Голубые князья и красные гауптманы - кто кого

КОММЕНТАРИЙ К ФОТО: Красные командиры и британский офицер (слева) на манёврах. На заднем плане - танк БТ-7 (А), так называемый артиллерийский. Вооружён трёхдюймовкой (76-мм)царской армии или пушкой КТ-1 (Павла Сячентова).Трёхдюймовки после незначительных модернизаций устанавливались на орудийные станки в ДОСы (долговременные огневые системы) и в башни танков.Для стрельбы бронебойными выстрелами обе пушки ни годились: обладали низкой энергией накопления при выстреле - создавали слабую начальную скорость даже на дистанции 500 м. В лучшем случае годились для стрельбы по пехоте противника осколочно-фугасными гранатами и шрапнельными стаканами.


«Кадры решают всё». И.В.Сталин.


    Эту тему хочется открыть внушительным фрагментом из статьи М.Белкина «Военная тайна. Подготовка офицеров Германии» газета «Дуэль» (№31) за 31 июля 2007 года:

     «Прочтя книгу Ю. Мухина «Если бы не генералы!», я был просто поражён тем невниманием к вопросу о военном образовании у немцев, которое имеется у наших историков и тем более у «докторов военных наук» с генеральскими погонами. Перед последними такой вопрос, похоже, вообще не стоит - зачем изучать уникальный опыт немцев и соотносить его с нынешним положением российской армии, когда всё можно тупо списать у американцев и потом болтать в Госдуме о «подготовке профессиональной армии контрактников»? Книга Ю. Мухина стала, фактически, единственным источником на русском языке и в печатном виде, в котором я нашёл достаточно подробное и внятное описание системы подготовки немецких офицеров накануне войны.
 
      Уяснив в общих чертах суть процесса обучения лейтенантов, я заинтересовался другим вопросом - а как в вермахте готовили высших офицеров и генералов? Всё-таки мысль о том, что немецкие генералы не имели никаких дипломов, казалась довольно-таки странной. Для начала взял справочник К.А. Залесского «Кто был кто в Третьем рейхе» и просмотрел его на предмет сведений о военном образовании гитлеровских фельдмаршалов. Не знаю, откуда Залесский черпал информацию для статей, но переводили её на русский язык явно, по выражению Ю. Мухина, «переводчики на фиг» - оказывается, все будущие фельдмаршалы до получения лейтенантских пагон окончили целую кучу всяких «академий», «училищ» и «кадетских корпусов». На самом деле, конечно же, никаких «академий для лейтенантов» у немцев не было. Имелись в виду самые обычные Kriegsschule (военные школы), о которых я уже писал и которые переводчики обзывают то «кадетскими корпусами», то «училищами» - кому как в голову взбредёт. «Фанен-юнкер» в переводе становится, естественно, «кадетом», ну и так далее. В итоге, вот что удалось выудить из этого переводческого болота.

    Подавляющее большинство будущих фельдмаршалов получило звание «лейтенант» после 2-2,5 лет службы, а иногда и раньше. После этого, по сведениям Залесского, не менее чем через 10-12 лет они снова учились в каких-то «академиях» (вариант - «проходили курсы»), из которых их выпускали... гауптманами. И, собственно, всё! Больше ни один фельдмаршал вплоть до получения высшего звания (!) формально нигде не учился, не кончал никаких академий и не имел никаких дипломов. Всё своё военное образование эти гауптманы получили до 1920-го года, и, похоже, вполне им были довольны.

    Кроме того, меня удивила неожиданная «демократичность» немцев в отношении социального статуса людей, ставших в итоге фельдмаршалами. Помнится, в перестроечной прессе мне попадались статейки, в которых авторами задавались ехидные вопросы типа «не скажете ли, сколько генералов Гитлера имели крестьянское происхождение?». Мол, в самом деле, ну что мог сделать «русский лапоть» Будённый супротив «потомков прусских генералов»? Так вот, оказывается, что из 25-ти гитлеровских фельдмаршалов и 2-х гроссадмиралов, лишь 12 человек могут похвастаться «прусскими» военными корнями. Все остальные - выходцы из самых разных слоёв общества. Скажем, Эвальд Клейст (которого шибко умные российские историки всё время норовят обозвать «фон Клейстом») был сыном учителя философии, Роммель - сыном учителя гимназии, Модель - из семьи учителя музыки, Кейтель - из семьи фермера, Дёниц - из семьи инженера и т.д.».
         
   Далее Белкин сравнивает германский генералитет, побывавший в рядовых и унтер-офицерах на заре службы с нашими  «испечёнными» краскомами, ставшими незадолго до войны генералами. Сравнение идёт не в нашу пользу по всем статьям:

  «Ситуация в области происхождения и военного образования этих людей выглядит очень странной, особенно на фоне наших прославленных полководцев. Ведь хорошо известно, что советские довоенные генералы и командующие округами имели по одному, по два, а то и по три (!) диплома о среднем и высшем военном образовании. Например, Ватутин, помимо пехотной школы, окончил Киевскую высшую объединённую военную школу в 1926 г., Военную академию им. Фрунзе в 1929 г. и Академию Генштаба в 1937 г. Напомню, немецкие фельдмаршалы формально закончили учиться ещё в Первую мировую войну, а наши полководцы в большинстве своём получали высшее образование в 30-х гг., имея перед собой многочисленные «наглядные примеры» ведения современной войны. Ну и много дало им это образование?»

   Отдаляло их это от «серой скотинки» - солдатской массы, для которой они призваны были стать отцами-командирами? Юрий Мухин в своём исследовании доказывает, что, несомненно, да. Он, правда, приводит сплошь и рядом факты бегства советских командиров среднего и высшего звена с полей сражений начала-середины 1941 года. В ходе окружений под Киевом  ряд генералов, как Кирпонос, как  и Лукин под Вязьмой, по его убеждению, сделали всё, чтобы на марше избавиться от сопровождающих их войск. Конечно, такое могло случиться при одном условии: отсутствие между начальником и его подчинёнными человеческого и служебного контакта. Даже если Лукин и Кирпонос не были обуреваемы желанием продавать Отечество и поступать на службу к врагу, то при необходимости они могли решиться на это.

 Как утверждали гитлеровские фельдмаршалы и генералы (взять хотя бы Кейтеля), они в большинстве своём никаких военных училищ или кадетских корпусов не заканчивали, как это было в России, Великобритании, Франции  и США. Хочешь стать офицером – «потяни лямку и понюхай пороха» на солдатской службе: запишись рядовым в любой полк. Там, коли признают тебя годным, то произведут сперва в фанен-юнкеры (в буквальном переводе с немецкого «кадет-знаменосец») на унтер–офицерское (младший командный состав, соответствующий капралу или сержанту) звание.  И только потом, когда он с честью выдерживал  этот тур, его поднимали на следующую ступень роста  – в фанен-юнкер офицеры. После чего, пробыв около месяца (при необходимости срок продлевали от 4-х до 8-ми месяцев) в промежутожном звании «фенрих» (кандидат на офицерское звание) и «обер-фенрих» (уже в статусе командира взвода), он в конечном итоге получал вожделенные серебристые погоны из сутажного шнура, а также серебряного галуна «катушки» (петлицы) на воротник. Примечательно, что, будучи фанен-юнкером, «кадет» ничем из общей массы мундиров «филдграу» не выделялся. Разве только узкими серебристыми галунами на солдатских погонах и солдатских "катушках", а также шевронами на левом рукаве. И все -  остальное  было стандартного покроя и цвета! Таким образом, кандидат в офицеры не сильно бросался в глаза. Это сильно роднило и без того плочённый германский строй. Произведённый  в фенрихи  новоиспечённый, вожделеющий офицерских погон кандидат носил такую же амуницию, за исключением того, что в строю вместо пилотки ему полагалась офицерская фуражка с единой кокардой без дубовых листьев, а на погоны прикреплялось по одной четырёхугольной  звезде (две – на флоте), что впоследствии перемещались на другие, уже офицерские погоны.

Таким образом, в рейхсвере, а затем и вермахте сохранялась гибкая и эффективная традиция: большая часть командного состава прошли все вехи службы, начиная от простого стрелка, кончая генеральскими погонами и фельдмаршальским жезлом. И не удивительно, что с 1935 года в вермахте определили единый для всех чинов и родов войск продовольственный паёк. А фельдмаршал Паулюс, если вы помните, на вопрос какое у него звание, после сдачи в плен ответил: солдат германской армии. Вдобавок вынул свою солдатскую книжку («зольдбух») и показал в развёрнутом виде соответствующую в ней запись допрашивающему его советскому генералу.

Юрий Мухин, редактор газеты «Дуэль», так смотрит на проблему:

«…Нам, русским, как-то совершенно понятно, что представляет из себя организация, описываемая словом «банда». Словари иностранных слов относят его к итальянскому языку, в котором, помимо понятного нам значения, оно имеет и значение «отряд». Между тем, разговорная латынь была заменена романскими языками в 9-м веке, Византия (Восточная Римская империя) берет начало в 4-м веке, скифское государство уничтожено готами в 3-м веке. Так вот, византийская регулярная кавалерия организационно делилась на «меры» (2-3 тысячи человек), «тагмы» (200-400 всадников), а тагмы делились на две «банды,». Причем древние историки, скажем, Псевдомаврикий, пишут, что это «скифская» организация кавалерии. Считается, что слово «банда» происходит от слова «бандон» - знамя. Действительно, знаменщик банды назывался «бандофором», однако командир банды имел название «комес» или «трибун», т.е. его должность со словом «банда» уже не связана. Отсюда вряд ли кто осудит меня за предположение, что слово «банда» позаимствовано римлянами у скифов или аланов вместе с организацией кавалерии. Особого значения для нас это не имеет, но я хотел бы обратить внимание, что слово «банда» Европой употребляется очень давно и это слово с древности жестко связано с понятием «вооруженный отряд», а, повторю, целью таких отрядов многие тысячелетия был грабеж.

Более существенно другое – организационно-военный смысл такого отряда. В бою всадниками в количестве 100-200 человек еще можно управлять голосом, т.е. банда – это тот максимум бойцов, которым в бою способен командовать один человек. В бою банда могла рассыпаться на одиночных бойцов или ее мог рассеять противник, для своего спасения кавалеристы должны были как можно быстрее собраться вместе. Для этого банда имела особое снаряжение – знамя. В данном случае его лучше назвать более точным русским словом – «стяг». Стяг – это то, к чему стягиваются, и находится стяг возле командира, чтобы тому было удобнее командовать – чтобы его голос был слышен всем воинам его банды, стягивающимся к знамени.

Таким образом, изначальная суть тех, кто впоследствии получил название офицеров, - это тот самый маленький командир, который имел возможность командовать, полагаясь на свое видение боя. Были и командиры более мелких подразделений, на которые делилась банда, скажем, у византийцев ими командовали гекатонтархи, пентархи, тетрархи, но эти подразделения не имели своего знамени, а их командиры были помощниками командира банды, да и то – только на время боя».

Дело вот в чём: подспудно Мухин считает, что фанен-юнкер (знаменосец-кандидат) это искажённое «бандит». Стало быть, те самые банды рейтаров, что блуждали и воевали по всей Европе, начиная с ХVII века, явились прообразом будущего кайзеровского рейхсвера и гитлеровского вермахта. Ибо рейтар, то есть солдат-кавалерист, был ко всему наёмным служакой.  Составляли этот род войск выходцы из германских княжеств. А как наёмникам навяжешь командира? Это, во-первых, опасно, во-вторых, глупо. У них испокон веку был свой командир – выборный. То бишь атаман (как у казаков в запорожской Сечи) или «гауптманн», как у рейтаров, что имеет двойной смысл: старший командир или майор. Кроме того, наёмников берегли и не разбрасывались ими. Тем более опытными, что обучали в качестве инструкторов пополнения из рекрутированных  крестьян, что не имели понятия об алебардах, позднее – мушкетонах, ну, а пушек, надо полагать, боялись как огня. Многие рекруты, поступив на службу иностранным государям, принимали подданство и становились генералами. Так, Патрик Гордон состоял на службе у Алексея Михайловича Милославского (Тишайшего), отца Петра Первого, хотя службу начинал простым лейтенантом в солдатских и рейтарских полках российского войска. Но имел за плечами солидный стаж: участие в Тридцатилетней войне, что полыхала в VII веке между католиками и протестантами по всей Европе.

Посудите сами – кому выгодна смерть такого военного специалиста? Ведь он положил начало реформам Петра Первого, создавшего регулярную армию вместо стрелецкого войска, которое совмещало службу и торговый промысел. (Кстати, а не назвать ли нам стрельцов «бандой» и стрелецких сотников и десятников – гауптманами-атаманами?..) Стрелецкие слободы фактически являлись центрами торговли, где многочисленными ремёслами занимались родственники или близкие стрельцам люди. Поэтому стрелецкое войско явилось зачинателем многих дворцовых переворотов, пока не было упразднено. (На его место быстро заступили лейб-гвардии Семёновский и Преображенские полки и началось «гвардейское столетие», полное своих смут и переворотов.) Поэтому со всей очевидностью можно утверждать, что реформы Алексея Михайловича при участии генерала Гордона, что постепенно начали вытеснять стрелецкое войско наёмными рейтарскими и солдатскими полками, которые вербовались поначалу из иноземцев (тоже наёмников), а затем из российских мужиков, подвигли стрелецких начальников и стоящих за ними бояр к сопротивлению. Юного Петра Алексеевича, что затеял продолжать эти реформы, они вообще хотели убить, если помните. Очевидно и ясно, что многочисленное войско бородачей с бёрдышами и устаревшими пищалями по всем статьям проигрывало регулярным полкам даже «потешной» петровской гвардии. А терять свои привилегии стрельцы (как-то свободно заниматься торговлей и ремёслами и не платить в казну ни налогов, ни пошлин) не хотели.

Понять их можно, как понимают иные и всякие люмпены российскую олигархию и бюрократию под названием «номенклатурный сброд». И тем, и другим точно также хочется больше привилегий при полном отсутствии обязанностей и ответственности. На могущество Великой России им наплевать. Ну что, что армия в 90-х жила впроголодь, не проводила учений и использовала технику с выработанными ресурсами? Как и сейчас, им было всё «по барабану»,  лишь бы «лопатник» от «зелени» гнулся. Вот и сёк Петр Алексеевич своим олигархам головы собственноручно, да другим боярам велел, что б неповадно было. Затем переодел армию, набранную по рекрутскому набору, иноземного покроя мундиры, и велел боярам одеваться по иноземному образцу, брить бороды, посещать ассамблеи (собрания) и многое другое, что должно было расширять кругозор. Вроде бы помогло – под Полтавой и Гангутом шведа крепко били. И с тех пор Россия со Швецией по-крупному ни разу не воевала.

Здесь Мухин развивает свою мысль дальше:

«…Зайдем с другой стороны. Кем являются солдаты для офицера? Пушечным мясом, которое батюшка-царь или начальство дали ему для боя. Ну, погибнут они, ну и что? Батюшка-царь еще пришлет, если, конечно, сможешь доказать ему, что ты в их гибели не виноват. Оцените с этой позиции поведение офицеров Красной Армии в окружении: даже если они и не собирались сдаваться в плен, то все равно бросали солдат, чтобы те не мешали им скрытно перейти линию фронта (ведь с солдатами надо прорываться – воевать). Офицеры Красной Армии бросали солдат, поскольку имели офицерский менталитет: главное – это свою шкуру спасти, а новых солдат под твою команду начальство уж предоставит.

У атамана мировоззрение иное – бандиты выбирают его для добычи, а мертвым бандитам она не нужна, следовательно, и он не нужен банде, если не способен добыть победу с малыми потерями. Конечно, в первую очередь на него так смотрит банда, но, соответственно, и он обязан на себя смотреть только так. Атаман не мыслит себя без своей банды, без банды он ничто. Посему и немецкие офицеры не бросали немецких солдат ни в каких случаях – их не только не поняли бы солдаты, коллеги-офицеры и начальство, они бы не поняли сами себя.

Вот тут у многих возникнет вопрос – почему я немецких офицеров идентифицирую с атаманами? Ведь атаман – это чисто русская, казачья должность. Это не так, в праславянском языке не было слов, начинающихся на букву «а», все слова на эту букву привнесены в наш язык позже из других языков вместе с теми понятиями, которые они описывали в родных языка. И слова «атаман» и «гетман» внесены в наш язык из немецкого языка; это видоизмененное слово «гауптман» - командир подразделения, численностью 100-200 человек, т.е. численностью в византийскую банду. Позже подразделение такой численности у нас стали называть ротой, а у немцев осталось название «компания», т.е. что-то вроде добровольного сообщества. Казачество, организуя свои шайки на подобие немецких разбойных компаний, переняло от немцев и то, кто должен возглавить шайку, вместе с названием его должности – атаман».

Заметим, что при воинских частях рейхсвера, а затем вермахта существовали так называемые военные школы,  которые ошибочно иные авторы называют военными или юнкерскими училищами. На самом деле речь идёт о школах подготовки для кандидатов на унтер-офицерский и офицерский чин.

А в других странах будущих офицеров готовили в особой среде кадетских корпусов, военных школ и юнкерских училищ, где они с самого начала впитывали в себя кастовый дух офицерского корпуса. Они продвигались в ходе обучения по служебной лестнице, то есть имели свой регламент при производстве в чин и звание. Наиболее отличившиеся уже на первом году, как будущий маршал  РККА Тухачевский, могли стать младшими унтер-офицерами (помощник командира отделения) и унтер-офицерами (командир отделения). Затем следовало производство в  портупей-юнкеры (помощник командира взвода). В дальнейшем юнкер мог поднять на ещё более высокие ступени: стать вице-фельдфебелем, а затем фельдфебелем, что соответствовало званию прапорщика и должности командира взвода, а затем  роты. Портупей-юнкер выделялся на общем фоне тем, что носил на портупее (особой перевязи через плечо) короткий палаш с солдатским кожаным темником (шнур на эфесе), а на погоны пришивались особые галуны. У портупей-юнкера унтер-офицера на погонах появлялись галунные лычки. На следующих ступенях темник мгновенно менялся на парчовый офицерский, а вместо двух узких лычек на погоны нашивалась одна широкая. 

 Вот такая в военных учебных заведениях императорской России царила путаница и неразбериха. По сути дела задолго до действительной службы в строю будущему прапорщику или мичману (во флоте) прививались не просто кастовые «заморочины». Ему навязывалось послушание и трепет перед «офицерами» из юнкерской среды, что имели право, во-первых, на ношение холодного оружия, а, во-вторых, обладали нешуточной властью над остальной «серой скотинкой». Хотя, и это следует отметить, зачастую переносили почти равные, если не меньшие, учебные нагрузки. Так, на курсе Александровского юнкерского пехотного училища, где портупей унтер-офицером, а затем вице-фельдфебелем  был юный Михаил Тухачевский, по воспоминаниям его сослуживцев, установились ненормальные отношения. Взводный довёл одного из юнкеров до самоубийства постоянными придирками. Двоим повезло больше – они перевелись в другие юнкерские училища, подальше от такого тирана. При этом Тухачевский был на очень хорошем счету у начальства, и ему всё сходило с рук. Любой, окончивший военное училище или прошедший срочную службу, скажет мгновенно: видно, умел, когда надо и кому надо подмазать. Ибо в любой армии мира подчинённые боятся того начальника, который не хочет или не может найти с ними человеческий контакт. Иными словами – заинтересовать основную массу солдат и сержантов, не говоря уже об офицерском составе, в быстром и качественном исполнении приказов. В добавок ко всему заинтересовать своих подчинённых в другом. А именно – в их собственной инициативе, которая никогда не наказуема, если исходит из сложившейся боевой или служебной обстановки при условии её правильного понимания.

Сослуживец Тухачевского по Александровскому училищу Владимир Посторонкин вспоминал:

«В 1913 г., уже на старшем курсе, Тухачевский был назначен фельдфебелем своей 2-й роты. Учился он очень хорошо, в среде  же своих сокурсников он не пользовался ни симпатиями, ни сочувствием; все сторонились его, боялись и твёрдо знали, что в случае какой-либо оплошности ждать пощады нельзя, фельдфебель не покроет поступка провинившегося.

С младшим курсом фельдфебель Тухачевский обращался совершенно деспотически: он наказывал самой высшей мерой взыскания за малейший проступок новичков, только что вступивших в службу и ещё не свыкшихся с создавшейся служебной обстановкой и не втянувшихся в училищную жизнь.

Обладая большими дисциплинарными правами, он полной мерой и в изобилии раздавал взыскания, никогда не входя в рассмотрение мотивов, побудивших то или иное упущение по службе…»

Посторонкин для наглядности приводит один пример, который едва ли незнаком прошедшим военные училища и срочную солдатскую службу:

«Авдеев отправился в отпуск в неформенном обмундировании, приобретённом на собственные средства, и хотя дежурный офицер не обратил никакого внимания на это обстоятельство, тем не менее, фельдфебель (Тухачевский – Авт.) доложил ротному командиру и настаивал на строжайшем взыскании с виновного. Яновский был доведён до самого подавленного состояния тем обстоятельством, что фельдфебель наказал его неотлучкой, не разрешил ему отправиться на свидание с приехавшей с провинции сестрой. Фельдфебель не мог отменить наложенного им взыскания, несмотря ни на какие мольбы и доводы несчастного юнкера. Яновский, оставшись в роте, застрелился в умывальной комнате, и труп его был обнаружен лишь после вечерней переклички».

Труп был обнаружен лишь после вечерней переклички… В общем-то мне рассказывали случай, как через неделю в гараже автобата обнаружили раздавленного  «уралом» солдата-срочника, которого уже разыскивали за «самовольный уход  из части». На беду свою он не заметил, как машина дала задний ход и буквально впечатала его кузовом в стенку. Но в Александровском училище юнкер Авдеев застрелился в умывальной комнате. Во-первых, что – дежурный по училищу офицер оглох – он выстрела не услышал? Даже если стреляли из дамского браунинга, то он обязан совершать почасовой обход всех помещений, включая казармы, учебные классы и те же умывальные комнаты, дабы следить, не совершают ли чада в погонах чего предрассудительного. Очевидно, что дежурный офицер в этот день был озабочен чем-то другим. Кроме того, если у юнкера было огнестрельное оружие, пусть даже и дамский браунинг, почему об этом никто не знал? Тот же унтер-офицер, портупей-юнкер, фельдфебель и тем более вице-фельдфебель Тухачевский? И они обязаны были совершать обход здания училища, но отчего-то этого не делали. К тому же было известно о состоянии наказанного Авдеева, что, по сути, был на грани. Но его товарищам, а также офицерам-воспитателям  и офицерам-преподавателям на состояние Авдеева было наплевать. Первые в большинстве своём, как оговорился Посторонкин, боялись всесильного держиморду-фельдфебеля, а вторых он вполне устраивал, как современный «дед» устраивает иных офицеров в качестве «воспитательной дубинки» для молодого призыва. Преемственность поколений, как говорится.

Тем паче, что  у Миши Тухачевского уже через год после начала учёбы   неожиданно или с чьей-то подсказки появился очень высокий покровитель:

              «В дни Романовских торжеств, когда Александровскому и Алексеевскому военным училищам приходилось в период приезда Государя-императора с семьёй в Москву нести ответственную и тяжёлую караульную службу в Кремлёвском дворце, портупей-юнкер Тухачевский отменно, добросовестно и с отличием исполнял караульные обязанности, возложенные на него.

              Здесь же впервые Тухачевский был представлен его величеству, обратившему внимание на службу его и, особенно на действительно редкий случай для младшего юнкера получения портупей-юнкерского звания. Государь, выразив своё удовольствие, ознакомившись из краткого доклада ротного командира о служебной деятельности портупей-юнкера Тухачевского»
.
              Естественно, наиболее отличившимися и кандидатами на столь высокий карьерный рост  становился не каждый. Протежировали родители, задействовав для своих чад свои связи при дворе и в стенах, как императорской Николаевской военной Академии, так и в стенах Генерального штаба. Но и боевая подготовка, смекалка и выносливость играли не последнюю роль. Так портупей-юнкер Тухачевский получил унтер-офицерские лычки за то, что выдержал полтора часа в карауле. Его будто бы забыли сменить или, что, скорее всего, проверяли на выносливость для далеко идущих целей. Во всяком случае, как вспоминает Посторонкин, «будучи назначен в сторожевое охранение, он по какому-то недоразумению не был своевременно сменён и, забытый, остался на своём посту». Кроме того, он был необычайно силён физически и хорошо владел приёмами борьбы и фехтования, отлично стрелял и знал тактику боя,  что позволяет судить, что его рассматривали как кандидата на обучение в Академию Генштаба. В последующем – на должности начальников штабов, разведывательных или оперативных отделов. Иными словами Мише Тухачевскому пророчили карьеру профессионального военного разведчика, чему, правда, помешали многие обстоятельства.

Разумеется, что в ходе пятилетнего обучения в юнкерском училище все юнкера без исключения обязаны были сдавать соответствующие физические нормативы, включая так называемую гимнастику на брусьях, рыть траншеи и окопы, как полного и неполного профиля, блиндажи, разбираться в стрелковом и прочем оружии, а самое главное, с точки зрения авторов – сдавали то, что называется сейчас «курсом молодого бойца». (Как вы понимаете, и мозоли кровавые себе натирали все, от баронов и графов до обедневших дворян и разночинцев, и портянки часами учились наматывать и кровати на скорость застилать, чтобы ни единой морщинки дневальный не узрел.) Раз в год юнкеров вывозили в полевые лагеря, где происходило подобие военных учений. В настоящих манёврах их также задействовали в качестве командиров отделений и помощников командиров взводов действующей армии, но в основном – перед выпуском, то есть на последнем году обучения.

Не следует думать, что такое было сплошь и рядом только у нас, в России-матушке. Так, маршал Монтгомери  виконт Аламейский в своих мемуарах так описывает свои будни в Королевском военном училище Сандхерст, в которое поступил по конкурсу в 1907 году:

«В те дни армия не привлекала лучшие умы страны. Армейская жизнь требовала расходов, которые заметно превышали денежное довольствие. Считалось что нужен личный доход по меньшей мере 100 фунтов в год для службы даже в, как говорится, наименее «престижных» частях территориальной армии (воинские части, расположенные в Британии – Авт.) Чтобы приняли в кавалерийские и в более престижные пехотные полки, требовался доход  300-400 фунтов. Эти финансовые обстоятельства оставались мне неизвестными, когда я решил избрать армию  своим поприщем; никто не объяснил этого ни мне, ни моим родителям. Я узнал обо всём в Сандхерсте, когда настала пора решать, где я хотел бы служить, а это произошло, когда половина курса была пройдена».

Фактически это означает, что будущий офицер становился перед выбором: он входит в касту или не входит. Никакие знание военного дела и отменные аттестации в расчёт не принимались, если место службы зависело от годового дохода семьи. Это, не считая оплаты за учёбу, которая для родителей Монтгомери  составляла 150 фунтов в год. Правда, в неё входил полный пансион, то есть содержание кадета, и все необходимые расходы. Последнее авторов как-то настораживает и удручает, так как пансион и есть все необходимые расходы, как-то питание, уборка казарм и т.д., включая ремонт здания, уход за плацем и содержание преподавательского офицерского состава. Такое ощущение, что под другими «необходимыми расходами» Монтгомери имеет в виду взятки. Дабы, так сказать, его не отчислили по многим причинам, в первую очередь за буйный нрав, о котором далее пойдёт речь:

«В учёбе дела поначалу шли хорошо. Тогда в училище существовала традиция выбирать нескольких показавших наибольшие успехи курсантов первого семестра и через несколько недель производить их в младшие капралы. Это являлось большой честью: выбранные курсанты считались превосходящими своих сокурсников, раньше других проявившими  свои качества, необходимые для офицеров. Во втором семестре эти младшие капралы всегда становились сержантами, а один-два производились в старшины; старшина был высшим воинским званием для кадета.

Меня выбрали для производства в младшие капралы. Полагаю, это ударило мне в голову; во всяком случае, именно с этого момента началось моё падение. В младший взвод роты «Б», в которой я состоял в училище, входила группа весьма буйных, хулиганистых людей, и моё положение в качестве младшего капрала привело к тому, что я возглавил их «развлечения». Мы начали войну с младшими роты «А», жившими этажом выше нас, затем распространили «военные действия» на территории других рот. Нас прозвали «Кровавая «Б», что ещё было слишком мягко для того, что мы творили. С наступлением темноты в коридорах разгорались ожесточённые битвы;  дрались кочергами и другими подобными предметами, так что курсанты часто отправлялись в госпиталь залечивать раны. Такое положение, естественно, не могло сохраняться долго, даже в Сандхерсте 1907 года, когда офицеры совершенно не интересовались, чем в современное время занимаются кадеты.

Я и «Кровавая «Б» привлекли к себе внимание. Кульминация наступила после того, как я, донимая одного непопулярного курсанта, поджёг ему рубашку, когда он раздевался; курсант получил серьёзный ожог,  попал в госпиталь и некоторое время практически не мог сидеть. Он держался образцово, отказываясь назвать имя автора такого издевательства, однако меня это не спасло: в конце концов все тайные грехи выходят на свет, и меня разжаловали в рядовые».

Помимо этого Монтгомери хотели вообще отчислить из училища, где офицерам-преподавателям нет дела, чем занимаются кадеты в свободное время. Дерутся на кочергах, жгут друг-другу рубашки или занимаются самоподготовкой. (В Сандхерсте имелся, правда, клуб регби. Монтгомери принял участие в соревнованиях, и его команда наголову разбила противников в играх 1907 года.) Срочно приехавшая мама будущего британского маршала и основателя британских танковых войск немедленно узнала, что её сына, во-первых, понижают из младших капралов в рядовые, а, во-вторых, ни о каком повышении не может быть и речи. Но вскоре у кадета появляется покровитель в лице майора Шотландских стрелков Форбса, что был ротным офицером на курсе. «Он был моим верным другом и наставником, и, скорее всего, только вследствие его ходатайства и участия меня оставили в Сандхерсте и дали возможность реабилитироваться, - напишет впоследствии Монтгомери. - …Я часто думал, как бы сложилась моя судьба, если бы в Сандхерсте меня сделали старшиной роты «Б». Лично мне не известно ни одного случая, чтобы курсант, получивший это звание, впоследствии достиг в армии высокого положения. Возможно, они продвигались слишком быстро и поэтому, потом терпели фиаско».

Такое ощущение, что майор Форбс стал покровителем юного курсанта Монтгомери далеко не бескорыстно. Ибо над последним сгустились столь мрачные тучи, хотя безобразиями занималась вся «Кровавая «Б». Естественно, не обошлось без штатных стукачей, которые есть во всех военных и гражданских коллективах. Кстати, непосредственными их куратами, если отсутствуют так называемые «третьи отделы» или «особая часть», являются командиры отделений, взводные, а также ротные офицеры. Так что майор Форбс скорее всего ведал осведомителями из кадетской среды, которые, в страхе перед наказанием, заложили с потрохами Монтгомери как главного зачинщика. Не хочется думать, что мама будущего британского маршала предложила майору Форбсу взятку, но так, скорее всего, и обстояло дело. Не хочется думать и о другом: Форбс был шотландцем и мог ненавидеть в глубине души англичан. Принимая взятку, он, таким образом, помимо всего прочего удовлетворял свой «праведный гнев» к поработителям. Иначе, как объяснить, что даже ротного командира до поры до времени устраивали побоища в свободное время, чинимые Монтгомери со своими хулиганистыми подчинёнными?

 Отдаляло ли это будущих офицеров от «серой скотинки» - той солдатской массы, для которой они призваны были стать отцами-командирами? Юрий Мухин в своём исследовании доказывает, что, несомненно, да. Он, правда, приводит сплошь и рядом факты бегства советских командиров среднего и высшего звена с полей сражений начала-середины 1941 года. В ходе окружений под Киевом и Вязьмой ряд генералов, как Кирпонос и Лукин, по его убеждению, сделали всё, чтобы на марше избавиться от сопровождающих их войск. Конечно, такое могло случиться при одном условии: отсутствие между начальником и его подчинёнными человеческого и служебного контакта. Даже если Лукин и Кирпонос не были обуреваемы желанием продавать Отечество и поступать на службу к врагу, то при необходимости они могли решиться на это.

Но Мухин, а вслед за ним Белкин не правы в главном: большая часть командного состава РККА на момент войны как раз соответствовала уровню подготовки командного состава вермахта, так как состояла по своему костяку из бывших унтер-офицеров старой армии (таких как Жуков, Ерёменко и Рокоссовский), а также бывших поручика той же армии  Баграмяна, прапорщиков Василевского, рядового Малиновского и т.д. и т.п. Причём, в последнем случае, эти офицеры получили золотые погоны не по факту выхода из юнкерских училищ, но стали ими в ходе военных действий 1914-1915 гг.  Порядок был такой: поступил вольноопределяющимся  («вольноопредом») на службу в маршеровую часть и так дослужился на полях сражений или в ходе срочной службы сначала до унтера, а потом до прапорщика с поручиком. Что это значит? На солдатские погоны нашивался кант из перевитых красно-сине-белых шнурков, что соответствовало цвету знамени императорской России. Только и всего, так как больше ничем в амуниции вольноопределяющийся из серой солдатской массы не выделялся, тягая ту же самую лямку и нюхая тот же самый порох.

Так же обстоли дела с продвижением по службе у прочих «благородий» и «высокоблагородий», что впоследствии стали «товарищами», поступив на службу в Красную гвардию, а затем в Красную армию. Из 70 000 бывших офицеров, что служили в ней не на страх, а на совесть, большинство были офицерами военного времени. Иными словами, они призванными из запаса или получившими звания за боевые заслуги солдатами, а также вольноопределяющимися. А из почти 100-тысячного офицерского состава белых армий большую часть представляли как раз кадровые золотопогонники, получившие награды и звания за выслугу лет. Эта публика  на освобождённых от большевиков территориях мигом вводила порки шомполами и повальные грабежи с расстрелами. Кроме того избирательно насиловала еврейских женщин и девушек в отместку за то, что Совет народных комиссаров большевиком (СНК) – сплошной еврейский. Результат не заставил себя ждать. Это сразу же резко оттолкнуло от Белого движения и Белой идеи основную массу крестьянства, не считая рабочий класс. В армии Колчака на начальном этапе были даже подразделения Ижевских рабочих, не довольных большевиками. Именно они в составе армии Попеляева (кстати, в прошлом чиновника) наступали на Самару и взяли город. Но тылы «верховного правителя» России стали наполняться тысячными партизанскими отрядами. Это сказалось прежде, чем удары красных армий, где военными комиссарами были Тухачевский и Уборевич. Партизаны и подпольщики, которых курировал представитель Исполкома Коминтерн, член Реввоенсовета 5-й армии Смирнов Иван Никитич, поднимали восстания, уничтожали гарнизоны, взрывали мосты и обрезали белым коммуникации, по которым осуществлялось снабжение. Бороться с ними не представлялось возможным.

Жуков в своих «Воспоминаниях и размышлениях» (хоть и говорят, что были написаны коллективом авторов!) объективно описывает старую русскую армию. И делает акцент на такие детали в подготовке младшего и среднего командного состава:

«Что было наиболее характерным для старой, царской армии? Прежде всего, отсутствие общности и единства между солдатской массой и офицерским составом.

В ходе войны, особенно в 1916-м и в начале  1917 года, когда вследствие больших потерь офицерский корпус укомплектовывался представителями трудовой интеллигенции, грамотными рабочими и крестьянами, а также отличившимися в боях солдатами и унтер-офицерами, эта разобщённость в подразделениях  (до батальона или дивизиона включительно) была несколько сглажена. Однако она полностью сохранялась в соединениях и объединениях. Офицеры и генералы, не имевшие никакой близости с солдатской массой, не знавшие, чем живёт и дышит солдат, были чужды солдату.

Это обстоятельство,  а также широко распространённая оперативно-тактическая неграмотность высшего офицерского и генеральского состава привели к тому, что командиры эти, за исключением немногих, не пользовались авторитетом у солдата. В среднем же звене офицерского состава, наоборот, под конец войны было много близких солдату по духу и настроению офицеров. Таких командиров солдаты любили, доверяли им и шли за ними в огонь и воду».

Интересно, что унтер-офицер Рокоссовский после февраля 1917-го был избран солдатами в полковой Совет и, по сути, стал их уполномоченным –  представителем, на которого новое Временное правительство возложила полномочия управления воинской частью и даже планирования боевых операций совместно со штабом. Та же ситуация происходила и с другими будущими краскомами, что носили до октября 1917-го  широкие золотые погоны. Их что-то никто не бил и не расстреливал, как это любят показывать сейчас в новомодном кино. Таком, как «Адмирал», которое якобы объективно рассказывает  о бывшем «верховном правителе» Колчаке.  Прапорщик Киевский, по свидетельству Жукова, что командовал их эскадроном, после февральской революции был выдвинут солдатами-драгунами в полковой Совет. Как видим, не в офицере дело. А полковник Г.В.Шапошников после октябрьского переворота  был даже избран солдатами на должность командира полка, хотя никогда панибратством ни страдал. Более того - с первых же дней втолковывал ждущей демобилизации и замирения «солдатне» о необходимости воинской дисциплины. И сумел-таки подтянуть её! На штыки, кстати, его так и не подняли.

Но, впрочем, вот что пишет Жуков дальше:

«Основным фундаментом, на котором держалась старая армия, был унтер-офицерский состав, который обучал, воспитывал и цементировал солдатскую массу. Кандидатов на подготовку унтер-офицеров отбирали тщательно. Отобранные проходили обучение в специальных учебных командах, где, как правило, была образцово поставлена боевая подготовка. Вместе с тем, как я уже говорил, за малейшую провинность тотчас следовало дисциплинарное взыскание, связанное с рукоприкладством и моральными оскорблениями. Таким образом будущие унтер-офицеры по выходе из учебной команды имели хорошую боевую подготовку и в то же время владели «практикой» по воздействию на подчинённых в духе требований царского воинского устава».

Надо сказать, что офицеры подразделений вполне доверяли унтер-офицерскому составу в обучении и воспитании солдат. Такое доверие, несомненно, способствовало выработке у унтер-офицеров самостоятельности, инициативы, чувства ответственности и волевых качеств. В боевой обстановке унтер-офицеры, особенно кадровые (прошедшие как срочную, так и сверхсрочную службу – Авт.), в большинстве своём являлись хорошими командирами».

Правда, будущий маршал Монтгомери, служивший с 1914 по 1918 гг. строевым лейтенантом, а затем и штабным офицером (включая, начальником оперативно-разведывательного отделения бригады),  даёт ещё более убийственную характеристику своей армии:

«Практически не было контактов между военачальниками и нижестоящими военнослужащими. Я прошёл на Западном фронте всю войну, исключая тот период, когда находился в Англии после ранения, но мне ни разу не приходилось видеть британского главнокомандующего, как и французского, или Хейга (начальник штаба британской армии– Авт.), и лишь дважды я имел возможности видеть командующего армией.

Личный состав высших штабов не имел связи с полковыми офицерами и войсками. Штабисты жили в комфорте, который возрастал по мере удаления штаба от линии фронта. В этом не было бы вреда, если бы между штабом и войсками сохранялась общность и взаимопонимание. А этого частенько не хватало. В самых крупных управлениях в тылу, на мой взгляд, исповедовали принцип, что войска существуют для штабов. Мой боевой опыт привёл меня к убеждению, что штаб существует, чтобы обслуживать армию, а хороший штабной офицер должен оказывать помощь своему командиру и войскам, не ища при этом личной славы».

В качестве примера он так описывает визит начальника штаба Дугласа Хейга, так сказать, в полевые условия:

«…Перед отъездом он выразил желание посетить Пашендейль и осмотреть местность. Увидев грязь и страшные условия, в которых солдатам приходится сражаться и погибать, он пришёл в ужас и воскликнул: «Вы хотите сказать мне, что солдаты вынуждены воевать в таких условиях?» И когда ему сказали, что так оно и есть, он спросил: «Почему мне не докладывали об этом раньше?»

Кроме этого Монтгомери приходит к выводу: «Я понял, что в ту войну «хорошими боевыми генералами» называли тех, кто ни во что ни ставил человеческую жизнь».

Надо сказать, что Жукову со своими унтерами в 5-м запасном кавалерийском полку, где проходило его обучение на драгуны, не особенно повезло. Лишь один из них оказался толковым служакой и душевным человеком. По иронии судьбы его фамилия была Дураков. Двое других хотя и знали службу, но были людьми превредными. Один из них по фамилии Бородавко любил за малейшую оплошность выбивать солдатам зубы. Так он, в частности, поступал ночью, подловив какого-нибудь уснувшего на посту дневального. Особенно не любил он москвичей, называя их «грамотеями». Наряды он проверял по несколько раз. Жукова, который как раз  и  был москвичом,  он, почему-то ни разу не тронул. В конце-концов солдаты, сговорившись, подкараулили Бородавко и, набросив в темноте попону, избили до потери сознания. Георгий Константинович признаёт, что был бы всем участникам военно-полевой суд. Но выручил взводный командир, унтер-офицер Дураков, «которого все любили». Он добился перевода Бородавко в другую часть. Впоследствии он отобрал Жукова в числе 30 кандидатов в учебную команду, откуда выпускали унтер-офицерами.

Жуков напишет о событиях предварявших этот отбор:

«К весне 1916 года мы были в основном уже подготовленными кавалеристами. Нам сообщили, что будет сформирован маршевой эскадрон и впредь до отправки на фронт мы продолжим обучение в основном по полевой программе. На наше место пребывали новобранцы следующего призыва, а нас готовили к переводу на другую стоянку, в село Лагери»
.
Скорее всего, Дуракову юный кандидат в унтера Жуков приглянулся. Он настоятельно советовал ему поглубже изучить военное дело, прежде чем сунуться на фронт. «…За год на передовой я хорошо узнал, что это такое, и многое понял…жаль, очень жаль, что так глупо гибнет наш народ, и за что, спрашивается?..» Но эта другая сторона вопроса. Самое главное, что курс подготовки учебной части продуман, как видим, отменно. Сначала солдаты-призывники обучаются в общей массе азам стрельбы, рубке шашкой по лозе, вольтижировке и многому другому. Затем из наиболее отличившихся сформирован маршеровой эскадрон или часть постоянной (повышенной) боевой готовности. Такие части ещё называют оперативными по классу «отделение», «взвод», «рота» и т.д. Задачи перед ними ставятся самые различные, вплоть проведения самостоятельных боевых операций. Скажем, разведовательно-диверсионных рейдов в тыл противника. При необходимости такие части могут послужить костяком для формирования других воинских частей или, после необходимой для этого обкатки в бою, учебных команд, если есть дефицит в унтер-офицерах. Иными словами, если костяком старой армии были именно унтера, то, стало быть – они и закладывали основы боевой подготовки? Получается, что так и было. Ибо, если основная масса, по Жукову, кадрового офицерства из «голубых князей» не пользовалась авторитетом у них и солдат, то кто же тогда «цементировал» армию до февраля-октября 1917-го? Кто не дал окончательно развалиться фронту и впоследствии в массовом порядке хлынул в Красную гвардию, а затем и Красную армию? Не случайно, что будущие краскомы, ставшие впоследствии генералами и маршалами РККА, были в большинстве своём выходцами из средних и даже низших слоёв российского общества. В основе своей они прошли, как и Жуков, учебные части и учебные команды. Только по выпуску в звании унтер-офицеров они, впоследствии, пройдя ускоренный курс подготовки в школах прапорщиков, получали на плечи вожделенные офицерские погоны. Именно к таким тянулась серая солдатская масса, доверяя им свои судьбы.

И как в подтверждении этому Жуков описывает такой случай. В учебной команде у него окончательно не сложились отношения с унтер-офицером по прозвищу «Четыре с половиной» (его фамилию Жуков то ли забыл, то ли не захотел вспоминать). Тот, как и Бородавко, любил бить подчинённых за любую оплошность и одним ударом мог сбить человека с ног. Трогать его солдаты («фенрихи» в унтер-офицеры) отчего-то боялись. Странно, что Жукова этот субъект также,  как и Бородавко, ни разу даже пальцем не тронул. «Меня он не любил больше, чем других, но бить почему-то избегал, - пишет Георгий Константинович, будто в явном недоумении. – Зато донимал за малейшую оплошность, а то и, просто придравшись, подвергал всяким наказаниям». «Четыре с половиной» был не заинтересован», чтобы Жуков получил звание. Как-то, вызвав к себе, он предложил ему стать его нештатным переписчиком: «будешь вести листы нарядов, отчётность по занятиям и выполнять другие поручения». По мнению Жукова, это привело бы к отрыву от боевой подготовки. Писарем и холуём он категорически быть отказался. Тогда ему  пригрозили, что он никогда не станет унтер-офицером. И за две недели до выпуска ему перед строем объявили, что он отчислен за низкую дисциплину и нелояльность к начальству.

Далее случилось вот что:

«Помощь пришла совершенно неожиданно. В нашем взводе проходил подготовку вольноопределяющийся Скорино, брат заместителя командира эскадрона, где я проходил службу до учебной команды. Он очень плохо учился и не любил военное дело, но был приятный и общительный человек и его побаивался даже наш.  Четыре с половиной. Скорино тут же пошёл к начальнику учебной команды и доложил о несправедливом ко мне отношении.

Начальник команды приказал вызвать меня к нему. Я порядком перетрусил, так как до этого никогда не разговаривал с офицерами. «Ну, думаю, пропал! Видимо, дисциплинарного батальона не миновать».

Начальника команды мы знали мало. Слыхали, что офицерское звание он получал за храбрость и был награждён почти полным бантом Георгиевских крестов. До войны он служил где-то в уланском полку вахмистром сверхсрочной службы. Мы его видели иногда только на вечерних поверках, говорили, что он болеет после тяжёлого ранения.

К моему удивлению, я увидел человека с мягкими и, я бы сказал, даже тёплыми глазами и простодушным лицом.

- Ну что, солдат, в службе не везёт? – спросил он и указал мне на стул. Я стоял и боялся присесть. – Садись, садись, не бойся!.. Ты, кажется, москвич?

- Так точно, ваше высокоблагородие, - ответил я, стараясь произнести каждое слово как можно более громко и чётко.

-Я ведь тоже москвич, работал до службы в Марьиной роще, по специальности краснодеревщик. Да вот застрял на военной службе, и теперь, видимо, придётся посвятить себя военному делу, - мягко сказал он.

Потом, помолчав, добавил:

-Вот что, солдат, на тебя поступила плохая характеристика. Пишут, что ты за четыре месяца обучения имеешь десяток взысканий и называешь своего взводного командира «шкурой» и прочими нехорошими словами. Так ли это?

-Да, ваше высокоблагородие, - ответил я. – Но одно могу доложить, что всякий на моём месте вёл бы себя так же.

И рассказал ему правдиво всё, как было.

Он внимательно выслушал и сказал:

-Иди во взвод, готовься к экзаменам.

Я был доволен тем, что так хорошо всё кончилось. Однако при выпуске мне не дали первенства, и я был выпущен из учебной команды наравне со всеми в звании вице-унтер-офицера (младшим унтер-офицером – Авт.)».

     Мы видим, что помощь Жукову оказали два человека: вольноопределяющийся Скорино и «безымянный» командир учебной части. Неизвестно какого происхождения был первый, но примечательно, что пошёл служить «вольноопредом», что через получение унтер-офицерских лычек открывало перспективы к золотым погонам прапорщика. А сам командир эскадрона и вовсе из рабочих-краснодеревщиков. За почти полную колодку Георгиевских крестов он был произведён в офицеры. Неизвестно, было ли это внеочередное воинское звание для него, или он дослужился до фельдфебеля или даже подпрапорщика. (Фельдфебелей также за отличия и доблесть отправляли в школы прапорщиков по месту службы.) Дело в том, что полным и неполным георгиевским кавалером стать было непросто. Необходимо было совершить ряд подвигов, как-то: спасти знамя части, вынести из боя раненого офицера, взять «языка» и т.д. «Иконостас» чёрно-орнажевых ленточек с крестами Святого Георгия-Победоносца служил для многих своего рода путёвкой к получению звания офицера. Если помните, Григория Мелихова, «егорьевского кавалера», из романа Шолохова, произвели  в есаулы  (эквивалент звания «поручик») в ходе империалистической войны. В таких же званиях мог оказаться и Семён Буденный, полный Георгиевский кавалер и будущий маршал СССР.

     Сам  Жуков за храбрость в боях был награждён двумя Георгиевскими крестами. В беседе с писателем Константином Симоновым он признаётся:

«…В сущности я мог бы оказаться в царское время в школе прапорщиков. Я окончил в Брюсовском, бывшем Газетном переулке,  четырёхклассное училище, которое по тем временам давалодостаточный образовательный ценз для поступления в школу прапорщиков… Но мне этого не захотелосьЯ не написал о своём образовании, сообщил только , что окончил два класса церковноприходской школы, и меня взяли в солдаты. Так, как я и хотел.

      На моё решение повлияла поездка в родную деревню незадолго перед этим. Я встретил там, дома, двух прапорщиков из нашей деревни; до того плохих, неудачных, нескладных, что, глядя на них, мне было даже как-то неловко подумать, что вот я, девятнадцалетний мальчишка, кончу школу прапорщиков и пойду командовать взводом и начальствовать над бывалыми солдатами, над бородачами и буду в их глазах таким же, как эти прапорщики, которых я видел в этой деревне. Мне не хотелось этого, было неловко.

…И кто его знает, как бы вышло, если бы я оказался не солдатом, а офицером, если бы окончил школу прапорщиков, отличился в боях, получил бы уже другие офицерские чины и к этому времени разразилась бы революция. Куда бы я пошёл под влиянием тех или иных обстоятельств, где бы оказался? Может быть, доживал бы где-нибудь свой век в эмиграции? Конечно, потом, через год-другой, я был уже сознательным человеком, уже определил свой путь, уже знал, куда идти и за что воевать, но тогда, в самом начале, если бы моя судьба сложилась по-другому, если бы я оказался офицером, кто знает, как было бы. Сколько искалеченных судеб оказалось в то время у таких людей из народа, как я».

      Вот типичный пример – судьба будущего маршала СССР  Л.А.Говорова. Будучи из простой крестьянской семьи он сумел закончить три класса сельской школы, поступил в реальное училище, которое было доступно для выходцев из простого народа. (Неизвестно, того ли самого, в котором письмоводителем служил его отец самостоятельно освоивший грамоту.) После его окончания поступил в 1916-м в Петроградский политехнический институт на факультет кораблестроения. В том же году призван на срочную службу. Но связи с имеющимся образовательным цензом и большими потерями в офицерском составе направлен на скоренные курсы при Константиновском артиллерийском училище. После выпуска из училища он был почему-то направлен для прохождения службы не на фронт, а в Томск, где в чине подпоручика при мортирной батарее встретил октябрьский переворот 1917-го. После демобилизации старой армии Говоров вернулся в Елабугу, где, по всей видимости, жил его отец. Но в 1919 году после захвата города армией Колчака его призвали на службу. В войсках «верховного правителя» он находился до октября 1919-го, после чего дезертировал с частью солдат своей батареи. Добрался до Томска и после того, как туда вошли части Красной армии, добровольно вступил в её ряды.

        Сразу же оговоримся: никакие репрессии 1937-го Говорова никоим образом не коснулись и на карьеру никак не повлияли. Более того: он непрерывно рос в должностях и званиях, вплоть до 1942 года оставаясь беспартийным. Весной 1942-го он был назначен командующим группой войск Ленинградского фронта, а в июне – командующим войсками всего Ленинградского фронта. В период обороны города-героя, продолжавшейся 900 дней, 67 дней этой обороной руководил Леонид Николаевич Говоров. Сын крестьянина Вятской губернии села Бутырки, бывший подпоручик старой армии, служивший целый год в армии Колчака.

        Кстати, «прапорщик» это суть производное от «прапор», то есть штандарт или боевое знамя. В буквальном переводе на русский, это «стоящий под знаменем» или «несущий службу под знаменем». Известное дело, кто стоял под знаменем в эпоху ранних войн. Тем паче, когда стреляли залпами или плутонгами, а дымный порох плотными белыми клубами заволакивал поля сражений. Под развевающимися штандартами, чтобы было видно рядовым солдатам, теснились обычно обер-офицер (старший командир) с золотом или серебром эполет на плечах, а также плюмажем на шляпе, штаб-офицер (его помощник), субалтерн-офицеры (младшие командный состав уровня «прапорщик» и «поручик»), а также горнист (флейтист) и барабанщик. Два последних, если помните по фильмам, были одеты в отличную от остального состава форму, украшенную яркими шнурами, что позволяло их не только слышать, но и видеть издалека. Таким образом, прапорщик, по Мухину, да и по авторам, это то же, что и фанен-юнкер. То есть, это русский эквивалент «кандидата в командиры». То есть, в переводе с профессионального языка на нормальный,  это кандидат на постоянное повышение в звании и в должности. И основы к этой структуре постоянного комплектования командного состава, как видим, были заложены и в русской армии. Правда, была в той русской армии обидная поговорка:  «Курица не птица, а прапорщик не офицер», что, впрочем, вовсе не так уж и плохо. Вероятней всего, придумавшие её остряки (сами из прапорщиков) лишь подчёркивали свою близость к народу и солдатской массе.

       Шапошников в своих воспоминаниях тоже не отрицает унтер-офицерскую «закваску» старой армии. По прибытию его на службу прапорщиком в Туркестанский военный округ и приняв взвод, он обнаружил одну странность. Солдаты брали винтовки «на караул» не по-уставу, а как-то по-особенному. Унтер-офицер доложил, что так их учил фельдфебель Серый. Когда того позвали,  Шапошников  продемонстрировал ему как надо. Но Серый, и глазом не моргнув, гнул своё: « Понял, только у нас иначе делается». «Так вот, запомни раз и навсегда, что нужно делать так, как в уставе. А кунштюки с винтовкой я и сам умею делать!» – отвечал ему прапорщик. В подтверждении своих слов он взял у него винтовку. Показав ещё раз как надо, он подбросил её от ноги и после того, как она трижды перевернулась в воздухе, ловкой поймал на уровне груди. Посрамлённый фельдфебель с тех пор никогда не встревал в подготовку солдат, меняя что-либо не по уставу.

      Таким образом, русская армия до 1914 года и далее это – армия младших командиров. Звена «унтер-офицер» (помощник командира взвода) и «фельдфебель» (помощник командира роты), которые потенциально рассматривались, особенно в случае «незапланированной» убыли офицерского состава на их  должности. Из унтер-офицеров и фельдфебелей, после школ прапорщиков, комплектовалась «армия командиров», что и обеспечивала во многих случаях спайку, о которой повествует Жуков. Но дальше батальона или дивизиона (артиллерийский полк) это не шло. Если верить Жукову, в должности командиров полков и выше выходцев из низших и средних слоёв не пускали. Или не пускали в достаточном количестве. Но так ли это было на самом деле?

      Ещё один немаловажный фактор. В Высшем военном совете Республики Советов (РВСН) состояли  такие кадровые царские военные, как Бонч-Бруевич и полковник Антонов-Овсеенко, что был братом известного революционера. Главой высшей военной инспекции РККА состоял А.Брусилов. Военной разведкой заправлял генерал А.А. Самойло, бывший резидент царской военной разведки в Вене, которому ошибочно приписывают вербовку полковника А. Редля. При нём начал свой стремительный карьерный рост в основанном регистрационном управлении Георгий Валентинович Шапошников, бывший полковник царской армии и кадровый военный разведчик, также окончивший императорскую военную Академию. А в белых армиях с кадровиками в высшем управлении обстояло не так хорошо. Их можно перечесть по пальцам: А.И.Деникин, Н.В.Колчак, убитый под Екатеринодаром Л.Г.Корнилов (кстати, побывавший в австрийском плену), скончавшийся в ходе Ледяного похода генерал Алексеев. (Практически все принадлежали к группе «ястребов», что, во-первых, яро ненавидели Германию и провоцировали с ней войну, а, во-вторых, по А.Бушкову, организовали убийство эрцгерцога Франца-Фердинанда в Сараево, что явилось мощным катализатором к этой войне. Хотя не так давно в программе «Время» были показаны документы Интеллидженс сервис, рассекреченные МИ-6. В них говорилось, что убийство наследника Австро-Венгерского престола было совершено британской резидентурой на Балканах.) Вот, практически, и всё.  Начальниками штабов в белых армиях были в большинстве своём офицеры военного времени. Так, у адмирала Колчака им числился некто Лебедев. Мало того, что призван был на войну из запаса, так ещё и ставший генералом в одночасье. Дело в том, что Колчак произвёл его на эту должность из капитанов. Именно в таком звании Лебедев  встретил Февральскую революцию, а затем последующие события, подтолкнувшие Гражданскую войну.

      Показатель знаменательный – не кадровики-дворяне, а выходцы из народа, каковыми был попович Василевский и сын польского железнодорожника Рокоссовский. Получив золотые басоны со звёздочками на оба плеча, первый  после октябрьской революции верно служил своему народу. Константин Рокоссовский, будучи унтер-офицером, снискал доверие солдат, и очень быстро пошёл на повышение. В РККА он дорос накануне Великой Отечественной войны до командира корпуса. Что примечательно – как и Жуков, закончил лишь командирские курсы «Выстрел».  Ни в каких военных академиях Константин Константинович не учился, что не помешало ему стать выдающимся полководцем. Кроме этого, ни Рокоссовский, ни Василевский, ни Малиновский, включая других героев Великой Отечественной войны,  не запятнал себя зверствами против пленных белогвардейцев и тем более против гражданского населения. Никто из них не принял участия в подавлении народных восстаний. В этом списке особняком стоит маршал СССР Конев, что принимал участие в подавлении Крондштадского восстания. Руководил этой операцией, как известно, столбовой дворянин Тухачевский.  Что примечательно - как раз кадровый военный: окончил Александровского пехотное юнкерское училище, где был так называемый «цуг» или, говоря проще, дедовщина. Но даже такие сословные предрассудки не помешали потомственному дворянину Тухачевскому по прибытии из германского плена скоренько устроиться по протекции старых большевиков Кулябко и Енукидзе в Красную гвардию. Сначала на должность военного комиссара (фактически,  полковничья или генеральская  должность) Западной завесы, кои стали прообразами фронтов. А  после Гражданской войны он стал начальником Военной Академии РККА, был награждён золотым оружием и высшими орденами Республики Советов, затем начальником Генерального штаба и получил звание маршала СССР.

        Правда, Мухин и Белкин не правы ещё вот в чём: кадетские корпуса в Германии всё же существовали. Но это была кайзеровская Германия до конца Великой войны. Этот период, когда юношей отдавали на обучение в закрытые военные учебные заведения, прослеживается в биографиях ряда германских генералов, в том числе Браухича и фон Бока. Есть такой этап и в биографии Хайнца Гудериана:

        «В 1891 году мой отец по долгу службы переехал в Кольмаг, в Эльзас. Там я пошёл в школу, когда мне исполнилось шесть лет, и учился до 1900 года, когда отца перевели в Лотарингию – в Санкт-Авольд. Санкт-Авольд был слишком маленьким городком, и в нём не было средней школы, поэтому родителям пришлось отправить нас в пансион, в другой город. Стеснённость нашего отца в средствах и страстное желание его обоих сыновей  стать офицерами предопределили выбор учебного заведения – и мы продолжили обучение в кадетском корпусе. 1 апреля 1901 года нас с братом послали в кадетский корпус в Карлсруэ, в Бадене, где я и учился вплоть до 1 апреля 1903 года, когда меня отправили в старший кадетский корпус в Гросс-Лихтерфельд, что под Берлином. А через два года за мной последовал и брат. В феврале 1907 года я сдал итоговые экзамены – райферпрюфунг. До сих пор, когда я вспоминаю своих учителей и наставников тех лет, меня переполняет глубокая благодарность и уважение. Наше обучение в кадетских корпусах было, конечно, по-военному, строгим и простым. Но оно строилось на принципах доброты и справедливости. Учебный курс основывался на предметах гражданских школ того времени. Как и в реальной гимназии, большое внимание уделялось языкам, математике и истории. Эти знания очень пригодились нам в жизни, причём они давались нам в том же объёме, что и студентам гражданских учебных заведений.
 
        В феврале 1907 года меня, в ту пору курсанта второго курса – фенриха, распределили в 10-й Ганноверский егерский батальон, располагавшийся в Биче, в Лотарингии. До декабря 1908 года батальоном командовал мой отец. Это был настоящий подарок судьбы, потому что мне снова представилась  счастливая возможность пожить в семье своих родителей после шестилетнего обучения в пансионе. Окончив военную школу в Меце (где проходил обучение с апреля по декабрь 1907 года), я был произведён в чин младшего лейтенанта 27 января 1908 года – за выслугой лет, начиная с 22 июня 1906 года».

        Как видим, в кадетских корпусах и сам Гудериан, и его брат всё же учились. Это были своего рода «суворовские училища» для будущих германских офицеров. (Впрочем, суворовские училища Сталин в 1944 году и распорядился создать по образцу кадетских корпусов императорской России.) В общей сложности, с семи до четырнадцати лет Хайнц Гудериан был кадетом, обучаясь общешкольным предметам в учебном заведении с военным укладом жизни, чувствуя на себе тяжесть армейской дисциплины. И только с декабря – по апрель 1907 года он учится в военной школе в Меце недалеко от места службы, чтобы аж 27 января 1908 года получить чин младшего лейтенанта. Заметим, что и выслуга лет 16-летнему лейтенанту тоже учитывалась, так как его аттестовали в звании с 22 июня 1906 года. То есть был учтён «кандидатский стаж», как-то последний год учёбы в кадетском корпусе, начало службы фенрихом плюс непосредственно учёба в Меце.

        Кстати, именно курсантом (кадетом) 2-го курса Гудериан распределён на службу в воинскую часть. Он не пишет о причинах, но они очевидны. Наверняка, уровень его подготовки в кадетском корпусе превзошёл все ожидания, да и отец просил за сына, дабы тот попал под его начало. Приятно и удивительно осознавать другое. Германские кайзеровские кадетские корпуса не были закрытым «инкубатором», где растили высоколобых интеллектуалов или крикливых солдафонов, покрикивающих с началом службы на нижних чинов. Устраивающих им выволочку по любой мелочи, как это делал, по его же собственному признанию, А.Солженицин. Проучился в них какой-то срок и, если показал должный уровень интеллекта, воли и хорошо усвоил армейскую дисциплину – кадета немедленно определяли доучиваться уже в воинскую часть. Непосредственно по месту будущей службы. Заметим, что Гудериан лишь через месяц после окончания школы в Меце получил своё первое офицерское звание. Стало быть, его целый месяц проверяли по принципу «годен-не годен». Как-то: не напьётся, не устроит ли дебош, не сбежит ли вообще…

       Помимо всего звание младший лейтенант из рейхсвера 20-х, а затем вермахта 30-х вплоть до его конца уберут по каким-то причинам. А в германской транскрипции оно так и звучит  - «унтер-лейтенант». Во всех или почти во всех армиях мира существуют звания младшего и старшего капрала, сержанта и лейтенанта. Очевидно, приставка «младший» вплоть до звания «лейтенант» призвана напоминать тому или иному офицеру, что как скор путь наверх по иерархической военной лестнице, то также скор путь и вниз по этой же лестнице. Хотя разжаловать могут и генерала, но… Скажем так: позорнее, чем лишиться звёздочки старшего лейтенанта или лейтенанта и превратиться в младшего ничего не может быть. Кроме того, именно эта ступень налагает на командира взвода или помощника командира роты (именно в таких должностях пребывают в строевых частях младшие лейтенанты) неотступную связь с подчинёнными. Говорят, что на старшинах (фельдфебелях) и сержантах (унтер-офицерах) держится армия. О, нет! Армия держится на младшем командном составе. А именно, немецкий язык очень точно определяет, что унтер-офицер и унтер-лейтенант это одно целое с рядовым (стрелком). Лейтенанты, как и в германской армии, так и в других армиях, должны выходить из солдатской среды. Либо после обучение в специальных учебных центрах по месту службы (при  штабах дивизионного, корпусного и окружного значения), либо, на худой момент, после ускоренного курса обучения в военных училищах после срочной службы, их должны аттестовывать как младших лейтенантов.


        Итак, Гудериан пишет, что отношения в кадетских корпусах «строились на принципах доброты и справедливости». Стало быть, никакого деления по принципу «салага», «дух» и «дед» не было. На этом же настаивают и другие германские фельдмаршалы и генералы в своим мемуарах. Но вот как описывает нравы в  юнкерских училищах императорской России  будущий маршал СССР Г.В.Шапошников:

        «К чести нашего училища надо сказать, что различия между отношением к юнкеру старшего или младшего классов не было, и «козерог» был равен с юнкером старшего класса. Не то было в Павловском, Александровском, а особенно Николаевском кавалерийском училищах, где юнкер старшего класса держал себя довольно высокомерно по отношению к «козерогу» и иногда просто измывался над своим товарищем по училищу».

        Ещё более жуткие нравы царили  в Пажеском корпусе – привилегированном полувоенном заведении, где растили кадры будущих администраторов царской России. Вспоминает князь Кропоткин Пётр Алексеевич, известный анархист, учёный и путешественник, что закончил её в начале своей бурной биографии:

       «Если мальчик каким-нибудь образом не подчинялся капризу камер-пажа, то это вело к тому, что 20 воспитанников старшего класса, вооружившись тяжёлыми дубовыми линейками, жестоко избивали ослушника, проявившего дух непокорности…

       …Камер-пажи делали всё, что хотели. Всего лишь за год до моего поступления в корпус любимая игра их заключалась в том, что они собирали ночью новичков в одну комнату и гоняли их в ночных сорочках по кругу, как лошадей в цирке. Родни камер-пажи стояли в круге, другие – вне его и гуттаперчевыми хлыстами стегали мальчиков. Цирк обычно заканчивался отвратительной оргией на восточный лад. Нравственные понятия, господствовавшие в то время, и разговоры, которые велись в корпусе по поводу «цирка», таковы, что чем меньше о них говорить, тем лучше».

       Лично у нас после этого не возникает вопросов, отчего не самые худшие, а порой и лучшие умы порывали с высшим светом и имущими классами – шли в народ, а затем совершали революции. Швыряли бомбы, как Софья Перовская (дочь генерала, родственник которой был комендантом двора Александра II), планировали покушения, как Александр Ульянов… Но ни это сейчас – предмет исследования. Шапошников в своих воспоминаниях не зря подчёркивает – аристократов в Алексеевском пехотном училище почти не было. Основной круг юнкеров это разночинцы. Это, по его мнению, не прижило «цуг» в стенах учебного заведения. А «цуг», кстати, это не что иное, как упряжка лошадей. Догадываетесь теперь, почему так называли дедовщину в Пажеском корпусе и юнкерских училищах?

       Впрочем, вернёмся к биографии Монтгомери.  Училище Сандхерст он сумел закончить, но по успехам учёбы не попал даже  во вторую десятку. Рассчитывал поступить на службу в территориальную армию, но у него с этим ничего не вышло. Как мы знаем по причине скудности бюджета его родителей. Тогда он решил служить в колониальной армии.  По его собственному признанию, «я не происходил из семьи военных и не имел связей ни с каким из графств, мне важно было оказаться в Индии, где я мог бы обеспечить себя, поэтому я подписался на Королеский уоркширский полк, один из регулярных батальонов которого находился в Индии».

       И далее:

«…Меня часто спрашивают, почему я выбрал именно этот полк. Первой причиной явилась замечательная кокарда, которая мне очень нравилась; второй – то, что в результате предварительно наведённых мною справок я выяснил, что это хороший, крепкий английский полк территориальной  (!!! – Авт.) армии и не из самых дорогостоящих. Моё положение в списке выпускников Сандхерста было таковым, что после отбора кандидатов в индийскую армию я гарантировано попадал в избранный мною полк, в том случае, разумеется, если меня согласны были взять. Меня взяли и я присоединился к Королевским уоркширцам в качестве старшего в группе трёх курсантов из Сандхерста. Мне никогда не пришлось пожалеть о своем выборе. В этом полку я познал основы военного искусства…»

        Далее Монтгомери начинает описывать традиции колониальной армии. Оказывается, любое посещение офицерского клуба-столовой обязывало к распитию «огненной воды». На любое предложение выпить новичок, да и бывалый офицер отказать не имел права. Кроме того, традиции обязывали наносить визиты вежливости в каждую часть гарнизоны. Там следовало оставлять свои визитные карточки и точно также заниматься возлияниями. «Везде  предлагалось выпить, а мне объяснили, что отказываться нельзя, нельзя также заказывать лимонный сквош или слабоалкогольный напиток, - с иронией или горечью признаётся будущий маршал и виконт. – Прожив таким образом день, молодой офицер солидно набирался, и его быстро приучали к выпивке. С тех пор я испытываю отвращение к алкоголю».

        Как же характеризует Монтгомери колониальную армию Британской империи – разумеется, на опыте службы в своей части? Тех, кто ждёт хвалебных отчётов о бравых молодцах в хаки и пробковых шлемах, спешим разочаровать. Во всяком случае, Монтгомери пишет на этот счёт что-то до боли нам знакомое.

        А именно:

       «В военной службе в Индии в то время, с моей точки зрения, было что-то не так. Я хорошо познакомился с индийской армией. Рядовой состав был отменным: прирождённые солдаты, они представляли собой материал, о котором можно было только мечтать. А британские офицеры далеко не все соответствовали такому уровню».

       И далее, как он поначалу видит причину:

«…Основную проблему составлял ужасный климат и отсутствие контактов с Европой, обычно после сорока пяти лет офицеры быстро старились. Людей часто похваливали выражением «общительный человек». Я скоро убедился, что так говорили о тех, кто никогда не отказывался выпить…»

       Но вот как изменилось видение проблемы на момент службы в Бомбее после службы в Пешаваре (1910 год):

«…Оглядываясь  назад, я обозначил бы именно это время как период, когда я начал осознавать, что для успеха человеку следует совершенствоваться в своей профессии. Было очевидно, что старшие офицеры полка не в состоянии оказать мне в этом эффективную помощь, поскольку их познания практически полностью ограничивались уровнем батальона; о других вопросах они знали мало или вовсе ничего. Когда наш батальон прибывал на новую позицию, командир обычно первым делом спрашивал: «Как генерал хочет проводить наступление?»

      И атака осуществлялась именно таким образом, невзирая на условия местности, особенности неприятеля и любые другие факторы. Тогда я уже ощущал, что что-то делается неправильно, однако ещё не был способен проанализировать состояние дел и решить, что конкретно идёт не так, к тому же и не слишком задумывался над этим. Мне было хорошо  в батальоне, я полюбил британского солдата. Что же касается офицеров, то в их среде считалось несолидным изучать военное дело, и за офицерским столом нам не позволяли говорить о профессии».
 
      Но далее происходит вот что:

      «Наш батальон возвратился в Англию в 1913 году, командовать им назначили офицера из 2-го батальона недавно закончившего  двухлетний курс штабного колледжа (!!! – Авт.) в Кэмберли. Его звали капитан Лефрой. Он имел степень бакалавра, и мы часто подолгу говорили с ним о положении дел в нашей армии, обсуждая что нуждается в усовершенствовании, а самое главное – пути овладения военным искусством. Он чрезвычайно помог мне, посоветовав, какие книги чистать т как учиться. Я думаю, что Лефрой первым указал мне дорогу и поддержал мои юношеские устремления. Он погиб во время войны 1914-1918 годов, что явилось огромной потерей для меня и всей нашей армии».


То есть, под штабным колледжем, где учился 2 года Лефрой, как вы уже поняли, подразумевается военная школа . Аналогичная той, в которой прошёл обучение Хайнц Гудериан после учёбы в кадетском корпусе. Разница одна: Гудериан будучи кандидатом на звание «младший лейтенант» до того, как поступить в эту школу, уже начал служить в 10-м егерском Ганноверском батальоне. А Лефрой неизвестно, служил ли до этого или нет. Известно, что он имел степень бакалавра и, стало быть, закончил университет. Скорее всего, в штабной колледж он поступил сразу же по его окончании, что многих кадровых офицеров, читающих эти строки, невероятно напряжёт. Как, штафирку и – в командиры батальона!?! Но Монтгомери показывает, что был восхищён уровнем военной подготовки и постоянным самообразованием Лефроя. А ведь будущий маршал отслужил в колониальной армии и не где-нибудь, а в Индии и близ афганской границы (Пешавар тогда был в составе Ост-Индии). Там нередко случались заварушки с нападениями на британские части и гарнизоны. Убитые и раненые были постоянно, о чём Монтгомери тактично пишет, когда повествует, что «атака осуществлялась… невзирая на условия местности, особенности неприятеля и любые другие факторы». Потери, стало быть, случались такие, как говорят иные диссиденты применительно к Красной армии – «заваливание трупами».   Именно там, у Монтгомери произошла переоценка ценностей. Он понял, как плохо готовят британский офицерский корпус к таким боям. Что не в жарком климате вовсе дело, а в порочных традициях, которые закладывают привычку тянуть бренди и что покрепче и не интересоваться военной наукой. И самое главное – напрочь или почти напрочь забывать об инициативе.
А вы думали, что «инициатива наказуема» это – изобретение советской командно-административной системы? Как и непродуманные боевые операции, безграмотное военно-штабное планирование оных и многое другое, что приводит к высоким потерям?  Увы, и к счастью, Федот да не тот, как говорят в нашем мудром народе. Как мы уже начали выяснять ещё с первой части данного исследования, многое из того, что мы считаем исконно русскими или российскими «болячками» на деле позаимствовано из-за рубежа. Именно этим и занимается специальные агенты влияния из числа интеллигенции.  Используя такие каналы информации, как СМИ, кинематограф, культуру и поп-культуру, и, конечно, Интернет, они предлагают молодёжи «информационные бациллы» в виде «золотых пилюль». Или подслащённых, если вам так угодно.

     Как  и следовало ожидать, то, как готовили Монтгомери и его командиров, оказалось совершенно непригодным для театра военных действий войны, которая началась в 1914 году. Посудите сами, вот как он описывает своё первое столкновение с «бошами»:

     «Наш батальон был развёрнут в две линии: моя рота и ещё одна стояли впереди, две остальные – в нескольких сотнях метрах в тылу вне пределов видимости. Командир батальона на лошади прискакал в расположение наших передовых рот и закричал, чтобы мы немедленно атаковали неприятеля на важной высоте. Приказ не был ничем подкреплён: ни разведки, ни плана, ни прикрывающего огня. Мы рванулись на холм, попали под сильный огонь и понесли большие потери. Командир моей роты получил ранение, никто не знал, что делать, поэтому мы вернулись на исходные позиции, с которых начали наступление. Если это была настоящая война, то она показалась мне непоследовательной и бессмысленной в сравнении с той, о которой я читал».

     Но это ещё полбеды, потому что накануне произошло вот что:

     «…10-я бригада, в  которую входил мой батальон расположилась на отдых в кукурузных полях около деревни Окур. Один батальон находился впереди на холме, прикрывая остальную часть бригады в долине; нам было видно, как солдаты завтракают, составив винтовки в козлы. Неожиданно немцы атаковали их, открыв огонь с близкого расстояния; батальон в беспорядке быстро отступил вниз по направлению к нам».

     Заметим: то ли по чьему-то недоразумению (начальника бригады, разумеется), то ли согласно британскому полевому уставу в боевое охранение бригады выдвигается всего один батальон – правда, расположенный, надо полагать, на господствующей высоте, согласно фундаментальному исследованию «О войне» К. Клаузевица. Да и то, судя по всему, наблюдение и караульная служба этого батальона организованы скверно. Неприятеля, да ещё атакующего с низины, никто не заметил. Поэтому батальон, подвергшийся «внезапной» атаке, беспорядочно отступил, надо полагать, не допив традиционный английский чай и не докушав пудинг. А затем была уже знакомая читателю беспорядочно-организованная атака двух рот этого батальона на высоту. Под шквальный огонь германских пулемётов.
 
    Как тут не вспомнить «шапки» германских газет 1914 года, где было и такое: «Они бегут при виде наших касок!» Эти заголовки считались прусской ложью и прусским же бахвальством. Отчасти, так оно и есть, но, как видим, доля правды все-таки имеется.

Кроме этого ещё в Британии, командир батальона приказал  Монтгомери привести в порядок саблю, которой, как оказалось, в военном училище будущих офицеров никто не обучал пользоваться. «Мне был непонятен смысл этого приказа, поскольку я до этого использовал свою саблю, лишь отдавая честь, - пишет на этот счёт он. – Однако я, разумеется, выполнил приказ и мою саблю подготовили к бою». Кроме того: «…Ничего не зная о войне, я спросил командира, нужно ли брать с собой какие-то деньги; он ответил, что на войне деньги не нужны, поскольку тебе всё предоставляют. Я как-то не очень поверил и решил взять с собой десять фунтов золотом. Позже я очень радовался, что не последовал его советам ни в отношении волос, ни в отношении денег».

   Чтобы читателю было понятно, в армиях того времени не было принято до Великой войны стричься коротко, тем более под «нулёвку». Но командир, которым, если верить предыдущим абзацам, был не Лефрой, закончивший штабной колледж, а подполковник Элкингтон, предложил ему это сделать и немедленно укоротил свои волосы с помощью полкового парикмахера. В дальнейшем Монтгомери описывает ужасный быт британских солдат, что как и военнослужащие всех воюющих стран того времени столкнулись с «прелестями» окопной войны: месяцами сидеть в траншеях, вычерпывать из них воду во время дождя, не мыться и давить на себе насекомых как кому горазд. Очевидно, Элкингтон читал какие-то труды в отношении прогнозов на грядущую войну. Но смысл юмора Монтгомери здесь нам непонятен. Длинные волосы привлекают на себя вшей и блох. Единственным спасением от них на передовой  - немедленно остричь себя наголо, если уж завелись. Что же о деньгах, насчёт которых спрашивал совета Монтгомери, то тут как раз всё ясней ясного. Наученный горьким опытом британской армии, где содержанием офицерского состава занимаются преимущественно сами офицеры (живут вольготно лишь те, у кого годовой доход 1000 фунтов и больше), он чувствует, что можно оголодать. Поэтому, как говорят, запасается впрок. Но зачем же спрашивать совета у командира батальона? Своя голова есть на плечах. Или почти напрочь отбита инициатива думать и принимать решения самостоятельно? Думается, что да. Во всяком случае, ни в мемуарах Шапошникова, ни в мемуарах Игнатьева («Пятьдесят лет в строю») такого и близко нет. Нет таких дурацких вопросов в воспоминаниях Гудериана и Манштейна, что также самостоятельно учились и принимали решения, да ещё по таким мелочным вопросам, не допекая ими своё начальство.

   Но вот сабля заточена, и батальон, в котором ротой командует лейтенант Монтгомери, оказался в составе британского экспедиционного корпуса во Франции. Произошла первая неудачная атака, в ходе которой две роты понесли внушительные потери. Им приказано срочно отходить. Этот марш известен, со слов Монтгомери, как «Отступление от Монса». Вот каким оно было: «…Когда началось отступление, о нас забыли и три дня мы шли между немецким кавалерийским отрядом прикрытия и следовавшими за ним колоннами главных сил врага, передвигаясь в основном ночью и скрываясь днём. Командовал нашей группой первоклассный полковой офицер Пул, и только благодаря нему мы, в конце концов, добрались до английских экспедиционных сил и соединились с нашим батальоном...»

   И далее, что видится нам главным:

   «…Потом до нас дошёл слух, что командира нашего батальона, а также командира другого батальона  нашей бригады  уволили со службы, и командование принял Пул. Нашим командиром был подполковник Элкингтон; после увольнения он поступил во французский иностранный легион, где оказался на высоте».

   Читателю понятно, что британская стратегия и тактика в ходе Великой войны формировалась именно на поле боя, а не в тиши кабинетов и кафедр учебных центров? Именно за счёт потерь и бестолковых отступлений усваивался боевой опыт, и вырабатывались новые азы боя. Это неизбежно в ходе любой войны. Даже если армия подготовлено первоклассно, а офицеры прошли такую подготовку, как фон Бок, Гудериан, Манштейн и проч., будучи зачисленными после кадетских корпусов на строевую в качестве кандидатов на звание командиров взвода, то всё равно неизбежны форс-мажорные обстоятельства. Новая война это, прежде всего новые тактические приёмы. Всё учесть невозможно и тем паче всему заранее обучиться по книгам и военным справочникам, пусть и переведённым с иностранных языков и даже выкраденным своей разведкой у будущего неприятеля. Главное, это познать боевой дух врага, найдя в нём слабые и сильные стороны. Пока этого не произошло, всё  равно будет присутствовать элемент шапкозакидательства  и «квасного патриотизма».

   А мы отметим, что германская кайзеровская армия, вступив на территорию Франции, во-первых, прекрасно ориентируется по ней, что заставляет задуматься о прекрасной работе военной разведки, как агентурной, так и на уровне полевых штабов. Кроме этого как показатель – это прекрасная характеристика военно-топографического отдела германского Генерального штаба. У командиров и младшего и среднего звена, не говоря уже об их начальниках, были прекрасные карты местности предстоящих боёв. (Монтгомери справедливо замалчивает, отчего их группу вывел  майор Пул. А ведь ясно: либо он один умел, как следует ориентироваться на местно, читая карту и располагая оперативными данными, либо карта была лишь у него. Остальные офицеры свои карты растеряли, или испугались угрозы плена и смерти так, что напрочь парализовало волю.) Кроме того, перед германскими колоннами главных сил движется боевое охранение – кавалерийский отряд. Таким образом, немцев никто врасплох не застанет, задумав атаковать колонны на марше или из засады. Это очень грамотно. Поражает, что германские командиры такого же возраста, что Монтгомери и его начальство, до всего этого додумались, а вот чопорные британские джентльмены нет.

Кроме того поражает с какой поспешностью драпала 10-я бригада от «внезапной атаки» на один её батальон, что второй батальон, в составе которого командовал взводом наш герой, оказался отрезанным от главных сил. Радует, конечно, что батальонное начальство Монтгомери повально подлежало увольнению. Но хочется спросить, почему  эта же скверная участь не постигла других офицеров, командовавших в штабе полка и бригады? Неужели их годовой доход оказался им «надёжей и опорой»? Тогда понятны следующие события, о которых пойдёт речь, а также разгромный итог «странной войны» 1940 года, когда британские экспедиционные силы едва спаслись из-под Дюнкерка.

   Но вот батальон уже с остатками британских экспедиционных сил принял в незначительных боях у реки Энна. Затем его «перебросили на северный фланг Западного фронта союзников», как пишет Монтгомери, имея в виду французов. Вот как он описывает свою вторую атаку:
«…теперь командовал Пул: у него был план и он отдавал точные приказы. Две роты находились впереди, моя рота должна была наступать в направлении группы строений на окраине деревни Метерен. В назначенный час я вынул свою недавно заточенную саблю и громко приказал своему взводу следовать за мной, что и было сделано. Мы двинулись к деревне; нас активно обстреливали, и некоторые из моих солдат получили ранения, однако мы не остановились. Приблизившись к цели, я неожиданно увидел перед собой окоп, полный немцев, один из которых прицелился в меня из винтовки».

   Далее, чтобы не утомлять читателя повторяющимися подробностями:  Монтгомери во время учёбы в Сандхерсте в совершенстве натренировали приёмам штыкового боя. «Я был первый в штыковых сражениях с мешками, набитыми соломой, и завоёвывал призы в личных поединках в спортивном зале. Однако сейчас у меня не было винтовки со штыком – в руке я держал острую саблю, и передо мной находился прицелившийся в меня огромный немец…» То есть, лейтенант британской армии, как шёл в атаку, увлекая солдат своего взвода своим оголённым клинком, так и добежал с ним наперевес до германских окопов. Он как-то не подумал, что там много врагов, вооружённых заряженными винтовками, из которых его могут убить. Хотя мог воспользоваться револьвером «Вебли-Скот», что полагался в качестве личного оружия каждому британскому офицеру вплоть до окончания Второй мировой войны. Но ему повезло. То ли немец, прицелившийся в него, оказался непроходимо туп (отказываемся этому верить!), то ли дело обстояло проще: немец смертельно испугался врага или вовсе не хотел воевать и тем более убивать.
 
   Так как выстрела к счастью не последовало, Монтгомери начинает действовать:

   «Однако промедление было смерти подобно. Я бросился на немца и изо всех сил ударил его в нижнюю часть живота – самое уязвимое место. Я много читал о том, как важна на войне внезапность нападения. Немец, без сомнения, был застигнут в врасплох, а мой удар, по всей  вероятности, явился для него новой формой ведения военных действий – он, скорчившись от боли, упал на землю, и я взял своего первого пленного».

   Вот тебе и раз – так и хочется сказать на это. О какой же «внезапности нападения» может идти речь, когда окоп полон немцев, а один из них прицелился в тебя из винтовки и готов в любую минуту нажать спусковой крючок? Как можно застигнуть врасплох врага, кинувшись под выстрел с обнажённой саблей? Что это – бахвальство нашего героя или признание в собственной трусости? Очевидно, что он был не один: с ним были солдаты его взвода. Все они добежали до германских траншей, так как, по признанию их командира, всего лишь нескольких ранило в ходе обстрела. Да и обстрел ли это был? Скорее всего, немцев в окопе, а не в траншее полного профиля, было немного. Это был дозор или секрет, оборудованный под наблюдательный пункт, где от силы могло разместиться отделение, если не полувзвод, что есть, в принципе, одно и то же. Будучи атакованными британским батальоном, они смогли ответить лишь редкой ружейной стрельбой. Потери от неё, понятное дело, были невелики. Затем германцев принудили сдаться в плен. Не исключено, что окоп ещё и предварительно забросали гранатами, от чего его «население» изрядно уменьшилось. 
Но Монтгомери  всё приукрасил, чтобы показать себя героем. Дескать, с обнажённой саблей проткнул живот одному из «бошей» да так быстро, что тот не успел даже выстрелить. А затем взял его, смертельно раненого в плен. Остальные же, надо полагать, так напугались, что (домысливай, читатель!) побросали винтовки и сами сдались на милость победителю.

Кроме того, нам долгое время «жужжали в уши», что полевой устав русской императорской армии обязывал офицера в должности командира взвода и роты идти в атаки впереди цепи, подставляясь под пули. Кроме того, тот же устав (якобы единственный в мире!) обязывал идти в атаку с шашкой или саблей наголо, несмотря на волочащиеся по земле ножны. В своё время это высмеивалось, а досужие писаки  костерили, таким образом, непроходимую тупость генералов российского Генштаба. Но, как видим, они оказались неправы. Что-то подобное существовало в насквозь респектабельной британской армии. И Монтгомери это не возмущало. Скорее, веселило. Он даже ставит свои действия в пример, показывая как благодаря заточенной на континенте сабле, которой до этого он и делал, что отдавал честь, он сохранил себе жизнь.
 
   Как тут не вспомнить справедливости ради о Тухачевском со слов Посторонкина:

  «Будучи великолепным гимнастом и бесподобным фехтовальщиком, он получает первый приз на турнире училища весной 1913 года – саблю только что вводимого образца в войсках для ношения по желанию вне строя».

    А теперь – внимание! Помните, как Монтгомери характеризует командира своего батальона, уволенного за позорное «Отступление от Монса»: «…после увольнения он поступил во французский Иностранный легион, где оказался на высоте»?  Сам Монтгомери, только будучи в Пешаваре ощутил, насколько несовершенна боевая подготовка многих старших офицеров его армии. Они де продолжают мыслить на уровне командира батальона, учиться военному делу не желают. И вот отчисленного из британской армии подполковника (в таком звании можно претендовать на должность помощника командира полка да и на командира тоже!) отчего-то берут в Иностранный легион. И там он оказался на высоте. Отчего же, спросите вы? Причина проста:  Иностранный легион использовался для усмирения восставших племён кочевников в Алжире, Марокко и прочих французских колониях. Бойцами туземцы были беспощадными и ловкими, как это показано в фильме «Лигионер» с Жаном Клодом Ван Дамом в главной роли. Но тактическими приёмами владели слабо, кроме как нападение из засад. И французские и британские регулярные войска не раз были биты, попадая в такие, но вооружение (особенно пулемёты в конце ХIХ-начале ХХ вв.) и артиллерия сделали своё дело. Вот почему иные джентльмены из «отчисленных» были на высоте, когда воевали с повстанцами.

Как тут не вспомнить Тухачевского, что был не раз позорно бит в ходе боёв на Западном, а затем и Южном фронте Гражданской войны? Зато отличился он в боях с едва вооружёнными повстанцами на Тамбовщине, да в ходе усмирения Крондштадского мятежа. В последнем случае  ему противостояли ослабленные части гарнизона крепости, имеющей, правда в достатке боеприпасы, береговые казематные орудия и пулемёты. Включая два линкора у пристани, что, скованные льдом, могли вести огонь по атакующим из главных калибров. Но силы восставших были не равны. Форты обороняло едва две тысячи. Ещё восемь тысяч по взаимной договорённости перебирались по льду финского залива в Финляндию. Кроме того накануне восстания гарнизон не запасся продовольствием и был поэтому обречён.

Сам Монтгомери по окончанию штабного колледжа с декабря 1920 воевал против ирландских повстанцев шинфейнеров («мы сами»). Вот какие печальные выводы он сделал:
«…Во многих отношениях эта война была куда страшней большой войны, закончившейся в 1918 году. Она превратилась в массовое убийство, в котором, в итоге, военные стали весьма искусны и более чем успешно держали свои позиции. Однако война такого рода развращает офицеров и солдат, потому что она ведёт к снижению их представлений о порядочности и благородстве, и я был очень рад, когда она закончилась».

   Впрочем, мы затронули тему переподготовки уже строевых офицеров. Как она проходила в германской и британской армиях, мы знаем. Во втором случае в штабной колледж (британская Академия Генерального штаба) могли откомандировать как уже отслужившего солидный срок офицера, так и выпускника университета с учёными лаврами. Молодой лейтенант Монтгомери после завершения войны стремился попасть на 2-й курс штабного колледжа, так первый курс 1919 года был сокращённым и, стало быть, малосодержательным. А он был чрезвычайно устремлённым офицером: «Мне перевалило за тридцать один год, я мог ясно мыслить, хотя знаний всё ещё не хватало. Честолюбивому молодому офицеру с живым умом многое представлялось неверным». Но в списках его не оказалось. Ему здорово помог командующий оккупационными британскими войсками в германии сэр Уильям Робертсон. «Ему самому в юности понадобилось приложить много усилий, чтобы пробиться, и он с пониманием относился к молодым; я знал об этом и надеялся на лучшее», - напишет по этому поводу Монтгомери. И ему повезло, но для этого с генералом пришлось сыграть партию в теннис, который обожал этот  спорт. Вскоре Монтгомери сообщили, что он зачислен и с января 1920 года может приступать к занятиям.

  О программе обучения Монтгомери не пишет совсем. Что уже настораживает: скорее всего, учёба почти не оправдала его ожиданий. «Почти», потому что в целом своё обучение он описывает так:

«…Я полагал, что обладаю здравым смыслом, который, однако, ещё нуждается в развитии; мне казалось, что требуется именно развивать (выделено автором – Авт.) здравый смысл.
Должен признать, что я был критичен и нетерпим; мне ещё предстояло осознать, что критика невежды ничего не стоит».

  И далее, как говорится, о самом важном:

 «Считалось, что все мои сокурсники в Кэмберли – лучшие представители нашей армии, люди, чьё предназначение – самые высокие командные должности; однако лишь немногие из них, в конце концов, оказались наверху. Обучали нас тоже избранные; но только один впоследствии занял видное положение – Дилл, очень хороший человек. Из моих сокурсников особое впечатление на меня произвёл исключительно одарённый покойный Джордж Линдсей из стрелковой бригады; он в итоге вышел в отставку в чине генерал-майора, и я никогда не мог понять, почему столь способному офицеру позволили уйти из армии.

  Все высшие командные посты занимали «хорошие боевые генералы» прошедшей войны. Они слишком долго оставались на своих местах, лишь делая вид, что кто-то может претендовать на их кресла, а на самом деле никого не подпускали и близко…»

  Из этого органически вытекает следующий вывод:

 «В 1939 году британская армия была абсолютно не готова вести современные сражения на Европейском континенте. Слишком долго полагали, что в случае новой войны с Германией британский вклад в защиту Запада должны внести преимущественно военно-морские и воздушные силы. Поэтому политики считали что при мировой (выделено автором – Авт.) войне Британия сможет не посылать свою армию, чтобы сражаться с французами, что не поддаётся пониманию».

  Как же обстояло военное образование в стране победившего октября? На этот вопрос, на наш взгляд, исчерпывающе отвечает Г.Жуков:

  «В самом конце гражданской войны в армии насчитывалось более 200 курсов,  школ, академий, зарождалась единая система обучения и воспитания командного и политического состава. Младший комсостав готовился поначалу в полковых школах в течение семи-десяти месяцев, средний комсостав – в военных школах  и военно-морских училищах, а старший  - в военных академиях. В республиках открывались национальные военные школы. Большое значение приобрели затем курсы усовершенствования комсостава. На таких курсах я тоже учился».

  И далее, что видится нам самым важным:

«…не менее важную, на мой взгляд, роль  в подготовке квалифицированного комсостава, особенно младшего и среднего звена, играла учёба, самообразование непосредственно в лагерных условиях, так сказать, без отрыва от производства. Десятки, сотни, тысяч военных пополняли, таким образом, свои знания, совершенствовали боевую закалку, тут же отрабатывая их в учениях, манёврах и походах. И тот, кто не смог по тем или иным причинам пойти в учебное заведение, упорно занялся самоусовершенствованием непосредственно в частях».
 
   Примечательно, что в мае-июне 1923 года краском Жуков поступил в должность командира полка в 7-ю Самарскую дивизию, в командование которой вскоре вступил герой Гражданской войны Г.Д.Гай. Тот самый, что «чистил» в начале 30-х РККА с Тухачевским и наркомом просвещения А.Бубновым (зятем Н.Бухарина) от военспецов, освобождая места для «молодой поросли», в качестве начальника Особого отдела ОГПУ. Жуков, понятное дело ничего об этом не пишет. Но есть в «Воспоминаниях и размышлениях» об этом периоде службы такие строчки, ранее вырезанные советской цензурой (правильнее будет сказать, не рекомендованные ответственным секретарём издательства):

«…заместителем командира дивизии был назначен некто Стратонович – офицер старой царской армии, крикливый, суетливый, неорганизованный и плохо знавший дело, особенно он был слаб в области боевой подготовки и, естественно, не пользовался у командного состава деловым авторитетом, да и как товарищ он никому не импонировал своим отношением к командирам, выросшим из солдатской и унтер-офицерской среды.

    Стратонович недолго продержался в 7-й дивизии и был отозван управлением кадров. С тех пор я о нём ничего не слышал».

    Правда, возникает вопрос: кто мог назначить Стратоновича заместителем Гая, если тот был суетлив, криклив и наделён прочими неприятными качествами? Кроме того, Жуков или коллектив редакторов, что правили надиктованную им рукопись, странно сформулировали мысль, характеризующую этого бывшего золотопогонника, скорее всего, из кадровых: «крикливый, суетливый, неорганизованный и плохо знавший дело, особенно он был слаб в области боевой подготовки». Масло масленое… Ясно, что если командир (офицер) плохо знает военное дело, то он не может быть силён в военной подготовке. Что сие означает в мемуарах Жукова, только можно догадываться. Или Георгий Константинович сумел понравиться будущему главному военному контрразведчику, близкому как к Троцкому, так и к Тухачевскому (первый  ещё был наркомом по военным и морским делам, а второй уже вступил в должность начальника Академии РККА)? Может этим объясняется столь быстрый карьерный взлёт Жукова в Красной армии? Но тогда это ещё более загадочная веха в его жизни и в истории нашей Великой и Многострадальной Державы. Посудите сами: арестованный по обвинению в военном заговоре наряду с Тухачевским, Уборевичем и прочими, Гай то ли не даст никаких показаний насчёт Жукова, то ли… Во всяком случае, молодого и перспективного комдива Жукова в ходе «великой чистки» за связь с врагом народа Гаем и Уборевичем (он служил под его началом в Белорусском военном округе) никто даже не вызовет в органы. Хотя бы для дачи свидетельских показаний.

    Кстати, герой Гражданской войны Гай был позорно разбит под Ростовым на Дону, командуя дивизией, 2-м Донским корпусом генерала Улагая зимой 1918-го. Впоследствии прорвавшихся «станичников» догнала конница будущего маршала СССР С.М.Будённого. Корпус был фактически уничтожен и полёг в заснеженных степях под Сальском. Справедливости ради, следует отметить, что Г.В.Шапошников, что служил тогда при оперативном отделе РККА, в своих воспоминаниях повествует о том, что Улагай потерял до столкновения с 1-й Конной треть своего воинства замёрзшими и обмороженными. Дескать, ночевать было негде, а в продуваемой ледяными ветрами степи кроме всего прочего нечем было согреться: ни строений не наблюдалось, ни сколько-нибудь подходящих деревьев. Помёрзли – вроде как армия Наполеона. Но на это можно только рассмеяться, ибо для не знающих: помимо того, что казачьи кони были выносливыми к переходам и суровому климату, и прирученными спать, где застигнет привал, сами казаки были ещё похлещи. Помимо шинелей толстого сукна до пят, мохнатых  бараньих папах, что натягивались до ушей и верблюжьих башлыков (накидка, что носилась поверх шинели и наподобие капюшона закрывала всё лицо)  у донских, кубанских и уральских казаков была ещё одна гордость – бурка. Так что говорить о замороженных казаках также забавно как, по Виктору Суворову (Резуну), о «белокитайцах». Кстати, когда он описывает свои эксперименты с переодеванием в буденовку и красноармейскую шинель в зимнем финском лесу, он забывает уточнить одно обстоятельство. А именно: шинели у рядовых и комсостава были толстого сукна, в зимнее время полагались варежки (командирам – перчатки), а суконный шлем имел отстёгивающиеся отвороты, что закрывали лицо от мороза. Кроме того, в РККА существовал как облегчённый парусиновый шлем-будённовка, так и зимний вариант «хэбэ». Ну, голь, как говорят, на выдумки хитра – что поделаешь с Владимиром Богдановичем?

   Кроме того, описывая учения 7-й Самарской дивизии Жуков описывает эффектное появление Гая на вороном белоногом коне. Жуков доложил ему, «что случай крайне благоприятный для внезапной атаки «противника» и что я решил немедленно развернуть полк в боевой порядок и атаковать во фланг…» Предварял эти события вплоть до появления будущего главного особиста на коне обстоятельный доклад полковой разведки: за железнодорожной линией Москва-Орша движутся в направлении станции Орша войска условленного противника. Они атаковали части, прикрывающие подступы к железнодорожному узлу.

   Вот что последовало дальше:

   «Посмотрев в бинокль, комдив сказал:

   - Редкий случай, действуйте смелее. Атаку предварите всеми средствами артиллерийско-пулемётного огня. Главные силы дивизии подойдут через 20-30 минут. Их удар будет направлен в тыл этой группировке, с тем, чтобы нанести ей окончательное поражение.

   Через час всё поле «сражения» сплошь было затянуто дымом и пылью, кавалерийские полки 7-й дивизии, развернувшись в боевые порядки, с громкими криками «ура» мчались на «врага». Картина была поистине красочная: лица у бойцов разгорячённые, глаза устремлены вперёд, как в настоящем бою. Дальнейшее «сражение» было прервано сигналом «отбой» На этом эпизоде и закончились манёвры, Общего разбора не было».

В принципе, можно было пересказать всё своими словами, вставив лишь «закавыченную» концовку: «Общего разбора не было». Военному человеку объяснять не приходится, что разбор учений всех видов обязан присутствовать всегда. Причём, как на уровне таких единиц, как военные округа, армии, корпуса и дивизии, так и на уровне полк-батальон, рота-взвод… Иными словами, учения всех видов это практика и теория боя, которой учатся все.

     Кроме того, только через час после атаки кавалерийского полка Жукова на войска «противника» в атаку перешла вся дивизия. Как это понимать? Сначала Гай утверждает, что главные силы подойдут через 20-30 минут. Получается, что они подошли через час. А за час, знаете ли, с кавполком из пулёмётов на тачанках да из полевых пушек калибра 76-мм, стреляющих шрапнельными стаканами, такой винегрет с редиской могут сделать, что не обзавидуешься. Уже хотя бы по этому факту несогласованности главных сил с авангардом можно и нужно провести объективный разбор. Но Гай этого делать упорно не желает.

     А причина всё тут же:

«Нам сказали, что за ходом «боя» наблюдал М.Н.Тухачевский, который дал очень хорошую оценку нашим частям. Но особенно похвалил он 7-ю кавалерийскую дивизию (Самарскую – Авт.) за форсированный марш-бросок и за стремительную атаку. А пехота заслужила одобрение за то, что сумела быстро развернуться к флангу, откуда она была атакована частями 7-й кавдитвизии (!?! – Авт).

     Мы были довольны, что нас похвалил М.Н.Тухачевский, и рады, что и наш «противник» также заслужил благодарность за хорошую манёвренность».

     Одно из двух: либо кое-что в первом абзаце писал непроходимый дурак из редакторов «Воениздата», что толком ничего в военном деле не разумел, или ему дали приказ написать или подредактировать рукопись маршала именно так. Профессиональный военный такую ахинею написать и надиктовать не мог. Во-первых, именно за такие манёвры, которые оборачиваются на войне гибелью целых дивизий, выносят не благодарность, а заносят выговор и ставят «на вид». Кроме того, в характеристике, подшитой в личное дело, за неграмотно организованную разведку и боевое охранение, а кроме того за неграмотное планирование операции виновных ожидают первые тревожные «звоночки». Их начнут задвигать подальше от оперативной работы. То есть карьера Рокоссовского, Ватутина и Василевского с Коневым или, по крайней мере,  Гудериана, Гота и Манштейна им покажется как небо в овчинку. Кроме того, выносить благодарность за «необеспеченные фланги» да ещё достигнутые быстрым манёвром «в поле» - это разве не пример тупости и разложения армии? Начиная с высшего и среднего командного состава? Ведь они, затаив дыхание и заглотав языки, будут слушать и внимать таким образом: «Ага! Раз за такое выносят благодарность, то можно не бояться. Пронесёт, вынесет, если что…»

     Не таким ли образом, дорогой читатель, в СССР 70-80-х появилось три совершенно разных армий: «асфальтно-паркетная», что тянула носки на парадах и смотрах, «садово-огородная», что вместо боевой подготовки копала колхозные огороды и настоящая боевая в числе так называемого ограниченного воинского контингента в ДРА (Демократической Республике Афганистан)? И из числа войск Западной группы, то есть на границах с НАТО. Задумайся над этим.
 
     Кстати похвалы, на которые расточался Тухачевский, понятны: он настаивал на походе в Европу. На помощь германским братьям по классу, которые попытаются совершить революцию в Баварии и в Рурской области. А попутно раздавить Польшу, чей «труп» он «увидел» ещё в 1921-м. Только вот незадача: комиссия Политбюро вскоре установит, что Красная армия совершенно не готова не то, что к походам за Вислу, но даже к оборонительным боям. Иными словами, её признают совершенно небоеспособной. Примерное равенство с противником (странами Антанты) лишь достигнуто по артиллерии. Что касаемо других видов вооружения, особенно авиации, то тут было не просто отставание – прыжок в бездну. Танков, захваченных у белых армий и интервентов, включая пулемётные британские «Уиппеты» и французские «Рено», да разные самоделки, насчитывалось всего около сотни.  До такого состояния довёл Красную армию её глава – наркомвоенмор Троцкий-Бронштейн. Дело в том, что после Гражданской войны она ему, за исключением собственных вооружённых сил, перестала быть интересной.

    После прочитанного и обдуманного начинаешь как вольно, так и невольно понимать, почему репрессировали Гая, Тухачевского и иных прочих «жертв». Они не просто не умели командовать – они, похоже, не желали этому учиться. Недаром у Жукова везде сквозит «роль партии» и «политическая подготовка». Точно также, как у Тухачевского: он со товарищи также делал упор на «собратьев по классу», не думая о последствиях. А польские жолнёры, рабочие и крестьяне, в 1921-м защищали свою родину. Они даже не думали о классовой солидарности с русскими, своими (в их представлении!) вечными угнетателями. Польская «красная милиция», организованная Тухачевским, тут же обратила оружие против красноармейцев. Ну, а попытки говорить с «собратьями» в форме цвета морской вольны или «филдграу» , как любит А.Исаев, в начале Великой Отечественной войны кончались пулемётными очередями, которые прошивали доморощенных агитаторов-троцкистов.
Жуков, к слову, всё же честно пишет на эту тему: «…Крупные недостатки были в работе военного ведомства, которое тогда возглавлял Троцкий». Что это за недостатки? По мнению Жукова, это вот что: «текучесть личного состава не была преодолена, серьёзно хромало снабжение, недостаточно высоко стояла мобилизационная готовность войск».
Ну, насчёт снабжения более или менее ясно. Уже столько раз приводился отчёт комдива Подласа, что не хочется повторяться: много бойцов и даже командиров небриты, одеты неряшливо, гимнастёрки и сапоги нередко рваные. Часто при встрече или появлении младшего и среднего комсостава они не то, что не встают по стойке смирно – продолжают курить… Это мы к тому, что партизанская вольница, которую принесла Гражданская война, приоритет партийного руководства (военного и политического комиссара) над собственно командиром части  сделал своё дело. Такая армия даже была не заинтересована в хорошем снабжении, ибо образцовый внешний вид лишал её идеологической составляющей – бандитско-партизанского ядра. Иными словами, если переиначить в разумных пределах Мухина и Белкина, то РККА 20-х была бандой, которую тщетно пытались «цементировать» в боеспособную» армию такие профессионалы, как Г.В.Шапошников. А возглавляли её «атаманы-гауптманы» вроде командира 3-го корпуса Червонного казачества В.Примаков и бывший командующий 5-й Дальневосточной армией – всё тот же Тухачевский. Как известно, многие из его окружения, включая Уборевича (он также служил в 5-й армии), проходили учёбу и переподготовку на командных курсах рейхсвера. Так что их уверенно можно назвать гауптманами. Не обидятся…

     Не стоит думать, что все бывшие императорские офицеры, особенно кадровые, были светочами военных знаний и мастерами воинской службы. Так, Ольдерогге, бывший начальник штаба Западной завесы, что остановил наступление 2-го Сибирского корпуса армии Колчака под Тоболом и спас от разгрома фронт под командованием Тухачевского, был фрукт ещё тот. Он, служа в РККА при киевском округе, играл на бега, купил на какие-то барыши особняк, покупал своим дочерям ездовых лошадей. Иными словами, военспец стал уже в бытность советской власти вводить стиль жизни царского генерала, каковым до службы у большевиков и являлся. Прошлые заслуги тут не в счёт – там, где начинается коммерсант, гибнет военный. А ко всему прочему, Ольдерогге, арестованный по делу «Весна», будет обвинён в связях с белогвардейским «Российским общевоинским союзом» (РОВС). Где, если помните, сидел  информатор-агент ОГПУ генерал Скоблин («Фермер») на пару со своей женой Плевицкой. Так, что помножьте якобы «выбитые» показания на  неразумные траты (ведь откуда-то появились огромные средства?), и вы поймёте: среди «бывших» изменников было немало. И тут Тухачевский со товарищи отчасти были правы, выживая и сажая их. Они сами (применительно к самому Михаилу Николаевичу) были таковыми. Знали, что хрен редьки не слаще.

    Ситуация ещё усугублялась тем, что вплоть до «освободительного похода» 1939 года Красная армия продолжала формироваться по двойному принципу: части кадрового и территориального комплектования. Причём последние составляли большинство. Что это значит? А то, что население областей или краёв проходило службу по месту жительства, и проходила эта служба в ходе военных сборов, 1-2 раза в год. В указанный срок  резервистов вывали повесткой на призывные пункты при райотделах ОГПУ-НКВД. Они транспортировались на машинах или шли своим ходом до казарм, где их ожидал командный состав,  переменный или постоянный (в последнем случае, отвечающий за призыв или возглавлявший охрану складов и казарм). Проводились неделю или месяц учения, после чего всех распускали по домам. Особенно ратовал за такое воинство уже известный нам маршал СССР И.Уборевич, которого поддерживал командующий Киевским ОВО И.Якир, получивший от президента Гинденбурга книгу с дарственной надписью за успехи на командных курсах в Цоссене. С этим тоже всё понятно, так как рейхсвер в 100 000 человек не представлял серьёзной силы. Его германские генералы насмешливо называли «кукушонком». А вот «чёрный рейхсвер», который называли Сфинксом, насчитывал при военно-спортивных и туристических обществах почти 3 миллиона скрытых бойцов, которые ежемесячно проводили тайные сборы и учения. Расчёт делался в случае вторжения Антантовских армий на диверсионную войну, как на Тамбовщине  или у ирландских католиков. Вот за такую тактику и такой принцип комплектования ратовали  троцкисты-военные из киевской группы, в числе коих числился уже известный Примаков и Шмидт. Возводились учебно-тренировочные центры для диверсантов, создавались базы в лесах, склады продовольствия, оружия и боеприпасов. Но ничего не делалось для оснащения и вооружения современной армии. Как видим на примере с учениями – так оно и было.

     Правда, вспоминая атаку волынских улан под деревней Мокрая на отдыхающий германский пехотный батальон,  нам тут же приходит в голову рассказ Монтгомери о британском батальоне из 10-й бригады, что проглядел атаку немцев, находясь на возвышенности. Британцы также отдыхали и принимали пищу. А потом позорно бежали, подставив своих товарищей. Увы, всё повторяется и всё имеет свои причины. Другой вопрос, хотел ли Уборевич с Тухачевским, а вслед за ним и Жуков учиться не повторять чужих ошибок? Нам на него предстоит ответить. Хотя мы видим: Красная армия 20-х мало чем отличалась по уровню подготовки комсостава от рейхсвера. Командиров преимущественно готовили в полковых школах и на курсах переподготовки командного состава, чтобы они служили по Жукову, «без отрыва от производства». Царских специалистов из строя, как и с кафедр академий РККА вышибают. А иных как по истинным, так и по ложным обвинениям забирают чекисты. Свечина, как известно, из лагеря вытащит К.Е.Ворошилов. А как же другие?

    Но вернёмся к теме. Вскоре Гай откомандировывает комполка Жукова на учёбу в Высшую кавалерийскую школу, где вместе с ним учатся К.К.Рокоссовский, А.И.Ерёменко, И.Х.Баграмян и др. Причём в первой группе, включая Рокоссовского, все курсанты в аналогичных с Жуковым званиях и должностях – полковые командиры. Все или большинство в прошлом – унтер-офицеры старой армии, прошедшие Первую мировую (империалистическую), а затем Гражданскую войну. Высшей кавшколой руководил тогда В.Примаков, который тогда ещё командовал лишь 8-й дивизией корпуса Червонного казачества. Как пишет Жуков: «Через некоторое время В.М.Примаков получил назначение на Украину, на должность командира казачьего корпуса (не пишет, правда какого – Авт.), а вместо него был назначен М.А.Баторский, известный теоретик конного дела. Мы были рады повышению В.М. Примакова и были уверены, что с его способностями он будет военноначальником большого масштаба».

    Что за масштаба, нам известно – готовился поход на Европу 3-го корпуса Червонного казачества, в командование которого вступил Примаков. Вряд ли сам поход разглашался курсантам, но, впрочем, утечек информации было много. Резиденты Коминтерн порой теряли на митингах заграницей портфели, в которых местная контрразведка обнаруживала секретнейшие инструкции и планы терактов. А коли Жуков пишет «и были уверены, что с его способностями он будет военноначальником большого масштаба», то недолго предположить почему.  Идея Л.Троцкого «перманентная революция – в массы» была тогда чрезвычайно популярна. Среди молодёжи и особенно среди военно-чекистских кадров.
Вскоре Высшая кавшкола была переименована в ККУКС (Кавалерийские курсы усовершенствования командного состава). Но чему же учили на этих курсах?

     Судите сами:

«Часто у нас устраивались конноспортивные соревнования, на которых бывало много ленинградцев. Особой популярностью пользовалась наша фигурная езда, конкур-иппик и владение холодным оружием, а летом гладкие скачки и стипль-чез. Во всех этих состязаниях непременными участниками были с К.К.Рокоссовским, И.Х.Баграмяном, Рыбалко…
В осенне-зимнее время занятия велись главным образом по освоению теории военного дела и политической подготовке. Нередко проводились теоретические занятия на ящике с песком и упражнения на планах и картах. Много занимались конным делом- ездой и выездкой, которые в то время командирам частей нужно было знать в совершенстве. Уделяли большое внимание фехтованию на саблях и эспадронах, но это было уже впорядке самодеятельности, за счёт личного времени».

       Далее Жуков описывает, как курсы перебросили под Волхов, где курсантов учили переправе через реку с конём и амуницией. Рассказывает, как командир по фамилии Савельев, встал на седло и заставил лошадь плыть. Сделал он это, дабы не замочить обмундирование. Но кончилось тем, что рухнул в воду и потерял сапоги. Смешно… Но самое главное заключается в другом. Курсантов учили совершать конные марши на дальние расстояния. Скорее всего, их действительно готовили к военным авантюрам Троцкого, которые, к счастью, не состоялись.

        Всё бы ничего (и наступательная тактика хороша!), но к тому времени армии стран Антанты уже были насыщены танками и бронемашинами. Мы уже писали: на шасси грузовика «Кергесс» (Франция) устанавливался корпус из противопульной брони, в башенке которого размещался по выбору: пулемёт или орудие 35-37-мм. Уже начинает говорить о танках как о самостоятельном роде войск британский генерал и исследователь Фуллер. Пишет работы о самостоятельных моторизованных и танковых соединениях британский военный теоретик Лидел Харт. В.К.Триандафиллов напишет фундаментальный труд «Характер операций современных армий», где  будут такие слова: «широкое распространение искусственных препятствий в обороне и отставание средств подавления (артиллерии) от средств обороны выдвигают танки как одно из могущественных наступательных средств для будущей войны».  Он предлагает оснастить кавалерийские части подразделениями из лёгких танков и бронемашин, чтобы использовать их для прорыва вражеской обороны. Ведь, учитывая насыщенность армий Франции, Англии, США и даже Польши пулемётами и полевой артиллерией, широкое распространение автоматических винтовок, одной коннице не под силу будет в современных войнах взламывать оборону. Но Жуков с товарищами в ходе переподготовки и усовершенствования ничем таким не занимаются, хотя в РККА есть немало броневиков.  Как производства Ижорского завода, так и полученных от Антанты в ходе «империалистической», не говоря о трофеях. То есть красных кавалеристов готовили послать на верную смерть против закованных в броню машин, обучая вольтижировке, продолжительным походам и переправам через водные препятствия. Зато Жуков называет Тухачевского «самым талантливым», хотя тот, по сути, содрал всю «тактику сокрушения» у Трандафилова, дополнив её «классовой солидарность» по Троцкому. То есть упор делался на разложение вражеского тыла через раведовательно-диверсионную  сеть Коминтерн. Уже хотя бы за это Тухачевского, Уборевича с Примаковым и Баторским, по которым Жуков так горько плачет, следовало прислонить к стенке. А ведь они воспитали в таком духе немало военных кадров, что мыслили в стиле «перманентной революции».
 
       Жуков подтверждает это, касаясь работы Г.В.Шапошникова «Мозг армии». Маршал либо сам, либо  с чей-то подачи -  самоуверенно  пишет:

«Дело прошлое, но и тогда и сейчас считаю, что название книги «Мозг армии» применительно к Красной Армии неверно. «Мозгом» Красной Армии с первых дней её существования являлся ЦК ВКП (б), поскольку ни одно решение крупного военного вопроса не принималось без участия Центрального Комитета. Название это скорее подходит к старой царской армии, где «мозгом» действительно был генеральный штаб».

       Именно такие «загогулины» и не понравились капитану рейхсвера Хальму, что прибыл в 20-х с инспекционной поездкой в Военную Академию РККА. Если помните, он положительно охарактеризовал общий уровень подготовки пехотно-кавалерийских частей Красной Армии на манёврах Одесского военного округа, однако отметил, что средства связи, отравляющие вещества, танки и бронепоезда не применялись. «Грозная сила» (так Хальм назвал нашу армию) практически была без техники.  Кроме того Хальм изначально поддержал версию Шапошникова, Ворошилова и Будённого по поводу поражения армий Тухачевского в 1921-м  за Вислой. По его убеждению, виноват был только Тухачевский с его военным авантюризмом, который, далеко оторвавшись от баз снабжения и главных сил, стал поздно заботиться об угрозе фланговых охватов.

       Впрочем, в Веймарской республике вообще не было танков, современных бронемашин, авиации и артиллерии. Практически не было флота, кроме крейсера «Шлезвиг-Гольштейн». Но немцы приноровились выходить из положения:

       «Зимой 1923/24 года подполковник Браухич, который позже станет главнокомандующим армией, устроил манёвры с целью проверки возможностей моторизованных войск в части координации их действий с авиацией; эти упражнения привлекли внимание управления военной подготовки, и в итоге мне предложили должность преподавателя тактики и военной истории. Успешно пройдя тесты, я был отправлен на так называемую» инструкторскую стажировку». В рамках этой стажировки осенью 1924 года я попал в штаб 2-й дивизии в Штеттине (Щецин), которой командовал в то время генерал фон Чивиц, снова ставший таким образом моим непосредственным командиром.

      Однако перед тем, как попасть туда, я нёс ответственность под командованием преемника Чишвица на посту инспектора полковника фон Натцмера, за ряд знаний, как теоретических, так и полевых, целью которых является изучение возможностей применения танков, особенно по части разведывательных действий – во взаимодействии с кавалерией. Всё, что у нас для этих целей имелось, были «бронетранспортёры пехоты», неуклюжие машины, дозволенные нам по Версальскому мирному договору. Они имели полноприводный двигатель, но ввиду большого веса использовать их на бездорожье было проблематично. Я результатами занятий остался доволен и в своём заключительном слове выразил надежду, что в наших силах превратить моторизованные части из вспомогательных в боевые. Правда, мой инспектор придерживался прямо противоположного мнения, заявив мне: «Какие к чёрту боевые? Они муку должны возить!» Да, так и было».

      В Штеттине Гудериана попросили обучать офицеров, которым предстояла штабная работа, тактике и военной истории. Официально эта должность называлась «инструктор». Как вы уже поняли, «инструкторская стажировка», на которую был отправлен Хайнц Гудериан, была сродни нашим КУКСам. Возможно, даже она их копировала.  Дело в том, что полковые школы, где готовился младший и средний комсостав, в Красной армии появились ещё в ходе Гражданской войны, название которой Гудериан почему-то пишет с большой буквы, чего не делают иные наши историки. В отличие от Жукова, да и Монтгомери он подробно рассказывает, что он преподавал аудитории, которой «палец в рот не клади» (по его же собственному определению):

       «…Что же касается военной истории, то я особое внимание уделял наполеоновской компании 1806 года, которая в Германии незаслуженно игнорируется, несомненно, только из-за того болезненного поражения немцев, которым она завершилась; однако, что касается командования войсками в условиях мобильной войны, это была очень поучительная компания. Затрагивал я также историю немецкой и французской кавалерии осенью 1914 года. Это тщательное изучение кавалерийской тактики 1914-го впоследствии оказалось полезным для развития моих теорий, в которых большое внимание уделялось тактическому и оперативному аспектам перемещений».

       Гудериан предупреждает читателя: «аудитория была такая, что палец в рот не клади». Насколько это противоречит высказываниям Жукова о том восхищённом впечатлении, о Примакове и Баторском, в коих аудитория красных командиров просто не чаяла души. О своём отношении к Тухачевскому в ходе его первых лекций он позднее скажет: «Тогда мы были менее искушены в вопросах военной науки и слушали его как зачарованные».    Интересно, а когда стали более искушёнными, отношение резко изменилось? В какую сторону? (Далее Жуков анализируя военный потенциал с начала 30-х, уклончиво пишет о недоработках в артиллерии, о попытках «некоторых» притормозить 45-мм и 76-мм пушки, желая   запустить на конвейер некое универсальное орудие, совмещающее в себе и зенитку, и гаубицу и полевую пушку. Загадочных «некоторых» он так и не называет, хотя в другом месте отмечает вклад Тухачевского в развитие отечественной артиллерии.) А ведь краскомы, как и германские офицеры практически на одном уровне подготовки. Танковые войска ещё в зачаточном состоянии. Моторизация и в СССР и в Германии тоже отставляет желать лучшего. Но германская аудитория более критично относится как к преподаванию, так и к самим преподавателям. Очевидно, всё дело в целях. Гудериан не зря обозначил их, на взгляд авторов, когда уделил такое место анализу наполеоновской компании 1806 года.  Что-то сродни было и в преподавании на КУКСах, где тот же Примаков с Баторским вовсю «пиарили» мировую революцию, целью которой были «соединённые штаты Европы» или «земшарная республика».  Молодёжь вообще малокритична и думает уже после того, как делает с воодушевлением. А здесь воодушевление было в самой идее – даже не построить справедливое общество на планете, но привнести его на штыках! Естественно, по желанию иностранных трудящихся, которые их непременно ждут. Поэтому, надо полагать, описывая манёвры под Оршей, Жуков   уделил внимание вступлению 7-й Самарской кавдивизии в Минск: улица были заполнены народом.   Их встречали с таким воодушевлением, что, несомненно, и Жукову и многим его товарищам хотелось верить – точно такая же встреча будет уготована за границей, куда они войдут на «красных конях» и «красных танках».

            
      А германские слушатели имели другие цели. Более близкие и практичные: освободить рейх от оков Версальского договора и посчитаться с Антантой за позорное поражение 1914-18 гг. Всё просто и понятно, и никаких «земшарных» премудростей. Хотя «третий рейх» уже зарождался как теория и кое-кто из будущих генералов, как Рейхенау, друг Гудериана, бредил этими идеалами, это воспринималось в довесок.  Самое главное – сокрушить Францию, которую будущий фюрер решительно назвал «единственным врагом».
   
      Но перейдём к биографиям. И начнём анализ и сопоставление наших и германских генералов, а также фельдмаршалов, с книги В.Карпова «Маршал Жуков». Он, будучи допущенным в архивы министерства обороны как СССР, так и РФ, приводит нам такие данные:

      «Начнём с будущего фельдмаршала Вильгельма Кейтеля. Почему с него? Потому, что именно Кейтель в мае 1945 года будет подписывать безоговорочную капитуляцию гитлеровской армии,  которую положит перед ним на стол Жуков. Вот, что написано в личном деле Вильгельма Кейтеля. Родился в 1882 году в семье среднего достатка, среднего класса, даже с антипрусскими традициями. Первое офицерское звание – лейтенант – он получил в 1902 году. В 1914 году он уже был капитаном и служил в военном министерстве. В годы первой мировой войны (так в тексте – Авт.) в качестве офицера генерального штаба (так в тексте – Авт.) работал в штабах нескольких кавалерийских корпусов и дивизий. В 1920 году – преподаватель в кавалерийской школе. Затем после мировой войны он служил в различных частях на штабных и командных должностях. В 1923 году получил звание майора.

      (…)Эвальд фон Клейст родился в 1881 году. Звание лейтенанта получил в 1901 году, с 1910 по 1914 г. Учился в академии (? - Авт.) После окончания академии получил звание капитана (Жуков, как вы помните, в 1915 году только надел солдатскую форму). В годы первой мировой войны Клейст работал в штабах корпуса, а после него направлен на службу в генеральный штаб. В 1919 году – майор и работал референтом, завотделом в военном ведомстве».

       Ничтожно мало написано о биографии Фёдора фон Бока:
            

      «По возрасту, он ровесник  Кейтеля и Клейста, родился в 1880 году, тоже потомственный прусский офицер в третьем поколении. На фронтах первой мировой войны дослужился до командира полка».

      Нас здесь должен заинтересовать один факт. А именно: Кейтель и фон Клейст получили звание лейтенант в 18 лет. Фактически, это призывной возраст, когда юношу отправляют либо в военное училище, либо на военную службу.
 
      Впрочем, так дело обстоит почти у всех будущих генералов и фельдмарщалов Вермахта. Так Эрих Фриц фон Манштейн (Левински) в 19 лет закончил кадетский корпус и тут же был зачислен в 3-й гвардейский полк в Берлине. Как вы понимаете, для получения звания лейтенанта. Итак, с 1906 года вплоть до августа 1914-го Манштейн, находясь на службе, учится в Академии Генерального штаба. Будущий фельдмаршал Лист Вильгельм Зигмунд вступил в Рейхсвер 18-детним парнем и начал службу в 1-м баварском инженерном батальоне «стрелком». Через два года получил звание младшего лейтенанта. Войну 1914-18 гг. он закончил в должности инструктора по подготовке офицерских кадров при штабе Баварского военного округа.

     Но в разных источниках – разные подробности. В книге «100 великих полководцев»  издательства «Вече» о том же Кейтеле сказано следующее:

     «Вильгельм Кейтель родился 22 сентября 1882 года в Брауншвейге. Предки Кейтеля издавна были фермерами, однако, несмотря на желание Вильгельма остаться фермером, его земельный надел был слишком мал, чтобы обеспечить потребность двух семей.

     Это заставило его (!!! - Авт.) поступить на службу в полк полевой артиллерии. В 1902 году Кейтелю было присвоено звание лейтенанта, и он поступил на курсы инструкторов артиллерийском училище в Ютенборге, а в 1908 году стал полковым адъютантом. В 1910 году ему присвоено звание обер-лейтенанта, а в 1914 году – капитана.

    …После окончания Первой мировой войны Кейтель был включен в состав офицерского корпуса Веймарской республики, три года провёл в должности инструктора в кавалерийской школе в Ганновере, а затем был переведен штаб 6-го артиллерийского полка. В 1923 году Кейтелю было присвоено звание майора».

   Как видим, необходимый служебный ценз выполнялся как в Красной армии, так и в рейхсвере. Отслужил в строю – перевод на преподавательскую деятельность (инструкторские курсы) в военную школу. Затем служба в строю, либо в оперативном и разведывательном отделах. Потом снова повышение военной квалификации. Уже после этого судьба многих германских офицеров, что становились полковниками либо генералами, складывалась окончательно. Так в 1929 году Кейтелю было присвоено звание оберст-лейтенанта (подполковника). Произошло это после зачисление в штат военного отдела Вооружённых сил Веймарской республики, что был подобием распущенного Генерального штаба. (Как вы уже помните, начальником военного отдела являлся К. фон Хаммерштайн-Экворд, у которого дочери состояли в германской компартии.) А с 1933 году военным министром становится знакомый нам Вернер фон Бломберг, совладелец одной из крупнейшего промышленного концерна «Бломберг и сыновья». Активный сектовец, что сотрудничал по линии известного пакта с Тухачевским, Уборевичем, Якиром и прочими краскомам. Вплоть до участия в совместных манёврах, в курсах переподготовки, а также посиделок с распитием увеселительных напитков. Именно Бломберг, вроде бы скептично и даже с презрением относившийся к фюреру, внёсёт в устав Вермахта обязанность для военнослужащих приветствовать отданием чести чинов СС. Так вот, после этого Кейтель, которого с Бломбергом связывали более чем тесные отношения (о них позднее) переведён из военного отдела вновь на строевую службу.

  На этом отрезке биографии у будущего главы Вермахта одна неясность. Он служит командиром полка и одновременно заместителем командира 11-й пехотной дивизии в Потсдаме. Это его последняя строевая должность, после чего и начинаются «таинственные превращения». Кстати именно на период 1925-27 гг. у Кейтеля есть «окно» в послужном списке. Он числится при военном отделе  Веймарской республики. Именно в это время начинаются его служебные поездки по обмену в Советский союз, присутствие на манёврах и прохождение курса переподготовки при военных академиях. Чему он там учился, если с 1902 по 1908 года прошёл инструкторские курсы в артиллерийском училище в Ютеборге, уже, будучи лейтенантом? И как попал на службу в военный отдел, если в его послужном списке отсутствует графа о прохождении соответствующих академических курсов? Следовательно, он уже где-то учился этому. Но где – получается, если не в Германии, то в Советской России?

   Вот в биографии Хайнца Гудериана с этим всё прозрачно. Сперва он учится после школы в кадетском корпусе в Карлсруэ (1901-03 гг.), затем в военном училище, Гросс-Лихтерфельд под Берлином (1903-07 гг.). Об этом этапе учёбы он в своих мемуарах «Воспоминания солдата» отчего-то даже не упоминает. Но почти 5-летний курс учёбы в этом военном заведении похож на обучение в юнкерских училищах императорской России. Во всяком случае, по срокам (был ли там свой «цуг» или не был, сие остаётся нам неведомо). Затем следует военное училище в Меце (апрель-декабрь 1907 года), что является на самом деле курсами подготовки или полковой школой (аналог русской школы прапорщиков) при 10-м Ганноверском егерском батальоне, которым командовал его отец.  Именно там он прошёл кандидатские этапы (тесты): стрелок, старший стрелок, ефрейтор, обер-ефрейтор, унтер-офицер,  фельдфебель, фанен-юнкер офицер,  фенрих и обер-фенрих.  (Впрочем, неизвестно, как было с первыми ступенями, начиная со «стрелка». Они, в качестве кандидатского срока, могли быть засчитаны в послужной список как учёба в Военном училище в Гросс-Лихтерфельд под Берлином.) Только с 1 октября 1913 года вплоть  до  «начала войны», как обозначил сам Гудериан (наверное, следует понимать, что до августа 1914 года), он «прикреплён к военной академии, Берлине».  Но далее: «2 августа 1914  - апрель 1915   Командир станции радиосвязи, первоначально при 5-й кавалерийской дивизии на западе, затем – при 4-й армии во Фландрии». К чему такое уточнение, если и так всё понятно? Или Гудериан уточняет, что если б не война, в которую многим не хотелось верить (хотя план вторжения в Германию через Бельгию был разработан ещё в 1911 году французским Генштабом), то учёба возможно продолжилась. Скорее всего, именно так всё и обстояло. Хотя до «прикрепления» к Академии Гудериан служит (он почему-то снова пишет «прикреплён») к III телеграфному батальону в Кобленце (численные наименования батальонов и корпусов в Рейхсвере, а затем в Вермахте писались латинскими цифрами), и, как известно с начала военных действий назначается командиром станции радиосвязи при кавалерийской дивизии. Ещё одна таинственная формулировка «прикреплён» в биографии Гудериана относится к VII (Баварскому) мототранспортному батальону в Мюнхене в период с 16 января по 31 марта 1922 года. Во всех остальных случаях он пишет «переведён» либо указывает сразу звание и должность помимо места службы.
 
    Может, помимо непосредственно службы имеется в виду учёба в военной школе по месту службы? Похоже на то. Тем более что в первом случае Гудериана «прикрепляют»  к III телеграфному батальону в Кобленце, во втором – к военной академии в Берлине, в третьем – к VII (Баварскому) мототранспортному батальону. В первом случае Гудериан, лейтенант пехотного егерского батальона, переучивается на связиста, во втором – проходит курс обучения при военной академии, вдали от места службы, где его готовят для работы в штабах. В третьем и последнем случае Гудериан начинает службу в новом роду войск, что только начинает развиваться во всех армиях. Этому тоже необходимо учиться и логично, что «прикрепление» скорее всего, совмещает учёбу с процессом службы.

   Но учёба лейтенанта на этом не прервалась. Так, с января по февраль 1918 года он учится на курсах штабных офицеров в захваченном у французов Седане, что является прифронтовой полосой. Учится всего два года. После чего в его «учебном процессе» следует разрыв аж до 1 октября 1927 года.  Именно тогда он (прямо по Жукову, «без отрыва от производства») «переведён в транспортное управление армии министерства обороны… одновременно назначен тактическим инструктором в штабе обучения механизированных войск, Берлин». Как мы знаем, это называлось в тогдашнем Рейхсвере «инструкторскими курсами», где обучали будущих штабных офицеров вопросам тактики и военной истории.
 
   Правда, по первой части нам известно, что Гудериан после 10-го ганноверского батальона служил в основном либо начальником отдела связи, либо при штабах. Со 2 августа 1914го по август 1939-го он всего лишь раз состоял на строевой должности. Причём этот этап у Гудериана тоже описан невнятно. Судите сами:

 «Август 1917                Возвращение в 4-ю пехотную дивизию
  Сентябрь 1917              Командир II батальона  14-го пехотного полка».

   Но уже с октября 1917-го он «на штабной должности и в командовании армии «С» в Италии. То есть весь август 1917 года он просто числился при 4-й пехотной дивизии, получая соответствующее содержание, включая пайковые обмундировочные и квартирные, спросите вы?  Скорее всего, не так обстояло дело. Весь этот и последующие разы, когда в военной биографии Гудериана есть такие «белые места», он проходил подготовку и переподготовку в военных школах (училищах), что постоянно действовали в каждой воинской части Рейхсвера, начиная с полка. Обратитесь к первой части и посчитайте в главе «Шверпункты», сколько раз в послужном списке Гудериана присутствует размытая формулировка, где указан месяц и год, как этапы прохождения того или иного отрезка службы,  но нет конкретных чисел,  и вы увидите, что это удивительно совпадает с двумя записями в его послужном списке:

«1901-1903                Кадетский корпус, Карлсруэ
 1903-1907                Военное училище Гросс-Лихтенфельд,Берлин   
Апрель-декабрь 1907                Военное училище, Мец».

       Скорее всего, такие этапы карьеры и являются этапами подготовки и переподготовки без отрыва от службы. Во всяком случае, так было принято при полковых, дивизионных и корпусных школах в Красной армии (прямо по немецкому образцу), чтобы командиры не теряли навыков службы. Жуков прошёл эти этапы, начиная с командира кавполка 7-й Самарской кавалерийской дивизии. Но учился он методам боя образца 1914-18 гг., как нам уже известно. Никакого освоения танкового боя, никакой моторизации, не говоря уже о применении танков совместно с кавалерией (кстати, по Триандафилову, о котором он так  лестно отзывается), тем более – о противотанковых средствах. Иными словами, несмотря на разработки военных теоретиков, по совместительству и практиков (Шапошников, как мы знаем, в 1927-м после службы в оперативном и разведывательном отделах, назначен командующим Ленинградским военным округом), кто-то усиленно тормозил реформы Красной армии в соответствии с требованиями времени. Как-то, оснащение её автотранспортом, создание бронетанковых и механизированных частей класса корпус и бригада. Но в то же время этот «кто-то», очевидно носивший острую бородку и пенсне, окружённый комиссарами в пыльных шлемах, ставшими из царских офицеров и даже рядовых всесильными краскомами, усиленно толкал лозунг «перманентной революция – в массы». Готовил вторжение 3-го корпуса Червонного казачества и 5-й Дальневосточной армии на помощь зарубежным пролетариям, дабы их коммунистические предводители успешно провели восстания в тылу. Для какой цели, надеемся, понятно.
 
   Иными словами, усилиями Троцкого и его кадров была создана, на взгляд авторов, «военная абракадабра» или «стратегическая химера». Армии, не имеющей современного вооружения и комплектования, даже по уровню последних сражений Великой войны безнадёжно отстающей от армий стран Антанты, предлагалось, во-первых, с ходу пройти Польшу, во-вторых, вторгнуться в Веймарскую республику. И везде одержать блестящие победы над врагом, которого, по сути, встретить не должна, так как армии Польши и опереточный рейхсвер должны, по мнению ЛьваДавидовича и Тухачевского, в массовом порядке обращать оружие против капиталистов. А поляки и жители Германии в тех же порядках – выходить на улицы и приветствовать красных конников цветами… При этом совершенно не учитывалась разруха в Стране Советов, обнищание советского народа дух партизанщины и откровенно блатные замашки ряда комдивов, не говоря о краскомах пониже. Имеется в виду А.Шмидт, что грозился отрезать шашкой И.В.Сталину жизненно важные органы в кремлёвском буфете, и иные прочие.

     По поводу А.Д.Шмидта, что командовал до Гая 7-й Самарской дивизией. Поначалу Жуков (или коллектив редакторов) пишет так: «…умница, свои мысли выражал кратко, но, к сожалению, не любил кропотливо работать». Но далее следует совсем другое: «Дела в дивизии заметно оживились, когда комдива А.Д.Шмидта сменил серб Данило Сердич, прославленный командир Первой конной армии. Д.Сердич сразу развил активную деятельность и сумел завоевать авторитет у командиров частей. Мне он понравился своей высокой требовательностью, беспокойной заботливостью о постоянном совершенствовании боевой и политической подготовки».

    Кроме того Шмидт уже тогда занимался тем, что совершенно недопустимо в военной среде. А именно: настраивал нижестоящих командиров против вышестоящих. Причём в этом ему помогали многие сторонники. В их числе вольно или невольно оказался сам Георгий Константинович. Он описывает, как   весной 1927 года к ним приехал С.М.Будённый, главный инспектор по кавалерии. Выслушав доклад Жукова, который представил ему своих помощников, он сделал ему замечание: «Это что-то не то». Его поддержал Тимошенко: «Не то, не то, Семён Михайлович. Нет культуры». Но не более того.

   Жуков смело спрашивает Будённого:

«- Какие будут указания?
   - А что вы предлагаете? – спрашивает в свою очередь Семён Михайлович.
    - Желательно, чтобы вы посмотрели, как живут и работают наши бойцы и командиры.
    - Хорошо, но прежде всего, хочу посмотреть, как кормите солдат».

(Само по себе интересно: Будённый употребил слово «солдат» применительно к красноармейцам или красным бойцам, как тогда было принято называть военнослужащих. Это было крамольно и в понимании троцкистов контрреволюционно, так же, как понятие «казак» и «офицер». Когда с середины 30-х Сталин стал называть красных командиров красными офицерами, это также возбудило нездоровое любопытство.)

Посмотрев кухню и отведав пищу из котла, будущий маршал СССР и командир Первой Конной остался всем доволен. Даже сделал запись в полковой книге. После чего тактично пошутил: «Ну, а теперь покажите нам лошадей полка». К сведению читателей: только после этого комполка Жуков дал сигнал полку «на выводку», что означало «стройся». То есть приехавшего главного красного кавалериста у ворот части поначалу встречал только он и его помощники. Что это означает, военному человеку объяснять не приходится. Во-первых, это грубейшее нарушение дисциплины, влекущее за собой самые серьёзные дисциплинарные взыскания, вплоть до понижения в звании и в должности. Во-вторых, именно так та или иная группировка в армии да и на гражданке даёт понять вышестоящему начальству, что оно «не ко двору». Причём происходит такое, когда «вояки» заручаются поддержкой «мохнатой лапы», что находится у руля власти. Повторимся, что в 1927-м был выслан из страны Советов Троцкий с домочадцами, предварительно проиграв Сталину и его сторонникам в политической борьбе. Начинаются беспорядки в Ленинграде, начальник политуправления РККА Антонов-Овсеенко призывает военных выступить против Политбюро и Сталина.
 
  Но дальше, по отъезду Будённого (он, кстати, остался довольным «выводкой» и объявил всем благодарность) происходит вот что:

  «…Через полчаса в полк приехал комдив Д.А.Шмидт. Я ему с исчерпывающей полнотой доложил всё, что было при посещении С.М. Будённого. Комдив улыбнувшись, сказал: «Надо было построить полк для встречи, сыграть встречный марш и громко кричать «ура», а вы встретили строго по уставу. Вот вам и реакция». Замполит полка Фролков сказал: «Выходит, что не живи по уставу, а живи так, как принято начальству. Непонятно для чего и для кого пишутся и издаются наши воинские уставы».

  Кстати, после того, как Будённый уехал, между помощниками Жукова состоялся примечательный разговор:

  «Посмотрев конский состав, Семён Михайлович поблагодарил красноармейцев за отличное содержание лошадей, сел в машину и сказал: «Поедем, Семён Константинович (Тимошенко – Авт.); к своим в Чонгарскую», - и уехал в 6-ю Чонгарскую дивизию. Когда машины ушли, мы молча смотрели друг на друга, а затем секретарь партбюро полка А.В.Щалаковский сказал: «А что же мы – чужие, что ли?» Фролков добавил: «Выходит, что так».
 
   Честно говоря, авторам не довёлось пока найти даже приблизительную копию Устава РККА, который был принят до 1927 года. Известно, что в нём допускалось много послаблений и вольностей. Как-то, нижестоящие могли обсуждать командира на комсомольских собраниях и требовать его смещения, а приказы, если считались явно контрреволюционными, могли вообще не исполняться. Что за этим кроется, догадайтесь сами. Однако существует множество фотографий, где Л.Троцкий, одетый в богатую шубу и меховую шапку, либо в щегольскую кожаную тужурку (неизвестно откуда взятые и где реквизированные) обходит со своими заместителями и своей личной охраной выстроенные во фрунт полки и дивизии. Сам держит руку под козырёк и того же требует от комсостава. И все, восторженно улыбаясь, это делают. Ни у кого не возникает вопросов по уставу ли это. Как такое понимать, дорогие товарищи? К тому же, нет ни одного снимка (по крайней мере, авторы не нашли), где бы парады любил принимать И.В.Сталин. К слову скажем, Сталин вообще не любил зрелищные мероприятия, а любил кровопотливую работу. Свои появления на трибуне Мавзолея в ходе многочисленных парадов также воспринимал как работу. Равно как и свои многочисленные портреты, памятники и бюсты. Стране нужен был символ, которым Сталин был всё это время. Надеемся, читателю понятно, что прежде до него символом и идеей был Троцкий-Бронштейн со своей «перманентной революцией». Опасный лозунг до того въелся в подкорку советского человека, что тот перестал воспринимать реальность, становился похож на большого ребёнка или прирученное животное. Чем это грозит для психологии масс и отдельного индивидуума, объяснять не приходится.

 Интересно, что большую часть фрагмента, что был приведён выше, коллектив редакторов изъял из первой редакции «Воспоминаний и размышлений». Оставили лишь короткий диалог Жукова и Будённого насчёт осмотра части и эпизод «выводки» кавполка. Времена стояли брежневские, когда сталинизм больше не подвергался гонениям, а многое, в том числе репрессии 1937 –го и начала войны (о них пойдёт речь в следующей главе) также анализировались без хрущёвских шаблонов. Но кому-то такая точка зрения на «жертв» не подощла. Впоследствии Жуков признавал, что на него оказали давление и «рукопись наполовину не моя».

   А вот как обстояло дело у Гудериана:

«…В результате после трёх лет работы меня перевели обратно в военное министерство, в транспортное управление Труппенампта (военного отдела – Авт.) под командованием полковника Хальма (который стажировался при Военной Академии РККА – Авт.), позже – полковников Вегера и Кюне, являвшееся на тот момент частью оперативного управления. Моя должность была новой: я отвечал за перевозку солдат грузовиками. В общем это и были все возможности наших военных машин на тот период. Мои работы над темой вскоре вскрыли ряд проблем, возникающих при такого рода транспортировке. Да, действительно, французы , особенно во время Первой мировой войны, достигли на этом поприще больших успехов, например в Вердене, но они при этом осуществляли переброску войск за линией более или менее статичного фронта, когда не требовалась одновременная переброска всей дивизии…»

        Дальше Гудериан пишет о жарких спорах, так как чтобы в условиях современной войны перебрасывать всё имущество дивизий, включая транспортировка артиллерии и самих солдат, то машин  «потребовалось бы огромное количество». Здесь у офицеров Рейхсвера начинается расслоение на кавалеристов («лошадников») и приверженцев моторизации. Как известно, более или менее разумными окажутся фон Фрич и фон Бломберг, первый из которых окажется начальником возрождённого Генерального штаба, а второй военным министром уже при Гитлере. Но вплоть до 1928-го года в ходе учений солдаты Гудериана переносили на своих плечах тряпичные макеты на каркасах, изображающие танки.  Затем это уже были «макеты на колёсах, с мотором, из листового металла». Затем Гудериан едет с женой в Швецию, чтобы «увидеть там в действии последний немецкий танк, “LK –II”, и даже самому поуправлять им». Так он пытается втолковать читателю мотив данной командировки: «Мы приступили к систематической работе по изучению возможностей танка как отдельно действующей машины, возможностей танкового взвода, роты и батальона». Дальше им продвинуться не даёт начальство, прошедшее, как и они, «академическую выучку» (по Жукову), начиная с фанен-юнкера и фенриха при воинских частях. Так инспектор транспортных войск генерал Отто фон Штюльпнагель «запретил мне теоретизировать на тему бронетанковых соединений крупнее полка. По его мнению, танковые дивизии – это утопия».  Лишь в 1924 году благодаря Лутцу, у которого он служил в Штеттине на неопределённой должности при штабе, его назначают командиром 3-го Прусского моторизованного батальона в Берлине-Ланквитце. По сути, батальон лишь частично моторизован и представляет наполовину кавалерийскую часть усиленную «деревянной» артиллерией.
 
   Впрочем, дадим слово самому «танковому теоретику»:

   «…4-я рота была сформирована на базе эскадрона 3-го конно-транспортного батальона. Как только я заступил на должность, полковник Лутц помог мне с переоснащением: 1-я рота получила разведывательные бронеавтомобили, а 4-я – мотоциклы, так что вместе они составили  ядро разведывательного батальона бронетехники. 2-я рота получила муляжи танков, а 3-я, на Нейссе, была реорганизована в противотанковую, причём в роли вооружения на этот раз выступали муляжи – деревянные орудия. 1-я рота обладали настоящими старыми бронемашинами, дозволенными нам по условиям Версальского договора, но во избежание износа на учениях мы использовали муляжи. Только мотоциклетная рота пользовалась реальной техникой и была вооружена пулемётами».

       В воспоминаниях Гудериана, конечно же, много лукавства. Сперва он пишет, как собирал данные о первых танках по книгам и справочникам, которые издавались в Веймарской республике в больших количествах. Вплоть до 1927 года он якобы не видел в глаза ни одного танка. Хотя далее, повествуя о производстве PzI, PzII, PzII и PzIV, он пишет следующее: «Начиная с 1926 года за рубежом существовал испытательный полигон, где можно было испытывать новые немецкие танки». Что это за полигон, объяснять не приходится. То, что его курировал друг и начальник Гудериана генерал Лутц, что ведал мототранспортным управлением рейхсвера, я думаю, вы помните. Кстати, опытные образцы 37-мм и 75-мм пушек, что впоследствии стали устанавливать на первых серийных машинах, испытывались именно на казанском танковом полигоне. Как вы уже поняли, будучи установленными в башни таких панцеров как «Реинметтал» и «Гросстрактор». А «вновь построенная машина» , если помните, помимо 75-мм пушки во вращающейся башне имела спереди на броне маленькую подвижную башенку с двумя пулемётами, что впоследствии было применено для танкеток PzI . А на некоторых снимках у первых «гросстракторов» в башнях установлены две спаренные 75-мм пушки. Впоследствии, от спаренных пушек отчего-то отказались в пользу спаренных пулемётам.
 
       Интересно, что  одно и то же время в военном училище в Лихтерфельсе, которое в издательстве «Вече» названо почему-то «средним», учился Вальтер Венк, который  в  мае 1945-го не смог деблокировать окружённый Берлин, командуя 12-й армией в районе Потсдама. Прежде он закончил кадетский корпус в Наумбурге. Но учился он примечательно. Судите сами: с 1911 по 1918 год. То ли оказался не столь способным или напористым, как Гудериан, то ещё что-то. Более того,  по его окончанию звание лейтенантом он так и не стал. В феврале 1923 года ему было присвоено звание унтер-офицер. И только через  десять лет службы (помимо строевой служил в добровольческих корпусах, подавляя беспорядки.) он стал лейтенантом и в мае 1933 года был переведён в 3-й моторизованный разведывательный батальон. Так, во всяком случае, обрисовывает его биографию, издательство «Вече». Хотя сам Гудериан пишет иначе: «…Именно на таких учениях (где солдаты моторизованной дивизии Гудериана, таскали на себе макеты танков – Авт.) я и познакомился с человеком, с которым впоследствии мне предстояло очень тесно сотрудничать, - с Венком, который был тогда адъютантом III батальона 9-го пехотного полка. Мы приступили к систематической работе по изучению возможностей танка как отдельно действующей машины, возможностей танкового взвода, роты и батальона».

       Остаётся только гадать, был ли Венк адъютантом в должности унтер-офицера или фельдфебеля? Он вполне мог им стать в должности фанен-юнкера офицера или в должности фенриха. Тем паче, что в Рейхсвере Веймарской республики да и в Вермахте мало смотрели на звания и происхождение. Немецкие лётчики сплошь и рядом это ефрейторы или обер-ефрейторы, как Мюллер из истребительной дивизии «Зелёное сердце»(JG-54). Фридрих Паулюс, сын гессенского тюремного чиновника (в других источниках – мелкого буржуа), всю молодость мечтал стать флотским офицером, но не был принят в школу Кригсмарине по причине низкого происхождения. Но в 3-й пехотный полк дивизии принца Баденского вступил рядовым стрелком. Менее чем через год, пройдя все этапы службы и курсы подготовки, получил серебристые погоны лейтенанта. (Другие источники указывают, что учёба на юридическом факультете Мюнхенского университета позволила ему поступить на службу сразу фанен-юнкером. Правда, оговариваются, что Паулюсу пришлось-таки скрыть своё незнатное происхождение, так как полк был элитным  – почти гвардейским в нашем представлении.) Официально он учился только в 1919-м, на курсах подготовки офицеров запрещённого Генштаба, что проходили в атмосфере секретности. Вплоть до 1933 года он оставался майором, пребывая на различных постах в военном отделе военного министрества. (Официально он служил при отделе снабжения, учитывая и проверяя отчётность о вещевом и прочем довольствии. Но издательство «Вече» считает, что Паулюс перед учёбой на офицера Генштаба руководил так называемым отделом безопасности Рейхсвера. Был ли это прообраз Абвера, остаётся только гадать, если так было на самом деле.) Вплоть до 1933 года в биографии Фридриха Паулюса сплошное «белое пятно». Известно, что за указанный период он подружился с будущим начальником штаба сухопутных сил Вермахта Ф.Гальдером, а также Вальтером фон Рейхенау, что стал в тот же период начальником личной охраны Адольфа Гитлера. Если бы ни утверждения советских и германских исследователей, что он координировал процесс обмена военными специалистами по пакту Радек-Сект, то можно подумать самое невероятное. А именно: не на Луну ли слетал будущий командующий 6-й армии, бесславно окружённый и разгромленный под Сталинградом?

       И, тем не менее, с середины 1933-го Паулюса, произведя в полковники, назначают начальником штаба бронетанковых войск. Через семь лет (!) в 1939 году он получает звание генерал-майора, подготовив три бронетанковые дивизии и шесть моторизованных дивизий для Польской компании. Оценим быстроту продвижения, но оценим и очевидные успехи.  Они невозможны без активной учёбы, самообразования и обмена со специалистами всех уровней державы под названием СССР, где, в отличие от Германии, танкодромы и танковые училища существовали открыто, а сами танки сходили с заводских конвейеров по 20 штук в месяц. С 1934 по 1939 год включительно.

       Но перейдём к биографиям советских полководцев, которых почему-то не коснулись в большинстве своём репрессии 1937-38 гг, да и более поздние. Возьмём Толбухина Фёдора Ивановича, маршала СССР. Родился 16 июня 1894 года в крестьянской семье. Окончил церковно-приходскую школу и земское училище. Начал трудовую деятельность бухгалтером. Это позволило ему в 1912 году эстерном сдать экзамены за полный курс Петербургского коммерческого училища. Несмотря на образовательный ценз, был призван рядовым в декабре 1914-го, но служил мотоциклистом при штабе 6-й пехотной дивизии. (Знать, из-за крупных потерь в офицерском составе всех образованных солдат берегли, чтобы вовремя сделать прапорщиками.) Вскоре его отправили на ускоренные курсы при Ориенбаумской офицерской школе, откуда он вышел прапорщиком. Дослужился до штабс-капитана, был награждён орденами Святой Станислава и Святой Анны. В феврале 1917-го не был ни убит и не избит: солдаты выбрали его членом полкового комитета, в котором он исполнял должность секретаря. В Красную армию вступил по мобилизации. Сперва служил при военкомате, затем по заявлению в 1919 году отправлен на фронт. За личную храбрость под Новогеоргиевкой крепостью (в 30 км от Варшавы) в составе войск Тухачевского был награждён орденом Красного Знамени.

      Далее: начальник штаба 56-й пехотной дивизии Петроградского военного округа. В 1926-27 гг., 1929-30 гг. учится на курсах усовершенствования высшего командного состава. В целом учёба на курсах заняла 2 года. В 1934 году Толбухин оканчивает оперативный факультет Военной академии им. Фрунзе. Интересно, что параллельно он с февраля по сентябрь 1929 года он для командного стажа проходит службу командиром 167-го стрелкового полка в своей же дивизии. Затем, после такого «понижения», назначен начальником штаба 1-го стрелкового корпуса в Новгороде, затем начальником штаба 19-го стрелкового корпуса в Ленинграде.

       А вот военное образование генерала армии  Н.Ф. Ватутина:

1) Полтавская пехотная школа – закончил с отличием в 1922 году;
2) Киевская высшая объединённая военная школа в 1924 году;
3) С 1926 по 1929 год учился в Военной академии им. Фрунзе;
4) В 1937 году оканчивает оперативный факультет Военной академии Генерального штаба.

       Тут и впрямь хотелось бы сказать: а когда же служба! Небось, отсиживал штаны по кафедрам и зубрил военную теорию, пока другие служили. Но это не так. За всё это время Ватутин прошёл все этапы, начиная от командира роты и кончая начальником штаба дивизии. То есть представленный вариант – это учёба «без отрыва от производства».
Будущий маршал К.К.Рокоссовский учился лишь единожды: с 1924 года на курсах высшей кавалерийской школы вместе с Жуковым. В августе 1925 год он вернулся на прежнее место службы – командиром 3-й бригады Кубанской кавалерийской дивизии в Забайкалье. В ходе Гражданской войны он награждён был двумя орденами Красного Знамени. Но в 1927-м к ним прибавился третий  -  за участие в вооружённом конфликте с китайцами на Китайской-Восточной железной дороге (КВЖД).

      В одно время с Рокоссовским и Жуковым КУКСы окончил будущий маршал СССР И.Х.Баграмян. (В 1916-м он был отправлен в школу прапорщиков, которую окончил и успешно воевал на турецком фронте.) Вплоть до 1931-го он командовал кавалерийским полком Армянской стрелковой дивизии. После этого учёба в Военной академии им. Фрунзе, затем служба начальником кавалерийской дивизии в Киевском военном округе.  После этого вплоть до 1939 года он сначала учится в Военной академии Генерального штаба, затем преподаёт в ней тактику. После чего по собственному желанию возвращается в строй.

Впоследствии незадолго до войны Жуков, вспомнив о своём друге, назначает его начальником оперативного отдела Киевского военного округа. Как мы знаем, в такой должности  Баграмян встретил агрессию, но войска в составе его округа воевали неважно. Несомненно, что это вилось следствием неграмотных оперативных планов, составленных в том числе и Баграмяном, который выполнял указания командующего КВО генерала армии М.Кирпоноса.
Будущий маршал И.С. Конев, унтер-офицер старой армии, после Гражданской войны окончил курсы усовершенствования командного остава. (Вероятно было принято во внимание, что  он был военным комиссаром уезда, затем в той же должности служил на бронепоезде, при штабе стрелковой бригады, а затем дивизии.)В 1934 году окончил Военную академию им. Фрунзе и был назначен командиром дивизии. В дальнейшем у Конева лишь служба в строю.

Примерно такой же послужной список у большинства будущих полководцев Великой Отечественной войны. Большую часть своей военной карьеры они проделали в строю. Никаким изрядным теоретизированием их жизнь засорена не была. Как видим, даже «научный долгожитель» Баграмян сам попросился в действующую армию со спокойного места – Военной академии генерального Штаба. Очевидно, что преподаватель стал в нём подчинять и портить «строевика». Ещё годик-другой, и Баграмян перестал бы ощущать службу. А это действительно конец – такой теоретик, будучи назначенным в действующую армию, там всё и вся. Как командующий Северо-Западным фронтом Кузнецов, с которым Жукова целую неделю не удавалось связаться по телефону с начала войны. Если помните, точно также «шалил» Блюхер, потеряв контроль за боевой обстановкой. И - таки дошалился...

       Кстати, любопытная подробность и интересная закономерность. Если военные школы для фенрихов функционировали всю Вторую мировую войну в Вермахте, от уровня полка до уровня дивизии, то дальше… В биографиях почти всех германских генералов и фельдмаршалов обучение прекращается. Они, по всей видимости, решили, что уже сформировались как специалисты для современных операций. Что ж, реальность их научила большей самокритичности, ибо Гальдер в своих дневниках называет сильным противником Будённого, отмечая уверенное руководство советскими войсками на южном направлении, вплоть до киевского «котла». А Кейтель считал принцип «лавы», что использовался в Первой конной, прообразом концентрических танковых ударов. Кроме того не следует забывать о «старичье» вроде фельдмаршалов фон Лееба и  Рундштеда, что так и оставались противниками всеобщей моторизации и стояли на точке зрения, что танки это средство поддержки пехоты и не более. По странному стечению обстоятельств, глава заговорщиков  21 июня 1944 года  Бек оставался на той же позиции. Хотя здесь следует признать и другое. А именно: по всей видимости, Эрвин Роммель,, командующий Аравийского, а затем Африканского корпуса, тоже состоял в этом же заговоре. Хотя был активным приверженцем танковых и моторизованных соединений. И в то же самое время – близким другом рейхсминистра Геббельса.
 
       Берём  следующий пример: главу оперативного отдела ОКВ (Генерального штаба Вермахта) Альфреда Йоделя. В 20 лет он после непродолжительной учёбы в кадетском корпусе зачислен в 4-й Баварский артиллерийский полк фанен-юнкером. С 1910 по 1912 год он проходит все необходимые этапы обучения и получает звание лейтенанта. То есть ему хватило неполных три года, чтобы из «яслей для офицеров» стать младшим командиром и командовать взводом. Подчёркиваем – Йодель стал лейтенантом в 22 года.  Далее в биографии неясно, где он учился. Провоевав совсем немного на полях Великой войны Йодель был ранен осколками гранаты. Вернувшись на фронт, он оставался на строевой службе вплоть до 1918-го. После поражения Германии остался служить в рейхсвере Веймарской республики в должности штабного офицера. Но, получив звание майора, он тут же переводится в военный отдел военного министерства. (Вернее сказать, его переводят. Или, на военном сленге, его «начинают усиленно толкать по службе». Очевидно, вы помните, что в то время начальником военного отдела Рейхсвера был Курт фон Хаммерштайн-Экворд, что, во-первых, симпатизировал Советской России, а, во-вторых, имел дочерей коммунисток.) С этого момента Йодель больше на строевую не вернулся. Сначала он – начальник оперативного отдела ОКХ (Генерального штаба сухопутных сил), а потом ОКВ.

      Был ли Альфред Йодель на своём месте, остаётся решать Вам, читатели. Ибо, как строевик он оставался в прошлом позиционных боёв 1914-18 гг. Если его по каким-то иным причинам сделали штабным «оператором», то эти причины лежат на поверхности. Скорее всего, Йодель, как и Кейтель с начала службы в строю работали как военные разведчики или контрразведчики (скорее всего, первое). К моменту определения их окончательного статуса службы, они сумели создать достаточно разветвлённую сеть информаторов, что на тот момент работала и приносила «доход». Но времена меняются. С момента начала Второй мировой войны изменилась и тактика  и стратегия. И не служившие в строю, начиная с 1918-го, генерал Йодель и фельдмаршал Кейтель, будучи твердолобыми наци по убеждениям и членами НСДАП – в состоянии они были угнаться за современной тактикой и стратегией? Да, сломав сопротивление того же Гальдера с Рундштедом, им с фюрером удалось провести блицкриг в Европе. Но там блицкригу противостояли войска в основе своей признающие методы прошлой войны. Где им было тягаться с панцердивизиями в составе моторизованных корпусов, где две пехотные дивизии были полностью моторизованными? Иными словами, в этом случае германское качество «побило» французское количество (разбросанные как средство ННП танки по пехотным, немоторизованным дивизиям), не говоря уже о польских, бельгийских, норвежских и даже английских войсках.
 
   Но дело в том, что такие штабисты у Гитлера были ещё с начала Западной компании. Именно они формировали  оперативные планы по разгрому Красной армии. Вернее, утверждали их, так как знаменитый план «Барбаросса» сотворил полковник Фридрих Паулюс (заместитель Кейтеля по ОКВ)  при содействии генерал-полковника Браухича. Первый провоевал Великую войну в строю, был даже на балканском фронте, где его легко ранили. Но по окончании Паулюс «осел» в военном министерстве Веймарской республики. Вплоть до польской компании 1939 года занимался сугубо штабной и оперативной работой ( по нашим данным, состоял в звании обер-квартирмейстера, то есть начальника разведки военных округов). Но с 1941-го он снова в строю при штабе 6-й полевой армии группы армий «Юг». То есть, не считая командировок по линии пакта Радек-Сект, не без опыта, как говорится.

    А как обстояли дела с «оперативщиками» в Генеральном Штабе РККА? Если тебе интересно, уважаемый читатель - почитай статью "Военное дело: по военному и по революционному"...