Небесный огонь

Вы думаете, что от любви нельзя сойти с ума? Вы правы! Человек, считающий себя нормальным, не позволит себе сойти с ума от любви. Да и зачем сходить с ума? Спокойные, ровные чувства, забота и внимание не требуют надрыва. А как быть человеку с тонкой, как паутина душой, ярко и образно воспринимающему все, что относится к переживаниям? Такой человек очень даже подвержен психическим расстройствам. Так, может, нужно осторожнее относиться к таким людям и их чувствам? Я думал, что сумасшествие подходит больше для мужчины, чем для женщины. Якобы, у женщин более гибкая психика, и она может разговаривать сама с собой, договариваясь со своей душой. Случай, о котором я узнал, заставил меня задуматься и иначе посмотреть на женщину. Неужели она действительно способна так страдать?
Мой давний друг психиатр принес мне из клиники письма одной сумасшедшей. Мать пациентки  разрешила использовать их по своему усмотрению. По профессии я журналист. Эти письма не оставили меня равнодушным, и я решил поделиться ими с вами. Когда я их читал, у меня складывалось такое впечатление, что я подглядываю за душой женщины. Я хотел понять, за что можно так любить, во имя чего? Я был уверен, что любовная страсть, заканчивающаяся в психиатрической больнице, присуща не вполне здоровому человеку. Письма внесли смуту в мою душу, и я засомневался. Кто же мы, когда любим, сумасшедшие? Может, люди, которые считают себя нормальными, как раз и не могут так остро чувствовать, страдать, отдавать себя другому? Может, если бережнее относиться друг к другу, меньше было бы несчастий и больше было бы возможности сохранить вспыхнувший огонь счастья?
Первое письмо, которое я открыл, не внесло никакой ясности. Все было изложено толково и освещало, вроде бы, обыденные житейские проблемы…
«Милый мой, здравствуй!
У меня все хорошо! Вот уже почти месяц я живу в этом странном доме, где все очень внимательны ко мне и почтительны. Почему-то они думают, что мне трудно приготовить обед и даже заправить постель. Уверяю тебя, мне это совсем не трудно. Но, Бог с ними, я не хочу их огорчать и позволяю им заботиться обо мне. Правда, мне не понятно, почему обед привозят на тележке. Можно ведь было принести на подносе, это было бы красиво, как в ресторане. У них на головах белые шапочки, как у поваров. Я совсем не это хотела тебе рассказать. Никак не пойму, почему я стала тебе не нужна? Почему ты уехал, оставив меня? Ты забыл попрощаться.
Последнее время я много анализирую. На каком этапе наших отношений потух блеск в твоих глазах? Я предполагаю, все началось с того, что мы не поняли друг друга, обыденно просто, как происходит довольно часто между людьми. Ты сказал одно, я услышала и поняла совсем другое, даже не другое, а противоположное по смыслу. Получается, что говорили мы на разных языках. Кто был не прав? Ты, сказавший обидные слова (извини, они мне таковыми показались), или я, которая не удосужилась даже переспросить? Ну, конечно же, ты виноват, ты! Нет, милый, это я во всем виновата! Слова быстрее собственного ума. Сначала легко бросаем слово, а потом разум догоняет, что же я наделала?! Он же не так поймет! Возможно я тоже огорчала тебя словами, но не нарочно. Да ты и не переспрашивал. Думаю, тут мы оба были не правы. Одному надо думать, что говорить, другому всегда точно понимать смысл. Ведь нередко мы переспрашиваем собеседника: «Извините, я правильно вас понял (поняла)?» Но это мы можем спросить у кого угодно, выставляя свою интеллигентность. А близким дорогим людям мы часто говорим, не думая, обидят ли их наши слова. Нам кажется, что нас всегда поймут и простят любую чушь, сказанную, например, в порыве чувств. Как потом горько приходится за это расплачиваться!
Мы ехали в метро. Ты загадочно наклонился ко мне и мягко сказал, касаясь губами моего уха, приятно щекоча:
-Ты покатайся по кольцевой часик, а потом придешь ко мне. А сейчас я сойду. Я жду встречи с одним дорогим для меня человеком…
Я даже не успела от удивления широко открыть глаза, как за твоей спиной захлопнулась дверь.
Что только я не передумала! И, что у тебя появилась другая женщина, и что ты от меня что-то скрываешь, и что ты захотел со мной расстаться и не придумал ничего более умного, и что так со мной еще никто не поступал и многое, многое другое…
Я закрыла ладонью рот, чтобы не разрыдаться в вагоне метро. Мне казалось, все смотрят и показывают на меня пальцем: «Ее бросили, бросили! Смотрите, как быстро он убежал!» Взгляды людей хлестали меня. Я чувствовала себя раздетой догола, прикованной к сиденью.
А ты тем временем мчался в магазин накупить разной вкусной всячины и устроить мне праздник. Через час ты стоял в прихожей с цветами, сияющей улыбкой, а за твоей спиной был накрыт праздничный стол со свечами. Но не через час, не через два я не появилась. Я выливала свою обиду на тебя у своей подруги. Когда ты утром все-таки разыскал меня, ревели мы оба. Я от того, что какая я бестолковая, а ты от того, сам, не зная от чего. Ну, хорошо, с этой историей мы разобрались, хватило ума. А дальше, а дальше еще хуже…Ты перестал дарить мне праздники».
Последние строки письма были написаны неразборчиво, дрожащей рукой. Уголок листка был помят.
Друг мне рассказал, что в больницу привезла ее мать. Она испугалась за свою дочь, которая находилась в сильнейшей депрессии. Ее не интересовало происходящее вокруг, она отказывалась от еды, сидела на кровати, качаясь вперед-назад, и смотрела в одну точку. Ничего вразумительного мать не могла сказать, знала только, что дочь любила женатого мужчину. Жила она с дочерью в одной квартире с дедом.
Сначала в больнице она ни с кем не разговаривала и вела себя спокойно. Потом вдруг начала писать письма, приносить их к врачу со словами:
-Передайте это ему, пожалуйста.
Но передавать их оказалось некому. Ее мать объяснила, что тот человек уехал в другой город к семье.
И ящик письменного стола врача стал заполняться письмами…
«Здравствуй, солнце мое!
Они считают меня сумасшедшей! Я нарисовала пейзажи (места наших встреч) и попросила прикрепить их на потолок. Они тут же решили, что я сошла с ума! Но ты-то, надеюсь, понимаешь меня? Как это чудесно, открыв утром глаза, сразу попасть в то место, где мы были счастливы! На одной картине изображена речка и гнилой пенек. Помнишь, милый, я сказала, что твоя ко мне любовь защищает меня от старения и высыхания. И когда ты перестанешь меня любить, я превращусь в трухлявый пенек. Ты не поверил и засмеялся. Ты зря смеялся. Я чувствую, как мои внутренние органы уменьшаются, сохнут и сохнут… Эти люди думают, что процесс распада сердца можно прекратить, поставив мне градусник или дать снотворное, уверяя, что это витамины. Я научилась бороться с лекарствами, они на меня не действуют, я внутренне их отторгаю. Никто не понимает, что я не хочу вылечиться от любви!
 
Любовь такое чувство,
Оно не всем дано!
Похожее на ветер,
Ворвавшийся в окно!

Да, это плохие стихи, они написаны не по правилам, но от души. Ты говорил, что они отвратительны.
Почему, когда я заботилась о тебе, ты убеждал меня, что это ущемляет твою свободу. Но ведь я искренне хотела участвовать в твоей судьбе! А ты говорил, что не веришь в бескорыстность моих поступков. Зачем же нужно было нам встречаться, привязываться друг к другу? Для тебя это было романтикой, легким разнообразием. Ты долго скрывал, что у тебя семья. Ну и пусть! Я не хотела тебя уводить. Тебе было трудно поделиться со мной своим теплом и участием? Может, тебе казалось, что я слишком многого от тебя хотела? Так это не так! Мне достаточно того, что я тебя очень сильно люблю. И мне казалось, что моей любви нам хватит на двоих. Я думала, что любовь не зависит от семейного положения или места в обществе. Она вообще ни от чего не зависит! Она или есть, или ее нет. Ты хотел поставить любовь в рамки бытовых условностей. Это недопустимо, ее нельзя лишать свободы!
Сейчас полдень. Принесут обед, будут задавать пустые вопросы о моем самочувствии и мешать думать о тебе. Я так рада, что у меня появилось много свободного времени для тебя.
Я смотрю на нарисованный висячий мостик через речку, он никак у меня не получался, я рисовала его три раза, и вспоминаю твои слова.
-Говоришь, ради меня все, что угодно сделаешь? А прыгнуть в воду можешь?
Тогда ты удержал меня, сказав, что пошутил. Но я не шутила. Вечером я пришла и прыгнула с моста, чудом выбравшись на берег. Ты же не знал, я плохо плаваю. Я не рассказала тебе об этом, ты все равно бы не поверил.
Принесли обед. Курица жалобно спряталась под картошкой. Желудок объявил мне бойкот».
Письма были написаны каллиграфическим почерком.
«С солнечным звонким утром, милый!
Ночью, когда все уже спали, я выглянула в окно и увидела сверкающие на небе слезы.

Луна светила мне в глаза
И не давала спать.
С неба капнула слеза
И возвратилась вспять…
 
Вдоль тополиной аллеи перед моим окном стоят фонарные столбы. Один фонарь покосился и ярко освещал оранжевым светом не дорожку, а небо. И вдруг, откуда ни возьмись, появилась стая обыкновенных ворон.  Они махали крыльями и кружились над светом. И так как они освещались снизу, создавалось впечатление, что это полыхают языки пламени на черном небе. Небо было в огне, оно горело! Это великолепно! Я дарю тебе этот небесный огонь, милый! Может, моя любовь еще сможет разжечь потухший огонь в твоей душе?
Я нарисовала дорогу, не соблюдая правил перспектив, она не сужается вдалеке, а наоборот, расширяется. И вдоль дороги растут не деревья, а розы, алые, алые розы. Однажды я принесла тебе одинокую розу.
-Как она прекрасна, похожа на тебя, - сказал ты.
-Нет, милый, она мертва. Она еще жива какое-то время, и даже распустится, но ее уже лишили любви, внимания, заботы и ласки. Так и я не смогу жить без твоей любви. Помни об этом!
Эта картина с розами у всех вызвала смех. А я вспоминаю, как мы шли по этой дороге, и ты первый раз попросил, постучав в мое сердце:
-Можно войти?
-Да, милый, только не надо в обуви по сердцу, - ответила я.
-Перед тем, как куда-нибудь войти, я всегда снимаю обувь, - веселился ты, не поняв меня.
Ты влюбился, остановился и испугался. Ты испугался обжечься и стал искать повод реже со мной встречаться. Тебя стали раздражать мои непонятные для тебя сравнения, образы, моя одежда, прическа. Ты чаще стал называть меня полоумной. Ты прости меня, я не могла иначе. Я до сих пор не умею приспосабливаться и выбирать в жизни устойчивое положение. Разве ты не мог честно сказать, что твои чувства охладели, я тебе надоела своей излишней опекой, и ты захотел расстаться со мной. Ты проявил трусость, так как прекрасно знал, что, сократив время наших встреч, ты заставишь меня искать их, нервничать, терять рассудок и делать глупости. И я стала совершать непоправимые ошибки, одну за другой. Ты знал, знал это! И как прилипчивую уличную собачонку, ты отгонял меня ногой, чтобы я отстала от тебя и не смотрела тебе больше в глаза, и не вымаливала чуточку любви и ласки. Тебе хотелось меня обвинить в нашем расставании. За что ты наказываешь меня своей нелюбовью? Что я сделала не так?
Извини, радость моя, я вынуждена прерваться. Ко мне пришли гости. Два болтливых воробья стучат по подоконнику».
Письма были написаны странным образом, то вдоль, то поперек, то по косой, то снизу вверх. Они еще были иллюстрированы рисунками, в основном цветными карандашами. На последнем письме было изображено несколько фаз луны. Луна плачет, плачет, тает и превращается в месяц. На других письмах веточки, крылья, лепестки, семена растений. Многие рисунки были обведены и внизу приписано «Дарю». На письмах не проставлялись даты, и я не смог разложить их по времени написания. Только в последнем письме было написано, что оно последнее.
«С прохладным задумчивым днем тебя, милый!
Облака захватили в плен солнце. Не беспокойся за меня. Я стараюсь никому не досаждать своими вопросами и предложениями. Жаль, что не разрешают завести собаку, я бы с ней гуляла, одной скучно. В компоте иногда плавают рыбки.
Ко мне сегодня без стука вошла женщина, посмотрела на картину, где я нарисовала каменную гору в виде пирамиды, а рядом груду песка, все, что осталось от горы. Смотрела она на нее долго.
-Это неправда. Она каменная, не развалится, - сказала она и вышла, не попрощавшись.
С каким трудом мы создавали с тобой по камушку пирамиду любви. И как были счастливы, находясь на вершине! Чего ты испугался, милый? Ты так легко разбросал эти камни и спустился на землю. Я протягивала тебе руки, оставаясь на вершине, стараясь помочь тебе опять подняться ко мне. Но ты отмахивался от меня, как от назойливой мухи. Тебя напугал мой огонь?
Потом ты стал меня унижать, оскорблять и высмеивать. Ты подумал, что если встанешь на голову униженной тобой же женщины, то будешь выше? Милый мой, я слишком добра к тебе, чтобы чувствовать себя униженной!
Зачем ты ко мне приходил вчера вечером, на закате? Я видела тебя, ты прятался за дверью, не отпирайся. Я открыла дверь, а ты убежал. Я видела тебя за деревьями через окно. Не бойся, приходи ко мне, я обещаю молчать и не плакать. Приходи, я жду тебя. Пожалуйста, приходи! Умоляю!»
Она не складывала листочки писем, а приносила врачу в развернутом виде, держа их бережно на ладони, как очень дорогую вещь. И не спрашивала, есть ли ответы на письма.
 «Сегодня уныло с утра, но я желаю тебе тепла, милый!
Я люблю овсяную кашу, но не каждый же день! Еду полагается иногда солить. Я попросила поставить в комнату рояль, а они сказали, что умников здесь хватает. К чему это они? Вчера я играла Шопена. Я сидела на краешке стула с прямой спиной и легкими руками. Педаль, как всегда, холодная. Тебе бы понравилась моя игра. Приходи, я сыграю тебе. Петь мне не разрешили. Все очень много спят.
Как-то ты обвинил меня в хитрости и сказал, что я имею в запасе нескольких мужчин. Зачем ты так говорил, ты хотел, чтобы так было? Тебе легче было бы со мной расстаться? Ты увидел меня с мужчиной, совершенно случайно я встретилась с одноклассником, и наговорил много гадостей. Не захотел даже выслушать меня. Откуда это нежелание, непонимание? Да от недоверия! Пока ты будешь предполагать, что возможен обман, ты всегда будешь подозревать и слышать двойной смысл в словах. Через какое время наступает доверие? Можно ведь годами общаться и не понимать друг друга. Стоит ли тогда быть вместе? Может, попробовать научиться напряженные ситуации превращать в шутку? Ляпнул что-нибудь и сразу же: «Я пошутил!» И всем весело. А если раз ляпнул, два, сто раз? Все время смеяться и прощать? Это как иголочкой - кольнул легонько, вроде и не больно. А если постоянно покалывать, без перерыва, больно? Да отвратительно!
Так что, милый, в руках у тебя последнее к тебе письмо. Я не в силах выдерживать твои колкости. Мы действительно не понимали друг друга. Я прикладывала все усилия понять тебя и в то же время допускаю, что ты думаешь так же по отношению ко мне. Очень даже может быть! Но, извини меня за мое наивное представление о счастье двух людей. Думаю, что все-таки важно спокойствие, а спокойствие без доверия невозможно. Получается, я не оправдала твоего доверия, тысячу раз извини. Хочу сказать последнее слово, вот опять получается, что я тебе даже не даю возможности на ответное. Видно, мое терпение лопнуло первым. Ты просил, если я пожелаю расстаться с тобой, чтобы я оставила свои координаты, не лишала тебя возможности разыскать меня и объясниться. Все, дорогой, я действительно ухожу от тебя навсегда и не оставляю своего адреса. Я ухожу в себя, а здесь нет адреса. Ведь все начнется сначала, мы оба об этом знаем. И пишу я тебе лишь для того, чтобы ты был спокоен и знал, я не держу на тебя зла и очень тебя люблю! Но лучше, если мы будем любить друг друга на расстоянии. Мы не смогли любить, находясь рядом, или не захотели. Не все ли теперь равно. Я не хочу больше выгораживать тебя в своих глазах и оправдываться самой. Еще раз прости!
Ты догадался, для чего я тебе писала? Я думала, что через бумагу, ручку и слова я смогу избавиться от излишков своих эмоций и начать любить тебя сдержанно. Но можешь себе представить, я опять совершила непоправимую ошибку. Воспоминания о тебе стерли все мои обиды и разожгли любовь еще сильнее. Но этот огонь будет гореть теперь только для меня, и мне не с кем им будет делиться. Видно тому быть! Милый мой, если захочешь разлюбить - не вспоминай! Я ничего не могу с собой поделать! Желудок не желает заключить со мной перемирия. Я прошу тебя об одном:

Дай мне свободу!
Дай мне уйти!
Отпусти мою душу!
Только память храни!».

Это действительно было последнее письмо, она перестала писать. А картины развесила в коридоре. Несколько писем я все же опубликовал в газете. Недели через две ко мне в кабинет зашел высокий, худощавый мужчина. В руках он держал газету. Когда мы выяснили, что это тот самый человек, кому предназначались письма, он попросил отдать их ему. Поинтересовался, где она находится. По его взгляду я понял, что вряд ли он ее навестит.
Он стоял ко мне спиной и смотрел в окно.
-Я не хотел тебя обидеть. Я же не насовсем уехал, я пошутил, я должен был вернуться. Ты опять меня неправильно поняла. Я любил тебя. Прости, - сказал он еле слышно.
Пустые слова, некому их было слушать, кроме меня.
Я смотрел на этого невзрачного мужчину и думал, как могла ему выпасть такой силы любовь? Не понимаю, ничего не понимаю! Как он мог не сберечь ее? Что ему было нужно, чтобы ради него она бросалась с моста в доказательство своей любви? Может, мы слишком много требуем от женщин? И чтоб любила, и не мешала, и чтоб заботилась и не надоедала. Опасно играть с чувствами.
Честно говоря, втайне я ему завидовал и презирал его за трусость, за недостойную мужчин трусость.