Последний раз, Глава 1

Глава 1

В такие моменты ему казалось, что вся кровь в его организме резко приливала к голове. Боль была просто нестерпимой. В висках что-то колотилось настолько энергично, настолько неистово, что казалось, будто это что-то сейчас вырвется из головы и побежит, нет, полетит к небесам. Руки уже давно не тряслись, сердце не ускоряло своего ритма, но голова чувствовала и воспроизводила все, что бурлило в нем, когда тупой швейцарский нож вгрызался в глотку очередной жертве.
Глаза. Глаза были самым главным. Говорят, что они, якобы, - зеркало души. Может быть, так оно и есть, но у Гарольда было свое мнение на этот счет. Когда-то давно, его понимание сути человеческих отношений и человеческих взглядов, как начала отношений, перевернулось. Не как песочные часы, и не так, как акробаты в цирке на Шэрон-стрит, а как старенький Студебекер, упавший в Темзу и послуживший братской могилой для Мэри и Кевина. Гарольд никогда не пытался объяснить свое виденье даже самому себе, но если бы он все же отважился бы на это, с большой долей вероятности можно было бы утверждать: человеческое сознание переворачивается не как нечто вертикальное, крутящееся вокруг собственной оси, а как нечто горизонтальное, вечно несущееся куда-то. Траектория такого полета практически непредсказуема, ровно, как и его исход. С сознанием Гарольда получилось именно так.
Проводя бессонные ночи у своего камина за дешевой сигарой и дорогим виски, Гарольд не раз пытался сам себе объяснить, что с ним происходит. Однако, объяснение словно ультрамариновая птица ускользало от него. Час за часом, год за годом. Ответ в себе найти было невозможно. Мэри определенно смогла бы с этим помочь, но она была уже далеко. Дальше, чем любые из живых людей. Глаза. Ее глаза снились ему каждую ночь, на протяжении нескольких лет. И в тех снах, как правило складывавшихся по сценарию самых жутких кошмаров, ее глаза не были зеркалом души. Они были источником страха. Он так и не смог понять, почему он так панически боялся взгляда своей усопшей супруги. Каждое утро он просыпался в холодном поту. Локтевые и коленные суставы сводило судорогами, все нутро так и норовило выплеснуться на пол, на бордовый уэльский ковер. Глаза слезились, хотелось кричать. Но он не кричал. Он никогда не кричал.
Со временем эти глаза стали преследовать его ежесекундно. Со стороны он выглядел как обычный человек. На работе он был на хорошем счету, друзья и коллеги всегда уважительно к нему относились. Они бы и рады были ему помочь, но он никогда никому ничего не рассказывал. Его страх всегда был при нем. Он так хотел от него избавиться, но при этом, никогда и ни с кем не хотел им делиться. Однажды, Гарольд понял, что он готов пожертвовать всем на свете, лишь бы этот взгляд исчез из его памяти. Лишь бы эти глаза больше не являлись ему во сне.
Глаза… Ее звали Клементина. Не самое обычное имя для уличной девки - видимо это его и подкупило. Он не ведал что творил, когда подъезжал к тому заведению. Любовь за деньги он покупать не хотел, но что-то подсказало ему, что именно в тот вечер это было необходимо сделать. Клементина без лишних вопросов села к нему в такси, любезно предложив «порезвиться у нее на хате». Гарольд возражать не стал, хоть и понимал, что «резвиться» он не собирается. Он точно не знал, что он будет делать, когда они приедут. В тот вечер, он вообще мало что знал, мало что понимал.
По дороге они чуть не попали в аварию. Гарольду в очередной раз привиделись глаза Мэри и он сам не заметил, как вылетел на встречную полосу. Ситуацию спасла Клементина, крутанувшая руль в сторону от столкновения.
Что было дальше, Гарольд помнил плохо. Он помнил лишь, как у него в руках оказался маленький перочинный швейцарский ножик, который подарил ему Кевин на день рожденья. Он помнил, как Клементина медленно, демонстративно разделась и легла на кровать, грациозно и зазывающее раздвинув свои шикарные длинные ноги. Она смотрела на Гарольда и мило улыбалась, маня его своим изящным указательным пальчиком.
Он резал ее четыре часа.

****

Первый удар – всегда в горло. Самым важным было резким колющим ударом пробить трахею, не задев костный мозг или позвоночник. В этом случае, жертва уже не могла кричать, но рана практически не кровоточила. После чего, Гарольд мог приступать к своим любимым моментам. Нож он никогда не точил. А после пятой жертвы и вовсе намеренно затупил его о камень. Тупое лезвие доставляет не ту боль, которую в состоянии обеспечить острое. Нанося укол или порез острым лезвием, Гарольд замечал, что боль, которую испытывали его первые жертвы, приходила не сразу и не концентрировалась в месте удара. Она как бы растекалась по всему телу, не фиксировалась в конкретной точке. Совсем другое дело, когда в ход идет тупая кромка ржавого ножа. Боль приходит в ту же секунду. Это видно в глазах. И она совсем другая, неожиданная. Каждый человек когда-либо представлял себе самую жуткую боль, которую он мог бы при тех или иных обстоятельствах испытать. Тем самым, искусственно вырабатывая в себе страх, а значит, и иммунитет к нему. Подсознательный, разумеется. Гарольд никогда не задумывался, откуда он об этом знал и уж тем более не задумывался, правдива ли эта гипотеза. Он знал и обращал внимание на другое – боль, доставляемая тупым ножом, никогда и никем не может быть предугадана или представлена. Такую боль можно назвать по разному: «острая», «неимоверная», «нечеловеческая», и все эти определения будут недостаточно красочны. Гарольд долго пытался придумать какое-нибудь красивое слово, обозначающее эту боль, и только недавно к нему пришло озарение: «самоозознаваемая».
После горла он переходил к рукам и ногам. Со всей силы бил колющими ударами по локтевым, а затем и по коленным суставам. С этого момента, начинали стучать виски. После чего, он фиксировал голову жертвы, хватая ее за уши, и принимался пристально смотреть ей в глаза. В этих глазах был страх в сотни раз превосходящий его собственный. Боль, которую испытывал он в эти секунды превосходила боль жертвы. Но для него она была сладка.
Через некоторое время, Мэри перестала приходить к нему. Его страх пропал. Но он заменился другим: страхом, что тот первый страх вернется. А та боль, что била его по вискам как германская канонада, стала для него наркотиком. Он любил и ненавидел ее. Как и Мэри.

****

Энн лежала на кровати, закатив глаза. Каждый из суставов уже был перебит в нескольких местах. Из живота торчала какая-то жила, кровь из горла медленно и протяжно вытекала на белоснежную простынь. Левое бедро было разодрано так, будто ее покусал ньюфауленд, одолеваемый диким бешенством.
На краю кровати сидел Гарольд. Он вдумчиво изучал лезвие своего перочинного ножа, будто искал в нем что-то. Затем, он вытер его о платье умирающей девушки, убрал его в карман своей военной коричневой кожаной куртки и подошел к окну. Его старенький форд, тридцать первого года выпуска стоял на противоположной стороне улицы. Ночное небо было темнее обычного, намечался типичный лондонский дождь. Гарольд сделал глубокий вдох и резкий выдох, слегка помассировал ноющие от боли виски и подошел к Энн. Он разглядывал ее минут пять, пытаясь понять, почему в этот раз жертва скончалась так быстро. Может порез на животе получился слишком глубоким? Нет, все получилось даже лучше обычного. Странно…
Он присел на край кровати, единственный не запачканный кровью и осторожно повернул голову несчастной девушки в свою сторону. Он посмотрел ей в глаза. В них уже не было страха, но еще не было смерти. К этой части действа он относился с особым трепетом. Слезы на щеках Энн уже засохли, ресницы перестали дрожать, руки перестали дергаться из-за перерезанных сухожилий. Гарольд вновь вытащил свой нож, медленно раскрыл его и приложил лезвие к уголку рта Энн. Она посмотрела на него своим потерянным, бессмысленным взглядом. Она попыталась что-то простонать, но, разумеется, не смогла. Все, чего она смогла добиться это усиления кровотечения из горла. Гарольд сильно и резко дернул нож на себя,  разрезав щеку девушки насквозь до самого уха. Ее голова словно прилипла к матрасу, будто на нее упал бетонный блок. Он нежно взял ее за волосы, повернул ее изуродованное лицо к себе и раскрыл ей веки. Она была все еще жива, хотя, вполне вероятно, не осознавала этого. Или не хотела осознавать. Он улыбнулся левым уголком рта, приблизился к ее лицу и нежно, по-отцовски, поцеловал ее в лоб.
- Спокойной ночи, дорогая, - промолвил он своим ласковым, слегка прокуренным баритоном.
Энн приоткрыла рот, не обращая внимания на боль, отдававшуюся в разрезанной до основания щеке. Ее губы совершили пару еле заметных, вкрадчивых движений. Гарольд подметил, что ее губы в этот момент напоминали крылья бабочки. Он отпустил ее, медленно встал. Затем, аккуратно перевернул девушку на живот и сильно ударил ее ножом чуть ниже затылка. Из ее пробитого горла не вырвался даже «прощальный» стон, который так нравился Гарольду. С небольшой долей сожаления, он снова вытер нож о ее платье, сложил его, убрал в карман, посмотрелся в зеркало, висевшее на двери, улыбнулся своей сладкой боли и вышел из комнаты.