Последний раз, Глава 2

Глава 2

Толстая свеча догорала у зеркала, висевшим над старым поцарапанным будуаром. Несколько ящичков были открыты. В них, в непроглядном полумраке, можно было разглядеть высохшие чернильницы, разобранные перьевые ручки, множество неровных кусочков бумаги, исписанных чем-то. На столешнице будуара лежал листок пожелтевшей бумаги, гусиное перо и стеклянная стопка из под скотча, наполненная красными чернилами.  Крис ходил из стороны в сторону: от окна к будуару, сложив руки за спиной. Он был сосредоточен до предела, все мысли его крутились над тем листком бумаги. Несколько раз он порывался взять перо и начать творить, но каждый раз, как он подносил руку к перу, его будто что-то одергивало. Муза не посещала его. У него и без того никого и никогда, кроме этой музы не было, так теперь он еще и без нее остался. Крис знал, как привлечь ее обратно, но ему категорически не хотелось пользоваться этим проверенным, безотказным методом. Он всегда ждал до последнего, в надежде, что она все же пощадит его и придет сама, без его помощи.
Из латунной трубы граммофона доносились протяжные звуки скрипки, подкрепляемые еле заметными порывами басистых духовых инструментов. Он перемещался по комнате все быстрее, каждое его движение становилось все более нервным и порывистым. Он оглядел свою комнату: она была абсолютно пуста, за исключением граммофона, будуара, облупленного резного кресла, пары чемоданов и рваного сенного матраса. У Криса не всегда были деньги даже на завтрак, что уж говорить о мебели. Спасибо хоть мистеру Дастину, подарившему ему старый граммофон за ненадобностью. Спасибо ему и за то, что сдает Крису квартиру в центре Лондона практически за бесценок. Благодарность Криса была безгранична. Он каждый раз проникался к хозяину квартиры глубокой привязанностью, когда бросал мимолетный взгляд на граммофон. Но сейчас он не думал об этом. Он думал о том, что живет за чертой бедности и со дня на день могут закончиться его последние накопления. Внезапно для самого себя он в один день он стал нищим бедняком, выживающим исключительно за счет добродушия окружающих его людей. Его талант изживал себя. Он замечал это, но не хотел этого признавать. Конечно, так было не всегда.
Проводя бессонные ночи, сидя на рваном матрасе, Крис часто углублялся в свои воспоминания. Война. Была большая, безумная война. Она закончилась десять лет назад, но Крис до сих пор помнил ее во всех подробностях. Он был обычным, заурядным военным корреспондентом. До тех пор, пока снаряд, взорвавшийся неподалеку, лишил его двух пальцев на левой руке и очень дорогого по тем временам фотоаппарата. Военный корреспондент без фотоаппарата как без рук, это всем известно. Новый достать было неоткуда, и Крис уже было собирался отправиться домой, в Ланкастер. На вокзале было жутко беспокойно в тот день: толпы людей носились туда-сюда, носильщики роняли сумки с тележек, повсюду был слышен плач детей. Все в срочном порядке покидали Орлеан – линия фронта сместилась. Находиться во Франции было уже действительно опасно. С минуты на минуту могло начаться наступление. Но Крис тогда не думал об этом. Он сидел на бордовых креслах вагона первого класса, допивал свой утренний кофе и горевал по своему «Лейтцу», обошедшемуся ему в сто двадцать фунтов стерлингов. Он не хотел уезжать с театра военных действий. Ему нравилась его работа. Тогда ему казалось, что жизнь кончена. Кому нужен журналист без фотографических подтверждений его деятельности? Совершенно никому. И Крис понимал это. Слезы натужно выкатывались из его ясно-голубых глаз.
Внезапно он почувствовал боль в одном из остовов отрубленной бомбой фаланги. Боль была такой ноющей, такой неприятной, что Крис решил сбегать до привокзальной аптеки. Благо, времени до отправки было еще предостаточно. Он вышел из вагона, оглядел мечущуюся толпу своими все еще влажными от слез глазами и побрел в сторону аптеки. Как только он отошел от вагона на сто футов, раздался взрыв. Авиационная бомба, сброшенная с нового «Мессершмидта» с увеличенным боезапасом, пробила стеклянную крышу и влетела прямо в вагон, в котором минуту назад сидел Крис. Взрыв был такой мощный, что вагон Криса и еще два, стоявших за и перед ним размолотило на мелкие кусочки. Щепки и металлические элементы с бешеной силой вгрызались в тела людей. Один взрыв убил десятки и  покалечил сотни. Крис быстро встал и побежал прочь из вокзала, позабыв о боли в остове. Он бежал сломя голову, продираясь сквозь толпы людей. Завизжала сирена, но испуганные крики глушили ее. Спустя мгновенье прогремел еще один взрыв, потом еще и еще… Крис бежал без оглядки. Вереница людей покидала это жуткое место, казавшееся адом. Не многие успели выбежать из вокзала, прежде чем он сложился как карточный домик. Но даже после этого бомбежка не прекращалась.
Крис бежал что есть сил, но их хватило ненадолго. Вскоре, он упал на землю и накрыл голову руками, в ожидании того, когда у «мессеров» закончатся снаряды. Он не помнит, сколько именно он пролежал, оглушаемый взрывами и криками людей. Кого-то поражало осколками, кого-то просто разрывало на куски. Криса постепенно забрасывало обломками подсобных зданий, оторванными конечностями и вздымающимся от сильнейших взрывов грунтом. Когда взрывы утихли, он нашел в себе силы и храбрость подняться. Это получилось не сразу – какая-то деревянная балка сильно придавила его к земле.
Поднявшись, он принялся крутить головой из стороны в сторону, будто искал кого-то. Он не мог поверить, что оказался здесь. Еще сложнее было поверить в то, что он выжил, вопреки стараниям вышколенных германских бомбардиров. Он побрел в сторону разрушенного вокзала. Ему было все равно, куда идти. Он спотыкался об куски зданий, разбросанных повсюду, старался обходить сотни разодранных изуродованных трупов. Больше всего ему запомнился старик, лежавший на спине. У него были оторваны ноги, кусок арматуры впился ему в живот. Крис наклонился к нему и всмотрелся в его лицо. В нем не было боли и страха. В этом лице, в этих мертвенно стеклянных глазах был всего один вопрос: «Почему?»
Крис резко встал, отряхнулся. Его словно облили холодной водой. Он стал нервно хлопать себя по карманам. Наконец, он нашел, то, что искал – блокнот и перьевую ручку. Он снова принялся крутить головой из стороны в сторону, записывая все, что он видел. Да, он не мог сфотографировать ужасы, причиненные германцами. Да, его репортаж не мог бы блистать жуткими снимками. Но именно в этот момент, он понял, что его душа может передать намного больше, нежели фотография. И он писал. Выводил строчку за строчкой, страницу за страницей. Вскоре блокнот закончился, как и чернила в ручке. Дым рассеялся, показалось закатное солнце. Где-то вдалеке послышался рев мотора французских грузовиков. Крис не нашел в себе сил ни на что более, как упасть навзничь, схватиться за землю кулаками и зарыдать. Непонятно было, из-за чего он тогда плакал: то ли сожалел о количестве жертв и масштабах разрушений, то ли от ненависти к войне, то ли от того, что у него закончились бумага и чернила.
Ему суждено было стать самым востребованным корреспондентом, работавшим на северном театре военных действий. Все Европейские газеты были готовы покупать его рукописные репортажи за бешенные деньги. «Дэйли Пост», «Паризьен», «Червона Страда» - вот лишь немногие из крупно тиражируемых газет, которые были готовы продать душу дьяволу за его репортажи. Вскоре, Крис мог позволить себе с десяток «Лейтцев», но он сознательно продолжал описывать события исключительно словом. Крис Джонсон получил более двадцати наград от литературных сообществ всей Европы. Он бегал по полям сражений и ни одна из германских пуль или бомб даже вскользь не прошлась по нему. Он выходил в составе английских батальонов, и каждый из них дрался за возможность принять мистера Джонсона в свои ряды. Ходили слухи, что он заговоренный, и что батальон, принявший его, не потеряет ни одной боевой единицы. Его принял шестой пехотный. И это был один из немногих батальонов, вернувшийся домой без потерь.
Его рукописные репортажи были острее и ярче любых, даже самых талантливых фотографий. В день на его глазах умирали десятки человек. Он ничего не мог с этим поделать, но не хотел с этим мириться. Если уж ему суждено было воевать пером, так тому и быть. Он хотел, чтобы каждый человек на земле понял и осознал все кровавые краски войны. Он хотел, чтобы люди, прочитав его репортажи, раз и навсегда отказывались бы от идей доказывать что-либо силой. Пули, попадавшие в мирных граждан обороняемых шестым батальоном городов, он пером вонзал в сердца читателей. Он был не просто творцом, а проводником истинной сути войны от полей сражений, до душ читателей.
Однако, как оказалось, не благие помыслы вдохновляли Криса на его творения. Вскоре война закончилась. А вместе с ней закончились и военные репортажи. Вместе с ней закончился Крис. Не было больше груд изуродованных тел. Не было больше войны и разрушений. Не было больше крови, слез и ненависти. Вдохновение покинуло его, как он считал, безвозвратно.
Лучи его безграничной славы позволяли ему жить на широкую ногу еще некоторое время. Вернувшись домой, Крис принялся сочинять бульварные романы и детективы. Он так хорошо и красочно описывал смерть, что его книги уходили просто неимоверными тиражами. Издательские дома почитали за честь издавать романы Криса Джонсона. Но потом, в один момент, деньги и слава закончились. В тот самый момент, когда Крис забыл о войне и смерти, купаясь в роскоши. В один момент в нем умер писатель, а муза покинула его. И он остался на обочине жизни. Он пытался продолжить писательскую карьеру, но теперь он слышал в свою сторону лишь насмешки и издевки – от былого таланта не осталось и следа. Он будто пропал, растворился. Умер.
Еще через пару лет Крис потерял все, что имел. На работу его никуда не брали – журналисты перестали быть кому-либо нужны. Он изо всех сил пытался найти себя, вернуть себе жизнь, к которой привык. Но все было тщетно. Все было зря. Он запил. Спустя некоторое время пристрастился к опиуму. И вот однажды, находясь в сонном опиумном бреду в одном из притонов неподалеку от Лондона, он услышал кашель из соседней комнаты. Он медленно поднялся, постучался в дверь. Она была не заперта. На кровати, завешанной синим шелком, он увидел какого-то богатого господина, заходящегося кашлем. Он бил себя кулаком по груди, пытался что-то сказать, но не мог. Крис не совсем понимал, что происходит, он был уверен, что ему это снится. Когда господин упал с кровати и стал в исступлении кататься по полу, Крис было решил сбегать за помощью. Но вместо этого, остался наблюдать за предсмертными конвульсиями старого богатого наркомана, очевидно, переборщившего с дозой. Его лицо стало красным как то закатное солнце у развалин вокзала в Орлеане. Он колотил руками по полу, рвал не себе рубашку. Кашель был настолько силен, что в итоге он начал выплевывать свои легкие. Ковер под цвет шелка постепенно становился фиолетовым. Через пять минут, господин выплюнул сгусток темной крови и, ударив по ковру кулаком последний раз, умер. Крис опустился на колени и посмотрел ему в лицо. Глаза были закрыты. Он приподнял мертвецу веки. Он увидел то же самое. Тот же вопрос. Вернувшись домой, он принялся писать новый роман. Однако, написав две главы, он понял, что вдохновение снова иссякло. Нужно было что-то предпринять.   
Крис и сейчас точно не помнит, как ему в голову пришла эта идея в первый раз. Скорее всего, всему виной был опиум. Или же невообразимо сильное желание вернуться на пьедестал писательского почета. Это уже и не важно. Пистолет. В одном из ящиков комода его тогдашней квартиры лежал «Браунинг 1922», подаренный Крису капитаном шестого пехотного батальона Джейсоном Бойлом, в честь победы во Второй Мировой Войне. В том же ящике был и боезапас к этому оружию – обойма с девятью патронами. 
В тот вечер он дождался пока все его соседи уснут, и, не покидая своей комнаты, выкурил непривычно емкую для себя дозу опиума. Была темная декабрьская ночь. Он вышел на улицу, прихватив с собой пистолет. Метель выла, проносясь по мелким улочкам Ротерруика. Он побрел по Эддам стрит, не зная куда, не зная зачем. Где-то глубоко в его мыслях, он прекрасно понимал, что и для чего он хотел сделать. Но он старался изо всех сил не выпускать это наружу. До тех самых пор, пока рядом с ним не остановилась машина, неопределенной марки неопределенного цвета. Приветливый молодой ирландец вышел из машины, подошел к Крису и спросил:
- Приятель, тебя подвести куда-нибудь?
Это был решающий момент для сознания Криса. В этот момент, то ли опиум, то ли его желание убило в нем мораль и осторожность.
- Да, будьте любезны. Мне нужно в Тримайл-Кросс, - превозмогая опиумный дурман, выговорил он.
- О, это же совсем рядом! Прошу Вас, присаживайтесь! Поездка будет стоить пять фунтов. Согласны? – спросил таксист и улыбнулся, слегка наклонившись корпусом к Крису.
- Идет, - ответил Крис и сел в машину.
Ехать и правда было недалеко. На полпути к Тримайл-Кросс, Крис попросил остановить машину, под предлогом, что ему нужно в туалет. Водитель остановился на обочине. Крис вышел, огляделся. Вокруг не было ни души. Глухое место, глухая дорога, два часа ночи. Все шло так, как ему было нужно. Или как он думал, что ему было нужно. Он скрылся за лесной кромкой, спрятался на деревом. Ирландец вышел из машины и закурил, смотря в ту сторону, куда пошел пассажир.
Крис вытащил пистолет. Он внимательно осмотрел его. Он прекрасно понимал, что он сейчас сделает, но как будто бы не осознавал этого. Все было как в бреду, как в тумане. Крис прислонил холодное дуло Браунинга к своей щеке. Он простоял так минут пять, пытаясь прогнать бред, варившийся в его голове, навеянный опиумом. Ему показалось, что он справился. Но когда он вышел из леса и приблизился к водителю на пять футов, он неожиданно сам для себя сунул руку в карман, где лежал пистолет.
- Я уж подумал, что вас лесной зверь утащил! – рассмеявшись, сказал ирландец, - Прошу Вас, садитесь. Мы почти приехали!
Крис сделал еще один шаг вперед и нацелил пистолет на парня. Тот открыл рот, чтобы что-то сказать или крикнуть, но не успел. Раздался выстрел, разогнавший тишину проселочной дороги.
Труп. Глаза. Вопрос. Две главы.
Уже написано восемнадцать глав. Остался один патрон, как раз на две последних главы. Крис бродил по комнате, слушал мелодию, доносившуюся из граммофона, и, свыкнувшись с мыслью, что другого способа приманить музу для него существует, готовился к последнему разу.