Вторжение. глава Х

Было ясное летнее утро. Берег реки окутывала легкая дымка. Ночной туман, словно врасплох захватило солнце. Слабый аромат причудливых лиловых растений, чьи соцветия клочьями усеивали берег, издавали болотный запах, которого, казалось, так не хватало реке.
Гилберт Уорд – друг и управляющий асьендой Гарта гнал скот на выпас к Змеиному Ручью, где находилось дальнее пастбище. От росы на сухих травах равнина пахла прелью. Насквозь все эти благоухания настойчиво пробивал запах табака от курительной трубки, торчащей в зубах мистера Уорда. Два гурта скота Уорд распорядился оставить на пастбище около болот под наблюдением двух пеонов, служивших у Гарта в качестве пастухов-вакеро. Сам же он, поскольку получилось так, что пастухов в хозяйстве не хватало, по просьбе Гарта выбрался сюда, к Змеиному Ручью.
К концу дня скот должен был забрать Монтерей и пригнать его на ферму для дойки. Передав мальчишке стадо, Гилберт рассчитывал отправиться домой, на собственную ферму. В округе он считался одним из самых знатных и успешных овощеводов и промышлял поставками овощей на север – торговую факторию Порт Арканзас и на юг, в Новый Орлеан. Собственное хозяйство Гилберт в основном возложил на своих двух дочерей и их мужей, себе же отвел функцию счетовода, распределяя доход между всеми членами семьи участвующими в его деле.
На прагматичность друга как-то обратил внимание Дик Гарт, заметив, что тому лучше удается управлять  хозяйством, чем ему самому. Кроме того,
Гарт понял, что, несмотря на поразительную независимость во всех своих поступках, Гилберт непоколебимо верен своим принципам. Он не выказывает сентиментальной привязанности, и ни когда не подчеркивает их дружеских уз, тем не менее, горячо предан интересам дела своего друга. Если сначала он мелькал в доме, как солнечный зайчик, ускользающий и незаметный, то теперь он стал для Гартов необходим как воздух. Без Гилберта Уорда, а точнее без его советов, рекомендаций и назиданий, ни Гертруда, ни сам Дик Гарт, обходиться уже не могли. Гилберт дал некогда свое согласие помогать друзьям вести хозяйство, предварительно оговорив свою долю от сбыта хлопка, выращенного на полях Гарта, и говядины произведенной на его асьенде.
Так, что гурты скота, которых он с утра разогнал по пастбищам, были ему как родные.
Гилберт, как и его друзья, более четверти века назад стоял у истоков основания Рейнджпоинта, превращая дикую, враждебную местность в оазис благополучия и свободы. Он отличался от своих друзей некоторой замкнутостью. Характер у него был на редкость сдержанный,  поведению свойственна философичность. То был отшельник разборчивый в выборе друзей и знакомых. Быстро приспособившись к трудной, но свободной жизни, он по утрам объезжал верхом холмы, где паслись стада его друга, а дни и вечера проводил за книгами, которые глотал жадно и беспорядочно. В поселке, симпатизировавшие ему фермеры, называли его просто – «Дядюшка Джи», а недруги – «Женатый на скво», так как женой его некогда была женщина чероки, которая в далеком прошлом, оставив свой народ, отправилась вместе с ним на Запад. Привязанность к жене дядюшка Джи сохранял до конца ее дней. Светлую память, о ней он носил в своем сердце.
Но всеобщим любимцем в Рейнджпоинте Гилберт стал благодаря своей редкостной простоте, искренности и склонности, скорее к рассеянной мечтательности, нежели чем к грубой праздности, да, пожалуй, благодаря умению отлично ездить верхом и стрелять «в яблочко» от бедра.
Прерия была словно в тумане, и солнечный свет, мерцающий сквозь неосязаемые частицы дрожащей дымки, казался бледно-желтым. Птицы свистели на каждом удобном суку, мили цветов насыщали ароматом воздух, когда Уорд пригнал скот к Змеиному Ручью.
Освещенная мутным солнечным светом поляна, покрытая густым ковром из сочных прерийных трав, быстро заполнилась сэссекским скотом, темно-рыжие шкуры, которого как бы растворялись в мареве тумана и лучей солнца, образуя на фоне зеленого великолепия красочный этюд кисти невидимого художника.
Гилберт спешился и направился к кустарнику, где в траве отыскал несколько заранее заготовленных длинных жердей,  из которых соорудил кораль для скота, и начал загонять его туда.
В гурте была одна черно-белая телка, выделявшаяся среди остальных, которая видимо была большой индивидуалисткой и предпочитала пастись вне стада. Как только Гилберт начинал приближаться к ней, она припускала, и вызывающе глядя на него, удалялась в сторону, мол «поймай меня, если сможешь».
Гилберт вызов принял.
Он снял с передней луки седла лассо, взяв петлю в правую руку, а смотанный конец в левую и протиснулась в гущу скота, в котором стал не заметным для игривой телки.  Он метнул лассо, которое задело один рог и соскользнуло. Гилберт метнул еще раз, и лассо обвило передние ноги телки. При натяжении петля затянулась, и телка грузно упала. Гилберт бросился к ней, с проворством рыси, но телка поднялась, толкнула его и свалила, как былинку. Встревоженный скот плотной массой стал толкаться в корале. Гилберт сделал новую попытку, забыв  о своем возрасте. Бросок был удачен; телка снова припала к земле, и, прежде чем она смогла подняться, Гилберт быстро закрутил лассо вокруг столба, завязал его простым, но крепким узлом и кинулся к телке с путами из сыромятной кожи. В секунду  ноги животного были спутаны, и Гилберт, устало пригладив свои желтые усы, запыхавшись, прислонился к столбу кораля.
Передохнув,  он привязал конец веревки к седлу и с помощью лошади отволок строптивое животное в общее стадо, перекрыв выход из кораля одной из жердей. Потом он насобирал хвороста и дров. Развел костер, соорудив жаровню, и побросал туда клейма, раскалив их добела. Процедура клеймения заняла у него добрую половину дня. В одиночку это тяжелое занятие. Но  необходимость нанести тавро на шкуры молодняка, коим были шесть телок и четыре мэвэрика  (бычка)  заставляла поступиться желанием поваляться в благоухании луговых трав.
Закончив возиться с молодняком, Гилберт ощутил, что проголодался.  Он нашел в седельной сумке немного муки, соды и пару яиц, забрав их
из-под наседки утром, смешал массу в деревянной миске с водой, и на разогретой углями чугунной сковородке, напек блинчиков, которые с удовольствием умял, запив густым кофе.
Основательно подкрепившись, старина Уорд, подложив под голову седло, а под бок ружье и пару пистолетов, под звуки безмятежности предался воспоминаниям, и не заметил, как задремал.
Раскаленное красное солнце. Звуки бубна шамана. Шипение гремучей змеи. Скрюченные пальцы того шамана, что поет песню Солнцу, появляются из черной бездны и хватают змею за голову. Руки шамана сворачивают голову змее, отрезают ее, и отдают ему, чтобы он ее закопал. Потоки дождя переполняют реки. Олени уходят, и охотники не могут их найти. Руки шамана вытягивают тело змею с востока на запад. Шаман снова поет молитву. Шаман без лица подносит тело змеи к своим губам и зубами разрывает его. …Женщина? Женщина! Ему кажется, что он знает эту женщину. Она помогает шаману… Они топят жир змеи. Он, чтобы вылечиться должен съесть мясо змеи. Мор в деревне индейцев. Трупы, трупы, трупы… Их дом… Женщина… Она его женщина, откусывает по кусочку мяса от подвешенного тела убитой шаманом змеи. Пережевывает их, затем смешивает эту массу с водой и обрызгивает ею его, и детей.
«Нэнси!» – вскрикнул Гилберт во сне. Он ужасающе всхрапнул, потом зашевелился, потянулся и открыл глаза. Ему захотелось пить, и он потянулся к кожаной фляге, нащупав ее рядом с седлом под головой. Гилберт привстал и начал протирать глаза. Воды во фляге не оказалось, и он решил направиться к роднику.
 В кустах возле родника защебетала одинокая птица. У выкорчеванных корней булькал родник. Вода медленно, но упорно подмывала корни. В размытой у корней почве образовался маленький прохладный водоем, переливавшаяся через край вода в нескольких шагах дальше снова уходила в землю.
 Утолив жажду, он окунул в воду голову и руки и сразу почувствовал себя лучше.
«Надо же такому присниться!?» – молвил он вслух, взглянув на небо.
Сухой, бодрящий ветерок, пробежал по плоской равнине, под затянутым тучами небом, и как показалось Гилберту, прогнал  остатки сна.
«Монтерей чертенок. Ну, где же ты? – вспомнил  он, что за стадом должен прибыть мальчишка.
Гилберт не видел солнца из-за густо переплетенных туч над его головой и мог ориентироваться только по сумеречному грустному рассеянному свету, проникавшему сквозь тучи.
«Интересно, который час», – подумал он вслух, – видимо  долго я спал.
Он хотел было вернуться к коралю, где умиротворенно шевелили челюстями, лежавшие на траве коровы, но на миг замер, почуяв присутствие кого-то в кустах. Гилберт незаметным движением руки нащупал в голенище сапога рукоять ножа, всем видом показывая, что рассматривает журчащую воду в роднике. Потом резко вскочил, развернулся и, взмахнув рукой, кинул нож, поразив невидимую цель, которой оказалось тело притаившегося в кустах у родника человека, одетого в черное.
Тот упал бездыханный, лицом уткнувшись в землю, даже не вскрикнув, успев сделать одно лишь движение – потянуться скрюченными пальцами к висевшему на поясе пистолету. Он был недвижен, и только яркая лужа крови медленно растекалась вокруг него, потом,  мало-помалу кровь начала густеть, темнеть, и наконец, застыла и впиталась в землю, оставив тусклое бурое пятно. На секунду воцарилось мертвое безмолвие, потом в кустах послышалась торопливая возня и наконец, из сумерек донесся приглушенный дорожной пылью стук копыт.
«Никак Монтерей»!? – радостно произнес Гилберт, и поспешил к коралю.
Двое «черных всадников» гнали перед собой в ошейниках, словно собак четверых чернокожих – трех мужчин и одну женщину. Руки у негров были связаны, а тела исхлестаны плетьми, на рубцах виднелась запекшаяся кровь. Увидев стадо коров и пастуха, всадники стреножили своих коней.
– Эй, вакеро! – к переправе тропу не подскажешь, – бодро  спросил один из них.
Гилберт повернулся к ним спиной и зашагал к своему седлу, где лежала пара пистолетов и дробовик.
– Вакеро, ты глухой? – бросил он, не получив ответа.
Гилберт медленно приподнял ружье.
– Нет. Я слышу тебе, сынок, – ровно сказал он в ответ, направив ствол дробовика в сторону юга. – Туда переправа.
– Старик, ты случайно не встречал нашего приятеля?
– Встречал.
– Да, ну? – удивились оба «черных всадника». – Правда? Где?
– Вон там, в кустах, у родника.
Один из всадников с трудом спешился и зашагал, звеня шпорами, к тому месту, куда указал Гилберт. Его взмыленная лошадь испустила тяжелый вздох, понуря голову закачалась, и закрыла глаза.
–Митч! – раздался голос  от родника.
–Что там? – отозвался тот, кого называли Митч.
– Джим Выпивоха мертв. Нож в сердце вогнали.
– Вакеро, ты не видел, кто его завалил? – спросил Митч.
–Я, – хладнокровно  заявил Гилберт, явно обескуражив парней.
Рука Митча потянулась к оружию. Заметив это, Гилберт мгновенно вскинул дробовик и спустил курок.
Взвизгнув от боли, Митч выронил ружье, и схватился за правое плечо, из которого хлынула кровь. Его подельник, что возвращался от родника, развернулся и бросился к кустарнику, но второй выстрел Гилберта изрешетил тому спину, так, что он упал замертво как подкошенный.
Связанные чернокожие встрепенулись, и бросились было бежать, но их оковы не позволили  сделать этого. Выстрелы напугали коров в корале, и среди них началась паника.
– Чертов старик! Будь ты проклят шакал! – ругался раненый Митч.
– А что так, парень? – невозмутимо произнес Гилберт, отбросив дробовик и подхватив с земли один из своих пистолетов.
–Ты же в меня попал, старый дурак! – негодовал Митч, кружа на своей лошади.
– Разве? – выказывая абсолютное безразличие, произнес Гилберт. – Если бы я в тебя попал, сынок, ты сейчас не говорил бы со мной. – Мазать стал. Старею.
– Дай чем перевязать, истекаю кровью! – вопил Митч.
Гилберт достал из парфлеша кусок ткани и бросил Митчу.
– На, и проваливай. Черных людей я у тебя забираю.
Схватив тряпку, Митч пришпорил коня.
– Вакеро! – кричал он. – Я найду тебя, вакеро! Мы вернемся, проклятый навозник, еще вернемся.
– Только не споткнитесь, когда будете возвращаться, – бросил Гилберт ему вдогонку. Но, Митч его слов уже не слышал.