Два цвета одного генерала

Имя этого человека мало известно широкой публике. И это странно. Потому что именно он стал прообразом генерала Романа Хлудова в пьесе Михаила Булгакова «Бег» (а, следовательно, и в одноименном кинофильме), именно он является одним из главных героев третьей и четвёртой книги тетралогии «Адъютант Его Превосходительства» И.Болгарина, Г.Северского и В. Смирнова (а, следовательно, и одноименного телесериала), именно он стал одним из второстепенных героев романа Андрея Валентинова «Флегонт», повествующем о Белом Движении в Крыму. И, наконец, писатель Игорь Воеводин за книгу «Непрощённый» был удостоен Знака Тернового Венца. Это – книга о генерале Якове Слащёве.

Жизнь его начиналась весьма обычно и почти тридцать лет была столь же обычной, сколь и благополучно-счастливой. Яков Александрович Слащев родился 29 декабря 1885 года в Петербурге в семье потомственного военного. Еще его дед принимал участие в русско-турецкой войне, а затем подавлял восстание в Польше. Отец-полковник не мыслил для сына иной карьеры, кроме военной, поэтому Яков после окончания гимназии поступил в 1905 году в элитное Павловское военное училище и был выпущен в Лейб-гвардии Финляндский полк (в котором к 1917 году дослужился до помощника командира).
По возрасту принимать участие в Русско-японской войне Яков не мог, поэтому поступил в Императорскую Николаевскую военную академию, которую окончил в 1911 году по 2-му разряду (без права причисления к Генеральному штабу из-за недостаточно высокого среднего балла).
Затем преподавал тактику в Пажеском Его Величества корпусе. Надо сказать, что ни учащиеся Академии, ни коллеги по Пажескому корпусу, не считали Якова Слащёва приятным в общении человеком – из-за резкости и неприкрытой убежденности в правоте собственных взглядов. Зато слушатели ломились на его лекции. Как на театральное представление, настолько увлекательно излагал материал Яков Александрович.
В 1913 году он женился не столько по взаимной любви, сколько по взаимной приязни и общности интересов на единственной дочери командира Лейб-гвардии Финляндского полка генерала Владимира Аполлоновича Козлова - Софье. Через два года у супругов родилась дочь Вера, которую отец практически не видел – уже шла война.

Войну 1914 года он встретил спокойно – за столиком кафешантана. Сложил только что прочитанную газету и усмехнулся соседям:
- Ну что ж, господа, драться так драться. Я уже начал подзабывать, как это делается.
Он выступил с Лейб-гвардии Финляндским полком на фронт командиром роты и за два года дослужился до чина полковника. Был четырежды ранен и один раз контужен,  награжден всеми возможными орденами Российской империи — до ордена св. Георгия 4-й степени включительно, а также Золотом Георгиевским оружием. Далеко не каждый офицер мог похвастать таким послужным списком.
Слащёв был бесконечно далек от политики, интересовался лишь театром, литературой и, конечно же, военной службой. По воспоминаниям сослуживцев, Яков Александрович ненавидел большое скопление людей. И даже не подозревал о существовании политических партий по причине стойкой внутренней монархической убежденности. Был предан императору и России. Переживал, глядя, как армия великой империи распадается.
Слащев писал:
«Старая армия умирала, поэтому неправы те, кто говорит, что фронт разложили большевики. Нет, несчастные войска разложили не большевики или немцы, а внутренний враг — взяточничество, пьянство, воровство и, самое главное, — утеря ощущения гордости за звание русского офицера».
Простить этого высказывания многие офицеры и генералы ему так никогда и не смогли.
С 14 июля  по 1 декабря 1917 года Яков Александрович был командиром Московского гвардейского полка. Но отречение императора от трона, крах империи и последовавший за ней крах русской армии стали непосильным испытанием для убежденного монархиста и кадрового офицера. Он подал рапорт об увольнении — по состоянию здоровья и этот рапорт был мгновенно принят.
Но уже в январе 1918 года, Слащёв по только ему известным причинам снова оказался в строю. Однажды в штаб Добровольческой армии в Новочеркасске явился широкоплечий офицер с очень бледным лицом, на котором нервно дергались все мускулы. Это был полковник Слащёв. Он щелкнул каблуками и, положив на стол документы, заявил комиссии, занимавшейся набором офицеров:
- Готов приступить к командованию подразделением.
Он не догадывался, к чему приведет этот такой естественный для военного человека поступок. Не мог знать, что в недалеком будущем станет «Слащёвым-Крымским», «Слащёвым-вешателем», «Генералом-предателем крымским». Это для сослуживцев, а для солдат Белой Гвардии, которые его любили, он станет  просто  «Генерал-Яша». И, разумеется, не догадывался, что именно этим званием - и только им! – будет гордиться всю оставшуюся жизнь.
Яков Александрович начал работу по формированию частей, которые могли бы вести борьбу с советской властью. В 1918 г. Слащёв возглавил штаб А.Г. Шкуро, затем одновременно с присвоением звания генерал-майора — штаб 2-й Кубанской казачьей дивизии генерала Улагая. Под его командованием 3-й армейский корпус вел бои, прикрывая фланг и тыл белых армий, и с петлюровцами, и с махновцами. Наиболее трудными оказались сражения с анархистами Махно. При этом генерал откровенно завидовал популярности «батьки», более того, позднее, уже в Крыму, он часто говорил:
- Моя мечта — стать вторым Махно…
Но мечта так и осталась мечтою. Хотя… смотря с какой стороны ее разглядывать.
После неудачного авантюрного «Похода на Москву» к декабрю 1919 года над Добровольческой армией нависла угроза разгрома. Неудержимая лавина Красной Армии катилась на юг, сметая слабые заслоны добровольцев, хоть и героически сражающиеся, но малочисленные. Левобережная Украина и Крым оказались совершенно неприкрытыми. Ставка генерала А.И. Деникина смотрела на Крым «как на приговоренную к сдаче территорию».
Получив приказ двигаться на юг, Слащёв собрал все силы, отбросил махновцев и ускоренными маршами двинулся в Таврию. Командование Белой Армии с ужасом узнало, что 3-й корпус, не оказывая сопротивления бросившейся вслед ему 13-й армии красных, откатывается в Крым. Но любое столкновение с красными для 3-го корпуса было потенциально смертельным. Слащев вел за собой сборные части, лишь на бумаге громко именовавшиеся корпусом.
С этими силами он и вошел в Крым. Едва перейдя перешеек, объявил:
- Вступаю в командование войсками, защищающими Крым. Объявляю всем, что пока я командую войсками — из Крыма не уйду и ставлю защиту Крыма вопросом не только долга, но и чести.
Начался период «Слащёва-Крымского»…
Крым, каким-то чудом благополучно переживший все катаклизмы, был достаточно спокойным. Но одновременно пышным цветом расцвели спекуляция, воровской разгул, бандитские налеты и почти повальное пьянство офицеров. С таким тылом нельзя было иметь надежный фронт, и  31 декабря 1919 года командующий Слащёв издал свой знаменитый приказ:
«На фронте льется кровь борцов за Русь Святую, а в тылу происходит вакханалия. Лица же офицерского звания пьяными скандалами позорят имя добровольцев; в особенности отличаются чины дезертировавших с фронта частей. Вдобавок спекуляция охватила все слои общества. Между тем забывшие свою честь, видимо, забыли и то, что наступил серьезный момент и накатился девятый вал. Борьба идет на жизнь и на смерть России… Мне приказано удержать Крым, и я это выполню во что бы то ни стало и не только попрошу, а заставлю всех помочь… не послушаетесь — не упрекайте за преждевременную смерть».
Его план обороны Крыма был прост. Немногочисленный корпус генерала Слащева сумел защитить Сальковский и Перекопский перешейки благодаря остроумной тактике своего командира. Генерал предпочел не оборонять пустынную местность, а оставлять ее противнику, чтобы тот замерз там. Белые войска почти без боя отошли вглубь полуострова, где и закрепились.
Уворачиваясь от лобовых ударов и непрерывно контратакуя, выгоняя противника из населенных пунктов в степи, Слащев провалил планы красных ворваться в Крым. Части 13-й красной армии трижды захватывали перешеек, и трижды Слащев заставлял их отойти. О нём заговорили, но… как о «Слащёве-вешателе». В глубоком тылу его имя произносили с содроганием. Естественно: он ведь подписал свыше сотни приговоров к повешению! Но более половины казненных были… свои же — белые, допустившие мародерство, грабеж, дезертирство, трусость.
С уголовщиной в Крыму и в самой армии Слащев боролся неистово. Так, в одном из игорных домов Симферополя он лично арестовал трех офицеров, ограбивших еврея-ювелира, и велел их тут же повесить. Казнил солдата за гуся, украденного у крестьянина. Не посчитался с полковничьими погонами на плечах у изобличенного спекулянта и, приговаривая, что «погоны позорить нельзя», вздернул полковника, которому покровительствовал сам генерал-лейтенант Петр Врангель.
Такое, естественно, не забывалось и не прощалось.
Прославился Слащёв и своей блестящей операцией против крымских анархистов. В Симферополе, в Собачьей  балке, в марте 1920 года корпусная контрразведка изловила «неуловимых международных террористов» Витольда Бжостека и его знаменитую «полевую жену», известную просто как Маруська. В Симферополь эта «сладкая парочка» прибыла с единственной целью: казнить от имени партии анархистов «свободной России» генерала Слащёва. Оба повисли на столбах у Литовских казарм Симферополя.
Слащёв ненавидел красных, не терпел либералов («Развалили армию!»), цинично отзывался о белой «верхушке», плевался при виде «тыловых шкур», хорошо зная им цену.
Генерал был действительно отчаянно храбр, склонен к рисковому авантюризму, презирал смерть. Храбрость Слащёва стала почти легендарной. Он был ранен не менее семи раз и не случайно: почти все атаки возглавлял лично.
Дисциплина в слащёвском корпусе, не в пример другим белым корпусам, была железной, именно его корпус в Добровольческой армии считался надежнейшим. Генерал был талантливым тактиком и стратегом. Замечу, что еще в Гражданскую войну операции Слащёва против Красной Армии тщательно изучались в штабах Красной Армии на самом высоком уровне.
Но… в Белой армии генерал был «белой вороной». В недоброжелателях и просто врагах у Слащёва никогда не было недостатка, но когда пост командующего вооруженными силами юга России перешел от А.И. Деникина к П.Н. Врангелю, они немедленно активизировались и пошли по проверенному пути: обвинили генерала в том, с чем он так жестко боролся. Журналисты взахлеб живописали психически неуравновешенного и социально опасного человека, «предавшегося болезненной страсти к возлияниям и наркотикам», потерявшего контроль над собой «в общей атмосфере распущенности».
Доля правды во всем этом была. Слащёв пристрастился к наркотикам в офицерских госпиталях, где принимал эти препараты, чтобы заглушить боль. Но действие их имело и другие эффекты. Как-то в августе 1919 года ординарцы разыскали под Одессой знаменитого Александра Вертинского и молниеносно доставили в вагон к генералу Слащёву. Когда насмерть перепуганный шансонье вошел в штаб-вагон, на него уставились два ледяных глаза со зрачками, похожими на стволы револьверов. Яков Александрович указал на неизвестно как очутившийся в вагоне рояль и сказал:
- Прошу, господин Вертинский. Покажите, на что вы способны.
Вертинский взглянул на разложенные на столе штабные карты и ответил:
- Быть может, я буду мешать вашему совещанию?
Слащёв усмехнулся и отвернулся к столу. Вертинский начал петь. Пропел он всю ночь и лишь под утро смог вырваться из прокуренного вагона, где бодрствовал лишь обезумевший от усталости, водки и кокаина генерал.
Правда это или фантазия знал только сам Вертинский, мимоходом упомянувший об этом «эпизоде» в своих записках.
Но вот другой «эпизод» могли бы подтвердить тысячи очевидцев. В октябре того же года корпус генерала Слащёва чуть не загнал в землю лихого Нестора Махно. Последний прорубился с небольшим отрядом через слащёвские заслоны и ушел в Центральную Украину, где под его черные анархистские знамена стали более 100 тысяч крестьян.
Деникин в ярости послал генералу телефонограмму: «Приказываю немедленно разгромить махновские банды, а самого Махно повесить на железнодорожном семафоре». 16 ноября Слащё под видом подготовки к праздникам сконцентрировал основные силы корпуса под Екатеринославом и глубокой ночью нанес страшный удар по превосходящим силам противника.
Белогвардейские бронепоезда ворвались в город, прокладывая дорогу конникам сумасшедшего генерала. Махно едва успел уйти из города. Наутро генерал раздавал солдатам и офицерам Георгиевские кресты и вешал на столбах пленных махновцев.
В этот момент Махно яростно атаковал город. Казалось, «золотопогонникам» пришел конец. Но в решительный момент в гущу махновских войск влетел обезумевший генерал Слащёв. Он был в расстегнутом кителе, с шашкой в руках. Позади него неслась воющая дикими голосами сотня кубанцев-телохранителей. Отчаянные рубаки во главе с генералом в мгновение проложили шашками «просеку» из тел. Махновцы в ужасе бежали, но были настигнуты слащёвцами и уничтожены. Нестор Иванович исчез где-то в степи.
Врангель (что, кстати, не делает ему чести) почувствовал в Слащёве не просто яркую личность, но и возможного политического конкурента. Поэтому пальцем не шевельнул, чтобы  защитить командира корпуса. Хотя еще совсем недавно, когда положение Белой Армии в Крыму было достаточно сложным, ответил жалобщикам:
- Какое вам дело? Если он даже воткнет павлинье перо себе в з…цу, но будет продолжать так же хорошо драться, это безразлично.
 А ведь ещё летом 1919 года перед Слащёвым трепетали, заискивали. Ведь именно он, отстоял Крым в конце 1919 года при первом натиске красных. Крым стал подарком генералу Врангелю от Слащёва.  Генерал Врангель лично провозгласил  здравицу в честь «Слащёва-Крымского» за летнюю блестящую крымскую компанию в районе Коктебеля. Десант Слащёва в 5 тысяч штыков, тогда он оттеснил красных, вызвал панику в тылу Крымской Советской республики.
Но когда серьезная опасность миновала, тот же Врангель, описывая свою встречу с генералом 18 августа 1920 года, замечает:
«…Слащёв из-за склонности к алкоголю и наркотикам стал полностью невменяем и представлял собой ужасное зрелище. Лицо было бледным и подергивалось в нервном тике, слезы текли из глаз».
В итоге Врангель отстранил Слащёва от должности. Тогда тот сам написал рапорт новому главнокомандующему, требуя суда над собой. Почти шесть лет непрерывной войны, двенадцать ранений, контузия, тяготы походной жизни, утраты, вынужденная жестокость не могли не сказаться на психике. Тем более, что многие ранения генерал переносил практически на ногах. Чтобы уменьшить невыносимую боль от ранения в живот в 1919 году, которое не заживало более полугода, начал колоть себе обезболивающее — морфий, а затем перешел на кокаин, что и позволило навесить на него ярлык «наркоман».
Слащёв не был железным, он был всего лишь человеком, нервная система которого была полностью истощена. Но Врангель не увидел этого или… не пожелал увидеть. В своих мемуарах он впоследствии написал:
«Генерал Слащёв, бывший полновластный властитель Крыма, с переходом ставки в Феодосию, оставался во главе своего корпуса. Генерал Шиллинг был отчислен в распоряжение Главнокомандующего. Хороший строевой офицер, генерал Слащёв, имея сборные случайные войска, отлично справлялся со своей задачей. С горстью людей, среди общего развала, он отстоял Крым.
Однако, полная, вне всякого контроля, самостоятельность, сознание безнаказанности окончательно вскружили ему голову. Неуравновешенный от природы, слабохарактерный, легко поддающийся самой низкопробной лести, плохо разбирающийся в людях, к тому же подверженный болезненному пристрастию к наркотикам и вину, он в атмосфере общего развала окончательно запутался.
Не довольствуясь уже ролью строевого начальника, он стремился влиять на общую политическую работу, засыпал ставку всевозможными проектами и предположениями, одно другого сумбурнее, настаивал на смене целого ряда других начальников, требовал привлечения к работе казавшихся ему выдающимися лиц…»
Ключ к такому поведению Врангеля следует искать в международной политике. Главнокомандующий всецело зависел от  Антанты, поставившей его на эту высокую должность. Слащёв, по-прежнему плохо ориентировавшийся в политических нюансах,  считал, что пока поляки наступают на красных с Запада, Белой Армии из Крыма надо ударить с юга им навстречу. Но… Врангель получил недвусмысленные указания из Парижа: ударить всеми силами на Донбасс. Именно там до революции французам принадлежало немало шахт и заводов, а интересы сохранения и приумножения своих капиталов для них были важнее напрасно проливаемой русской крови.
Врангель был реалистом и  отлично понимал: Слащёв прав! Но и ссориться с Францией было нельзя. Из Франции в Крым шёл поток оружия, обмундирования. Именно Франция, а не Англия (в свое время отказавшая в убежище Николаю Второму и его семье) в случае чего, обещала приютить белых у себя.
Впрочем, Пётр Николаевич Врангель по мере сил пытался быть объективным. Далее в тех же мемуарах написано:
«…В заключение нашего разговора я передал генералу Слащеву приказ, в коем в воздаяние его заслуг по спасению Крыма ему присваивалось наименование «Крымский»; я знал, что это была его давнишняя мечта (приказ № 3505, 6 (19) августа 1920 г.). Слащев растрогался совершенно; захлебывающимся, прерываемым слезами голосом, он благодарил меня. Без жалости нельзя было на него смотреть. В тот же день генерал Слащев с женой был у моей жены с визитом. На следующий день мы поехали отдавать визит. Слащев жил в своем вагоне на вокзале. В вагоне царил невероятный беспорядок. Стол, уставленный бутылками и закусками, на диванах — разбросанная одежда, карты, оружие. Среди этого беспорядка Слащев в фантастическом белом ментике, расшитом желтыми шнурами и отороченном мехом, окруженный всевозможными птицами. Тут были и журавль, и ворон, и ласточка, и скворец. Они прыгали по столу и дивану, вспархивали на плечи и на голову своего хозяина. Я настоял на том, чтобы генерал Слащев дал осмотреть себя врачам. Последние определили сильнейшую форму неврастении, требующую самого серьёзного лечения. По словам врачей последнее возможно было лишь в санатории и рекомендовали генералу Слащеву отправиться для лечения за границу, однако все попытки мои убедить его в этом оказались тщетными, он решил поселиться в Ялте».
Увы, этому решению не было дано осуществиться. Осенью 1920 года в Крым ворвалась Красная Армия. Посадив жену и дочь на крейсер «Алмаз», Слащёв до последнего человека собирал брошенные командованием остатки своего родного лейб-гвардии Финляндского полка, нашел полковое знамя и буквально на последнем корабле вместе с ними покинул Крым.
Слишком уж последовательное и мужественное поведение для «законченного неврастеника», как мне представляется. Кстати, его жена и дочь благополучно добрались до Франции. Больше они никогда в жизни не увиделись: гордой генеральше и дочери генерала не нужен был нищий эмигрант, а рядом со Слащёвым уже была другая женщина – Нина Николаевна Нечволдова («юнкер Нечволодов»), племянница… начальника Главного артиллерийского управления Красной Армии. Нина Николаевна сражалась бок о бок с белым генералом с 1918 года и тоже была несколько раз ранена.
Очередная глава в жизни Якова Александровича закончилась. Добравшись с Ниной Николаевной до Константинополя, он поселился в маленьком грязном доме на окраине. По воспоминаниям тех, кто оставался с ним, «он еще больше побелел и осунулся. Лицо у него было очень усталое. Темперамент куда-то исчез. Кокаин стоил дорого, и, лишенный его, он утих и постарел сразу на десять лет». Бывший боевой генерал занимался огородничеством и жил в лютой бедности.
Но окружающие ошибались: темперамент Слащёва никуда не исчез. Больной и нищий, он резко и публично осуждал Главнокомандующего и его штаб, за что по приговору суда чести (?!?) был уволен от службы (??!!??) без права ношения мундира. В ответ на это очередное издевательство Слащёв в январе 1921 г. издал книгу «Требую суда общества и гласности. Оборона и сдача Крыма (Мемуары и документы)». Стоит ли говорить, что приязни со стороны бывших товарищей по оружию это ему не принесло?
Его  снова начали осаждать журналисты. Слащёва единодушно проклинали и красные, и белые. Верным ему остались лишь несколько офицеров, которые и принесли как-то генералу текст тайного соглашения  Врангеля с Антантой.
Оказывается, тот столько пообещал Парижу и Лондону, что от «великой, неделимой России», в случае победы белых, остались бы только рожки да ножки. И, вот, Слащёв открыто высказывает своё мнение: «Красные – мои враги, но они сделали главное – моё дело: возродили великую Россию!» И тут же отрезал в своем духе: «…а как они её назвали – мне на это плевать!».
Это практически немедленно становится известным в Москве и председатель ВЧК Феликс Дзержинский делает абсолютно неожиданный ход.  На заседании Политбюро он поставил вопрос «о приглашении бывшего генерала Слащёва (правда, уже разжалованного Врангелем в рядовые) на службу… в Красную Армию».
После первого шока мнения в Политбюро разделились. Против проголосовали Зиновьев, Бухарин, Рыков и некоторые другие. За: Каменев, Сталин, Ворошилов. Воздержался – Ленин. И всё же Дзержинский сумел настоять на своём предложении.
В ноябре 1921 года на итальянском пароходе «Жан» генерал Слащёв с женой и ее двоюродным братом князем Трубецким прибыл в Севастополь. Новая старая Родина восприняла Слащёва не как солдата, а как генерала. Чуть позже к нему присоединились бывшие белые генералы И. Клочков, Е. Зеленин, полковники Д. Житкевич, В. Оржаневский, Н. Климович, М. Лялин и др. Все они получили в РККА высокие командно-преподавательские должности, свободно выступали в дискуссиях по истории Гражданской войны.
В Севастополе Слащёв был встречен главой ВЧК Ф.Э. Дзержинским и на его личном поезде доставлен в Москву.
Троцкий писал В. Ленину в связи с возвращением Слащёва:
«Главком (С.С. Каменев) считает Слащева ничтожеством. Я не уверен в правильности этого отзыва. Но бесспорно, что у нас Слащев будет только «беспокойной ненужностью». Он приспособиться не сможет. Уже находясь в поезде Дзержинского, он хотел дать кому-то «25 шомполов».
Тем не менее, примирение красных с белыми, прекратившими сопротивление, в определенной степени, состоялось. В 1922 году Слащёв собственноручно написал обращение к офицерам и генералам бывшей белой гвардии, находившимся в эмиграции – последовать его примеру и вернуться на Родину. К исходу 1922 году в Россию вернулось 223 тысячи бывших эмигрантов.
А за границей в среде «непримиримых» генерала Слащёва заочно приговорили к смертной казни. Узнав об этом, он только пожал плечами и проронил:
- Меня все равно убьют свои, какая разница, где.
Однако в России казнить «кровавого генерала» никто не собирался — слишком ценен был его боевой опыт и знание военного искусства. В 1924 году генерал Слащёв возглавил московские курсы «Выстрел» —  в то время фактически главную военную академию страны. Он обучал курсантов «борьбе с десантами», «маневру как залогу победы». Между вчерашними смертельными врагами теперь разгорались кабинетные битвы, споры о тактике затягивались до полуночи, переходя в дружеское чаепитие в общежитии командного состава.
Правда, не все прощали Слащеву обиды. Анализируя поход на Варшаву, он высказал мысль, что основной причиной его неудачи стала тупость командования красных, а некоторые приказы открыто назвал «идиотскими». С места вскочил черный от ярости Буденный (на которого, кстати, и намекал Слащёв), выхватил из кобуры револьвер и выстрелил в преподавателя. К счастью, промахнулся. Слегка побледневший Слащёв подошел к Буденному, которого успели к этому времени уже скрутить, и сказал:
- Как вы стреляете, так и воевали…
Один из бывших слушателей курсов «Выстрел» вспоминал впоследствии:
«Преподавал Слащёв блестяще, на лекциях народу полно, и напряжение в аудитории было порой как в бою. Многие командиры — слушатели сами сражались с врангелевцами, в том числе и на подступах к Крыму, а бывший белогвардейский генерал не жалел ни язвительности, ни насмешки, разбирая ту или иную операцию наших войск».
Что ж, и при новой власти коллеги относились к Слащёву, как и до революции: с ненавистью и страхом. Любви он ни в ком не вызывал, да и не мог вызвать. Хотя бы потому, что сам откровенно никого не любил и даже бравировал своим равнодушием, иногда доходя до откровенных издевательств.
В 1925 году кинокомпания «Пролетарское кино» сняла исторический фильм о бароне Врангеле. В роли Слащёва снимался... сам Слащёв. Он не боялся мести своих бывших врагов и их родственников: давно был готов к смерти, слишком часто смотрел ей в ее лицо.
И все-таки она настигла его внезапно. 11 января 1928 года Яков Александрович Слащёв был убит в собственной квартире выстрелом из пистолета неким Коленбергом, брата которого якобы повесили по приказу генерала в Крыму. Убийцу генерала подозрительно быстро выпустили на свободу еще до окончания следствия. Еще более странным было то, что «мстителю» понадобилось свыше пяти лет, чтобы убить человека, не укрывшимся за толщей Кремлевских стен, а мирно, без охраны проживавший в своей частной квартире и ежедневно ходившим на службу – тоже без охраны.
Но если учесть, в какой момент произошло это «бытовое преступление», то возникает мысль о том, что человек, известный своей решительностью, беспощадностью и бесстрашием, стал очень неудобен и даже опасен. Несомненно, проживи генерал Слащёв еще несколько лет, он бы неизбежно попал в страшную машину Великого террора. Но кто-то не захотел дожидаться еще несколько лет.
Так закончилась вторая или даже третья жизнь «генерала Яши». Через три дня его тело было сожжено в крематории при Донском монастыре, место захоронения урны - неизвестно. Так же, как и судьба его вдовы.
Но для целого поколения Слащев навсегда остался последним символом Великой России. Символом жестоким, ошибавшимся, но несломленным…
Слащёв был одной из самых противоречивых личностей периода Гражданской войны, воплотившей в себе все лучше и худшее, самое низкое и самое возвышенное из того, во что могли превратить человека эти трагические годы.
Генерал, согласившийся служить красным, но не опозоривший чести белого офицера…
Теоретически этого не могло быть, но жизнь создает порой ситуации, противоречащие любой логике и здравому смыслу.
Поправьте меня, если я ошибаюсь.