Раскаяние

Возрождение

Осенний пестрый лес, поскрипывают деревья, шелестят опавшие листья, лучики солнца с ласковым ветерком играют в прятки. По нарядному, восторженному лесу угрюмо бредет женщина. Ее не интересует красота вокруг, она не слышит пение птиц, она поглощена собой, укутавшись в тяжелые мысли. Ей можно было дать все сорок, но ей не было и тридцати. Не только стоптанные мужские ботинки на ней не ее размера, но и поношенная блеклая куртка явно не с ее плеча. Она постоянно задергивала вверх длинные рукава куртки, освобождала руки и откидывала распущенные каштановые волосы назад, но они не слушались и отдельными спутанными прядями спадали на глаза и небрежно свисали на плечи. Было что-то милое и по-детски привлекательное в мелких чертах ее лица с острым подбородком, в синих живых глазах, выпуклых бледных губках и курносом носе. Казалось, все должно было дышать молодостью, беспечностью, счастливой веселостью, но холодный жесткий взгляд говорили о непростой судьбе, о многих трудных событиях прожитых лет.
Деревья ветками цеплялись за волосы, тормошили, пытались отвлечь от тягостных мыслей и обратить на себя внимание. Но она только отмахивалась, отламывала колючие веточки и швыряла на желтые дорожные листья, раздражаясь еще больше:
- Отстаньте!
Листочки вздрагивали, оживали, взлетали и, вальсируя, опускались на землю.
Ее не удивляло, что ветки, словно живые, прикасались к ней. Ее вообще мало что удивляло. Она добрела до реки, встала у самого края на четвереньки и стала жадно пить воду. С мокрыми волосами, продолжая стоять на четвереньках, устало повернула голову вправо, влево и спросила свое отражение в воде:
- Куда же дальше?
Вверх по реке, против течения плыл оранжевый кленовый лист. Он даже не плыл, а игриво  подпрыгивал через мелкую рябь и приглашал следовать за собой.
- Хорошо. Я пойду, - сказала она вибрирующим голосом и выдохнула, - я на все согласна.
Медленно поднялась с колен и пошла вдоль берега за листочком.
С волос, как с весенних сосулек, стекала вода. Она уже не задергивала рукава и не поправляла их, а просто шла и шла, твердо зная, куда теперь идти и зачем. Берег стал незаметно расти, и приходилось подниматься все выше и выше. Когда женщина, наконец-то, вскарабкалась наверх, она увидела небольшую полянку с огромным пнем многовековой сосны посредине и потухший костер, но угли еще тлели. Рядом с костром стоял походный котелок, и лежала алюминиевая ложка. Она открыла крышку и заглянула внутрь. Глаза заслезились от давно забытого запаха еды, горячей картошки с тушенкой. Она схватила ложку и быстро все съела. Перебороть навалившийся сон не было сил. Женщина легла прямо на землю на бок, как ребенок, поджав под себя ноги и сложив ладошки под щеку. Даже во сне ее не оставляли мучительные  мысли, она то и дело вздрагивала, всхлипывала и прерывисто вздыхала, иногда стонала.
Открыв глаза, она увидела сходящиеся куполом в одну точку верхушки сосен.
- Небо…, - произнесла она тихо, лежа на спине, и потянулась. - Не дошла…
- А куда шла-то? – басовито спросил кто-то рядом.
- К Богу, - ответила она просто, глядя в небо не поднимая головы.
- Далеко же тебе еще идти придется, - говорил все тот же голос.
- Да сколько бы ни было, все равно дойду, - вторила она.
- А что надо от Бога-то?
- Поговорить хочу.
- А ближе не с кем?.
- Ближе никто не слышит.
- Я ждал тебя.
Женщина приподнялась на локтях и посмотрела на того, кто с ней разговаривал. По сравнению с ней, мужчина лет сорока, одет был изысканно и довольно странно для прогулки по лесу. На нем был серый костюм с отутюженными брючными стрелками, под пиджаком белая рубашка с серым в полоску галстуком и черная безрукавка, на чищенных лаковых ботинках не видно следов лесной пыли и грязи. Он не чувствовал неловкость от своей одежды и довольно свободно сидел на пеньке, вытянув ноги. Был он высокого роста, с длинными руками, ногами, шеей, с острым носом, высоким открытым лбом, маленькой пышной бородкой и серыми умными глазами. Во всем виделся хорошо воспитанный человек и его, несколько напыщенно красивое лицо, выражало обыкновение мыслить и мягкую доброту. Узкая полоска усов словно подводила черту и создавала законченность портрета благородного мужчины.
- Это твоя картошка? – грубо спросила она, и глаза ее забегали.
- И моя и не моя. Кому надо, тому и дана, - не сказал, а словно пропел красавец мужчина.
- Ты что здесь делаешь? – не меняя грубого тона, поинтересовалась женщина и села, скрестив под собой ноги.
- Ты же поговорить хотела, - ответил он спокойно под легкий шум ветра.
Доброжелательный тон мужчины начал ее раздражать. Ей ни с кем не хотелось встречаться, тем более разговаривать.
- Немного ты на себя берешь? – дерзила она.
- Раз беру, значит донесу. Ты лучше поешь.
- Я все съела.
- Там еще есть.
Она не поленилась встать и заглянуть в котелок. Картошки с тушенкой было столько, сколько она съела. Даже не предложив еду собеседнику, она быстро, сидя на коленях, с жадностью съела все. Когда она повернулась, чтобы упасть в листву, на том месте, где она лежала, был расстелен плед. Мужчина, как ни в чем ни бывало, сидел на пеньке и перелистывал тетрадь.
- Что это у тебя? – поинтересовалась она, головой указывая на тетрадь и недоуменно поглядывая на плед.
- Жизнь твоя, - убийственно спокойно ответил он, не отрываясь от тетради.
- А что ты знаешь про мою жизнь?! – насторожилась она. Загадочно появившийся плед ее уже не интересовал.
- Все, - просто ответил мужчина и захлопнул тетрадь.
- Врешь! Дай посмотреть! – подбежала она и потянулась за тетрадью.
- Нет, так не пойдет! – вскочил он и, защищаясь плечом, убрал тетрадь за спину. И, глядя ей в глаза, спокойно продолжал: - Ты будешь рассказывать, а я сверять написанное. Мне же тоже интересно прав я или не прав, точно ли я все предвидел.
- А какое, собственно, ты имеешь ко мне отношение? – скептически спросила она и посмотрела на него исподлобья. Положение ее тела было похоже на затаившуюся кошку, чуть тронь и она прыгнет, выпустив когти.
Мужчина был готов к такому повороту, похоже, он единственный знал, что здесь происходит, и еще более спокойно продолжал:
- Я создал тебя. Вернее не тебя, а твою судьбу. И вижу, что ничего хорошего из этого не получилось. Теперь придется самому все исправлять. Я рассчитывал на тебя, но ты не справилась, пришлось вмешаться. Я не могу бросить тебя в таком состоянии.
- Ты случайно не идиот? – спросила она облегченно и напряжение немного спало.
- Нет. Я писатель.
- А это не одно и тоже?
- Возможно. Итак, начнем… Ты присядь, присядь. Разговор будет долгим.
Сон как рукой сняло. Моментально прошла сытость, и засосало под ложечкой. Сначала она хотела махнуть на него рукой и уйти подальше от странного человека в наглаженном костюме, и она уже развернулась и сделала несколько шагов в сторону реки, как вдруг услышала свое имя и имя дочери.
- Зря ты, Мария, к Даше не ходишь. Она ведь ждет тебя.
Мария, как вкопанная, стояла к нему спиной и не знала, что ответить. Потом медленно повернулась и посмотрела на него в упор.
- Что она тебе сказала? – заскрипела она зубами, зло прищурившись. Этот непростой человек лез в душу, а душа-то ее была под семью замками, и никому не давалось права входить, да еще таким решительным образом.
- Я не хотел, чтобы она умирала, но она сама выбрала этот путь, - сказал писатель.
- Она же была еще ребенком, - с трудом проговорила женщина, язык не ворочался.
- Дети тоже могут видеть будущее. Ей не хотелось тебя огорчать. Она все понимала.
- Это был несчастный случай, - выдавила из себя Мария и стала больно щипать свое ухо.
- Ты врешь себе. Ты толкнула ее взглядом, - обвинял он, и листья перешептывались под его ногами.
- Это неправда! Неправда! – закричала она с такой злостью, что можно было сгореть под ее взглядом.
Но писатель сохранял ледяное спокойствие и не менял тона:
- Зря кричишь. Я-то знаю, о чем ты думала в тот момент.
- Ну о чем? О чем? – с ненавистью в голосе бросила она и сделала шаг вперед, сжала кулаки, словно обороняясь, но ближе подойти боялась.
- Ты подумала, что не сможешь дать ей материнского тепла, и она будет всю жизнь тебя только  раздражать и действовать на нервы, - каждое слово писателя бритвой резало слух Марии, но он беспощадно продолжал. – В какой-то момент ты подумала, что это она была причиной всех твоих несчастий…
- Заткнись! Заткнись! – закричала она.
Ноги подкосились, Мария беспомощно осела на землю и зарыдала…
- Крокодиловы слезы, - резал писатель. Присел спокойно на краешек пенька, закинул ногу на ногу, и продолжал тем же голосом, не спуская с нее глаз. – Ты попробуй на вкус, они даже не соленые и совсем не горячие. Они не настоящие.
Мария слизнула слезу с губ, слеза была пресная. Рыдания тут же прекратились. Он был прав. Она хорошо помнила тот осенний теплый день год назад, когда она первый раз за три года обучения дочери в школе пошла с ней и ребятами из класса в поход. Они остановились недалеко от места, где велось строительство водонапорной башни, и был вырыт глубокий котлован. По краю котлована были набросаны сухие тонкие ветки. Дети играли в футбол, и мяч упал в эту яму. Ребята ринулись его доставать, Даша бежала впереди. И когда она была уже у самого края, Мария вдруг окликнула ее:
- Даша!
Девочка повернулась на зов матери, неловко оступилась, ветка под ногами хрустнула, и, взмахнув руками, полетела спиной вниз…
Мария сначала побежала, потом все медленнее и медленнее, ноги, словно под тяжестью гирь волочились, она упала и через силу доползла на четвереньках к котловану. В голове шумело, гудело, звенели чьи-то голоса. Острая ветка впилась в ладонь, и, не чувствуя боли, она все же заставила себя посмотреть в яму… Дочь лежала на дне котлована с распростертыми руками, огромными удивленными глазами и почему-то улыбалась. «Отмучилась», - подумала Мария и потеряла сознание…
В больнице она пролежала два месяца, то беспричинно веселясь, то впадая в депрессию. Потом вдруг осмысленно сказала врачам:
- Мне к Богу нужно. Отпустите.
И ее отпустили. Пошла она в церковь помогать, любую работу выполняла. Во время службы все время в одном углу стояла, возле иконы Николая Чудотворца, молилась усердно. На какое-то время забывалась, отвлекалась, потом опять беспощадно щемило в груди и ничего не помогало облегчить душу, избавить от гложущего чувства вины. Она перестала  за собой следить, ей было все равно как и во что одеваться. Дичилась людей. И стало ей казаться, что кто-то незримый с ней разговаривает, спорит, убеждает, а последнее время все в лес приглашает, словно  встретиться желает. И подумалось ей, никак сам всевышний зовет. Недолго думая, она пошла в лес...
И вот сидят в лесу два человека, один на пеньке, другой на пледе и под лупой разглядывают свои жизни, два очень разных человека, встретившись на стыке своих судеб. Много вопросов, мало ответов и нужно найти выход. И встреча их не случайна. Вместе с опавшей листвой уйдет под снег тягостное, грязное, мучительное и на белом свежем снеге можно будет начинать писать новую страницу жизни. Мария не любила холодное время года, а сейчас ей вдруг  захотелось, чтобы наступила зима. Писатель не торопил и не мешал думать, не так-то просто сбросить груз прошлого и сделать шаг вперед. Пока он мог только выслушать…
- Я любила дочь, - выбравшись из неприятных воспоминаний, тихо сказала Мария.
- Нет, не любила. Ты винила ее в своей неудавшейся жизни. Ты не должна была этого делать.
- А ты знаешь, каким подлецом оказался ее отец? – пыталась она оправдаться.
- Я-то знаю. Но при чем тут ребенок? Он-то в чем виноват? Нельзя отыгрываться на детях! Последнее дело мстить своим детям!
Мария успокоилась, поняла, что она уже никуда отсюда не уйдет, и через минуту молчания тоскливо оглянувшись по сторонам, начала рассказывать:
- Вот кого я действительно сильно любила, так это ее отца. Я была совсем девчонкой, школу заканчивала. Он приходил ко мне в военной форме, с цветами. Холеный такой, пуговицы блестят, фуражка с козырьком. Девчонки к школьным окнам прилипали от зависти. Я готова была с ним на край света бежать. Такие слова красивые говорил, соловьем пел. Ну и что? Первая и последняя ночь с прощальным букетом: ребенком, «награжденной» болезнью, нервным потрясением и одиночеством. Все от меня отвернулись, как от прокаженной. Даже мать бросила в спину слово, которое до сих пор точит и выгрызает душу.
- Зачем ты хотела избавиться от ребенка? – жестко спросил писатель. Разжалобить его было трудно.
- А к чему ему жить с униженной матерью? - ответила она и защелкала пальцами, зарываясь глазами в землю. - Я и свою смерть искала, да неудачно.
- После этого ты стала мстить мужчинам. Всем, кто по какой-либо случайности вставали на твою дорогу.
- Ну почему же сразу мстить? – ухмыльнулась она. - Использовать по назначению. Брала у них все, что они могли дать, но, как ты понимаешь, в основном меня интересовали деньги и материальные ценности, квартиры, где можно было пожить, машины и все такое… – искала она оправдания своим поступкам. - А что мне оставалось делать? Без образования и работы, без денег и с ребенком на руках? Мать моя заботливо чемоданчик с вещичками за порог выставила. Ты что ли пожалел бы?
- Обо мне потом… Я давал тебе хороших людей, они ведь любили тебя.
Мария загоготала, запрокинув голову, и продолжала ехидным голосом, нервно отгрызая ноготь:
- А что такое любовь? Можно по-разному использовать человека. Можно честно сказать, что за определенный набор услуг нужно платить, а можно оплату заменить словом люблю и посмотреть нежно в лицо, – сказала она, расширила глаза и выпятила губы трубочкой, показав, как это выглядит.
- Ты цинична, - бросил он.
- Нет. Я прагматична, - ответила она, криво усмехнувшись. - Если бы я не обожглась тогда в семнадцать лет, может, и мне было бы достаточно слова «люблю». А когда у тебя за спиной голодный ребенок кричит, то словами его не накормишь. Понятно?
Он поднял с земли прутик и стал отламывать от него мелкие кусочки. Потом, философски потирая бороду и отводя в сторону взгляд, сказал:
-  Это мне понятно, но я думал, что трудности закаляют, воспитывают волю, делают человека чище, добрее, заставляют его искать выход из трудных ситуаций, находить работу…
Мария, привстав, сердито перебила его, не дослушав до конца его голую теорию жизни не подтвержденную практикой:
- Может, кого-то и делают. Только это чаще всего в книжках. А мне было легче и быстрее найти состоятельного мужчину с пузатеньким кошельком, лучше всего женатого, женатые более щедры, как ни странно, видно, шантажа боятся, и присосаться к нему пиявочкой.
- Но согласись, через какое-то время они начинали чувствовать твою холодность, расчетливость и бросали тебя.
- Это я от них уходила. Я всегда имела подстраховочный вариант. Если брезжило что-то соблазнительнее, я не раздумывала.
- И ты собиралась прожить таким образом всю жизнь? – поднял он вопросительно брови.
- Если бы не гибель Даши, возможно и прожила бы. Не так уж и плохо.
- Неужели твое сердце до такой степени очерствело и ороговело, что ты так легко могла приносить людям несчастья, причинять боль, страдания? И тебя никогда не мучила совесть? – поражаясь всему услышанному, спрашивал писатель и продолжал бить по больному. – Я ведь больше говорю о дочери. Как ты ее называла? Гаденыш?
- Замолчи! – вскричала она и подскочила, сжав кулачки. - Я была не права. Сама не знаю, что со мной происходило. Я чувствовала, что не права, но ничего не могла с собой поделать. Нечего меня казнить, я и так убита. Ничего живого во мне не осталось, все выжжено. – Она поникла головой и задумчиво, немного язвительно  добавила, глядя ему в глаза: - Так ты сам говоришь, что создал меня такую. Что, не нравлюсь?
-Ну уж нет. Я брал уже готовых героев и создавал им только условия существования. Мне было интересно, как они эти условия используют, - произнес он со вздохом и добавил: - и понял, что использовали они далеко не лучшим образом, чаще во вред себе.
- А ты садист, однако, - сказала она и скрестила на груди руки.
- Ты не права, - он встал, встряхнул головой и в задумчивости прошелся вокруг пенька. - Ну, предположим, с дочерью перебор. Но таких ситуаций в жизни полно и люди выходят из них, не ожесточаются. Я давал тебе замечательных людей, а ты не могла ни с кем ужиться. Обгладывала их как кость и выбрасывала. Тебя даже не интересовала их дальнейшая судьба. Один, как ты знаешь, чуть ума не лишился из-за тебя, еле выполз.
- Это ты о Вадике? – в ее голосе что-то дрогнуло, но тут же испарилось.
- Да, о Вадиме. Он чуть семью не бросил.
- Так бизнес его накрылся, разорился до нитки! – без нотки сожаления за чужую судьбу  воскликнула она и развела руки в стороны. - На кой черт он мне сдался нищим? А семью его ни кто не просил бросать. Я ему ничего не обещала. Жил с клушкой женой, пусть с ней и доживает. Удивляют меня мужчины: сначала женятся на ком попало, а потом утешительницу на стороне ищут, чтобы пожалела, приголубила. Никогда не хотела выйти замуж! – с полуправдивой гордостью закончила она и опустилась на плед.
- Не дай Бог иметь такую жену: расчетливую, жесткую, лицемерную, ханжу в юбке, - с досадой перебил он и сел на пенек, облокотившись локтями на колени.
- Так меня такой те самые мужчины и сделали, - равнодушно ответила она, как будто рассказывала не про себя, а про кого-то другого.
- Самой по-человечески относиться к людям надо, с душой, тогда и винить будет некого, - сказал он, достал из кармана платок и вытер нос.
- С какой душой?! – дерзко смеясь, спросила Мария, и, вдоволь насмеявшись,  вызывающе поглядела в лицо писателю. – Да кому нужна эта душа?! Ты шутишь? Ты серьезно думаешь, им моя душа нужна была?! Да они меня разглядывали, как кобылу, с головы до ног, хорошо еще зубы не сразу смотрели. Оценивали, как товар, на сколько потяну. Всех прежде всего интересовала моя активность в постели. Как только речь о душе заходила, так им срочно куда-нибудь надо было. Никому не было дела до моих проблем, – она тяжело прерывисто вздохнула и, закатав рукава куртки, стала смотреть на свои неухоженные ногти. И уже вполголоса рассуждала сама с собой. - Удача в жизни, по-моему, на девяносто процентов определяется, какой человек с тобой рядом будет. А рядом все оказывались… - она не стала продолжать.
- Почему ты все время кого-то обвиняешь, на кого-то рассчитываешь? Ты думаешь, сама являешься счастьем для кого-то?
- Конечно! - уверенная в своей правоте, ответила Мария. - Пусть радуются, что я соизволила с ними побыть часок другой.
- Ну, ты даешь! – качая головой, не прекращал удивляться писатель. – Как же можно так рассуждать? Чтобы быть счастливым самому, нужно уметь осчастливить другого или хотя бы попробовать.
- Разве я для этого должна что-то делать? – детским тонким голосом искренне удивилась Мария и развела руки в стороны.
- А как же?! Счастье – это великий труд изо дня в день, - сообщил писатель критерий истины, словно Мария была не женщина, а ребенок.
- Хватит того, что я терпела их в постели. Ты бы знал, чего мне это стоило, - сказала она,  тяжко вздохнув, легла на живот и стала равнодушно выдергивать перед собой траву. -  Они только первое время инициативны, а потом… только себе, себе, себе… - махнула она рукой, и, немного помолчав, оживилась и продолжала: - Все в этом мире продажно! Но ведь в чем парадокс: каждый хочет продаться подороже, а заплатить поменьше, и радуется, если это удается.
- У тебя какое-то извращенное понимание человеческих отношений. Все сводится к постели и деньгам. Существуют же такие ценности, как бескорыстность, душевность, жалость, любовь, наконец,  - сказал он и выпрямился.
- Тогда объясни, если ты писатель, почему деньги достаются в основном очень жадным, злым людям, слово бескорыстность им не знакомо. А добрые, бедные щедро последним куском делятся? Я бы, может, тоже любила, если бы все было.
- Ничего подобного. Духовность и сердечность за деньги не купишь, она добрыми поступками, чтением книг, увлечениями, светлыми мыслями  приобретается. Материальные ценности с собой на тот свет не возьмешь, а духовные навсегда при тебе останутся. Человеку выдается ровно столько, сколько ему необходимо. Но тут уж каждый сам решает, чего ему больше нужно: денег или чего-то другого. Одни тратят жизнь в погоне за деньгами, другие получают знания и познают мир.
- Тогда почему богатые не стремятся к духовному росту? У них бы тогда было и то и другое.
- Ну почему ты так обо всех? – возразил писатель. Вопрос был трудный и он не знал точного ответа. Собственно действительно, почему?
- Да я только таких и встречала, - усталым голосом сказала она и пожала плечами. - Они думают, что за свои деньги могут купить весь мир и меня в придачу. Ошибаются. Я продавала им свое тело, а моей душой они не могли завладеть. Каждому давала то, чего ему не доставало. Была такой, какой хотели меня видеть, с какой удобно было жить. А что при этом творилось в моей душе, они даже и не догадывались, да и не хотели. Если бы хотя бы в щелочку посмотрели туда, они бы тут же посидели от страха. Но людям почему-то нравится жить с закрытыми шторами. Не стоит их огорчать.
- Тебе ведь и тридцати нет, а ты уже такая железобетонная. Наверное, я был не прав: житейские трудности не закаляют, не делают человека добрее, милосерднее. Что-то должно быть еще и это еще хранится внутри самого человека. Это как раз то, что никакими трудностями не убить в нем. А если ты сразу будешь выискивать во всем только плохое, так только это и будешь видеть. Рано или поздно зло всегда возвращается. Ты часто об этом забывала.
Мария надергала перед собой кучку травы, расшвыряла ее, села и начала рассматривать рукава куртки. Потом произнесла с какой-то досадой:
- Вот, вот. Это ты правильно говоришь. Они все относились ко мне не серьезно.
- Так, может, это ты так думала, а на самом деле все было наоборот? Это как раз тебе надо было посмотреть на людей добрыми глазами. Посмотри, какие они у тебя красивые синие. А ты сразу ожесточалась, покрывалась шипами, грубость из тебя лезла.
Мария немного смутилась, но быстро взяла себя в руки и, качая растрепанной головой, опять пошла в наступление:
- Так им всем от меня только одного и нужно было. Ну почему, как только мужчина видит хорошенькую женщину, у него сразу начинают бегать похотливые глазенки. Ну, раз так, решила я, берите мою оболочку, а душу никому не раскрою.
Мария поднялась с пледа, подошла к костру, взяла палочку, перевернула угли и стала на них дуть. Слушала она, повернувшись к нему спиной.
- Вот тут ты не права. Не все мужчины так думают, очень многие видят и ценят внутреннюю красоту женщины. А потом что же тут страшного, что хочется познакомиться с ней поближе? Я не вижу ничего предосудительного. В таких отношениях открываются самые тонкие стороны души, можно без слов рассказать о своих чувствах, например, через руки. А ты смотришь на людей под одним углом. Ты расширь, увеличь угол-то. Если в тебе самой отсутствует милосердие, жалость, если сердечная доброта отсутствует в принципе, то вырастает такое вот чудовище, безжалостно шагающее по человеческим душам, даже по собственным детям…
Она не дала ему договорить и грозно сказала, повернувшись:
- Руки? Где ты видел у мужчин руки? И вообще, ты не имеешь права так говорить! Ты меня совсем не знаешь! Думаешь, я просто так к Богу иду?
- Да тебе и Бог-то нужен, чтобы самой оправдаться. Все только для себя, - спорил писатель и поучал: - А ты начни подарки делать людям без повода, от души и увидишь, как начнешь богатеть, расти изнутри. А то посмотришь в тебя – нищенка какая-то.
- Все время отдавать могут только святые… - начала было Мария и умолкла. Слезы подступили к глазам, и сдавило горло, а ей не хотелось плакать перед своим обвинителем.
- Это подвластно и людям. Ты не задумывалась, кто все время отдает?
- Ну и кто? – всхлипнула она. Отвернулась и опять начала раздувать костер.
- Счастливые люди. У них настолько всего много …
Мария повернула голову и засмеялась. Писатель остановил ее жестом:
- Я же не о деньгах говорю. Им хочется поделиться своим счастьем с другими, понимаешь, потребность у них такая. Чем больше они делятся, поверь мне, тем больше к ним возвращается. А, если чего- то недостает, то человек жадничает, самому не хватает. Я таких называю: люди с недостачей. Если ты злой, значит, добром обделен. Чем тут делиться? Только злом, так как этого в избытке. Понятно?
- Я не согласна. Счастливых людей не любят, им завидуют, гадости делают, про них сквернословят, не верят в их бескорыстность, считают наивными дураками.
- Подожди, - прервал ее писатель. - Я хочу научить тебя быть счастливой, а не оглядываться по сторонам, что о тебе подумают или скажут. Ты должна жить в согласии со своей душой, радоваться каждой минуте, каждому мгновению жизни.
- А как Дашу забыть?
- Не надо ее забывать. У тебя еще будут дети, - сказал писатель и, улыбнувшись, добавил, - и довольно скоро…
Марии все же удалось раздуть костер, она набросала туда веточек и легла на плед. В раздумьях стала смотреть на небо. Мысли бурным потоком неслись через все ее существо, через все ее сознание, это отражалось на ее бледном страдальческом лице. Поток сносил все грязное, пошлое, очищая душу, освобождая место для новых ощущений, представлений, для светлых радостных мыслей. Не выдержав напор эмоций, наглухо забитый клапан души сорвало, и из глаз покатились слезы. Она вдруг резко встала, подбежала к сосне, крепко-крепко обняла ее и разрыдалась. Слезы были горячие и соленые.
- Господи! Прости меня. Освободи от зла, ненависти, мерзости. Невозможно жить. Я научусь ждать, терпеть, жалеть. Я научусь любить. Ты только дай мне знак, что все простил. Тяжко жить без прощения.
На нее упала шишка. Мария от неожиданности вздрогнула, подняла голову  и рассмеялась.
- Вот тебе и знак! – загоготал писатель, наблюдая за ее исповедью.
Она погладила руками кору, поцеловала дерево и так посмотрела на писателя, что ему стало не по себе, все тело покрылось мурашками и зазнобило, но он молча выжидал, старался ей не мешать. Внутри у нее происходили бешеные перемены.
- Где-то здесь поблизости есть маленькое озеро. Ты сходишь со мной туда вечером? – обратилась она вкрадчиво, пристально вглядываясь, словно увидела его впервые, даже не вглядываясь, а впиваясь ему в глаза.
- Что ж, сходим. Знаю я это озеро. Но сначала поедим, - ответил он светлым голосом и встал.
- Так я же все съела?! Извини, что не поделилась, - потупила она глаза. Ей вдруг стало стыдно. У нее начали оттаивать чувства.
- Там еще есть, - ответил он и подошел к котелку. Открыл крышку, и из котла донесся запах все той же картошки с тушенкой.
- Как ты это делаешь? – недоумевала Мария.
- Да это я придумал в своей книге для усиления эффекта, а оно, видишь ли, сбывается. Сам удивлен, - засмеялся он.
- Так что там в книге про меня написано? – встрепенулась она. - Чем она заканчивается? Я хочу знать! – Мария решительно подошла к писателю и стала вытягивать тетрадь из кармана пиджака.
Он вежливо перехватил ее руку и заявил:
- Постой, постой! Так же не интересно будет.
- Интересно, интересно! Давай сюда! – требовала Мария, но это звучало уже мягко, скорее в игровой форме, чем серьезно.
- Ну, ладно, остынь! – проговорил писатель, взял в руки котелок и понес на плед. – На, лучше поешь. Ты же хотела научиться ждать, вот утром и узнаешь. Идет?
- Ну, хорошо. Уговорил, - не очень охотно ответила она и пошла за ним к пледу.
Они, не торопясь, плечом к плечу, как два закадычных друга, съели картошку, и стало клонить ко сну.
- Ты поспи, поспи. Я посижу с тобой, - слышала Мария слова писателя где-то далеко-далеко. Его силуэт быстро исчезал, словно в тумане, и она опять провалилась в сон, глубокий крепкий сон.
Очнувшись, она не сразу поняла, где и с кем находится, и что происходит вокруг. А вокруг была темень, и только яркий холодный свет луны привел ее в себя. Рядом сидел писатель и мягко гладил ее растрепанные волосы.
- Ты что, все время так и сидел? – спросила она, поднимаясь. Собрала волосы в хвост и заправила их сзади под воротник свитера.
Не отвечая на вопрос и помогая ей встать, он напомнил:
- Ты хотела к озеру сходить.
И они двинулись в сторону луны. Мария чувствовала бодрость и необыкновенный прилив энергии, теплой, нежной, бархатистой, такие ощущения ей были неведомы. И почему-то ей было приятно идти рядом с этим малознакомым человеком, казавшимся ей родным и близким. У нее не было перед ним тайн, она не стеснялась своего прошлого, ей не хотелось притворяться, врать, изворачиваться и возникло непреодолимое желание что-нибудь для него сделать, пусть это будет маленький пустячок, но от всего сердца. Она не знала, как относиться к этому новому, неизведанному: плакать, радоваться, смеяться? Но что она знала точно, так это то, что ей хотелось говорить и говорить с этим человеком.
Остановились они на берегу ночного озера возникшего на месте бывшего котлована, где давным-давно добывали песок. Озеро было еще прекраснее, чем днем. Водное хранилище тайн, оно вмещало в себя все: и подводный мир, и подземный, отражение задумчивой луны и крошечных звезд, тихого леса и млечного пути, вселенной и саму жизнь…
- Ты когда-нибудь разглядывал луну? – таинственно тихим умилением проговорила Мария.
- А что? – так же тихо спросил писатель и встал с ней рядом, касаясь ее руки.
- Ты замечал, что там кто-то живет?
- На луне нет жизни, - профессорским тоном произнес он и  осторожно взял ее за плечо.
- А вот и не правда. Если прищурить правый глаз, то ты увидишь там движение. Мне кажется, что это какие-то животные гигантских размеров, - и она подняла руки вверх, демонстрируя необъятность, - наподобие наших мамонтов, но таких животных на земле никогда не было.
Писатель усмехнулся и все же прищурил правый глаз, вглядываясь в луну, но ничего не увидел. Отражение от луны доходило до самого берега. Мария присела, зачерпнула в ладони воду и поднесла писателю.
- Видишь, луна плавает? – почему-то шепотом спросила она.
- Вижу – прошептал он.
- Я хочу подарить тебе эту загадочную луну в воде. Бери и изучай, - и она протянула руки и перелила воду в его ладони.
- А теперь идем купаться, - сказал он, умывшись водой с луной, и начал раздеваться.
- Без ничего? – спросила она и удивилась своей стыдливости.
- Без ничего.
Они плавали в ледяной воде, ныряя в луну и звезды. На берегу он вытер ее своей рубашкой.
- Смотри, я даже мурашками не покрылась, - удивлялась она, разглядывая свое тело.
Утром они лежали на берегу озера на знакомом пледе, не понятно как появившегося с того места, откуда они ушли.
- Что это было? – спросила она, боясь вздохнуть, чтобы не спугнуть миг счастья.
- Наше крещение.
- Ты меня не бросишь? – вдруг по-детски испугалась она, приподнялась и посмотрела в его серые глаза. На какое-то мгновение она испугалась реальности, ей показалось, что она во сне и сейчас проснется.
- Никогда! – успокоил он, обнял ее и положил на свое плечо. – Я был не прав, вмешавшись в твою судьбу, не имел права. Нельзя играть человеческими судьбами. Глубоко в душе я всегда к тебе тепло относился, но сознательно загнал тебя в тупик и наблюдал, как ты из него выберешься. Это моя ошибка, слишком самоуверен в своих представлениях о мире, нельзя жить с закрытыми душевными клапанами и не считаться с другими. Так ты хочешь узнать конец книги?
- Нет, не хочу. Зачем? Мне впервые хорошо, спокойно, не тяготит прошлое и хочется жить, но жить уже по-новому, как прежде я не смогу. Представляешь, первый раз в жизни меня выслушали до конца и постарались помочь. Хочешь, я тоже что-нибудь для тебя сделаю?…
При этих словах солнце притормозило на подъеме, радуясь за них обоих.