Небольшая зарисовка с натуры...

Привет, Васисуалий, привет, Настюшка!
Как жизнь? Сто лет... нет! - тыщщАА! - пролетела, как миг... Как там, Васисуалий твоя лучшайшая половинка, всё так же распилом тебя или подобрела? Ну, ладушки, знаю - молчишь - значит всё нормально! И правильно, Настюш, так ему и надо! Человеком с тобой станет, а то мужчинка-мужчинка... но ТВОЙ! Иришка вчера только звонила, не понял правда откуда, птичка певчая, вся такая занятая у вас, молодчинка! Спрашивала, спрашивала... на письмецо, вот вам раскрутила. А то, говорит, раньше столько интересностей было от Вас! А теперь... скушновато... Ага, ЕЙ! - СКУШНОВАТО!!! УМНИЧКА-РАЗУМНИЧКА! ТАК И ПЕРЕДАЙТЕ!!!  Да, что о нас? Всё по-прежнему, дети растут, мы - молодеем, особенно в памяти, жизнь ключом! Память... Не знаю как вас, а меня прошлое наше волнами не то баюкает, не то к чему ещё готовит, всё так хитроумно переплелось! Даже ваш непонятный, для всех, кто не знает, брак с Настюшкой, вот тебе и сон в руку! А ведь говорил я вам, ещё тогда, помнишь? Ладно, не серчайте на меня, что редко пишу, звоню... - не со зла, сам ведь знаешь! Настюшка толмачом снов так и пашет? Ну-ну, у неё - талант, дар Божий! ЦЕНИ!!! Эх, жаль я с нею не был с детства знаком, стольких рифов избегнуть бы удалось!!! Везунчик ты, а плачешься, всё она тебя не понимает... - БРОСЬ! Она у тебя СОКРОВИЩЕ, настоящее, не то, что мы с тобой! До неё, нам с тобой, да и наверняка всем, как до Солнца пехом! Тебя, вон, глянь, за пару годков поднатаскала в науке - ПРОФЕССОР! а смеялся-то, больше всех, над её "странной увлекухой"! А моё отношение к ней, ты, Настюш, знаешь! Ладно, кто прошлое помянет, тому... сам знаешь, что-то прилетит... Да, кстати, вот вам, на пару, ещё одна загадка, меня уже столько лет донимает! И чем дальше, тем больше безответности на вопросы... Может ваши таланты помогут? Вот такая, небольшая зарисовка с натуры...

Армейская казарма, где-то полчаса до подъёма. И предутренний сон самый крепкий, самый яркий и наглядный, самый запоминающийся...
… вот, стою, почти ласточкой, на одной ноге, на самом пике безымянной горы. Готически острым шпилем она одиноко высится среди бескрайней равнины, будто чья-то неведомая, мозолистая, покрытая густым, сосново-еловым пухом рука тянется от земли к небу, пытаясь с ним то ли подружится, то ли достать нечто из-за редких, недвижно висящих перистых облаков, беспорядочно разбросанных там и тут надо мною, то ли указывая кому-то путь к невидимой звёздочке в густой сини. Разукрашенные полупрозрачной радужной дымкой, откуда-то сбоку подсвеченной восходящим, перламутрово-розовым Солнцем, клубятся и растекаются далеко-далеко подо мной облака. Кругом, вблизи и в дали, насколько может охватить взгляд, лежит, искрясь и переливаясь всеми цветами радуги снег. Но мне, здесь, сейчас вовсе не холодно - тепло, почти жарко…
Ветер извлекает из многочисленных, вдоль и поперёк измятых каменных складок какую-то, бесконечную, грустно-бравурную мелодию. Он так силён и могуч, что на него можно опереться как на твёрдую стену. Но с вершины, он не сталкивает меня, а поддерживает меня под руки, словно опекая радостного младенца, делающего первые, неверные, путаные шаги. Я очень хочу сделать шаг вниз и не могу, он сильнее меня, ведь у меня в руках – детские санки, мне так охота на них прокатится вниз, так хочется пересилить это занудное упрямство ветра! …
И, вот! – свершилось!  - пересилив грозную силу я оседлал-таки санки и, плавно тронувшись с места, они, слегка покачиваясь сонным гамаком на небольших кочках изо льда и снега, покатили меня вниз. Весело унося, вальяжно раскинувшего руки и ноги  седока, к подножию горы, в голубую долину, распростёртую там, далеко-далеко внизу, под облаками…
Страсть как охота подстегнуть неспешный бег саней и катить всё быстрей, быстрей… но, что-то сзади держит меня, никак не давая ускорить сани. Какая досада! Какая жалость! Аж слёзы набегают от этого замедления! Кричу и плачу от бессильной злобы… Оборачиваюсь, смотрю назад – там какая-то шелковистая тряпица мешает, зацепившись за полозья. Ха-ха! Сейчас я тебя… Откуда-то из кармана достаю маленький кухонный ножик и одним ловким движением пересекаю её у самого основания! Мне становится уже весело, почти радостно, от того, что таким простым и мелким оказалось препятствие на пути к желанной скорости… Всё быстрее, быстрее… нет, опять что-то мешает! Вот досада! – оказывается, не всё отпало от саней, мало того! -  какой-то ремешок теперь держит! И я уже не мчусь, а тихо-тихо, еле передвигаюсь, лёжа спиной на санях, жарко, душно! – какой-то ремень врезался в пах и болезненно давит… А вот и долина! Теперь,  я сижу на обледенелом берегу какого-то ручейка, и непрошенные слёзы сами собой текут по щекам, капая в воду, уносящую их подальше от меня, а они всё текут и текут и никаких сил нет их удержать хотя бы на миг! А напротив меня, - как назло! - совершенно не к месту, не под настроение, сурового вида седоватый дядька, одетый не то в саван, не то белоснежный плащ, наклонившись надо мной, заговорщицким шёпотом спрашивает: - «Ну, ты, чего? Чего, парень? Всё уже позади...»…
Р-рота! Подъём!... Вовремя – ах, так не вовремя! – громкий, строгий голос почти у самого уха, а на подушке - влажные разводы...
Эх! Вот почему так? – всегда! - на самом интересном месте! Да, какие тут к чертям санки? Приснится же такое, смехота и только! А и сани-то, когда последний раз видел?… Боже, как летит время, словно те санки с горы, через пару месяцев стукнет девятнадцать, старик...
Щаз! – Старик?! – С-салага ты! Понял?! В строй! Бегом марш!!! На утреннюю поверку становись!!! Стариком уже захотел, ишь... Р-равняйсь!!!...

Армейские будни текут и текут, почти обезличенные тупой, с первого взгляда, муштрой, забивая ею, затушёвывая в памяти сны, видения, мечтания… А всё же оставляя где-то там, в неизведанной глубине души крохотный, неприкосновенный островок,  посреди которого едва теплится неугасимым маячком трепетный, помигивающий в такт сердцу огонёчек надежды…
Ещё немного… Всего пол-года, а уже столько умеется, и столько ещё предстоит пройти! Ощутить каждой клеткой уже почти мужского тела, вкус и премудрости военного ремесла… Всё нормально, всё в порядке, мама, так должно быть, это надо пройти, служба Родине!...
Очередной зимний бросок, с небольшой высоты, порядка 3500 метров… Каждый раз, подходя к трапу, невольно ловишь себя на мысли, а ведь страшновато, но, удовольствие от полёта – несравненно больше!!!
 
Лёгкий, почти дружеский пинок в спину выталкивает из душного и шумного салона в объятия небес… Думать о раскрытии купола над собой без надобности – парашют ДОЛЖЕН УЖЕ ВИСЕТЬ НАД... гляди-ка! – ВИСИТ?! Ага, висит, как тряпка, только ветер всё сильнее и голосистее поёт в запутанных стропах и смятом куполе… Так, мелочь. Неприятная, но мелочь – есть ещё один в запасе… Спокуха, Саня! Стропорез - жутко острый,что самурайский меч - одно движение и смятая тряпица резко уходит вверх, освобождая место новому куполу, раскрывающему себя и… захлестнувшись с основным чуть-чуть приостановили вольное парение…
Кручусь-верчусь, как на карусели, заснеженная земля всё ближе, ближе… какая красивая река! Странно, морозно,  а бежит не замерзая, над протокой, немного размывая очертания обледенелых берегов,  фантастическими клубами медленно подымается пар, мне хочется его потрогать, он так осязаем! Но воздух, на ощупь, будто вязкая смола, на него можно опереться, как до этого сразу не догадался! – и, вот, я уже не верчусь поющим волчком - я птица! Раскинув крылья,  радостно парю над облаками! Так здорово, быть таким свободным, так охота ещё хоть чуток продлить это удовольствие!!! А вот и веточка какого-то кустика, ноги вперёд, держась  одной рукой за стропу, жду удара…. А вместо него… шелест лыжного спуска… ЛЫЖНЮУуу!!!! - Ору, что есть мочи, как сумасшедший! Это - земля? Я на ней???? Смотрю вверх – облака, то ли внизу, то ли вверху, нет ни одного ориентира, за который мог бы уцепится глаз… а, вот – елочка помахала веткой и обдала игриво снежком… пить!!! Во рту – суше чем в жарочном шкафу, включенным на всю катушку, как вовремя снег на лице!!!... какое-то дикое, буйное веселье пронзает меня насквозь и рядом, ещё более дикая, неуместная мысль - что скажу ротному, за неправильно уложенный парашют? а если мама узнает?... Качусь всё тише, тише… В паре сантиметров, от края парящей, кипящим чайником протоки, останавливаюсь….
Сижу верхом на какой-то льдинке, а слёзы, то ли от радости, то ли от жалости, что так быстро окончился мой птичий перелёт, сами собой сбегая по разгорячённым щекам, громкой, вешней капелью падают в бегущую подо мной речушку… Почти вкрадчивый, полушёпотом голос, откуда-то сверху, будто навзрыд, что-то там кому-то говорит. Поднимаю голову, оборачиваюсь…
Чуть позади, стоит на коленях,  лицом белее, чем окружающий снег, в широко распахнутом зимнем маскхалате седовласый генерал и, наклонившись ко мне, почти к самым распухшим от соли глазам, спрашивает: - «Ну, ты, чего? Чего, парень? Всё уже позади...»…

ЧП расследовали долго, наказали, но совершенно незаслуженно, на мой взгляд, массу народа - от взводного до ротного… На месте приземления и вдоль трассы полёта, работала куча мала людей, и штатских и в штатском…
Расставленные через пару часов, по горячему следу вешки, ясно и с военной чёткостью отметили безукоризненно… витиеватый путь среди валунов, старых, в обхват, полтора объёмом елей и таких же сосенок, берёзок… Ни один из куполов не имел даже малейших повреждений, но переплетены меж собой были плотно и так, словно стальной трос многоярусного плетения, только толщиной с большой палец среднестатистической руки. Единственным выявленным повреждением была надрезанная стропа основного купола…
По данным комиссии, я прокатился, на мягком месте по горочке всего, каких-то, восемьсот с хвостиком метров, а от точки приземления группы, точка моего приземления отстояла немного, пренебрежимо малую малость, в сторонке, если по прямой, в каких-то двадцати трёх… километрах, в месте расположения генерального штаба полигона…
По нескольку раз в день, в течении, без малого восьми с половиной месяцев, ребята в штатском задавали мне одни и те же же тупые вопросы – как я оказался в расположении генерального штаба КОдВО... кто? - мне помог с перелётом на такую дистанцию... кто? - был моим двойником... кто? - искусно, явно механическим способом переплёл в трос купола... … как… кто… где… что… почему… - я думал этот допрос будет бесконечным!...
Как вдруг, а может и не вдруг…
В один осенний, мелко-дождливый, хмурый и промозглый день, в самом разгаре очередных командно-штабных игрищ, там же, на полигоне, состоялась вторая и последняя моя встреча с человеком в «саване», как про себя я окрестил того генерала…
Связисты, в армейском жаргоне  зовутся «паутина», и вполне заслуженно! Километры проводов, кабелей… - они всё тянут и тянут куда-то, и в зной, и в мороз, и в такой же мерзопакостный денек, исполняя чей-то  прихотливый приказ…
Трасса полёвки, в одном из мест, пересекала дорогу. Нас двое - солдат, насквозь промокших, продрогших… Размотав третью бухту, натянув, насколько хватило силёнок, очередной проводочек, связав с его с последующим, легко вздохнулось – связь идёт! и ТУТ...
Внезапно, из-за бугра, выныривает разукрашенный маскировочными разводами «Уазик» и, презирая выставленные нами знаки, прёт прямо на полёвку, лихо наматывает её себе на мосты… Наш мат-перемат слышался наверняка даже на Камчатке… Ну, тормозит это чудо-юдо и оттуда лениво выползает какой-то старший прапор, как нам показалось…
Вот не пьяный, а замерзающий ефрейтор - точно хуже генерала! Ох!... А стоит этот «прапор», нагло ухмыляется, мало того – ни полслова в ответ на мои яроправедные речи! Вот ведь такой разэтакий…
Дождь иногда полезен, для глаз особенно… приглядываюсь... простите...
Товарищ генерал-полковник! Ефр… «… Вольно, молодцы! Не из робкого десятка… э! да это ж... -  наш орёл! Живо! В машину, оба!» …кранты нам, Серёга! Губа, самое милое, что можно нам ожидать, особенно мне…  А «прапор», кричит куда-то в заднее стекло - «Вася! Помнишь зимний шумок о таинственном шпионе? На, вот он, собственной персоной!» …ну, думаю, продолжение следует, вляпался уже по самое не хочу…
Нас довезли на базу, переодели, накормили, отогрели... А мне… Мне довелось испытать ещё одно потрясение – воочию увидеть всё то, что даже во сне не смог бы представить...
Трое суток я добровольно сидел взаперти с «прапором», читая многотомный, чуть не на каждой странице грифованый труд той комиссии… Я видел себя в пространных ракурсах на этих фото, прочитывал и перечитывал подписи под ними, слушал пояснения, смотрел кадры хроники снятые со многих точек наблюдения и сухо подтверждённые анализом данных с РЛС …
Пытаясь осознать произошедшее и найти хоть малейшую зацепку для рационального объяснения почти горизонтального по замысловатой, зигзагообразной траектории полёта, более чем сотни километров, в штиль, со сложенными в тонкую нить двумя парашютами внезапно вспомнился виденный сон!
Увы, я не помню точной даты этого видения, это уже не столь важно и интересно, но примерно тогда же и Игнатий Петрович видел аналогичный сон! Только он был на земле!
В тот день он совершенно «случайно» хлебнул лишку, ни с того ни с сего вылез из бункера наблюдения, и, грубо нарушая маскировку, все мыслимые приказы, побрёл освежится к речушке…
Услышав, как он сказал - нудный свист, идущий с «горы», заросшего густым лесом пологого холма, высотой с полтораста метров, поднял голову и… стал ею трясти, таким нехитрым макаром пытаясь отогнать последствия гулянки... – Над ним, по небу, как-то неторопливо, плавно изворачиваясь, влево-вправо словно на крыльях, летел спиной вниз кто-то в маскхалате, а впереди, за его головой, метался из стороны в сторону, свистя и хлопая кнутовищем длиннющий шнурок… Хмель улетучился невесть куда! Картинка была сюрреалистична, но, тем не менее, вот! - прямо перед его глазами! ...
Он не помнит, сколько времени я парил у вершины холма, будто выбирая место для посадки, но ясно помнит КАК я садился…
Шлейф надо мной, внезапно скрутился в спираль, что-то хлопнуло, вроде, говорит, не так и громко, а уши заложило болью, словно рядом взорвался невидимый снаряд…
Я развернулся лицом к нему, поднял вверх руку, словно в отмашке кому-то за рекой, он даже, говорит, на мгновение обернулся, чтобы увидеть кому я машу, и тут я как будто усаживаясь поудобнее в кресло, коснулся наконец-то склона и… - заскользил по нему так, словно подо мной были лыжи, но гораздо медленнее и притом почти лениво, мастерски обходя - где острые гольцы, где круглобокие валуны, пеньки, деревца, кустарники…
Будучи сам опытным лыжником, обучал других, но! - то, что открылось его глазам было высшим пилотажем! От зависти, говорит, чуть не захлебнулся, а в то, что перед ним по склону катит солдатик, в боевой амуниции, глаза отказывались верить… Потом, он показал мне на левой руке какую-то чёрную, сжатую с боков гематому – Это ты виноват, - сказал улыбаясь, - не проходит, не рассасывается, никак! Откуда взялась? -  я щипал себя, думая что это «белочка»…
В тот момент, когда я докатил почти до края леса, ему показалось, что вот-вот я должен свалиться в промоину, рванул наперерез, но, напрасно -  я, тихо постанывая, с блаженной улыбкой на лице сидел на самом краю свесив к самой воде ноги и плакал…
Посмотри на меня, сынок – сказал он тогда, я сидел как истукан, - посмотри, обернись… Наконец я обернулся к нему...
 
- … Не только из-за высокого роста я тогда стал на колени перед тобой, и не от того, что понимал - ещё одно неловкое движение и тонкий, полупрозрачный листок льда, на котором мы сейчас, может рухнуть в тёмную, клокочущую под ним воду, нет, не от того… А потому, что мне довелось прикоснуться к тому, что не возможно, к Чуду, и рядом с нами не было никого, кто мог бы подтвердить то, свидетелем чего я невольно стал. Я прошёл войну, я – боевой офицер видел и испытал многое, я стар, хотя и генерал Советской Армии и партийный, мы сейчас здесь с тобой вдвоём и только тебе могу сказать то, что ни при каких иных условиях, под жесточайшими пытками, не скажу никому иному – грешник стал набожным, знаю, ты поймешь меня...
Он по отечески положил свою увесистую мускулисто натруженную руку мне на плечи, непринуждённым жестом снимая с них тяжёлую ношу…

Двое мужчин в погонах, сидя голова к голове, один седой, как лунь, другой чернявый, будто осознавая тонкую грань бытия, глядя на хрупкий хрусталь реальности, обратившийся, у них на глазах непонятным образом в невесомое облачко пыли; ощущая всем естеством невиданную ни до, ни после, близость и грусть, от крадущейся с рассветом окончательной разлуки, тихо истекали непрошеными слезами…
Оба видели себя и другого словно со стороны, как в кино. Вновь, там, на тонком, чуть голубоватом ледовом листке – один, стоя уже одной ногой к небесам, а другой – только недавно с них спустившийся…
Быть прежними им уже не дано, да и надо ли, им, познавшим отметину Вечности?...

Да, летит, летит Время, а всё, словно вчера, жаль, многое не вернуть, хотя... Тут Настюшка мне, конечно, возразит, ножками затопотит... Знаю-знаю! За то и люблю её, эх, где глаза мои были! Счастья вам!!! Женечке, Иришке, Вовчику -  не забудьте от меня передать приветик, а и посылочку тоже для НИХ, ну, и вам с Настюшкой чуть-чуть!
Пока-пока, пиши, адрес прежний. Брякнете, как доедете до дома, а то и голос ваш скоро позабуду, Иришкин только и говорит со мной, ага, от неё и узнал о твоей защите, поздравляю! Молчуны! А то, что после неё... это наверное время такое - дети раньше нас умнеют и это здорово! Рад за вас!
Всё, буду закругляться, утро уже небеса разукрашивает, а к вам - звёздный вечер крадётся...
С теплом и нежностью Ваш Sаnches