Кремль-мутант

Я сижу в самой занюханной забегаловке на Киевской. В одном из нелепых пенопластовых шалашиков. Внутри у таких два пластмассовых столика, подают лепешки с грибами, грибное же пиво, а вокруг, куда ни бросишь взгляд, сомнительные рожи.
Если б я был тщеславным человеком, я сказал бы, что жду здесь заказчика. Но на самом деле ни один из грязных толстопузов в услугах Коли Масловского не нуждается. В кармане – два патрона. Грибного пива – на самом донышке. Еще одну кружку ценою в патрон мой бюджет уже не осилит. Косорылый бармен уже давно косится в мою сторону. Ну, еще бы! Стоит в его забегаловке явно сомнительный тип и уже полтора часа сосет единственную кружечку. Кассы заведению не делает, место драгоценное – занимает.
Я понимаю, что минуты мои в этом паршивеньком пенопластовом злачном месте сочтены. Когда я допью те несколько капелек, меня попросят удалиться.
«А что ты делаешь в этом худшем из гадюшников?» - спросите вы.
Понятно, что не провожу время с приятностью.
Это раньше таким, как я, жить было легко и свободно. Людей – миллионы. В это трудно поверить, но про это мне рассказывали люди, которых десять раз подумаешь, прежде, чем упрекнуть во лжи. Миллионы терпил. Работай не хочу.
Но теперь мир стал меньше. Все, в принципе, друг друга знают. И если ты вдруг сильно накосорезишь на одной из станций, будь уверен – достаточно скоро молва о твоих проделках дойдет до самых дальних закоулков. И кому от этого легче?
Звучит невероятно, но преступности в новом метро почти не осталось. Вернее, какое-то время после катастрофы она процветала – воровали все, и у всех. Но потом самые успешные пошли во власть. А те, кому не повезло, те полегли.
Витек Марьинский, Костян Нагорный, Олежка Проспект-Мирный и десятки других реальных пацанов – горька была ваша судьба. Кого-то поставили на нож. А кого-то просто вышвырнули на поверхность – живите, если получится. А выжить наверху нельзя, что б ни говорили. Земля вам пухом, пацаны.
А я вот – выжил. Большой размес меня не тронул, во-первых, потому, что я был молод, и в компании реальных воров проходил как мелкий шпаненок. А, во-вторых, внешность у меня уж очень неприметная. Люди, взглянув на меня, скучать начинают. И лица моего вспомнить не могут.
Так что живу я, выполняя поручения толстопузов. Как правило, заказы стремные. Контрабанда, в основном. Чтобы вы представили, что это такое – вообразите, как вы ползете по узкой вентиляционной шахте, волочите за собой громоздкий мешок, и дышать боитесь, чтобы не засекли.
И при этом имейте в виду, что вам еще и повезло – заказ как-никак. Без востребованности у заказчика – житуха паршивая. Приходится по таким вот гадюшникам отираться, уши греть, расклады просчитывать.
«Паршиво живешь, Колёк», - скажете вы. Будете правы. Но ведь и остальные варианты – ничуть не лучше. Куда пойти простому человеку? В крестьяне? Грибы выращивать? Благодарю покорно. Или в солдаты? В карауле стоять? Или, чего доброго, в сталкеры?
Считается, что сталкер – очень романтичная профессия. Чуть ли не супергерои у нас сталкеры-то. Чтобы вы представили, что это такое, вообразите себя в противогазе и тяжелом костюме химзащиты. А потом представьте, что вы во всей этой амуниции роетесь в помойке. Притом, это занятие еще и смертельно опасно: как правило, в этих помойках еще и твари живут. И по вполне понятным причинам эти зверушки не любят, когда тревожат их покой.
Благодарю покорно. Если я и отправлюсь на поверхность, то под усиленным конвоем и без возврата.
Сегодня, как на грех, ничего интересного подслушать не удается. Рядом со мной стоят два прижимистых фермера и занудливо рядятся о скачке цен на свинину. Ни с какой стороны эта информация мне не полезна.
Я катаю в кармане последние патроны. Придется, видимо, идти, не солоно хлебавши. Ночевать в тоннеле. Просыпаться без завтрака. Потом на рынок, к босякам, надеяться на погрузку-выгрузку за пару патронов.
Мда.
Я допиваю пиво и ставлю кружку на столик.
- И что? – спрашивает криворожий бармен. – До свидания, наверное?
- А давай еще одну! – отвечаю я.
Мне тут же хочется укусить себя за язык. Зачем, зачем я это сказал?
Но, с другой стороны, вдруг что-то да произойдет? Так и так без завтрака в туннеле просыпаться. Так, может, хоть повезет?
Я швыряю криворожему предпоследний патрон, получаю кружку мутноватой жижицы, после четырех-пяти порций которой, говорят, возникают легкие галлюцинации.
Фермеры уже ушли. И я с опозданием понимаю, доходит до меня, что я - прогадал. Дело к ночи. В забегаловке остаюсь я, да парочка грустного вида алкашей за соседним столиком.
Теперь я хочу дохлебать грибное пойло поскорее. Может, получиться застолбить в туннеле шпалу потеплее, поудобнее?
И вот тут-то в забегаловку вваливаются трое мужиков. Один лысый, как мой древний коллега Фантомас. Второй – внешность имеет потертую, примерно половина волос на голове просто выпала, притом в самых разных местах. Третий – молодой бабуин, боец.
Сталкеры.
- Э, пива давай, челаэк! – командует бармену облезлый.
- Закрываемся скоро, - ворчит криворожий.
- Ша, - зловеще говорит лысый.
Даже у меня мурашки бробегают по спине.
Молодой бабуин бросает под столик мешок. И мешок тихо так, но отчетливо звенит.
А уж этот звук, ребятки, я никогда и ни с чем не перепутаю.
Так звенят патроны.
- На всех пиво давай, - командует облезлый.
- Будет исполнено, - Бармен в мгновение ока становится сама любезность.
А я понимаю, что фортуна, пожалуй, повернулась ко мне щербатой своей мордашкой.
Мешок с патронами – вот он: под моим столом! Только руку протяни!
Если удача мне улыбнется, я разбогатею.
***
Воровать – плохо.
Отвратительно тащить у работяги скудные его накопления, обрекая его и семью на нищенство. И у торговцев красть – тоже паскудно. В госимуществе – подавно счастья нет, поскольку скупщики очень редко за него платят.
Единственным оправданием воровству может служить ограбление толстопуза.
Их никто не любит. Но за ними – сила. Раньше, до катастрофы богатые жили себе в лесочке и лишний раз на глаза бедным не показывались, не раздражали. Но в метро – попробуй обособься. Все у всех на виду. И вот простой, полуголодный работяга видит, как жирует толстопуз. Никто жирных не любит.
Но трогать их – нельзя! И думать не смей.
Потому что метро наше – маленький мирок. А толстопузы друг с другом связь держат. Ограбишь одного, придешь продавать барахло другому, никуда не денешься. А там тебя – под белы рученьки, и поминай, как звали.
С толстопузами надо дружить. Если можно назвать дружбой тихую ненависть с одной стороны и жуликоватую надменность – с другой.
И сталкеры на толстяков работают, а что вы думаете? Часами в помойках роются, здоровье гробят, мутантов собой кормят – а потом толстопуз брезгливо так отсчитывает им горстку патронов.
Вот красные правильно своих толстопузов вычистили. И в Рейхе их нет. Но тоже не скажешь, что жить там так уж легко.
Так что сталкер вору – в принципе, брат. Но – двоюродный. Так что извиняйте, кузены, сегодня я вас обчищу.
И даже интересно, за что же жирные мерзавцы отвалили мешок патронов? Мешок! Вдумайтесь…
Проявлять открытый интерес к беседе не рискую. Для сталкеров я – неприметный ханурик с очень скучной рожей. Ничем не интересный, ничем.
Сталкеры уже пьяненькие. Радуются. Веселье.
Но в скором времени выясняю, что ходили они аж на Библиотеку и забрали оттуда какой-то манускрипт.
«А ведь вы – герои, парни», - думаю я. Мысленно прошу у них прощения. Мне очень паскудно.
«Но, пацаны, вы еще сходите, что-нибудь с помойки притащите, - придумываю я себе извинения. – А патроны вы все равно в Полисе или здесь профукаете – в казино, на девок. А я… а я заживу на ваши деньги спокойно. Куплю домик. Воровать брошу».
Громила озирается, громко спрашивает бармена – где тут туалет?
Бармен машет рукой в сторону выхода.
- Там направо свернешь, - поясняет криворожий.
Здоровила идет к выходу.
И вот так вот и выглядит идеальный шанс для ограбления века.
«Ну, давай, Колюня Масловский!» - подбадриваю я себя.
- Разрешите? – говорю я Фантомасу, протискиваюсь с пустой кружкой к стойке.
Лысый и облезлый смотрят на меня, и очень скоро, в пару секунд, теряют ко мне интерес.
До фени я и бармену.
И прекрасно!
Неуловимое движение корпусом, нырок, бросок. И вот – мешок у меня в руках.
Я мчусь со всех ног. Потом выпрыгиваю в темноту тоннеля. Мне кажется, что бегу я сквозь масло, и все вокруг замедлилось. Так бывает всегда. И это – лишь иллюзия.
Дай бог ноги! В тоннеле я резко бросаюсь влево. Ветер свистит в моих ушах. А еще в них звенят крики:
- Стой!
- Гнида!
- Артемка, быстрей!
- Стой, сука, стрелять буду!
Щаз…
Мешок – тяжелее, чем я думал. Ноги болят, в боку – ноет, но дыхание еще есть.
Я бегу, перепрыгивая через бродяг, расположившихся поспать. В какой-то момент о кого-то спотыкаюсь, качусь кубарем, но нахожу в себе силы вскочить и побежать дальше.
Преследователи орут. Я их слышу. Они – ближе, чем мне бы хотелось.
Пролетаю блокпост.
- Э, стоять! – кричат мне солдаты.
Ага.
Солдатам, в принципе, все равно. Их задача – не впускать никого снаружи. А если сбежал со станции, то сам дурак. Ведь ксиву свою ты, входя на станцию, сдаешь. А при выходе – получаешь. Решил сбежать – твои проблемы. Но просто так, без проверки, тебе документы не вернут. А без них по подземной Москве долго не проходишь.
У меня, конечно, ксив несколько. Настоящих – ни одной. Та, которая осталась на «Киевской» была самой правдоподобной. Жаль, конечно. Но документ уже не вернешь.
Да и станцию эту месяцев несколько желательно обходить дальней стороной.
- Держи вора! – запоздало спохватываются сталкеры.
Вступают в пререкания с солдатами.
И я, наконец, получаю возможность оторваться от погони.

***
Но ненадолго.
Сталкеры, похоже, какие-то важные персоны. Сумели уболтать солдат. И теперь гонятся за мной уже вместе с караульными. У которых, на минуточку, оружие. А сзади еще кто-то дрезину заводит.
Вот и все, казалось бы. Добегался Колюня. Бросай патроны, делай хенде хох. Приготовься ближайшие несколько лет месить навоз в тюряге. Это если повезет. А на везение, как показывает объективная реальность, особо рассчитывать не стоит.
В голове у меня – щелк-щелк, просчитываются самые разные варианты ситуации. Ситуация «руки вверх» меня не радует. Убегать – тоже нет смысла. «Парк Победы» - заброшенная, вымершая станция. Если только…
В голове вдруг сверкает воспоминание. Яркое, как искра из сварочного аппарата.
Перегон «Киевская – Парк Победы». Кто-то об этом рассказывал… Сталкеры?
Кажется, да, сталкеры. Вспоминай, Колюня!
Воспоминания смутны. Разговор тогда казался мне бесполезным. И к чему мне было знать, что по пути к необитаемому «Парку» есть какое-то ответвление тоннеля? Какой-то хитрый коридорчик, который ведет в какие-то совсем уж неведомые и не нанесенные на карту туннели? Я вспоминаю, что в той забегаловке, где я это услышал, был еще какой-то поп с немытыми лет пятнадцать свалявшимися волосами. Поп вещал, что мутанты – проклятие божие. Попу я поверил больше.
«И что с того, что здесь есть секретный туннель? – думаю я. – Как мне его найти? Да еще и в темноте?»
Вопросы, вопросы…
«Ладно, - решаю я. – Хорош убегать. Лоханулся, бывает…»
Мешок с патронами грохочет, когда у бросаю его на пути.
- Э! – ору я. – Сталкеры-шмалкеры! Я сдаюсь!
Мой крик несется по туннелю, отскакивая эхом от тюбингов.
- Юсь-юсь-юсь! – шепчет туннель.
- Выходи, ворюга, медленно, руки над головой! – Голос хриплый, как у древнего Высоцкого в сказании про бандитов.
- Мешочек сами подберете?
- Уж не волнуйся!
Шаг, другой. Быстрее бы все это кончилось…
И вот тут происходит что-то совсем уж не запланированное ни одной из сторон конфликта.
В спине, чуть выше лопатки я ощущаю мгновенную колющую боль. И вокруг уколотого места, кругами, как ударная волна в зоне поражения, начинает распространяться тепло. Даже жар. Все шире, шире, совсем широко…
Вскоре все мое тело пылает огнем. Я падаю на пути, не чувствуя ничего, кроме этого жара.
Чьи-то цепкие руки подхватывают мое тело, куда-то волокут.
В голове – вязкая вата. Ни одной мысли не пропускает…
Я засыпаю.
***

Снится мне раннее детство, мы с мамой на станции. Мама меня обнимает, гладит по головенке.
- Ну, пока, - говорит мама.
- Ты куда?
- Мне пора. Хочешь со мной?
- Да, мамуль, хочу.
- Ну, так и пошли, - Мама машет рукой.
Но тут в глаза мне бьет яркий свет, я жмурюсь, мотаю головой, пытаюсь прогнать этот свет. Но не тут-то было.
В итоге мама уходит сама, а я открываю глаза. Физиономий тех, кто рассматривает меня, я не вижу.
Еще одно открытие – я связан и лежу на холодной, твердой поверхности.
От моих похитителей воняет. Мое обоняние бунтует.
Я хочу обратно, к маме. Но вспоминаю, что ее почти тридцать лет, как в живых нет.
Мне становится очень грустно. Я проснулся. Блин.
- Вы бы хоть помылись, ребятки, в лужице, - говорю я, типа «Доброе утро».
Один из невидимок пинает меня в бок. Нога босая. И сам он, похоже, голый.
Но и моя одежда куда-то пропала.
- Ответь, во имя Великого Червя, что ты делал в Запретном туннеле?
- Да я просто гулял, - придуриваюсь. – На меня напали.
- Где ты взял вот это? – Новый голос. Звон патронов.
- Спасибо, ребятки, - говорю я. – Вы оба мешка взяли?
Луч фонарика дрожит. Мои похитители переглядываются.
- Было два мешка? – шипит первый голос.
- Блин! – вполне натурально паникую я. – Второй-то подберите! Мне же головы не сносить, если потеряю.
- Тебе и так ее не сносить, - шипит похититель. – Где мешок?
- Так рядом с первым был! А! Я его к тюбингам отбросил!
- Бегом в туннель! – командует первый. – Найди мешок, без фокусов.
Луч фонарика, наконец, оставляет в покое мое лицо и освещает физиономию того, к кому обращаются.
Ну и рожа! Поклонники Великого Червя и без того не пользуются популярностью среди жителей метро. Но, глядя на эту рожу, я понимаю, что ничего лишнего на этих обормотов, пожалуй, и не наговаривают.
- Где ты взял патроны, мясо? – спрашивает меня первый.
- Я отказываюсь отвечать без своего адвоката.
Думаю, что червепоклонник меня пнет, но он с плохо сдерживаемой алчностью в голосе спрашивает:
- Адвокат – во втором мешке?
Я молчу. Пусть помучается.
Так… Что у нас там с веревкой, можно ли ее развязать? Пытаюсь пошевелить затекшими руками. Фиг-то. Хорошо связали, леской. Туго. Ноги – тоже связаны. И затекли. Как быть? Как быть?
Пока я размышляю, возвращается второй.
- Сссстассс! – шипит он. – Там ничего нету! Червем клянусь!
- Значит, нету? – хрипло каркает Стас. – Значит, Червем…
- Да, да, Стас! Я не вру!
Первый хватает второго за горло. Начинается какая-то возня, которой я не вижу.
Зато слышу: хрипы, крики, глухие звуки ударов, грохот падения на жесть…
Ага! Все-таки вентиляционная шахта…
Потом что-то лязгает. Потом я слышу громкий такой «чавк». И в ноздри мне бьет вонища от крови и парных кишок. Мне доводилось это нюхать. Ни с чем не перепутаешь.
- Гаденышшшш! – шипит первый червепоклонник.
Победил, значит.
Что-то шуршит по вентиляции, тяжело движется. Получается, тоже ранен.
- Пропорол мне жжжживот… - жалуется Стас.
А я проваливаюсь в сон. Но мамы в нем уже нет.

***
Теперь мне совсем ничего не снится. Глаза открываю, как будто веками гири поднимаю.
Голова соображает неожиданно ясно.
Почему я отключился? Скорее всего, два этих фраера выстрелили мне в спину дротиком, чье острие было пропитано… Снотворным, будем надеяться.
Сейчас в трубе (а я, по-прежнему, в ней) не видно ни черта лысого. Только откатившийся фонарик высвечивает совершенно ничего не значащий участок трубы.
Вокруг меня трупы. Один – прямо тут, рядом. Другой, я уверен, неподалеку.
Я лежу и размышляю: «А вдруг я все-таки – везунчик?» Ведь идиотская уловка со вторым мешком – ну, никак не могла сработать. А вот поди ж ты…
Где-то здесь, рядом со мной – как минимум два ножа. Или штыка. Чем-то же эти двое жадин кишки друг дружке повыпускали? Но шевелиться мне не хочется.
Я понимаю, что мне нужно спать. Сладко спать. И ну ее на фиг, всю эту беготню. Спаааать…
Внизу какие-то шаги. Голоса.
Разбираю:
- Ну, что, Артемка? Есть следы?
И сна как не бывало. Я шевелюсь, изгибаюсь. Нащупываю нож, нахожу режущую кромку, перепиливаю леску. Когда я освобождаю ноги, я неловко задеваю мешок.
Звяк…
Где-нибудь на людной станции на это «звяк» и внимания бы никто не обратил. Но здесь, в заброшенных тоннелях, этот дурацкий звук разносится колокольным звоном.
Мне уже некогда искать свои штаны. Хватаю мешок, нож, фонарик – и дёру.
Спросите у любого толстопуза из Ганзы – кто из контрабандистов лучше и быстрее всех переползает по вентиляционным шахтам? Конечно, Коля Масловский!
Сейчас осрамить свою репутацию для меня – смерти подобно.
Я несусь по трубе как вихрь. Снизу доносится оглушительный треск. В укоренившуюся в этом подземелье вонь пыльной плесени вмешивается запах пороха.
Я бегу, очертя голову. Бегу.
«Ай да сталкеры! – думаю я. – Ну, поросята! Видно, очень им их добыча дорога!»
Теперь-то я понимаю, что не отдам ее ни за какие коврижки. Для сталкеров дело чести – забрать свои патроны. Ну, а для меня – не отдать их. Посмотрим, кто кого.
Вентиляционная труба сменяется бетонной лестницей. И вовремя.
Я ссыпаюсь по ступенькам, успев подумать, что могу нос к носу столкнуться со сталкерами. Но другой вариант – дальше ползти по вентиляции – еще того хуже.
Но нет. Не сталкиваюсь.
Сталкеры еще в туннеле. А я – на какой-то станции. Странной, пустынной.
Успеваю прочитать название «Генштаб».
Странное какое-то название.
- Вот он! – кричат сзади.
Топот ног. Метрах в пятнадцати от меня.
Бегу! Бегу. Шлепаю босыми пятками по шпалам. Петляю из стороны в сторону, но понимаю – догонят.
***
Туннель уходит все глубже. Туннель незнакомый.
Я уже начинаю прикидывать, какие выгоды принесет мне открытие этого пути. Знать бы еще – куда он ведет. И вдруг чуть не смеюсь. Лихой паренек Коля Масловский. Выгоды просчитывает. Сдохнет через секунду-другую. А все туда же – джентльмен удачи.
Но смеяться мне нельзя. Собью дыхание. Надо подумать о чем-нибудь мрачном.
Сталкеры не стреляют. Два варианта. Первый – у них нет патронов, что вряд ли. Тем более, с ними, похоже, солдаты. Значит, я нужен живым.
И это дает мне шанс. Я прекращаю петлять, бегу прямо, набираю скорость. Далеко, конечно, не убегу, но попытаться можно.
Пути гладкие, без мусора. Тоннель словно холеный какой-то. Ухоженный.
Еще одна станция. Без названия. Огромная, темная. На стенах картины.
Свечу фонариком, который держу в левой, вместе с ножом.
Огромная платформа. Просто огромная. Колонны, за которыми клубится тьма.
«ИДИ СЮДА!» - вдруг слышу я. Слышу не ушами, звук не разносится в пыльном и затхлом воздухе. Звук впечатывается в мой разум. Как бы это объяснить? Бывает так, что вы принимаете решение. И вот это «ИДИ СЮДА!» становится моим решением. Без всякого обдумывания. Что-то вдруг взяло и решило за меня.
«Ну, нет!» - жалобно пищит мой разум.
А тело – уже карабкается на платформу. Я уже на ней.
«Беги!» - шепчет разум.
«ИДИ СЮДА!» - решает за меня чужой голос.
И я иду, как древний зомби. Шаркаю пятками. Роняю нож, с ним фонарик. А вот мешок не бросаю. Вопрос чести.
«СЮДА… СЮДА…»
Слышу сталкеров. Их крики:
- Артемка! Стой! Не вздумай!
- Это Кремль, етитская сила!
- Бежим!
- А мешок?
«А хрен вам, а не мешок!» - думаю я, и, в общем-то, упиваюсь этой маленькой радостью.
Я уже за колоннами, и мне уже видно, куда меня ЗОВУТ.
К эскалатору, который – вот же тысяча дохлых мутантов! – работает!
Эскалатор на ходу я вижу впервые в жизни.
Когда я встану на его ребристую ленту, он увезет меня вниз.
А что внизу?
Внизу что-то чавкает. Какое-то огромное, невообразимое существо. Словно шевелит слипшимися губами огромный рот. Чмяк-чмяк! Чмяк-чмяк!
ИДИ СЮДА.
Чмяк-чмяк.
Я шагаю на ленту эскалатора, и меня тащит вниз.
В конце концов, что я теряю? Ну, сожрут меня. Зато с мамочкой встречусь, если сон не врет.
И сталкеров я – все-таки уделал.
Ступени эскалатора тонут в какой-то темной, вязкой массе.
Когда мои пятки входят в нее, я понимаю, что она напоминает кисель. Густой, вязкий такой.
Кисель – самое дорогое лакомство подземелий.
Но этот кисель - живой. И теплый.
Он заглатывает меня до колен, до пояса, до подмышек.
«Я ухожу красиво», - думаю я, и кисель мне уже по шею.
Не знаю, какая мука меня ждет, но пока что моему телу приятно. Лишь в районе пяток начинается какое-то пощипывание.
Сдохнуть без мучений. В принципе, нормальный вариант.
«Прощай, мир!» - думаю я, и кисель поглощает меня с головой.

***
Я булькаю, барахтаюсь в этом киселе, а смерть все не приходит.
Воздуха мне уже не хватает. Очень скоро я начну задыхаться. А потом наступит спазм. Я – ааааап! – раскрою рот, и кисель вязко войдет в мое горло, уже навсегда перекрывая дыхательную систему.
Телу – исключительно приятно. Как в теплой ванне. Я, кстати, только одну ванну в своей жизни видел. У толстопуза на «Комсомольской»-ганзейской. Любитель поплескаться там есть. Девок гулящих любит помыть. А простой народ месяцами грязный ходит, из-под шланга за патроны моется ледяной водой! Терпеть не могут на «Комсомольской» своего толстопуза.
А дальше ноги мои утрачивают чувство киселя. Я понимаю, как странно это звучит. Но киселя в ногах уже нет, они болтаются, будто в воздухе. Легко-легко, не встречая препятствий.
Затем – чпок! И я могу дышать. И я стою на твердой поверхности!
Я не верю этому. Сквозь стиснутые веки пробивается неяркий свет. Я ощупываю тело. Вот корпус, вот живот, вот… ага… а вот тут нога начинается. Вот другая моя рука, я ее ощупываю, чтобы удостовериться. Вроде порядок… вроде…
Мешок! Да, вот первая странность – мешок стал каким-то теплым. И более гладким на ощупь. И еще мне кажется, что не я держу его, а он меня. Странно, да? Определенно, что-то с моим (теперь уже совершенно точно!) мешком случилось. Гладкий, в руку вцепился. И патроны – только теперь соображаю – шевелятся.
А глаза открывать – все равно боязно. Вдруг подниму веки, а за ними – как попы рассказывают – никаких стен. Вокруг – простор без границ. И облака. Облака похожи на вату. Только более белые.
Я осторожно изучаю босой ступней поверхность, на которой я стою. Не мягкая, нигде не поддается. Камень.
Что до запаха, то пахнет… пылью, но это нам не привыкать. Но к сухому запаху пыли добавлен запах гнили.
Что ж, все ясно. Удивляться не приходится. Я в аду.
Ладно, крутой парень Коля Масловский. Настало время, как говорят попы, отверзнуть очеса и посмотреть в бородатый хлебальник Диавола.
Я скажу ему: «Здрасьте». Хотя нет. Глупо и лебезливо.
«Привет». Пожалуй, да. Достойно.
«Привет, чертяка!» Ха-ха! Коля Масловский даже после смерти не потерял чувства юмора.
Открываю глаза.
И слова застревают у меня в глотке. Я задыхаюсь.
Напротив меня стоит… костюм.
Разум мой не в состоянии подобрать этому объяснений. И вот это-то и страшно по-настоящему.

***
- Здравствуйте, - говорит костюм.
Я стою, хлопаю глазами. Забыл, что хотел посмотреть на мешок.
Вдруг вспоминаю, как в Полисе очкарика-баюна слушал. Сказ про человека-невидимку.  В том сказе тоже костюмы ходили.
- Привет, - говорю, - невидимый друг.
Хохочет костюм.
- А у вас нестандартное мышление, - говорит он. – Конструктивное, я бы сказал. Только почему вы – голый?
- Так получилось, - вздыхаю.
- Откуда вы прибыли?
- Подождите, костюм, - говорю я. – Вы же должны все знать?
- Должны и будем, - отшучивается мой странный собеседник.
Только теперь обращаю внимание на то, что голос идет не сверху, а откуда-то со стороны подкладки.
Блин!
И еще деталь: костюм шевелится, дрожит, как студень какой-то. Вдруг я понимаю, что передо мной и не человек-невидимка вовсе, а какая-то совсем-совсем неведомая штука.
А находимся мы в большом зале с колоннами, залитом неярким светом.
- Я – жив? – решаю удостовериться.
- Пока что да, - сообщает костюм. – Но не буду вас обманывать, вы умрете.
- Ладно, - говорю. – Рад был познакомиться. Мне пора.
- Вы уходите? – булькает из подкладки. – Мне очень жаль, но у вас ничего не получится.
- С чего бы?
- Вы спрашиваете о причинах? Во-первых, из Кремля никто по доброй воле не уходит. А, во-вторых, вы уже – один из нас.
И указывает рукавом на мой мешок.
Я тоже перевожу взгляд туда же. И будь Коля Масловский менее крутым пацаном, сталкером каким-нибудь, уже кричал бы от ужаса. Но я только зубы стискиваю. И есть отчего.
Мешок-то, который я у сталкеров увел, уже и не совсем мешок. Он каким-то образом стал живым. Он шевелится, извивается. И вот теперь-то я чувствую, как горловина этого мешка прорастает зубами (!), а эти зубы приятненько так орудуют у меня под кожей. Маленькие такие, кайфовенькие зубки.
- Сейчас ваш мешок доставляет вам удовольствие, - бубнит костюм. – И будет доставлять, уверяю вас. Но когда вы решите выйти наружу (чего быть ну никак не может), он станет причинять вам невероятную боль. За самыми дальними пределами того, что может вынести человек.
- А в чем же дело? – спрашиваю я.
И костюм мне объясняет.

***
Когда началась война с американцами, те первым делом те нанесли коварный удар по Кремлю. Притом, не ядерный. Именно на Кремле в первый и, видимо, в последний раз прошло боевое испытание совершенно особого бактериологического оружия.
Это оружие не вызывало эпидемий, не заставляло людей корчиться в жутких муках. Нет.
Бактериологическая бомба поразила один только Кремль. То есть сравнительно маленькую территорию. Однако этот удар превратил это историческое место в совершенно замкнутую биологическую систему. В систему, которая поглощает все живое, попавшее в его радиус действия.
- И мутантов? – спрашиваю.
- Разумеется! Но с ними не побеседуешь.
- А со мной, значит, язык почесать можно?
- Ну, конечно. Вы – говорящее мясо. Гарантирую вам исключительно приятные последние часы жизни. Может быть, пойдем, побеседуем в более комфортных условиях?
Если бы у костюма была физиономия, наверняка бы она заговорщически подмигивала.
Но у Коли Масловского – чутье на гниль. Чувствую, что-то не так в его предложении. Какая-то подляна.
- Нет, - говорю. – Я пока постою. Вы рассказывайте дальше.
И костюм рассказывает.
Оказывается, американцы уже давно вели одну секретную разработку. В две тысячи каком-то году им в руки попал инопланетный корабль. Тот упал где-то на Аляске (куртка так называется у павелецкого толстопуза, я потому и запоминаю). А в этом НЛО содержалась какая-то странная форма жизни. Это были бактерии, которые прилипали к живому организму и начинали паразитировать. То есть, кроме шуток, поедали его заживо. Однако перед смертью этот организм чувствовал невыносимое блаженство.
Поясню по-другому. Допустим, кусает вас комар. Думаю, никому в метро не надо объяснять, что такое комары. Все страдаем. Так вот чешется укус комара только потом. А само проникновение жала – безболезненно, потому что чертова букашка впрыскивает какое-то вещество, обезболивающее.
Вот так же и эти инопланетные бактерии. Американцы не придумали ничего лучшего, как дать этой штуке расплодиться в лабораторных условиях, а потом сделать из них бомбу.
- И вот в тот момент, когда над Кремлем разорвалась бактериологическая бомба, Кремль стал живой, - поясняет костюм. – Он ожил, понимаете? Весь. Стал живым и голодным. Но, по счастью, пищи было много. В Кремле находился и президент, и его чиновники, и кремлевская гвардия. И вот – вокруг них все стало живым. Представляете?
Я стою и себя за руку с мешком щипаю. Вдруг проснусь? Но не сплю я. Не сплю.
- То есть, президент в момент удара сидел в кресле, за столом, - продолжает костюм. – Бах! И все ожило. И стол. И кресло. И костюм, конечно. Ожило и стало поедать своего хозяина. А за столом еще министры сидели. И у них тоже костюмы ожили. А один министр в тот день страдал желудком и сидел в туалете…
- Ну, хватит! – сказал я. – Лучше скажите, кто вы тогда такой?
- Я? – похохатывает костюм. – Зовите меня – Кремль.
- Так а людей не осталось?
- Нет. И вас, любезнейший, скоро не останется. Но вы не бойтесь. Я вас не больно съем.
- Подождите, - говорю я. – У меня вопросы. Вот, например, мешок у меня на руке – это Кремль?
- Да, - чванится костюм. – Он – тоже я. Попадая в Кремль, все неживое оживает. Правда, обычно люди к нам приходят куда более основательно одетые. В химзащите, противогазах. И процесс поедания начинается сразу же, всесторонне, так сказать. Противогаз начинает есть. Штаны, сапоги. А вы, конечно, несерьезно пришли.
- А еще вопрос, - тороплюсь я. – А вот откуда вы все, что мне рассказывали, знаете?
- Потому что я поглощаю не только тело, но и знания, и опыт человека, - хвастается Кремль. – Все, что я вам говорил про оружие, министры и генералы, например, знали. Но давайте, наконец, приступим к делу…
- Может, я пойду? – говорю я.
- Экий вы упрямец, - похохатывает костюм. – Ладно. А хотите перед смертью побыть президентом? Вас, конечно, съедят, но последние несколько часов вашей жизни окажутся незабываемыми. Гарантирую.
- Президентом? – вроде как заинтересованно говорю я.
И бросаюсь резво к эскалатору с киселем.
Из-за колонн выбегают многочисленные костюмы, мундиры, камуфляжи, несколько химзащит с противогазами.
- Стой! – ревет Кремль во много голосов.
Но куда им удержать Колюню Масловского!
Я бегу к эскалатору. И вдруг понимаю, что мраморный пол под моими ногами превращается в болото, в кисель.
Уж не знаю, как я добежал до эскалатора, как нырнул в поганый кисель и как вынырнул.
Следующее воспоминание – я выкарабкиваюсь по ту сторону эскалатора, выползаю на мрамор платформы. Но тот тоже начинает шевелиться.
И боль… Проклятый мешок, ставший Кремлем, грызет, грызет мою руку.
Представьте, что ваше запястье глодает голодный птеродактиль.
А орать нельзя. Сталкеры могут быть рядом. Поэтому я зубы стискиваю и по ожившему мрамору прыгаю к рельсам. Успеваю спрыгнуть с платформы, прежде, чем та выгибается этакой волной.
А вот рельсы – вроде как настоящие.
И я бегу. Бегу.
Дурею от боли.

Бегу.
***
Коля Масловский замолкает, задумчиво глядя в добротный пластмассовый потолок своего дома.
- А дальше? – спрашивает его кто-то из слушателей.
- Дальше? Не помню как, одурев от боли, добегаю я аж до Маяковской, вламываюсь на станцию, падаю около блокпоста. Реву: «Топор! Топор, мужики, дайте! Быстрее!» А караульные сообразительные попались. Быстро топор подносят. Ну, а я, со всей дури по руке – ба-бах! Отлетает кисть моя, вместе с мешком. А я сознание не теряю. Нельзя. Ору мужикам: «Мешок сожгите! Быстрее! Пока он вас не перекусал!» Ну, караульные – не дураки. Поняли. Тут же бензинчика плеснули. Запылал мешок. А уж как завонял. Мужики потом рассказывали, что на несколько дурных голосов тот мешок орал. Но врать не буду – не слышал. В отключку ушел.
- Ну и ну! – шепчет один из слушателей.
- Так-то, - внушительно говорит старик, дед Коля Масловский, вгоняет в дорогущую древесную панель стола острие крюка, заменившего ему одну из рук. – Вот я и рассказал вам, как потерял руку. А теперь – все быстро спать. И запомните главное: чужое брать нехорошо. Это уже потом я с воровством завязал, и с обворованными сталкерами подружился. Но это уже – совсем другая история…