалась почти кожей. Для простолюдинов же, хранить верность вере предков было просто опасно.
И тем не менее они хранят ее, простые казаки и крестьяне, терпя лишения и рискуя жизнью, тогда как многие шляхтичи перешли в католичество.
«Простые люди честнее и сильнее нас шляхтичей, тех кто должен был быть хранителем обычаев и веры, с горечью подумал Дмитрий, и еще эта проклятая уния, дьявольский обман для раскола православных».
Настроение несколько ухудшилось, впрочем строгая простота и благолепие сельской церкви, быстро вернули Дмитрию душевное спокойствие. После памятного разговора с отцом, он вообще пребывал в состоянии удивительного покоя, словно вырвавшись из оков тяжелых сновидений. Много помогал отцу по хозяйству, совершал длительные, насколько позволяло еще неокрепшее здоровье, прогулки по окрестностям. И он и отец часто разговаривали о текущем, но избегали разговоров о будущем.
Словно из неведомых далей, доносились вести о происходящих событиях. Дмитрий слышал о вторжении самозванца, его первых успехах и последующем разгроме.
Первое он воспринял на удивление бестрепетно. Узнав о подвиге Басманова, порадовался за бывшего друга, но как то отстраненно.
Сельская церковь полна народа. Крестьяне, заезжие купцы, пара местных помещиков, перед богом все едины.
Тонкая будто прозрачная рука поставила свечку перед иконой. Дмитрий перевел взгляд с руки на лицо и обмер. Под платком закрывавшим волосы, тонкое нежное личико казалось совсем юным. Удивительное сходство с царевной Ксенией кольнуло сердце.
Девушка заметив взгляд князя смущенно отвернулась, Глинский тоже смутился, наваждение прошло. Девушка действительно имела сходство с царевной, но весьма отдаленное.
« Я схожу с ума, пожалуй зря я обещал отцу эти полгода, я думал, что выкорчевал из своего сердца все, что с ней связано, но нет, это невозможно. Тем более она, мой ангел, ни в чем невиновна. Это действительно крест служить недостижимой мечте и я понесу его.»
В морозном небе бледнели звезды, занимался день. Наступал 1605 год от рождества христова. Последний год старой России.