Ольга Петрова

                В. ФЕДИН
                ОЛЬГА ПЕТРОВА
                Повесть
                из сб. ПОВЕСТИ БЕЗВРЕМЕННЫЪ ЛЕТ               

   Понедельник — день тяжелый. Яркое утреннее солнце кажется зловещим. Мышцы и суставы болят от напряженного «уикэнда по-русски». Два выходных дня Максимов не выпускал из рук топора на дачной «стройке века».
   Впереди — суматошная рабочая неделя, нудные, отупляющие беседы с любимыми подчиненными, которые даже не понимают, чего хочет от них новый начальник. А может, понимают, но делают вид. Это же Подмосковье, народ здесь тяжелый, неискренний. Вот и сотрудники, - они привыкли к рутинной, бездумной работе, их устраивает роль безответственных людей.
    И все это — на фоне беспросветного одиночества. Сережина могилка на краю света. Горький осадок от развода с же¬ной. Неуютное безмолвие холостяцкой квартиры. Ко всему добавлялись неприятные воспоминания о вечере минувшей пятницы, когда отдел выезжал на "шашлыки".
      — Н-да, — пробормотал Максимов, с неудовольствием глядя на свое отражение в зеркале. — Дурак — это неизлечимо. Вот вам и шашлыки.
   За годы одинокой жизни у него появилась привычка разговаривать с собой. Он затянул галстук, стал причесывать влажные волосы. Мысленно он продолжал перебирать то, что произошло в пятницу «на шашлыках», и поморщился от сильного неуважения к себе.
      — Ну, ладно, бормотал он, — почему не потанцевать с симпатичной женщиной? Но зачем же выходить за рамки? Не царское это дело, молодой человек. Хорошо, хватило ума не тащить ее в кусты! Как теперь смотреть ей в глаза? Да и сотрудникам... Хотя все были сильно «хороши», но народ видит все.
   Он скептически осмотрел себя в зеркале и назидательно закончил поучение самому себе:
      — От народа, голубчик, ничего не утаишь!
     На работу он шел со смущением. К обычной, многолетней, уже привычной тоске примешивалось что-то новое. И хотя многолетняя привычка в любых условиях сохранять спокойствие не подводила его, он решил по возможности избегать служебных контактов с предметом его самобичевания — инженером первой категории Ольгой Сергеевной Петровой.
   Однако дела вынудили его уже через пару часов пригласить к себе симпатичную сотрудницу. Его опасения, к счастью, не оправдались. Петрова вошла в кабинет начальника с обычным доброжелательно-деловым видом. На приглашение сесть она изящно опустилась на стул. Стройные ножки, обутые в элегантные туфельки на шпильках, плотно прижимались друг к другу. Серые, удивительно ясные глаза смотрели на начальника внимательно и доверчиво. Аккуратные белокурые локоны красиво обрамляли миловидное лицо, открывая розовые мочки ушей с огромными, по последней моде, дешевенькими серьгами. И Максимов, давно приучивший себя смотреть на сотрудниц только как на товарищей по работе, в который раз ощутил неодолимое влечение к этой женщине. Но он привычно пересилил себя. Голос его звучал как обычно доброжелательно, но суховато.
      — Ольга Сергеевна, я вынужден просить вас подготовить справку по седьмому отделу. Сегодня.
      — Хорошо, Андрей Иванович, — прозвучал спокойный ответ. — Материалы у меня готовы.
      — Не очень хорошо, — усмехнулся Максимов. — Материалы у вас готовы, но заключение отрицательные, не так ли?
      — Да, — утвердительно кивнула Петрова, — седьмой отдел раньше не обращался к нам, у нас не было никаких исследований, и Николай Георгиевич говорит...
      — Я знаю, что говорит Николай Георгиевич, и я с ним полностью согласен. Но заключение нужно положительное.
    Максимов многозначительно посмотрел в глаза Петровой. В ясных серых глазах мелькнуло беспокойство.
      — Хорошо, — с сомнением произнесла дисциплинированная сотрудница, — но...
      — Слушаю вас, — с преувеличенной вежливостью прервал Максимов.
      — Андрей Иванович, ну, сколько можно писать липу? Они всегда забывают о нас, а потом я должна высасывать из пальца.
      — Не липу и не из пальца, — твердо сказал Максимов, — мы должны максимально использовать аналоги.
   В ясных серых глазах загорелся иронический огонек.
      — Да-да, — начальственно пресек Максимов попытку к бунту. — За двадцать лет лаборатория накопила огромный экспериментальный материал. А наши уважаемые разработчики за эти же двадцать лет ничего принципиально нового не изобрели. Посему вместе с Николаем Георгиевичем поройтесь в старых отчетах и найдите аналоги. Смею вас уверить, материалов будет больше, чем достаточно.
   Ясные серые глаза Петровой затуманились. Максимов понимал сомнения Петровой. Он представлял себе ее, согбенную под тяжестью кипы пыльных отчетов. Представил, как изящные пальчики торопливо листают тысячи пожелтевших страниц в поисках необходимых сведений. Но он принял решение и отступать не собирался.
      — В общем, Ольга Сергеевна, вы сами видите, что без автоматизированной базы данных нам не обойтись.
   Ясные серые глаза откровенно заскучали. Максимов решил подсластить пилюлю. Он не собирался безжалостно эксплуатировать симпатичную ему сотрудницу. Мало того, он давно уже хотел именно Петрову сделать ведущей по автоматизированной базе данных. Кроме смутного желания почаще видеть её, Максимова привлекала неизменная спокойная доброжелательность Петровой, ее немногословная понятливость, умение разговаривать не только с сотрудниками, но и с институтским начальством. Он видел в ней помощницу в предстоящей многолетней работе. Но для этого он должен был сделать ее своей союзницей. И дальнейший разговор он повел очень мягко, даже, пожалуй, вкрадчиво.
      — Я понимаю, что сегодня вы не управитесь. Я сам попрошу Николая Георгиевича помочь   вам. Справка должна быть готова завтра к обеду. До обеда я как-нибудь отобьюсь от седьмого отдела. И от шефа, если они на него выйдут. Но вы сами знаете, что аргументы у меня слабые, шеф — рьяный поклонник компьютеризации, тут мы с ним сходимся во взглядах.
   Максимов говорил и с облегчением видел, как исчезала туманная дымка неудовольствия в глазах сотрудницы. Максимов говорил и чувствовал, как уходит его неотступная печаль, слабее становится давившая душу боль.
   Он вспоминал... Яркий костер над вечерней притихшей речкой. Умопомрачительный запах шашлыков, над которыми священнодействовали два старших научных сотрудника Королев и Умов. Атлетически сложенный Сергей Мадякин затеял футбол. Смех, крики, раскованные шутки.
Максимов весь вечер держался около Петровой. Её стройная фигурка буквально притягивала его. Несколько раз в игре их руки соприкасались, и тогда по телу Максимова будто пробегал   электрический разряд..
   Положили квадратом четыре сухих ствола. В середине женщины расстелили вынесенную с любимой работы полиэтиленовую пленку, разложили на ней закуски, расставили посуду. Королев и Умов раздали брызжущие  кипящим жиром шашлыки. Забулькала «клюковка» из разбавленного лабораторного спирта, традиционный «шашлычный» напиток. Женщинам налили сухого вина. Прозвучал первый тост.
   Максимов устроился рядом с Петровой. Он старался не позволять себе ничего лишнего. Ему было просто приятно чувствовать ее рядом, иногда случайно касаться ее  руки. Петрова пила лишь сухое вино, большим аппетитом тоже не отличалась. Все она делала аккуратно, красиво и будто сдержанно. Максимову нравилась эта постоянная сдержанность. Он считал, что так могут вести себя или избалованные кокетки, которые считали ниже своего достоинства раскрываться перед посторонними, или глубоко чувствующие и много пережившие натуры. Петрову он не мог отнести к первой категории и был уверен, что его красивую сотрудницу жизнь не баловала. Сам хлебнувший немало горя, он заранее проникся сочувствием к привлекательной стройной женщине. Он с удивлением почувствовал на душе покой — впервые за долгие годы. И тут же, будто расплата за украденное у кого-то счастье, все его существо пронизала острая мысль: Сережа уже никогда не увидит и не почувствует ничего... И опять потянулись бесконечные тяжелые мысли, и опять пришлось напрячь все силы, чтобы не выдать свои чувства, чтобы выглядеть как всегда спокойным.
   После обильного ужина неугомонный Мадякин потащил всех играть в «Третий лишний», потом покидали мяч, любители бадминтона расхватали ракетки. Когда стемнело, Сергей Сухарев вытащил из рюкзака гитару. Попели хором, потом включили магнитофон с модными записями, начались танцы. Максимов не танцевал. Он смотрел на танцующих, среди которых мелькала стройная фигурка Петровой.
   Танцевали долго. Уже Сергей Мадякин с красавицей лаборанткой Людочкой удалились к реке в заросли кустов. Уже Галка Гусляр с Сергеем Сухаревым сидели у костра, тесно прижавшись друг к другу. Галка радостно повизгивала. В свете потухающего костра устало топтались несколько пар. Николай Умов прижимал к себе свою верную помощницу Ирину Оленеву, и рука его лежала немного ниже талии дамы. Алексей Королев что-то нашептывал в ушко прильнувшей к нему Галочке Лукониной, Галочка млела. Сам воздух на поляне ощутимо пронизывали опьяняющие флюиды легкого флирта.
   Слегка охмелевший Максимов пригласил на танец Петрову. Ольга Сергеевна безропотно поднялась с бревна. Она легко выделывала незамысловатые па быстрого танца. Максимов неловко топтался перед ней. К счастью, вскоре зазвучала медленная музыка. Максимов осторожно прикоснулся ладонями к талии партнерши. От этого первого прикосновения к давно желанной и, увы, недоступной женщине у него закружилась голова. Исчезло все — не было сотрудников, не было надоевших комаров, не было привычных тяжелых мыслей о несчастном Сереже, о распавшейся семье, о несложившейся жизни. Были только алый отблеск костра, легкая грусть музыки, загадочные глаза притягивающей его женщины, ее легкое, упругое тело.
   Максимов что-то бормотал о музыке, о звездах, о таинственных свойствах человеческой души. Петрова слушала очень внимательно, движения ее тела подчиняли Максимова ритму танца. Ноги его двигались легко и непринужденно в такт музыке, руки все увереннее держали ее талию. Музыка опять сменилась. Зазвучал модный шлягер «Подорожник-трава». Неожиданно руки Ольги Сергеевны поднялись, обняли Максимова за шею. Почти теряя рассудок от вспыхнувшего желания, он крепко прижал женщину к себе. Ольга Сергеев¬на не сопротивлялась.
   Максимов опомнился, когда музыка смолкла. Он сжал челюсти так, что скрипнули зубы, деланно равнодушно разжал объятия, поблагодарил Ольгу Петровну за чудесный танец, подвел ее к бревнышку. А сам отошел в темноту и жадно, сильными затяжками выкурил подряд две сигареты.
   ...Электричка подходила к городу. Сотрудники столпились в тамбуре. Максимов стоял позади Ольги Сергеевны и, закрыв глаз, всей грудью вдыхал запах ее светлых волос. Когда распахнулись двери, он положил ладони на ее точеные плечи, крепко сжал их и... резко отпустил.
   Перрон опустел. Шумная толпа сотрудников удалялась к концу перрона. Петрова с Олениной ушли в противоположную сторону, они жили в другом микрорайоне. Максимов стоял один и печально смотрел на две тающие в темноте женские фигуры. Петрова уходила домой, в свою семью, к своим дочерям, к своему мужу.
    Максимов глубоко вздохнул и побрел в свою холостяцкую квартиру.
   ...Ольга Сергеевна терпеливо выписывала из пожелтевших отчетов бесконечные колонки цифр, таблицы, абзацы. Работа не требовала большого умственного напряжения, и мысли ее были заняты другим.
   Максимов все-таки настоял на своем, и все без исключения сотрудники лаборатории, помимо основной работы, рылись в кипах отчетов, выписывали сведения для будущей автоматизированной базы данных. Он сам разработал форму таблиц для сбора данных. Программист Толик Гуськов, энтузиаст всеобщей и полной компьютеризации, упоенно разрабатывал программу для ЭВМ. Ольге Сергеевне, кроме сбора данных по одному из направлений работы НИИ, Максимов поручил окончательную проверку собранного материала и его компоновку для ввода в ЭВМ.
   Ольга Сергеевна ловила себя на том, что Максимов стал занимать в мыслях больше места, чем просто начальник. Он появился в их лаборатории несколько лет назад. Прежний начальник лаборатории Овечкин в чем-то проштрафился, и директор перевел его ведущим инженером в соседний отдел. Максимов занял его место. Вскоре его назначили начальником отдела, но он сохранил за собой и лабораторию. Это было необычно для НИИ, человек занимал две должности за одну зарплату.
   Максимов приехал откуда-то из Сибири и сразу привлек внимание женской части коллектива НИИ. Ольга Сергеевна тоже обратила внимание на представительного мужчину средних лет, доктора наук. Открытое русское лицо, очень высокая стройная фигура, всегда спокойное отношение к сотрудникам — все это импонировало ей. Максимов нравился ей, как не может не нравиться представительный мужчина красивой женщине, сознающей свою привлекательность. Женской интуицией она чувствовала, что Максимов тоже не равнодушен к ней, и это ей нравилось. Нравилось и немного тревожило. Она вдруг почувствовала почти неодолимое влечение к Максимову. Первый раз это произошло с ней в электричке, когда Максимов неожиданно крепко сжал ей плечи. Он стоял сзади нее, почти вплотную, она чувствовала его присутствие, присутствие влюбленного в нее мужчину, и ей это было приятно. А потом его большие тяжелые ладони вдруг легли ей на плечи и сильно-сильно сжали их. Она затрепетала. Если бы Максимов тогда поцеловал ее, она бы ответила на поцелуй. Если бы Максимов пригласил ее к себе, она бы не обиделась. Но Максимов неожиданно разжал ладони...
    Ольга Сергеевна зажмурила глаза, отгоняя ненужные воспоминания. Нет, она никогда и ни за что не пойдет на служебный роман, если это на уме у начальника. Во-первых, это аморально и пошло. Во-вторых, она совершенно не собиралась ничего изменять в своей жизни, а в-третьих, о Максимове много говорили, и далеко не все разговоры были приятными. С одной стороны — он доктор наук, профессор, сделал что-то важное в смежной области, где-то в Сибири. У него, по слухам, правительственные награды. Но, с другой стороны, говорили, что он в своей Сибири был большим любителем женщин. Говорили, что он не заботился о семье, и его сын сбился с пути и трагически погиб. О сыне Максимова было две версии. По одной, он погиб в пьяной драке, по другой версии, он попал в тюрьму за хулиганство и там погиб при невыясненных обстоятельствах.
   Говорили, что жена Максимова, порядочная и несчастная женщина, не смогла простить мужу многочисленных измен и смерть заблудшего по вине отца сына и развелась с ним. Говорили, что и сейчас Максимов не может отказаться от своих донжуанских привычек. Он был председателем городского общества изобретателей и рационализаторов, и, как говорили, не проходил мимо ни одной смазливой изобретательницы.
    Говорили, что всю свою немалую зарплату он тратит на женщин. Видимо, так оно и было, потому что доктор наук, начальник отдела Максимов живет в однокомнатной квартире, у него нет машины, гараж он построил сам, своими рука¬ми, как простой инженер, сейчас сам строит дачу, хотя мог бы нанять рабочих.
   Всего этого было достаточно, чтобы Ольга Сергеевна не питала иллюзий относительно намерений начальника. Конечно, какая женщина в душе не мечтает о поклоннике, тем более о таком представительном. Но, хотя Максимов далеко не был ей неприятен, Ольга Сергеевна и думать не хотела о нем как о возможном поклоннике.
   ...Мысли Ольги Сергеевны прервал улыбающийся Толик Гуськов. Он улыбался почти всегда.
   — Привет, Ольга, как жизнь?
   Ольга Сергеевна с удовольствием разогнула порядком уставшую спину, улыбнулась. Гуськов был невероятным болтуном. Но все-таки с ним было приятно поговорить.Грамотный,начитанный, общительный и живой, он был прекрасным программистом и системщиком. Что такое системщик, Ольга Сергеевна представляла довольно смутно, но о Гуськове, как отличном специалисте, говорили в НИИ все, кто его знал. А знал его весь НИИ, так же как и Гуськов знал все обо всех. И он не держал этих обширных знаний в секрете. Но небольшие слабости есть у каждого человека.
      — Привет, Толик. У тебя, конечно, очередное открытие?
Улыбка Гуськова стала еще шире.
      — Ты знаешь, Андрей Иванович у нас гигант!
      — Как же — доктор наук, — тонко сыронизировала Ольга Сергеевна.
      — Да, это доктор! — не принял иронии Гусков. — Я неделю ломал голову над алгоритмом поиска, а он выдал мне такую систему критериев — я за пять минут решил задачу. И дело за тобой. Сколько меду нанесли пчелки в наш улей?
      — Меду немного, — сдержанно улыбнулась Ольга Сергеевна, — но что это за мед, я еще не смотрела. Сама утонула в отчетах.
      — Я скажу Андрею Ивановичу, он освободит тебя от этого, — кивнул Гуськов на кипу отчетов, — тебе уже пора обобщать материал, программа практически готова, надо обкатывать. И по частям загружать легче, чем потом все стразу.
      — Ты уверен, что начальник послушает тебя? — усмехнулась Ольга Сергеевна.
   У нее были основания для сомнений. Максимов уже успел прославиться в НИИ своим невероятным упрямством. Однажды решив что-то, он никогда не отступал, даже если все считали, что он не прав.
      — Ты не знаешь Андрея Ивановича! — убежденно воскликнул Гуськов. — Он так умеет смотреть на любой вопрос!
   Ольга Сергеевна внутренне поморщилась. Была у Толика еще одна слабость — очень любил он восхвалять своих начальников. Прежнему начальнику лаборатории Овечкину он тоже льстил в глаза и за глаза. Овечкин по любому запросу разработчиков разворачивал экспериментальные исследования, и Гуськов в те годы с утра до вечера взахлеб восхищался обилием экспериментального материала, доводил до бешенства вспыльчивого Умова своими рассуждениями о механизмах физико-химических процессов и о математическом моделировании этих механизмов.
   Потом на смену Овечкину пришел Максимов и резко свернул эксперименты.
      — Надо мыслить, — резко говорил он. — Мыслить, а не кидаться бить пробирки. Наши эксперименты — большая трата денег и времени. Одна дельная мысль может заменить десяток рутинных экспериментов.
   В тот «переходный» период не одна Ольга Сергеевна ожидала, что ярый приверженец исследований и моделирования не уживется с новым начальником. Но, к ее удивлению, Толик чуть не с первого дня горячо поддержал Максимова.
      — Что толку в экспериментах, если ни одна модель не описывает реального процесса, — кипятился Гуськов. — Я могу построить десяток моделей на каждый эксперимент.  Надо
обобщить полученные результаты,надо их систематизировать. Вот тогда можно будет браться за серьезную физматмодкль.
   Ольга Сергеевна слабо разбиралась в моделировании и совсем не разбиралась в программировании, но такая откровенная смена взгляда покоробила ее. Однако Толик был доброжелателен и общителен, он был отличным специалистом, и она решила, что просто сама не все понимает. И все же ей не очень нравилось, что Толик льстит новому начальнику, как недавно льстил Овечкину.
       — Ты слышала? — говорил между тем Гуськов, — нашего Андрея  Ивановича хотят сделать  начальником  отделения! Объединят наш отдел с десятым и восьмым. Будет научно-¬исследовательский центр!
   Гуськов болтал еще минут десять. Никто не принимал всерьез его предсказания, потому что обычно все выходило наоборот. Потом Гуськов спохватился и убежал в своей «Искре». Он успевал и поболтать, и поработать за двоих. Что ни говори, а специалист он был классный.
Ольга Сергеевна вернулась к своей работе и к своим мыслям.
   Кроме всего, что говорили о Максимове, была другая, более серьезная причина не отзываться на повышенное внимание Максимова. У нее была семья. У нее были две дочери. У нее был муж.
   При мысли о муже у Ольги Сергеевны испортилось наст¬роение. Семейная жизнь ее складывалась совсем не так, как бы ей хотелось, хотя она очень старалась. Ее муж Андрей (тоже Андрей, — усмехнулась она) любил выпить. Пил он всегда. Но в начале семейной жизни он выпивал только на семейных праздниках и иногда в компаниях. Это было не очень приятно, но случалось нечасто, и Ольга Сергеевна надеялась, что сумеет отучить мужа от пагубной привычки.
   Теперь она убедилась , что перевоспитать пьющего мужчину практически невозможно. Она очень старалась. Старалась не упрекать его, когда он бывал пьян. Ласками и нежностью пыталась отвлечь его от алкоголя. Заботливо и вкусно готовила. Вылизывала квартиру до блеска. Но Андрей пил все больше, все чаще приходил домой пьяным, начинал шуметь и скандалить. И сейчас она с тревогой ловила себя на том, что ей уже не так приятны его объятия, что его ласки становятся грубыми и бесцеремонными. Но она вопреки всему, вопреки логике иногда убеждала себя, что справится, сумеет сделать то, что не удавалось еще никому.
   И Максимов с его вниманием вдруг стал почти неприятен ей: он мог стать помехой. Нет, у нее одна задача в жизни — сохранить семью, помочь Андрею. А Максимов пусть развлекается со своими «изобретательницами».
   ...Резной навес крыши защищал от жаркого солнца. Прозрачный воздух был насыщен освежающим запахом сосновых досок. Ольга Сергеевна сидела на балкончике только что отстроенного дачного домика и в приятной задумчивости смотрела на золотые кроны берез в недалекой  рощи. Прелестный подмосковный пейзаж наполнял ее душу чувством покоя и умиротворенности. Сегодня с Андреем они первый раз ночевали на даче. Детей вечером отвезли к его родителям. Ольга Сергеевна была довольна. Ей казалось, что семейная жизнь наконец-то налаживается. Ее старания были не напрасны, Андрей не пил уже целый месяц. Он взял отпуск, и они вдвоем с отцом достроили дачный домик. Домик получился сказочно-прекрасным.
   Когда началась стройка, Ольга Сергеевна по выходным готовила строителям обед. Они с Андреем чудесно проводили время. Ольга Сергеевна была счастлива, и, чтобы закрепить свой успех, она взяла за свой счет отпуск на три недели. Максимову она сказала, что надо побыть с дочерью. Максимов подписал заявление. Эти три недели были самыми счастливыми в ее жизни.
   Старшая дочь Кира закончила десять классов, все время проводила с подругами и особых забот не требовала. Младшую Анюту после окончания первого класса устроили на две смены в городской лагерь отдыха для школьников. Все работы по дачному участку взяла на себя свекровь. Она была еще крепкой женщиной, несмотря на свои шестьдесят лет, и неуьомимо  орудовала лопатой и тяпкой. Свекор работал в отделе снабжения на заводе, но по вечерам и в выходные помогал Андрею.
   Ольгу Сергеевну к тяжелой работе не допускали. Она просто отдыхала, большей частью читала в тенечке. Когда чтение утомляло, она бродила по ухоженному участку, лакомилась спеющими ягодами, любовалась пышной зеленью. Она пыталась помогать свекрови, но та не разрешала ей.
      — Еще успеешь, доченька. Вот помрем мы с отцом, тогда уж наработаетесь. Иди отдыхай, иди к Андрею.
   И Ольга Сергеевна шла к Андрею. Тот буквально расцветал, увидев красавицу жену.
   Ольга Сергеевна свернулась калачиком на деревянной кровати, сделанной Андреем. Она была счастлива. Она одержала победу — Андрей перестал пить. Оставалось небольшое беспокойство: уж очень Андрей был послушным сыном своих родителей. Возможно, он начал пить именно из-за того, что не привык к самостоятельности, не привык отвечать ни за себя, ни за свою семью. Ольга Сергеевна незаметно уснула.
    ...Было еще светло, когда ее разбудили мужские голоса. Она лежала на постели одна, за окном Андрей разговаривал с какими-то мужчинами.
      — Четыре куба пятидесятки...
      — Метров пятьдесят. Ближе не вышло, — гудели голоса за окном.
   «Мужские заботы», — улыбнулась про себя Ольга Сергеевна. Яркое вечернее солнце золотило воздух за окном. Андрей спланировал домик так, чтобы прямые лучи не попадали в спальню, здесь стоял приятный золотистый полумрак. Замечательно ровно оструганные доски прилегали друг к дугу. Нигде не видно ни одного гвоздя — Андрей забивал их каким-то особенным способом, кажется, даже замазывал чем-то шляпки. Ольга Сергеевна не вникала в эти мужские тонкости, ей просто нравился результат.
   Андрей ухитрился подобрать доски так, что текстура дерева образовала на стенах и на потолке своеобразный законченный узор. Сколько труда Андрей вложил в эти резные рейки, планочки, как их, плинтуса, что ли, или наличники. И как красиво все получилось. Вряд ли у кого есть такой сказочный домик. Маленький дворец. Пусть маленький, им с Андреем так хорошо в нем. Ольга Сергеевна от удовольствия зажмурилась. Андрей был старше ее на девять лет, но она не чувствовала разницы в возрасте. Она блаженно улыбнулась, повернулась на другой бок и снова свернулась калачиком.
   Как хорошо! Теперь у них есть настоящая дача. Пусть не своя, а родителей, но это даже лучше. Родители еще крепкие, сумеют ухаживать за участком, а у них с Андреем и у девочек будет чудесное место для спокойного отдыха.
   Заскрипели ступеньки, в домик вошел Андрей.
      — Оленька, тут мужики просят помочь. Я схожу на часок, а? Ты не скучай, я быстро!
   Он нежно поцеловал жену, погладил ее. Ольга Сергеевна обняла его, прижалась к нему, улыбнулась.
   — Только не долго. А то я уже соскучилась.
   Андрей радостно засмеялся и ушел. ьга Сергеевна опять задремала.
   ...Пробуждение было ужасным. Грубые руки шарили по ее телу. Ольга Сергеевна испуганно вскрикнула. В домике было темно. Над ней нависал Андрей, от него пахло перегаром.
   Андрей быстро заснул, а она лежала без сна и плакала. Все ее старания, вся ее нежность — все пошло прахом. Она понимала, что если он так напился после долгого воздержания, то теперь его не остановить. Неужели это зло и в самом деле неискоренимо? Неужели ей мучиться всю жизнь, как мучается Ирина Оленина? Сергей у Ирины был хорошим парнем, после института получил отличное распределение. И вдруг начал пить. Потерял перспективную должность, с трудом устроился к ним в НИИ рядовым инженером, сейчас пьет все больше и больше. Ирина жалуется: до драки дело доходит. Ирина волевая, твердая женщина, но ничего не в силах изменить.
   Как жить дальше, если Андрей снова будет пить? А может, просто она плохо старалась? Она должна, просто должна отвлечь мужа от пьянства. Иначе их семья распадется. А этого нельзя допустить. Никак нельзя. Она просто не сможет поднять двух дочерей. Значит, надо начинать все сначала.
   ...Ненастный осенний вечер казался бесконечным. Ветер зловеще гремел жестяной оплеткой балкона. Капли дождя с удручающей монотонностью били о подоконник. Максимов невидящим взглядом смотрел в окно.
   Никуда не уйти от тяжелых мыслей, не избавиться от запоздалых сожалений и угрызений совести. Ничем не заглушить невыносимую боль в душе. Снова и снова в памяти вставало прошлое.
   ...Когда Сережа не пришел домой ночевать, они с женой не спали до утра. Максимов звонил в «Скорую помощь», в морг. Нет, никуда не доставляли их сына. Днем Максимов пошел в милицию. Невзрачный капитан с каким-то испуганным взглядом бегающих глаз сказал, что его сын задержан по подозрению в убийстве.
   Сейчас Максимов понимал, почему тот капитан беспокоился, понимал, что должен был сделать он, отец. Милиция не имела права задерживать несовершеннолетнего без ведома родителей.
   Но тогда он был просто раздавлен. Твердо усвоенное с пионерского детства убеждение в том, что милиция напрасно не арестовывает, парализовало в тот момент его волю. Его согнула, сковала мысль о том, что Сережа оказался способен на ужасное преступление, что он, Максимов, воспитал преступника. И только он, отец, виноват во всем, что произошло потом. Он растерялся, поверил клевете, оказался не готовым к неожиданности.
   Свидания с сыном следователь не разрешил. Город гудел от чудовищных слухов. Максимов жил в оцепенении. Расследование тянулось долго, почти полгода. Все это время Максимов не мог спать. Еда вызывала отвращение. От нервного потрясения, от физического истощения он едва держался на ногах. Раз в неделю он относил в городскую тюрьму посылки для Сережи. Он не раз говорил с политруком тюрьмы, плотным майором с круглым рябоватым лицом и пронырливыми глазами. Политрук с сожалением говорил, что Сережа плохо себя ведет, сидит в карцере. Доверительно просил денег для передачи Сереже. Максимов безропотно отдавал майору все, что было при нем. Конечно, потом выяснилось, что сын этих денег не видел.
   Директор НИИ, с сочувствием разводя руками, попросил Максимова написать заявление об освобождении от должности. Максимов написал. Заявление было искреннее, с признанием своее вины в упущениях в воспитании сына. Его перевели на рядовую работу.
   Секретарь райкома, которого он хорошо знал, посоветовал ему ничего не предпринимать, не мешать следствию. Посоветовал дружески. Максимов поверил, уговорил жену терпеливо ждать.
   Настал день суда. Издевательская ухмылка судьбы — это был день рождения Сережи. День своего совершеннолетия сын встречал в тюрьме.
   Здание суда было переполнено негодующими женщинами. Максимов с женой шли по коридору сквозь толпу, как сквозь строй. Крики, проклятия, угрозы. В зале для них не нашлось свободного места. Максимову пришлось стоять. Конвой ввел подсудимых — Сережу с приятелем. Оба стриженные наголо. Сережа был невероятно худой, в каких-то отрепьях с чужого плеча. Суд продолжался три дня.
   Максимов был потрясен, когда выяснилось, что нет никаких, абсолютно никаких объективных доказательств вины Сережи и его приятеля. Они случайно оказались в подвале, где лежал пьяный мужчина. Они его не трогали, но через сутки этого мужчину нашли в том же подвале мертвым, зверски избитым, с переломанными костями.
   Незадолго до суда Максимов нашел силы съездить в Москву, по рекомендации старых друзей договорился с энергичным адвокатом о защите сына. Максимов догадывался, что на суде ему, как отцу несовершеннолетнего преступника, придется держать ответ. Он приготовил покаянную речь, хотел всю вину взять на себя, хотел просить суд пощадить его сына. Но то, что он узнал на суде, меняло все. И когда судья дал ему слово, он говорил только о чудовищной необъективности следователя и обвинителя. Его речь произвела впечатление даже на привычных ко всему членов суда.
   Суд направил дело на доследование. Максимов надеялся, что Сережу освободят, но этого не случилось. Сын продолжал оставаться в тюрьме.
   Максимов был потрясен еще сильнее, чем вначале, когда верил в вину сына. «Как же так, — мучительно думал он, — все уверяли, что Сережа виноват. Уверяли в милиции, уверял следователь, уверял секретарь райкома. Горячо и злобно обвиняла Сережу на суде прокурор — молодая еще женщина. А он оказался невиновным. Все доказательства указывали на совершенно другого, неизвестного еще убийцу.
   Но Сережа в тюрьме. Сам Максимов втоптан в грязь. Немного утешало лишь то, что старший сын Игорь учился в Москве и еще ничего не знал о младшем брате.
   Ошеломленный, начинающий смутно прозревать Максимов снова пошел на прием к секретарю райкома. Секретарь принял его. Неохотно, но принял. Когда Максимов начал говорить о том, что сын ни в чем не виноват, секретарь оборвал его.
      — Перенос дела ничего не значит. Это юридические зацепки вашего адвоката, адвокатские штучки. Твой сын убил человека и будет осужден.
      — Но ведь все доказательства против этого. Я прошу вас...
      — Ты мешаешь следствию. Я тебя просил не мешать. Я советую тебе уехать из города. Работу ты найдешь. Будут трудости — я тебе помогу.
   Изумленный Максимов не нашелся, что сказать, только молча смотрел на секретаря. Тот по-своему понял его молчание.
   — Твое присутствие мешает следствию. Ты не последний человек в городе ... Отец преступника... Даю тебе месяц сроку. Через месяц, если ты не уедешь, мы на бюро райкома снимем тебя с учета, ты понимаешь, что это значит.
   Максимов понимал. Его снимут с партийного учета. В городе он работы не найдет, значит, не сможет встать на учет в другой парторганизации. И по уставу партии он через три месяца автоматически станет беспартийным — за утерю связи с партией, за неуплату членских взносов и так далее. А званием коммуниста он дорожил.
    И он уехал. Они с женой верили, что при имеющихся доказательствах никакой суд не сможет осудить Сережу.
   Они ошибались. Через полгода состоялся второй суд. И опять вина Сережи не была установлена. А еще через полгода третий суд осудил Сережу на десять лет. И только тогда Максимов понял, что от него просто избавились. Если бы он остался в городе, пусть без работы, пусть выбывший из партии, он спас бы сына.
   А теперь осенний ветер сеет дождь на могилку Сережи, и ничего нельзя исправить, и остается только неизгладимая боль, презрение к себе, невыносимые угрызения совести, жгучая тоска и беспросветное одиночество.
   Максимов обвел взглядом свое спартанское жилище. Кровать, стулья, письменный стол с пишущей машинкой. Во всю стену — самодельный стеллаж для книг. Несколько секций стеллажа забиты его рукописями. Повести, стихи, пьесы, роман, рассказы. Каждую свободную минуту Максимов писал. «По Фрейду — сублимация»,— невесело усмехнулся он. Он изнурял себя, чтобы не опуститься, не сойти с ума. Он не позволял себе ни минуты безделья, лишь бы немного ослабить непрестанную сосущую тоску. В теплое время года он загружал себя непосильной физической работой. Построил гараж своими руками. Освоил дачный участок, начал строить домик. Сам готовил себе еду, сам стирал, убирал квартиру. Ни минуты безделья, ни минуты покоя, не расслабляться, не дать горю осилить себя. Сегодня он решил написать стихи, но получилось что-то тоскливое, он не мог удержать грозную лавину горьких воспоминаний.
   Без конца, без начала
   В одиночество канут года.
   Снова осень настала,
   И в туманах ни зги не видать.
       Только палые листья
       На студеной осенней воде,
       Будто бледные лица,
       Постаревшие в долгой беде...
   Максимов не собирался публиковать свои произведения. Просто он чувствовал, что если хоть ненадолго даст себе передышку, тоска сломит его. Только бы не опуститься, не раскиснуть, не озлобиться на всех и вся за свои же ошибки. Каждую ночь он ложился далеко за полночь, спал плохо, часто совсем не спал. Утром заставлял себя делать зарядку и шел на работу, стараясь держаться прямо и бодро.
   А на работе стало тревожно. Откровенно распадался Советский Союз, разваливалась экономика огромной страны. Горбачев сознательно или невольно выпустил вожжи из рук, и национальные царьки на окраинах державы упорно добивались независимости от «империи зла».
Максимова бесила недальновидность или злой умысел высших чинов страны, но он был всего лишь начальником отдела небольшого НИИ, и его мнения никто не спрашивал. Лишь к его тоске и угрызениям совести прибавились новые горькие сожаления. КПСС, ради членства в которой он оставил сына одного наедине с чудовищной бедой, - эта могучая партия теперь стала посмешищем в глазах практически всего народа, и сама начинала разваливаться. Для Максимова это стало настоящей гибелью богов. 
   Начался развал отечественной промышленности. По стране катилась небывалая волна сокращения штатов, Горбачев ради неведомого "ускорения" призывал интенсифицировать все работы, обходиться меньшими силами. Директора предприятий были в отчаянии. В первую очередь сокращали работающих пенсионеров. Потом дошла очередь до остальных. 
   В стране стали заметно повышаться цены га все товары, особенно продукты питания, а зарплата у всех оставалась прежней, "застойной". Горбачев разрешил организовывать "кооперативы" со своими, коммерческими ценами, и многие сотрудники стали уходить со своих привычных мест в государственных организациях и предприятиях. Из отдела Максимова ушли четырнадцать человек, из них шесть кандидатов наук.
   А сей¬час надвигалось новое сокращение. Максимов сопротивлялся, как мог, сумел чуть не наполовину уменьшить директивную "разнарядку" на сокращение, но все равно урон был огромный. В отделе оставалось меньше половины прежнего состава. Максимов с ужасом думал о том, что через год уцелевшие сотрудники разбегутся по коммерческим структурам, которых развелось, как поганок после дождя. Однако эти заботы отвлекали от тяжелых мыслей, появлялась какая-то, пусть маленькая, цель в жизни. Гуськов и Петрова уже загружают банк данных, остальные сотрудники постепенно заканчивали сбор результатов многолетней работы лаборатории.
   ...Максимов сидел за пультом ЭВМ, рядом радостно топтался ликующий Гуськов.
      — Андрей Иваныч, получилось! Вы видите, получилось! Эх, маловато еще данных!
      — Ничего,  Анатолий Васильевич,  это вопрос времени. Уже недалекого времени. А вот как упростить саму систему поиска аналогов? Алгоритм поиска, как вы говорите.
      — Ничего страшного! Это же секунды. Вот, смотрите...
Пальцы Гуськова запорхали над клавиатурой. Длинные гибкие пальцы, как у пианиста-виртуоза. Максимов чуть не с восхищением смотрел на его работу. Но его не оставляли  сомнения. Он сам составил эти таблицы — систему возможных процессов, протекающих при различном сочетании компонентов. Он смог составить эти таблицы, он мог заполнять их, но он - доктор наук с большим опытом научной работы в области прикладной химии. Он сможет легко выбрать из огромного множества процессов основные и отбросить второстепенные. А сможет ли это Гуськов? С его способностями — сможет. А Петрова? Увы, Петрова, пожалуй,  не сможет. А уж остальные сотрудники - и подавно. Значит, вся эта система никуда не годится. Максимов вздохнул и спросил:
      — Анатолий Васильевич, а Петрова сможет так?
      — Сможет! Ну, не совсем так, но сможет.
      — А Королев?
      — А почему бы и нет?
      — Потому что он не химик. Он не сможет «в уме» перебрать возможные процессы, не сможет отобрать главные.
      — А таблицы на что? Смотрите, вот таблицы. Для любых сочетаний компонентов. Конечно, будет не так быстро, но получится.
      — А если появится новый компонент?  Которого нет в таблице?
Гуськов на мгновение задумался, потом лицо его засияло обычной широкой улыбкой.
      — На этот случай имеюсь я.
      — Разве что так, — задумчиво сказал Максимов. — А не проще ли будет...
Он взял таблицы, посмотрел на них. Перечень возможных физико-химических процессов при всех мыслимых сочетаниях компонентов. Какая-то мысль с трудом пробивалась к поверхности сознания.
      — Так, так, — забормотал Максимов, — компоненты, компоненты... Группы компонентов. А зачем все это?
   Гуськов непонимающе взирал на начальника. Мысль, наконец, пробилась
      — Скажите-ка, глубокоуважаемый коллега, чем определяются все эти возможные процессы?
      — Как чем?! — изумился Гуськов. — Природой компонентов! Вы же расписали все возможные процессы при введении любого известного компонента.
   Да, это было так, и все эти таблицы стоили Максимову почти полгода плотного труда. Но теперь, когда все мыслимые процессы он сумел свести в таблицы, сами таблицы стали ненужными. Эта мысль, которая с таким трудом пробивалась на свет Божий, была простой, как ножка стула. Но чтобы она оказалась такой простой, потребовались долгие месяцы работы и раздумий, потребовался весь прежний научный опыт Максимова.
      — Так вот, — Максимов еще раз оценил простую мысль.- Все правильно, изъяна нет, — выбросите все эти таблицы.
      — А как же критерии аналогичности?!  — воскликнул Гуськов.
      — Критерии аналогичности — наличие того или иного компонента. Если все компоненты одинаковы — это будет полный аналог. Если только часть компонентов одинакова — это будет
приближенный аналог. Конечно, надо разделить компоненты на основные и второстепенные. Но это просто — как мы разделили процессы. Компонентов меньше, чем процессов, значит, не только Королев, но даже любой лаборант сможет работать с этой системой.
   Максимов отдал должное сообразительности Гуськова: тот мгновенно оценил предложение. Но ведь Гуськов чуть не полгода бился над этой проблемой, иначе он не сумел бы понять эту мысль, казавшуюся теперь такой простой. Гуськов восторженно завопил:
      — Андрей Иванович!
      — Вот так делаются открытия, — усмехнулся Максимов. — Что-нибудь падает на голову, — и открытие готово.
      — Андрей Иванович! — восхищенно кричал гуськов. — Да это же! Да я за полчаса! Вот это да!
      — Не будем петь дифирамбы, — улыбнулся Максимов.
   Его немного коробила восторженность Гуськова, в этом проглядывалось что-то искусственное, но он ни за что не стал бы одергивать Гуськова, чтобы не обидеть его. Вчера тот поклонялся Овечкину, сегодня — Максимову, завтра будет поклоняться кому-то еще. Но такого специалиста надо поискать. Лучший программист Подмосковья, не меньше.
   Максимов встал и увидел Петрову. Она, видимо, уже давно слушала их разговор, и ее взгляд выражал одобрение и доброжелательность. И от этого взгляда Максимов вдруг почувствовал себя почти счастливым.
   ...Они сидели рядом за пультом, и Ольга Сергеевна неторопливо нажимала клавиши.
      — Это основной компонент? — спрашивала она.
      -Да.
      — А этот?
      — Стойте! — закричал Гуськов. — Все просто! Я сейчас!
   Он чуть не столкнул Максимова и Петрову со стульев, его пальцы с невероятной быстротой забегали по клавишам. У Максимова сегодня выдался спокойный день, начальство было в отъезде. Он стоял и смотрел, как Гуськов корректиру¬ет программу, их совместное любимое детище. Ольга Сергеев¬на спокойно стояла рядом. И ее присутствие опять приятно тревожило и будоражило. Минут через десять Гуськов вскочил со стула.
      — Ольга, садись! Ищи любой аналог. Смотри внимательно: две звездочки — главный компонент, одна звездочка — важный компонент,   без  звездочки —  второстепенный,   его
можно не учитывать. Давай!
   Ольга Сергеевна неторопливо перебирала клавиши, ненадолго задумывалась, снова нажимала. Пальцы у нее были красивые, с аккуратными овальными ногтями, покрытыми неярким лаком.
      — Нашла, — спокойно и чуть удивленно сказала она. - Вот аналоги.
      — Нашла! — завопил Гуськов. Он внимательно посмотрел на экран и повторил уже спокойней: — Нашла. Один полный аналог, два приближенных. Андрей Иваныч, проверьте вы.
   Максимов всматривался в экран дисплея, старался найти ошибку. Уж очень быстро Гуськов изменил программу. Но все было правильно, ошибки не было.
      — Все верно, — сказал он и усмехнулся. — Верной дорогой идете, товарищи!
Гуськов захохотал. Ольга Сергеевна сдержанно улыбнулась. Она посмотрела на часы. Она все делала аккуратно. Уходила с работы тоже аккуратно, «по звонку». Радость Максимова несколько поблекла.
      — Давай, Ольга, завтра весь день вводи данные! Как можно больше! — восторженно говорил сияющий Гуськов. Его энтузиазм заражал Максимова.  Хотелось скорее запустить
систему.
      — Завтра я не выйду на работу,  — спокойно сказала Ольга Сергеевна. — У меня Анюта заболела.
   Она помолчала и взглянула на Максимова.
      — Я могу идти?
      — Да,  конечно,  — широко улыбнулся Максимов,  хотя внутренне его покоробило.
   Всем тут наплевать на работу, есть более важные дела, дети, муж. Есть ведь у Петровой бабка, дедка, так нет, не упустит случая посидеть дома с любимым мужем.
   Когда Петрова ушла, Гуськов несколько обиженно взглянул на начальника и пробормотал:
      — О, женщины...
И опять бессонная, мучительная ночь. Максимов знал, что нарушение сна означало сбой психики. А у него серьезное, хроническое нарушение сна. Что же делать? Что делать, когда уничтожено все? Уничтожена семья — сначала морально, потом юридически. Уничтожена коммунистическая идея, ради которой он пожертвовал сыном, чтобы сохранить партбилет. Недавно райком (бывший райком!) вернул ему его учетную карточку. Не стало КПСС, партбилет можно просто выбросить, как сделали те перевертыши, которые загодя почуяли запах паленого.
    Масимова бесило, что ни один из партработников, - профессиональных революционеров, как он их называл, - не встал на защиту КПСС, не возмутился, не пошел на баррикады, не облил себя керосином и на сгорел на Красной площади на глазах у людей.Нет, все эти профессиональные коммунисты первыми побросали свои партбилеты в мусорные корзины и побежали устраиваться на теплые, хлебные места. А ведь они получали неплохую зарплату за то, что призывали всех нас строить коммунизм и жертвовать ради коммунизма всем личным, даже жизнью. Ведь это самое настоящее предательство. И такого массового,многомиллионного предательства история вряд ли когда  знала. А он, как последний идиот, ради партбилета предал своего сына.    
   Разваливается сама страна, которой он отдал практически всю свою жизнь, все силы, все здоровье. Вместо СССР «беловежские партизаны» предлагают мертворожденного ублюдка — СНГ.
И лезут, как крысы, затаившиеся до поры в зловонных кучах, лезут «новые русские» — люди без чести, без морали, без совести, с одной неутолимой жаждой обогащения любой ценой. И на эти отбросы общества делают ставку «демократы», рисуя народу радостные картины процветания страны.
   Партийные лидеры всю его сознательную жизнь уверяли, что в СССР полностью и окончательно победил социализм. Они уверяли, что теперь реставрация капитализма в СССР невозможна. И он верил этой демагогии. Верил, хотя сам посмеивался над идиотски примитивными лозунгами вроде: "Учение Марска верно, ибо оно правильно!". А сейчас в стране пугающими темпами возрождается капитализм, самый настоящий капитализм со всеми его чудовищными, людоедскими правилами и законами. 
   Нет, он, Максимов, не будет работать на капиталиста. Он может сделать только одно — всеми своими ничтожно малыми силами бороться за сохранение страны, ее науки, ее народа. Он не один, таких нормальных людей много. Сейчас их никто не будет слушать, народ опьянен сказками о быстрой наживе. Но если каждый будет на своем месте честно трудиться, то рано или поздно они возьмут верх. Надо кончать эти самоистязания. В ближайшем будущем грядет всеобщий распад. Чтобы не раствориться в океане нищеты, чтобы остаться человеком, нужна твердая опора под ногами.
   Эта опора есть — малое предприятие «Прогресс» при городском ВОИР. До сих пор он смотрел на «Прогресс» несерьезно, отмахивался от предложений Майи Тихоновны, ответственного секретаря ВОИР. Завтра же устроим «военный совет». «Прогресс» оставим изобретателям. Майя предлагает играть на колебаниях цен ваучеров, на повышении курса валюты — будем играть. Но для этого создадим другое предприятие, с красивым названием, например, «Меценат». Майя там развернется. Хватит ее сдерживать, а то сбежит куда-нибудь за большими деньгами.
   Максимов встал с постели, прошел на кухню, закурил. За темным окном изредка хлюпали по осенней слякоти запоздалые автомобили. Да, надо прекращать эту фрейдовскую «сублимацию», пока есть силы и варит голова. Грош ему цена, если он не впишется в навязанную народу игру. Он должен быть белозубым, веселым и богатым, как говорила любимая женщина в одной популярной в годы перестройки повести. А то единственного оставшегося сына стыдно приглашать в эту конуру, не говоря уже об Ольге Сергеевне. Сережу не вернешь, но смерть его не должна быть совсем напрасной.
   ...В столовой НИИ было шумно, но довольно уютно.
      — А что это вы, Андрей Иваныч, перешли на общепит? — поинтересовалась Ирина Оленина.
   Максимов солидно откашлялся и с достоинством сказал:
      — Моя кухарка взяла отгулы. У нее внуки заболели.
Ирина уважительно переглянулась с Ольгой Сергеевной и заговорила о том, что волновало в эти дни всех: о перестройке, о Горбачеве, предателе и подкаблучнике своей Рамсы, о гласности. Максимов рассеянно слушал ее и украдкой рассматривал Ольгу Сергеевну. Она ела аккуратно, неторопливо и красиво, как делала все.
    Максимов не мог признаться сотрудникам, что готовил себе сам. Не мог сказать, что начал ходить в столовую из-за Ольги Сергеевны, чтобы побыть рядом с ней хотя бы полчаса.
Поначалу он один выстаивал длинную очередь, садился где-нибудь в уголке и издали смотрел на Ольгу Сергеевну. Большинство сотрудников обедали дома, благо жилье находи¬лось рядом с НИИ. Столовую посещали те, кто жил далеко. Они убегали в столовую пораньше, и когда пунктуальный Максимов появлялся в столовой, Оленина и Петрова уже обычно обедали.
Однажды Оленина подошла к стоящему в хвосте очереди Максимову.
      — Андрей Иваныч, идите к нам, мы с Ольгой заняли на вас очередь.
Максимов с удовольствием присоединился к ним и сел за столик вместе с дамами. Как говорят дипломаты, обед прошел в дружеской обстановке. С тех пор Максимов, который прежде не терпел, когда лезли без очереди, без малейших угрызений совести пристраивался к своим сотрудницам.
   После обеда Оленина и Петрова гуляли по территории НИИ, а Максимов с завистью смотрел им вслед и отправлялся в свой кабинет. Такие обеды втроем стали традицией. Сотрудницы привыкли к его присутствию и спокойно обсуждали свои дела, в том числе, семейные. Оленина простодушно рассказывала о детях, о тесной квартире, о конфликтах со своим мужем, который пристрастился к выпивке. Петрова была гораздо сдержанней и если говорила, то только о дочерях, и то отделывалась короткими скупыми фразами. Как-то у Олениной заболела дочка, и Максимов целую неделю обедал вдвоем с Ольгой Сергеевной. Это была приятная для него неделя.
      — Ольга Сергеевна, — обратился он к Петровой, когда они
в первый раз вдвоем вышли из столовой, — вы привыкли гулять, не возражаете, если я заменю вам на время Ирину Алек¬сандровну?
      — Конечно, нет, — улыбнулась сотрудница.
И пока Олениной не было, Максимов до конца обеденного перерыва гулял с Петровой. Стояла вялая подмосковная зима, всю неделю небо оставалось на редкость безоблачным, сиротски  грело редкое для этих мест солнце. Гулять молча было неприлично, и Максимов заставлял с¬бя говорить. О чем угодно, лишь бы его спутница не скучала, не чувствовала себя скованной и не прекратила бы эти дорогие для него короткие прогулки.
      — Все-таки в Сибири лучше, — заявил однажды Максимов. — там триста солнечных дней в году, солнце очень активное. Уж если зима, то не меньше тридцати градусов, если лето, то по земле босиком не пройдешь — горячо.
      — Я знаю,  — неожиданно для него произнесла Ольга Сергеевна, — я ведь тоже сибирячка.
   Максимов был удивлен. Он считал сдержанную, молчаливую сотрудницу порождением бледного Подмосковья. После Сибири он не мог привыкнуть к манерам жителей Подмосковья. Они казались ему неискренними, лукавыми, себе на уме. Он чуть было не сказал, что думал, но вовремя спохватился.
      — Слава Богу, — засмеялся он. — А я все удивлялся, почему вы так отличаетесь от остальных.
      — В чем? — поинтересовалась Петрова.
      — Во всем. Здешний народ мне не нравится. Тут никто по-настоящему не дружит, во всём неискренность. В Сибири, если «едят» человека, то открыто. с хрустом, с брызеами, с криками. Партком, местком, собрания, товарищеский суд. Зато человек может отбить все обвинения, знаю такие случаи. А здесь человек ходит-ходит рядом с тобой, улыбается, здоровается и вдруг — исчез. Спрашиваешь: где человек?  Все удивляются, пожимают плечами. Потом выясняется: «съели» несчастного. Втихомолку, вместе с тапочками...
   Петрова негромко засмеялась. Максимов впервые услышал ее смех, обычно она только улыбалась.
      — А где же вы учились? — спросил он.
      — Я закончила ТИАСУР.
      — Господи, — еще больше изумился Максимов, — ТИРИЭТ-ТИАСУР?
      — ТИАСУР-ТИРИЭТ, — с улыбкой подтвердила сотрудница.
      — А в каком году?
      — В семьдесят втором. Мы защищались в феврале.
      — Чудеса, — развел руками Максимов. — А я в вашем ТИАСУРЕ с семьдесят третьего  года пять лет был председателем ГЭК. Если бы вы заканчивали на год позже, я бы обязатель¬
но сагитировал вас ехать в наш НИИ.
      — У нас многие к вам распределились.
      — А вы что выбрали?
      — Да здесь, неподалеку. В Подмосковье.
     Максимов чувствовал сдержанность своей попутчицы и перевел разговор на другую тему. Видимо, у Петровой были основания не рекламировать свой студенческий выбор.
      — Я сам не коренной сибиряк, но основную часть жизни работал в Сибири. Ровно дваадцать пять лет, как самый закоренелый декабрист. Правда, их угнали туда в цепях, под конвоем, а я — по зову комсомольского сердца, добровольно. В нашем микрорайоне были две улицы: улица Декабристов и улица Радищева. Символично, правда?
   Максимову было приятно, что Ольга Сергеевна слушает его внимательно, и улыбка не сходит с ее лица. Однажды они заговорили об Олениной.
      — Что там с Ириной Александровной? — спросил Максимов. — Обещала выйти через неделю, а уже вторая проходит.
      — У нее не все благополучно в семье, — прозвучал неожиданный ответ.
      — Дочка заболела?
      — Нет.

      — С мужем неладно? — догадался Максимов.
      - Да.
      — Пьет, бьет, денег не дает?
      — Что-то вроде, — сдержанно улыбнулась Петрова.
В Максимове проснулся начальник отдела.
      — А при чем тут работа? У многих женщин такие же мужья, но они же ходят на работу.
      — У нее несчастный случай.
Максимов начал догадываться.
      — Вешала портьеры и упала с табуретки? — хмуро спросил он.
      — Белила потолки, — негромко ответила Петрова.
Максимов никогда бы не подумал, что Ирину Оленину обижает пьяный муж. Всегда жизнерадостная, разговорчивая, она казалась вполне довольной жизнью. Традиционные выездки «на шашлыки» организовывала всегда она. В компаниях с удовольствием пела, отлично танцевала, заразительно смеялась. Он покосился на спутницу. Ее ухоженное лицо, модная одежда неожиданно вызвали глухое раздражение. «Уж ты-то не белишь потолки, — саркастически подумал он, вспомнив ее красивые холеные пальчики. — тебя муж, конечно, носит на руках, и ты вполне счастлива и довольна». Он считал, что у Олениной благополучная семья, а Петрова несчастлива в браке. Оказывается, все наоборот. Видимо, разлившаяся желчь толкнула его на ядовитый вопрос:
      — А вы не белите потолки?
      — Нет, — сухо ответила Петрова.
      — Простите, — смешался Максимов, — я просто ошеломлен. Никогда бы не подумал. Вот уж, действительно, невидимые миру слезы.
      — У каждого свои проблемы, — миролюбиво обобщила
Петрова.
      — Надеюсь, у вас нет таких проблем? — поинтересовался Максимов и, поскольку Петрова игнорировала этот вопрос, задал другой. — Кстати, если не секрет, вы давно замужем?
      — Давно.
      — А кто, позвольте спросить, ваш избранник?
      — Он был военный. Потом его комиссовали по состоянию здоровья.
      — А где он сейчас служит? — допытывался Максимов.
      — В «Рубине». Слышали о такой фирме?
      — Слышал. Это что-то околовоенное? И чем там люди занимаются?
      — Муж ездит по объектам. Они там что-то монтируют и отлаживают. От Владивостока до Калининграда.
   Любопытство Максимова иссякло. Конечно же, муж Петровой, бывший офицер, предпочел разъездную работу простым монтажником. Это понятно: сверхурочные, командировочные, суточные, районные. Такую супругу надо содержать в холе и неге, чтобы не убежала к другому.
   Максимов всегда испытывал неприязнь к таким вот дамочкам с дипломом, которые шли на мезальянс со всякого рода шабашниками — калымщиками, как их звали в Сибири. Их не смущала разница в образовании, низкий уровень куль¬туры мужа. Муж может быть грузчиком, продавцом газировки, жуликом, оборотистым снабженцем, шабашником — дамочек не интересовал способ добычи денег, лишь бы этих денег было побольше, лишь бы жить легко и «красиво», покупать модные тряпки, дорогую косметику. Взамен они отдают не¬разборчивому добытчику свое красивое тело и в придачу — диплом о высшем образовании.
   Максимов почувствовал горькое разочарование. Привычка сдерживать эмоции тут же перевела это неприятное чувство в сарказм. «Бывает, бывает, — усмехнулся он внутренне, — приезжает наивный романтик на новое место, встречает там утонченную красавицу, без памяти влюбляется в нее, обожествляет предмет своих глубоких чувств, целует следы ее ножек. А потом выясняется, что с его божеством в этом городе «не спал» только ленивый. Да, пора возвращать мою «кухарку» из отпуска.
   После этого разговора Максимов снова стал обедать дома. На душе было пусто, горько и одиноко.
   ..До Нового года оставалось всего две недели, но Ольге Сергеевне казалось, что зима тянется уже бесконечно долго. Вечно хмурое подмосковное небо, слякоть под ногами, перебои с отоплением в квартире — все это угнетало и раздражало ее. Дочери тоже не очень радовали ее. Кира училась в последнем классе и еще не определила, что она будет делать после окончания школы. Все свободное время она проводила с подругами, ни о чем не думающими обеспеченными девицами. Они могли часами слушать примитивную «музыку», состоящую из одних ритмических ударов, взахлеб обсуждали модных певцов. Анюта училась неплохо, но ее было невозможно загнать домой. Она готова была проводить на улице целые сутки.
   С Андреем после короткой дачной идиллии отношения медленно, но верно разлаживались. Он больше и слышать не хотел о воздержании от спиртного. Месяц назад он с бригадой наладчиков уехал куда-то в Забайкалье. Уехал надолго, до лета. Прощание было холодным.
      —Андрей, ты уж держись там, — умоляла Ольга Сергеевна.
      — Хватит, надоело, — грубо оборвал ее муж. — Я не пьяница, ясно? Ну, выпиваю, сейчас все пьют.
      — Милый,  вспомни,  как хорошо было летом,  — через силу улыбнулась Ольга Сергеевна.
      — Чем тебе сейчас плохо? Чего тебе не хватает?
      — А ты не можешь приехать пораньше? — сменила тему разговора Ольга Сергеевна, — я так буду скучать без тебя.
Бросаешь меня одну на всю зиму.
      — Да уж,  — нахмурился Андрей.  —  Как же.   Вы же больше двух недель не можете. терпеть. Попробуй только! Узнаю — прикончу.
      — Как ты можешь так говорить? Я просто не хочу быть так долго без тебя.
      — Не умрешь. Я же говорил: за эту командировку нам обещали хорошо заплатить. По двенадцать тысяч. Сколько там ваши ученые получают?
   Ольга Сергеевна получала двести сорок рублей в месяц.
   Андрей уехал, и она осталась одна. Совсем одна. У дочерей была своя жизнь. Близких подруг у нее не было. Даже с Ириной Олениной она не могла поделиться своими тревогами.
Она коротала одинокие вечера за домашними делами, но все валилось из рук. Пыталась читать — интерес не пробуждался. В стране шли бурные события. Бездарная попытка путчистов вынесла на гребне волны Ельцина в ореоле народного героя. Окончательно растерявшийся Горбачев вместе с перепуганной после Фороса Раисой Максимовной еще цеплялся за кресло президента не существующей больше страны. Под давлением Ельцина он запретил деятельность КПСС, на глазах миллионоа телезрителей отрекся от поста генерального секретаря партии. Лукавый толстячок Гайдар готовил отпуск цен, обещал мгновенное улучшение жизни. Народ бегал с ваучерами, надеясь продать их хотя бы по номиналу. Все площади в городе и в Москве превратились в грязные барахолки.
   Немного легче было на работе. Там ее отвлекали от печальных дум привычные дела. За традиционным чаем обсуждались небывалые для страны события. Иногда на чай приходил Максимов. Он многое знал, отвечал почти на все многочисленные вопросы, но был неразговорчив. Казалось, он чем-то озабочен и встревожен, но понять его действительные чувства было невозможно.
   Он держался с Ольгой Сергеевной подчеркнуто вежливо, но официально, и ее это тоже обижало. Она с сожалением вспоминала их совместные обеды в столовой, их короткие прогулки, разговоры. Догадывалась, что изменение его отношения к ней как-то связано с ее замужеством, но что она могла поделать? Да, она замужем, но разве мужчина и женщина не могут быть просто друзьями?
   В глубине души Ольга Сергеевна чувствовала сильное влечение к Максимову. Именно такой мужчина нужен ей был в жизни — умный, твердый, с сильным характером. То, что Максимов был доктором наук и профессором, ее не волновало. Андрей зарабатывает гораздо больше. Но Максимов — личность, а Андрей до сих пор только сын своих родителей. Как она могла выйти за него замуж?
   Ольга Сергеевна тяжело вздохнула. Господи, да тогда она была рада и Андрею. Бесконечно долгие годы одиночества после трагедии с первым мужем, когда она осталась среди чужих людей одна с новорожденной Кирой на руках. Похотливые намеки мужчин, злые ревнивые взгляды женщин... Господи, где же ты был тогда, Максимов! Почему мы не встретились тогда?
Перед Новым годом главный темой разговоров в лаборатории было сокращение штатов в НИИ. Из лаборатории ушли все ветераны. Сейчас ожидалось новое сокращение. Всех тревожила собственная судьба, хотя каждый надеялся, что он уцелеет.
   В эти трудные дни заметно вырос авторитет Максимова. Он как-то ухитрился снизить «разнарядку» на сокращение. Некоторые отделы уже перестали существовать, массовые сокращения шли в отделах разработчиков, а научно-исследовательский отдел Максимова жил, и сокращений было не так уж много.
   Не меньше волнений вызывали и события в стране. Еще бы: на глазах у всех рассыпался нерушимый Советский Союз. Обещанного благоденствия не наступало, зато впереди маячили пугающая неизвестность отпуска цен и не менее таинственная приватизация.
   Были и приятные моменты. Друг за другом защитили кандидатские диссертации Гуськов и Сухарев. По традиции они устроили грандиозные банкеты. Гуськов не решился на торжество в ресторане — он был осторожным человеком, у всех еще была свежа в памяти горбачевская дурацкая «борьба с алкоголизмом» в поголовно пьющей стране. Он пригласил сотрудников к себе на квартиру. Было тесно, но весело. Поздравляли нового кандидата наук, поздравляли его научного руководителя — Максимова. Тост следовал за тостом. Были танцы, в перерывах пели любимые всеми песни. Максимов поначалу был сдержан, потом втянулся в общее веселье, охотно танцевал и пел. У него оказался неплохой голос.
   Ольга Сергеевна заметила, что он танцевал не только с ней, и это ее почему-то задело. Она ушла на кухню и немного взгрустнула. Неожиданно на кухню зашел Максимов. Ольга Сергеевна обрадовалась, но, конечно, не показала виду. Максимов попросил разрешения закурить.
      — Курите, — разрешила Ольга Сергеевна. — И меня угостите.
      — Вы курите? — не очень удивился Максимов.
      — Вообще-то не курю. Но иногда хочется побаловаться.
   Они стояли у открытой форточки, курили и разговаривали. Потом Максимов закрыл форточку, они сели у кухонного стола и продолжали разговаривать. Ольга Сергеевна ни¬когда потом не могла вспомнить, о чем они говорили, запомнила только, что у нее стало хорошо на душе. И еще она помнила, что Максимов не сводил с нее взгляда, и это тоже ей было приятно.
   Неожиданно для себя она попросила:
      — Спойте что-нибудь для меня...
Максимов не стал отнекиваться. Он прокашлялся и не¬громко запел:
    — Почему ты мне не встретилась,
      Юная, нежная,
      В те года мои далекие,
      В те года вешние?..
Ольге Сергеевне давно нравился  романс, но сейчас была потрясена. Слова романса выражали то, в чем она боялась признаться самой себе, выражали как нельзя лучше. Максимов пел и не сводил с нее глаз, и вдруг она поняла, что он любит ее и страдает. Максимов пел, а Ольга Сергеевна едва сдерживалась, что¬бы не разрыдаться и не броситься ему на шею.
      — Ты любовь моя последняя,
      Боль моя... — закончил Максимов.
Они долго сидели молча, не глядя друг на друга. Потом Максимов резко поднялся и вышел из кухни.
   Сергей Сухарев организовал банкет в самом шикарном ресторане города. Гремел оркестр, все с упоением танцевали, радуясь возможности ненадолго забыть о тревожных буднях.
Максимов не танцевал. Он улыбался, но был заметно скован, держался сухо. Галка Гусляр подлетела с приглашением на танец, он твердо отказался. Исправить положение взялась неотразимая красавица Людочка Будкина. Максимов отказал и ей. Настойчивая Людочка не отступала:
      — Я не могу просто так уйти, — капризно говорила Людочка.
Но ей пришлось уйти «просто так». А вскоре ушел и Мак¬симов. Ушел «по-английски», ни с кем не попрощавшись.
    ...Работы в лаборатории стало заметно меньше. У сотрудников появилось много свободного времени. Правда, Ольгу Сергеевну это пока не коснулось. Она с утра до вечера сидела за пультом ЭВМ, вводила собранную всеми сотрудниками информацию в банк данных.
Гуськов почти не помогал ей, он резко охладел к своему детищу, часто надолго исчезал из лаборатории.
      — Где ты бегаешь? — поинтересовалась однажды Ольга Сергеевна.
Гуськов хитро улыбнулся:
      — Сейчас рыночные отношения.   Программисты нарасхват...
Ольга Сергеевна знала, что многие в их НИИ увлеклись коммерцией. Она никого не осуждала. Цены росли, в магазинах было пусто. Многочисленные кооперативы и малые предприятия вздували цены. Зарплаты уже не хватало на жизнь. Она пока не бедствовала. Те пять тысяч, которые ей оставил муж, по «застойным временам» были большими деньгами. Она успела купить цигейковую шубку, шапку из чернобурки, зимнее пальто с песцовым воротником, одела дочерей. Оставалось три тысячи, почти полтора ее годовых оклада. Однако цены росли так быстро, что Ольга Сергеевна начинала беспокоиться, хватит ли их до приезда Андрея.
   С Максимовым она почти не встречалась. Он редко появлялся в лаборатории. Поговаривали, что он со своими изобретательницами организовал малое предприятие, и дела у них процветают. И вдруг, совершенно неожиданно, Максимов подошел к ней. Была пятница. До Нового года оставалось меньше недели. Максимов давно уже не интересовался ее работой, и ей вдруг стало приятно внимание начальника. Да и вообще, Максимов продолжал интересовать ее. Где-то в глубине души таилось горьковатое сожаление. Оба ее замужества оказались откровенно неудачными.
  Первый муж был старше ее к тому же после свадьбы выяснилось, что он, к сожалению, давно и стойко пил. Он погиб на охоте из-за неосторожного обращения с ружьем. А за Андрея она вышла просто от отчаяния. Погово¬ка «стерпится-слюбится» не оправдалась. Ну почему она не встретила Максимова раньше, когда они оба жили в Сибири, почти рядом?
   Сейчас визит Максимова обрадовал ее. Как всякая женщина, она чувствовала настроение находящегося рядом мужчины, и сейчас ее охватило ощущение взаимной близости, доброжелательности и доверия. Максимов подошел к ней, остановился за ее спиной.
      — Ну, как, виден конец? — поинтересовался он.
      — Если ничего не случится, то в январе закончу.
      — Это хорошо, — как-то рассеянно заметил Максимов и вдруг спросил:
      — Чем вы занимаетесь сегодня вечером?
Ольга Сергеевна не сразу нашлась с ответом.
      — Вы хотите что-то мне предложить? — спросила она, наконец.
      — Да, — серьезно сказал Максимов и замолчал.
Ольга Сергеевна напряженно думала. Интересно, что затеял начальник? Если у него на уме легкий флирт, то ничего не выйдет.
      — Что же? — с легким лукавством спросила она.
Ей вдруг стало легко и приятно. Конечно, Максимов любит ее. Только влюбленный может вести себя так непоследовательно — то петь романсы, от которых хочется броситься ему на шею, то неделями разговаривать сухим тоном начальника. Он любит ее, но понимает, что между ними стоит непреодолимое препятствие — ее замужество. И от этого он страдает, хочет забыть ее  и никак не может.
      — Понимаете..., — замялся Максимов и вдруг улыбнулся. Улыбка очень украшала его — щедрая, открытая улыбка. —
      - Не думайте ничего плохого.  В нашем городе развлечений немного, а мы тут организовали новогодний бал. Если есть желание, то приглашаю вас.
      — Мы — это кто? — поинтересовалась Ольга Сергеевна.
Она лихорадочно думала, соглашаться или нет. Это так неожиданно. И не совсем понятно, как она должна вести себя, что ответить.
      — Мы — это ВОИР. Всесоюзное общество изобретателей и рационализаторов. Новогодний бал имеет место быть в нашем дворце культуры в девятнадцать ноль-ноль. Приглашенных будет человек сорок, все интеллигентные люди, излишеств не ожидается.
   Ольга Сергеевна решила отказаться. В их маленьком городке все знают друг друга, и ее появление на вечере изобретателей станет предметом широкого обсуждения. Кроме того, этот вечер может оказаться роковым, сломать преграду между ними. А что потом? Она замужем и не должна позволять себе ничего предосудительного. А как хочется пойти! Побыть рядом с Максимовым целый вечер, отвлечься от постоянных мыслей о не сложившейся жизни. Если она пойдет, они смогут потанцевать, посидеть рядом, потом — погулять по пустынным улицам спящего города.
      — Хорошо, — с изумлением услышала она собственный голос. — К девятнадцати ноль-ноль я приду ко дворцу. Надеюсь, вы меня встретите.
      — Конечно, — кивнул Максимов. — Спасибо вам.
Ольга Сергеевна страстно захотела сказать, что она не придет. Сердце ее вдруг сильно забилось. Но она ничего не сказала.
      — До встречи, — сказал Максимов и ушел.
Ольга Сергеевна волновалась, будто перед первым в жизни свиданием. Это ей не нравилось. Она пыталась успокоиться, ругала себя — ничего не помогало.
      Дома она приготовила дочерям ужин и стал собираться. Надела самый модный, довольно легкомысленный костюм. Навела макияж. Из зеркала на нее смотрела красивая элегантная молодая женщина. Ольга Сергеевна неожиданно рассердилась на себя, переоделась в обычный рабочий костюм, стерла с лица косметику. Сойдет и так, — сердито думала она. — подумаешь, изобретательницы...
   Потом вдруг снова надела модный костюм, навела еще более тщательный макияж.В результате она пришла ко дворцу в половине восьмого. Она шла нарочно медленно. Если Максимов порядочный человек, то он будет ждать. А если не будет — тем лучше. Она повернется и уйдет домой.
   Максимов ждал. И совсем не сердился.
      — Извините, если нарушил ваши планы на вечер. Пойдемте скорее, нас уже ждут.
   Неожиданно для Ольги Сергеевны вечер получился замечательным. Настоящий праздник. Изобретатели и изобретательницы постарались на совесть. Столы ломились от закусок и напитков, было много фруктов. Зал был украшен. Под цветные вспышки света звучала музыка. Ведущие отлично знали свое дело.
   Ольга Сергеевна и Максимов сидели за центральным столиком вместе с двумя молоденькими изобретательницами. Одна из дам была красивой брюнеткой, вторая — стройной шатенкой средней внешности. Максимов представил Ольгу Сергеевну дамам.
      — Это, как я говорил, Ольга Сергеевна. А это Майя Тихоновна, — он указал на миниатюрную брюнетку с большими глазами, — наш самый ответственный секретарь.
   Майя Тихоновна вежливо улыбнулась, но во взгляде ее мелькнуло какое-то беспокойство.
«Ревнует, — почему-то обрадованно подумала Ольга Сергеевна. — Ну и пусть поревнует».
      — А я безответственный секретарь, — засмеялась стройная шатенка.
      — Елена Ивановна, — закончил представление Максимов.
Видимо, это был штаб праздника, потому что изобретательницы то и дело куда-то убегали.
Было весело, Ольга Сергеевна чувствовала себя очень уютно, настроение ее поднималось.
Примерно через час Максимов шепнул Ольге Сергеевне, что ненадолго отлучится. Вместе с ним исчезла миниатюрная брюнетка.
      — А теперь, дорогие друзья, — заговорил ведущий, — к нам должны прийти Дед Мороз и Снегурочка. Ну-ка, дружно!
      Хором звали Деда Мороза. Когда он появился, в зале раздался дружный смех. Мороза изображала соседка Ольги Сергеевны по столику Майя Тихоновна.
   Долго выкликали Снегурочку. Наконец, она появилась. Стены зала задрожали от гомерического хохота. Снегурочку изображал Максимов. Ольга Сергеевна смеялась так, что у нее потекли слезы. Она спохватилась, стала поправлять косметику. Она не помнила, когда последний раз так беззаботно хохотала. Ей было очень хорошо.
  Щупленький Дед Мороз был чуть выше пояса высокой, широкоплечей Снегурочки. Их голоса так забавно не соответствовали традиционным образам персонажей, что все буквально устали от смеха. Дед Мороз и Снегурочка затеяли хоровод. Ольга Сергеевна с увлечением прыгала вместе со всеми вокруг елки. Она очень хорошо себя чувствовала. Вокруг нее были незнакомые, но веселые и доброжелательные люди.
   Неожиданно она подумала, что ей давно не приходилось так беззаботно веселиться. Коллективные праздники обычно проходили в слегка натянутой обстановке. Семейные праздники у родителей мужа заключались в долгом утомительном сидении за обильным столом. Сейчас ей было легко и приятно. И она подумала, что для создания такой непринужденности требовалось не только старание, тут нужен был и талант. Она была благодарна Максимову за такой подарок. Ее немного задевало, что маленький Дед Мороз и вторая соседка по столику были ближе Максимову, чем она, его сотрудница.
   Дед Мороз и Снегурочка ушли переодеваться. Ольга Сергеевна оказалась за столиком в одиночестве, снова нахлынули мысли. Если бы Максимов был ее мужем, она никогда бы не позволила ему подобной самодеятельности. Солидный, представительный взрослый человек — в роли паяца. Других не нашлось, что ли? Пусть бы все было, как обычно: Максимов — Дед Мороз, а Снегурочка — эта писклявая малявка. Но, скорее всего, она не разрешила бы Максимову даже роли Деда Мороза. Пусть другие развлекают публику.
   Она спохватилась, что зашла в своих мыслях слишком далеко и почувствовала, что краснеет. Ей стало немного стыдно, но не потому, что представила Максимова своим мужем, а потому, что представлять его в этой роли оказалось приятно. Кстати, они были бы неплохой парой. Разница в возрасте не так уж и велика, двенадцать лет: ей скоро будет тридцать пять, ему недавно исполнилось сорок семь. Разница в возрасте приличная, но рядом с крупным Максимовым она невольно чувствовала себя защищенной от всех невзгод. Господи, что за глупость лезет в голову!
   Вечер длился долго, но время шло незаметно. Были конкурсы, викторины, были песенки и пантомимы. Максимов в паре с другой соседкой по столику спел очень потешную песенку про изобретателя-неудачника. Плясал настоящий «металлист», под завораживающую музыку изгибалась девушка-змея. Все это чередовалось с танцами.
   Максимов предоставил Ольге Сергеевне полную свободу. Ее наперебой приглашали
анцевать, она чувствовала, что произвела впечатление. Несколько раз ее приглашал Максимов, но только на медленные танцы. Ольга Сергеевна к этому времени прониклась такой признательностью к нему, что во время одного танца неожиданно для себя подняла руки и обняла его за шею. В этой позе ее тело довольно плотно прижалось к партнеру, и она почувствовала огромную нежность к этому человеку. Блаженная легкость охватила ее. Ей хотелось, чтобы музыка никогда не кончалась, захотелось еще крепче прижаться к этому сильному мужскому телу, захотелось, чтобы Максимов поднял ее на руки и унес куда-нибудь далеко-далеко, где бы они остались только вдвоем.
   И когда губы Максимова осторожно прикоснулись к ее лбу, она не удивилась и не рассердилась. Его робкий поцелуй был приятен, и хотелось, чтобы этот поцелуй никогда не кончался.
    А потом они шли вдвоем по пустынным ночным улицам. Ольга Сергеевна чувствовала себя молоденькой девчонкой и ей хотелось немного пококетничать.
    Она просунула ладошку под локоть Максимова и приказала:
      — Развлекайте меня.
      — Вам понравился вечер?
      — О, да! — восторженно ответила Ольга Сергеевна.
      — Я рад. А мне еще надо будет вернуться. Гости разошлись, а девочки там моют посуду. Надо убрать помещение.
   Эти будничные слова немного задели Ольгу Сергеевну, но она решила не обижаться, не портить вечер. Начальник упорно не хотел развлекать сотрудницу. Ольга Сергеевна еще несколько раз пыталась разговорить Максимова, он отвечал на ее реплики доброжелательно, но лаконично. Наконец, впереди показался дом Ольги Сергеевны. Она сделала последнюю попытку.
      — А почему вы пригласили меня? — она постаралась придать своему голосу легкое кокетство. Максимов долго молчал. И только когда они остановились у подъезда, он спокойно
сказал:
      — Как вы заметили, командуют в ВОИР милые, прелестные дамы. Это очень порядочные, очень работящие и очень активные женщины. Но — женщины есть женщины. Я сказал им, что вы — моя жена.
   Ольга Сергеевна долго не могла заснуть. Такого прекрасного вечера у нее никогда не было. Но она сильно обиделась на Максимова. Она-то думала, что он пригласил ее потому, что был неравнодушен к ней. А оказалось, что ему просто надо было избавиться от чрезмерного внимания назойливых изобретательниц. Он просто ее использовал. Ольга Сергеевна хотела разобидеться всерьез, но потом решила, что не стоит. В конце концов, Максимов для нее только начальник. Уже засыпая, она негромко сказала:
      — Какой вы хороший, Андрей Иванович.
   В эту ночь ей приснился странный сон. Она бежала вверх по необъятно широкой лестнице. Наверху ее ожидало что-то хорошее. Она торопилась, прыгала через ступеньки, а лестница все не кончалась. Она уже начинала отчаиваться, как вдруг кто-то поднял ее и понес вверх, в яркое голубое небо. Ей стало так хорошо от счастья, что она проснулась. И снова она долго не могла уснуть и сердилась на себя за то, что проснулась и не узнала, кто нес ее по лестнице на руках. Ей так хотелось, чтобы это был Максимов.
   ...А жизнь все усложнилась. Советский Союз, одна из двух противостоящих сверхдержав, оплот всего прогрессивного человечества рассыпался. Все Союзные республики стали
самостоятельными государствами. Ольга Сергеевна чувствовала, что она оказалась совершенно одинокой в незнакомом и чуждом мире, — одна перед пугающей неизвестностью, и на нее надвигалось что-то ужасное.
   Новый год она встретила одна. Дочери ушли на всю ночь к подругам. Первого января Ольга Сергеевна пошла в магазин и чуть не упала в обморок. Давно обещанный «отпуск цен» состоялся. Все ожидали, что цены вырастут на десяток-другой процентов, как обещали новые правители новой страны — России. Но то, что увидела в магазине Ольга Сергеевна, повергло ее в ужас. За одну ночь цены выросли в сто и двести раз...
   ...Оленина быстро расправилась с обедом и встала.
      — Вы не торопитесь. Мне надо в магазин сбегать. Прият¬
ного аппетита.
   Ольга Сергеевна неторопливо принялась за второе. Максимов украдкой поглядывал на нее. Как ни боролся он с собой, но ничего не мог поделать. Ольга Сергеевна нравилась ему все больше и больше. Чужая жена, замужняя женщина, мать двоих детей. Он понимал, что у его чувства нет перспективы. Допустим, он добьется взаимности, они станут встречаться, какое-то время они будут счастливы. А что потом?
   Любовь не может долго жить без развития, как плод не может бесконечно находиться в чреве матери — в назначенный срок ребенок должен появиться на свет, развиваться, расти. Так и любовь. Увлечение, взаимная приязнь, тайные свидания, близость — без этого любовь не может жить, но жить только этим она не способна. А дальше любовь или погибает, или переходит в новое состояние, в брак, чтобы развиваться на другом, более высоком уровне...
   Молчание за столом затягивалось, и Максимов прервал его.
      — Я не могу поверить, что Ирина Александровна воюет с пьяным мужем. Она всегда такая жизнерадостная, вся в заботах о семье...
      — Образцовая советская семья, — улыбнулась Ольга Сергеевна.
      — Да, таких семей, по-видимому, немало. В одной нашей лаборатории — что ни женщина, то семейная драма. Разумеется, за исключением вас. Вы, конечно, счастливы в браке?
   Ольга Сергеевна дипломатично улыбнулась.
      — Вы давно замужем, если это не государственная тайна?
      — Это мой второй брак, — прозвучал спокойный ответ.
   Максимова этот ответ неприятно задел. Стреляная дамочка, — неприязненно подумал он.
Не раз он убеждался, что у красивых женщин богатое прошлое, как правило, не всегда кристально чистое. За годы одиночества он не раз встречал красивых женщин. Многим из них он нравился. Почти каждая из них энергично пыталась завязать с ним флирт. Некоторые из них нравились ему. Но при ближайшем рассмотрении у них у всех за плечами просматривалась весьма бурная жизнь, и это отталкивало его от настойчивых красавиц, хорошо знающих себе цену. Каждый раз он переживал сильное разочарование. И все-таки при каждой новой встрече он надеялся, что эта — не такая, как все. Одиночество тяготило его, но размениваться на случайные связи он не хотел. «Конечно, — издеваясь над собой подумал он, — разве могло быть иначе? Такая женщина не могла ужиться со своим первым избранником. Первый брак, как правило, случаен. Большинство людей сохраняют его, кому-то при этом везет, а большинство всю жизнь мучаются. Но такие холеные дамочки не могут жертвовать собой, они перебирают мужей, как перчатки, пока не найдут кандидатуру по своим запросам».
      — А что с первым? — допытывался он.
      — Он продолжался всего год.
Другого ответа он и не ожидал. Вот и Ольга Сергеевна — такая же, как все.
      — А кто был ваш первый муж?
      — Художник.
Внутри у Максимова закипал сарказм. Естественно, первый муж — художник. Борода, блуза, разглагольствования о прекрасном, богемная жизнь, обнаженная натура, как они говорят, ню. Утонченную дамочку потянуло к возвышенному, а потом оказалось, что художник — пьяница, бегает за каждой юбкой. А денег не приносит в надежде на бессмертие в памяти потомков. Иначе и быть не могло. Разочарование Максимова готово было вылиться в невежливый вопрос, но, к счастью, обед закончился.
      Вечером он много печатал. А потом долго и безуспешно пытался заснуть. Бессонница мучала его многие годы, с самого ареста Сережи. Иногда он спал целую ночь до утра, а потом отправлялся на работу. Он часто вставал курить, смотрел в темное окно, снова ложился и думал. Теперь он дуумал об Ольге Сергеевне. Он был очень разочарован. Красивая избалованная женщина. Высоко ценит себя. Не первый раз замужем. Надо забыть о ней. Видно, ему суждено состариться и умереть никому не нужным бобылем. Ему было больно, он понимал, что любит Ольгу Сергеевну. Но она не составит его счастья.
   На следующий день, в пятницу, они опять обедали вдвоем, а потом гуляли на свежем воздухе.
   Ольга Сергеевна закончила заполнять базу данных и была в несколько приподнятом настроении. Это понравилось Максимову, он уже привык, что его сотрудница просто аккуратно  исполняла служебный долг с восьми до семнадцати ноль-ноль. Исполняла добросовестно, старательно, но это была для нее обязанность, не более того.
   А погода была чудесная. Зима умирала. Серые сугробы осели. Голые ветки черных деревьев исступленно тянулись к голубому, уже весеннему небу. С крыш капало.
      — Скоро весна, — мечтательно сказала Ольга Сергеевна.
      — Да, — глубокомысленно подтвердил Максимов.
      — Я так люблю весну.
Максимов покосился на свою спутницу. Ольга Сергеевна сейчас была прекрасна. Сердце Максимова сильно забилось. Ему вдруг захотелось сжать ее в объятиях, целовать ее чистые глаза, ее губы.
   «Ну и что, что у нее второй муж, — думал он. — Ну и что, что он у нее большой опыт. Я люблю ее, уж какая она есть. Ты сам далеко не юноша, невинные девушки — не для тебя. Да и есть ли они, такие девушки? Тебя тянет к ней. Очень тянет. Тебе хорошо с ней. Она волнует тебя. Сердце чувствует, что и ее тянет к тебе. Дело не в том, что она поддерживает твои разговоры, отвечает на вопросы, терпит твое присутствие. Есть какие-то флюиды. Сердце редко ошибается».
   И тут же привычный сарказм взял свое. «Ну вот, ты согласен. Осталась самая малость — уговорить принцессу». Неожиданно для себя он спросил:
      — Кстати, о весне. Какие у вас планы на сегодняшний вечер?
      — Никаких.
Ольга Сергеевна чуть-чуть порозовела. Или это ему показалось?
      — Есть предложение как-то отпраздновать наш общий успех, — заполнение базы данных.
   Он опять покосился на сотрудницу. Лицо ее было как всегда спокойно. На всякий случай он решил обезопаситься.
      — Давайте сходим в приличный кабачок. Втроем — вы, Анатолий Васильевич и я. Как вы смотрите на это?
      — Положительно.
Максимова окрылило согласие верной сотрудницы.
      — Вот и отлично. А куда пойдем?
   Ольга Сергеевна несколько оживилась.
      — Я как-то была в «Сказке».  Мне там понравилось. Уютно, народу мало.
      — Это же у черта на куличках!
      — Ну и что? Зато там спокойно и очень красиво. Автобусы ходят часто.
      — Ладно, «Сказка» так «Сказка». Тогда сразу после работы?
Ольга Сергеевна немного подумала.
      — Хорошо. Только Гуськову вы сами скажите.
      — Это я беру на себя.
   Ольга Сергеевна вышла за проходную одна. Ни Максимова, ни Гуськова еще не было. Она ждала их и с удивлением чувствовала, что предстоящий ужин в ресторане приятно волнует ее. За свою внешность она была спокойна. Она всегда одевалась модно и красиво, а в последнее время особенно следила за собой и, надевая что-нибудь, думала о том, оценит ли это Максимов. Ей почему-то хотелось выглядеть красивой в глазах Максимова. Его взгляды, его слова, его внимание к ней начинали тревожить ее воображение. Она знала, что нравится мужчинам, привыкла ловить на себе их взгляды — то заинтересованные, то откровенно оценивающие, но сейчас это было не так, как обычно.
   Вообще с Максимовым все было не так. Она знала, что привлекательна для него, что он неравнодушен к ней, но обычно мужчины вели себя с ней по-другому. Максимов же выказывал явную заинтересованность, но вместо обычного следующего шага резко отходил, начинал избегать ее. Чем-то закончится сегодняшний вечер?
   Она догадывалась в глубине души, что не должна соглашаться на этот ужин, не должна была обнадеживать Максимова. Она уже понимала, что влюблена в своего начальника, и понимала, что их прогулки и беседы надо прекращать. Если бы она была свободна, то они могли бы стать мужем и женой. Но у нее есть Андрей. Скоро он вернется из своей долгой командировки, и тогда ей будет трудно без таких прогулок и невинных встреч.
   Но Максимов нравился ей все сильнее. С ним она как ни¬когда чувствовала себя женщиной. С ним было спокойно и безопасно. Он был надежен. Таких надежных мужчин она еще не встречала. Он не позволит себе ничего лишнего. И сегодня это будет просто приятный товарищеский ужин.
    Максимов и Гуськов вместе подошли к ней.
      — Какие мужчины! — оценила их Ольга Сергеевна, стараясь сразу же создать непринужденную обстановку.
      — Орлы! — подхватил Гуськов. — Только один из орлов не совсем орел.
Ольга Сергеевна вопросительно посмотрела на Максимова. Тот кивнул Гуськову.
      — Анатолий  Васильевич,   вы уж сами объясняйтесь с дамой.
      — Понимаешь, Ольга, я сегодня не могу. Моя Валентина срочно уехала к матери, я теперь отец-одиночка.
      — А надолго уехала?
      — Кто знает? Может, на неделю, может, на две. Так что я пока не орел.
Ольга Сергеевна разочарованно размышляла. Она уже настроилась провести вечер с Максимовым. Но идти в ресторан вдвоем на виду у всех сотрудников? И так уже ходят раз¬говоры о чрезмерном внимании начальника к ней. Угораздило же его связаться с этим болтуном Толиком. Но идти в ресторан вдвоем с начальником... Ее раздумья прервал Максимов. Сегодня он был более решителен, чем обычно.
      — Уважаемые коллеги. Договоримся так. Если Ольга Сергеевна не возражает, мы с ней отпразднуем наше эпохальное достижение вдвоем. А в компенсацию за моральный ущерб
мы преподнесем завтра за чаем бутылку шампанского Анатолию Васильевичу. Идет?
      — Я — за! — отреагировал Гуськов. — Единственное условие — шампанское полусладкое.
   — А вы? — обратился Максимов к Ольге Сергеевне.
Она с ужасом почувствовала, что краснеет. Это ей не понравилось. Она решила категорически отказаться от похода в ресторан. И сказала:
      — Где наша не пропадала? Гулять, так гулять! Толик, не скучай!
Она решительно направилась к автобусной остановке. Несколько озадаченный Максимов следовал рядом.
      — Не забудьте: шампанское — полусладкое, — весело крикнул им вслед Гуськов.
    В автобусе было тесно, но им удалось сесть рядом. Максимов все еще был не в своей тарелке.
      — Вот так рушатся все начинания, — пробормотал он, стараясь скрыть смущение.
      — Не расстраивайтесь, Андрей Иванович, — успокаивающе сказала Ольга Сергеевна. — Толику сейчас не до ресторанов. Ему надо обеспечивать семью.
      — Да, на зарплату сейчас не проживешь, — хмуро согласился Максимов. — Я знаю, что он подрабатывает на малых предприятиях. Позор — лучший программист Подмосковья,кандидат наук вынужден бегать за рублем, как шабашник.
      — Вам так и не нравится перестройка?
      — Не нравится, — сердито сказал Максимов.
      — А говорят, что у вас в ВОИРе неплохо идут дела, — закончила Ольга Сергеевна.
      — Дело нехитрое, — усмехнулся Максимов. — Бери больше, держи крепче. Не в этом суть. Беда в том, что рушится идея, рушится страна.
      — За державу обидно? — лукаво улыбнулась Ольга Сергеевна.
      — Обидно. Вы, грамотный инженер, на свою зарплату не можете приобрести даже косметику. Уникальный специалист Гуськов бегает за приработком.
      — А он уникальный?
      — Еще какой уникальный. Он за год написал три диссертации. А ведь каждая — по сто пятьдесят страниц.
Ольга Сергеевна хорошо знала, что такое три раза по сто пятьдесят страниц научного текста и прониклась уважением к Гуськову. Но ее больше интересовал попутчик.
      — Говорят, вы в своем ВОИРе организовали малое предприятие? — перевела она разговор на другое.
      — Да, и не одно, а целых три.
      — Ого! — отреагировала Ольга Сергеевна.
Максимова ее одобрение порадовало.
      — Вы считаете, это хорошо? Я так не считаю. То, что мы делали раньше бесплатно, сейчас делаем за деньги. Самое выгодное дело — экология.
      — Вы зеленый?
Максимов улыбнулся.
      — Разве в том смысле, что я ни за красных, ни за белых. Были такие «зеленые» в гражданскую войну, слышали?
      — Слышала, а почему вы не за красных?
      — Я сам по себе. Всю жизнь я был правоверным большевиком, но они скверно обошлись со мной. Поэтому я не за красных.
      — А белые?
      — А белые — это бывшие красные, только они побросали свои партбилеты, как только запахло паленым. Среди белых половина таких. А вторая половина белых — это бывшие демагоги, горлопаны-неудачники, социальная желчь.
   Ольга Сергеевна с уважением смотрела на Максимова. После неудачного путча в стране царил культ Ельцина — народного заступника, героя. Она сама восхищалась смелостью Ельцина, его принципиальностью. Правда, после Нового года, после отпуска цен ее восхищение заметно убавилось. Когда-то она завела сберкнижки на дочерей и каждый месяц понемногу откладывала туда — до их совершеннолетия с учетом процентов должна была скопиться приличная сумма для каждой. На счету Киры было уже три тысячи, немалая сумма. Кире до совершеннолетия оставалось еще полгода, а отпуск цен превратил ее деньги в мелочь. Но Ольга Сергеевна в душе надеялась, что все эти неурядицы временные. Ельцин твердо обещал, что если к осени этого года положение заметно не улучшится, то он готов положить голову на рельсы. Но Максимов не верит его обещаниям, а она верит Максимову — он такой умный и видит вперед.
      — А ваша Снегурочка?—поинтересовалась Ольга Сергеевна.
Максимов удивленно посмотрел на нее,   потом понял, усмехнулся.
      — Вы имеете в виду новогоднего Деда Мороза?
      — Да, но в общем — Снегурочка.
      — Пусть будет Снегурочка, — согласился Максимов. — Майя Тихоновна — удивительно энергичный человек.  Она рождена для  этой  так  называемой  рыночной  экономики,
сейчас так развернулась — приходится сдерживать.
      — И она слушается вас? — поинтересовалась Ольга Сергеевна. Ей стало вдруг беспокойно: эта Снегурочка каждый день встречается с ее начальником.
      — У нас очень доверительные отношения,  — серьезно сказал Максимов.
Чтобы не расстраиваться из-за какой-то смазливой малявки, Ольга Сергеевна спросила:
      — А ваша певичка, — она тоже уникальная?
      — Увы, Елена Ивановна просто добросовестный работник. К сожалению, она почему-то не стала ладить с Майей Тихоновной.
   Ольге Сергеевне эта информация не понравилась. «Из-за вас скандалят дамочки, Андрей Иваныч, — с некоторым раздражением подумала она. — Не поделили такого кавалера».
   Ольга Сергеевна хотела сказать что-то насмешливое, но автобус, наконец, довез их до цели.
      — Вот и «Сказка», — преувеличенно бодро объявила Ольга Сергеевна.
 Они сидели за столиком вдвоем в уютной кабинке вроде алькова. Негромко звучала музыка.
      — А здесь в самом деле уютно, — заметил Максимов. — Как вы открыли это местечко?
      — Мы были здесь компанией.
Это была правда, но не вся правда. Ольга Сергеевна почувствовала, что не может сказать всю правду. Они были здесь с Андреем и его приятелем, отмечали день рождения Андрея незадолго до его отъезда.
   У Ольги Сергеевны испортилось настроение от этих воспоминаний. Но она пересилила себя. Андрей сам виноват во всем. Он не любит ее, если не может отказаться от пьянства. Чтобы отогнать неприятные мысли, она предложила:
      — Давайте потанцуем!
В большом зале, кроме них, почти никого не было. От шампанского, от приятной музыки, от соседства влюбленного мужчины у Ольги Сергеевны слегка закружилась голова. Ей захотелось прижаться к Максимову. Она медленно подняла руки, обняла Максимова за шею, прижалась к нему. Макси ¬мов был так высок, что ей пришлось слегка приподняться на носочках. Она почувствовала, как напряглось его тело, руки его легли на ее талию. Она положила голову Максимову на грудь, закрыла глаза.
   Ей было хорошо с Максимовым. Он легко вел ее в ритме танца, его большое сильное тело излучало нежность. Душа ее наполнилась спокойствием и уверенностью в том, что впереди будет все прекрасно. Никогда еще она не чувствовала себя так надежно защищенной от невзгод жизни, как сейчас в объяти¬ях Максимова. Ей хотелось, чтобы музыка звучала бесконечно, чтобы длилось это легкое движение двух тел, чтобы упоительно кружилась голова.
   Музыка смолкла. Ольга Сергеевна со вздохом освободила партнера, взяла его за руку.
      — Посидим, — прошептала она.
Максимов молча повел ее к столику за руку, как ребенка.
   Они сидели и ни о чем не говорили. Вернее, говорил Максимов. Ольга Сергеевна слушала его, и сердце ее было переполнено любовью к нему. Да, она любит его. Она никогда никого не любила по-настоящему. Все мужчины, которые были в ее жизни, хотели от нее только одного. Она отдавала им то, что они хотели, но это не было любовью. Максимов тоже любит ее, об этом говорит все: его взгляд, звук его голоса, его слова, его внимание к ней. Но он не такой, как все те, прежние. Он просто дарит ей это чувство надежной защиты, это легкое головокружение от счастья, это доброе внимание, ни¬чего не требуя взамен.
Они танцевали, пили шампанское, о чем-то говорили, и Ольга Сергеевна не думала ни об Андрее, ни о дочерях, ни о неудавшейся своей жизни.
   На обратном пути они опять сидели рядом. Максимов был серьезен и молчалив. Ольга Сергеевна с нежностью смотрела на него, и ей вдруг захотелось сделать ему что-то приятное.
   Она осторожно положила свою руку в тонкой перчатке на его руки, скрещенные на коленях. Максимов осторожно снял свои перчатки, и ее рука утонула в его горячих ладонях. У Ольги Сергеевны все внутри затрепетало. Стараясь не показать волнения, она тоже сняла перчатки, и их руки соприкоснулись.
   Они  вздрогнули, по их пальцам будто пробежал электрический разряд. Они замерли. Это было счастье — сидеть рядом с любимым и любящим мужчиной, ощущать тепло его рук и чувствовать, как тает сердце от пронизывающих их обоих токов любви.
   Максимов проводил ее до подъезда. Он по-прежнему был очень задумчив. Ольга Сергеевна не хотела расставаться с ним, ей хотелось отдать ему всю себя — сегодня, сейчас. Но сердце подсказало, что спешить не надо, иначе этот вечер останется лишь горьким воспоминанием о невосполнимой потере. Ей стало грустно, но грусть эта была легка, потому что впереди было счастье — она знала это. И она негромко попросила:
       — Поцелуйте меня.
Максимов вздрогнул. Он закрыл глаза и осторожно прикоснулся губами к ее пылающей щеке. Ольга Сергеевна чуть не вскрикнула, все ее тело пронзила сладкая дрожь.
      — Поцелуйте еще, — попросила она совсем тихо.
      — Не надо... — по-детски жалобно сказал Максимов.
      — Почему? — выдохнула Ольга Сергеевна.
      — Я знаю, чем это кончается, — печально прозвучал ответ.
   ...Максимов смотрел на проект штатного расписания отдела, который он только что составил, и внутри у него холодело.
Вот они — первые плоды экономических «реформ» Ельцина и его «тимуровской команды».
Старший научный работник, кандидат технических наук Умов — 4000 рублей. Старший лаборант Будкина, в народе Людочка, — 750 рублей. Начальник отдела, доктор техничес¬ких наук, профессор Максимов — 6600 рублей...
   «Я-то проживу, — со злостью думал он. — Мы с Майей во¬время сориентировались. А как жить Умову, Гуськову, Королеву на 4000 рублей? Буханка хлеба — 50 рублей, 30 буханок в месяц — 1500 рублей. На все остальное — 2500 в месяц. Это уже близко к блокадной норме. А у Людочки выпадает по полбуханки хлеба в день на всю семью. Как раз блокадный паек. Хлеб и кипяток. Разбежится народ!»
      В январе уволился последний аспирант Максимова Сергей Сухарев. Умница был парень. Ушел в коммерцию. Гуськов ходит бледный и задумчивый, бегает по малым предприяти¬ям, в отделе почти не показывается. Пусть бегает, лишь бы не сбежал совсем. Уходят лучшие, — кто может сам выжить в этой проклятой рыночной экономике. Максимова охватила злость на Ельцина и его приспешников.
   Они развалили СССР ради своей выгода. Теперь они разрушают в России все, что народ создавал в СССР 70 лет, - и опять ради личной выгода. Это не государственные деятели, а рвачи, мелкие жулики. Именно мелкие жулики, хотя воруют они по-крупному. Крупный жулик рано или поздно начинает думать о государстве, а эти заботятся только о своем кармане. Кто же ломает свой дом, не имея возможности купить или построить новый? Растаскивают, разворовывают Россию, все, что было собрано государями, полководцами, простым народу и построено за тысячу лет существования государства Российского.
   На первый план вылезают подонки без чести и совести. Майя среди них — алмаз высочайшей пробы. Никогда не думал, что она впишется в рынок. На одних комбинациях с ваучерами «Меценат» приносит по сотне тысяч в месяц на брата. Но глаз да глаз за ней нужен, чтобы не оставила с носом. Пусть берет себе, сколько сумеет, но делает дело. А ведь берет, ворует, и по крупному.
   Увы, сейчас воровство в России называется предпринимательством и бизнесом. Как ни назови, а суть одна. Надо Майю  вывести из «Прогресса», там Елена Ивановна справится. Или не выводить? Еще обидится, организует свою фирму, а где еще такого самородка найду? Странная женщина. Когда-то чуть не заворожила. Муж — партийный аппаратчик, профессиональный коммунист. Когда Ельцин и Горбачев разогнали КПСС, муж запил, остался без места у новой власти. А она держится за него. Может, с этой стороны надавить на Майю? Черт знает, что в лезет в голову. Сам-то ты из каких: из белых, из красных? Страна разваливается, народ нищает, начинает вымирать, а ты думаешь о наживе. Бывший коммунист. Нет, — оборвал он сомнения. — Решено, так решено. В политику не лез и не полезу. Но я профессор, доктор наук и сидеть у разбитого корыта на смех цивилизованному Западу не буду. Голова есть, буду вписываться в ситуацию. Буду тянуть две лямки. Я — ученый, за мной коллектив, хотя и небольшой. Буду спасать отдел. И буду зарабатывать, где смогу».
   Мысли Максимова прервал Гуськов.
      — Можно, Андрей Иваныч?
      — Заходите, садитесь, — хмуро кивнул Максимов. Он понял, зачем пришел Толик. На четыре тысячи в месяц прожить невозможно.
      — Андрей Иваныч, понимаете... Система работает... Ольга освоила ее.
Максимов молчал.
      — Народу в отделе осталось мало. Компьютеризация заглохла.
Максимов молчал.
      — Отпустите меня в двенадцатый отдел! — решился Гуськов. — Поляков мне лабораторию обещает.
      — Лишняя тысяча в месяц вас не спасет, —  заметил Максимов.
      — Дело не в тысяче. Там они малое предприятие организуют. Сейчас, вы сами знаете, все фирмы переводят бухгалтерию и учет на ЭВМ. Работы навалом.
   «Поросенок! — с легкой укоризной подумал Максимов. — Мало ты тут в рабочее время бегаешь на заработки, — совсем нацелился уйти, не выйдет».
Вслух же сказал:
      — Вы не можете жаловаться на отсутствие возможностей.
      — Да, я очень благодарен вам, но...
      — Что вам обещает Поляков?
Гуськов потупился.
      — Сколько вы хотите в месяц?
Гуськов ерзал, краснел, потом выдавил:
      — Пятьдесят тысяч...
      — Хотите семьдесят пять тысяч?
Гуськов изумленно раскрыл глаза.
      — Семьдесят пять тысяч, японская персоналка и должность директора фирмы вас устроит?
Гуськов залился алой краской.
      - Конечно, устроит. Андрей Иваныч!
      — Пишите заявление: «Прошу принять меня директором МП «Прогресс». Вот форма контракта. Ознакомьтесь. Условия жесткие. Контракт заверим у нотариуса. И еще — из от¬
дела не уходить.
   Окрыленный Гуськов оставил заявление и убежал. Максимов облегченно вздохнул. Кажется, удалось поймать двух зайцев. Гуськов останется в отделе, а Майя Тихоновна не сможет теперь развалить «Прогресс». Гуськов по меньшей мере год продержится, а там что-нибудь еще придумаем. Майя пусть занимается любимым «Меценатом», а Елену Ивановну теперь можно замкнуть на «Эколога», у нее хорошо получается с заводами, вернее, с заводскими мужчинами.
   Дверь скрипнула. В кабинет вошла Ольга Сергеевна. Сердце Максимова радостно забилось. Петрова сделала новую прическу, короткую, почти мальчишескую стрижку. От этого она приобрела немного задорный, озорной вид. Элегантный костюм обрисовывал стройную фигурку.
      — Можно, Андрей Иванович?
      — Конечно, садитесь, пожалуйста, Ольга Сергеевна.
Он сделал приглашающий жест и ненароком коснулся ее руки. По его телу будто прошел электрический ток. Ее красивое лицо тоже порозовело. Она села, аккуратно сдвинув колени, протянула начальнику служебные бумаги.
      — Вот, Андрей Иванович, — Ольга Сергеевна сдержанно улыбнулась. — Полностью компьютеризированный документ. Первый.
   Максимов с трудом оторвал взгляд от ее глаз. Удивительные глаза. Он просмотрел документ, подписал его.
      — Отлично. Система работает!
      — Теперь и Людочка справится. Я больше не нужна.
   Максимов не на шутку испугался. Уж не собирается ли и она уйти? Ольга Сергеевна заметила его тревогу, улыбнулась.
      — Я не собираюсь уходить, — и лукаво добавила после многозначительной паузы: — Пока...
Максимов облегченно вздохнул. Значит, она не сердится. Значит, ей тоже хорошо после незабываемого вечера в «Сказке».
      — Я больше не нужна?
      — Что вы, — засмеялся Максимов, — вы очень ценный сотрудник.
Ольга Сергеевна одарила его прелестной улыбкой и вышла. Максимов смотрел ей вслед и улыбался. Всю неделю после памятного ужина улыбка почти не сходила с его лица. Они частенько заходили друг к другу, шутили.
   На следующее после ужина в «Сказке» утро Максимов осмелился при встрече поцеловать ее руку. Рука была удивительно красивой и нежной. Он постарался не выдавать своих чувств, и поцелуй вышел несколько официальным. Их взгля¬ды встретились, и Ольга Сергеевна легонько вздохнула.
      — Это очень приятно.
И Максимов снова припал к ее руке губами уже надолго. Вечером, когда Ольга Сергеевна уходила домой, он опять поцеловал ее руку, и она одарила его нежным, слегка смущенным взглядом. А сегодня при прощании Максимов осмелился поцеловать ее коротко стриженый затылок. Ольга Сергеевна, почувствовав поцелуй, прижалась спиной к Максимову. После этого прикосновения Максимов долго не мог успокоиться.
   «Не суетись, — сурово убеждал он сам себя. — Переспать с женщиной — не хитрое дело. Но тебе ведь не это надо».
   Да, ему нужно было не это. Ему нужна была жена. Жена, которую бы он любил так, чтобы его не тревожило ее прошлое, чтобы его не тянуло к другим женщинам. Ему казалось, что он любит Ольгу Сергеевну именно так. Он мысленно видел ее глаза, ее лицо, ее фигурку днем и ночью, и ему не нужны были другие женщины. Ему нужна жена, которая бы любила его и не смотрела бы ни на кого больше. Недавно она проговорилась, что ее муж уже давно в долгой командировке и вернется нескоро. Это сообщение сильно разочаровало Максимова. Возможно, женщина просто скучает без мужчины и согласна на флирт с начальником. А потом вернется муж. Это сдерживало его.
   ...Сотрудники уже потянулись по коридору к выходу, когда Максимова вызвал шеф. Максимов быстро оделся и пошел в административный корпус. Он обогнал заметно поредевшую кучку сотрудников отдела, увидел Ольгу Сергеевну с кипой документов. Он обрадовался: архив находился в административном корпусе, он сможет еще несколько минут видеть любимую женщину.
   Ей надо было сдавать документы, его ждал шеф. А они стояли в коридоре и смотрели друг на друга. Мимо проходили люди, кто-то здоровался с Максимовым, кто-то бросал реплики, а он не мог оторвать взгляда от необыкновенно чистых, родниково-прозрачных глаз Ольги Сергеевны. Та завороженно смотрела в его глаза.
      — Ольга Сергеевна... — охрипшим от волнения голосом начал Максимов.
   — Да? — в голосе женщины звучало ожидание.
   — Давайте сегодня погуляем?
В родниковых глазах что-то мелькнуло, и Максимов в отчаянии добавил:
   — Просто погуляем.
Ольга Сергеевна обворожительно улыбнулась. Взгляд ее широко открытых глаз опьянил Максимова.
      — Давайте, — просто согласилась она.
      — Назначайте, когда и где?
      — В семь, у входа в парк.
Это были волшебные вечера. Каждая встреча была неповторимой, и все они были похожи волнующим чувством ожидания чуда. Они бродили по городу, и вокруг не существовало никого, кроме них двоих. Они останавливались, молча смотрели друг на друга и не могли оторвать взгляда. И снова бродили.
   Они заново знакомились друг с другом. Максимов рассказывал о себе, о своих сыновьях, о своей прежней работе, о своих прежних друзьях. Он рассказывал ей то, что никогда никому не рассказы¬вал — о Сереже.
      — Я пять лет ходил и писал по инстанциям. Ответ стандартный: «Вина вашего сына установлена объективными доказательствами,   приговор  пересмотру не подлежит».   Ведь
мерзость в том, что за каждую мою жалобу Сережу бросали в карцер. Он просидел в карцере больше половины из этих  пяти лет.
      — Сейчас о таком часто пишут, — сочувственно заметила Ольга Сергеевна.
      — Я над каждой жалобой свое сердце разрывал. Напишу — его опять загонят в карцер.  А у него уже туберкулез начался. И не писать нельзя — десять лет он просто не выдержал бы. Он же был ни в чем не виноват.
   Горькие воспоминания разволновали Максимова.
      — И чем же все закончилось? Амнистия?
      — Нет, — со злостью усмехнулся Максимов. — Под амнистию он со своими статьями не попадал. Крупный уголовник,  убийца, садист. Совсем неожиданно «Правда» помогла. Я туда от отчаяния написал. Ответ был стандартный: «Ваша жалоба направлена в прокуратуру
СССР...» Но там была фраза, скорее всего случайная: «Ответ мы просили направить вам и
в «Правду». Это нас и спасло. Как же, «Правда» взяла жалобу на контроль. Через месяц Сережу оправдал Верховный суд СССР. Он же никого не убивал. Но он уже отсидел пять лет,
и ему припаяли эти пять лет за злостное хулиганство. Хотя в чем заключалось его хулиганство, об этом в приговоре не было ни слова.
      — А потом? — тихо спросила Ольга Сергеевна.
Было видно, что рассказ ее сильно задел.
      — А потом Сережа утонул... Всего год на воле пожил. Он серьезно болел — туберкулез в от крытой форме. Из советских тюрем половина осужденныъ выходили с туберкулезом. Когда он вышел из тюрьмы, он весил пятьдесят два килограмма при росте сто восемьдесят восемь сантиметров. Куда там фашистские лагеря! Он занялся моржеванием, купался в проруби. За год каверны зарубцевались. Но однажды он нырнул и — не вынырнул. Ударился головой.
   После этого разговора Максимов долго не мог успокоиться и никогда больше не говорил ей о Сереже. Ольга Сергеевна тоже не расспрашивала его о сыне. О себе она говорила мало. Она не отличалась разговорчивостью, и Максимову приходилось расспрашивать. Ольга Сергеевна отвечала откровенно, но лаконично. А Максимову хотелось знать о ней все. Осторожными расспросами он выяснил многое из ее жизни и был сильно удивлен. Он считал ее изнеженным, избалованным ребенком обеспеченных родителей, но все было не так.
      — Отец был рабочим, шахтером, — скупо отвечала Ольга Сергеевна на его расспросы. — Мать умерла, когда мне было пять лет. Нас было пятеро: брат и четыре сестры. Потом отец
женился. У мачехи было двое детей. Семья получилась очень большая.  Кормились своим хозяйством. Сажали картошку. Отцу дали три сотки под огород. Корова была, поросенок.
Работы по дому хватало.
      — А где сейчас родители? Отец и мачеха?
— Они умерли. Сначала отец, я как раз заканчивала школу, потом мачеха, я уже на третьем курсе училась.
   Теперь Ольга Сергеевна стала еще дороже Максимову. Вот тебе и избалованная дамочка. Почти такое же «золотое» детство, как и у него. Он чувствовал, что после взаимных рассказов они стали ближе друг другу. Постепенно Ольга Сергеевна рассказала и о своих замужествах.
      — Я ухитрилась не выйти замуж в институте. Распределилась во Владимирскую область, в Александров, на завод искусственных камней.  Меня быстро поставили начальником ОТК. Занималась комсомолом. Потом вышла замуж, он был художником на заводе. Родилась Кира. Ей не было месяца, когда муж погиб на охоте. Пять лет жила одна с Кирой. Вода — из колодца, удобства — во дворе, печку дровами топила. Потом встретила этого ...товарища.
   Их прогулки продолжались больше месяца. Иногда, когда темнело, они брались за руки, и эти невинные прикосновения наполняли их тихим и сладким восторгом. Хотелось ходить и ходить рядом, смотреть в любящие глаза, слушать негромкий завораживающий голос. Когда вокруг никого не было, они целовались.
   ...Максимов с трудом отвел взгляд от милых глаз Ольги Сергеевны.
      — Мы млеем, как два молодых идиота, — смущенно проговорил он.
      — Да, со стороны это, наверное, выглядит дико, — улыбнулась Ольга Сергеевна. — Что молодежь подумает?
      — А я себя не чувствую старым!
      — А я вообще, как десятиклассница.
Максимов привлек ее к себе. Они слились в долгом поцелуе. Губы Ольги Сергеевны были горячими, , упругими и очень нежными. Она прервала поцелуй, порывисто обняла Максимова, крепко прижалась к нему, уткнулась лицом в его грудь, что-то пробормотала.
      — Что вы сказали?
      — Не хочу... Не хочу уходить.
      — Я тоже...
Максимов понял, что хотела сказать Ольга Сергеевна. Она любит его. Она хочет близости с ним. Это был миг блаженства для него. Но он должен был принять решение на всю жизнь. Если он сейчас скажет «нет», он останется одиноким на всю оставшуюся жизнь. Второй раз он вряд ли сможет испытать такое чувство, а без этого он не представлял себе близости с женщиной. Без сильного чувства новую семью создавать не имеет смысла. Если он скажет «да», то Ольга Сергеевна должна быть с ним — тоже на всю жизнь. На меньшее он не согласен. А вот согласится ли она? Или это у нее просто очередное увлечение, одно из многих? Надо решать, Максимов глубоко вздохнул.
      — Ольга Сергеевна... Я люблю вас. Пойдемте ко мне...
Он хотел сказать это спокойно, а вышел срывающийся хриплый шепот. Ольга Сергеевна еще крепче прижалась к нему.
      — Я люблю вас, — уже громко повторил Максимов. — Давайте пойдем ко мне. Поверьте, я ничем не обижу вас.
   Сияющие глаза ее были совсем близко, и в них светилось счастье.
      — Я тоже люблю вас, — услышал он. — Я приду. Только сегодня уже поздно. Я приду к вам завтра.
   Засвеченное бесчисленными электрическими огнями бледное подмосковное небо равнодушно смотрело на них редкими звездами.
   Ольга Сергеевна сидела в уютном кресле и молча смотре¬ла на Максимова. Тот в белоснежной рубашке с дорогим галстуком, в модных брюках был очень красив, и она чувствовала, что изнемогает от ожидания близости. «Как хорошо... — мелькали обрывки мыслей. — Какое счастье... Я сейчас сойду с ума».
   Максимов отставил кофе, подошел к ней, опустился на колени, уткнулся лицом в ее ладони.
      — Я люблю вас, — услышала Ольга Сергеевна.
      — Я люблю вас, — отозвалась она и поцеловала его волосы.
Он осторожно целовал ее пальцы, один за другим, медленно и бережно перебирал их губами.
Максимов относился к ней очень бережно. Она уже третий раз приходила к нему, но физической близости между ни¬ми еще не было. Они пили шампанское, слушали музыку и целовались.
   Ольге Сергеевне очень нравилась деликатность Максимова. Он ласкал ее волосы, руки, ее пальчики. Она таяла в его ласках, в его поцелуях. Но Максимов не позволял им обоим увлечься, и она была благодарна ему за это. Но сейчас она хотела большего.
      — Хочу шампанского, — чуть капризно проговорила она.
Пригубив бокал, она встала. Подошла к стеллажу.
      — Как много у вас книг.
Максимов стоял совсем рядом, сзади нее. Ольга Сергеев¬на прижалась к нему и почувствовала его горячее, словно окаменевшее тело.
   Максимов обнял ее. Ольга Сергеевна задрожала. Не разжимая его объятий, она повернулась к нему лицом, запрокинула голову. Максимов заворожено смотрел ей в глаза, его большие руки нежно скользили по ее телу. Ольга Сергеевна чувствовала, что растворяется в нем, она закрыла глаза, бессильно откинулась назад. Она почувствовала, что Максимов поднимает ее, куда-то несет. Максимов положил ее на диван, склонился к ней. Его лицо прижалось к ее груди.
      — Я хочу вас, — услышала она жаркий шепот.
      — Идите ко мне, — чуть слышно выдохнула она...
   ...Она медленно приходила в себя. Ей казалось, что ее невесомое тело парит высоко в голубом небе под теплыми лучами ласкового солнца. Максимов целовал ее лицо, гладил сильными руками ее тело. Потом он приподнял голову и внимательно посмотрел ей в глаза.
      — Вам хорошо?
      — Очень! — блаженно улыбнулась Ольга Сергеевна. — Мы так и будем всю жизнь на «вы»?
— Я не могу сразу перестроиться. А потом, обращение на «вы» говорит об уважении к даме.
      — А я буду на «ты», согласен? Я не могу в постели звать тебя на «вы».
      - Мне это очень приятно. А я пока буду на «вы».
      — Договорились.
      — Ольга Сергеевна, — начал Максимов и замолчал.
      — Что ты хочешь сказать?
      — Ольга Сергеевна, я прошу вас стать моей женой.
      — Но я замужем, — искренне удивилась Ольга Сергеевна.
      — Я прошу вас развестись с мужем и стать моей женой.
   Ольга   Сергеевна   не   хотела  продолжать   бесполезный
сейчас разговор.
      — А где мы будем жить? — она лукаво обвела взглядом однокомнатную квартиру. — У меня две дочери.
   Максимов прикусил губу, сузил глаза.
      — Намек понял. А если у меня будет трехкомнатная квартира, вы станете моей женой?
      — Согласна и на двухкомнатную, — засмеялась Ольга Сергеевна и крепко обняла его.
И были дни безоглядного счастья, дни весеннего расцвета ликующей природы. Ольга Сергеевна приходила к Максимо¬ву и страдала, что не может быть вместе с любимым каждый день, всегда, всю жизнь. У нее были дочери, они требовали ее заботы. У него были свои, недоступные ей дела, она знала только, что он напряженно работает, добывает деньги. Она была уверена, что это честные деньги.
   Она поднималась по лестнице, дверь его квартиры распахивалась, будто сама собой, — любимый ждал ее. Не раздеваясь, она бросалась к нему, их тела соприкасались... Максимов крепко прижимал ее к себе, губы их соединялись в долгом опьяняющем поцелуе. Ольга Сергеевна впервые была счастлива.
      — Я сейчас умру от счастья, — шептала она. — Ты мое чудо. Каждый раз мне с тобой так хорошо, что лучше просто не может быть, а в следующий раз мне еще лучше. Я так хочу тебя.
   На работе они старались держаться официально, хотя Ольга Сергеевна по взглядам сотрудникам догадывалась, что их отношения с начальником не секрет для коллектива. Но это ее не смущало: мало ли что говорят люди.
      — Мало ли что говорят, — сокрушался Максимов, когда она рассказывала ему о своих подозрениях.
   Лишь однажды Ольга Сергеевна расстроилась и обиделась на Максимова. Как-то он зашел к ней и после ничего не значащих, но таких многозначительных для влюбленных фраз, с некоторым смущением сказал:
      — Ольга Сергеевна, нам придется ненадолго расстаться.
      — Почему? — Ольга Сергеевна встревожилась.  Она не могла представить, что хотя бы один день не сможет видеться с любимым. Максимов частенько уезжал в однодневные
командировки в Москву, но в эти дни он обычно появлялся в лаборатории утром или возвращался к концу дня. И вдруг он говорит о разлуке.
      — Мой друг защищает докторскую диссертацию, я у него официальный оппонент.
      — Ну и пусть защищается.  Без вас, — твердо сказала Ольга Сергеевна.
      — Без  официального  оппонента  защита  не  состоится. Заместитель в этом случае не допускается.
      — Где защита? — сердито спросила Ольга Сергеевна. — ТАМ?
Слово «там» она подчеркнула интонацией, подразумевая город, где раньше работал Максимов.
      — ТАМ, — ответил Максимов. — А почему это вас так тревожит?
      — Ты едешь к своей бывшей жене, — удрученно сказала
Ольга Сергеевна.
Она не заметила, что перешла на «ты» в служебной обстановке.
      — Я еду оппонировать защиту нового доктора наук, моего бывшего друга. И я рад, что он не забыл меня.
      — Ты ищешь повод, чтобы увидеться с бывшей женой!
      — Вы знаете, что это не так. Если бы у меня была тяга к бывшей жене, мы бы с вами не стали встречаться.
      — Ну, и уезжай!
   Ольга Сергеевна не на шутку рассердилась и не захотела слушать никаких объяснений. В этот день она ушла с работы, демонстративно не попрощавшись с начальником. Пусть едет к своей бывшей жене. Она никогда больше не подойдет к нему. Но, еще не дойдя до дома, она вдруг поняла, что не хочет расставаться с Максимовым. Не хочет и, самое удивительное, не может. Ей даже думать было страшно о том, что они станут чужими друг для друга.
Она смирилась с неизбежным. И когда на следующее утро Максимов зашел к ней, она сказала:
   — Прости меня, я просто дура.
Ольга Сергеевна решила проводить его в аэропорт. Пусть они побольше побудут вместе перед разлукой, и пусть любимый вспоминает проводы и ее последний поцелуй.
   Был теплый солнечный майский день. В электричке они сидели рядом. Вокруг были незнакомые люди, и Ольга Сергеевна просунула руку под локоть Максимова и прижалась к нему. Это было очень хорошо: сидеть рядом с любимым и не скрывать своих чувств. Пусть все видят, кому какое дело: может, они муж и жена и любят друг друга.
   Это чувство свободы, возможности не скрывать свою любовь было настолько новым и восхитительным, что в автобусе до Домодедова Ольга Сергеевна не только снова прижалась к Максимову, но и положила голову на его плечо. «Я люблю тебя, я люблю тебя, ты мой, только мой», — снова и снова мысленно повторяла она.
   В аэропорту им не пришлось ждать, регистрация уже на¬чалась.
      — Пойдемте, теперь я провожу вас, — сказал Максимов.
      — Нет, я провожу тебя! — запротестовала Ольга Сергеевна.
      — Не хочу, чтобы вы уезжали без проводов. Меня первый раз в жизни провожает дама и это, оказывается, очень приятно.
   Вокруг них кипела обычная сутолока аэропорта, их толкали чемоданами и сумками, оглушительно громко гремел громкоговоритель, и никому не было до них дела, и не надо было ничего скрывать. Ольга Сергеевна взяла Максимова под руку, и они пошли к московскому экспрессу.
      — Мне так хорошо сейчас, — призналась она.
        — О своих чувствах я уже докладывал, — улыбнулся Максимов. — Садитесь в автобус, девочка моя, а то следующий будет нескоро.
      — Приезжай скорей. И не забывай меня.
Ольга Сергеевна обняла Максимова, и они поцеловались долгим прощальным поцелуем. Никто не смотрел на них. Было удивительно легко на сердце.
      — Береги себя, маленькая.
      — Приезжай скорее, — попросила она. — Мне без тебя будет очень плохо.
      — Я люблю тебя. Какая ты красивая! — повторял Максимов, и слышать это хотелось снова и снова.
   Автобус тронулся, и Ольга Сергеевна, пока была возможность, не отрывала взгляда от фигуры Максимова с прощально поднятой рукой.
   Его не было долгих четыре дня, и это были тоскливые дни. В полупустой лаборатории было скучно, и рабочий день тянулся томительно долго. Дома она старалась загрузить себя
нехитрой работой, но все валилось из ее рук. Чтобы быстрее шло время, она пораньше ложилась спать. Засыпала быстро, и к ней приходили тревожные сны. То кто-то старался разлучить ее с любимым, то они бежали друг к другу, но никак не могли преодолеть разделяющее их расстояние.
   А на пятый день утром у проходной ее ожидал Максимов. В тот же вечер Ольга Сергеевна пришла к нему, и утоление их жажды было долгим и полным, как никогда. Он целовал Ольгу Сергеевну, а она закрывала глаза, чтобы ничто не мешало чувствовать его ласку, и голова ее кружилась от блаженства. Ей хотелось опять отдать всю себя без остатка любимому, раствориться в нем, почувствовать его наслаждение их близостью.
   Как-то в пятницу Максимов спросил:
      — Какие у вас планы на субботу?
      — Никаких. Как всегда буду дома.
      — Может, съездим ко мне на дачу?
Ольга Сергеевна задумалась. Провести целый день на даче вдвоем с любимым было заманчиво. Но в выходные на электричке весь НИИ поедет на дачи. Она сказала об этом. В глазах Максимова мелькнуло что-то вроде досады, но он улыбнулся.
      — Выходите за меня замуж, и тогда нам не надо будет скрываться от честных людей.
      — Придется, — вздохнула Ольга Сергеевна.
      — Ловлю на слове. Завтра суббота, идем в загс подавать
заявление.
      — Сначала мне надо развестись кое с кем...
      — Да, я упустил эту мелочь. Придется подождать, а пока избегать  больших  скоплений  порядочных людей. Что вы скажете об электричке в семь ноль одна?
      — Это ужасно, — призналась Ольга Сергеевна. — А попозже нельзя?
      — Увы... Попозже я не гарантирую отсутствия свидетелей нашего аморального поведения.
      — А в семь ноль одна?
      — Члены коллектива НИИ любят поспать. В семь ноль одна они еще спят. Это установлено длительными наблюдениями. В семь ноль одна они только просыпаются.
      — Ладно, пусть будет семь ноль одна.
Это оказалось чудесным — идти по безлюдному городу, залитому розовыми лучами восходящего солнца, и знать, что тебя ждет любимый, и что весь этот замечательный день они будут вдвоем и только вдвоем. Ольга Сергеевна знала, что Максимов купил участок довольно далеко от города, где не было дач сотрудников НИИ. И снова возможность не скрывать свою любовь наполнила ее светлой радостью.
   В электричке она сразу взяла Максимова под руку и прижалась к нему. Вокруг сидели озабоченные дачники-москвичи, и никто не бросал любопытных взглядов.
      — Ужас, — поежилась Ольга Сергеевна, — сколько же надо ехать москвичам до своих дач?
      — Три часа в один конец считается довольно удачным вариантом. Конечно, если не говорить о новых русских.
      — Да уж, новых русских тут не видно.
Ольга Сергеевна оглядела пассажиров и вдруг радостно прошептала:
      — Смотри! Видишь, мужчина с бородкой, в очках? Это киноартист, он играет в «Ошибке резидента»! Помнишь его? Ой, как же его фамилия?
      — Нет, — довольно равнодушно отозвался Максимов. — Артист в электричке с ручной тележкой — это редкость. А вот профессуры тут наверняка по паре на вагон.
      — Как же это так? — обиделась Ольга Сергеевна за отечественных ученых.
      — В России настоящие ученые во все времена ходили в залатанных   штанах   и  топили   печки   своими   научными трудами. А уж сейчас...
      — Это ужасно.
      — Мы сами виноваты, — твердо сказал Максимов. — Только мы сами и никто другой. Мы не приучены принимать решения, не приучены к самостоятельности. Родители опекаютсвоих чад до их пенсии. «Мы жили плохо, пусть детки живут получше». И детки до пенсии сидят на шее родителей. А на работе за нас решает начальство. Вот и профукали державу.
       — А вы? — недоверчиво спросила Ольга Сергеевна. Она не могла представить себе, что Максимов не самостоятелен, не может принимать решения. Нет, он не такой.
       — И я, — спокойно сказал Максимов. — В самый ответственный момент жизни я растерялся, не сумел принять правильного решения. Решили за меня, и я, как баран,выполнил это решение. И потерял сына.
   Ольга Сергеевна с изумлением смотрела на него. Конечно же, он наговаривает на себя.
Она вспомнила вдруг мужа и его родителей. Да, за него решают родители, на работе за него решает начальство. А ведь до пенсии ему не так далеко. Прав Андрей Иванович.
   А Максимов задумчиво продолжал:
      — У нас нет личностей. Есть безликая масса. В Америке совсем другое дело. Нас
учили, что туда ехали отбросы европейского общества. Пусть отбросы, но это были личности,
характеры. И когда такой человек где-то на диком Западе строил дом, он был хозяином, ему кто бы ни был — был не указ — ни шериф,  ни гангстер,  ни президент. Он стоял на пороге с кольтом в руках и защищал свой дом, свою семью до последней пули. ас пугали: там, мол, суд Линча, самосуд толпы. Да, самосуд толпы. Но когда продажный судья оправдывал насильника, когда похотливый негр приставал к даме, люди собирались и сами вершили правосудие. Потому там не может быть такого, как у нас.
      Ольге Сергеевне было интересно слушать любимого. Она смотрела на его мужественное лицо, и сердце ее переполнялось нежностью и любовью.
   А Максимов продолжал:
      — Мы всегда были, как стадо баранов у ворот мясокомбината. Есть такая песенка: "Идут бараны, бьют барабаны, бьют барабаны, бьют. А шкуры для барабанов сами бараны дают!".  Никто не мог поднять всех нас — ни Разин, ни Пугачев, ни декабристы. Только большевики смогли. И их можно за это уважать: поднять за собой такую косную массу. Даже сейчас: все жалуются, что правительство обворовало народ, ограбило все вклады в сберкассах...
      — И у вас?
      — У меня на этот момент на книжке был абсолютный ноль. Все знали, что будет отпуск цен, что будет грабеж, но на что-то надеялись. И сейчас все рыдают, но никто ничего не
делает. Мы не способны на действия. Народ безмолвствует. Не от мудрости безмолвствует — от безразличия, от косности.
      Дачу Максимова с двух сторон углом обступал густой лес. Темная зелень елей красиво сочеталась со свежими весенними кронами берез, осин и орешника. В дальнем углу участка, возле самого леса, стоял довольно большой дом из свежих сосновых бревен на каменном фундаменте. Участок был уже обработан, на грядках зеленели всходы.
      — Какой красивый фундамент,  — искренне похвалила Ольга Сергеевна.
      — Это мой личный шедевр, — гордо сказал Максимов. — Сам придумал, сам сделал. Соседи завидуют — отделка диким камнем.
      — Сколько камней...
      — Это верно, — засмеялся Максимов, — целое лето собирал камни, зато красиво!
      — Красиво...
Замка на двери не было, была просто веревочка. Максимов размотал ее, распахнул дверь
      — Прошу вас.
   Внутри дом был обычный, ничего особенного. Ольге Сергеевне понравились внутренние двери аркой и лестница на мансарду в два пролета, как в богатых домах из кинофильмов. На первом этаже довольно большая прихожая, не маленькая кухня с кирпичной плитой и просторный зал с камином. Камин был отличный, тоже из дикого камня.
      — Красиво, — снова похвалила Ольга Сергеевна.
      — Сам делал, — не самым скромным голосом ответил Максимов. — И даже не дымит, правда, пришлось пару раз переделывать.
      — Молодец!
Ольга Сергеевна знала, что сложить камин не просто. На даче родителей мужа камина не было, а плиту сложил наемный печник.
   Мебели нигде не было, только у камина лежал аккуратный обрезок бревна.
      — Прошу оценить мансарду.
   На втором этаже находились две доаольно просторные комнаты с дверьми-арками. В дальней комнате в нише вроде алькова была постель, аккуратно застеленная легким одеялом. Обе комнаты были с балконами, и в широкие окна заглядывали ветви деревьев с молодой листвой.
   Ольга Сергеевна распахнула дверь, вышла на залитый солнечным светом балкон. Только сейчас она ощутила, какой свежий воздух здесь, вдали от города. Она вдохнула полной грудью и счастливо засмеялась.
      — Как хорошо! Какой ты молодец, что купил участок здесь!
      — Я думаю, — важно сказал Максимов.
      — Мыслитель, — засмеялась Ольга Сергеевна.
Над балконом нависала шалашиком двухскатная крыша, и солнце не слепило глаза, было просто ощущение солнечного простора над бескрайним лесом, и еще чувство полной безлюдности и свободы.
   Ольга Сергеевна прижалась к Максимову, крепко обняла его.
      — Какой ты молодец, — повторила она, — так красиво все сделал!
   Ей было легко и приятно. Но вдруг настроение испортилось. Она вспомнила Андрея, дачу, домик из сосновых досок. Есть что сравнивать и сравнение не в пользу Андрея. Два Андрея — и такие разные. Тот Андрей не способен принимать решения, не способен самостоятельно осуществлять их. Пустой, никчемный человек... Как она могла выйти за него замуж? Что ее держит возле него? Да, у них дочь, но чему она научится у такого отца, что он даст ей? Господи, если бы у Максимова была квартира — сегодня бы ушла к нему. Забрала бы девчонок и ушла. Какой он хороший, любимый.
   Ей снова стало хорошо. Какая она дура, что так долго раздумывала. Максимов любит ее. Она сама до него никогда никого не любила, просто заставляла себя верить, что любит. Сейчас любовь пришла к ней. Пусть немного поздновато, но это любовь. Да и не такие они старые. Подумаешь, ей под сорок. А Максимов вообще выглядит очень молодо. Люди женятся и гораздо позже. Она еще сильнее прижалась к Максимову, ощутила его крепкое тело, почувствовала, что растворяется в нем.
      — Я люблю тебя.
      — Я люблю тебя, — эхом отозвался Максимов.
      — Здесь так хорошо. Сейчас мне ничего не надо. Только бы ты был рядом.
      — Выходи за меня замуж.
      — Я выйду за тебя. Я буду твоей женой. Какое счастье — мы будем мужем и женой.
Ольга Сергеевна почувствовала, что теряет ощущение р¬альности. Она тихонько засмеялась и сделала слабую попытку освободиться.
      — Мы сумасшедшие. Разве можно быть такими сумасшедшими?
      — Можно, любимая. С тобой — можно.
      — Я так счастлива.
      — Ты в самом деле хочешь стать моей женой?
      — Хочу. Больше всего на свете хочу.
      — Ты разведешься с мужем?
      — Как же я стану твоей женой, если не разведусь? Как только приедет этот товарищ, я сразу же разведусь с ним.
      — Это правда?
      — Правда, любимый, правда!
Максимов взял Ольгу Сергеевну за плечи, отстранил от себя и долго вглядывался в ее глаза.
      — Ольга Сергеевна, Оля... Не забудь этого.
      — Разве можно забыть такое?
Максимов вздохнул.
      — Можно. Все можно забыть.
      — Не обижай меня. Я не забуду. Я люблю тебя.
Максимов был очень серьезен.
      — Я предлагаю отметить ваше согласие.
      — У тебя есть вино?
      — У меня есть все. Почти все, кроме жены.
      — У тебя будет жена. Я буду твоей женой.
Они спустились вниз, в зал. Максимов раскрыл рюкзак.
      — Если не трудно, похозяйничайте. А я займусь камином.
   Первый тост Максимов провозгласил за их «консенсус». Это дурацкое слово ввел в употребление Горбачев, и оно стало насмешливым. Ольга Сергеевна охотно поддержала тост.
      — За консенсус! И за полную перестройку наших отношений.
   Шампанское было прохладным и очень вкусным, лопающиеся пузырьки газа приятно покалывали во рту. В камине уютно потрескивали дрова, вели завораживающую пляску языки пламени.
     Они сидели на бревнышке у камина, пили шампанское и смотрели друг на друга. Ольге Сергеевне было так хорошо, что она немножко испугалась: вдруг все это кончится, ведь не может быть человеку так хорошо всегда. Она не выдержала и пожаловалась:
      — А вдруг все это кончится и будет плохо?
      — Это зависит только от нас.
И от этого простого ответа снова стало хорошо и спокойно на душе. И она почувствовала, что должна что-то сделать, чтобы стало еще лучше, чтобы любимому запомнился этот день.
Она поднялась и вдруг пошатнулась.
      — Что с тобой?
Максимов вскочил, подхватил ее, легко поднял на руки. Ольга Сергеевна счастливо засмеялась.
      — Я совсем пьяная от счастья!
Максимов прижал ее к себе.
   Она обняла его за шею, почувствовала себя маленькой девочкой на руках большого и сильного друга. И не было ничего вокруг — только их любовь и залитый солнцем простор над вершинами деревьев.
   Возвращались они поздней электричкой. Ольга Сергеевна заняла места, а Максимов задержался, помогая пожилой дачнице занести тяжелую тележку в вагон. Дачница села рядом с ними, пристроила тележку.
      — Спасибо вам, мужчина, — она вытерла платком потное лицо и повернулась к Ольге Сергеевне. — Повезло тебе, дочка, муж-то у тебя какой хороший. Какой год езжу, разве кто
помог когда? Ты береги его, а то вы, молодые, глупые больно, не цените.
   И от того, что незнакомая женщина вслух назвала Максимова ее мужем, Ольга Сергеевна почувствовала в сердце такой восторг, что крепко прижалась к любимому и прошептала ему:
      — Это самый счастливый день в моей жизни.
   ...Только одно омрачало ее счастье. У нее кончились деньги. Свободные цены, введенные с Нового года, превратили в порошок сумму, оставленную ей мужем. Ей приходилось изворачиваться как никогда в жизни, но деньги постепенно растаяли. Какое-то время она выкручивалась на свою зарплату, но она почти вся уходила на хлеб. Она уже заняла у соседки тысячу рублей, но и это ее не спасло. Цены росли каждый день. А зарплату стали задерживать. Получку за март она получила в конце апреля. И чуть не заплакала. Полторы тысячи хватит в лучшем случае на неделю. Что же делать дальше? Она сидела в своей рабочей комнате и смотрела на лежащие на столе деньги.
   Как раз в этот момент в ее комнату вошел Максимов. Ольга Сергеевна лихорадочно затолкала деньги в сумочку, промокнула платочком глаза, с улыбкой повернулась к нему.
      — Что с вами? — Максимов встревожено глядел на нее.
      — Пустяки.
Максимов внимательно посмотрел на ее сумочку. Он, видимо, все понял.
      — Сегодня была получка? — хмуро спросил он.
      - Да.
      — Простите меня. Я оказался бесчувственным эгоистом.
Простите.
      — О чем вы? — удивилась Ольга Сергеевна.
      — Не надо, — твердо остановил ее Максимов. — Я должен был подумать об этом.
      — И заплатить мне за услуги? — резко спросила оскорбленная до глубины души Ольга Сергеевна.
      — Как вы могли так подумать! — упрекнул ее Максимов.
Его упрек показался ей неискренним.
      — Во сколько ты оцениваешь мои интимные услуги? — от возмущения она не заметила, как перешла на «ты».
    Максимову пришлось долго успокаивать ее. Наконец, Ольга Сергеевна поверила, что он не хотел ее обидеть.
      — Как ты можешь помочь мне? — горько спросила она. Максимов крепко обнял ее, поцеловал в пылающие щеки.
      — Давайте-ка сделаем вот что. Сейчас напишите заявление за свой счет на две недели. А завтра мы с вами кое-куда сходим.
      — На панель? — усмехнулась Ольга Сергеевна. — Я уже не гожусь и туда.
      — Еще как сгодитесь! — засмеялся Максимов.
      — Негодяй! — Ольга Сергеевна развеселилась и шутливо шлепнула его ладошкой по щеке.    — Растлитель!
      — Вы недельку поработаете с одной энергичной дамой.
      — Ваша дама «розовая»? — продолжала веселиться Ольга Сергеевна. — Этим я еще не занималась.
      — Нет, она очень гетеросексуальна. И она — исполнительный директор малого предприятия «Меценат». Ей нужна помощница, хотя бы на пару недель.
      — Вы думаете, что за две неделю...
      — Я уверен, что вы не пожалеете, — серьезно сказал Максимов. — Но эти две недели вам придется поработать всерьез.
   В здании бывшего горкома КПСС было непривычно грязно и неуютно. Видимо, здесь уже не работали даже уборщицы. Максимов распахнул дверь.
      — Нам сюда. Держитесь уверенней.
   Ольга Сергеевна смотрела на Майю Тихоновну и жалела, что дала согласие Максимову. Не хватало еще, чтобы эта нахальная Снегурочка видела ее нищету. Максимов со своей Снегурочкой говорили о ваучерах, о каком-то Сергее, о долларах и марках. Ольга Сергеевна не вникала в разговор. Она сердито рассматривала Майю Тихоновну. К сожалению, Снегурочка оказалась красивой и богато одетой дамой. На ней был очень дорогой экстравагантный костюм. Ольга Сергеевна отметила про себя, что никогда бы не надела такую безвкусицу.
Майя Тихоновна разговаривала с Максимовым уверенно, смотрела на него самым нахальным образом, словно он был ее собственностью. На Ольгу Сергеевну она не обращала никакого внимания, как будто ее здесь не было. Наконец, Максимов поднялся.
      — В общем, Майя Тихоновна, я на недельку отключаюсь. Покомандуйте одна. Ольга Сергеевна поможет вам. Вы сами с ней рассчитаетесь, как мы договорились. Он повернулся к
Ольге Сергеевне.
      — Вам предстоит плотно поработать. Вы справитесь, я уверен. Слушайтесь во всем Майю Тихоновну.
   Майя Тихоновна обворожительно улыбнулась, показав  белоснежные зубки.
      — Кофе заварить? — промурлыкала она.
      — К сожалению, дамы, мне пора. Разрешите откланяться. Ни пуха, ни пера!
      — К черту! — фамильярно крикнула вслед ему Снегурочка.
   Целых четырнадцать дней без выходных Ольга Сергеевна с восьми утра до шести
вечера заполняла бесконечные бланки, пересчитывала и укладывала ваучеры, печатала на машинке, заносила бесконечные колонки цифр а память ЭВМ. Сейчас она еще больше оценила Максимова. Ведь это он, как только появился в лаборатории, потребовал, чтобы все сотрудники умели печатать на машинке. И он же сделал так, что она научилась обращаться с ЭВМ.
   Майя Тихоновна оказалась довольно милой дамой, хотя в ее голосе иногда звучал металл. Особенно грозно он звучал в некоторых телефонных разговорах с клиентами. Нередко Майя Тихоновна надолго исчезала, появлялась в конце дня.
      — Ну, набегалась! — она по-детски капризно надувала полненькие губки. — Кипяточек есть? Давайте выпьем кофе.
   Они пили кофе. Ольга Сергеевна собиралась домой, а Майя Тихоновна бодро сообщала:
      — А мне сегодня опять часов до девяти потеть. Дочка меня совсем забыла.
На третий день Ольга Сергеевна предложила свои услуги после окончания рабочего дня. Майя Тихоновна просияла.
      — А я стеснялась вас просить. У вас же двое детей. Обычно мы тут с Андреем Иванычем трудимся. Он вообще может до утра работать.
   И Ольге Сергеевне приходилось каждый вечер выслушивать, как «мы с Андреем Иванычем...»
Работать пришлось и в выходные. Это было непривычно, но Снегурочка не знала усталости. За две недели напряженной работы женщины почти подружились. Они перешли на «ты», звали друг друга по имени. И хотя Ольга Сергеевна не могла простить ее тесного сотрудничества с Максимовым, но в душе признавала, что Майя — хороший человек, а по деловой хватке и энергии ей с этой сподвижницей Максимова никогда не сравняться.
   Наконец, две недели закончились.
   —А жаль,— сказала Майя Тихоновна. — ты мне нравишься.
Она вручила Ольге Сергеевне конверт с деньгами.
      — Здесь тридцать семь тысяч. Распишись в ведомости и поболтаем.
Ольга Сергеевна была изумлена, но постаралась не подать виду. За две недели — ее годовой заработок! Ай да Снегурочка!
     Они пили прощальный кофе. Майя по такому поводу разлила коньяк.
      — А помнишь Новый год? — засмеялась она.
      — О, я давно так не веселилась!
      — Это я придумала!
      — Ты вообще молодец.
      — Слушай, Ольга, бросай свою науку. Иди к нам. Что ты там будешь нищенствовать? Правда, здесь надо пахать по-настоящему. Но ты втянешься.
   Предложение было заманчивым, очень заманчивым. Но был еще Максимов. Сидеть здесь и видеть, как они любезничают?
      — Это не я решаю. — осторожно начала она.
      — Ну, ладно, подумай, — согласилась Майя.
   В эту ночь Ольге Сергеевне снилось, что они с Максимовым едут в поезде в двухместном купе. Они без конца отдавались друг другу и не могли насытиться.
   Ее разбудил какой-то громкий звук. Еще не проснувшись, еще переживая близость с любимым, она прислушалась.
   Вспыхнул яркий свет. Ольга Сергеевна вскрикнула: посреди комнаты стоял ее муж...
   ...Жизнь в НИИ постепенно замирала, и утренний разбор текущих дел не занял много времени. Вызовов к начальству пока не предвиделось. Максимов откинулся на спинку стула. Он был в хорошем настроении. Жизнь налаживалась. Он любит Ольгу Сергеевну, она любит его. Его предприятия успешно работали, доход становился серьезным. Можно было думать и крупном деле. На днях приедет сын Игорь. Все деньги Максимов отдавал сыну, чтобы не распылять их. Сейчас Игорь встал на ноги, его «Автосервис» процветает. Они договорились, что сын вернет все отцовские деньги — часть в виде автомобиля, остальные — наличными. Можно будет, наконец-то, купить квартиру, он уже договорился с хозяйкой понравившейся ему квартиры.
Максимов помотал головой. Не расслабляться! Однажды в жизни он уже расслабился. Наконец-то можно будет возобновить предложение Ольге Сергеевне. Она станет его женой, хозяйкой в новой трехкомнатной квартире!
   Кстати, как она там? Почему-то не заглянула с утра.
   Максимов легко поднялся, прошел в комнату Петровой. Ольга Сергеевна сидела спиной к двери, руки ее лежали на пустом столе. Она не обернулась. Максимов в приподнятом настроении подошел к ней.
      — Доброе утро! Куда это вы пропали?
Ольга Сергеевна не ответила. Она медленно повернулась, и ее вид потряс Максимова. Лицо Ольги Сергеевны, милое, красивое, любимое лицо, было серым, осунувшимся. Под запавшими глазами всегда светлая кожа выделялась темными полукружиями.
      — Что с тобой? — ахнул Максимов.
Ольга Сергеевна криво усмехнулась.
      — Ничего.
      — Олюшка, что случилось? — Максимов забыл об осторожности, он почти кричал.
Губы Ольги Сергеевны задрожали.
      — Да так. Небольшие семейные неполадки.
      — Дети? — встревожился Максимов.
Он знал из рассказов Ольги Сергеевны, что ее младшая дочь, Анюта, частенько расстраивала мать непослушанием. Может, с ней беда?
      — Нет, не дети, — Ольга Сергеевна отвела взгляд, на глазах блеснула влага. Она тяжело вздохнула. — Сегодня ночью приехал мой муж.
   Максимов, с трудом понимая случившееся, смотрел на Ольгу Сергеевну, но та опустила голову, прикрыла глаза ресницами.
   Еще не веря тому, что произошло, Максимов проговорил:
      — Нам надо поговорить.
Ольга Сергеевна, не поднимая глаз, усмехнулась.
      — Вы понимаете, Андрей Иваныч, что теперь никаких встреч не может быть.
   У Максимова потемнело в глазах от бешеного наплыва чувств. Наконец-то ему стало ясно, что произошло. Как в самых пошлых анекдотах: приехал муж из долгой командировки, и Ольга Сергеевна усердно демонстрировала ему свою любовь и верность. Ему захотелось ударить это прекрасное лицо, выругаться, но он взял себя в руки. Чтобы не наделать глупостей, он молча повернулся и вышел из комнаты.
   Максимов долго сидел неподвижно в кабинете. Удар, который нанесла ему Ольга Сергеевна, был для него страшен. Опять рушились все его личные планы. Стиснув зубы, он пытался собрать осколки мелькающих в голове мыслей. Конечно, она дрянь. Пока мужа не было, она разыгрывала безумную любовь. А ей всего-то надо было удовлетворить свою низменную потребность. Приехал муж — любовника побоку. Ладно, пусть так и будет. Никаких эмоций, только служебные от¬ношения.
   И тут его прожгла, будто огнем, мысль: а что, если Ольга Сергеевна уйдет из отдела? Он никогда не сможет ее увидеть, она навсегда исчезнет из его жизни, они умрут друг для друга. Никогда он не увидит дорогое ему лицо, ее удивительную, зовущую фигурку, никогда ее ласковые руки не прикоснутся к нему, он не услышит больше ее голоса, ее нежных слов. Другой будет целовать ее, ласкать ее.
   Его охватила волна бешеной ревности, он с трудом заставил себя успокоиться. Вот так рушатся голубые мечты. Все правильно: любовнику — любовниково, супругу — супругово. Кажется, это у Лескова: купчихе нужны трое мужчин. Муж -для закона, офицер — для сердца и кучер — для удовольствия. Этой дамочке он заменял сразу двоих — офицера и кучера. Для закона у нее есть муж, слесарь-монтажник. Что же, пусть поищет другого офицера, другого кучера.
   Как больно. Черт побери, почему так больно, почти как у гроба сына. Мысль о Сереже немного отрезвила его. Ему стало стыдно: уравнял смерть сына и измену похотливой бабенки. Да провались она пропадом! Собственно говоря, что произошло? Всего — буря в стакане воды. Ну, отвергла его женщина, пусть красивая, желанная, любимая, но всего-навсего только женщина. На земле их два миллиарда, самых разных и всегда одинаковых. Не сошелся свет клином на этой.
   Все нормально, ничего страшного. Его предприятия живут. Майя, Гуськов, Елена Ивановна — на своих местах делают свое дело. Скоро приедет Игорек, пригонит машину, привезет деньги, можно покупать квартиру, жить по-человечески. И — новая режущая мысль: каково ему будет бессонными ночами метаться по трехкомнатной квартире, думать о том, что могло быть и не сбылось?
    Он услышал, что скрипит зубами — стиснутые челюсти болели от судорожного напряжения мышц. Он резко поднялся. Хватит эмоций. Дамочка решила сохранить образцовую советскую семью — пусть сохраняет. Совет да любовь ей с ненаглядным мужем. Надо заняться делом. Все беды — от безделья. Майя совсем замоталась, пока он прохлаждался с чужими женами. И Елена Ивановна одна явно не справляется, ей нужна постоянная помощь. К счастью или нет — на работе у него сейчас много свободного времени.
    ...Время летело незаметно, хотя каждый день тянулся мучительно долго. Уникомбанк, Межкомбанк, Сбербанк — ссуда, проценты, переводы...
   Майя Тихоновна встретила Максимова как обычно, сияющей улыбкой. У нее уже готова очередная идея.
      — Андрей Иваныч, что вы скажете о Лене Голубкове? Акции МММ растут, как на дрожжах. Рискнем?
Леня Голубков рекламировал акции фирмы МММ, которые приносили бешеный доход.
      — Рискнем. Но — не больше, чем на месяц. Такие проценты —  фикция,   неизбежно  банкротство. Скупайте  на  все, что там у нас есть.
      — А валюту?
      — И валюту. Рисковать, так рисковать. Но — только на месяц!
За «Мецената» Максимов был спокоен. Но Майя Тихоновна его тревожила. Слов нет — настоящий самородок рынка. Энергия бьет ключом. В голове постоянно новые идеи. А ведь рано или поздно она поймет, что Максимов ей не нужен. Она сама — прирождённый лидер. Но пока уважает его. Надолго ли?
   За Гуськова можно тоже пока не волноваться. Он схватывает мысли на лету. Работоспособность нечеловеческая. Идеальный исполнитель. Ему Максимов нужен будет долго.
В «Экологе» дела шли неважно. Кризис уже охватил все крупные предприятия, им не до новшеств.
   По вечерам Максимов работал в «Меценате», оформление документации на ценные бумаги, подготовка отчетов для налоговой инспекции, для банков, для пенсионного фонда, бухгалтерский учет — это он доверял только Майе Тихоновне и себе. Майя уходила домой в десятом часу вечера, а он работал, пока цифры не начинали путаться. Путаницы допускать было нельзя, приходилось идти домой.
   Спать он по-прежнему не мог. Он часами заставлял себя лежать с закрытыми глазами, но сон не приходил. Иногда им овладевала тяжелая дрема, но вскоре в сердце возникала тянущая тупая боль, даже не боль, а ощущение чего-то щемящего, и он просыпался. И опять его охватывали мрачные мысли и тоска.
   Он не мог забыть Ольгу Сергеевну. Он заставлял себя часами ругать ее и себя, придумывая самые унизительные эпитеты и метафоры для себя. Но изобретательность исчезала, и перед ним возникало лицо Ольги Сергеевны, красивое лицо, обрамленное белокурыми, аккуратно уложенными локонами. Он будто наяву видел ее женственные покатые узкие плечи, как у аристократок на старинных портретах. Но приятные воспоминания грубо заслонялись яркими картинами счастливой семейной жизни Ольги Сергеевны, которые вырабатывало воображение. Воображение у Максимова было богатым. В такие минуты он проклинал тот день и час, когда поддался своим чувствам. Он вспоминал, как ответил на просьбу Ольги Сергеевны поцеловать ее: «Я знаю, чем это кончается». На что ему жаловаться? Он знал, что его ждет.
...Пьяный Андрей сидел за кухонным столом, низко опустив голову. Время от времени он резко вскидывался, хрипло выкрикивал ругательства, бил кулаками по столу и снова сникал.
Ольга Сергеевна мыла посуду. Слезы текли по ее лицу, но она их не замечала. Ей было очень плохо, ее мучили раскаяния и нестерпимый стыд. Приезд Андрея застал ее врасплох. Когда она пришла в себя и собралась с мыслями, было уже поздно. В первый день после приезда Андрея она не смогла смотреть Максимову в глаза. Ей было так стыдно, что она не помнила, что говорила. У нее было одно желание — спрятаться куда-нибудь, чтобы никого не видеть, никому ничего не объяснять.
   До сих пор ее преследовали глаза Максимова, сначала растерянные, потом — обжигающие презрением. Боже, что она наделала? Теперь ей остается только одно — жить с этим опустившимся пьяницей, без всякой надежды на какой-либо просвет, смириться с ежедневными скандалами. Бороться у нее не было ни сил, ни желания. Оставалось терпеть, хотя бы ради дочерей.
Хитрая Анюта умела ладить с пьяным отцом, не реагиро¬вала на его грубое обращение с матерью. При малейшей возможности она убегала гулять с подружками. Приходила она поздно, от вопросов отмахивалась, быстро ужинала, как мышка ныряла в кровать и моментально засыпала.
   А с Кирой стало совсем плохо. Если раньше по настоянию матери она, скрепя сердце, называла Андрея папой, то сейчас она смотрела на отчима с неприкрытой ненавистью и если вынуждена была говорить о нем, то цедила с отвращением: «этот»...
    Ольга Сергеевна разрывалась на части, пытаясь сохранить хотя бы видимость семейного очага, но понимала, что все ее усилия напрасны. И тогда ей становилось невыносимо больно: ради чего она оттолкнула любящего мужчину, предала его любовь?
   Но, как говорят: пришла беда — отворяй ворота. Ольга Сергеевна раньше никогда не испытывала затруднений с деньгами, но сейчас вплотную столкнулась с этой проблемой. Андрей привез только половину обещанных денег, остальные он пропил по дороге. Но даже если бы он привез и всю сумму, то ее с трудом хватило бы на месяц. Прежнее смутно понимаемое слово «инфляция» становилось жестокой реальностью.
   Ольга Сергеевна надеялась на деньги, заработанные у Майи Тихоновны. Она даже похвасталась Андрею, что сумела заработать. Вместо ожидаемой похвалы Андрей оскорбил ее:
      — На панели заработала?
      — Как ты можешь?
      — Ну, не на панели. Значит, пока я там вкалывал, ты тут любовника завела? Из этих, из новых русских! То-то я смотрю, ты стала совсем другой.
    Андрей разошелся не на шутку, и Ольга Сергеевна с трудом его успокоила. Она хранила деньги в сейфовом ящичке импортного шкафа. На следующий день после этого разговора Ольга Сергеевна, придя с работы, собралась в магазин за продукта¬ми. Андрея дома не было. Она открыла сейф. Там лежали пять тысяч, остальных денег не было.
   Ольга Сергеевна встревожилась, но решила, что деньги понадобились Андрею, скоро он придет и принесет деньги. Однако Андрей не пришел. Около десяти часов вечера она позвонила его родителям. Трубку взяла свекровь Раиса Борисовна. Ольга Сергеевна поздоровалась и спросила, не у них ли Андрей.
      — А где ему еще быть?! — с неожиданным раздражением отозвалась свекровь. — Если человеку дома нет покоя, куда ему деться?
      — Раиса Борисовна, что вы говорите? — изумилась Ольга Сергеевна.
      — Что есть, то и говорю! — распаляясь, почти кричала свекровь. — Муж полгода дома не был, а жена отворачивается. Человек для семьи надрывался! Вот тебе и благодарность!
   Ольгу Сергеевну ошеломила такая несправедливость, но она сдержалась и вежливо попросила позвать к телефону Андрея.
      — Он спит! — отрезала свекровь. — И не подумаю.
      — Он пьян? — с робкой надеждой на отрицательный ответ спросила Ольга Сергеевна.
      — У хорошей жены муж не будет пить! Довела парня, и еще спрашивает.
      — Раиса Борисовна, он забрал все мои деньги.
      — Какие еще там твои деньги! — взъярилась свекров. — Парень из кожи лезет, зарабатывает, а ты... Ишь, «мои» деньги! Он что, украл их у тебя? Ты молиться на него должна, что он вытащил тебя из «дыры» с ребенком, а ты — «мои» деньги!
   Свекровь еще долго воспитывала ее, и Ольга Сергеевна терпеливо слушала. Она поняла, что деньги пропали. Андрей пьян настолько, что не в силах подняться. Он пропьет все.
Андрей пришел домой только на третий день. Пришел пьяный и не один. С ним был незнакомый мужчина, тоже нетрезвый.
      — Оль, это Сашка! — Андрей широким жестом представил гостя.
      — Очень приятно, — гость окинул Ольгу Сергеевну масляным взглядом.
      — Давай закуску, — скомандовал Андрей. — Сашка у нас заночует.
Ольга Сергеевна наскоро накрыла стол, присела к мужчинам. У Андрея было хорошее настроение.
      — Мы с Сашкой свое дело открываем, — радостно сообщил он. — Я завязал с «Рубином». Они там сокращать меня решили.  А я им — ход конем.  Забрал трудовую книжку. Плевал я на их гроши. Мы через полгода на «Мерседесах» гонять будем!
   Ольга Сергеевна слушала его с сомнением. В «Рубине» Андрей имел немного по теперешним ценам, но тот небольшой заработок был гарантирован. А собственное дело... Она хорошо знала его способности, знала, как работает Майя Тихонов¬на, и сомневалась, что Андрей сможет так работать. Не вызывал оптимизма и компаньон. Он не производил впечатления добросовестного и энергичного человека. Но она не стала высказывать своих сомнений. Поживем — увидим.
   Мужчины засиделись за столом. Ольга Сергеевна не стала им мешать и легла с Анютой, с трудом засыпая под громкие пьяные голоса.
   Утром она в халатике зашла на кухню. Гость уже сидел там и жевал маринованный огурец.
      — А, Олечка! — он с неожиданной ловкостью поднялся и вдруг обхватил ее.
      — Вы что! — изумилась Ольга Сергеевна и вырвалась. — С ума сошли?
      — Да не трусь! — гость опять попытался обнять ее. — Андрюха вырубился, все будет в порядке!
   Ольга Сергеевна сильно оттолкнула его и выскочила из кухни, забежала в детскую. Пора было идти на работу, но она боялась оставить дочерей с этим гостем и молча ждала, когда проснется Андрей.
С тех пор Андрей стал пить каждый день. Когда Ольга Сергеевна попросила у него денег, он выгреб из кармана пригоршню смятых купюр, щедрым жестом бросил их на стол.
      — Вот! Все бери, ничего не жалко.
Денег было чуть больше трех тысяч — на неделю питания семье.
      — А остальные? — стараясь говорить спокойно, спросила
Ольга Сергеевна.
      — Не бойся, не пропил я их. Знаешь, сколько надо на оформление малого предприятия? Зато потом заживем!
   Но они не зажили хорошо. Примерно через неделю Андрей опять не пришел домой ночевать. Трое суток он отлеживался у родителей. Явился трезвый, похудевший и злой.
      — Сашка — сволочь, — объявил он. — Я отдал двадцать
пять тысяч, а он ушел в кусты. Ну, я его достану!
   Ольга Сергеевна поняла, что они остались без денег, и сердце ее сжалось.
   И вот она мыла посуду и думала, как жить дальше. Пьяные выкрики Андрея пугали ее, мысли путались.
   Она осуждала себя за легкомыслие. Зачем ей нужна была это связь с Максимовым. Она не любила мужа. Ей встретился хороший человек. Надо было сначала развестись с мужем, а уж потом... А она поступила, как последняя дрянь. Вот об этом Максимов и говорил, что надо уметь принимать решение в трудную минуту. А она растерялась. Не смогла защитить свою любовь. Теперь она не имеет права смотреть в глаза Максимову, даже если тот сам подойдет к ней. Но он не подойдет. Она сама разрушила все, что рождалось между ними. Теперь только и остается терпеть это пьяное хамство и пытаться сохранить видимость семьи. Никакой любви здесь не было. Ей был неприятен постоянно пьяный муж, его бесцеремонные приставания, откровенные намеки на ее неверность.
   Она устала, измучилась. Если бы он оставил ее и детей в покое, ушел бы к своим родителям...
   Да, это было бы лучше всего. Так хочется покоя. Но на какие средства она будет жить? Ее зарплаты хватает на неделю, а если экономить на еде, то, в лучшем случае, на две недели. А потом? Идти в Майе Тихоновне? Она ведь знала ее. Нет, только не это. «Меценат» — детище Максимова. Она подло поступила с Максимовым, и работать в его фирме будет просто неприлично.
   Не надо было, ох, не надо было затевать этот дурацкий «легкий флирт». Тогда все было бы по-другому. Нельзя играть чувствами — ни своими, ни чужими. Ведь Максимов любил ее. И она его любила. Никогда она не была такой счастливой, как с ним. Она должна была все рассказать Андрею, а там — будь, что будет. Если Максимов ее любил — он помог бы ей, защитил ее. Он любил ее, сердце ведь не обманывает. Но она растерялась, струсила. За ложь, за трусость, за минуту растерянности надо расплачиваться.
      — Оль! — грубый оклик снова заставил ее вздрогнуть.
      — Что, Андрей?
      — Ты не думай. Я сам все сумею.
И он снова упал головой в скрещенные на столе кулаки.
   Господи, и это — семейное счастье? Ведь знала, дура, знала, что пьет. Уж как-нибудь перебилась бы с Кирой одна. Живут же матери-одиночки. Но так хотелось счастья. Такой красивый был Андрей, такой ласковый. Растаяла душой, поверила, что можно исправить неисправимого, слишком понадеялась на себя.
   Что греха таить, она никогда не любила Андрея. Она просто заставляла себя верить, что любит. Пока жизнь шла нормально, было не так уж и плохо, вполне терпимо. Сейчас все рухнуло. И оказалось, что вокруг пустота. Какая там любовь? Омерзительно смотреть на эту пьяную небритую физиономию, вздрагивать от пьяного рева. А этому пьянице не нужна ни она, ни Кира, ни даже его собственная дочь. Ему никогда не нужны были ни ее красота, ни ее нежность. Ему нужна только бутылка водки. Где были ее глаза, почему она цеплялась за эту постыдную жизнь, почему оттолкнула Максимова, предала его любовь?
    ...Времени катастрофически не хватало. Но теперь Максимов благословлял свою бессонницу. Он вполне обходился тремя-четырьмя часами тяжелого, прерывистого сна. Уже полгода он «осваивал» новую трехкомнатную квартиру, сам отремонтировал ее по ночам. Можно было нанять рабочих, но он не сделал этого. Ему нужно было чем-то занять себя до двух-трех часов ночи, когда ничего другого делать было нельзя.
   Он приходил домой не раньше десяти часов вечера, наскоро ужинал и принимался за ремонт — штукатурил, клеил обои, наклеивал плитку, белил потолки. «Шумные» работы он откладывал на выходные, когда можно было стучать молотком, сверлить и строгать днем. Руки были заняты, нетрудная физическая работа успокаивала, и можно было подумать.
   Все свободные деньги он отдавал сыну. Игорь развернулся. Начинал он с ремонта личных автомобилей. С двумя друзьями он чуть не два года правил кузова, «лечил» двигатели. Когда скопились небольшие деньги, он с помощью отцовских сбережений занялся перепродажей запасных частей. Сейчас у него была небольшая авторемонтная мастерская и магазин автозапчастей.
   Максимов убеждал сына вложить деньги в новое предприятие по выпуск автомобильных жидкостей, но сын колебался, не хотел рисковать.
      — Не хватает рук, — говорил он отцу. — Верить сейчас людям трудно, надо самому заниматься. А я и так устал.
   Да, верить людям стало трудно. Верный, надежный Гуськов организовал свою фирму — не захотел делиться прибылью с начальником. Он ушел из отдела, уволился из НИИ. Все это не было для Максимова неожиданностью, но на Гуськова он надеялся.
   После ухода Гуськова зашатался «Прогресс». Спасла дело его предусмотрительность. Он придерживался принципа всегда иметь замену. И давно уже подобрал Гуськову помощника, грамотного программиста Мишу Казанцева. Миша, конечно, уступал Гуськову, но «Прогресс» устоял. Максимов подумывал об организации крупной фирмы на базе «Мецената» и «Эколога». Одной фирмой руководить было проще, чем тремя, но тогда ему пришлось бы уходить из НИИ. Доверить крупную фирму он не мог никому, кроме себя. Но он не хотел расставаться с научной работой. На эту тему у него не раз бывали серьезные разговоры с Майей Тихоновной. Начинала разговоры обычно она. Такой разговор состоялся и сегодня.
      — Мелко плаваем, Андрей Иваныч,— бодро заявила Майя.
      — По Сеньке — шапка, — привычно отшутился Максимов.— Вам не дают покоя доходы господина Князевского?
      — Хотя бы и Князевского. Кто он и кто вы? Он — отставной подполковник, вы — доктор наук, профессор. Но Князевский застроил полгорода, перед ним мэр снимает шляпу.
    Что мог сказать Максимов? Если бы он ответил, что пытается по мере сил спасти отечественную науку, Майя Тихоновна просто не поняла бы его. Сейчас один миллиардер-меценат может оказать отечественной науке такую финансовую помощь, на которую не способно ни одно государственное ведомство — в этом Майя будет права. Да вот беда — нет пока таких меценатов. Может, в самом деле, ему самому стать миллиардером?
      — Есть идеи?
      — Есть! Салон красоты!
      — Это отлично, как всегда. Но на салоне красоты нам
Князевского не догнать.
      — Андрей Иванович, а у вас есть идеи?
      — Если говорить всерьез, то нужно организовывать производство. Князевский строитель, я — химик. Понимаете?
      — Понимаю. Надо подумать. — Майя Тихоновна задумалась. Максимов внимательно смотрел на нее поверх деловых бумаг. Майя Тихоновна была очень привлекательна. Жгучая брюнетка с большими блестящими карими глазами, с маленьким,  чуть вздернутым носиком,  с полными чувственными губами. С ней было легко работать — любой мужчина быстро таял под ее напором и легким продуманным кокетством. В особо трудные моменты она начинала говорить тоненьким
голоском капризной девочки.  Этот прием прошибал самых замшелых чиновников.
   Она нравилась Максимову как женщина, она тоже не скрывала своих симпатий к нему. Но был у нее один маленький недостаток — она не считала супружескую верность главным достоинством женщины. Вокруг нее постоянно вертелись многочисленные поклонники. Майя Тихоновна относилась к ним, как маленький тиран: одних возвышала, других повергала в прах. Максимов не раз бывал невольным свидетелем бурных лирических «разборок». Однажды он попытался урезонить свою помощницу:
      — Скоро у нас тут пальба начнется из-за вас.
      — Воспитанный мужчина уходит молча, — отпарировала Майя Тихоновна.
      — Вы почему-то предпочитаете не слишком воспитанных,— начал злиться Максимов. —
ваши поклонники тут все стекла перебьют.
      — Заставим вставить! — засмеялась Майя Тихоновна. — Не волнуйтесь, они не мешают делу.
      — У вас же есть муж, — упрекнул ее однажды Максимов.
      — Да вы что?! — изумилась женщина. — Мы с Сашей пятнадцать лет душа в душу живем!
    Максимову оставалось только прекратить бесполезный разговор. И сейчас он смотрел на свою красивую помощницу и удивлялся: как легко женщины порхают из одних объятий в другие, не испытывая ни малейших моральных неудобств. Взять ту же Ольгу Сергеевну.
   Майя Тихоновна отвлекла его от зарождающихся мрачных мыслей.
      — Косметика — это химия?
      — У вас какие-то конструктивные предложения? — задал Максимов универсальный отвлекающий вопрос.
      — Миллион самых разных! Производство косметики! Это раз. Вы химик и сумеете перещеголять всех этих Гарнье и Ланкомов. Это золотое дно. Салон красоты — это два.
Любая женщина отдаст последнее, чтобы стать хоть чуть привлекательней.   Представьте:  холл,  кресла,   кофе,  глянцевые журналы. Магазин косметики — это три! Наш народ верит
этой глупой рекламе, берет то, что идет на ТВ.
   Этого и боялся Максимов. Очень легко разбогатеть, если забыть, что ты доктор наук и что гибнет российская наука, разваливается отечественная промышленность, забыть все и стать неразборчивым стяжателем. Он горячо заговорил:
   -  Отличную приманку забросили в наш омут «гарвардские мальчики». Чуточку предприимчивости, чуточку беспринципности — и все к твоим услугам: «мерседесы», коттеджи, пляжи на Канарах. Надо только забыть сущую мелочь — забыть, что ты русский.
   Максимов понял, что разгорячился и резко замолчал.
      — Вы слишком мрачно смотрите на вещи, — заметила Майя Тихоновна. — Но в чем-то правы. Потому вы мне и нравитесь. Я всегда удивляюсь: что это вы так цепляетесь за свой НИИ.
      — Потому и цепляюсь, — буркнул Максимов. — Я уйду, второй уйдет, третий, — и нет науки в России. А без науки нет державы. И так уже, как туземцы, продаем алмазы и нефть
за стеклянные бусы и огненную воду.
      — Мы бедны, но горды, — обворожительно улыбнулась Майя Тихоновна.
      — Ну, вам грех жаловаться.
Ответом был тяжелый искренний вздох.
      — Разве это деньги?!  Вот когда у меня будет дача во Флориде, тогда я перестану жаловаться на бедность.
      — Всегда найдется сосед с двумя дачами.
      — Тоже верно! — засмеялась Майя Тихоновна.
   Это был далеко не первый разговор. Максимов удивлялся, почему Майя Тихоновна продолжает довольствоваться скромной должностью исполнительного директора «Мецената» — с ее способностями и запросами. Но она довольствовалась, и это было главным. Чтобы компенсировать свое упорство, Максимов предложил:
      — Давайте сегодня кутнем?
      — Идет! У меня как раз сегодня свободный вечер, — Майя
Тихоновна откровенно обрадовалась. — Но по-европейски — каждый платит сам за себя.
      — Ни в коем случае! Не лишайте меня удовольствия угостить прекрасную даму.
   За столом Майя Тихоновна была серьезна и молчалива. Она легко могла быть озорным подростком, и чопорной светской дамой.
      — Потанцуем? — галантно предложил Максимов.
      — С удовольствием. С нашей разницей в росте мы — довольно смешная пара, но плевать! Хочу танцевать!
   Майя Тихоновна танцевала легко и красиво. Она положила руки на плечи Максимова, смотрела на него широко открытыми глазами снизу вверх. Ресторанная музыка оглушала, и говорить было невозможно. Когда они снова уселись за столик, Майя Тихоновна спро¬сила:
      — А где же ваша блондинка?
Максимов на мгновенье замешкался и соврал:
      — Я ее загрузил работой по горло.
Его замешательство было замечено.
      — Все ясно. Отставка?
Максимов загадочно улыбнулся.
      — Вы тогда наврали, что она ваша жена. Вы расстались? - продолжала Майя Тихоновна.
      — Мы и не сходились. У нее двое детей, муж.
      — А, — понимающе кивнула Майя Тихоновна. — Двое детей — это серьезно.
Она сразу заметно повеселела.
      — Теперь я вас приглашаю на танец!
Из ресторана они решили идти пешком, хотя было заполночь.
      — Саша у меня места себе не находит. У него ведь все рухнуло, — пожаловалась Майя Тихоновна.
      — Но его можно уважать. Он до конца оставался на тонущем корабле.
      — Да! Уже партию запретили, а к нему в партком все шли люди.
      — Его можно уважать, — повторил Максимов. — Сколько «профессиональных революционеров» побросали партбилеты, сбежали от своих коллективов. Как крысы. А ведь они были профессиональными коммунистами, получали зарплату за пропаганду коммунистических идеалов. И ведь ни один из них не облил себя керосином в знак протеста, даже просто не
заявил протест. Чем они лучше проституток?
      — А Саша переживал. Ему предлагали устроиться, он отказался. Одно время даже пить начал.
      — Ему трудно, — согласился Максимов. — Вы уж извините, но...
      — Вы имеете в виду моих поклонников?
      — Упаси меня Бог вмешиваться. Вы не знаете, как вы мне морально помогали...
      — Мы же не случайные встречные! Если бы не эта блондиночка, я бы вас совратила. Так, сознайтесь?
   От  ответа Максимова избавили двое подвыпивших парней. Они внезапно загородили дорогу, один грубо сказал:
      — Дядя, дай закурить.
— Потрудитесь на «вы», — спокойно сказал Максимов и легонько высвободился от руки Майи Тихоновны.
      — Не качай права! Серега, слышишь, дядя меня обидел!
      — А мы дядю поучим.
Парень резко вытащил руку из кармана, в лучах фонарей блеснуло узкое длинное лезвие. В тот же миг второй парень сильно ударил Максимова сзади в шею. Он качнулся вперед, но устоял на ногах. Больше Максимов не стал ждать. Со всей силой он ударил стоявшего перед ним парня кулаком в живот. Парень судорожно согнулся, ухватился руками за живот, неловко сел на тротуар.
      — Достаточно? — все так же спокойно спросил Максимов второго.
      — Ах ты... — послышалась грязная брань.
Парень сунул руку в карман.  Максимов резко ударил его ногой в пах. Парень глухо застонал и рухнул на мостовую, корчась от боли. Максимов легко поднял его за воротник.
      — Уважай прохожих, молодой человек.
Глаза парня были выпучены, на губах пузырилась пена. Он молчал, вцепившись руками в пах.
      — Ты понял? — угрожающе повысил голос Максимов.
      Максимов брезгливо отпустил его. Хулиган мешком сва¬лился на своего приятеля.
      — Пошли, Майя Тихоновна.
      — А они не догонят нас? — широко раскрытые глаза женщины сияли восторгом.
      — Не догонят. Нам повезло, что их двое. Они опасны только стаей.
      — Как вы их... — Майя Тихоновна крепко вцепилась в
руку спутника. — Вот это мужчина!
      — Не надо, это просто противно. Раньше такое было просто невозможно.
      — Хотела бы я такого телохранителя!
      — Поверьте, это так мерзко. Но иначе с ними нельзя.
Они дошли до подъезда Майи Тихоновны.
      — Саша еще не спит, — окна светятся. Пойдемте к нам, я вас таким кофе угощу! С Сашей, наконец, познакомитесь. А то я все уши ему прожужжала о вас, а вы незнакомы.
      — Вашему  Саше только  моего визита в час ночи не хватало, — усмехнулся Максимов. — Спокойной ночи.
      — До свидания, — обещающе проговорила Майя Тихоновна и элегантно протянула руку для поцелуя.
      Против братского поцелуя вежливости Максимов не возражал.
      — Как же вы пойдете? — спохватилась Майя Тихоновна. — А если опять?
      — Живым не дамся, — пошутил Максимов.
      — Какой мужчина пропадает! Вы мне нужны живой!
   Было уже поздно, но дома Максимов не стал ложиться. Сцена с хулиганами возбудила его. Ему пришлось опуститься до драки с этими подонками. Это тоже характерная черта ельцинской «реформы», будь проклята она и ее зачинщики! Молодежь потеряна для будущего. Парни знают одну цель в жизни — наживу. Девчонки всерьез мечтают о карьере валютной проститутки. Приобщились к общечеловеческим ценностям, нечего сказать. И это — великая Россия.
   Что-то Майя сегодня слишком часто вспоминала о «блондинке». Забыть бы эту блондиночку. Но не забывается. Казалось, счастье уже в руках — красивая, элегантная, серьезная женщина. Любимая женщина. «Какой пассаж», — как говорили классики. Все женщины такие, что ли? Та же Майя — сколько у нее было любовников? А ведь отличная, вроде, баба. «Мы с Сашей пятнадцать лет живем душа в душу». Не уходит от своего неудачника. Прикипела к нему. И — изменяет на каждом шагу.
   Как там поживает моя несостоявшаяся блондиночка? Помнит ли? Уже чуть не год прошел. Жгучая обида улеглась. В конце концов, может, Ольга Сергеевна и права. Что я мог дать ей тогда? А женщине, серьезной женщине, приходится думать не только о себе, но и о детях, об их будущем.
   Максимов посмотрел на свое отражение в оконном стекле. Скажи-ка, немолодой человек, если бы сейчас Ольга Сергеевна подошла к тебе, сказала бы, что она ошиблась, что бы ты сделал? Простил или гордо отвернулся?
   У него вырвался возглас:
   — Простил бы! Простил! Я люблю тебя, Ольга...
Нет, не подойдет. У нее муж, она с ним тоже много лет живет душа в душу. Как Майя со своим Сашей.
   ...В лаборатории стало безлюдно. За чаем собиралось чуть больше десятка человек. Редкие заказы от разработчиков оставляли много свободного времени. Разговоры вращались около двух основных тем — сокращения штатов и экономической реформы. Ирина Оленина сегодня обрадовала уцелевших сотрудников:
      — Все, братцы, сокращений больше не будет. В автобусе №3 информация точная.
   Прогнозы пассажиров третьего автобуса, как правило, оправдывались.
      — Помните Габдулину? Во второй мастерской работала. Ее начальник сократил, а она в суд на него подала. Городской суд ей отказал. Она — в областной. Там тоже отказали. Она
— в республиканский...
      — Ну и?..
      — Восстановили! Директор рвет и мечет. Его крупно оштрафовали, а Габдулиной теперь зарплату выплатят за все полтора года. За вынужденный прогул по вине администрации.
      — Выходит, нас сокращали незаконно? — резюмировала Галка Гусляр.
      — А полтора года на что жить? — скептически усмехнулась Людочка Будкина. — Мой Будулай без работы сидит полгода.
   У Ольги Сергеевны все сжалось внутри. У нее муж тоже  не работал уже полгода. На крупные предприятия его не брали — там шло сокращение. Для коммерческой деятельности у него не было никаких склонностей, в малых предприятиях он тоже не был нужен. Однажды он устроился в бригаду шабашников строить частные дачи. Но на третий день новые товарищи по работе привели его домой под руки.
      — С крыши свалился. Вроде все цело, просто надо очухаться. В обед выпили — вот...
   Андрей пролежал десять дней и в эту бригаду больше не вернулся.
   Ольга Сергеевна была в отчаянии. Она почти полгода кормила всю семью на свою нищенскую зарплату. С большим трудом удалось устроить на завод Киру — на конвейер. Для вчерашней школьницы работа была тяжелой, но ее заработок помогал продержаться от получки до получки.
   Отношения в семье обострились до предела. Анюта приходила домой только ночевать. Уроки готовила у подруг. У нее в дневнике появились тройки. Кира не могла видеть отчима. Она стала частенько ночевать у подруг. Сейчас Ольга Сергеевна не испытывала к мужу никаких чувств, только отвращение. Даже ненависти не было — слишком уж жалок оказался «этот товарищ». Но она еще пыталась пересилить себя. Он пропадал целыми днями, приходил почти каждый день пьяным. Однажды она не выдержала, заговорила о разводе. Андрей взбеленился:
      — А, ты там ученого нашла! Слыхал, слыхал про твои подвиги.  Развод,  говоришь?  Хоть сегодня.  Забирай своих девок и выметайся отсюда! Квартира моя, поняла?
   На следующий день приехали его родители, с порога набросились с упреками.
      — Это твоя благодарность? Андрей тебя из дыры вытащил, с ребенком. Мы эту квартиру завоевали на войне, вам отдали, сами в развалюхе жили. А она развод! Разводись, только эта квартира — наша!
   Ольге Сергеевне уже так опротивели эти родственнички, что она даже не отвечала. Самым отвратительным было то, что Андрей, как ни в чем ни бывало, требовал осуществления своих супружеских прав. В редких случаях, когда он был трезв, его удавалось остановить. Но в пьяном виде отказ жены приводил его в бешенство, дело заканчивалось отвратительным скандалом.  Ольга Сергеевна, спасаясь от его притязаний, выскочила на лестничную клетку. Позвонила соседям.
      — Входи, Ольга. Ты что так поздно? — соседка посмотрела на ее лицо и догадалась: — Муж гоняет?
   Ольга Сергеевна смогла только кивнуть. Ее душили слезы. Соседка провела ее на кухню, угостила чаем.
      — Беда с мужиками, — философски рассудила она, прихлебывая чай. — Совсем от рук отбились. А и то: разве заработки у них? Обидно мужикам, вот они и бесятся. Твой-то
еще смирный, у вас тихо. А сосед из двадцать пятой квартиры каждый день свою жену гоняет.
   Ольга Сергеевна на следующий день отнесла в суд заявление на развод. В маленьком городке секретов не бывает. Дня через три о предстоящем разводе узнала Ирина Оленина.
      — Ну и молодец! — твердо начала она. — Нечего с ними чикаться. Горбатого  могила  исправит. Я Серегу каждый день колочу, а что толку? Еще хуже пьет.
       -Но ты же не разводишься?
      — Куда я денусь с двумя детьми?  Вот кончит школу Наташа, дня не буду ждать.
      — А я не могу больше.
      — И правильно! — Ирина по-матерински обняла Ольгу Сергеевну. — Только сразу делай все как надо. Ты заявление на развод подала? Иди к судье и подавай сразу заявление на
алименты и на раздел имущества и квартиры.
      — Я не могу...
      — Не будь дурой.  С ними нужно только так. Или уж терпи!
Терпеть Ольга Сергеевна не могла и не хотела. Через месяц состоялся суд. Андрей несколько дней жил у родителей. На суд пришел подвыпивший. Вся процедура заняла двадцать минут. Женщина-судья, недружелюбно поглядывая на Андрея, спросила:
      — Судебные расходы бывший муж берет на себя?
      — Еще чего! — грубо отрезал бывший муж.
      — Тогда — поровну?
      — Я безработный, — отрезал Андрей. — Пусть платит... эта!
В тот же вечер он заявился домой опять пьяным.
      — Ну, и чего ты добилась? Муж, не муж — давай жрать! А про всякий там раздел имущества — ни хрена не получишь.
   С тех пор Ольга Сергеевна жила, как в кошмарном сне. И выхода из этого кошмара не было. О Максимове она думала постоянно. Она отгоняла эти мысли: обманула любящего мужчину и не имеет никакого права напоминать ему о себе. Но мысли становились все навязчивее. Почти год со времени их разрыва Максимов ничем не проявлял своего отношения к ней. Одно время Ольга Сергеевна боялась, что он сократит ее. Она не представляла себе, как будет жить, не видя его.
    Сокращения в НИИ шли безжалостно, распадались целые отделы. Зачем Максимову беречь лживую, развратную сотрудницу? Но сокращения ее не коснулись. Однако работать в НИИ ей было невмоготу. Она за этот год обила пороги кадров почти всех предприятий города, встала на учет на бирже труда. Все было напрасно. Рабочие места сокращались, в городе уже была не одна сотня безработных.
      Когда служебные дела сводили ее с Максимовым, он молча подписывал документы. Ни недовольства, ни приветствия — бесстрастное лицо начальника. Ольга Сергеевна иногда даже сердилась: хоть бы отругал, было бы легче. И вдруг совершенно неожиданно он зашел к ней в комна¬ту. Ольга Сергеевна невольно сжалась.
      — Ольга Сергеевна, заключение для шестого отдела готово?
      — Готово, Андрей Иванович, но я его еще не отпечатала.
      — Дайте, пожалуйста.
Максимов очень долго изучал документ, покашливал. Он заметно похудел, на лбу и щеках появились глубокие морщины, глаза запали. Выглядел он усталым. У Ольги Сергеевны сжалось сердце. Что же она наделала?! Ведь она любила его! Впервые в жизни любила, а не старалась убедить себя. Он дал ей такое счастье, такую надежду. И только из-за ее трусости они теперь стали чужими. Теперь она не нужна ему. Максимов, наконец, изучил заключение, положил на стол.
      — Хорошо.
Он не уходил. Чтобы сгладить неловкость их молчания, Ольга Сергеевна спросила:
      — Я могу печатать?
Максимов внимательно посмотрел на нее. Во взгляде его была тоска.
      — Можете.
Он глубоко вздохнул и вдруг спросил:
      — Я слышал, вы развелись с мужем?
От неожиданности Ольга Сергеевна не смогла сказать ни слова, только кивнула головой.
      — Я слышал, у вас дома проблемы?
На глазах Ольги Сергеевны показалась предательская влага. Ненавидя себя за эти слезы — Максимов подумает, что она играет на «жалость» — она сухо сказала:
      — Я не слышала об этом.
Максимов подошел к ней почти вплотную.
      — Выходите за меня замуж. Я прошу вас.
До нее не сразу дошел смысл его слов. Потом она поняла и почувствовала, что лицо ее запылало. Ее пронзила такая боль, что она чуть не закричала. Значит, он все это время любил ее? Как же он страдал! Она хорошо знала, что это такое — страдать. И это она заставила страдать и его, и себя своей нерешительностью. А он любит ее, протягивает ей свою надежную руку.
   Почти не сознавая, что делает, она поднялась со стула, повернулась к нему.
      — Простите меня, Андрей Иванович.
С тяжелым вздохом Максимов тихо сказал:
      — Бог простит. Я виноват.  Простите вы меня.  Будьте моей женой.
   У Ольги Сергеевны защемило сердце. Горький комок поднялся к горлу. Господи, и он еще считает себя виноватым... Любимый, какую же боль она причинила ему. Слезы потекли по ее щекам, она, не сознавая, что делает, опустилась на колени, склонила голову.
т     — Простите меня.
Максимов издал сдавленный возглас:
      — Не смейте!
Он встал на колени рядом с ней, схватил ее за руки.
      — Встаньте! Прошу вас! Встаньте. Я люблю вас.
Они стояли почти вплотную и смотрели друг другу в глаза. Мир исчез, все заполнили эти глаза, в которых таяла боль и разгорался свет счастья. У Ольги Сергеевны кружилась голова. До нее издалека донесся голос Максимова:
      — Будьте моей женой.
И почти теряя сознание, она тихо выдохнула:
      — Я согласна.
   Они долго бродили по вечерним улицам. Оказывается, уже давно наступила весна. На деревьях проклевывались первые, еще очень маленькие листочки. Заходящее солнце окрашивало город в ликующий алый цвет. Ольга Сергеевна с изумлением оглядывалась вокруг. Мимо проходили люди, звучали веселые голоса, на лицах прохожих цвели улыбки. Она еще не могла поверить, что в мире существует счастье.
   Она рассказала Максимову все, не жалея себя. Он должен знать, что она не лжет, ничего не скрывает, должен понять, что душа ее открыта и очищается от скверны, которая целый год пропитывала все вокруг нее. Максимов слушал молча, голова его была опущена.
      — Вот так я и жила. Целый год. Вам все еще хочется, чтобы я стала вашей женой?
      — Я прошу вас стать моей женой. И простить меня за все, что вам пришлось пережить.
   Вокруг были прохожие, но Ольга Сергеевна порывисто обняла Максимова. Их губы встретились.
   Рядом раздался громкий смех. Они опомнились, в сильном смущении отпрянули друг от друга. Мимо проскочила быстрая стайка смеющихся девушек.
      — Мы с ума сошли, — покраснела Ольга Сергеевна. — Такие древние...
      — Да, для них мы старики, — усмехнулся Максимов. — Они еще не знают, что молодость проходит очень быстро. Моему самому первому начальнику было тридцать, каким стариком он мне казался!
Он снова стал серьезным.
      — Так что же мы будем делать?
      — Я не знаю... — Ольга Сергеевна вспомнила, что ее ждет
дома, и ужас начал охватывать все ее существо. — Я не знаю,— растерянно повторила она.
      — Там оставаться вам больше нельзя. Если вы не возражаете, давайте сделаем так. Вы сейчас едете домой, собираете чемодан, забираете дочерей. А я через час-другой, как ска¬
жете, подъеду и перевезу всех вас к себе.
      — Нет! — вырвалось к Ольги Сергеевны. Она представила себе реакцию дочерей, они-то ведь ничего не знают. — Как я объясню дочерям?
      — Господи, — облегченно вздохнул Максимов. — А я-то подумал... Простите меня и не волнуйтесь. Я отвезу вас к себе, и вы будете там одни. Пока мы... не оформим отношения.
А уж за это время девочек надо подготовить.
      — А как же вы? Где вы будете жить?
      — Обо мне не беспокойтесь, — лукаво улыбнулся Максимов. — Найду сердобольную вдовушку.
      — Только попробуйте! — возмутилась Ольга Сергеевна и
тут же засмеялась. — Ну и шуточки у вас.
      — Договорились? — серьезно спросил Максимов. — Когда мне подъехать?
   Ольга Сергеевна на минутку задумалась. Кира на работе, надо ей позвонить. Анюта гуляет, придется ее поискать. А если Андрей дома? — испугалась она. И тут же рассердилась на себя за этот испуг. Хватит дрожать перед этим опустившимся подонком. Пусть только попробует. Больше она не намерена подчиняться бывшему мужу, как рабыня.
      — Договорились, — твердо ответила она и посмотрела на часы. — Приезжайте к девяти вечера.
    Анюта стояла с подругами у подъезда. Ольга Сергеевна подозвала ее.
      — Пойдем домой.
      — Еще рано, — возразила дочь.
      — Пойдем. Мы сейчас уедем отсюда. Соберем вещи и уедем.
      — Куда? — оживилась Анюта.
      — К хорошим людям.
      — К каким?
      — Потом расскажу.
      — А какая квартира?
      — Хорошая квартира.
      — А кто там живет?
      — Пока мы будем жить одни.
      — Вот здорово!
   Подружки проводили их завистливыми взглядами: переезд — это большое событие.
   Андрей лежал на диване перед орущим телевизором. По его виду Ольга Сергеевна поняла, что он под хмельком, хотя и не сильно. Она решительно выключила телевизор.
      — Я уезжаю. С детьми.
      — Скатертью дорога.
Он грязно выругался, отвернулся к стене. Ольга Сергеевна оглядела комнату. Что брать с собой? Все здесь было чужое, все напоминало об унижении и зависимости от чужих ей людей.
«Пропади все пропадом», — с ненавистью подумала она и пожалела, что назначила Максимову такое позднее время. Еще целых два часа видеть все это, выслушивать оскорбления...
Она собрала белье, одежду. Получилось два чемодана и узел. Анюта увлеченно собирала игрушки.
      — Ты учебники все собрала?
      — Все, — дочь показала на раздувшийся ранец. — Я Чебурашку возьму?
      — Бери.
   Ольга Сергеевна строго наказала Анюте быть у подъезда. Оставалось целых полчаса, ничем не занятых. Бывший муж не выходил из комнаты, там опять оглушающе ревел телевизор.
«Попрощаться? — мелькнула мысль. — Нет, хватит. Он уже «попрощался», пусть так они и расстанутся». Было печально. Печаль о долгих годах жизни, загубленных на никчемную жизнь с этим ни на что не способным эгоистом. Была печаль о том, что могло быть... Она вздохнула, усмехнулась. Если бы да кабы. Она решительно поднялась, подняла чемоданыЮ вышла на лестничную клетку, позвонила соседке.
      — Ольга? Заходи. Ты чего это надумала? Переезжаете, что ли? — соседка была, как обычно, приветлива.
      — Я уезжаю отсюда. Сейчас придет машина. Можно, я у тебя подожду, Люся?
      — Господи, о чем разговор! Заходи. Тебе помочь?
      — Спасибо, я сама. Сейчас принесу остальные вещи.
Соседка о чем-то задумалась.
      — А этот... твой?
      — Лежит, — усмехнулась Ольга Сергеевна.
      — Пьяный?
      — Есть маленько.
      — Вот гад! Пойдем вместе. Мало ли что учудит с пьяных глаз.
Они с соседкой забрали оставшиеся вещи. Андрей так и не вышел из комнаты. Они снова сидели на кухне и пили чай.
      — Господи, с двумя детьми. Вот скотина, ты уж прости. И куда же ты?
      — Я выхожу замуж.

      — Человек-то хороший? А то кабы хуже не было.
Ольга Сергеевна улыбнулась:
      — Хороший, Люся. Он очень хороший.
      — Смотри, две девчонки, сама понимаешь, и хороший человек на чужих-то как посмотрит.
      — Люся, хуже не будет. Некуда хуже, понимаешь? Я и не жила все эти годы. Так, присутствовала на этом свете. Хуже не бывает.
      — Ну, дай-то Бог, — с сомнением покачала головой сосед¬
ка. — А ты что же, так все и отдашь этому ироду?
      — Пусть подавится! — с испугавшей ее саму злостью сказала Ольга Сергеевна.
      — Не скажи. Это сейчас ты в сердцах. Я вот тоже со своим разводилась. Через суд вот эту квартиру высудила. И ты не маши рукой. Девчонки у тебя.
   Со двора донесся автомобильный сигнал. Было ровно девять часов вечера.
   ...К огромному счастью Максимова примешивалось небольшое сомнение, и его хватало, чтобы мучительно размышлять ночами, ставшими уже привычными. В гостинице было неуютно. За стенами шумели случайные постояльцы, из коридора чуть не круглые сутки доносились гулкие шаги, хлопанье дверей, громкие голоса. Но это не беспокоило Максимова, он давно приучил себя не обращать внимания на бытовые неудобства.
   Его тревожили их отношения с Ольгой Сергеевной. Любит ли она его, или ее согласие на    брак вызвано безысходностью, как и второе ее замужество? Ему казалось, что он понимал ситуацию. Ольга Сергеевна была вынуждена жить в тесной квартире с бывшим мужем, пьяницей и хамом. Моральных ограничений для таких не существует. Неизбежны постоянные скандалы, оскорбления, грязная брань. Неизбежны и более серьезные посягательства. Полгода такой жизни — и женщина готова будет уйти, куда глаза глядят, тем более, если кто-то предлагает ей руку и сердце.
   «После смерти первого мужа, — рассуждал Максимов, — Ольга Сергеевна жила в более благоприятных условиях, она не зависела ни от кого. И все же согласилась на брак, будем говорить прямо, со случайным человеком, пошла на откровенный мезальянс. А сейчас?» В себе он был уверен. Но даже в этой уверенности было нечто, очень его беспокоившее. Он давно простил Ольгу Сергеевну. Он понимал ее, понимал, что она просто растерялась от неожиданности, от внезапной необходимости быстро принять решение. Можно ли судить ее? Как говорится, а судьи кто?
   Он сам оказался неспособным предпринять единственно верные действия, когда на него обрушилась страшная неожиданность. Он растерялся, позволил другим управлять им, как марионеткой. И ему понадобилось очень много времени, чтобы прийти в себя. Он начал действовать самостоятельно, когда уже было поздно. И он потерял сына. А что пришлось пережить сыну за те кошмарные пять лет? Так ему ли теперь судить других? Но от того, что он понимал ее, ему было не легче. Наоборот, не слишком ли он понимает? Понять — значит простить. А есть ли любовь? Или то, что ему кажется любовью — про¬сто обыкновенная жалость к человеку, попавшему в беду?
   Встреча двух одиноких людей, многое переживших, много страдавших — это еще не любовь. Двое слабых не всегда становятся сильнее, когда объединяются. Вместо двух отдельных слабостей может появиться одна большая. Отступать он не собирался. Он сделал предложение женщине, та его приняла. Что бы теперь ни случилось, он не должен колебаться, предавать доверившуюся ему женщину с двумя детьми. Но принесет ли их брак счастье Ольге Сергеевне? Любовь не терпит фальши. Любая неискренность в их чувствах, даже ничтожно малая, станет непреодолимой пропастью между ними. И если Ольга Сергеевна поймет, что она ошиблась и в этот раз? Что будет тогда?
   Он сможет обеспечить ей спокойную, безбедную жизнь, но даст ли он ей счастье? Возможно, она будет старательно исполнять роль заботливой и любящей супруги, как это ей уже приходилось делать с двумя его предшественниками. Он вспомнил стандартную фразу из многочисленных романов: «Теперь, как благородный человек, я обязан жениться», и усмехнулся. Усмешка получилась горькой.
   ...Максимов вошел в рабочую комнату. Ольга Сергеевна, видимо, собиралась куда-то идти, складывала документы в папку. Она увидела Максимова, но выражение лица ее не изменилось, осталось спокойным и немного скорбным. «Она не рада мне. Она меня не любит», — кольнула в сердце ревность. Поскольку Максимов молчал, инициативу проявила Ольга Сергеевна.
      — Что-нибудь по работе?
Максимов смешался. Он заглянул без всякой цели, просто хотелось увидеть ее. Он смотрел на любимое, похудевшее лицо, на короткие белокурые локоны, на волнующую его фигуру и не мог сказать ни слова. Он почувствовал, как все его существо тянется к этой женщине, ему нестерпимо захотелось обнять ее, прикрыть от невзгод, так несправедливо обрушившихся на хрупкие женские плечи. Он вдруг вспомнил, что уже давно не видел Ольгу Сергеевну в обновках, целый год она носит одни и те же наряды, хотя по-прежнему выглядит в них элегантной и привлекательной. У него защемило сердце, даже пальцы будто закололо иглами. Любимая, как же тебе трудно. И я ничем не могу тебе по¬мочь. Любой намек на подарки или деньги будет оскорблением. Потерпи немножко, уже не долго осталось.
   Все его сомнения улетучились без следа. Он любит ее, она дорога ему, он будет счастлив, если она станет его женой. И грош ему цена, если он не сумеет дать ей счастье.
Молчание становилось неприличным, и он пробормотал:
      — Я просто хотел увидеть вас.
      — Я очень рада, — слегка улыбнулась Ольга Сергеевна, —
но мне надо идти.
Максимов хотел улыбнуться, но улыбки не вышло.
      — Мне достаточно увидеть вас, — вздохнул он и вышел.
   Ольга Сергеевна быстро приспособилась к новой обстановке. Непривычно было пользоваться чужим бельем, чужой посудой, но это не доставляло особых неудобств. Хуже было другое, что портило ей настроение. Она чистила картошку и напряженно размышляла. Как это выглядит со стороны? Она, пока муж был в командировке, завела «лег¬кий флирт» с начальником. Потом приехал муж, и она дала отставку начальнику. Муж запил, потерял работу, скандалил, стало очень плохо с деньгами, и она опять подалась к начальнику. Вот так все это выглядит со стороны. Кто ей нужен, кого она любит — бывшего мужа или Максимова?
   Максимов простил ее. Предложил руку и сердце, предоставил ей полную свободу и свою квартиру. Но любит ли он ее или, как порядочный человек, просто пожалел бывшую возлюбленную, попавшую в трудное положение?
   Она понимала, что бывшего мужа не любила никогда. Но она уже боялась поверить себе. То, что произошло после его приезда, заставляло ее снова и снова сомневаться в своих чувствах. Ведь как она была уверена, что любит Максимова, а что получилось? Ее передернуло от отвращения к себе, к бывшему мужу. Вместо того, чтобы рассказать правду «этому товарищу», она промолчала, продолжала жить с ним, будто ничего не случилось, будто она не обещала Максимову развестись с мужем, стать его женой.
   Ей было бы легче, если бы Максимов устроил скандал, отругал бы ее. Но он вел себя так, словно ничего не случилось, словно между ними произошло небольшая размолвка. Ни слова упрека, ни одного недовольного взгляда — ровное, дружеское отношение, не более того. А как должен вести себя мужчина, если любит?
   Уже две недели Ольга Сергеевна жила с дочерьми в квартире Максимова, и за это время Максимов ни разу не пытался выяснить отношения, ни разу не просил ее о свидании. Они сразу после переселения подали заявление в загс, регистрацию брака им назначили через месяц. Оставалось всего две недели, а Максимов вел себя так, будто скрепя сердце выполняет данное им обещание.
      — Когда у вас свадьба? — с заметной усмешкой спросила Кира, войдя на кухню.
      — Через две недели, — машинально отозвалась Ольга Сергеевна.
      — Значит, у меня будет новый папочка, — вздохнула Ки¬
ра. — Мне опять надо будет звать его папой?
    В голосе ее звучал откровенный сарказм. Все эти дни Ки¬ра не скрывала своего неодобрения поведением матери, но серьезного разговора между ними не было. Сегодня, кажется, такой разговор состоится. С Анютой проще — за короткую встречу при переезде Максимов ей понравился, и она не раз спрашивала мать, когда «дядя Андрей» переедет к ним.
Ольга Сергеевна вздохнула. Да, надо начинать разговор. Хватит ей конфликтов в семье. Как можно мягче она ответила:
      — Андрей Иванович считает, что у него нет права называться твоим «папой». Мы говорили с ним, и пришли к выводу, что будет лучше, если вы с Анютой будете называть его
Андреем Ивановичем.
   Кира хмыкнула, подумала. Предложение, кажется, ей понравилось. Она с сомнением произнесла:
      — Анюта зовет его дядей Андреем.
      — Никаких «дядей», никаких «пап».
Ответ прозвучал резковато, но Кира не обратила внимания на это. После некоторого молчания она задал новый вопрос:
      — А он, правда, профессор?
      — Он доктор технических наук, профессор.
      — Интересно. Значит, ты будешь профессоршей?
Ольга Сергеевна невольно улыбнулась. Максимов однажды в шутку назвал ее «моя профессорша», и они долго смеялись. Кира тоже улыбнулась. Кажется, дело шло на лад.
      — Мама, там, на полке книги. Это он написал?
      — Да. Эти монографии и брошюры написал Андрей Иванович.
      — Он что, такой умный?
      — Да, очень.
Кира задумчиво хмыкнула.
      — А он случайно не пьет?
      — Если бы он пил, он не написал бы столько. И профес¬
сором бы не стал.
      — Я думаю, — согласилась Кира. Она помолчала и сказа¬
ла: — Ладно, женитесь, если вам так уж хочется.
   Кира ушла. Ольга Сергеевна продолжала готовить ужин. Согласие дочери получено. А что по этому поводу думают жених и невеста?
   Невесте было стыдно. Нестерпимо стыдно за все, что она натворила. Жених как будто простил ее, но что он думает о ней на самом деле?
   На работе они почти не общались. Сотрудники тоже не задавали никаких вопросов, хотя о ее переезде на новую квартиру Максимова знали все. У нее целый день было отвратительное настроение.
   Когда она собиралась домой, в ее комнату зашел Максимов.
      — Вы можете немного задержаться?
      — Зачем? — грустно спросила Ольга Сергеевна.
      — Нам надо поговорить.
Максимов был серьезен. Все ясно. Он подумал, как следует, и решил с такой дамочкой не связываться. Он не любит ее больше.
      — О чем говорить? Мы уже обо всем поговорили.
      — У вас плохое настроение?
      — Вас это не должно волновать.
Ольга Сергеевна начала сердиться. Что он тянет? Сказал бы сразу, мол, дорогая, возвращайся к своему любимому мужу. Я тебя не люблю.
      — Меня это волнует, — услышала она.
      — Напрасно.
Еще немного, и она может разрыдаться. Нет уж, спасибо, только без слез. Надо просто уйти, пока не поздно. Все предельно ясно.
      — Мне надо идти.
Да, она сейчас уйдет. И сегодня же переберется на старую квартиру. Если там «этот товарищ» попробует сказать ей хоть слово, она больше не станет церемониться, вызовет милицию. И так будет делать каждый раз, пока его не посадят за хулиганство. Больше она не будет тряпкой ни с «этим товарищем», ни с Максимовым.
   Особенно с Максимовым. Жалости ей не надо. Содержанкой она не будет. Не любит — и не надо. Как-нибудь проживем.
   Ольга Сергеевна сильно разозлилась, но не подала виду. Она спокойно взяла сумочку и направилась к двери.
      — До свидания, Андрей Иванович.
Максимов загораживал дверь. Она попыталась его обойти, но это ей не удалось.
      — Пустите меня!
Максимов стоял, как скала и... улыбался. От этой улыбки Ольга Сергеевна потеряла остатки самообладания. Он просто издевается над ней! Нет уж, больше она тряпкой не будет!
      — Пустите же!
   Максимов улыбался. Мало того, он обхватил ее и прижал к себе. Она попыталась вырваться, не помня себя от гнева, сильно ударила его по лицу.
      — Что вы себе позволяете, в конце концов?! Отпустите меня, я закричу!
      — Кричите. Все уже разошлись. Вас никто не услышит.
Он еще издевается над ней. Конечно, зачем церемониться с такой дамочкой? Все равно ей некуда деваться. Нет уж, дорогие мужья — и бывшие, и будущие — хватит!
   Ольга Сергеевна хотела размахнуться как следует, но Максимов обнял ее, поднял на руки и так сильно прижал к себе, что она не могла шевельнуться. Задыхаясь от его объятий и от ненависти ко всем мужчинам на свете, она проговорила:
      — Мне что?.. Драться с вами?
      — Не надо драться, любовь моя. Я люблю вас. Поцелуйте меня.
Он хотел поцеловать ее, но Ольга Сергеевна резко отвернулась. Максимов продолжал держать ее на руках. Его губы прикоснулись к ее уху, и она услышала шепот:
      — Деточка моя. Я очень люблю тебя.
Слезы хлынули из ее глаз, она разрыдалась. Максимов еще крепче прижал ее к груди и стал покачивать, как баюкают маленьких детей.
      — Маленькая моя. Успокойся, моя умница. Я люблю теОна уткнулась лицом в его грудь и, глотая слезы жгучей обиды, прошептала:
      — Ты не любишь меня.
      — Глупышка. Я люблю тебя. Просто я боялся.
      — Чего?
      — Что ты не любишь меня. Я боялся обидеть тебя.
      — Дурак ты. А еще профессор.
Максимов засмеялся, снова прижал ее к себе.
      — Прости меня, ангел мой. Поругай и прости.
      — Отпусти меня. Тебе тяжело.
Максимов не отпустил ее. Он подошел с ней на руках к стулу, сел. Ольга Сергеевна оказалась у него на коленях.
      — Почему ты так вел себя? Мне было очень плохо.
      — Прости меня, маленькая. Я в самом деле боялся, что ты не любишь меня и не хотел надоедать тебе.
      — А я думала, — ты не любишь меня. Я так плохо поступила с тобой.
Максимов вздохнул:
      — Да уж. Хорошего мало.
      — Прости меня.
      — Я давно простил тебя. Я люблю тебя.
Ольга Сергеевна порывисто обняла Максимова, поцеловала его в губы. Они надолго замерли в поцелуе. Максимов первым прервал поцелуй, внимательно посмотрел на нее.
      — Мне сейчас хорошо. А тебе?
      — Мне тоже. Я люблю тебя.
      — Я верю тебе.
      — А почему раньше не верил?
Максимов смущенно улыбнулся.
      — Я только сегодня поверил. Когда ты мне дала по морде.-
      — Надо было раньше, — сердито сказал Ольга Сергеевна.
      — Да, моя деточка. Надо было раньше. Мне так тяжело было, когда я думал, что ты не любишь меня.
Ольга Сергеевна счастливо вздохнула.
      — Господи, какой ты хороший. Я с тобой чувствую себя девчонкой.
      — Деточка моя. Ты прекрасна. Я так хочу тебя.
      — Да, любимый. Я буду ждать тебя. Ждать моего любимого мужа.
      — А я буду ждать мою маленькую женушку. Самую прекрасную в мире.
   В загсе была очередь. Молоденькие пары подавали заявления. Две шумные компании ожидали регистрации своих  новобрачных. Ольга Сергеевна смотрела на юных невест в свадебных нарядах и испытывала сложное чувство. Она не казалась себе старой. Она знала, что даже по сравнению с этими восемнадцатилетними девчонками она выглядит совсем неплохо. Она с восхищением смотрела на своего жениха. Она ни за что бы не догадалась о его возрасте, если бы не знала. Он выглядел просто великолепно — респектабельный и солидный мужчина среднего возраста.
   Мимо бежал взволнованный паренек, шафер очередной пары.
      — У кого есть монетки? Пятнадцать рублей надо!
      — Зачем? — поинтересовался кто-то.
      — За регистрацию! Надо заплатить пятнадцать рублей.
Раздался   смех,   послушались   шутки.   Новые   монетки, введенные вместо прежних копеек, продержались недолго. Инфляция взвинтила цены, счет шел сначала на тысячи, теперь — на миллионы. Смех затих довольно быстро. «Врачующиеся» и их друзья озабоченно рылись в карманах и кошельках. Ольга Сергеевна забеспокоилась. На всякий случай она порылась в сумочке. Бесполезно.
      — У тебя есть мелочь? — встревоженно обратилась она к жениху.
      — Вы плохо думаете о своем будущем муже, мадам, — засмеялся Максимов.
      — Кто тебя знает, — облегченно улыбнулась Ольга Сергеевна и лукаво добавила: — Может, ты только и ждешь зацепки, чтобы отказаться от меня?
      — Отсутствие средств на оплату регистрации брака — очень серьезная причина для разрыва помолвки, — солидно проговорил Максимов.
   Стоявшая рядом молодежь рассмеялась, оценив его юмор.
Ольге Сергеевне было очень приятно, хотя она еще не могла привыкнуть ко многому. Она нередко не могла сообразить, шутит ли ее будущий муж или говорит серьезно.
      — Я не могу понять этот твой английский юмор, — иногда сердилась она.
   Не могла она привыкнуть и к тому, что у Максимова все было продумано вперед, любая мелочь. Ей всю жизнь приходилось самой принимать решения, учитывать тысячи мелочей, и сейчас она частенько чувствовала себя не в своей тарелке, когда оказывалось, что ей не надо ни о чем беспокоиться. Это было приятно, но очень непривычно, сковывало ее. Ей не хотелось больше попадать в зависимость от кого бы то ни было, даже от любимого человека.
   Она с неприязнью вспоминала годы, прожитые с бывшими родственниками, она теперь так называла бывшего мужа и его родителей. В те годы она сама вела хозяйство, но все это казалось ей теперь игрой в «дочки-матери», игрой не для взрослых людей. Квартира была родительской, дача была родительской, автомобиль и гараж были родительскими. Незадолго до развода свекор купил вторую машину, они с Андреем построили второй гараж. Эта машина, этот гараж свекор отдал в безраздельное пользование «молодым», но принадлежали-то они родителям. И они не упускали случая напомнить об этом.
   Она восхищалась Максимовым. Тот в немолодом уже возрасте, на новом месте, один, среди незнакомых людей сумел сам построить свое благополучие. Она не хотела и не стала бы претендовать на это благополучие, но сейчас ей хотелось быть хоть в чем-то независимой.
«Господи, о чем я думаю» — рассердилась она на себя. Волна нежности охватила ее, она взяла Максимова под руку, прижалась к нему. «Я люблю его, — повторяла она мысленно. — И пусть эти молодые смеются, я все равно очень счастлива». Она приподнялась на цыпочках, поцеловала жениха в щеку. Потом покосилась на молодежь. Молодежь не смеялась. Молодежь смотрела на взрослую пару серьезно.
   Они ехали домой в приподнятом настроении. Ольга Сергеевна с волнением ожидала их первой супружеской ночи. И одновременно она немного тревожилась. Сегодня Максимов впервые предстанет перед ее дочерьми как ее муж, их отчим. Как-то они уживутся? «Все будет хорошо, — решила она. — В жизни случается всякое, но у нас все будет хорошо. Мы нужны друг другу, а это главное».
   Максимов был серьезен, хотя глаза его лучились улыб¬кой.
      — Никогда не думал, что у меня будет такая легкомысленная жена, — проговорил он.
      — Это ты обо мне? Это я легкомысленная? — возмутилась
Ольга Сергеевна.
      — Третий муж — это не просто легкомыслие, это очень яркое легкомыслие.
      — Фу! — рассмеялась Ольга Сергеевна. — Опять твой английский юмор. Прекрати!
      — Я люблю тебя, — серьезно сказал Максимов. — Я безумно рад, что у меня такая очаровательная супруга.
      — Это, конечно, лесть, но мне все равно приятно.
В лифте Ольга Сергеевна почувствовала, что ее опять охватывает волнение. Наступает самый ответственный момент — встреча дочерей и Максимова. Целый месяц она приучала дочерей к тому, что она выходит замуж. Какие плоды принесут ее усилия?
   Их ждали. Дверь в квартиру была открыта, Кира и Аню¬та стояли на лестничной клетке с букетом цветов.
   — Поздравляем! Поздравляем! — не совсем дружно сказали девочки.
Праздничный стол был накрыт в гостиной.
      — Это мы все сделали! — торжествующе заявила Анюта. — Пойдемте, я покажу.
Комната новобрачных была вылизана до блеска, украшена гирляндами бумажных цветов.
      — Это мы с Кирой! И Катя помогала. Это ее мама нам сказала!
Ольга Сергеевна поначалу хотела отпраздновать свадьбу в ресторане, но Максимов наотрез отказался.
      — Узкий семейный круг, и только. Друзей у нас нет, ни у тебя, ни у меня. Смешить людей в нашем возрасте — глупо. И ни к чему бравировать.
   За столом сидели долго. От Максимова исходило необъяснимое, приятно ощущаемое чувство надежной, доброжелательной защиты, чувство опоры. Анюта не испытывала ни малейших неудобств, болтала без умолку. Кира немного дичилась, но было заметно, что Максимов ей понравился. Ольга Сергеевна впервые за долгое время почувствовала, как снимается постоянное напряжение в ее душе, как спокойно бьется сердце.
   Максимов со вздохом поднялся.
      — Ну, дорогие мои, мне пора.
      — Куда? — изумилась Ольга Сергеевна.
Максимов усмехнулся «английской» улыбкой.
      — Мне надо забрать свои вещички... У одной сердобольной вдовушки.

 
Технический редактор и верстка Александр Малышев. Корректор Татьяна Лукьяненко.
Ответственные за выпуск: Сергей Васильев и Виктор Захаров.
Издательство «Весь Сергиев Посад»
Л.Р. № 071853 от 30.04.1999 г.
141300, г. Сергиев Посад, Пожарный пер., За,
(095)747-01-34, (09654) 7-46-47, 7-37-99
E-mail: vsp@divo.ru
Отпечатано в ГУП МО «Загорская типография».
Подписано в печать 17.05.04.   Бумага офсетная. Печать офсетная.
П.л. 31,5. Формат 60x847i6- Тираж 100.   Заказ
ISBN 593585046-Х