Улыбка экстрасенса

В столице Таиланда Бангкоке произошло весьма таинственное мистическое событие. Оно могло произойти в любое время в течение последних трех месяцев, однако местные жители только сегодня поняли, что же случилось. 16 ноября прошлого года скончался 92-летний буддистский монах Луанг Пхо Пиан. В настоящее время верные его последователи эксгумировали тело своего учителя и до крайности удивились: на губах покойного появилась слегка заметная улыбка, которой не было во время погребения! 
(Из прессы 26.01.2018 г.)


Пробуждение

Мезенцев  резко открыл глаза, чувствуя тошнотворное сердцебиение, и с облегчением увидел, что находится не в пещере, а в помещении, похожим на  больничную палату. Над его головой, точнее, над спинкой кровати -  закатил глаза, на полках,   вычерчивались на  двух экранах графики.
Мезенцев не чувствовал себя больным. Уставшим, запуганным, измотанным  - да! Но только не больным! И ещё   не мог понять, как  в мгновение ока очутился здесь? Был полумрак, потому что полную темноту  разбавлял неестественно жёлтым светом уличный фонарь. 
Он стал вглядываться  в угол палаты, словно кого-то выискивая. Приподнял голову, но    никого не увидел. И это  вызвало на его лице улыбку человека, у которого исчез кошмарный сон.    
Он посмотрел на пол рядом с кроватью.  Тёмный линолеум  был пуст. Тогда на  лице Мезенцева сначала появилась гримаса скорби, сожаления, а затем – полного недоумения.  С этим выражением, как застывшей гипсовой  посмертной маской, он уставился в потолок, силясь избавиться от  досаждающих многочисленных вопросов.
Несколько минут спустя, может, прошло десять или пятнадцать минут,     Мезенцев  снова обвёл взглядом палату, пока не дошёл до тумбочки, стоявшей слева у изголовья.   Посмотрел на вазу     с  гвоздиками. Рядом лежали   часы.  Это его, “командирские”, что Людмила подарила ему на День Защитника Отечества.   
Мезенцев взял их и приложил к уху. Они тикали. Вернее, показалось, что они    пошли только в его руках, показывая половину первого ночи. Он повернул часы обратной стороной и при свете того же уличного фонаря  увидел надпись: «Дорогому мужу Павлу от  Людмилы!»
Значит, часы его, а   он -  Павел. Когда механические часы  ходят,  следовательно, кто-то заводит их ход.
Теперь до его сознания  дошёл и звук приборов, которые попискивали, как голодные, ищущие  корм крысы.
Что они   вычерчивали стрелки самописца? Мезенцев развернулся и увидел уже  картину графика: линии  потеряли горизонтальный характер и стали острыми пиками гор.
Если он в больнице, то, как долго и почему за ним налажен  такой   пригляд? Вероятно, он попал в клинику   исследовательского института? И вряд ли его болезнь обернулась одним днём!
Его размышления были нарушены приходом медсестры. Когда тихо стала открываться дверь, он напрягся. Затем чья-то  рука протянулась к выключателю. Лампы задёргались всполохами «дневного» света, словно передавали замысловатую азбуку Морзе при этом  будто загудели сотни пчёл.
В палату  пришла   женщина в белом халате. Она, увидев открытые глаза больного, вскрикнула:
 - Господи, наконец-то,  проснулся!
Это было так, словно: «Воскрес!»
Мезенцев спросил:
- Где я?
- В клинике мединститута.
Ну что ж, почти догадался.
- Как я сюда попал?
- А вы не помните?
- А что помнить? У меня ничего не болит!
- Это  в вашем случае не имеет значения…
Медсестра осеклась, взглянула в угол палаты, будто там находился свидетель её оплошности.
Мезенцев проследил за взглядом женщины с тревогой: неужели все-таки кто-то есть? В свете ламп разглядел объектив телекамеры.  Значит,  он находится под постоянным прицелом? Неужели это кому-то так важно?
- Почему за мной такая слежка?
- Сейчас придёт доктор, и он все объяснит. Не вставайте. Без разрешения доктора вам нельзя вставать.
- Но у меня ничего…
- Прекрасно, что не болит!
В неприкрытом медсестрой проёме двери показался человек в халате и шапочке, который с ходу вступил в разговор.
- Верочка, позвоните Константину Петровичу, пусть срочно выезжает. Итак, молодой человек, вам не терпится вскочить. Мы тоже рады, что вы проявили нормальную для вашего возраста активность! Но давайте, все-таки, я вас осмотрю.
- Вы лучше мне скажите, что со мной произошло?
- Ничего особенного, вот придет Константин Петрович, он все и объяснит.
- Я не знаю никакого Константина Петровича! В чем дело, что за тайны?
- Профессор все расскажет. У вас очень необычный случай, и я имею инструкции пока ничего не объяснять. А теперь давайте, измерим давление. Вы успокойтесь, это много значит для скорейшего вашего выздоровления. Вашу руку…
Через полчаса в палату почти  вбежал  обладатель бодрого голоса и острой бородки средневекового  алхимика, неудовлетворённого поисками лунного камня. Его взгляд с холодным прищуром говорил, что он из тех, кто наблюдает за бедой других и пишет диссертации.
– Я Константин Петрович Егоров, доцент кафедры нейрофизиологии  медуниверситета.  Ваш доктор, - представился «алхимик» и поинтересовался. - Как вы себя чувствуете?
Этот простой вопрос загнал Павла в тупик. Чувствовать себя оказалось сложно.  Но об этом после, надо разобраться в том, как он очутился здесь? И он беспомощно взглянул на врача, вложив в свой взгляд этот немой вопрос.
- Вы -  в нашей клинике.   Вас привезли сюда, когда вы… заснули.
- Что значит, заснул? На улице, на ходу? – недоуменно спросил Павел.
- Вы заснули в троллейбусе по дороге на работу…
- Ну и?
- Вас не могли разбудить и вызвали скорую помощь. На вторые сутки вашего сна мы забрали вас из городской больницы.
- И как долго я спал? - Мезенцев уже понял, что он здесь    вроде лабораторной крысы. Доцент   не дежурил бы всю ночь напролёт ради обычного сна пациента.
- Как насчёт того, чтобы трезво смотреть на любые факты? – Вопросом на вопрос отреагировал наблюдатель.
- В обморок не упаду, валяйте, - скрывая за грубостью беспокойство, сказал Павел. - Так сколько я спал: неделю, а может   две?
- Вы и на три отреагируете с оптимизмом? - с любопытством экспериментатора взглянул на него Егоров.
- На три недели или месяца? - шутливо переспросил Павел.
- А если я скажу, что три года вы были погружены в летаргический сон?
- Что? Вы в своём уме? - Павел попытался было вскочить, забыв о недавней браваде, но доктор силой придавил его  к постели, и погрозил пальцем.
- Вы же обещали трезво взглянуть на любые факты, - ласково пожурил он.
- Три года! - заорал Мезенцев. - Людмила, Настенька, Верочка... Они знают об этом?
- Все всё знают. Ваша супруга   вчера приводила ваших девочек.
Нажим на слово «ваших» означал, что все, что принадлежало Мезенцеву во время сна, осталось его.
Мезенцев в полной прострации отвёл взгляд в сторону: три года спать!  Это же больше тысячи дней!
Но его возмущение моментально было подавлено откуда-то появившимся ощущением близости сна, от чего у него чуть не выпрыгнуло сердце.
То, что он оказался в больничной палате, подсказывало обнаруженное Мезенцевым второе сознание, должно быть   после схватки с Хасом. Так коротко звали Хасбулата, командира боевиков.
Хас  бросился на него с ножом...
Нет, все было не так. «А как это было?»
Так до Павла донёсся откуда-то, из другого мира, голос его нового знакомого, Егорова, доктора, который следил за ним в больнице. Вопрос самому себе совпал с вопросом доктора. Видимо Павел разговаривал   вслух.   Мезенцев  снова  открыл глаза и   ответил:
- Я проснулся от прикосновения ко мне лезвия ножа. Это было мгновение, когда оно  должно было войти в моё  тело.   Меня начали убивать. Хас сопровождал это  диким хохотом: "Выверну тебе кишки, старлей! Хочешь посмотреть на собственную кучу дерьма?"
- Кто ещё был рядом с вами?
У врача азартно загорелись глаза. Павел усмехнулся этому и отметил, что это не его, это чужая усмешка , как и реакция на события, которые происходили во время его сна. Он отчётливо понимал, что кто-то другой в нём снисходительно изучал этого докторишку, похожего в своих манерах на состарившегося в тюрьме  любопытствующего педика, который с изуверским интересом мог бесконечно слушать рассказы о расправах бандитов над солдатами и офицерами.  Хрен с ним!  Да, но кто был рядом с ним? И от этого вопроса
на него накатила горячая волна произошедшей беды.
Да, конечно, рядом была Валентина, согнувшаяся в дальнем углу пещеры! На ней была разорванная куртка, вспоротый ножом Хаса гульфик её армейских брюк был залит кровью. Брюки Валентина натянула на себя перед вылазкой, чтобы подбирать раненых на поле боя,  не обращая внимания на плотный автоматный и пулемётный огонь бандитов. Она  ползла к нему,  но не Мезенцеву, а другому в нём, прижавшемуся к земле. Она думала, что он ранен. А затем их обоих, Павла (?) и медсестру, подобрали арабы из отряда Хаса, оглушили прикладами и бросили в БМП.  Когда над ним был занесён нож Хаса, Валентина   тихо постанывала, прося смерти. Изверги что-то с ней сделали нехорошее и обесчестившее как женщину.
Это о чем и о ком он? О каком бое и какой пещере? Павел встряхнул головой, почувствовав себя снова Мезенцевым. Что   происходит? Откуда  эта странная привязчивость ненавистного ему сна,  похожего на реальную жизнь? И он снова спросил:
- Как я попал сюда?
Егоров вздохнул, словно лишился выпавшего джек-пот. Он преувеличено театрально, с доброй улыбкой, провёл ребром ладони по шее:
- Зарезали вы меня без ножа, Мезенцев! Я же говорил вам: вы заснули в троллейбусе, и вас возили по больницам до тех пор, пока мы не взялись за вас.
- Вы специалист по летаргическим  снам?
У Павла пересохло в горле и он, облизав губы, внутренне   согласился с тем, что    влип во что-то на все «сто».   
- Да. Ваш случай показался нам неординарным.
- Что необычного было в  моем сне? – спросил отрывисто, тоном человека презирающего отвлечённые разговоры.
В  его сознание вновь бесцеремонно вмешался тот, кто может резко ставить вопросы, прямо смотреть в глаза собеседнику и требовать немедленного ответа. Это был не он, не Мезенцев. Но тогда кто?
И снова закрыл глаза, что  бы найти ответ. И он услышал, как  из угла пещеры  послышался голос истерзанной, но ещё живой Валентины.  Она назвала его Артёмом. Или Тёмой? И здесь, в этой  страшной действительности, между ними не разрушалось, а ещё больше крепло какое-то удивительное братство людей, перенёсших немыслимые потрясения.  Даже на расстоянии пяти или шести метров они читали мысли друг друга. Они знали, чем все это кончится.
- Что необычного? -  снова из далёкого мира донёсся до Павла раздумчивый    голос  доктора и   через минутное колебание сказал, - например, два раза вы были ранены...
- Как ранен? – открыл глаза Мезенцев.  Пещера исчезла. Вновь была палата с назойливым глазком видеокамеры. – Ранен,  здесь, в кровати?
- Натурально, - как-то не солидно оживился Егоров. – Сначала - пулей в предплечье, ближе к шее, на вылет. Редкое ранение, при котором ничего не было задето: вы родились в рубашке, воротник которой   был прошит выстрелом. А второе ранение тоже было счастливым: в икру  ноги.  И все это на втором году вашего сна.
- Ничего не понимаю! - растеряно воскликнул  Мезенцев, - если я спал под вашей охраной, то о каких ранениях идёт речь? В меня стреляли?
- Мы тоже ничего не можем понять! Неправдоподобные, мистические случаи! При этом вас невозможно было разбудить! -   Егоров беспомощно развёл руками. - Это было невероятно! Дежурная студентка,   рассказывала, как вам ни с того, ни с сего полоснуло под шею. «Как будто это сделал невидимка»! – кричала в истерике бедная девочка, насмотревшаяся голливудских ужастиков. М-да. А второй случай ещё  более уникален: при мне вы начали бешено дёргать ногой и ругаться семиэтажным армейским матом, а когда с вас сорвали простынь, то увидели в вашей ноге кровоточащую дырку! То же сквозное ранение. Мы  всё ожидали, но только не таких сюрпризов! Но, слава Богу,  все обошлось, и вот, вы,  наконец, проснулись…   
Егоров  замолчал,   поняв, что наговорил непозволительно много лишнего для его положения учёного и уже скучным голосом добавил:
- Вас лечили: икру зашили, предплечье тоже. Все зажило. Вы ещё не успели   осмотреть себя?
Он провёл рукой по ключице до шеи Павла.
- Вот, ощущаете?
Мезенцев вздрогнул,  почувствовав за доктором своими пальцами шрам. И второй, когда провёл рукой по икре левой ноги.
И эти прикосновения вызвали два ярких воспоминания. Первое, когда Серёга рванулся вперёд из небольшого окопчика, а Артём бросился за ним. Пуля чирикнула, полоснув его в трапециевидную мышцу. Так, словно при бритье рука дёрнулась, и   лезвие скользнуло вдоль, вызвав пощипывание на месте пореза. "Гребанный мудак!" И непонятно было, о ком так "нежно" отозвался Артём: то ли снайпере, уж точно, мудачке, спрятавшейся на бугорке, прикрытым кустарником, то ли о Серёге Бровине, полезшим за какой-то хреновиной на невысокий бруствер. После выяснилось, что это был томик  сонетов Шекспира. Да кто он такой, этот Шекспир, чтобы такие парни гибли из-за его стихов?!
Серёга умер у Артёма на руках. В его глазах была какая-то торжественность, словно под гимн  страны он стоял у поднимающегося по флагштоку знамени. "Эх, брат, Горацио..." - шепнули его губы.
Взгляд Артёма стал мутным от слез. Он бережно положил товарища на снег, вытер глаза, взял винтовку   с оптическим прицелом, которую выронили руки его друга, и припал, прирос к цевью оружия. Его глаза слились с окуляром снайперского прицела. Он, казалось, на всю жизнь перестал дышать, и медленно прошёлся круглым светлым пятном с перекрестьем в центре по кустам, пригорку, искалеченной семидесятипятке,   которую из какого-то музея приволокли чеченцы, пока каким-то особым чутьём мстителя, возненавидевшего мир, отстоявший от него в четырёхстах метрах, не почувствовал белый взмах - едва заметное и с двух шагов движение груди снайпера (фантастика!), - и нажал на курок. Всего два выстрела Артема в цель с интервалом в доли секунды и снайпера, который оказался, все-таки, бабой, дёрнулся  в сером воздухе Чечни!
…А ногу ему продырявил солдат-недоучка. Весь полк смеялся над Артёмом. Но новобранец все-таки стал матерым разведчиком. И за каких-то шесть месяцев! Именно он, этот Метелкин, притащил на себе полевого командира, по их, бандитским званиям, "генерала", севшего   в продуваемый всеми ветрами сортир. Командир взвода уж забыл про ногу, но был благодарен Метелкину: тогда, в госпитале, он и встретился с Валентиной.  Самое удивительное то, что они, оказывается,  были знакомы десять лет! Медсестра была его одноклассницей, на которую Артём все школьные годы обращал столько же внимания, сколько на приевшуюся схему каких-то склонений в  классе русского языка и литературы.
- Ну, дружок, - доцент похлопыванием по плечу вернул к себе внимание Павла, - поспите до утра. Что значит два-три часа по сравнению с тремя годами?
И медсестра  с готовностью вколола какой-то гадости в мышцу руки. Доктор поднялся, будучи уверенным, в том, что смесь анальгина с димедролом быстро закроет глаза Мезенцеву. Но он ошибся: сон пришёл к Павлу значительно позже. И за это небольшое время, около  двадцати минут, он вспомнил все, что случилось с ним до сна и… во сне.


Артём


Возраст Павла Мезенцева устраивал, и ему не хотелось, чтобы жизнь накручивала ему и дальше беззаботные годы. Ему было 27 лет, за которые он успел окончить машиностроительный институт, жениться, завести двух девчушек-близняшек, сменить профессию и поработать техническим специалистом в   товариществе с ограниченной ответственностью "Вечный покой".
Возраст ему мешал  только тем, что молодого специалиста посылали по всяким пустяками. Только что он вышел из кабинета директора фирмы Бориса Ковальцова, который, не глядя подчинённому в глаза,  словно неисправимый  и недобросовестный должник, предложил организовать захоронение одного пенсионера.
- Вот что, Павел, - сказал  Ковальцов, - позвонили из администрации Железнодорожного района, умер одинокий пенсионер. Когда-то он был довольно известным экстрасенсом. Говорят,  что жена  повесилась, а сынок,  обвиняя в этом отца,   постарался  как можно быстрее покинуть  дом. Много лет они не знают ничего друг о друге. Хотя в это верится с трудом: покойный помогал людям находить  их пропавших родственников. В общем,   дело это тёмное,  а наше – в отсутствии родственников чётко организовать захоронение умершего.
Борис Семёнович сжал виски в  своих руках, словно выдавливал из себя головную боль, и она могла показаться в виде смолянистых черных капель на лбу, которые  должны были шмякнуться на лакированное покрытие начальнического стола. Воображение Мезенцева рисовало картину того, что от упавших капель запахнет серой, и они прожгут столешницу.
- Ты там по аккуратнее, Мезенцев, - голосом главаря  мафии напутствовал Ковальцов, словно его подчинённому надо было добить   экстрасенса, а затем замести следы. - Этот тип оставил деньги и описал обряд, который должен быть соблюдён при его погребении. Возьми трёх людей и все, что нужно. Иди, дружок!
Квартира экстрасенса находилась на втором этаже железобетонной "хрущёвки". Три полутёмные комнаты. В спальной широкая, почти квадратная кровать с балдахином. Мезенцев такого каприза ещё не видел. Кабинет был полон новых и очень старых книг. Рядом со стеллажами стояла тяжёлая стремянка.
Сам хозяин покоился в зале на большом обеденном столе. Одет был как с иголочки: чёрный костюм, белоснежная рубашка, бабочка, черные лакированные туфли и темно-синие носки. Он был аккуратно зачёсан и выглядел эстрадным конферансье, немного приуставшим и прилёгшим отдохнуть. Причём соседка, вызвавшая одновременно милицию, скорую помощь и службу спасения, утверждала, что даже не притрагивалась к Любомиру Адольфовичу. По её словам покойный, то есть когда он не был таковым, сам приоделся, взобрался на стол и помер. А свидетельством тому, что он  тщательно приготовился к своей кончине, все продумал, явились деньги с запиской о том, как использовать их для похорон.
Мезенцев был неиспорченным человеком, но и он подумал о том, что для соседки, полноватой, но привлекательной женщины, покойный многое значил в жизни: она сидела рядом с умершим и, нежно глядя в лицо Любомиру Адольфовичу, тихо плакала. Словно безутешная вдова.
Пока члены его команды, простоватые на вид и крепкие ребята пошли за гробом, чтобы переложить экстрасенса (они были бы рады снести тело в катафалк   за руки и за ноги), Павел стал разглядывать картины, висящие на стенах зала. Это были довольно крупные репродукции, в основном живопись  Левитана и Шишкина. Но одна из картин, ближе к окну, почти спрятанная за оконным занавесом, поразила его воображение. Он отодвинул оконную ткань, как бы охраняющую от  нескромных и любопытных взглядов и обомлел от того, какой щемящей сердце трагичной оказалась картина.
Странный синевато-фиолетовый мир был взят в окружение темных багетных планок из дуба:  пещера в высоких горах отражалась в лунном свете каменистым ложем. У  широкого входа в  стояли тонкие стволы худосочных деревьев. Их мелкие листочки сверкали   серебряными монетами.  Здесь же, у входа, лежали, почти сливаясь, два тела - мужчины и женщины. Они были полуповернуты друг к другу, как будто умерли в последнем объятии.
Мезенцева передёрнуло от мысли оказаться на месте этих незнакомых ему персонажей. Он отступил на шаг, разглядывая общее композиционное построение картины, затем приблизился почти вплотную, всматриваясь в манеру наложения красок. Масло. Мазки длинноватые,   перетянутые. Мезенцев  занимался в детской художественной школе, но, по настоянию родителей, подался в технический вуз, который окончил безо всякого вдохновения, видел, что картину по каким-то неожиданно навеянным фантазиям набросал, словно по памяти начинающий художник, возможно, и сам хозяин квартиры.
- Павел Викторович, - позвали его. Это был один из рабочих приданной к нему похоронной команды. - Крышку сейчас приколотить или там, на кладбище?
- Оставьте крышку в покое, - раздражённо махнул рукой Мезенцев, которого неожиданно оторвали от созерцания взволновавшего его полотна, и он почему-то оглянулся на покойника, чей вид, действительно, не предполагал и мысли о захоронении, и беспечно добавил, - пусть ещё "подышит" большим воздухом!
Павел и не думал шутить, просто он пошёл на поводу  каких-то непонятных ему ассоциаций. Но   работник прыснул от  его слов, и из окна успокоил товарищей. При этом он  что-то добавил от себя и снизу раздался весёлый гогот его напарников. Короче, не траурная ситуация, а черте знает что! Здесь впору развеселить и самого покойника!
Так оно и случилось: на глазах у ведущего специалиста похоронной фирмы экстрасенс как-то криво осклабился в благодарном порыве и подмигнул. Все в одно мгновение. Миг и усопший, словно великолепный актёр, принял безмятежный вид, как и подобает в скорбной сцене.
Понятно, что после такого хулиганского пассажа Мезенцев пустил время на самотёк, и дальнейшие его действия выполнялись  автоматически. Чем ближе день клонился к вечеру, тем больше хотелось потрясённому работнику "Вечного покоя" выпить. И не просто опрокинуть пару стаканчиков самой забористой жидкости, но, как говорят в народе, "надраться".
Следует отметить, что у Павла никогда  намеченное не расходилось с делами. А подобного рода желания у него возникали дважды за его не очень длинную жизнь. Первый раз после того, как он застукал свою девушку в студенческой постели друга. Второй, когда окончил институт: выброшенные года на запоминание технических формул, рисование графиков и осмысление курса сопротивления материалов, требовали остервенелого стирания памяти.
После этого рабочего дня он принёс бутылку пшеничной домой, поставил её на кухонном столе и, не давая никаких объяснений заботливой супруге, уставившей стол хорошей закуской, в один присест, как говорится, "высосал" поллитровку. У Людмилы округлились глаза, но ещё больше она поразилась тому, что  её Мезенцев нисколечко не опьянел, не притронувшись ни к огурчикам, ни к засоленной в свекловичном соку капусте, ни к маринованным помидорчикам, ни надкусил даже сальца с мясными прожилками. Он встал, не качаясь, прошёл в спальную комнату, на ходу послав поцелуй  дочкам, возившимся в своей комнатке, и рухнул на кровать.
Утром Мезенцев проснулся с лёгкой головной болью, но и вычеркнутым из памяти эпизодом с этим чёртовым экстрасенсом.
Но тот, похоже, не забыл о Мезенцеве и дал о себе знать самым невероятным способом

Путь Павла на работу и обратно занимал около двух часов. Для тех, кто живёт в большом городе, это жертвенное время, ежедневно выбрасываемое под колеса. И очень многие пассажиры   приспосабливаются к такой потере, компенсируя недосып в пути.   Мезенцев  садился в троллейбус и выходил на конечных остановках,  поэтому он  при первом же соприкосновении с сиденьем  добросовестно засыпал. Инстинкт Конечной Остановки срабатывал без сбоя: он открывал глаза тогда, когда по салону начиналось интенсивное шарканье подошвами.
Спал Павел, "от" и "до" глубоко и полно. Его можно было бы сравнить с героиней  научного фильма, которая подрабатывала тем, что, спала под наблюдением врачей и рассказывала сны. Для Мезенцева видения снов не имели никакого значения, но однажды…

Это случилось в апреле, когда Мезенцев из дома выходил к троллейбусной остановке уже при свете ярких утренних лучей солнца. Весна встревожила душу Павла. Размеренный быт, постоянная круговерть Людмилы вокруг проблем, связанных с двойняшками, её жалобы на то, что она не знает, как можно жить на зарплату мужа - все это унижало его. Он вдруг подумал о бесцельности своей жизни, её пустоте.
- Все твои сверстники уже обзавелись собственными офисами, - занудливо укоряла жена, - через фирмы они покупают себе и квартиры, и дачи, и машины. Сейчас это можно делать... Как жить на твои  несчастные десять  тысяч? Их хватает только на еду и на памперсы...
Этим утром Людмила его все-таки сильно  достала, что  в нем взорвался протест.  Самое нелепое было в том, что их размолвка случилась   после того, как они наговорили друг другу в постели много ласковых слов. Павел брился в ванной, а Людмила в длинном халате выглянула в зеркале за его спиной. И с ходу завела старую песню, как будто между ними десять минут назад ничего не было!      
Он скомкал бритье, молча натянул на себя джинсовый костюм, набросил ветровку и выбежал из квартиры! "Дура! Дура! Дура!" - вот весь набор слов, который вертелся в его голове, когда он спускался в лифте.
В салоне троллейбуса он успокоился. Захлопнувшиеся двери машины как бы отрезали его от дома. Отрезали от всего того, что было нелепым  и не совместимым с таким понятием, как Жизнь. Уж в своей конторе он понял её непреходящее значение! Постепенно раздражение уступило месту  философии, которая была приемлемой нормой в его фирме.  Сколько  наглядных примеров, когда земное, постыдно суетное, превращалось в Ничто! И лишь только раз он видел, как величественно спокойно человек  продуманно перешёл из одного мира в другой. Это…
Неожиданно  Павел почти осязаемо очутился в квартире экстрасенса, и он  ясно увидел ту картину то ли под Николая Рериха,  то ли под Чюрлениса. Вот, где настоящий покой! Вот, где можно отдохнуть от   суеты! И Павлу страстно захотелось уйти  в этот таинственный сине-фиолетовый мир безмолвия.  И он  как-то обречено закрыл глаза…
И вздрогнул от неожиданно яркого света разгара дня.  Нет, не фиолетовый сумрак   картины,   в  котором он только что желал быть.
Его ошарашил своей ясностью и правдоподобием день в каком-то незнакомом, судя по невысоким одноэтажным строениям, небольшом городе. Пятачок старой площади,   уложенной камнем. С одной стороны церковь с блестящей луковицей купола. Напротив баня. Мезенцев под каким-то неестественным углом – сверху (с пяти-шести метров), словно сидел вместе с оператором  в седле на конце съёмочной стрелы - увидел группу солдат, строем марширующих к ней. Раздалась команда: "Стой! Смирно!"
Совсем юные ребята, с уже отросшими за зиму шевелюрами. Осенний набор. Внимание Павла привлёк   парень с черными волосами, который командовал взводом. Это был   лейтенант, по виду почти одногодок своим подчинённым. Но Павел понял по взгляду глаз, быстрых, мгновенно оценивающих ситуацию, что за плечами лейтенанта училище и несколько лет службы в части.
Командир завёл солдат в помещение бани и Павел, словно привязанный,  плавно спустился и последовал за ним. Как только это произошло, в душе Мезенцева поднялась тревога:  он уже не видел со стороны лейтенанта, а сам его   взглядом  наблюдал за своими ребятами. Он почувствовал весь этот день  - от подъёма и прихода в казармы - с   утренней колготой докладов дежурных, нагоняем от командира батальона за какие-то показатели и сорванные занятия и, при этом,   в его мозгу сидела занозой  мысль, что должна случиться какая-то очередная пакость.  Это  было давно знакомое ощущение, когда приходит пополнение, принося с собой массу неожиданных «приключений».  Кто-то в карауле пытается примоститься в уголке казармы с карабином, направленным себе же под кадык. Кто-то срочно хочет  в отпуск, чтобы  убедиться, что ему не грозят «рога», которые обязательно должна наставить оставленная   молодая жена (об этом постоянно живописует сосед по койке в казарме).
Вот и сегодня Козин, с самого выезда из части, воровато осматривается, словно собирался стащить курицу в чужом огороде.  Особенно активно стали бегать его глазки с белёсыми ресницами, когда взвод вошёл в баню. Павел (он уже и  не давал себе отчёта, что «стал» лейтенантом и не помнил ни про Людмилу, ни про троллейбус, ни про улыбку экстрасенса) почувствовал, как напряглись  его мышцы...
- Сержант Бровин, - громко крикнул он в гущу переодевающихся солдат.
Бровин откликнулся из-за спин и шкафов. Лейтенант поискал своего помощника взглядом, но в  это время Козин резво выскочил из предбанника и бросился бежать. Лейтенант "вынырнул" на улицу и увидел, что солдат столкнул с мотоцикла какого-то парня, быстро занял место в седле и крутанул ручку газа, отпустив сцепление. Все произошло мгновенно: Козин исчез за   перекрёстком  площади.
Тот самый Бровин, которого крикнул лейтенант,  также выскочил из бани и бросился догонять «придурка». Так он потчевал беглеца на ходу. Некоторые из рядовых   попытались поддержать погоню, но лейтенант окрикнул их и приказал всем выстроиться перед баней.
Пока взвод выстраивался,  причём многие  стояли с одеждой в руках и начинали тут же натягивать на себя форму, вернулся сержант Бровин. Он обречено махнул рукой:
- Не догонишь, товарищ лейтенант. Нужен транспорт.
- Далеко он не уйдёт, - лейтенант обвёл проницательным взглядом строй. - Кто ещё собрался к тёще на блины? Сержант Бровин, строй не распускать!
Командир взвода вернулся в баню, вошёл в кабинет директора бани, худенькой вертлявой женщины, и стал звонить по телефону в штаб своего полка.
Ответил ему дежурный по части,  знакомый  старший лейтенант Воронцов, Сашка, который учился с ним в училище, но тремя годами раньше.
- А это ты, Артём, - узнал он лейтенанта, - что случилось?
Разговор был недолгим, комендантский взвод выехал в город  и  через полтора часа Козин был  снова в части. Только не в казарме, а на гауптвахте.
А жизнь и служба лейтенанта   продолжались.
Вскоре его полк бросили в Чечню. И это стало для него даже облегчением. Что его   жизнь? Чем она была заполнена? Школой? Семейными передрягами гастролирующих родителей? Страшной смертью мамы в десятом классе? Военкоматом и училищем?



Расправа


…В больничной палате было тихо. Мезенцев почувствовал, что действие укола помогает ему бороться с той,  не его тоской, но в то же время мешает вспомнить всего  две вещи во всей этой дикой истории, происшедшей  не с ним:  фамилии Артёма, получившего уже в Чечне звание старшего лейтенанта, и   экстрасенса. Мезенцев   был уверен в их связи.
Он закрыл глаза и вновь оказался в пещере.  Но  Павел «не вошёл» в того  Артёма, а увидел своего «двойника» со стороны, сверху, как и было в его первом взгляде три года назад, над площадью небольшого русского городка. Да, сейчас он был лишь сторонним наблюдателем, и поэтому   не чувствовал боли в теле. Он видел, как Хас вытер лезвие своей грязной ладонью и, не найдя место, куда воткнуть нож, снова вогнал его в тело старлея, в низ живота. Тело Артёма лишь   вздрогнул. Павел видел, как жизнь уходит из командира группы захвата. Понимал, как нелепо, по какой-то предательской воле случая тот оказался в плену бандитов. Вытекающая из него кровь медленной тягучей струйкой  уносила  жизнь. Павел слышал, как постанывает Валентина. А затем   услышал, что мулла Джохар, стоящий рядом с  Хасом, коверкая русские слова, внося во все согласные протяжённое «э», а букву «и»  оттягивал внутрь гортани до появления «ы», начал читать какой-то гребанный «приговор»: «Во ыма Аллаха ы ымэнэм…Ычкэрыы… старшлэнтнантэ  Лыфшыцэ Артомэ Лубомыровыч…»  И по окончании этого бредового бормотания Хас нанёс сильный удар, но уже в грудь, словно копье римлянина в сердце Иисуса. И тьма. Лишь чувствовалось движение мысли, словно по каким-то проводам врывающейся в мозг Павла Мезенцева. Он вспомнил  фамилию экстрасенса. Перед его глазами всплыл документ оформления похорон того одинокого пенсионера– Любомира Адольфовича Лившица - отца  Артёма!
Через мгновение Мезенцев   спал, но спал уже полностью самим собой. Через четыре часа он проснётся. Его окружат заботливая жена и две девчушки лет шести, в глазах которых можно прочесть и любовь, и жуткий интерес к своему необыкновенному и даже страшному отцу. Но он станет прежним молодым специалистом похоронного бюро, правда с необычно ранней сединой неизвестного происхождения, и непонятными шрамами. И он больше ничего   не вспомнит из той, непонятной жизни, которой   жил в Чечне.

А она продолжалась, как это ни кощунственно и ни парадоксально звучит, тем, что в этой республике продолжали убивать. Вечером, в окружении семьи, обласканный и изнеженный вниманием, Павел Мезенцев краем глаза  увидит по   телевизору   репортаж из Чечни, в котором корреспондент расскажет о страшной находке, сделанной бойцами спецназа в одной из пещер за сотню километров от Грозного. Крупным планом покажут двух лежавших рядом убитых, захваченных в плен - молодого офицера и девушки-медсестры. Они были чуть повёрнуты друг к другу, словно в трогательном порыве молодожёны, в сон которых ворвалось ужасное чудовище. На   их изуродованные тела нельзя было смотреть без содрогания. Бесконечно жалко было видеть уничтоженную молодость и красоту. Какую-то картину напомнит это Павлу, но спустя  несколько  минут забудет и этот репортаж.

Самара, апрель, 2001 год.