Докукарекался

(отрывок "Деревенские мотивы: и смех и грех")
Весна. Еще поле не пахано. Земля словно замерла на время, и в благостном томлении ждет своей поры. Сейчас-сейчас начнется: пойдут трактора и зашумят, врезаясь в землю плугами. Дымкой вздохнет кормилица-матушка, примет зерно в свое лоно, и повторится неутомимый цикл природы.
Оживает и наша деревня, прижавшись ближе к реке. Воды ее вышли из берегов – половодье. Стало веселее и шумно на улицах, ребята гоняют на велосипедах, а малые пускают бумажные кораблики в лужи, в которых отражается синее высокое небо. Портфели с книжками валяются рядом в стороне.
И на огородах суета скорее праздничная, удалая, словно не работа ждет людей, а охота, где можно и силы свои проверить и стряхнуть с себя зимнюю неторопливость. Кажется, так и «чешутся» руки по работе. Вот и дачники понаехали, засуетились. Тонкий дымок замаячил над трубами осиротелых за зиму домов.
Соседка Веры, баба Ульяна, с виду – божий одуванчик, а в жизни худая и злая. Потому, видно, и собак не держала, думала Вера, – сама «отлается» от семи собак. Сварливая, одним словом, старушка, не на шутку пьющая. «Да кто сейчас не пьет, одни дорожные столбы», – так сама она объясняла, свою пагубную привычку. Да и не считала она себя пьющей, а наоборот, очень даже порядочной старушкой. Потому ворчала и наставляла всех, кто ей под руку попадался, казалось, все ее раздражало. А что, иногда, её, чуть живую, домой люди добрые притаскивали, да с кем не бывает. За что она в благодарность костерила спасателей своих поутру, на чём свет стоит. И что, дескать, ограбили и на похмелье не оставили, даже на чекушку. Деревенские жители уже давно махнули на нее рукой и старались обходить стороной и избушку её, прямо сказать, неказистую, и ее саму. Потому, как привяжется, словно репей к одежде, не оторвешь. Но, непременно, весь нехитрый разговор сведет к тому, чтобы денег ей одолжили.
Хозяйство свое содержала она кое-как. Огород использовала лишь под картошку, да и то не весь. Кое-где по огороду натыкает луку да тыквы. Ну, еще может какой мелочи: пять лунок огурцов и три былины помидоров, да может капустной рассады кто-нибудь даст из сердобольных соседей. Правду сказать, и те уж с опаской давали, боясь её «плохого глазу». Если только дачники расщедрятся из уважения к старости.
В ее захудалом дворе были четыре дряхлые курицы обтрепанные, с такими обгаженными, общипанными задницами, что просто срам. Эти старые, словно рухлядь, куры, как и хозяйка, неопределенного возраста, ходили по улице, греблись в мусоре в поисках пищи. И не торопились домой, грелись на солнышке, распластавшись в дорожной пыли, прикрыв лениво один глаз, спрятав клюв под растопыренное веером крыло и выставив неуклюже лапу.
Бабуся тоже не очень любила домовничать, все больше по деревне шастала, приглядывалась, прислушивалась. Словно заводная пружина растягивалась внутри у нее с утра до вечера. Сухость тела  придавала ей легкости, а возраст свой бабуся, пожалуй, и сама не знала. Когда меняли паспорта, подсчитали, сколько ей лет. Она после этого три дня и три ночи не спала, пока не напилась. И уж после обмены паспорта, много воды утекло…
Худая, длинная как жердь, но жилистая баба Ульяна была еще довольно шустрая. Своих детей у нее никогда не было, и чужих она не очень жаловала, вражда у нее с детьми была давняя. И они всегда с опаской смотрели на бабушку, потому как она гоняла ребятишек своей клюкой, грозя и размахивая в воздухе, словно саблей. А они, в свою очередь, прозвали ее «Баба - Яга в тылу врага».
Самым большим достоянием ее двора был петух. Не петух, а просто загляденье. Предрассветный певец, важный красавец, с мощным малиновым гребнем, с такими же сережками и бородой, и великолепным оперением, которое поблескивало, переливаясь, радужными золотистыми красками. Загнутые высоким изгибом, перья великолепного хвоста спускались до самой земли. Как, каким образом этот петух оказался в ее дворе? Никто не знал, а бабушка Ульяна гордилась своим любимцем. Петух на заре будил весь переулок, своим голосистым, звонким криком. Без труда запрыгивал на курятник, если маленькую стайку, похожую больше на собачью конуру, можно так назвать, и расхаживал по самому краю. Он взмахивал крыльями, вытягивал шею, приподнимался на ногах, готовый, кажется, взлететь, и горланил с переливами «ку-ка-ре–ку». Но мало того, был такой задиристый и боевой. В деревне о его отваге и драчливости долгое время судачили, пока не привыкли. Хотели даже забрать его у бабушки Ульяны для петушиных боев или в цирк. Но все закончилось очень плачевно. Бабуся нраву была не сказать чтобы, кроткого, да если подопьет, то её побаивались даже соседи. Попало батогом по горбу одному очень уж прыткому «деятелю искусства».
Театром служила деревня, не надо далеко ходить. Не вставая с места, смотри комедию и трагедию. Всё здесь присутствует и праздники, и будни, рукоплещи, вызывай на «бис» этих чудаков земли русской. А они, чтобы углубить Ваше удовольствие, готовы прихвастнуть, спеть и сплясать, даже для собственного утверждения. Одним словом, артисты, и мы снимаем перед ними шляпу.
Вот, как-то раз, отсеялись уж, на огородах картошку посадили, грядки натыкали. Все почувствовали себя как-то легче после каждодневных хлопот. Соседи осторожно стали раскупоривать свои тайнички и загашники. Те, что еще недавно ходили с постными лицами, теперь из-под соломы, из-под земли откапывают припрятанную настойку или самогон. Люди идут по соседям из дома в дом. Показывают друг другу обнаруженное добро, иногда попадается давно забытое, спрятанное, может быть, года два назад. Радуются, веселятся, поздравляют с находкой. Смеются над соседской бедой, и забывают свою собственную.
Муж Веры откопал, как археолог, три бутылки тройного одеколона в стайке, которую решил сломать и расчистить площадку под строительство гаража. Ясно, что кто-то из бывших хозяев закопал этот «клад»! Выпить совсем «не любили» – что хозяин, что хозяйка. Деду было семьдесят лет, хозяйке – пятьдесят, а второму или новому мужу, это уж как угодно – тридцать. Вот такая семейка! И девочка у них была, умница, училась в школе на одни пятерки. Сам-то старик очень даже хороший человек, доброй души, воевал, заслуженный пенсионер. На доме была прибита рядом с табличкой номера деревянная, красная звезда, видно, войну героем закончил. А сейчас вся его удаль и отвага перешла на водку, звали его Григорий, фамилия Спас. Он был мастер юмора, без него было бы скучно в деревне. Потому и плюнул на всю эту картину семейной баталии, смирился. Что держало его, какие семейные узы? Дочка, в которой Спас души не чаял или сумасшедшая жена Райка, иначе в деревне никто не называл эту полудурошную. Привела в дом второго мужа, молодого, да вроде ненормального, нормальный бы не пошел. Из своих тридцати лет, большую часть он провел за «решеткой», какой с него спрос. Но народ долго дивился, шутка в деле, людей смешить – двоемужье. Но как говорят, если ладная голова в доме есть, так и лад будет. Ну, куда ему молодому против старого. Хоть и старый Спас, да мудрый мужик, аккуратный, что уж плохого скажешь. Если бы не он, давно распалась бы семья. А так не известно, чья возьмет?
Вот и гадали новые хозяева, кто из них троих, от кого прятал, такое добро и сколько одеколон хранился под землей? Наверное, ругани из–за этой потери вышло не мало…
Кому клад отдать? Не на шутку переживали новые хозяева всей семьей, может разделить поровну меж этими антабусами. Да как бы чего не вышло, они и так «еле тивкали», все были хороши, зачем усугублять их положение.
– Может двадцать пять процентов вернуть, как положено, – посмеялся отец Веры.
– У-у, милые вы мои, – ворковала мать, практичная женщина, – сирень залить одеколоном надо и поставить в темное место. Говорят, настойка хорошо помогает от радикулита. – Чего добру пропадать. – Подытожила она свое единственно-правильное решение. Мать деловито, уселась на стул, перевела дыхание, обсмотрела бутылки, открутила пробку, и, утерев губы, пригубила каплю содержимого из горлышка. Подержала на языке и сказала:
– Гремучая смесь! – сморщилась и сплюнула в сторону.
Одеколон свое качество не потерял, наоборот, только крепче стал, хранясь под землей. И перешел клад в надежные руки матери новой хозяйки дома.

Ну, вот и Троица. Святой праздник. Деревня как бы не жила, в какие бы времена не застал праздник, надо ознаменовать его, это дело чести всех и каждого. В домах прибрано, окна вымыты, березка с лентами, лик Божьей Матери в переднем углу. К земле уже никто не касается, «грех девятой», как повторяет бабушка Ульяна. В огородах порядок, все посажено, кроме редьки. Зелень пробивалась на грядках, и деревья стояли в убранстве. Хорошо! Тут по переулку должен пройти от церкви крестный ход к речке, на воду березку спускать будут и венки. Для такого дела были побелены заборы, убран мусор, даже расчистили сточную канаву вдоль забора. А бабуля Ульяна, хитрая затеяла тяжбу с соседом. Не с соседкой, нет, а именно с соседом.
– Юрка, а Юрка, ты Петьку, петуха маво не видал?
Тот, пожимая плечами, отмалчивается, зная, что связываться да еще в праздник с соседкой чревато, да и дороже себе будет. Юрий Петрович учитель, преподает в местной школе, ведет уроки физики и трудового воспитания. И считает своим долгом вежливо, по крайне мере, вести беседу. Стали уже появляться по дороге к речке, проходя по переулку, женщины с ребятишками, одетые нарядно в лучшие одежды. И яркие красивые платки покрывали головы старушек. Тут все оказались свидетелями удивительной сцены.
– Говори, Юрка, опять мой петух твоих курей топчет? – подбоченясь, повысив голос, причитала через забор баба Уля, заботясь больше о себе. Она нарядилась празднично: юбка длинная – напоминание молодости и вышитая рубашка, с длинными рукавами. Все это одеяние сидело на ней очень свободно – худоба ее была нездоровой. Но в молодости она, видимо, посправней была…
– Да не видал я твоего петуха, теть Ульяна, – стараясь, как можно тише вести разговор, отвечал ей сосед.
– Сыщи, мне петуха, Юрка, или я сама твой курятник разорю, – вызывающе громко выкрикнула бабуля, подвязывая туже вышитый платок на голове.
– Да он уж дома, твой петух, вон куры забеспокоились, встречают своего...
– Как же, дома! Он твоих курочек хохлаток топчет, а старые ему и на дух не надо. – Не дала договорить привязчивая старуха.
– Да, а я - то тут причем?
– Причем, не причем, гони прочь моего кобеля  со своего двора.
Тут вышла за ворота на улицу жена Юрия Петровича, Мария Ивановна учительница младших классов, уважаемая и любимая всей деревенской детворой. Вела за руку свою девочку-крошку, нарядно одетую по случаю праздника.
– Здрасте, баба Ульяна, с праздником тебя, с Троицей! – сказала, радушно улыбаясь, остановилась.
– Кому Маруся, праздник, а мне слезы. У меня Петька пропал, кобелина, опять до ваших курей охотник этакий. Свои - то здоровьем худы, да и то всех измолол…
– Что-то я в толк не возьму, какой кобель? У тебя ж собаки с роду не бывало.
– Какая собака, я те про петуха маво.
– А! То я гляжу, какой такой кобель?
– То ты не знашь? Вся животина, мужского полу-племени – кобели! Вот пусть только появится эта проклятая птица, сварю я с него суп или буду курять окаянного в бочку с водой, пока не остынет, сукин сын!
– Жалко в суп такого красавца! Может лучше забор загородить повыше?
– Выше! Он, шельмец, дырку в заборе найдет и опять сбежит.
– А может его отдать соседям, баба Ульяна, на постоянное место жительства? – вмешался другой сосед, дачник.
– Да ну, он опять перебежит в свой курятник, он же сатана, место свое знает.
И надо же было, в этот самый момент, не раньше не позже, Петьке показаться, и взлететь на забор. Возвращаясь с гулянья, одним махом взлетел наш певец солнца и зари на столб заборный. Посмотрел на свою хозяйку, бабушку, от которой ему не раз доставалось, покосил глазом, наклонил голову, захлопал красивыми крыльями, как бы отряхиваясь, слетел смело на землю и важно прошел по огороду отважный петух.
– Ишь, ты, плутишка! Как же это он проскользнул? – спросила, удивляясь, Мария
– Да вот тут, вот тут же промеж прутьев, где растет лопух, там большая дыра в заборе, – забеспокоилась Ульяна.
– Петух, он же большой, он туда не пролезет, – попробовала защитить петуха Мария.
– Ну, окаянный, щас, я те, гуляночку налажу! – подняла сухой кулачок и, грозясь, поспешила за петухом, озабоченная старуха.
Все, кто был здесь, пошли за ней следом. Но бабуся преградила им путь, выставив свою клюку. Присутствующие немало удивились, проходя близ знакомых покосившихся ворот. И невольно услышали ее милые мурлыканья, словно котёнок, разговаривала она со своим петухом.
– Ой, ты мой хороший! Где ты был забияка?
Люди останавливались, слушали, не веря своим ушам. Потом все разом весело рассмеялись и пошли на реку, где уже было многолюдно.
Как хорошо на реке! Солнце стояло высоко в небе – полдень. За рекой виден был зеленый луг. Слышен звон колоколов, церковь святила Троицу. И там, за рекой, в берёзовой роще, будто отдавался белый их перезвон. А тут по гладким камушкам бежала быстрая речка. Коровы брели по краю берега. На воду опустили венки из жарков и березку с разноцветными лентами. Молодые листья привлекли животных, и одна корова пыталась полизать веточки, но тут дед Спас криком: «А ну пошла!» – отогнал скотину. Корова нехотя отошла в сторону, помахивая хвостом.
Постепенно народ стал расходиться, но на этом день не закончился. Начались гулянья. А, как известно деревня гуляет – это чувствуется: песни из конца в конец разливаются. Что-то свое русское вольное, тревожащее и милое, а где и крепкое хмельное, распевающее несколько часов к ряду. Наступает вечер, воздух наполняется нежным запахом цветущей рябины, вишни и ранета. Ночь еще нескоро, вышла луна на светлое небо, а на другой стороне солнце садилось в багряную тучу. Тут за домами простор и свобода для выпаса гусей и уток. Но птица засыпает рано, потому торопится домой. С гоготом, перебирая красными лапами, и выставляя яркие клювы, поворачивая гордо головы, прошли степенно белые гуси. Убрались по дворам, шумно покрякивая и косолапо переваливаясь, утиные выводки. Скотина потихоньку затихла в стойлах. Только собаки кое-где лаяли не злобно. А на пустыре, где пыль мухи и комары, стояли две красивые лошади. Их стройные тела отчетливо вырисовывались на фоне вечерней зари. Они отпаслись, гордо и чутко стояли рядом, головы их и шеи переплелись, будто положив на холки морды. Слышалось, как они похрапывали тихо. И свободные без упряжи, они, казались дикими, потрясающе красивыми, в розовом свете заходящего солнца. Ослепительно-золотистыми гривами, удалой статью чудились эти розовые кони заката. Хотелось вскочить и мчаться на коне навстречу летней ночи, похожей на озеро, где отражаются звезды, месяц, купола церквей, и воздушные замки. Только передние ноги коней были связаны, свобода их была мнимой.
Приятно сознавать, что деревня просыпается рано. Кричат петухи, отзываясь на разные голоса. Слышно как загремели ведрами хозяйки, спеша напоить скотину, или на утреннюю дойку. Потянуло тонким запахом парного молока и печного дыма. Куда денешься, праздник праздником, а скотину кормить надо. И разрывается сердце при виде людей, которые спешили с утра выпить. На что и для чего нам религия, если люди меры не знают. Но, как в жизни все напутано нужное и не нужное. Так и у нас, к сожалению, в головах и в сердцах, все вперемежку и церковь и свобода. И старушка наша Ульяна перепила, по обыкновению. Но на сей раз, она очень сильно страдала, и все были готовы к худшему.
– Зачем вы ей подали на посошок? – переглядываясь, спрашивали друг у друга сочувственно соседи.
– Да, попробуйте, Фая, не налейте ей. Она вас потом во всю деревню прославит.
Пришли соседи к старушке толпою, сумерки уже было наступили. Да, думала Вера, кого водка до добра доводила? Вот ведь и грязь, и срам, какой развела. Старая женщина, а чего учудила. Святой праздник, а она напилась вусмерть. Стыдно-то как, словно это беда наша общая. Господи, прости ее душу грешную!
Обступили виновато её убогое ложе. Она не подавала признаков жизни. Лицо ее исказила подобие улыбки. Да, дело её решено, подумала Вера. Смерть стояла у ворот этого жилища. Старушка была так слаба, что еле говорила. Кто был ближе, слышали ее лепет:
– Ведь, вот умру, не кому будет помянуть добрым словом.
Ее старались успокоить, говорили что-то хорошее, она останавливала всех.
– Я ведь знаю, что была резка со всеми, хуже собаки, лаялась. Простите меня, люди добрые, не поминайте лихом.
Все зашумели наперебой, стали уверять, что она это не по злобе, а справедливости ради, что мы, дескать, зла не помним. Что в лучший мир идут со светлым покаянием и прощением. Кто-то из присутствующих подсказал, что не мешало бы священника позвать…
Тут наша «покойница» сразу воскресла, несмело так, робко попросила:
– Мне бы на посошок…
Все, кто тут был, переглянулись, некоторые прыснули от смеха, и решили, будет жить наша старушенция. Стали все разом думать, как помочь бабусе? Если бы она, например, с утра «умирать собралась», то было бы еще, чем спасать. А так, все уж припрятанное бабами в дело пошло – своих мужиков к жизни возвращали. Все переглядывались и пожимали плечами. Понятное дело, если бы с утра…
Все вдруг повернулись и уставились вопросительно на Веру. Она поняла, конечно, почему именно к ней обратили взоры сердобольные соседи, но молчит, зная про себя, что у нее то и выпить нечего, и не брала она ни чего. У них стройка идет полным ходом, им не до праздника.
– Вер, а Вера, у тебя ведь должно быть чего-нибудь. Ведь у вас мужики не пьют.
– Ага, не пьют, они у нас за уши льют, – ответила она с болью за старушку. – Тоже вчера пригубили наши непьющие мужики, за праздник.
– Святое дело, – сказал дед Спас, рукой держась за бороду – как не выпить?!
– Правда – они у нас хоть не опохмеляются. Но у меня, действительно, ничего нет. Кроме настойки сирени на тройном одеколоне против ревматизма, – откровенно призналась Вера. А глаза у Веры были праздничные, зеленые, как у девчонки.
– Неси, Верочка, настойку иначе помру, – прошипела полумертвая старуха.
Все еще раз переглянулись и Юрий Петрович, опустив резко руку, изрек:
– А, неси Вера – или пан или пропал. Мы еще не такое пили – денатурат называется.
– Денатурат, – передразнил дед Спас, это что – вот мы бывало…
– Денатурат – это похоже спирт, а сирень с одеколоном это наружно, для тела, вдруг, что не так. А если что? Кто отвечать будет? Я не хочу в тюрьму за старуху. – Замотала Вера головой, не соглашаясь на преступление.
– А, если, да кабы! Вот отдаст Богу душу сейчас старуха! Тогда что? Неси, Вера, свою сирень, а то как-то не по-людски, – сгорая от нетерпения, попросил сосед Юра.
И Вера под тихие упреки присутствующих, заведомо боясь признаться своим домашним, с опаской притащила бутыль. Прячась и завернув в тряпку «отраву», мышью шмыгнула снова назад в калитку, слыша в след голос или ей уже мерещилось, что, дескать, мы старуху травим.
 
И бабуся ожила, будто вовсе не болела. А вот когда петух погиб по ее глупости, скорбели все не на шутку. Лучше бы суп из него сварила неугомонная старуха. Курицу-парунью, когда она цыплят высиживать просится, и квохчет без конца, ее чтобы остыла, в бочку с водой куряют, до тех пор, пока она не перестанет квохтать. Одна парунья уже высиживает, к примеру, а тут еще две-три заквокчут – природа требует. А в хозяйстве все запланировано, остальных охлаждают водой, у них в этот момент температура поднимается до пятидесяти градусов, чтобы яйца парить своим телом. Вот и бабка Ульяна по-пьяни, петуха своего, отвадить решила, от похождений к соседским молодкам. Окунала его в бочку с головой и охладила – утопила петуха. Вытащила его из бочки, пока суть, да дело, а петух уж дух испустил. Деревня осуждала бабку Ульяну, и то, чем закончилась Петькина свобода. Но не долго томилась и горевала она по певцу солнца и зари. Думать нужно о своем деле, о самом себе. И другие петухи поют вечную песнь счастливого нового дня…